Парижские тайны. Роман Эжена Сю. Перевел В. Строев...
Белинский В. Г. Собрание сочинений. В 9-ти томах.
Т. 7. Статьи, рецензии и заметки, декабрь 1843 - август 1845.
Редактор тома Г. А. Соловьев. Подготовка текста В. Э. Бограда. Статья и примечания Ю. С. Сорокина.
М., "Художественная литература", 1981.
ПАРИЖСКИЕ ТАЙНЫ. Роман Эжена Сю. Перевел В. Строев. Санкт-Петербург. 1844. В тип. К. Жернакова. Два тома, восемь частей. В 8-ю д. л. В I части - 114, во II - 80, в III - 92, в IV - 135, в V - 118, в VI - 104, в VII - 140, в VIII - 123 стр.
В отделе "Критики" этой книжки "Отечественных записок" мы отдали подробный отчет о "Парижских тайнах". Наше мнение об этом романе должно возбудить против нас неудовольствие многочисленных почитателей и обожателей этого quasi-гениального создания1. На нас будут нападать и прямо и косвенно, и бранью и намеками. В добрый час! Мы почитаем свое мнение о "Парижских тайнах" безусловно справедливым, иначе не высказали бы мы его так решительно и резко. До неудовольствий разных господ сочинителей нам нет дела: кто добровольно принял на себя обязанность говорить правду, тот должен уметь презирать толки и жужжание мелких самолюбий, дурного вкуса, ограниченных понятий. Но где опровержение подобных толков и жужжаний может вести к выяснению истины, там можно нагнуться до них и сказать слова два касательно полемических войн за резко высказанное мнение о пошлости какого-нибудь пошлого произведения, имеющего в толпе своих восторженных поклонников. Между бесчисленным множеством ограниченных людей, загромождающих собою божий мир, есть особенно несносный разряд: это люди, которым если удастся раз в жизни запастись каким-нибудь чувствованьицем или какою-нибудь мыслишкою, то они всякое чувствованьице, всякую мыслишку в другом считают за личное оскорбление своей особе, лишь только чувствованьице или мыслишка другого не похожи на их собственные и противоречат им. Но ничто не может в такой степени оскорбить их мелкое самолюбие и раздражить задорную энергию их гнева, как чувство или мысль порядочного человека. Видя, что это чувство или эта мысль тяжестию своего содержания уничтожает и делает смешными их чувствованьица и мыслишки, и сознавая свою слабость защищать последние против первых, они прибегают к известной тактике бессилия - начинают вопить о безнравственности, грехе и соблазне... Многие из таких господ добродушно преклонились уже перед неслыханным величием "Парижских тайн" и, не будучи в силах вообразить что-либо выше этого пресловутого творения (как мышь в басне Крылова не в силах была вообразить зверя сильнее кошки)2, во всеуслышание объявили Эжена Сю гением, а его сказку - бессмертным творением, не упустив при сей верной оказии разругать "Мертвые души" Гоголя, которых любая страница, наудачу развернутая, убьет тысячи таких бедных и жалких произведений, как "Парижские тайны"3. Посудите сами: какою неслыханною дерзостию должен показаться им наш откровенный отзыв о их "бессмертном" творении!.. Они так обрадовались, что нашли наконец произведение, которого огромность под силу их чувствованьицам и мыслишкам,- и вдруг им доказывают, что они могут и даже должны верить, в своем подполье, что "сильнее кошки зверя нет", но что напрасно пугают они этим зверьком целый свет... Посмотрите, что достанется нам! А вот и фактическое подтверждение основательности и справедливости наших предчувствий. В "Современнике" тянулся года полтора роман шведской писательницы Фредерики Бремер "Семейство"; в конце прошедшего года он вышел отдельною книгою. Мы высказали о нем свое мнение откровенно и прямо, как всегда имеем привычку говорить. И что же? Некто г. Грот, которого воззрения на жизнь нашли себе подтверждение в романе г-жи Бремер и который поэтому увидел в нем для себя нечто вроде корана, "несомненной книги" мусульман, вдруг грянул многоглаголивою, широковещательною и презадорливою против нас филиппикою. По особенным причинам, не любя полемических битв с разными российскими и иностранными господами сочинителями4, мы охотно пропустили бы без внимания статью, не стоящую внимания, если бы ее нападки не касались предметов, до которых образованному литератору нельзя касаться. Последнее обстоятельство невольно заставляет нас сказать несколько слов о статье г. Грота, для отстранения несправедливо устремленных на нас обвинений; да притом оно и кстати пришлось.
Апелляционная статья г. Грота напечатана в 3-й книжке "Москвитянина". Доселе г. Грот упражнялся преимущественно в наполнении приятельского журнала довольно жиденькими и пустенькими статейками о финляндских нравах и литературе;5 нельзя не пожалеть, что он хотя на минуту мог оторваться от таких невинных и усладительных занятий, чтоб необдуманно и опрометчиво броситься в омут полемики, самой мутной и тинистой. Вот в чем дело. Мы сказали, что для молодых людей, и особенно для молодых девушек, очень вредно чтение романов в духе Августа Лафонтена и Фредерики Бремер, потому что такие романы нечувствительно приучают смотреть превратно на жизнь. Эти романы располагают их к восторженности, которая совсем не годится в прозаической действительности, ожидающей их в жизни; приучают их видеть жизнь в розовом свете, делают их неспособными переносить ее часто черный и всегда серенький цвет. Девушек у нас всегда назначают для более или менее выгодной партии, а они мечтают о блаженстве любви, чистой и бескорыстной. Чувствительные романы поддерживают и раздражают опасную мечтательность. Отсюда выходит несчастие целой жизни многих мечтательниц. Вот что мы говорили,- а г. Гроту заблагорассудилось обвинять нас в нападках на брак, которых у нас и в голове не было. Мы не менее всякого г. Грота убеждены в важности брака как религиозного и гражданского установления; но хотим видеть брак, как он часто бывает в суровой действительности, а не в розовых и детских мечтах экзальтированных юных головок. По нашему мнению, браки бывают трех родов: браки по принуждению - самый гнусный род браков; браки по юношеской страсти - самый опасный род браков, потому что изо ста тысяч наконец удается только один счастливый; и брак по рассудку, где при расчетах не исключается и склонность в известной степени,- это самый благонадежный род браков. Г-н Грот, пожалуй, скажет, что именно этот-то род брака и прославляет г-жа Бремер. В том-то и дело, что нет! В браке, о котором мы говорим, нет ничего обаятельного для юных мечтателей и мечтательниц. Представьте его им в романе, как он есть, они не станут торопиться жениться и выходить замуж. Все признают необходимость брака, но это никому не мешает сознаваться, что брачное состояние - дело довольно трудное в действительности, хотя и обольстительное в романах известного рода. Особенно возмутили г. Грота наши слова, что "теперь жениться по склонности и для счастия считается совсем не в тоне, и все решительно женятся для денег и связей". Что ж? Разве это не несомненная истина? При слухе о новом браке все спрашивают, сколько приданого, приобретаются ли связи, но никто не спрашивает, любят ли брачащиеся друг друга. И жених говорит громко: беру столько-то, или: у моей невесты такая-то родня, а о любви умалчивает; невеста тоже говорит: у моего жениха столько-то, или: у него такие-то связи, партия приличная и выгодная. Неужели все это не известно г. Гроту? Где же он живет, в какой Аркадии, в какой Утопии? Но г. Грот до того простирает милую наивность своих аркадских убеждений, что людей, которые женятся не для страсти и счастия (этой невидимки на земле), а для выгодной партии, называет людьми безнравственными, внушающими презрение и жалость. Вот это и несправедливо и невежливо! Ибо таких людей многое множество, и притом между ними много людей честных, благородных и понимающих нравственность не хуже г. Грота. Нет, г. Грот, воля ваша, а вы слишком много берете на себя, называя негодяями всех, кто женится не по страсти, а по расчету и склонности. Мы сами убеждены, что негодяй тот, кто по расчету, насильно женится на девушке, зная ее отвращение к его особе и, еще более, зная ее склонность к другому; но где нет насилия, а есть расчет - там несправедливо видеть разврат. Согласны, что в таком расчетливом браке может быть много пошлого, грубого и даже низкого; но не согласны, чтоб в нем уж непременно не могло быть благородного, честного и нравственного и чтоб люди, которые женятся по рассудку, а не по страсти, непременно не могли быть хорошими мужьями и отцами. Вот что бы следовало развивать в романах, а не рисовать приторные и пошленькие картинки идиллических радостей и мелочных огорчений (разрешающихся потом опять в радости) филистерской жизни. Не худо бы также предуведомить юные души, с розовыми мечтами счастия, о том, как иногда через необдуманные браки размножаются в обществе нищие, как иногда муж тиранит свою жену и держит детей в рабском трепете, убивающем в них все благородные чувства в самом их зародыше... Вот такие "семейные" романы были бы в духе нашего времени и способствовали бы к тому, чтоб браки, как они есть,- сделались браками, как они должны быть. А то, что в своих водяных и приторных картинках рассказывает Фредерика Бремер,- то давно уже истощено филистерскою кистию Августа Лафонтена блаженной памяти. Но г. Грот с чего-то вообразил, что пошленькие романы г-жи Бремер - совсем не апокрифические писания и что сметь не преклоняться перед их авторитетом - значит отрицать брак как религиозное (вишь куда метнул!)6 и гражданское установление, значит "отвергать законы, совесть, веру"!!.7
Г-н Грот обвиняет нас в согласии с одною из героинь романа г-жи Бремер - Сарою. Да, это правда, мы бы вполне симпатизировали с этим лицом, если б автор изобразил в нем идеал личности, сознающей свое человеческое достоинство, а не какую-то сумасшедшую, которая мечется из одной крайности в другую, чтоб подтвердить ложную мысль, что женщина, только умеющая делать картофельные соусы, может быть счастлива. Несправедливо также находит г-н Грот противоречие в наших словах, что мы смеемся над старыми девами и этим будто бы уничтожаем наши напрасно взведенные на нас г-м Гротом нападки на брак как на установление. По нашему мнению, старая дева - существо жалкое и смешное, не как незамужняя женщина, но как женщина, то есть как существо, не выполнившее своего назначения, следовательно, напрасно родившееся на свет. Это - une existence manquee, un etre avorte {неудавшаяся жизнь, существо неполноценное (фр.).- Ред.}. Сделаем еще замечание на одно замечание г. Грота. Он обвиняет нас в безнравственности на том основании, что мы не благоговеем перед микроскопическим талантом г-жи Бремер и что он не понял наших слов...8 Вот каким образом противоположили мы семейственную Германию нашего времени общественному древнему миру: "В первой жизнь душно определяется для людей с их младенчества, семейный эгоизм полагается в основу воспитания; во втором человек родился для общества, воспитывался обществом и потому делался человеком, а не филистером". Г-н Грот изволит так же благонамеренно, как и литературно, утверждать, что этими словами мы християнский мир поставили ниже языческого!.. Но с которого времени Германия стала представительницею христианства? - уж не с тех ли времен, когда немцы позволили себе иному верить, а иному не верить (следовательно, то и другое произвольно) и тем равно вооружили против себя и вполне верующих и вполне неверующих?..
Но оставим все эти придирки и обратимся к "Парижским тайнам", чтоб заранее ответить на подобного же рода привязки. А ведь случай самый удобный! Роман Эжена Сю имеет цель нравственную,- в этом мы сами соглашаемся, а между тем роман называем плохим. Что мудреного, если за это нас обвинят бог знает в чем!.. Несмотря на все это, мы повторяем, что хорошая цель - сама по себе, а плохое выполнение - само по себе и что не следует ложью доказывать истину. А разве не ложь - такие лица, как, например, Родольф и Певунья, не говоря о многих других? Они невозможны в действительности, стало быть, они вздор, а вздором не годится трактовать о деле.
Перевод г. Строева больше, чем хорош: он принадлежит к числу таких переводов, которые у нас редко появляются. Напрасно переводчик употребляет семинарское слово пиитический вместо общепринятого слова поэтический: ведь никто уже не употребляет теперь слов пиит и пиита! Напрасно также он кланяется графам и маркизам большими буквами: в орфографии это совершенно излишняя и неуместная вежливость. Жаль также, что корректура романа довольно неисправна: так, например, в конце первого тома везде является Жак Феррон, а во втором томе - Жак Ферран; довольно и других опечаток. Впрочем, издание опрятно и красиво.
В тексте примечаний приняты следующие сокращения:
Анненков - П. В. Анненков. Литературные воспоминания. Гослитиздат, 1960.
БАН - Библиотека Академии наук СССР в Ленинграде.
Белинский, АН СССР - В. Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. I-XIII. М., Изд-во АН СССР, 1953-1959.
Герцен - А. И. Герцен. Собр. соч. в 30-ти томах. М., Изд-во АН СССР, 1954-1966.
ГПБ - Государственная публичная библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина.
Добролюбов - Н. А. Добролюбов. Собр. соч., т. 1-9. М.-Л., 1961-1964.
Киреевский - Полн. собр. соч. И. В. Киреевского в двух томах под редакцией М. Гершензона. М., 1911.
КСсБ - В. Г. Белинский. Соч., ч. I-XII. М., Изд-во К. Солдатенкова и Н. Щепкина, 1859-1862 (составление и редактирование издания осуществлено Н. X. Кетчером).
КСсБ, Список I, II... - Приложенный к каждой из первых десяти частей список рецензий Белинского, не вошедших в данное издание "по незначительности своей".
ЛН - "Литературное наследство". М., Изд-во АН СССР.
Ломоносов - М. В. Ломоносов. Полн. собр. соч., т. 1-10. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1950-1959.
Панаев - И. И. Панаев. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат, 1950.
ПссБ - Полн. собр. соч. В. Г. Белинского под редакцией С. А. Венгерова (т. I-XI) и В. С. Спиридонова (т. XII-XIII), 1900-1948.
Пушкин - Пушкин. Полн. собр. соч., т. I-XVI. М., Изд-во АН СССР, 1937-1949.
Чернышевский - Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч. в 15-ти томах. М., Гослитиздат, 1939-1953.
Парижские тайны. Роман Эжена Сю. Перевел В. Строев... (с. 464-468). Впервые - "Отечественные записки", 1844, т. XXXIII, No. 4, отд. VI "Библиографическая хроника", с. 45-48 (ц. р. 31 марта; вып. в свет 1 апреля). Без подписи. Вошло в КСсБ, ч. IX, с. 120-127.
Рецензия на издание перевода "Парижских тайн" Э. Сю уже по существу не дополняла разбора романа, данного в статье о нем в той же книжке "Отечественных записок". Критик использовал рецензию для нанесения ответного удара по Я. К. Гроту в связи с его выступлением против Белинского и в защиту романа Ф. Бремер "Семейство" (см. примеч. к рецензии на этот роман в наст. т.). Белинский смело защищает занятые им позиции и подчеркивает реакционный смысл статьи Грота, ее "доносительное" назначение. Рецензия в этой ее части, видимо, подверглась цензурным сокращениям.
Ответных выступлений в связи с этой рецензией в журналистике не последовало.
1 Об отношении критики и публики к роману Э. Сю см. примеч. к статье о "Парижских тайнах".
2 Басня "Мышь и Крыса".
3 Это, вероятно, намек на отзывы о "Парижских тайнах" Ф. В. Булгарина в "Северной пчеле" и О. И. Сенковского в "Библиотеке для чтения".
4 Намек на то, что за этими выступлениями стояли попытки обвинить Белинского в нарушении "устоев" и антиправительственной пропаганде. К "иностранным господам-сочинителям" Белинский относил Я. К. Грота.
5 См. примеч. 5 к рецензии на "Семейство" Ф. Бремер.
6 Ср. в "Ревизоре" реплику Городничего по поводу объяснений Хлестакова (д. II, явл. 8): "О тонкая штука! Эк куда метнул! какого туману напустил! разбери кто хочет!"
7 Ср. слова Репетилова ("Горе от ума", д. IV, явл. 4):
Все отвергал: законы! совесть! веру!
8 Многоточие здесь, очевидно, обозначает цензурный пропуск. Имеется в виду "удивление" Грота в его статье по поводу того, что Белинский ставит древнегреческое общество в отношении к общественной жизни выше, чем общество современной Германии, игнорируя "влияние божественной веры на все людские учреждения" (ср. "Москвитянин", 1844, No 3, отд. V, с. 174).