Что ещё сказать тебе, мой друг? Скорее - приходи скорее!
6 февраля 1919 года
Финляндия.
---------------
S.O.S. - сокращённое от "Save our souls" (в переводе: "Спасите наши
души") - условный знак по английскому радио-коду, с которым обращается за
помощью гибнущее судно.
Революция[*]
(О насилии)
Совет рабочих и солдатских депутатов постановил, что от него исходит
разрешение на открытие новых газет, как ему же принадлежит право на
закрытие газет существующих. Кажется, здесь вкралась ошибка, и такое
постановление было сделано на собрании печатников, но это не важно: самый
факт такого решения существует. Весьма многозначительный по своему смыслу,
он вызвал резкое осуждение со стороны демократических органов печати,
упрекнувших совет в непонимании того, что называется "свободой". Революция
- говорят эти газеты - принесла нам свободу, в каковое общее понятие входит
и необходимейшая свобода печати; отсюда - что за нелепое и дикое
противоречие: в первые же дни свободы налагать такое ярмо на свободное
слово!
Такой отзыв был весьма единодушен, отклики его находим и в разговорах,
и на первый взгляд он кажется убедительным и бесспорным. Но мне он кажется
глубоко ошибочным, основанным на добросовестном заблуждении. Исходя из
самых благородных, но теоретических представлений, наша демократическая
интеллигенция смешала революцию с свободным с т р о е м и принимает за
данное то, что еще надо доказать и установить.
Революция еще не есть свобода, а только борьба за свободу. Революция
есть "насильственное ниспровержение существующего строя" во имя строя
лучшего... обратите внимание: "насильственное"! А где же и когда при
наличии н а с и л и я существовала и может существовать свобода? Она придет
потом, когда победит народ и кончится революция, во имя ее неоцененных для
личности благ люди жертвуют собою, но пока революция свершается, о полной и
истинной свободе могут говорить только мечтатели-утописты и благородные
теоретики.
Свобода предполагает и свободу личности - следует ли отсюда, что мы
должны немедленно, на честное слово, освободить Николая до суда и
предоставить ему все блага свободной личности?
Свобода предполагает свободу собраний - следует ли отсюда, что
почтенному собранию бывших министров и сущих мошенников, ныне заседающих в
Петропавловске, мы должны предоставить полнейшую свободу и позволить им,
как свободным гражданам, издавать свой министерски-пройдошеский орган? Нет,
мы должны их еще крепче запереть, присоединив к ним и личность Николая:
пусть сидят молча и слушают куранты, как слушали их перед своею жестокой
смертью благородные Перовская и Марио-Лебединцев! Казнить мы их не станем -
здесь, в решительной отмене святотатственной смертной казни, Россия к
гордости нашей поднимается на вершину исторического благородства и
героизма! - но и гулять их не пустим, не должны пускать, поскольку дорожим
б у д у щ е й свободой нашей.
Или и двухтысячному собранию пойманных "фараонов" мы также предоставим
свободу?
При свободном строе личность всякого гражданина неприкосновенна
лишение его свободы требует строжайших гарантий - что же, такую
неприкосновенность мы даруем еще не пойманному Гурлянду и, встретив его н
улице, будем бегать за гарантиями, пока он не сбежит снова в сквозные
ворота? И пятнадцати тысячам скрывающихся охранников, стерегущих момент для
своего злодейского удара, мы также даруем неприкосновенность?
Кто, при свободе, ходит по улице с ружьями и патрулем молоденьких
студентов и всю ночь мерзнет на перекрестках? И кто, при свободе,
предательски стреляет в народ из мчащегося автомобиля? Или и этому
автомобилю нужно предоставить полную свободу передвижения и расстрела, и
покорно валиться под пулями убийц?
Да, печать свободна - при свободе. Это значит, что свободно в с я к о е
самое сумасбродное слово, свободен самый злодейский и вредный замысел пока
он не переходит в действие со столбцов газеты или книги. Но значит л это,
что сейчас, когда мы б о р е м с я, мы должны допустить свободу погромных
листков и прокламаций, призывающих к дезорганизации и восстановлению
старого порядка? Пусть выпускают "Земщину" и "Колокол" - говорят утопичные
защитники немедленной печати - их все равно никто не стан< читать, они и
так погибнут. Ой-ли? А если из тех колоссальных денежных средств, которые
еще имеются у друзей и представителей романовского царства, этим продажным
душам будет оказана могущественная поддержка, пользуясь "свободой печати",
они засыплют Россию погромными листкам! Ведь теперь, когда дело идет о
шкуре самодержавия, оно скупиться не станет и с охотою отдаст свои
карманные деньги за новый престол и новое несчастье России.
Не нужно трепетно закрывать глаз на свершающееся и баюкать себя
сладкими мечтами о наступившем царстве свободы. Оно еще не наступило. М
перед лицом Великой революции, великого насилия во имя свободы. Мы - в
состоянии гражданской войны. Пусть невелика кучка приверженцев и слуг
старого порядка, но она существует, и пока народ не победит и не рассеет ее
ни один военный революционный дозор не должен быть снят с наших улиц.
Ни в какие исторические времена либерал не мог стать хорошим
революционером, ибо никогда не понимал и не любил революции. В дни войн
когда солдату нужно было мужество, он взывал о "гуманности"; в дни
революции, когда народ с напряжением всех своих сил ломает старый порядок,
когда народу нужны мужественные и бесстрашные бойцы - либерал плачет об
отсутствии свобод и смущает борющихся. И я думаю, что те демократы, которые
горько жаловались на запрещение "Земщины" и "Колокола", силы припахивают
старым русским либералом, сами не замечая, как это водится своего
собственного запаха.
Конечно, это трудно: хотя бы на некоторое время принять насилие к
закон. Но разве Революция - легкое дело, подобное летнему качанию в гамаке?
И дело не в свободах "слова, собраний" и прочего, за что мы еще толь
боремся, а в том, насколько разумны и целесообразны, с точки зрения искомой
свободы, свершаемые насилия. Но их должно свершать - и именно в этом
величайшая ответственность всех нас, призванных великим временем к
преобразованию России.
Очень возможно, что Совет р. и с. депутатов не совсем удачно
формулировал свою мысль о необходимости разрешения и запрещения тех или
иных газет. С своей стороны думаю, что и список запрещаемых не вполне
удачен и, во всяком случае, не полон: когда, после первых сугубо тревожных
дней, наступит для него пора ясного сознания момента, он повнимательнее
вглядится в некоторые ультрареволюционные листки, которые до того
революционны, что на глазах переходят в прямую свою противоположность -
самую злостную реакцию. Приглядится - и кое-что предпримет для их
назидания.
Как бы то ни было, революционер в переводе есть насильник, и насилие
необходимо. Но, необходимое, оно лишь тогда станет правомерно и священно,
если в основании его - чистая гражданская совесть если перед глазами его -
высокие цели народного блага и свободы. Горе тем, кто в дни революции
боится насилии, но еще большее и страшнейшее горе тем, кто прибегает к
ненужному насилию и в тайниках своей совести не имеет оправдания для
свершаемого: безответственный перед текущим, он в историю повлечет за собою
бесцельно пролитую кровь.
Не бойтесь насилия, но бойтесь самих себя, своей совести и совести
народа [1].
[1] Приблизительно март или апрель 1917 года.
Очень жаль, что усумнился и не стал печатать. Как же: все вопиют о
"свободах", а я о насилии! Ленин показал, что такое постоянная революция и
революционер. Не будь его цели так глупы, а, может, и преступны, он вытащил
бы Россию. И какая дешевка - Керенский!
9 марта 1918 г. - [Рукописные примечания автора].
[*] - Машинопись. Русский Архив в Лидсе, MS 6о6/D.59*.
Источник: Возвращенный мир. Антология русского зарубежья. Том 1. М.:
Русский мир, 2004. Стр. 67 - 72.
Их приход
(Глава неоконченной книги "Европа в опасности")
Русский большевизм начался с двойной измены: измены императору
Вильгельму и измены Революции. Став платным слугою Германии и обязавшись
исполнять ее волю, он тайно стремился к собственным целям, среди которых
было и разрушение германской империи. Назвавшись вождем русской Революции,
он тайно подчинял ее велениям и целям германского штаба, главной из коих
было разрушение русского великого царства. Ворующий слуга и продажный
вождь, он явился на свет, как образ двуличья и лжи, измены и предательства;
и с цинизмом, достойным сатаны или идиота, первую свою газету он назвал
"Правда".
Его прибытие в немецких вагонах было встречено французской
"Марсельезой". Ложь была слишком очевидна и Революция почувствовала себя в
опасности; но тщетны были все голоса предостережения, тщетно Плеханов
проклиная изменников и отказывался подать руку "пломбированным" - темные и
наивные массы были обмануты и газета Горького писала: "добро пожаловать!",
немедленно посвятив Троцкого и Луначарского в звание своих сотрудников. Так
впервые смешались ложь и правда, и Бунт в крепком объятии соединился с
Революцией с тем, чтобы только один вышел живым из этих смертоносных и
предательских объятий.
И тогда начались эти исступленные и шамански однообразные крики о
"буржуях", "контрреволюции", "немедленном мире без аннексий и контрибуций",
о "буржуазной клевете", "империалистах", "социал-предателях" и о "ноже в
спину революции". Однообразные, часто совсем непонятные для темной массы,
они покрыли столбцы всех газет, родившихся от "Правды" и немецких денег;
они действовали как заклинания, волнуя, зажигая, путая и сбивая с толку
наиболее искренних и честных. В то время, как честная Революция одинокими
голосами звала к подвигу и работе, от которых зависит общее благо народа,
эти бесчисленные звали к покою, к безделью, к отказу от всякого труда.
Немедленный мир, хотя бы и похабный! Немедленный раздел и захват земли!
Немедленная социализация! Грабь награбленное! Кто был ничем, тот станет
всем! Весь воздух был полон этих коварных призывов, в которых хриплый и
пьяный голос Бунта так искусно и цинично сочетался с заповедными лозунгами
Революции - ими дышала армия на фронте, быстро разлагаясь, как труп под
солнечными лучами, и превращаясь в толпу крикунов, дезертиров и убийц - ими
волновалось глухое крестьянство, приступая к первым погромам - ими
насыщались фабрики и заводы, замирая в роковой бездеятельности - ими
грезила голова каждого раба, у которого нет ни прошлого, ни будущего, а
только томление и голод.
Лозунги Революции всегда общечеловечны. Для нее, как и для Бога, ценен
в с я к и й человек. Как сама восставшая Справедливость, она охраняет и
любит каждого и устанавливает права человека. У нее нет любимцев, нет
привилегий, нет сдобного куска для одного и мякины для другого. Свобода,
равенство и братство. Вот незыблемый закон Революции, нарушив который она
перестает быть сама собою и превращается в подобие кровавой и
разрушительной войны, где победа принадлежит не честному, но только
сильному и лучше вооруженному. Здесь конец ее жизнетворящему Духу. И пусть
могучее сопротивление сложившихся ношений и форм, роковое и неизгладимое
различие между умным и глупым, высоким и низшим препятствует ей осуществить
ее благородные и общечеловеческие цели - другого хотеть она не может!
И слово ч е л о в е к было выкинуто из большевистского словаря.
Простым и грубым приемом, подобным удару мясницкого ножа, весь бесконечно
разнообразный мир человеческих существ был разделен на две половины:
буржуазия, которая не должна иметь ни прав, ни власти, и "революционного
пролетариата", которому отдаются все права и беспощадная диктатура над
целым народом. В этом до нищенства упрощенном виде встает мир перед глазами
ослепленного раба, и всей своей бунтарской громадой он стекается по?
большевистские знамена. Уродливый ублюдок, дикая помесь Революции и Бунта,
свободы и тирании, большевизм гордо поднимает над народом свою маскарадную
рождественскую харю и объявляет себя единым и истинным Богом революции. Как
божественную власть имеющий, как сам папа, он отлучает от церкви всех,
несогласных с ним: сперва отдельных лиц, вроде Плеханова потом целые группы
профессоров, ученых, офицеров, потом классы, потом и самые революционные
партии, которые он именует социал-предательскими. И испуганная Революция,
вдруг поставленная под подозрение, робко жмется пред Самозванцем, который
лжет ее языком, пишет на ее бланках и ставит внизу ее царственные печати.
Это был тот страшный момент, когда вся Россия оказалась в полном
трагическом смешении всех своих живых сил, - и бунтарских и истинно
революционных. Дурман, как во сне, как в тяжком хмелю от ханжи. Это были те
страшные дни, когда оглохшая, полуослепшая Революция, сбитая с толку
услужливо-наглым и лживым Бунтом, перестала понимать самое себя и начала с
ужасающей быстротой терзать и терять своих друзей, И это было началом того
необыкновенного периода, когда в русскую Революцию вступил новый герой -
Дьявол.
Нет, я не шучу, когда говорю о Дьяволе, живущем в людях, об этом
великом мастере лжи и обмана, знаменитом комедианте, устроителе
беспримерных исторических маскарадов, где его любимою маскою является
костюм святого. Это он ослепил и запутал, смешал все карты, в дикую гущу
превратил все лозунги и в противоестественном союзе сочетал жертву -
Революцию и ее убийцу - бессмысленный, стихийный, кровавый русский Бунт.
Доселе таившийся, в июльские дни он впервые открыто явил свой бессмысленно
жестокий и трусливый лик, возвысил свой гнусаво революционный голос:
- Смерть буржуям! Вся власть советам! Смерть! Смерть!
Правда, его прогнали - но его не узнали. Дальше Тарнополь, позор и
бегство русской армии, убийства и погромы, эта воистину дьявольская месса.
Тут на минуту мелькнуло что-то вроде сознания, слишком ясно и слишком
близко почувствовалась гибель, слишком определенно и нагло прозвучал обман
- но и тут он остался неузнан, этот Дьявол, этот бессмысленный и страшный
Бунт, Каин, убивающий своего брата. Ибо прошла только неделя - и снова
загундосил он свои "революционные" псалмы и снова пополз под ноги Революции
- услужливый, покорный, льстивый, заботящийся только о ее благе и здоровье,
но с каждым днем наглеющий. И снова смешались все карты, и в удушливом
облаке обмана, лжи и предательства вырос этот трагический образ генерала
Корнилова.
Здесь глумливая улыбка Сатаны переходит в громкий и зловещий смех -
над Разумом, над помраченной совестью всей несчастной России, и Бунт
торжествует свою первую решительную победу. Когда растерявшийся Керенский
призывает на помощь большевиков, и все вместе, правительство и германские
агенты, с п а с а ю т родину и революцию от Корнилова, это слишком походит
на бред тифозного, на самоубийство в припадке белой горячки, чтобы быть
признанным за акт разумной воли. Все чувства извращены и самый инстинкт
самосохранения покидает обреченного. Каин - спаситель и благодетель Авеля!
Германские агенты - отцы отечества!
Бунт признан. Бунт увенчан лаврами и ходит, величаясь. Уже не
скрываясь и не прячась, он открыто вооружает красную гвардию, обучает ее
всенародно, как стрелять по правительству, требует ружей и патронов;
назначает и меняет дни восстания, чуть не расклеивает афиши, как приезжий
цирк "с разрешения правительства". По всей России с чудовищной быстротой
растут погромы, убийства и пожары - Бунт попал в наезженную колею,
заповеданную отцами, и отовсюду скалит свои зубы. Всюду учреждаются
"народные охраны революции", эти будущие чрезвычайки. Убийства офицеров в
Выборге, убийства, убийства... Обреченная Революция мечется в смертельной
агонии, то проклиная своего будущего убийцу, то припадая на его братскую
грудь, все еще веря его братскому сердцу. И так до октябрьских сумрачных
дней, когда тяжелая дубинка Каина с треском дробит братнюю голову и
начинается и х ц а р с т в о.
Если Ленин когда-нибудь мечтал о том, чтобы стать великим социальным
реформатором, то мечты его рушились бесславно и жалко. Все, что он сумел
добиться - это стать только Пугачевым. Зачатый во лжи, рожденный в
атмосфере измены и уголовной каторги, отбросивший все человеческое и
нравственное, как ненужный балласт, он явился магнитом, притягивающим к
себе все порочное, тупое и зверски ничтожное. Новый "собиратель Руси", он
собрал всю каторжную, всю черную и слепую Русь и стал единственным в
истории повелителем царства нищих духом. Ни одному народному вождю не
удавалось собрать под свои знамена столько воров, убийц, злых выродков,
такую колоссальную армию тупых и зверских голов! Кого он ни зовет, к нему
приходят только воры, среди которых бесследно теряется кучка честных, но не
мудрых фантазеров, обманутых невежд да слепых, как совы, и бесчувственных
доктринеров. Если не всякий большевик - негодяй, то все негодяи России
стали большевиками, как они были и станут черной сотней, как они готовы
стать всем, что даст им деньги и безнаказанность.
Двадцать пятого октября 1917 г. русский стихийный и жестокий Бунт
приобрел голову и подобие организации. Это голова - Ульянов-Ленин. Это
подобие организации - большевистская Советская власть. <...>
Источник: Возвращенный мир. Антология русского зарубежья. Том 1. М.:
Русский мир, 2004. Стр. 67 - 72.