Анненкова Прасковья Егоровна - Ольга Иванова. Воспоминания дочери

означенном селении мы не провели ни одного дня покойно.

   Раньше отъезда из Иркутска отец, озабоченный здоровьем матери, еще раз обратился с просьбою к Броневскому и писал ему, прося как милости - назначить его на поселение в Красноярск, но генерал-губернатор не внял просьбам, найдя это невозможным, и приказал вывезти немедленно отца из Иркутска. Тогда помню, мать впала в положительное отчаяние. Зима стояла жестокая, и она не могла бы вынести зимней дороги в ее болезненном и слабом состоянии и вдобавок с тремя маленькими детьми на руках. Итак, ехать нам с отцом было немыслимо. Оставшись одни в Иркутске, мы страшно тосковали, мать постоянно плакала и каждый день была в слезах. Ничто не могло ее утешить, и она так была озлоблена на Броневского, что повела с ним ожесточенную войну. Отец, с своей стороны, погибал с тоски, он не выносил одиночества и положительно не мог жить без матери, к которой всю жизнь был страшно привязан. Положение тем более было невыносимо, что нельзя было свободно переписываться, так как письма проходили через руки губернатора, а иногда их даже посылали в Петербург, что видно из письма отца к моей матери, которое он писал ей из Бельска в Иркутск.

  

   1-го декабря 1836 года. Бельск

   Я тебе пишу это письмо на всякий случай, мой дорогой и добрый друг, так как, конечно, оно будет совсем лишним, если ему придется проехаться в Петербург. Надеюсь, что по милости Божьей мы будем уже вместе раньше его возвращения. Лучше было бы для нас обоих, если бы были настолько добры, чтобы раньше передали его тебе.

   У меня нет других средств сообщить тебе что-либо о себе. В настоящую минуту я как бы прокаженный: встречаю живых людей, избегающих сношений со мною, людей, не способных даже сказать жене, что ее муж жив. Постарайся не падать духом и, пожалуйста, не огорчайся, так как мы скоро увидимся. Если я не добьюсь разрешения приехать в город к твоим родам, то ты приедешь в деревню, и мы во всяком случае будем в эту минуту вместе. Ты выберешь для дороги дни не особенно холодные, и Господь поможет тебе и нашим детям.

   Уведомь меня, дорогой друг, заходит ли к тебе Вольф, когда его привозят в город лечить кого-нибудь, и кто твой и Ванюшин доктор? Большая мука для меня до сих пор не иметь никаких известий о ребенке. Я оставил его больным, и мне очень тяжело было расставаться в такую минуту с семьей. Напиши мне по крайней мере, мой дорогой друг, что ты все так же благоразумна и что сила воли тебя не покидает так же, как и прежде.

   Подумай, что теперь перед родами силы нужны тебе больше, чем когда-либо, и наконец помни, что я только тогда могу быть спокоен, когда знаю, что ты не поддаешься неприятностям. Я велел выбелить стены комнаты, которую нанял для нас, а также вставил двойные рамы. Это не преминуло уменьшить и без того маленькие наши средства, и меня особенно бесят расходы на мое существование, так как это не уменьшает твоих городских, и мы расходуем, таким образом, вдвойне. Только бы Господь сохранил тебя с детьми, и не случилось бы с нами какого-нибудь несчастья. Перемени пожалуйста лакея: я его положительно боюсь, Бог знает, что это за человек, но во всяком случае он не внушает доверия.

   Прощай, мой дорогой друг, нежно целую тебя и детей, передай им мое благословение и моли господа скорее нас соединить. Твой муж Анненков.

  

   Вместе с этим письмом отец писал также Броневскому следующее письмо:

  

   "Ваше высокопревосходительство, милостивый государь! Я пишу к вам с места моего заключения, куда привез меня г-н заседатель Лоскутов, невзирая ни на жестокую грудную боль, ни на лихорадку, захваченную мною при переезде через реку Китой и продолжающуюся по сие время.

   Жена моя, вынужденная остаться в Иркутске по случаю ее беременности, должна теперь избрать между двух крайностей одну: или находиться в разлуке со мною, или приехать ко мне и лишить себя всех медицинских пособий в теперешнем критическом ее положении, о котором я объяснял уже господину гражданскому губернатору, и подвергнуться всем последствиям, может быть, несчастных родов.

   Мне не нужно в сем случае много говорить, чтобы представить вашему превосходительству всю горесть такого положения. Вы сами легко оцените ее, но прошу вас, если возможно, обоих сих несчастий избавить меня и вывесть из этого ужасного положения, позволив мне немедленно приехать в Иркутск и находиться там до окончания беременности жены. Но если же это невозможно, то позвольте мне прибыть в Иркутск для объяснения лично вашему превосходительству важных для меня просьб и для препровождения моего семейства на место моего водворения..."

  

   На этот раз Броневский склонился на просьбы отца и дозволил ему приехать в Иркутск, чтобы перевести нас в Бельск, но здоровье матери все ухудшалось, и, таким образом, нам невозможно было ехать. Тогда Броневский снова приказал отцу немедленно отправиться на место его назначения. Прислали казака и нам не дали хорошенько проститься с отцом. Поступки Броневского были настолько несправедливы, что все в Иркутске ими возмущались, и, не боясь его гнева, многие часто навещали мою мать, здоровье которой в то время действительно находилось в опасности и возбуждало опасения. Даже жена гражданского губернатора Пятницкого часто сиживала у нас по целым вечерам. Мать была доведена положительно до крайности, сильно волновалась и начала осаждать Броневского письмами.

  

   "Ваше высокопревосходительство, - писала она ему, - так как время моих родов наступает, и я очень нездорова, я прошу вас оказать милость разрешить мужу моему приехать в город, чтобы ходить за мною и моими детьми, которые положительно брошены на попечение посторонних лиц.

   Ваше превосходительство! Даже в то время, когда мы были в каторжных работах, нам оказывали милость и мы были вместе с нашими мужьями в подобные минуты страданья и опасности. Я вас умоляю не отказать мне в этом утешении теперь, когда участь наша смягчена милостью его величества. Если же вы не соблаговолите мне в моей просьбе, прошу ваше превосходительство по крайней мере меня уведомить о том, чтобы я, несмотря на все мои страданья, имела возможность, каким бы то ни было способом, дотащиться до деревни, где живет мой муж, чтобы быть с ним в минуту, когда жизнь всякой женщины находится в опасности".

  

   Броневский ничего не отвечал. Непонятно, почему он так упрямился и не уступал на все ее просьбы и настояния переменить хотя бы место нашего поселения. Мой отец, через ее посредство, указывал на Хомутово, которое было такое же село, как Бельское, но находилось ближе к Иркутску, а главное - ближе к Урике, где жил доктор Вольф.

   Броневский все-таки оставался глух к мольбам матери. Тогда, выведенная окончательно из терпения, она хотя с большим трудом, но встала с постели, еще с большими усилиями оделась и лично поехала к нему. "Ваше превосходительство, - сказала она, входя к Броневскому, - я позволила себе прийти сказать вам, что вы можете делать мне неприятности только в течение шести недель, в продолжение которых я буду иметь возможность жаловаться его императорскому величеству и получить ответ из Петербурга".

   Броневский обещал вызвать отца, но все-таки медлил.

   Между тем, вернувшись от Броневского, мать почувствовала себя хуже и наконец 22 декабря преждевременно родила двух близнецов. Не обращая более внимания на Броневского, который все еще медлил вызвать отца, она нашла человека и отправила его в Бельск со следующей запискою: "Дорогой Иван! Я разрешилась этой ночью двойней. Приезжай возможно скорее, и я забуду все мои страданья. Обнимаю тебя миллион раз. Твоя жена П.Анненкова. 22 декабря 1836".

   Состояние здоровья матери было настолько опасно, что доктора решили сообщить о том Броневскому, который прекратил свои преследования и даже отнесся снисходительно к тому, что мать посылала к отцу без его ведома, и когда приехал отец, то позволил ему остаться до выздоровления матери и более теплого времени, но ни в каком случае не хотел переменить место поселения и настаивал на Бельске. Пришлось покориться обстоятельствам, и весною 1837 года мы оставили Иркутск, а вместе с тем много добрых знакомых, которые принимали горячее участие в семье нашей и сочувственно относились ко всем переживаемым нами горестям и невзгодам.

   В селе Бельске мы пробыли около двух лет и все это время находились в постоянных тревогах и волнениях. Жизнь была самая безотрадная и даже не совсем безопасная. Бельск когда-то был заселен ссыльными раскольниками, и в то время, когда мы жили там, большинство жителей занималось конокрадством, так что постоянно приходилось слышать, что там-то ограбили, там-то убили или, чего хуже, подожгли, чего мы особенно боялись, так как не имели почти никаких средств против пожара. Не проходило почти ни одного дня, чтобы не рассказывали о каком-нибудь ужасном происшествии. Раза два пробовали забраться и к нам. Мы все были так напуганы, что отец и мать ложились спать только тогда, когда вставала наша старая няня, находившаяся при нас.

   Положение наше в Бельске было тем более тяжело, что мы были тут совершенно одни, тогда как в другие места большею частью назначались на поселение по несколько человек, а иные были назначены даже прямо в города, что делалось по просьбам их родственников, которые почти всегда принимались во внимание государем императором Николаем Павловичем, если доходили до него. Так, например, была уважена просьба моей матери, когда она просила графа Бенкендорфа довести до сведения государя императора, что в Бельске жить невозможно. Пока не последовало всемилостивейшего повеления о переводе нашем в Восточную Сибирь, приходилось подчиняться обстоятельствам и уживаться в Бельске, где, кроме нас, был поселен только один декабрист, Петр Федорович Громницкий, который и делил с нами все невзгоды, так обильно посетившие нас в этой глуши. Мать от постоянной тревоги, беспокойства и разных тревог все время хворала, мы же с братом подрастали и были лишены не только уроков, но даже детских игр, так как помещение было очень тесное.

   Отцу с большим трудом удалось нанять у одной вдовы дом, который, как все крестьянские дома в той местности, состоял из двух комнат: одна чистая, с голландскою печкою, другая - с огромною русскою. Обе комнаты разделялись широкими сенями, где впоследствии с большим трудом удалось устроить плиту. Все это было чрезвычайно неудобно. Конечно, ни мебели, ни посуды, ничего того, что составляет необходимость для людей с известными привычками, немыслимо было достать, и надо было мириться с полнейшим недостатком во всем, даже в жизненных припасах. Чтобы иметь хотя бы молоко, пришлось заводить свое хозяйство, которое отец решился устроить по образцу крестьянских, и двор наш начал наполняться лошадьми, коровами, птицею и вообще всем необходимым, чтобы жить, не покупая ничего, так как купить было негде. Все эти обитатели нашего двора требовали обильного корма, а сено и овес нельзя было купить иначе как в базарном селе и то в дни базара. Село же это, названия которого не помню, было довольно далеко от Бельска, между тем отлучаться из места жительства для декабристов было сопряжено с большими затруднениями, вследствие вновь последовавших распоряжений со стороны начальства.

   Между тем отец продолжал устраивать хозяйство, во-первых, потому, что это было положительно необходимо при той обстановке, в которой мы находились, а, во-вторых, это составляло занятие и развлечение. В Сибири природа чрезвычайно богатая, земли необыкновенно плодородные, и действительно заниматься сельским хозяйством стоило, и это представляло много интересного. Основываясь на том, что в правилах о поселенцах предписывалось отводить землю под хлебопашество и покосы, отец обратился к исправнику во время его проезда через Бельск и просил сделать указанные наделы. Исправник уехал, ничего не сделав. Отцу же положительно была необходима земля. Я ясно помню, как он сетовал на то, что ему не удается получить того, на что считал себя в праве. Как человек с сильным характером и настойчивый, он снова обратился к губернатору со следующим письмом:

  

   "Ваше превосходительство!

   В проезд г-на исправляющего должность земского исправника Мандрыки через Бельскую слободу я просил его отвести мне положенное число земли для хлебопашества и сенных покосов, но он не заблагорассудил исполнить благодетельную для нас в сем случае волю высшего начальства, которое предписало отводить нам земли в местах, избранных для нашего поселения. Я решился на сей конец утруждать теперь ваше превосходительство, потому что я буду вынужден иначе отлучаться по крайней мере на шестьдесят верст к ближним тунгусам для приискания и покупки себе вольной травы для покоса. Средства мои не позволяют мне платить в течение зимы по пяти рублей за воз сена, как оно здесь продается, или не держать даже ни одной коровы при доме для прокормления малолетних моих детей.

   Я покорнейше прошу ваше превосходительство не оставить без внимания моей просьбы и оградить меня собственным вашим распоряжением от убытков, которые предстоят мне от покупки травы и перевозки сена из столь дальнего расстояния. Нехотение г-на Мандрыки отвесть землю под посев ярового хлеба и то уже причинит важное расстройство в течение года, я буду вынужден, может быть, дорогою ценою покупать хлеб, соображаясь с засухою нынешнего года.

   Позвольте упомянуть при сем, что покос здесь начинается с первых чисел июля, и я нуждаюсь к этому времени в отводе земли, после же она ни к чему не послужит".

  

   Покос был отведен за рекою Белою, на берегу которой стоит село Бельское. Местоположение этого села чрезвычайно живописное: река Белая, широкая, красивая, с восхитительными берегами, оживляла нашу монотонную жизнь. Когда наступило жаркое время, мы каждый день ходили купаться и часто на лодке переплывали на остров, который лежал против нашего дома. Остров этот представлял прекрасную прогулку. Он был усеян цветами, которые в Сибири покрывают поля в большом изобилии, наполняя воздух благоуханием. На этом острове мы положительно отдыхали от нашего тесного, душного помещения, нередко проводили там по нескольку часов и очень часто пили чай.

   Купаться в Белой для нас было истинным удовольствием. Кто не видал сибирских рек, тот не может себе представить, до какой степени они прекрасны. Вода чистая, прозрачная, так и манит к себе. Вы опускаетесь, не испытывая того неприятного ощущения, какое получается, когда вы купаетесь в реках с илистым дном, как в Волге, например. Вообще, я была очень разочарована Волгою, когда увидела ее после сибирских рек. Эта река, так часто воспетая, мне показалась мизерною после таких рек, как Обь, Енисей и, в особенности, Ангара. Последняя необыкновенно величественна. Быстрота ее течения, вследствие большого падения от Байкала - ее истока, до порогов, изумительна; вода изумрудного цвета и так прозрачна, что дно видно на глубине двух аршин, если не более. Что нас прельщало в Белой, так это та же чистота и прозрачность ее вод...