Барыкова Анна Павловна - Доброе дело

ал ее в розовую щеку.

   - Не жирно ли будет, господин доктор, за всякую малость да на чаек? - обернулась, смеясь, горбатенькая, услыша звук поцелуя; шла бы ты лучше, Танюшка, самовар ставить: старуха наша сейчас вернется, да и соседа угостим.

   Таня побежала в кухню и господин доктор за ней следом - самовар раздувать и еще раз за работу "на чаек" получить.

   "Ишь ведь!.. Словно пршит он к Танюшке моей. Уж так любит, так любит... Дай Бог им счастья!" - подумала Дуняша и тяжело вздохнула.

   Пелагея Григорьевна пришла. Сидит за столом светлая, ласковая, праздничная. "Бог милости прислал", говорит ее старое, но свежее лицо, с веселыми и добрыми морщинами. И весь ее приход в сборе; даже Санька, с разрешения Якова Егорыча, выползла, пошатываясь, как осенняя муха, из своего будуара, вся беленькая, в своей бумазейной кофте и старой ситцевой юбке. "А как она выросла за месяц! Смотрите-ка как вытянулась! Юбченка-то, юбченка, - чуть не по колено стала!" удивляются все.

   На столе кипит самовар. Григорьевна угощает

   постным пирогом и кутьей со взваром. Даже и водочки припасена небольшая посудинка. Это для кума Сидора Иваныча.

   - Сегодня и ему - разр.ешение вина и елея будет!.. Да. что ж это он не идет? Куда запропастился? - беспокоится Пелагея Григорьевна. - Собирался со мной ко всенощной, как и путный... А вместо того - на-ка тебе, - и до сих пор нет!..

   Всем пришло в голову: не случилось ли что со стариком? Да никто этого не сказал, чтоб не расплакалась Санька; а Санька думала, что дедушка в кабак зашел погреться да и засиделся; но тоже не говорила об этом, - выдать дедушку не хотела.

   - Он, бабушка Григорьевна, теперь в окошки смотрит, - придумала она сказать в защиту старика - и хитро улыбнулась.

   - В какие окошки?

   - А там, у господ елки зажигаются... Хорошо так!.. Мы с ним, и в прошлом и в позапрошлом годе смотрели... Вот потухнут елки, - он придет!

   Дуняша вспомнила про "суприз" и шопотом, по секрету, просила у Григорьевны позволение зажечь елку.

   - Что ты, что ты, матушка, нельзя, - грех сегодня!

   Яков Егорович, догадавшись, о чем они говорят, вступился:

   - Никакого греха тут нет, Пелагея Григорьевна, матушка... у всех...

   - У кого это у всех? У господ? - горячо перебила Григорьевна. - Так ведь они, милый, онемечились; у них все можно, все не грех, - а по-нашему, по-православному...

   Спор был прерван сильным стуком в сенцах.

   - Ну, слава Богу, вот и старик пришел! - Григорьевна засуетилась и побежала отворять.

   - Ползи, ползи! Где это пропадал? - спросила она, впуская кума; да глянула на него и испугалась, - побелела как тряпка.

   Правый глаз у старика был подбит, и щека вся и синяя; лоб под шапкой платком повязан и платок - в крови. Григорьевна ахнула.

   - Что это с тобой?.. Мать Пресвятая Богородица, Господи Иисусе!..

   - Ничего, кума!.. Упал... Зашибся маленько... Уж прошло...

   Он снял шапку, стащил платок; на лбу была запекшаяся кровь.

   - Где Санька?.. Как бы не испужалась?.. - сказал он озабоченным шопотом и присел в кухне на лавочке.

   Но Санька уж шла, пошатываясь, ему на встречу и издали кричала звонким голоском:

   - Дедушка пришел, - пряников принес!.. Принес, дедушка?..

   Но увидев кровь и синяки, она дико вскрикнула, бросилась к старику, крепко обняла его худенькими ручонками и разрыдалась, спрашивая:

   - Кто это тебя, дедушка? Кто-о-о?

   Она была уверена, что дедушку побили в кабаке; от него и вином пахнет.

   Старик посадил девочку к себе на колени и всячески старался ее успокоить; и по головке ее гладил, и уговаривал, и целовал.

   - Да никто, милушка, - перестань! Сам я, старый пес, поскользнулся. Да уж и прошло все, не плачь, деточка, не плачь, родная; гляди, - я смеюсь!..

   Но девочка продолжала истерически рыдать, и Дуняша принялась ее водой отпаивать.

   Все всполошились, окружили Сидора Иваныча и наперерыв расспрашивали его. Яков Егорович стал вдруг такой бледный и строгий; отстранил женщин и внимательно, заботливо оглядел и ощупал голову старика; на лбу оказалась только ссадина, на щеке - подтек кровяной; глаз целехонек; кости тоже.

   Яков Егорович опять повеселел.

   - Пустяки, дедушка!.. Не плачь, Саня! До твоей свадьбы заживет!

   - До моей свадьбы долго ждать!.. - всхлипывала девочка.

   - Ну, до моей, моя скоро!.. - и он мигнул испуганной Танюше.

   Все успокоились и повеселели.

   Уж если Яков Егорыч сказал - "пустяки", стало-быть - правда.

   - А пряники принес, дедушка?.. - спросила Санька, утирая последние слезы рукавом кофты.

   - Принес, как же, принес!.. Да я и еще что-то принес... Патрет, Саня, - картинку!.. Барин добрый тебе прислал... Пойдем туда, к свету, покажу... Вот она - картинка, - в шапке у меня!..

   Он перешел в большую комнату и уселся на лавке у стола, против самой лампы. Лицо его так и горело с морозу и сияло радостью, несмотря на синяки.

   Все опять его окружили.

   - Ну, картинку успеешь показать, дедушка, а тсперь надо бы поскорей компрессы холодные! - сказал Яков Егорович.

   - Да вы посмотрите-ка, барин, какая картинка, тогда и говорите!.. Лучше всякого компресса она у меня... Исцелительная! - рассмеялся старик.

   Потом узловатыми пальцами пошарил в рваной ваточной подкладке шапки, достал сторублевую бумажку, развернул ее, разгладил на столе и поднес к лампе, оглядывая всех с торжествующей улыбкой на обезображенном лице.

   - Какова?!

   Эффект был полный.

   Все примолкли, словно обомлели; одна Санька была недовольна и разочарована; она успела вообразить себе присланную барином картинку совсем не такою, а гораздо-гораздо лучше и ярче.

   - Нашел?.. - спросила наконец Григорьевна.

   У нее было мелькнула в голове другая мысль: "украл!" Да она тотчас спохватилась: "Согрешила я на

   кума, прости Господи! Не такой он человек, чтоб..."

   - Объявить надо, коли нашел, - прибавила она; - третью часть получишь от хозяина - твое счастье!

   Все заговорили в один голос:

   - Мудрено получить - в участке застрянет!

   - Плачет теперь, поди, хозяин-то, кто потерял...

   - А нешто беспременно надо объявить?

   - Жаль, небось, будет, Иваныч, в участок ее несть?

   Сидор Иваныч послушал, послушал, да и закатился своим детским смехом.

   - За какие-такие провинности ее, матушку, да в участок? Ха-ха-ха!.. Наша она! Наша, с Санькой! Нам знакомый барин подарил. Взял, да и подарил! "На елку, говорит, Саньке". Вот какая оказия!..

   И старик, путаясь и привирая, начал рассказывать все случившееся с ним подробно, смутно, как будто припоминая виденный сон; у него выходило теперь: что зазвал его к себе один добреющий старый барин, давно знакомый, Изметьев, Василий Сергеевич." Ну, вот тот самый Изметьев, что еще до "воли" у господ, у Тагариновых в Никольском дневал и ночевал; а я им завсегда служил и во всем потрафлял. Молоденькие они тогда были - лет двадцати-пяти. Я их было и не признал сразу. А они мою службу вот как помнят. Каково это! Столько лет... Любят они меня страсть, и даже забыть никогда не могут... И сейчас, как увидали это, признали, обрадовались, зазвали, за стол с

   собой - вот с места не сойти - посадили!.." Далее пошло бессвязное описание великолепия Изметьевской квартиры, кушаньев, вин; поминались и "аранжамеровая", и "суп пюре" и всякие барские сласти, какими (ему теперь казалось) угощал его барин; не забыта была и "хозяйка - ихняя супруга", что входила в столовую, пышная такая и красавица, да только гордая больно, строгая дама, характерная, - не в мужа.

   - Да ты, Иваныч, не томи! Скажи скорей, с чего ж это он тебе сто рублев-то сразу отвалил? За что? - перебила Григорьевна.

   Этот вопрос немного озадачил Сидора Иваныча. Он и сам себе до сих пор не мог объяснить, "с чего" и "за что".

   - А так, стало-быть, захотел и отвалил! Известно - барин, настоящий. Ему сто рублев-то что? Тьфу!.. За старую тебе, говорит, братец, службу; Саньке, говорит, твоей от меня на елку... Чтобы она, гыт, за меня век Богу молилась, говорит, - старался старик припомнить подлинные слова барина.

   - Для спасение души, значит, доброе дело ради праздника сделал! - объяснила Григорьевна.

   А Сидор Иваныч продолжал:

   - И приведи, говорит, братец, девчонку ко мне, и сам приходи, когда хочешь! Завсегда ты, говорит,
Иваныч, у меня первый гость будешь! Так и сказал - первый гость.

   - Так и сказал? - умилилась Григорьевна и вытерла

   концом шейного платка набежавшую слезу. - Ну, дай ему, Господи, доброго здоровья, родителям его царство небесное! То-то, вишь, свет-то не без добрых людей!

   - Дедушка! а, дедушка! А где же наша шарманка? - спросила Саня.

   Тут только вспомнил старик, что оставил шарманку в швейцарской; он по этому поводу опять вернулся к рассказу, чуть не сначала повторил все с новыми вариантами и про то, как упал и разбился, прибавил подробности:

   - Чисто Бог спас. Бегу я это, через улицу, как шальной... Ничего не вижу, не слышу... Помню только одно - какая картинка у меня в шапке для Саньки запрятана. Тороплюсь... в голове шумит... Только и оскользнись я - упал; поднимаюсь это на ноги вот этаким манером, а лошадь какая-то окаянная, прости Господи, как саданет меня плечом. Я опять оземь. И свету не взвидел, матушки мои, искры из глаз... А там и не знаю... Очнулся, а меня уже собрались было в участок тащить, думали помер. Я первым долгом шапки хватился: где моя шапка? говорю. Подали мне ее - цела, слава Богу, - тут же рядом в снегу валялась. Никто и не знал, что в ней!.. А народищу страсть!.. Ну, взмолился я господину околоточному: отпустите, мол, ваше благородие. Так и так, говорю, праздник, внучка там у меня! Ничего, отпустил. "Коли, говорит, поврежденьев нет, так и ступай себе с Богом!"

   Яков Егорович, во время этого рассказа, ходил быстро взад и вперед по комнате и нервно подергивал русые усы.

   - Ну, будет вам расписывать, дедушка. Пойдем-ка ко мне голову чинить!

   И он повел старика под руку в свою комнату.

   - Дедушка! постой! - закричала Саня, тормоша Сидора Иваныча за рукав. - А пряники-то мои?.. сказал,
что принес?..

   - Принес, детка, как же, прииес и пряники!.. Старик полез за пазуху и вынул оттуда пряничного офицера и девицу с барашком.

   - Вот они, милая, и не сломались... Пятак пара - дорогие!.. А пятак этот счастливый былъ - барыня одна мне бросила. С ее легкой руки меня и Василий Сергеевич зазвал... Да!.. Такая хорошая тоже барыня... Своим деткам игрушки везла и мою вот Саньку ублаготворила!

   Яков Егорович его увел.

   - Да, много добрых людей у Бога на свете, много! - сказала Григорьевна. - Слава Тебе, Господи!.. - вздохнула
и перекрестилась она, глядя на образа своими светлыми, честными глазами.