ПИСЬМО къ С. изъ ГОТЕНБУРГА.
Исполняю мое обѣщан³е, любезный другъ, и пишу къ тебѣ изъ Готенбурга. Послѣ благополучнаго плаван³я прибылъ я вчерашн³й день на пакетъ-ботѣ Альб³онѣ, здоровъ и веселъ, но въ большой усталости отъ морскаго утомительнаго переѣзда. Усталость не помѣшаетъ расказывать мои похожден³я. Садись и слушай. Оставя тебя посреди вихря Лондонскаго, я сѣлъ съ великимъ Рафаэломъ въ Ф³акръ и въ безпокойствѣ доѣхалъ до почтоваго двора, боясь, чтобы карета подъ надписью въ Гаричь не ускакала безъ меня въ урочное время. Къ счаст³ю, она была еще на дворѣ и около нея рой почтовыхъ служителей, ожидающихъ почтенныхъ путешественниковъ. Дверцы отворены; я пожалъ руку у твоего Итальянца, громкаго именемъ, но смиреннаго знан³емъ, и, со всей возможной важност³ю, занялъ первое мѣсто: ибо я первый вошелъ въ карету. Друг³е спутники мои (заплативш³е за проѣздъ дешевлѣ), усѣлись на крышкѣ, на козлахъ), распустили огромные зонтики и начали, по обыкновен³ю всѣхъ земель, бранить кучера, который медлилъ ударить бичемъ и спокойно допивалъ кружку пива, разговаривая со служанкою трактира. Между тѣмъ, какъ съ кровли каретной сыпались готдемы на кучера, дверцы отворились: двое мущинъ сѣли возлѣ меня и колымага тронулась. Къ счаст³ю то были Нѣмцы изъ Гамбурга, люди привѣтливые и добрые. Мы не успѣли выѣхать изъ предмѣст³й Лондона и карета остановилась: въ нее вошелъ новый спутникъ. Въ послѣдств³и я узналъ, что товарищъ нашъ былъ родомъ Шведъ, a промысломъ - глупецъ; но оригиналъ удивительной, о которомъ я, въ качествѣ историка, буду говорить въ надлежащее время. Теперь я на большой дорогѣ, прощаюсь съ Лондономъ, котораго, можетъ быть, не увижу въ другой разъ... Летимъ по гладкой дорогѣ, между великолѣпныхъ липъ и дубовъ - Лондонъ исчезаетъ въ туманахъ. Въ Колчестеръ, знаменитый устрицами, прибыли мы въ глухую полночь, a въ Гаричь на разсвѣтѣ. Въ гостинницѣ толстаго Буля ожидалъ насъ завтракъ. Товарищи мои: Шведъ, два Гамбургца, нѣсколько Англичанъ и Шотландцевъ, всѣ въ глубокомъ молчан³и и съ важност³ю чудесною пили чай и поглядывали на море, въ ожидан³и попутнаго вѣтра. Таможенные приставы ожидали насъ. Окончa всѣ дѣла съ ними, честная компан³я возвратилась къ Булю. Въ большой залѣ ожидали насъ новые товарищи, которые, узнавъ, что я Руской, дружелюб³ю жали мою руку и предложили пить за здрав³е Императора. Портвейнъ и Хересъ переходили изъ рукъ въ руки и подъ вечеръ я былъ красенъ, какъ Майской день; но все въ глубокомъ молчан³и. Товарищи мои пили съ такою важност³ю, о которой мы, жители матерой земли, не имѣли понят³я. Насъ было болѣе двѣнадцати, со всѣхъ четырехъ концовъ свѣта, и всѣ, казалось мнѣ, люди хорошо воспитанные, всѣ кромѣ Шведа. Онъ часъ отчасу болѣе отличался, желая играть роль Жентельмена и коверкая Англйгск³й языкъ немилосерднымъ образомъ. Англичане улыбались, пожимали плечами и пили за его здоровье. Вѣтеръ былъ противный и мы остались ночевать въ Гаричѣ. На другой день поутру, Шотландецъ, товарищъ мой изъ Лондона, высокой и статный молодой человѣкъ,вошелъ въ мою спальню и ласковымъ образомъ на какомъ-то языкѣ (который Англичане называютъ Французскимъ) предложилъ мнѣ итти въ церковь. День былъ воскресной и народъ толпился на паперти. Двери храма отворились; мы вошли съ толпою.
Простота служен³я, умилен³е, съ которымъ всѣ молились въ молчан³и, изрѣдка прерываемомъ или протяжнымъ пѣн³емъ или важными звуками органа, сдѣлали въ душѣ моей впечатлѣн³е глубокое и сладостное. Спокойныя ангельск³я лица женщинъ, бѣлыя одежды ихъ, локоны, распущенные въ милой небрежности; рой прелестныхъ дѣтей, соединяющихъ юные голоса свои съ дрожащимъ голосомъ старцевъ, древнихъ мореходцевъ, посѣдѣвшихъ на бурной стих³и, окружающей Гаричь; все вмѣстѣ образовало картину великолѣпную, и никогда религ³я и священные обряды ея не казались мнѣ столь плѣнительными! Самая Церковь на берегу моря, въ пристани, откуда столько путешественниковъ пускается въ края отдаленные м³ра и имѣетъ нужду въ промыслѣ Небесномъ, сей храмъ съ готическою кровлею, съ гербами, съ простою каѳедрою, на которой почтенный старецъ изъясняетъ простыми словами глубокой смыслъ Евангел³я; сей самый храмъ имѣетъ нѣчто особенное, нѣчто замѣчательное. Около двухъ часовъ я просидѣлъ съ моимъ Шотландцемъ; онъ молился съ большимъ усерд³емъ скажу болѣе, съ набожност³ю. Примѣру его слѣдовали всѣ молодые люди и граждане мирные и воины. Такъ, милый другъ, земли, въ которой все процвѣтаетъ, земля, такъ сказать, заваленная богатствами всего м³ра, иначе не можетъ поддержать себя, какъ совершеннымъ почитан³емъ нравовъ, законовъ гражданскихъ и Божественныхъ. На нихъ то основана свобода и благоденств³е новаго Карѳагена, сего чудеснаго острова, гдѣ роскошь и простота, власть Короля и гражданина въ вѣчной борьбѣ и потому въ совершенствомъ равновѣс³и. Это смѣшен³е простоты и роскоши меня поразило всего болѣе въ отечествѣ Елисаветы и Адиссона. - Въ сей день незабвенный для моего сердца, одинъ изъ путешественниковъ, узнавъ, что я Руской, пригласилъ меня прогуливаться. Мы бродили по берегу морскому посреди благовонныхъ пажитей и лѣсовъ, осѣняющихъ окрестности Гарича. Толпы счастливыхъ поселянъ въ праздничныхъ платьяхъ прогуливались вдоль по дорогѣ, или отдыхали на травѣ. Сквозь густую зелень орѣшника и древнихъ вязовъ выглядывали миловидныя хижины приморскихъ жителей и солнце вечернее освѣщало картину великолѣпную. Меня все занимало, все плѣняло. Я пожиралъ глазами Англ³ю и желала запечатлѣть въ памяти всѣ предметы, меня окружающ³е. Сидя на камнѣ съ добрымъ Англичаниномъ - так³я открытыя и добрыя физ³огном³и рѣдко встрѣчаются - сидя съ ними въ дружественной бесѣдѣ, мы забыли, что время летѣло и солнце садилось. Онъ прощался надолго съ милымъ отечествомъ и говорилъ о немъ съ восхищен³емъ, съ радостными слезами. Какъ не любить такой земли, повторялъ онъ, указывая на плѣнительныя окрестность. Здѣсь я покидаю жену, дѣтей, родственниковъ и друзей. Британецъ пожалъ крѣпко мою руку и мы возвратились въ гостинницу.
Слуга извѣщаетъ насъ, что попутный вѣтеръ позволяетъ судамъ выходить изъ гавани. Я затрепеталъ отъ радости. Прощаясь съ товарищами, разплачиваясь съ услужливымъ хозяиномъ, сажусь въ лодку и съ нее на желанный пакетъ-ботъ Альб³онъ, къ Капитану Ма³ю. Со мною два посажира: проказникъ Шведъ и какой-то богатый Еврей изъ Лондона, велик³й щеголь и краснобай, Море заструилось; выходимъ изъ порта. Но вѣтеръ долго принуждаетъ насъ плавать около береговъ Графства Суфолкъ, котораго маяковъ мы не теряемъ изъ виду во всю ночь. Признаюсь тебѣ, положен³е мое было не занимало жить нѣсколько дней съ незнаемыми лицами, имѣть въ виду морскую болѣзнь! Что дѣлать; надобно покориться судьбѣ. Я сѣлъ на палубу и любовался сереброчешуйчашымъ моремъ, которое едва колебалось и отражало то маяки, то лучи мѣсяца, восходящаго изъ-за береговъ Британ³и. Между тѣмъ Еврей расказывалъ повѣсти, Шведъ болталъ о Ковенгарденскихъ прелестницахъ, о портныхъ, о лошадяхъ и о Норвег³и, которую Парламентъ отдаетъ Принцу. Поздно возвратился въ каюту и спалъ мертвымъ сномъ, вруча себя Нептуну, Наядамъ, Борею и Зефиру, Кастору и Поллуксу, покровителямъ странниковъ и Венерѣ, которая родилась изъ пѣны морской, какъ извѣстно всякому. По утру проснулся cъ головною болью; къ вечеру стало хуже: я страдалъ. Вѣтеръ былъ противный и ночь ужасная. Парусы хлопали, снасти трещали, волны плескали на палубу и заботливый капитанъ безпрестанно повторялъ любимую поговорку: бѣдный ²орикъ! бѣдный ²орикъ! На четвертый день свѣж³й попутный вѣтеръ надувалъ паруса, и мои болѣзнь миновалась. Все ожило. Матросы пили, Капитанъ шутилъ съ Евреемъ, но Шведъ часъ отъ-часу становился несноснѣе и скучнѣе. Гдѣ укрыться отъ него? Я узналъ въ послѣдств³и, что онъ сынъ богатаго купца, родомъ изъ Штокгольма, былъ посланъ въ Лондонъ учиться коммерц³и надѣлалъ тамъ долговъ и возвращается pian pianino въ свое отечество. Его дурной Нѣмецкой и Французской выговоръ приводили меня въ отчаян³е. При каждомъ движен³и судна онъ блѣднѣлъ. То ему казалось, что Капитанъ выпилъ лишнюю рюмку, то компасъ не вѣренъ, то паруса не на мѣстѣ, и то не такъ, и это худо. Потомъ расказы о Гайдъ-паркѣ, о биржѣ, о Платонѣ, о Велллигтонѣ; тамъ описан³е сокровищъ отца его, и все, и все, чего мнѣ слушать не хотѣлось. То онъ давалъ совѣты Капитану, который отвѣчалъ ему готдемомъ, то онъ удилъ рыбу, которая не шла на уду, то онъ видѣлъ кита въ морѣ, мышь на палубѣ или спичку на воздухѣ. Онъ всѣмъ наскучилъ, и человѣколюбивый Еврей предложилъ намъ бросить его въ морѣ, какъ безбожника Д³агора, на съѣден³е морскимъ чудовищамъ.
Но как³е часы я проводилъ на палубѣ въ сладостномъ очарован³и, читая Гомера и Тасса, вѣрныхъ спутниковъ воина! Часто, покидая книгу, я любовался открытымъ моремъ. Какъ прелестны с³и необозримыя, безконечныя волны! Какое неизъяснимое чувство родилось въ глубинѣ души моей! Какъ и дышалъ свободно! Какъ взоры и воображен³е мое летали съ одного конца горизонта на другой! На землѣ повсюду преграды: здѣсь ничего не останавливаетъ мечтателя, и всѣ тайныя надежды души разширяются посреди безбрежной влаги.
Fuggite son le terre e i lidi tutti!
De Ponda il Ciel, del Ciel l'onda e confine!
Въ седьмой день благополучнаго плаван³я восходящее солнце настало меня у мачты. Восточный вѣтеръ освѣжалъ лице мое и развѣвалъ волосы. Никогда море не являлось мнѣ въ великолѣпнѣйшемь видѣ. Болѣе тридцати судовъ колебалось на лазоревой влагѣ: иныя шли въ Ростокъ, друг³я въ Англ³ю: иныя подобно пирамидамъ казались неподвижными, друг³я, распустя паруса, какъ лебеди тянулись длинною стаею и исчезали въ отдален³и. Наконецъ мы замѣтили въ морѣ одну неподвижную точку: высоты Мастранда; и я привѣтствовалъ родину Густава и Карла. Волны становились часъ отчасу тише и тише, изгладились и я yвидѣлъ новую торжественную картину: совершенное спокойств³е, глубокой сонъ бурной стих³и. Солнце казалось въ зенитѣ своемъ, осыпало с³ян³емъ гладкую синеву. Къ несчаст³ю долго ничѣмъ наслаждаться не можно. Тишина въ морѣ утомительнѣе бури для мореплавателя. Я пожелалъ вѣтра и сказалъ Капитану:
- Tu che condutti
M'hai in questo mar, che non hafine,
Di, s'altri mai qui guinse, e se più avance,
Nel mondo, ove corriamo, have abitante?...
Онъ отвѣчалъ мнѣ на грубомъ Англ³йскомъ языкѣ, который въ устахъ мореходцевъ еще грубѣе становился, и божественные стихи любовника Элеоноры безъ отвѣта исчезли въ воздухѣ:
Быть можетъ, ихъ Ѳетида
Услышала на днѣ,
И, лотосомъ вѣнчанны,
Станицы Нереидъ
Въ серебряныхъ пещерахъ
Склонили жадный слухъ
И сладостно вздохнули,
На урны преклонясь
Лилейною рукою;
Ихъ перси взволновались
Подъ тонкой пеленой...
И море заструилось,
И волны поднялись!
Свѣж³й вѣтръ началъ надувать паруса. Мы приближались къ утесамъ Готическимъ. Ты помнишь гавань Готенбургскую и, можетъ быть, подобно мнѣ, съ нетерпѣн³емъ проходилъ мимо Архипелага, скалъ и утесовъ, живописныхъ издали, но утомительных] для мореплавателя. Наконецъ мы въ Готенбургѣ, въ новой Англ³и, по словамъ Арндта. Съ разсвѣтомъ являются къ намъ таможенные приставы, которые позволяютъ намъ вступить на берегъ Шведской. Капитанъ Ма³й со мною прощается и желаетъ счастливаго пути въ Росс³ю. Шведъ спѣшитъ въ городъ и забываетъ второпяхъ свой чемоданъ. Честный Еврей подаетъ мнѣ руку, и мы шествуемъ съ нашими пожитками въ гостинницу Зегерлинга, откуда я пишу къ тебѣ с³и строки дрожащею рукою. Письменный столикъ шатается, полъ подо мною колеблется; столь сильно впечатлѣн³е морской качки, что и здѣсь на сухомъ пути оно не исчезаетъ.
Отдохнувъ не много, иду справляться, нѣтъ ли корабля въ Петербургъ; въ противномъ случаѣ принужденъ буду ѣхать въ Штокгольмъ. Къ несчаст³ю, вчера былъ день воскресной и всѣ банкиры и маклеры за городомъ въ увеселительныхъ домахъ своихъ. Что дѣлать? Бродить по городу, который показался мнѣ и малъ и бѣденъ, вопреки Арндту. Не мудрено; я изъ Англ³и! За воротами Готенбургскими есть липовая аллея; единственное гулянье. Я прошелъ по ней нѣсколько разъ съ печальнымъ чувствомъ. Липы Шведск³я такъ тощи и худы въ сравнен³и съ липами Британ³и! Холодными глазами смотрѣлъ я на окрестности Готенбурга, довольно живописныя, на купцевъ и конторщиковъ, которые со всею возможною важност³ю прогуливаютъ себя, свои Англ³йск³е фраки, женъ, дочерей и скуку. Женщины не блистаютъ красотою и странный нарядъ ихъ не привлекателенъ.
На городовой площади собираются Офицеры къ параду. Народъ съ большимъ удовольств³емъ смотрѣлъ на разводъ солдатъ въ круглыхъ шляпахъ.... Ввечеру парадъ церковный, обрядъ искони установленный. - Войско становится въ строй и поетъ Псалмы и Священные Гимны: Офицеры читаютъ молитвы. Такъ ведется въ Шведской арм³и со временъ Густава Адольфа, набожнаго Рыцаря и Короля властолюбиваго.
И такъ, милый другъ, я снова на берегахъ Швец³и,
Въ землѣ тумановъ и дождей,
Гдѣ древлѣ Скандинавы
Любили честь, простые нравы,
Вино, войну и звукъ мечей.
Отъ сихъ пещеръ и скалъ высокихъ,
Смѣясь волнамъ морей глубокихъ,
Они на бренныхъ челнокахъ
Несли врагамъ и казнь и страхъ,
Здѣсь жертвы страшныя свершалися Одену,
Здѣсь кровью плѣнниковъ багрились олтари;
Но въ нравахъ я нашелъ большую перемѣну...
Эта земля не плѣнительна. Сладости Капуи или Парижа здѣсь неизвѣстны. Въ ней ничего нѣтъ пр³ятнаго, кромѣ живописныхъ горъ и воспоминан³й.
Прости, милый товарищъ! Тебѣ не должно роптать на судьбу: ты въ землѣ красоты и здраваго смысла; ты счастливъ. Но я не завидую тебѣ, возвращаясь на дикой сѣверъ: я увижу родину и нѣсколько друзей, о коихъ могу сказать съ Вольтеромъ:
Je les regretterais à la table des Dieux.
"Сѣверные цвѣты на 1827 годъ"