Белинский Виссарион Гргорьевич - В. Г. Белинский: биографический очерк

1841 г. он восклицал: "Надо познакомиться с сен-симонистами; я на женщину смотрю их глазами". В письме к Боткину от 27 июня мы находим удивительную по силе и страстности тираду, выясняющую отношение Белинского к так называемому "женскому вопросу". Прошло еще два-три месяца, и Белинский познакомился уже с учением социализма, с Сен-Симоном, Леру и другими; одновременно с этим он всецело изменил свое отношение к Жорж Занд, которое до этих пор было крайне отрицательным. В статье "Русская литература в 1841 г." Белинский впервые высказал печатно этот свой новый взгляд на женщину, на женский вопрос вообще и на значение в мировой литературе произведений Жорж Занд; в это самое время, прочитав роман Жорж Занд "Мельхиор", Белинский написал восторженное письмо своему другу Панаеву : "Мы счастливцы, очи наши узрели спасение наше, и мы отпущены с миром Владыкою, мы дождались знамений и поняли и уразумели их". Так пришел Белинский к социализму, подойдя к нему именно со стороны вопроса о женщине, ее значении, правах и участи; это важно отметить потому, что к социализму Белинский пришел таким образом не внешне, не рационалистически, а от глубин своей личной жизни. В кружке Станкевича царила сперва романтическая теория любви; в конце 30-х годов последовало резкое отрицание ее Белинским и, наконец, в начале 40-х годов Белинский дошел до реалистической постановки вопроса и тем самым приблизился вплотную к проблеме социализма. А когда Белинский подошел к этим проблемам, то увидел, что они ставят и решают все те мучившие его, начиная с 1840 г., вопросы о личности и обществе, которые он сам ставил и не мог решить. Так, с 1842 г. Белинский стал проповедником мирового учения социализма. "Итак, я теперь в новой крайности - это идея социализма, которая стала для меня идеею идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания... все из нее, для нее и к ней. Она вопрос и решение вопроса. Она для меня поглотила и историю, и религию, и философию". Так завершился и заключился в душе Белинского его мучительный кризис 1840 - 41 г. Обычно его называют кризисом гегельянства, крушением гегельянского мировоззрения в понимании Белинского; но вопрос необходимо поставить гораздо шире: дело было не в одном гегельянстве, а во всяком абсолютном понимании мира. С болью и усилием отказавшись от такого понимания, воплощенного и в гегельянстве, Белинский сперва впал в отрицание, в абсолютный нигилизм, в мучительную "рефлексию", преодолеть которую ему удалось с трудом и мучением только путем признания вершиной мира человеческой личности. А от этого признания Белинский вскоре перешел к социальности и социализму - и это стало его новой верой и его высшим "синтезом" - синтезом былого утверждения разумности мира с недавним отрицанием его. Эта вера осталась непоколебленной до 1846 г. Эта эпоха социальности и социализма явилась в то же самое время эпохой высшего проявления критических сил Белинского. В то самое время, когда он путем мучительных исканий приходил к выработке новой веры, нового широкого мировоззрения, в русской литературе и общественности происходила выработка мировоззрения двух партий: западничества и славянофильства. Белинский и сделался признанным главой первой из них, несмотря на то, что во многом симпатизировал (особенно впоследствии) положениям славянофильского мировоззрения. Дело усложнялось тем, что в сущности Белинскому не приходилось иметь дела с представителями подлинного славянофильства: ни Хомяков , ни Аксаковы, ни Киреевские - главные представители славянофильской партии - не имели тогда в своих руках журнала и не имели возможности выражать и высказывать свои взгляды. Исключением были несколько месяцев 1845 г., когда журнал Погодина и Шевырева "Москвитянин" перешел на короткое время в руки Ивана Киреевского и его единомышленников. До и после этого Белинскому приходилось полемизировать, как с представителями славянофильства, только с Погодиным и Шевыревым, которые во многом были выразителями только грубого национализма, имевшего мало общего со славянофильством. Но, с другой стороны, были между ними и некоторые общие черты; и хотя Погодин и Шевырев только по недоразумению считались представителями славянофильства, однако и сами славянофилы не всегда отгораживали себя от этих предшественников современного национализма. Первую перчатку бросил западникам, в лице Белинского, Шевырев, профессор Московского университета, преподаватель там истории русской литературы и главный литературный критик "Москвитянина". В январской книге "Москвитянина" за 1842 г. появилась резкая статья Шевырева: "Взгляд на современное направление русской литературы"; в этой статье был целый ряд нападок на Белинского - на "рыцаря без имени", "в забрале и маске с медным лбом и размашистою рукою, на щите которого кривыми буквами написано слово убеждение". Шевырев нападал на него за неуважение и непочтение к великим именам русской литературы, за преклонение перед Западом, который, по мысли Шевырева, совершенно уже "сгнил" и от которого русскому человеку и русской литературе нечего заимствовать. Белинский ответил на все это небольшой, но сокрушительной статейкой "Педант", которая замечательна тем, что с нее ведет свое начало надолго затянувшаяся война между западниками и славянофилами, и которая была причиной окончательного разрыва между этими двумя враждебными партиями. К Погодину и Шевыреву примкнули Аксаковы, Киреевские, Хомяков и др. и вскоре были объединены названием "славянофилов"; уже гораздо позднее увидели необходимость различать прогрессивное во многом славянофильство от реакционного национализма Погодина и Шевырева. Впервые эту разницу отметил в 50-х годах Чернышевский ; в 40-х же годах, в эпоху Белинского, оба эти направления смешивались отчасти по вине и самих славянофилов. Так началась борьба западничества с славянофильством, и вот почему маленькая статейка Белинского "Педант" имеет такое большое значение в истории русской общественной мысли. Полгода спустя Белинский был вынужден выступить против своего былого близкого друга, Константина Аксакова, одного из главных представителей славянофильства; и чем дальше, тем больше разгоралась эта борьба двух систем мировоззрения, причины которой лежали глубоко - в реалистическом миропонимании западников и в мистическом мировосприятии представителей подлинного славянофильства. С Константином Аксаковым Белинскому пришлось вести полемику по поводу Гоголя, когда в 1842 г. появились его "Мертвые души". Новая историческая и социальная точка зрения Белинского дала ему возможность глубоко проникнуть в смысл творчества Гоголя и правильно оценить громадное значение "Мертвых душ". Белинскому удалось "раскрыть пафос поэмы, который состоит в противоречии общественных форм русской жизни с ее глубоким субстанциальным началом, доселе еще таинственным". В Гоголе Белинский увидел глубокого "социального поэта", объективно изучающего факты и в то же время обладающего той "глубокой всеобъемлющей и гуманной субъективностью, которая не допускает его... быть чуждым миру им рисуемому, но заставляет его проводить через его душу живу явления внешнего мира". В то же самое время Белинский с удивительной проницательностью предчувствовал по некоторым лирическим местам "Мертвых душ" ту опасность, которая впоследствии действительно погубила Гоголя-художника. Определение "субстанциального начала" русской жизни, по мнению Белинского, было бы возможным только в том случае, если эта народная субстанция есть нечто положительное и действительное, а не гадательная, когда она есть прошедшее и настоящее, а не только будущее. "Великая ошибка для художника писать поэму, которая может быть возможна в будущем...: нам как-то страшно, чтобы первая часть поэмы, в которой все комическое, не осталась истинною трагедиею, а остальные две, где должны проступить трагические элементы, не сделались бы комическими, по крайней мере, в патетических местах". Мы теперь знаем, как печально оправдалось это глубокое предсказание на тех местах второй части "Мертвых душ", которые сам Гоголь считал лучшими. На этой почве понимания Гоголя и возгорелась полемика между Белинским и Константином Аксаковым, который с юношескою восторженностью поставил "Мертвые души" Гоголя рядом с "Илиадой" и "Одиссеей", а самого Гоголя рядом с Гомером и Шекспиром "в отношении к акту творчества". В этой полемике Белинский легко вышел победителем и жестоко высмеял своего былого друга, теперь противника (статьи "Несколько слов о поэме Гоголя "Мертвые души", "Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя "Мертвые души", 1842). Полемика с представителями славянофильства после этого, конечно, еще более усилилась. Этой полемике посвящен целый ряд литературных и журнальных заметок Белинского 1842 - 43 г., не говоря уже о том, что почти в каждой статье Белинского мы находим теперь целый ряд выпадов против идейных врагов его. Наиболее замечательными в этом отношении статьями, почти всецело посвященными борьбе со славянофильством, являются статьи: "Русская литература в 1844 г.", "Русская литература в 1845 г." и большая статья о романе графа Соллогуба "Тарантас". Обозрение русской литературы за 1844-й год Белинский посвятил едкому анализу литературного и художественного значения произведений Хомякова и Языкова , которые выпустили в этом году по книжке своих стихотворений. В следующем годовом обозрении, в статье "Русская литература в 1845-м году", Белинский продолжал свою борьбу со славянофильством, или, говоря более определенно, с романтизмом славянофильского мировоззрения, считая славянофилов преемниками романтиков 30-х годов. Теперь, когда Белинский стал проповедником "действительности" в смысле реализма, он стал под романтизмом понимать все мечтательное, сентиментальное, полудетское - и все это глубоко несимпатичные ему качества он приписал теперь славянофильству. "Во что бы ни нарядился романтик, он все останется романтиком. Не понимая этого, романтики обеими руками стали хвататься за маски и костюмы... некоторые, говорят, не шутя надели на себя терлик, охабень и шапку-мурмолку; более благоразумные довольствуются только тем, что ходят дома в татарской ермолке, в татарском халате и желтых сафьянных сапожках - все же исторический костюм. Назвались они партиями и думают, что делать значит рассуждать на приятельских вечерах о том, что только они удивительные люди, и что, кто думает не по их, тот бродит во тьме". Этому романтизму славянофилов и их литературных представителей Белинский противопоставляет новую реальную школу, которая вскоре получила название "натуральной школы"; реализм этой школы был тем главным ее свойством, которое Белинский противопоставил и романтизму 30-х годов, и романтизму славянофилов. Критический анализ произведений реалистической школы, оценка их социальной точки зрения и объяснение их значения - все это стало главной задачей критической работы последних годов жизни Белинского. Несмотря на частные ошибки, Белинский в общем был глубоко прав, считая характерным признаком славянофильства именно романтизм, если только понимать его не в смысле мечтательности или сентиментальности, а гораздо глубже - именно так, как определял его сам же Белинский в одной из своих пушкинских статей 1843 г.: Белинский определял там романтизм как мировоззрение мистицизма, как внутренний мир души человека. В этом действительно заключались внутренняя сущность славянофильства и внутренняя причина глубокого расхождения славянофилов и западников: причины распадения русской интеллигенции на эти две враждебные группы лежали гораздо глубже всех социальных, националистических и политических разногласий; они лежали в реалистическом миропонимании западников и в мистическом (романтическом) мировосчувствовании славянофилов; и так как Белинский понимал это, то сущность его полемики со славянофильством остается до сих пор совершенно верной. Наиболее резкий выпад Белинского против славянофилов был сделан им в замечательной статье по поводу романа графа Соллогуба "Тарантас". Незадолго до этой статьи Белинского появились злобные стихотворения Языкова, направленные против всех западников, в которых был и целый ряд угроз, и целый ряд доносов на Чаадаева, Белинского и других представителей западничества. Возмущенный этим, Белинский ждал только повода, чтобы тяжело обрушиться на своих идейных врагов, и случай этот скоро представился: в самом начале 1845 г. вышло произведение графа Соллогуба "Тарантас", по поводу которого Белинский написал глубоко ядовитую статью, явно направленную против одного из главных представителей славянофильства - Ивана Васильевича Киреевского (воспользовавшись тем, что и герой этого романа Соллогуба, склонный к славянофильству молодой человек, носит имя Ивана Васильевича); статья эта была резким ударом одновременно и по славянофильству, и по целому ряду отсталых националистических воззрений графа Соллогуба. Кроме постоянной и ожесточенной борьбы со славянофильством, Белинский в эту эпоху дал целый ряд замечательных критических статей по разным поводам и на разные темы. В 1842 г. им были написаны две большие критические статьи о молодом поэте Аполлоне Майкове и о другом поэте, уже подходившем тогда к концу своей деятельности, Баратынском . Первая из этих статей замечательна своей характеристикой понятия "трагического", о котором Белинский много писал в своих письмах той же эпохи; кроме того, статья эта является блестящей и непоколебленной до сих пор характеристикой всей поэзии Майкова. Вторая статья, о стихотворениях Баратынского, так же важна, как подводящая философский фундамент под целый ряд самый глубоких жизненных вопросов; но самого Баратынского Белинский оценил недостаточно и, быть может, именно потому, что сам он в 1842 г. только что отделался от тех мечтательных вопросов и исканий, которые составляли сущность поэзии Баратынского, и на которые этот поэт не давал и не мог давать никакого ответа, удовлетворявшего Белинского. В том же году Белинским была написана большая статья по поводу "Речи о критике" Никитенко ; широко задуманная статья эта представляет интерес в различных отношениях. Прежде всего в статье этой мы имеем первое печатное провозглашение Белинским перемены своих убеждений со времени 1839 - 41 годов; главное же - мы находим в этой статье ряд ярко выраженных мнений Белинского о критике, литературе и искусстве, обозначающих собою новую социальную эпоху его мировоззрения. Перейдя к реализму, Белинский отказался от своих былых взглядов на искусство; теперь он высказывает тот взгляд, что искусство должно быть тесно связано с общественностью, как с почвой всякой действительности. В этой статье Белинский окончательно порывает с прежней своей идеей о красоте, как единой цели искусства: такое понимание, говорит Белинский, есть необходимый момент понимания искусства, но его надо миновать для того, чтобы иметь возможность идти дальше; кроме красоты, как формы, необходимо еще "нечто" в искусстве, и это "нечто" есть мысль, идея и содержание, неизбежно вырастающие на общественной почве. С этой статьи началось возвращение Белинского к строгой историко-критической точке зрения на почве социальности. С этой точки зрения Белинский годом позднее пишет большие статьи о Державине, которые, по его мысли, являлись непосредственным введением к большим и давно задуманным им статьям о поэзии Пушкина. В Державине Белинский видит непосредственного предшественника Жуковского и Батюшкова, которые, в свою очередь, были непосредственными предшественниками Пушкина. Статьей о Державине Белинский исчерпал почти все, что было с тех пор высказано об этом поэте; критическая оценка поэзии Державина сделана Белинским исчерпывающая. Державин, как поэт русского вельможества Екатерининской эпохи, и Державин, как поэт наивного эпикуреизма и страха смерти - вот историко-социологическая и эстетико-философская оценка, проведенная Белинским в двух больших статьях о Державине. С этого же года Белинский начал писать свои замечательные статьи о Пушкине, затянувшиеся на несколько лет. Кроме них, к эпохе 1843 - 46 годов относится, кроме перечисленных выше, еще целый ряд статей, иногда небольших по размеру, но очень важных по содержанию. Таковы, например, статьи о "Параше", произведении молодого Тургенева , где Белинский дал впервые проницательную характеристику его дарования; таковы статьи о "Сочинениях князя В. Одоевского", о книге Никитенко "Опыт истории русской литературы", ряд случайных статей в сборнике "Физиология Петербурга", где Белинский поместил статьи "Петербург и Москва", "Петербургская литература", "Александринский театр", а также и общее введение к этому сборнику. Но все это было только работой между прочим. Главное внимание Белинский обратил на свои статьи о Пушкине, которые печатались им в "Отечественных Записках" с 1843 по 1846 г. и разрослись по своему объему в целую книгу. Статьи эти и сам Белинский считал главным своим критическим трудом, и впоследствии они были действительно признаны венцом его критической действительности. Для того чтобы подойти к Пушкину, Белинский снова и подробно остановился на русской литературе XVIII в. и перебросил мост от Державина к Пушкину, характеризуя сперва писателей XVII в., современных Державину, а затем Карамзина, Жуковского и Батюшкова, как непосредственных предшественников Пушкина в том или другом отношении. Особенно подробно остановился он на Жуковском, настойчиво подчеркивая сентиментальные черты его романтизма - мысль, которая только недавно стала безусловно признанной (после появления в 1904 г. монографии А.Н. Веселовского о Жуковском). Попутно Белинский перешел вплотную к вопросу о том, что такое романтизм, и впервые дал глубокое решение этого вопроса, определяя романтизм не как литературное течение, а как психологическую теорию и систему мировоззрения; об этом мы упомянули выше. После Жуковского такому же подробному анализу подвергает Белинский и творчество Батюшкова, в котором он справедливо видит непосредственного предшественника Пушкина. "Что Жуковский сделал для содержания русской поэзии, то Батюшков сделал для ее формы: первый вдохнул в нее душу живу, второй дал ей красоту идеальной формы". Только с четвертой статьи Белинский подошел к произведениям самого Пушкина и дал общий взгляд на всю сумму его поэтического творчества; до сих пор этот анализ остался единственным оценивающим и группирующим произведения великого поэта, несмотря на небольшие ошибки в частности, которые были неизбежны в то время. В пятой статье, появившейся в 1844 г., Белинский подходит к критическому анализу зрелых произведений Пушкина, предпосылая этому анализу обширное введение о критике и ее задачах. Белинский подробно развивает теорию критического чувствования, теорию необходимости предчувствовать, пережить, перестрадать горести и радости поэта, чтобы понять и оценить его, чтобы уразуметь "пафос" его поэзии, его творчества. Пафос - это живой нерв творчества поэта и его преобладающая страсть, его любовь и ненависть, его сознательная или бессознательная святыня, его миропонимание и мировосприятие; главная задача всякой критики по мысли Белинского есть определение этого пафоса того или иного писателя, того или другого произведения. Таким пафосом пушкинского творчества Белинский считает художественность: "Пушкин был призван, - говорит Белинский, - быть первым поэтом-художником Руси, дать ей поэзию, как искусство, как художество". Но так как еще в своей статье о "Речи" Никитенко Белинский признавал художественность только как "первый момент" искусства, и так как в поэзии Пушкина Белинский не находил того искусства, которое сверх красоты формы должно еще быть "осуществлением современного сознания, современной думы о значении и цели жизни, о путях человечества, о вечных истинах бытия", то и поэзию Пушкина Белинский считал только первым, уже прошедшим моментом в развитии русской литературы. Потому несмотря на то, что Пушкин гениальный и великий поэт, он, - доказывает Белинский, - не современный поэт, который должен быть провозвестником современного сознания человечества, ибо пафосом поэзии Пушкина является только художественность, только искусство, только красота. Белинский не заметил, что, кроме художественности, как внешней формы, у Пушкина есть еще глубокий внутренний пафос, который сам же Белинский отметил, не придав ему достаточного значения, - пафос "приятия мира", столь близкий самому Белинскому. Этот глубочайший пафос поэзии Пушкина и разрешение им в этом смысле всех нравственных и философских вопросов не могли удовлетворить Белинского, который всецело отдался в это время идее социальности и общечеловеческого прогресса. Белинский не мог заметить поэтому, что "художественность" является только эстетической стороной пушкинского "приятия мира", точно так же, как это "приятие мира" является только философской стороной "художественности" Пушкина. Эти два пафоса пушкинского творчества настолько же нераздельно едины, как формы и содержание: они проникают друг друга и являются телом и душой пушкинской поэзии. Восторженно исповедуя социальную точку зрения, Белинский не заметил и не мог заметить этой стороны мировоззрения Пушкина. Но это не помешало Белинскому с глубокой проницательностью вскрыть и осветить значение Пушкина и дать ему в общем такую характеристику, повторением которых были в сущности все последующие. Блестящий разбор всех поэм Пушкина, характеристика действующих лиц этих поэм, громадный и изумительный по силе анализа разбор "Евгения Онегина" занимают собою VI, VII, VIII и IX статьи о Пушкине. Кое в чем Белинский ошибался в этом своем анализе; так, например, сен-симонистский взгляд на женщину заставил Белинского подойти к Татьяне, русской девушке начала 20-х годов, с абсолютным критерием, не обращающим внимания на какую бы то ни было историческую эпоху, и вынести Татьяне суровый обвинительный приговор, который почти полвека держался в русской критической литературе, но который, несомненно, должен быть признан ошибочным. Но это не помешало Белинскому оценить поэтическую прелесть образа Татьяны, и, несмотря на частичные ошибки, вся эта статья в целом до сих пор является одной из наиболее ценных среди многочисленных позднейших характеристик Татьяны. То же самое можно повторить и о блестящей характеристике Белинского Онегина, к которому он подходит с социологическим методом своей критики; этому методу, необходимому как одна из ступеней, ведущих к обобщающему критическому синтезу, Белинский первый положил основание в русской критике. Он охарактеризовал Онегина социологически, как неизбежный продукт русского дворянства начала XIX века, а в Пушкине он увидел по этой же причине "идеолога дворянства", выражаясь современными терминами. Этот верно отмеченный штрих, без которого непонятен Пушкин 30-х годов (Пушкин - дворянин и помещик), еще сильнее подчеркнул социальную точку зрения Белинского, но в то же время еще более затушевал абсолютную ценность пушкинского миропонимания; обратив внимание на классовые идеалы Пушкина, Белинский еще более не заметил в содержании поэзии Пушкина вечной философской ценности - "приятия мира". Здесь приходится отмечать то, что не заметил Белинский в Пушкине, потому что если бы говорить о том, что он правильно заметил в нем, то пришлось бы об одном этом писать целую статью: почти все остальные взгляды Белинского до сих пор лежат в основе нашего общего понимания Пушкина. В Х-й из пушкинских статей Белинский дает подробный анализ "Бориса Годунова" и опять, несмотря на мелкие частные ошибки, дает яркую художественную характеристику Бориса Годунова, характеристику, которой теперь удивляются специалисты-историки. В конце 1846 г. появилась XI-я и последняя из пушкинских статей Белинского, где Белинский на немногих страницах сумел сказать так много, что до сих пор историки литературы только повторяют в общем сказанное Белинским о "Медном всаднике", "Моцарте и Сальери", "Каменном госте" и других произведениях Пушкина. Вообще же в этих пушкинских статьях Белинского мы имеем единственный в русской литературе критический анализ поэзии Пушкина. Блестящий и глубокий разбор поэзии непосредственных предшественников Пушкина и связи их с Пушкиным; критическая оценка и классификация лирических произведений великого поэта; определение внешнего и внутреннего пафоса его творчества; последовательный разбор всех поэм Пушкина; ряд блестящих и глубоких характеристик героев этих поэм и вообще общественных типов России первой четверти XIX века, - все это навсегда и неразрывно связало имя Белинского с именем Пушкина. С тех пор прошло три четверти века - и до сих пор эта работа Белинского остается единственной во всей пушкинской литературе. Последняя XI-я статья о Пушкине была вообще последней статьей Белинского в "Отечественных Записках": он вышел из этого журнала еще в начале 1846 г. За это время произошел целый ряд перемен в его личной жизни. Неудачная любовь к Бакуниной снова воскресла в Белинском в 42 - 43 годах, и на этот раз Белинский, по-видимому, мог рассчитывать на взаимность. Но летом 1843 г. Белинский, гостивший в то время в Москве у Боткина, встретился со своей будущей женой, Марией Васильевной Орловой, классной дамой московского института. Это была немолодая уже женщина: Белинский женился на ней в ноябре 1843 г. Брак этот, по-видимому, не был особенно удачным, - по крайней мере, в марте 1846 г. Белинский писал Боткину, что за эти три года он "пережил да передумал и уже не головою, как прежде, право, лет за тридцать". К тому же обострялась и болезнь - чахотка, которой Белинский был болен, по-видимому, еще в Москве; тяжелая журнальная работа и эксплуатация Белинского издателем "Отечественных Записок", ловким и оборотистым Краевским, еще более обострила к середине 40-х годов болезнь Белинского. Московские друзья старались помочь ему, чем могли; когда они (Герцен, Бакунин, Грановский и другие) узнали о решении Белинского уйти в начале 1846 г. из "Отечественных Записок" и о намерении его издать большой сборник "Левиафан" для того, чтобы обеспечить свое существование, то они тотчас же предложили и прислали ему целый ряд статей. Однако издание этого альманаха Белинский решил отложить на осень 1846 г., так как московские друзья его (главным образом, Герцен), обеспокоенные состоянием здоровья Белинского, устроили ему поездку по России с мая по октябрь этого года. Знаменитый актер Щепкин , старый московский знакомый Белинского, ехал летом этого года на гастроли по всей России, вплоть до Одессы и Крыма, и Белинский пустился с ним в полугодовое путешествие, которое, однако, не поправило его здоровья. За время его отсутствия старый пушкинский журнал "Современник" был куплен друзьями Белинского - Панаевым и Некрасовым , так что после возвращения из путешествия Белинский мог снова взяться за журнальную работу и стал, хотя и не редактором, но, во всяком случае, заведующим литературно-критической частью этого журнала. Здоровье, однако, не позволяло ему отдавать этому журналу так много сил, как это ему хотелось; уже в начале 1847 г. доктора стали снова посылать его в путешествие на воды, в Силезию. Средства для поездки снова достали друзья Белинского, главным образом, Боткин, и Белинский провел за границею летние месяцы 1847 г. Из Силезии Белинский проехал в Париж, где виделся с Бакуниным, Герценом и другими своими петербургскими друзьями. Заграничное лечение не помогло ему, и он вернулся осенью в Петербург еще более больным, чем уехал за границу; по его собственному выражению, он "беспрестанно умирал". Но и такое состояние не помешало Белинскому дать в 1847 - 8 годах целый ряд замечательных статей, достойно завершивших его литературную и критическую деятельность. В "Современнике" 1847 г. им написаны большие статьи о воспоминаниях Булгарина , о жизни и сочинениях Кольцова; дано обозрение русской литературы за 1846 г. и напечатан большой и замечательный по содержанию "Ответ Москвитянину" (на статью о "Современнике" Юрия Самарина ). Еще в "Отечественных Записках" в статье о "Петербургском сборнике" Белинский дал тогда же большой разбор романа Достоевского "Бедные люди", встретив его с энтузиазмом и проницательно указав "на место, которое со временем займет Достоевский в русской литературе". В этом же 1847 г. Белинским было написано статья-письмо, которое Герцен справедливо считал завещанием Белинского. Это было знаменитое письмо Гоголю по поводу его книги "Выбранные места из переписки с друзьями", - письмо, долгое время остававшееся недоступным для печати, но разошедшееся в тысячах списков по всей России; даже враги Белинского, славянофилы, видели в этом письме "исторический акт", "манифест" западничества. Основной мыслью книги Гоголя была та, что бороться с общественными и социально-политическими несовершенствованиями можно и нужно только путем личного религиозного совершенствования. Эта проповедь личного совершенствования, как пути к решению общественных вопросов, была не только совсем чужда, но даже и враждебна взглядам Белинского, настолько враждебна, что спорить с этим общим принципом он не мог и не считал нужным, а сосредоточил свои удары на частных применениях этого принципа. Это замечательное по силе письмо Белинский написал Гоголю из Зальцбрунна, написал резко и энергично, не связанный никакими цензурными путями и не опасаясь перлюстрации письма. Вследствие этого письмо осталось "нецензурным" в России до 1905 г.; но эта самая свобода от всяких цензурных пут позволила Белинскому написать это письмо с такою искренностью и силою, с какими он не имел возможности написать ни одну из своих статей. В других статьях того же 1847 г. Белинский продолжал свою борьбу со славянофильством, а также отстаивал русскую натуральную школу, в реализме которой он видел противовес романтизму славянофильства. В последней своей статье "Взгляд на русскую литературу 1847 г." Белинский посвятил все свое внимание этому вопросу, снова возвращаясь к разработке проблемы об "искусстве", о его различии с "беллетристикой", служебное значение которой Белинский теперь очень ценил. В этой же статье Белинскому пришлось отметить крупный возникающий талант Гончарова в его только что появившейся "Обыкновенной истории" и разобрать критически целый ряд произведений Герцена, Тургенева, Григоровича , Достоевского, в которых он видел продолжателей Гоголя и представителей натуральной школы в русской беллетристике. Начав свою литературную деятельность с отрицания преемственности русской литературы, Белинский, как мы видели, подошел к идее о ее преемственности и проявлении ее, как сознания русского народа и русского общества. К концу своей жизни Белинский разочаровался в утопическом социализме, разочаровался в своей былой вере в возможность самоосвобождения народа, перешел к признанию исключительной роли личности в этом освобождении, но не успел развить этих своих новых взглядов, часть которых вскоре после этого развил в своих блестящих статьях и письмах Герцен. 26 мая 1848 г. Белинский умер. Он умер "вовремя", как говорил потом об этом Грановский, потому что в руки николаевских жандармов вскоре попало распространенное во многих списках его письмо к Гоголю, за одно чтение которого, между прочим, был приговорен к смертной казни Достоевский, один из членов кружка петрашевцев. В 1849 г. управляющий III отделением канцелярии Его Величества (нынешний департамент полиции) Дубельт "яростно сожалел" о смерти Белинского, как об этом передает Кавелин ; "мы бы его сгноили в крепости" - таковы были слова Дубельта. Но смерть избавила Белинского от этого испытания. Значение Белинского громадно не только в истории русской литературы, но и в истории русской общественной мысли. Он был первым основателем истории новейшей после-петровской литературы; он был гениальным критиком, чутко улавливавшим малейшие проблески таланта в разбираемом авторе, но в то же время чутко показывавшим и слабые стороны писателей, которые до того считались "классическими". В области развития русской мысли Белинский совершил громадную работу за целые поколения; он и его друзья пережили в русской литературе громадную эпоху влияния немецкой философии, перешли к "социальности" и от нее к социализму, родоначальниками которого на русской почве являются именно Белинский и Герцен. Те мысли и положения, которые Белинский развивал в 30 - 40-х годах, разрабатывались и разрабатываются после него вот уже много десятков лет целыми группами представителей русской интеллигенции. И недаром "отцом русской интеллигенции" называют именно Белинского. Главным пособием для изучения Белинского все еще остается уже значительно устаревшая книга Пыпина , "Белинский, его жизнь и переписка" (2 т., СПб., 1876; 2-е посмертное издание Е.А. Ляцкого , СПб., 1908). Перечень других очень многочисленных статей и книг, посвященных Белинскому, см. у Венгерова "Источники словаря русский писателей", т. I. Полного собрания сочинений Белинского еще нет. Изданное Солдатенковым в 1860-х годах собрание сочинений в 12 томах очень неполное. Предпринятое С.А. Венгеровым полное собрание сочинений доведено до 1845 г. (9 томов, СПб., 1901 - 10). Издание Венгерова снабжено обширным историко-литературным комментарием. Лучшие из собрания избранных сочинений вышли под ред. Н.А. Котляревского и Иванова-Разумника (СПб., 1911). Последнее дает ряд объяснительных предисловий к главнейшим статьям Белинского и большую вводную статью.