Белый Андрей - В. В. Розанов

  

  

  

   Серия "РУССКИЙ ПУТЬ"

   В. В. РОЗАНОВ: PRO ET CONTRA

   Личность и творчество Василия Розанова в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. Книга I

   Издательство Русского Христианского гуманитарного института

   Санкт-Петербург 1995

  

   Раз, когда с Гиппиус перед камином сидели с высокой "проблемой", - звонок: из передней в гостиную дробно-быстро просеменил, дрожа мягкими плотностями, невысокого роста блондин с легкой проседью, с желтой бородкой, торчком, в сюртуке; но кричал его белый жилет, на лоснящемся, дрябло-дородном и бледно-морковного цвета лице глянцевели очки с золотою оправой; над лобиной клок мягких редких волос, как кок клоуна; голову набок склонил, скороговорочкою обсюсюкиваясь; и З. Н. нас представила:

   - "Боря"!

   - "Василий Васильевич"! Это был - Розанов.

   Уже лет восемь следил я за этим враждебным и ярким писателем, так что с огромным вниманием разглядывал: севши на низенькую табуретку под Гиппиус, пальцами он захватывался за пальцы ее, себе под нос выбрызгивая вместе с брызгой слюной свои тряские фразочки, точно вприпрыжку, без логики, с той пустой добротою, которая - форма поплева в присутствующих; разговор, вероятно, с собою самим начал еще в передней, а может, - на улице; можно ль назвать разговором варенье желудочком мозга о всем, что ни есть: Мережковских, себе, Петербурге? Он эти возникшие где-то вдали отправленья выбрызгивал с сюсюканьем, без окончания и без начала; какая-то праздная и шепелявая каша, с взлетаньем бровей, но не на собеседника, а над губами своими; в вареньи предметов мыслительности было наглое что-то; в невиннейшем виде - таимая злость.

   Меня поразили дрожащие кончики пальцев: как жирные десять червей; он хватался за пепельницу, за колено З. Н., за мое; называя меня Борей, а Гиппиус - Зиночкой; дергались в пляске на месте коленки его; и хитрейше плясали под глянцем очковым ничтожные карие глазки.

   Да, апофеоз тривиальности, точно нарочно кидаемой в лоб нам, со смаком, с причмоками чувственных губ, рисовавших сладчайшую, жирную, приторно-пряную линию! И мне хотелось вскрикнуть: "Хитер нараспашку!" Вдруг, бросив нас, он засопел, отвернулся, гребеночку вынул; пустился причесывать кок; волоса стали гладкие, точно прилизанные; отдалось мне опять: вот просвирня какого-то древнего храма культуры, которая переродилась давно в служащую при писсуаре; мысли же прядали, как пузыри, поднимаясь со дня подсознания, лопаясь, не доходя до сознания, - в бульках слюны, в шепелявых сюсюках.

   Небрежно отбулькавши мне похвалу, отвернулся с небрежеством к Гиппиус и стал дразнить ее: ведьма-де! З. Н. отшучивалась, называя его просто "Васей"; а "Вася" уже шепелявил о чем-то своем, о домашнем, - о розовощекой матроне своей (ее дико боялся он); дергалась нервно коленка; лицо и потело, и маслилось; губы вдруг сделали ижицу; карие глазки - не видели; из-под очков побежали они морготней: в потолок.

   Вдруг Василий Васильевич, круто ко мне повернувшись, забрызгал вопросиками: о покойном отце¹.

   - "Он же - умер!!!"

   Вздрог: выпрямился; богомольно перекрестился; и забормотал - с чмыхом, с чмоком:

   - "Вы - не забывайте могилки... могилки... Молитесь могилкам".

   И все возвращался к "могилкам"; с "могилкой" ушел; уже кутаясь в шубу, надвинувши круглую шапку, ногой не попав в большой ботик, он вдруг повернулся ко мне и побрызгал из меха медвежьего:

   - "Помните же: от меня поклонитесь - могилке!"

   И тут же, став - ком меховой, комом воротника от нас - в дверь; а З. Н. подняла на меня торжествующий взгляд, точно редкого зверя показывала:

   - "Ну, что скажете?"

   - "Странно и страшно!"

   - "Ужасно! - значительно выблеснула, - вот так плоть!"

   - "И не плоть, - фантазировал я, - плоть без "ть"; в звуке "ть" - окрыление; "пло" - или лучше два "п", для плотяности: п-п-п-пло!"

   В духе наших тогдашних дурачеств прозвали мы Розанова:

   - "Просто "пло"!"

   Ни в ком жизнь отвлеченных понятий не переживалась как плоть; только он выделял свои мысли - слюнной железой, носовой железой; чмахом, чмыхом; забулькает, да и набрызгивает отправлениями аппарата слюнного; без всякого повода смякнет, ослабнет: до следующего отправления; действует этим; где люди совершают абстрактные ходы, он булькает, дрызгает; брызнь, а - не жизнь; мыло слизистое, а - не мысль.

   Скоро стал я бывать на его "воскресеньях", куда убегал от скучных, холодных воскресников Ф. Сологуба, который весьма обижался на это; у Розанова "воскресенья" совершались нелепо, разгамисто, весело; гостеприимный хозяин развязывал узы; не чувствовалось утеснения в тесненькой, белой столовой; стоял большой стол от стены до стены; и кричал десятью голосами зараз; В. В. где-то у края стола, незаметный и тихий, взяв под руку того, другого, поплескивал в уши; и - рот строил ижицей; точно безглазый; ощупывал пальцами (жаловались иные, хорошенькие, что - щипался), бесстыдничая переблеском очковых кругов; статный корпус Бердяева всклокоченною головой ассирийца его затмевал; тут же, - вовсе некстати из "Нового времени": Юрий Беляев; священник Григорий Петров², самодушная туша, играя крестом на груди, перепячивал сочные красные губы, как будто икая на нас, декадентов; Д. С. Мережковский, осунувшийся, убивался фигурою крупною этою; недоуменно балдел он, отвечая невпопад; с бокового же столика - своя веселая группа, смакующая безобразицу мощной вульгарности Розанова; рыжеусый, ощеренный хищно, как бы выпивающий карими глазками Бакст и пропухший белясо, как шарик утонченный с еле заметным усенком - К. Сомов³.

   Все - выдвинуты, утрированны; только хозяин смален; мелькнет белым животом; блеснет своим блинным лицом; и плеснет, проходя между стульями, фразочкою: себе в губы; никто ничего не расслышит; и снова провалится между Бердяевым и самодушною тушей Петрова; здесь царствует грузная, розовощекая, строгая Варвара Федоровна⁴, сочетающая в себе, видно, "Матрену" с матроной; я как-то боялся ее; она знала, что я дружил с Гиппиус; к Гиппиус она питала "мистическое" отвращение, переходящее просто в ужас; я, "друг" Мережковских, внушал ей сомнение.

   Розанов, взяв раз за талию, меня повел в показную, парадную комнату; она зарела, как помнится, - розовым; посередине, как трон, возвышалося ложе: не ложное; и приводили: ему поклониться; то - спальня.

   Однажды он, смяв меня и налезая, щупал, плевнул вопросом; и я, отвечая, чертил что-то пальцем по скатерти: непроизвольно; он, слов не расслышав, подставивши ухо (огромное), видел след ногтя, чертившего схему на скатерти, и, точно впившись в нее, перечерчивал ногтем, поплевывал: "Понимаете!" Силился вникнуть; вдруг он запыхался, устал, подразмяк, опустил низко голову, снявши очки, протирал их безглазо, впадая в прострацию; физиологическое отправленье совершилось; не мог ничего он прибавить; мыслительный ход совершался естественной, что ли, нуждою в нем; так что, откапав матерей мыслей, он капать не мог.

   Не забуду воскресников этих; позднее на них пригляделся - впервые я к писателю Ремизову; он сидел, такой маленький, всей головою огромной уйдя себе под спину; дико очками блистал; и огромнейшим лбом в поперечных морщинах подпрыгивал из-под взъерошенных, вставших волос; меня вовсе не зная, уставился, как бык на красное; вдруг, закрививши умильные губки, он мне подмигнул очень странно; мне сделалось жутко; и он испугался; сапнувши, вскочил, оказавшись у всех под микиткой; пошел приставать к Вячеславу Иванову:

   - "У Вячеслава Иваныча - нос в табаке!"

   И весь вечер, сутуленький, маленький, странно таскался за В. И. Ивановым; вдруг, подскочивши к качалке, в которой массивный Бердяев сидел, он стремительно, дьявольски-цапким движением перепрокинул качалку; все, ахнув, вскочили; Бердяев, накрытый качалкой, предстал нам в ужаснейшем виде: там, где сапоги, - голова; там же, где голова, - лакированных два сапога; все на выручку бросились; только не Розанов, сделавший ижицу, невозмутимо поплескивал с кем-то.

   Однажды я днем зашел; он посулил подарить свою книгу, редчайшую ("О понимании"): "Вы приходите за ней; я вам ее надпишу". Закрученный вихрем, признаться, о книге забыл; не зашел; он же ждал: приготовился; и страшно обиделся.

   В этот приезд я его повстречал на Дункан; был я с Блоками; взяв меня под руку, он недовольно поплескивал перед собою, мотаясь рыжавой своей бороденочкой:

   - "Хоть бы движенье как следует; мертвый живот; отвлеченности, книжности... нет!"

   И, махнув недовольно рукою, он бросил меня, не простившись.

   Поздней его встретил в "Весах"; М. Ф. Ликиардопуло⁵, гостеприимно его усадив на диван, перед ним разложил животы оголенных красавиц; и Розанов мерил их, как специалист по вопросу, высказывая очень веско и строго суждения, геометрические, - об удобствах или неудобствах младенца: лежать - в животе такой формы; в нем был не цинизм, - что-то жреческое, исправлявшее свою обязанность; вдруг он воскликнул:

   - "Вот это - живот: согласился бы крестным отцом быть!" - плевнул он, довольный.

   При встречах меня он расхваливал - до неприличия, с приторностями; тотчас в спину ж из "Нового времени" крепко порою отплевывал; там водворился Буренин, плеватель известнейший; Розанов, тоже сотрудник, равнялся с другими: по плеву; меня это не занимало; при встречах конфузился он; делал глазки и сахарил; значит, - был плев; и поэтому как-то держался в сторонке от Розанова до момента еще, когда прежние его друзья вдруг с усердием, мне непонятным (чего ж они прежде дремали?), его стали гнать и высаживать из разных обществ; а он - упирался; я несколько лет не бывал у него уже.

   В 1908 году мокрая осень стояла в Москве; день плаксивился лепетнем капелек; небо дождями упало; весь этот период покрыт мне тоскою и тьмою; в гнилом и вонючем ноябрьском тумане, когда электрический свет проступает, как сыпь, раз брел уныло я, пересекая Тверскую; у памятника кто-то дерг - за рукав; оборачиваюсь: смотрю, - мокренькое пальтецо, шапка мятая; в скважинах поднятого воротника - зарыжела бороденка: метелкой; рука без перчатки хватается: мокрая.

   Розанов!

   - "Откуда это, Василий Васильич?"

   - "Да вот - проездом; спешу в Петербург; дожидаюсь заведующего газетой. - Схватился руками за локоть и ижицу сделал: - Голубчик мой, не покидайте меня; делать нечего!"

   Дергая за руку, дергаясь и пришепетывая, стал он водить и туда и сюда в закоулках, завешанных грязным туманом; воняло; и - брызгали шины; калошами черпали воду; вдруг кинулись мороки красные, белые, синие, "Часы Омега", брызнь кинематографов, перья накрашенных дам; среди мороков - Розанов, сделавши ижицу, мокрой губою выбрызгивал свои "ужасики": об аскетах святых; и прохожие, остановившись, оглядывались.

   Затащивши в кофейню Филиппова, меж освещенными столиками, продолжал он выплевывать "бредики", - мокрый, потертый, обтрепанный до неприличия, - средь щеголей, пшютов, пернатых и размазанных дам; вдруг он выразил немотивированный интерес к А. А. Блоку, к жене его, к матери, к отчиму; я же был с Блоком - в разрезе; и мне было трудно на эти интимные темы беседовать с В<асилием> В<асильевичем>, он сделался зорким; трясущейся, грязной рукою хватал за пальто, рысино глазки запырскали вместе с очковыми блестками; голову набок склонив, залезая лицом своим, лоснясь в лицо, стал выведывать, как обстоит дело с полом у Блока.

   И тут же, среди чмыхов и брызг, обхвативши карманы свои, стал просить у меня - себе в нос:

   - "Уж простите, голубчик, в кармане платка нет; а - насморк, нет мочи; у вас нет платка?"

   - "Есть, нечистый!"

   - "Давайте же, миленький, какой ни есть: не побрезгую!"

   И, отхватив мой платок, суетился над ним: де заведующий ожидает; мы вылетели на бронхитную, рыжую от освещения пырснь; он в ней - канул.

   И вновь для меня провалился сквозь землю: на год.

   Юбилейные дни 1909 года; полный зал: фраки, клаки; Москва, вся, - здесь: чествуют Гоголя; и даже я надел фрак, мне пришедшийся впору (не свой, а чужой); как бездомная психа, ко мне притирается Розанов, здесь сиротливо бродящий; места наши рядом - на пышной эстраде; А. Н. Веселовский⁷, уже отчитавший, плывет величаво к Вогюэ⁸ и другим знаменитостям; Брюсов, во фраке, - выходит читать; В<асилий> В<асильевич> в уши плюется, мешая мне слушать; а я добиваюсь узнать, от кого он приехал сюда, что собой представляет он: общество, орган, газету? Мы все - "представители" здесь (на эстраде); он делает ижицу, делает глазки; и явно конфузится:

   - "Я?.. От себя..."

   Значит, - "Новое время", мелькает мне; и мне, признаться, не очень приятно с ним рядом; он, взявши под руки, не отстает; и мы бродим в антракте, толкаясь в толпе; уж не он меня водит, а я его, в тайной надежде нырнуть от него: меж плечей; нам навстречу - Матвей Никанорович Розанов⁹; вообразите мое удивление: друг перед другом два однофамильца, согласно расставивши руки и улыбнувшись друг другу, сказали друг другу:

   - "Матвей Никанорович!"

   - "Василий Васильич!"

   Такие различные Розановы!

   У меня сорвалося невольно, весьма неприлично:

   - "Как, как, - вы знакомы?"

   Матвей Никанорыч, представьте мое изумление, воскликнул:

   - "По Белому, - да!"

   - "Как "по Белому"?"

   - "Да не по вас, а по городу Белому, где я учительствовал".

   И Василий Васильич сюсюкнул с подъерзом:

   - "Матвей Никанорыч, - мой учитель словесности - как же!"

   И, глазки потупив, такой пепиньерочкой, чуть ли не с книксеном, стал еле слышно поплевывать что-то: Розанов - Розанову.

   Я их бросил, нырнув меж плечей; и с тех пор никогда одного из них уже не видел; Матвея Никанорыча видывал после; Васи-лья Васильевича - никогда, никак!

  

  

   Печатается по кн.: Белый Андрей. Начало века. М. 1990. С. 476-482.

   Андрей Белый (наст. фамилия, имя, отчество Бугаев Борис Николаевич, 1880-1934) - поэт, прозаик, мыслитель, теоретик символизма. Белый считал Розанова одним из своих учителей. О сходстве творческой манеры А. Белого и Розанова писал В. Б. Шкловский (Новый Горький // Россия. 1924. No 2(11). С. 192-206). А. Гидони утверждал, что ""Петербург" А. Белого в некоторых отношениях - беллетристическая транскрипция Розанова" (Аполлон. 1916. No 9-10. С. 42). Отзывов Розанова о сочинениях А. Белого почти нет - его произведения, как и других "младших символистов", были ему не только чужды, но и непонятны по своей стилистике.

  

   ¹ Бугаев Николай Васильевич (1837-1903) - математик, профессор и декан Московского университета, мыслитель-лейбницианец, отец А. Белого (см.: Лопатин Л. М. Философское мировоззрение Н. В. Бугаева // Лопатин Л. М. Философские характеристики и речи. М. 1911. С. 271-289).

   ² Петров Григорий Спиридонович (1868-1925) - священник (до 1908 г.), либеральный публицист, сотрудник газеты "Русское слово", автор религиозных брошюр. Розанов заинтересовался деятельностью этого яркого проповедника евангельских идей среди простого народа в конце 1890-х гг., воспринимая его как олицетворение близкого ему "светлого", неказенного христианства, воплощение связи православия с жизнью в духе идей А. М. Бухарева и прот. А. П. Устьинского: Религия как свет и радость // Новое время. 1899. 14 апр.; Народные чтения в Петербурге // Новое время. 1902. 27 марта. Он защищал священника-либерала от преследований церковных властей, сославших его за революционную пропаганду в монастырь, в газете "Русское слово" (под псевд. В. Варварин): В темном и несчастном сословии (К "делу" священника Г. С. Петрова) // Рус. слово. 1907. 18 янв.; Проводили // Рус. слово. 1907. 9 марта; Как мы встретили свящ. Г. Петрова // Рус. слово. 1907. 18 мая, и др. Однако затем, после расстрижения Г. С. Петрова (решение Св. Синода от 12 янв. 1908 г.), отношение Розанова к нему резко изменилось - он понял, что главной чертой Г. С. Петрова была не религиозность, а тщеславие. "Григорий Петров. Одна из самых отвратительных фигур, мною встреченных за жизнь. <...> Такого честолюбия я ни в ком не видел. Александр Македонский со средствами Мазини" (цит. по кн.: Розанов В. В. Сочинения в 2-х т. М. 1990. Т. 2. С. 654 - комм. Е. В. Барабанова).

   ³ Сомов Константин Андреевич (1869-1939) - художник, представитель "Мира искусства". Розанов, увлекавшийся его эротическими произведениями, писал: "Сомов Кон. - живописец, кажется, гениальный" (Сомов К. А. Письма. Дневники. Суждения современников. М. 1979. С. 528).

   ⁴ Речь идет о жене Розанова, Варваре Дмитриевне.

   ⁵ Ликиардопуло Михаил Федорович (1863-1925) - переводчик, литературный критик, секретарь журнала "Весы", редакция которого проявляла особый интерес к мистико-эротическим сочинениям Розанова.

   ⁶ Розанов принимал в 1909 г. участие в торжествах по случаю 150-летия со дня рождения Н. В. Гоголя в Москве и присутствовал при открытии памятника писателю работы скульптора Н. А. Андреева 25 апр. 1909 г. (см. его статьи: Гоголевские дни в Москве // Новое время. 1909. 3 мая, 8 мая; Отчего не удался памятник Гоголю? // Журнал театра Литературно-художественного общества. 1909. No 9-10. С. 9-12, и др.).

   ⁷ Веселовский Алексей Николаевич (1843-1918) - историк литературы, профессор Московского университета. См. полемику Розанова с ним: Открытое письмо к г. Алексею Веселовскому // Рус. обозрение. 1895. No 12. С. 905-913.

   ⁸ Вогюэ Эден Мельхиор де (1848-1910) - французский писатель и историк литературы, популяризатор русской литературы на Западе.

   ⁹ Розанов Матвей Никанорович (1858-1936) - историк литературы, профессор Московского университета, однофамилец В. В. Розанова. Работал одновременно с ним учителем словесности в Бельской прогимназии.