А. А. Бестужев-Марлинский: краткая справка
--------------------------------------
Оригинал находится на
RULEX.RU
--------------------------------------
Н. Лернер
Бестужев, Александр Александрович, - выдающийся писатель, известный
под псевдонимом Марлинского. Происходил из старинного дворянского рода;
родился 23 октября 1797 г. в высококультурной и талантливой семье, давшей
России нескольких замечательных деятелей. Недюжинный человек был его отец,
Александр Феодосьевич (1761 - 1810), весьма образованный артиллерийский
офицер, издававший в 1798 г. вместе с И.П. Пниным "С.-Петербургский
журнал", занимавшийся различными науками и вопросами педагогии и написавший
"Опыт военного воспитания" и "Правила военного воспитания"; в своих научных
и художественных интересах А.Ф. Бестужев был настоящий энциклопедист и из
своего дома создал "богатый музей в миниатюре", как выразился один из его
сыновей. Свою энергию и любовь к знанию он передал детям, из которых два
сына, декабристы Михаил и Николай, были такими же образованными,
деятельными, разносторонне способными людьми, как отец; выдающейся натурой
была их старшая сестра Елена, любящая и самоотверженная, добрый гений этой
семьи. Педагог по призванию, А. Ф. усердно заботился о воспитании своих
детей, из которых быстро выделился второй сын, "прилежный Саша", особенно
восприимчивый, впечатлительный, жадный к чтению. Десяти лет он был отдан в
горный корпус. В его дневнике, который он тогда завел, ярко определился
будущий "Марлинский", - "с его складом ума и сердца, с его оригинальностью,
саркастической речью, наблюдательным взором и пылким воображением", как
говорит его брат, Михаил, читавший этот документ, впоследствии
уничтоженный. Уже на школьной скамье Бестужев обращал на себя внимание
пылкостью и честолюбием. Учился он вообще хорошо, но не любил точных наук
и, не преодолев своего отвращения к ним, вышел из корпуса, не окончив
курса. Под влиянием старшего брата, моряка Николая, он хотел поступить во
флот, рисуя себе в заманчивых чертах жизнь моряка; но та же математика
преградила ему дорогу к гардемаринскому экзамену, и ему пришлось начать
службу юнкером в лейб-драгунском полку. "Самолюбие, желание отличия на
каком бы то ни было поприще, - рассказывает его брат, - сделали из него
славного солдата и еще более наездника". В 1818 г. он был произведен в
офицеры. Служебные дела и серьезные литературные занятия чередовались в его
жизни с легкомысленными любовными увлечениями и веселыми, подчас
бесшабашными проказами. Он увлекся дочерью главноуправляющего путями
сообщения Бетанкура, при котором он состоял одно время адъютантом, но
важный сановник не согласился выдать свою дочь за небогатого молодого
офицера; этот отказ тяжело подействовал на Бестужева. В 1823 г., состоя
адъютантом при сменившем прежнего начальника герцоге Александре
Вюртембергском, Бестужев был штабс-капитаном гвардии, и перед ним
открывалась блестящая служебная карьера, но дружеские связи и пламенный
темперамент вовлекли его в заговор, разрешившийся 14 декабря 1825 г.
открытым восстанием на Сенатской площади. Не играя особенно видной роли в
заговоре, далеко не крайний в своих политических убеждениях, не шедших, в
сущности, далее умеренного конституционализма и вполне согласовавшихся с
тогдашним общим настроением, Бестужев, популярная фигура которого всем
бросалась в глаза, погубил себя несколькими бестактными остротами и резкими
выходками, за которые товарищи не раз называли его фанфароном. На суде он
пал духом и "первый сделал важное открытие о тайном обществе", как указала
в своем приговоре разбиравшая дело комиссия, признававшая, что он "умышлял
на цареубийство и истребление императорской фамилии, возбуждал к тому
других, соглашался также и на лишение свободы императорской фамилии,
участвовал в умысле бунта привлечением товарищей и сочинением
возмутительных стихов и песен, лично действовал в мятеже и возбуждал к
оному нижних чинов". Откровенность, о которой он впоследствии жалел,
смягчила его участь, и после полуторагодового сиденья в Петропавловской
крепости и в одной из финляндских крепостей он был отправлен на поселение в
Якутск, где прожил до июля 1829 г. Там, как видно из его писем к братьям
Николаю и Михаилу, находившимся в Читинском остроге, и к Петру и Павлу,
которых общий жребий, постигший семью, загнал на Кавказ, Бестужев
по-прежнему был бодр и деятелен, много читал и работал, интересовался новым
для него краем и всячески старался не опускаться. Он мечтал о возвращении в
Россию, но понимал, что до забвения правительством прошлого еще очень
далеко, и стал хлопотать о переводе на Кавказ. С радостью принял он весть о
назначении его рядовым в кавказскую действующую армию. Паскевич определил
его в 14-й егерский полк, и он сразу окунулся в ту обстановку войны и
приключений, которой жаждал не только в Сибири, но везде и всегда. Хотя
кавказскому начальству было предписано его "и за отличие не представлять к
повышению, но доносить только, какое именно отличие им сделано", надежда на
дальнейшее улучшение судьбы у него была не совсем отнята; к тому же, вдали
от подозрительного центрального правительства, местное начальство большей
частью относилось к опальным мягко и не стесняло их надоедливым надзором и
служебными придирками. Окружающих располагала к Бестужеву его литературная
известность, в руках у него всегда были изрядные денежные средства,
доставляемые пером, и, если не считать нескольких обычных и не для
ссыльного служебных неприятностей, Бестужеву жилось лучше, чем многим его
товарищам. Походная жизнь вполне удовлетворяла его жажду внешней
деятельности, которой не могли утолить даже усердные занятия литературой;
она дала ему возможность хорошо изучить Кавказ. В 1835 г. за ряд боевых
отличий он был произведен в унтер-офицеры, а новые отличия через год
доставили ему офицерский чин, который он "выстрадал и выбил штыком". Он уже
подумывал об отставке, о переводе хотя бы в гражданскую службу, но эта
надежда не сбылась. 7 июня 1837 г. Бестужев был убит в бою с черкесами на
мысе Адлере. - В литературе и вообще в жизни Бестужев - один из немногих
людей, не знавших разлада между течением внешних событий и внутренними
переживаниями. Вот почему его личная история, богатая страданиями и
переменами, не производит тяжелого впечатления. Его нельзя назвать жертвой;
если судьба швыряла им по своему произволу, он не был в ее руках пассивной
игрушкой и сам шел навстречу ее ударам, спокойно храня свою обычную
жизнерадостность, отразившуюся с той же ясностью в его литературной
деятельности. Она после нескольких слабых опытов началась (1819) весьма
удачно. Бестужев быстро стал заметным участником целого ряда периодических
изданий, близко сошелся с Пушкиным, Грибоедовым, Рылеевым, Булгариным,
Гречем, братьями Полевыми. В 1821 г. он издал книжку "Поездка в Ревель",
помещал в журналах (преимущественно в "Соревнователе просвещения и
благотворительности" и в "Сыне Отечества") стихи, критические статьи и
рассказы, а в 1823 и 1824 годах вместе с Рылеевым издал знаменитый альманах
"Полярная Звезда", открывший этого рода сборником двадцатилетний ход.
"Полярная Звезда", в которой, кроме издателей, участвовали Пушкин,
Баратынский, Воейков, Вяземский, Греч, Давыдов, Дельвиг, А. Измайлов,
Крылов, Дмитриев, Жуковский, Сенковский, Глинка, имела небывалый успех и
упрочила положение Бестужева в литературе и в литературных кругах. Суд и
ссылка на время прервали его литературную деятельность, но, быстро
оправившись, он продолжал ее и в течение десяти лет написал большую и
лучшую часть своих произведений, сделавших его одним из самых популярных и
любимых писателей того времени. Биограф Бестужева, Н.А. Котляревский, делит
его главное, беллетристическое наследие на четыре группы: "Повести
сентиментально-романтические по стилю и замыслу, в большинстве случаев
исторические, сюжет которых взят либо из далекого прошлого, либо из более
близких времен; повести или очерки с сильным преобладанием этнографического
элемента, - рассказы из сибирской или кавказской жизни, частью вымышленные,
частью написанные с натуры; повести бытовые из современной жизни или очень
близкой к современности; автобиографические рассказы с очень интимными
страницами, своего рода дневники или листки из записной книги автора". В
первых своих рассказах, с историческим, quasi-историческим и фантастическим
содержанием, Бестужев выказал себя сентименталистом и романтиком. Они
отличаются богатством фабулы, разнообразием старательно выписанных
подробностей, патриотическим одушевлением и благомыслящим морализмом. Здесь
он был еще далек от действительности ("Гедеон", "Изменник", "Наезды",
"Роман и Ольга", "Ревельский турнир", "Замок Нейгаузен", "Замок Эйзен"), но
значительно приблизился к ней, когда настали для него годы творческой
зрелости, ускоренные обрушившейся на него катастрофой. Бестужев один из
первых в русской литературе стал описывать русскую природу, русское
общество, жизнь обыкновенных русских людей. Он не растерял впечатлений,
которые дали ему Сибирь и Кавказ, и на фоне роскошной, угрюмой или
величавой природы рисовал человека с бурной, энергичной душой, который на
долгие годы, до торжества натурализма, царил в русской прозе. С конца
двадцатых до конца тридцатых годов в журналах появились "Военный
антикварий", "Испытание", "Вечер на кавказских водах", "Лейтенант Белозор",
"Аммалат-бек", "Красное покрывало", "Рассказ офицера, бывшего в плену у
горцев", "Мулла-Нур"; последние четыре посвящены кавказской жизни. Его
особенно привлекал военный и гражданский героизм, который он рисовал в
повестях "Мулла-Нур" и "Аммалат-бек". В них много неестественности и
аффектации, объясняемых отчасти экзотизмом героев, но много верности
местному бытовому колориту и много несомненной психологической правды,
делающей их в сравнении с произведениями предыдущего периода значительным
шагом вперед, к реализму. Еще большей творческой победой Бестужева были его
наблюдения над окружавшими его русскими военными типами (в "Письмах из
Дагестана", "Испытании", набросках к задуманному роману "Вадимов"),
реальными картинами и фигурами военного быта. Бестужев первый открыл тот
мир, где Лермонтов нашел впоследствии своего Максима Максимовича, Лев
Толстой - Платона Каратаева и серых героев Севастополя и того же Кавказа;
здесь наглядная действительность как бы сама удерживала необузданную
фантазию Бестужева и оказала его творчеству самую дорогую услугу. Уже
настоящим бытовиком-жанристом выказал себя Бестужев в тех повестях ("Фрегат
Надежда", "Поволжские разбойники"), где он сатирически изображал большой
свет и жизнь дворянства, а также в тех, где он рисовал простой народ
("Будочник-оратор", "Мореход Никитин"); в них он вывел ряд удачных типов и,
хотя они впоследствии были лучше выяснены и осложнены крупными
художниками-реалистами, за Бестужевым остается великая заслуга пролагателя
пути. Новатор в русском искусстве, справедливо жаловавшийся, что "не может
жить ни со стариной, ни с новизной и должен угадывать все-на-все", Бестужев
с инстинктивной верностью угадал потребности эпохи и подготовил возможность
блистательного расцвета в русской прозе и романтизма (Гоголь), и реализма
(Пушкин, Гоголь, Лермонтов). Ясно сознавая ребяческий характер литературы
своего времени, отсутствие в ней прочно установленных принципов, он
говорил, что если "для Руси еще невозможны гении, то вот и разгадка моего
успеха. Сознаюсь, что я считаю себя выше Загоскина и Булгарина, но и эта
высь по плечу ребенку... Сегодня в моде Подолинский, завтра Марлинский,
послезавтра какой-нибудь Небылинский, и вот почему меня мало радует
ходячесть моя". А "ходячесть" Бестужева была выдающаяся. Каждая новая
повесть "Пушкина в прозе", как называли Марлинского, вызывала сенсацию; он
был самым читаемым автором своей эпохи, и соперничать с ним в популярности
мог только Пушкин, который называл его русским Вальтер Скоттом и думал, что
он в России будет "первый во всех значениях слова" (влияние Бестужева на
Пушкина запечатлено в "Выстреле", "Дубровском"). Нравился он Грибоедову,
Кюхельбекеру, Сенковскому; высокого мнения был о нем Н. Полевой . На
общество Бестужев сильно влиял созданными им характерами, страстными,
пылкими, не знающими меры ни в добре, ни в зле, эффектными ситуациями, в
которые ставил он своих героев, игрою контрастов, резкой отчетливостью
красок, среди которых преобладали белая и черная. Недаром его любимым
автором был эффектно-причудливый Гюго, глава молодого французского
романтизма; Бестужев писал о нем: "Перед Гюго я ниц, это уже не дар, а
гений во весь рост". В героях Гюго он нашел прототипы своих бурнопламенных
героев с их демонически-бешеными страстями, порывистыми движениями,
театральными позами, вечной патетической приподнятостью, напыщенным языком.
Они говорят, например: "все, о чем так любят болтать поэты, чем так
легкомысленно играют женщины, в чем так стараются притворяться любовники, -
как растопленная медь, над которой и самые пары, не находя истока,
зажигаются пламенем... Пылкая и могучая страсть катится как лава; она
увлекает и жжет все встречное; разрушаясь сама, разрушает в пепел препоны;
и хоть на миг, но превращает в кипучий котел даже холодное море". "Огненная
кровь текла в моих жилах", - говорит один; другой "готов источить кровь по
капле и истерзать сердце в лоскутки"... Как ни ходульны эти страсти, как ни
трескучи выражения, - в них сказалась душа писателя, который в чувства и
речи своих героев вложил всю силу собственного патетизма. Он не только
оправдывал свои психологические крайности и стилистические излишества, но
дорожил их буйством и гордился своей писательской манерой: "Перо мое смычок
самовольный, помело ведьмы, конь наездника... Бросаю повода и не
оглядываюсь назад, не рассчитывая, что впереди. Знать не хочу, заметает ли
ветер след мой, прям или узорен след мой. Перепрыгнул через ограду,
переплыл за реку, хорошо; не удалось - тоже хорошо... Надоели мне битые
указы ваших литературных теорий chaussees, ваши вековечные дороги из
сосновых обрубков, ваши чугунные ленты и повешенные мосты, ваше катанье на
деревянной лошадке или на разбитом коне... Бешеного, брыкливого коня сюда!
Степи мне - бури! Легок я мечтами, - лечу в поднебесье; тяжел думами, -
ныряю в глубь моря"... Для Бестужева в этих словах не только образный канон
романтизма, но и прямой язык души (таков он и в своих письмах, вплоть до
самых интимных), искренний и естественный по-своему, лишь у подражателей
его обратившийся в тот смешной "марлинизм" (образец его в стихах дал
Бенедиктов), на который напал, сам одно время бывший под влиянием
Марлинского, Белинский, сокрушивший литературную славу Бестужева. Белинский
восстал на "внешний" романтизм, "псевдо-романтизм" Бестужева; но при всей
своей антипатии к Бестужеву великий критик не мог не признать, что он был
"первый наш повествователь", "зачинщик русской повести". В самой
приподнятости его авторской психологии и стиля С.А. Венгеров справедливо
видит "протест против пошлости окружающей среды, подготовивший ту выработку
презирающей житейскую действительность свободной личности, которая легла в
основу новой русской общественной мысли". Не меньшее значение имел Бестужев
как критик. "Ты достоин создать критику", писал ему (1825) Пушкин, всю
жизнь мечтавший, когда-то явится в России "истинная критика". Сам Белинский
говорил о Бестужеве: "Многие светлые мысли, часто обнаруживающие верное
чувство изящного, и все это, высказанное живо, пламенно, увлекательно,
оригинально и остроумно, - составляют неотъемлемую и важную его заслугу. Он
был первый, сказавший в нашей литературе много нового... Марлинский не
много действовал как критик, но много сделал, - его заслуги в этом
отношении незабвенны"... В критике он, при всей природной нелюбви к
абстракции, при романтической ненависти к предвзятой теории,
руководствовался непосредственным эстетическим чутьем. На критику Бестужев
смотрел как на "краеугольный камень литературы". Понимая, что молодое
общество, в котором "литературное имя можно подчас купить и завтраками",
надо "водить под ручку", Бестужев, стоя с начала двадцатых годов на
критической страже, "кричал как гусь капитолийский", не брезгая, как
впоследствии и Белинский, и самыми ничтожными поводами: "кого бы и как бы
ни разбирали, все-таки рано, поздно ли, это принесет пользу; в спорах
критических образуется вкус, и правила языка принимают твердость".
Элементарные воззрения его на критику быстро развились и усложнились, и уже
в "Полярной Звезде" на 1823 г. появилась его большая и серьезная статья:
"Взгляд на старую и новую словесность России". После множества отрывочных,
по большей части, комплиментных отзывов о современных писателях, Бестужев
пришел к заключению, что русская литература находится, несмотря на
множество писателей, еще в младенческом состоянии, что доказывается
бедностью прозы и преобладанием стиха - этой "детской гремушки"; причины
этого явления он усматривал в территориальной огромности России, мешающей
"сосредоточиванию мнений", т. е. возникновению центров образованности, а
также в пренебрежении общества к родному языку, в писательской кружковщине.
В следующем обзоре: "Взгляд на русскую словесность в течение 1823 г."
("Полярная Звезда" за 1824 г.), Бестужев констатировал общий застой в
литературе, наступивший, по его мнению, после периода войн (1812 - 1814), и
недостаток творческих мыслей. Гораздо ценнее была его третья статья "Взгляд
на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов" ("Полярная
Звезда" за 1825 г.); в ней он прямо заявил, что "у нас нет литературы" (за
ним это повторили Надеждин , Н. Полевой, Белинский), потому что нет
воспитания, нет общественной жизни, где было бы поприще уму и характеру.
Средства для борьбы с таким положением вещей Бестужев указал в напечатанной
им в 1825 г. переводной статье о поэзии XIX в., где удостоверял, что в
литературе уже проявилась наклонность к реализму, удовлетворить которую
может народность: "...нам нужно народное содержание. У нас народ остается
вне литературы... Будем же ровесники нашему времени, будем оригинальны и
самобытны и совокупим воедино все точки зрения, вместим в себе все
системы". В этой формуле видна попытка создать эклектическую связь между
реализмом и романтизмом. Развивая несколько лет спустя ("Московский
Телеграф", 1833) свои мысли о последнем, Бестужев снова отнес к нему все
самобытное, органически-народное, оригинальное; в этом определении, по
которому, как заметил Белинский, все талантливые писатели - романтики, а
романизм - ключ ко всякой мудрости, выразилась теоретическая слабость
Бестужева, но сказалось и верное практическое чутье, влекшее его к
художественной свободе и независимости от цепей предустановленного канона.
Этого чутья, впрочем, было бы мало для более или менее правильного
руководства шагами Бестужева как критика; но им придавали относительную
твердость его общественные взгляды. Систематическое выражение их находим в
письме к Николаю I , писанном в крепости. Царю Бестужев указал на то же
явление, на которое указывал в критических статьях читающей публике, - что
в России нет общественной жизни. В стране мало денег; крестьянство
угнетено; буржуазии не дают развиваться: "Мещане, класс почтенный и
значительный во всех других государствах, у нас ничтожен, беден, обременен
повинностями, лишен средств к пропитанию". Войско эксплуатируют и просто
грабят. Сельское духовенство, нищее и лишенное нравственного авторитета, не
оказывает никакого доброго влияния на народ. Дворянство разоряется в
праздности и сутяжничестве. В государственной службе неслыханно развиты
протекция и капральство; в судах царит лихоимство. Эта мрачная картина,
сама по себе не новая и в общих чертах сходящаяся с показаниями многих
других членов тайного общества, показывает, как внимательно изучал
окружающую жизнь блестящий гвардеец-писатель, как сильно было в нем
гражданское чувство. Оно насквозь пропитало его критические опыты; им дышат
его отзывы о Пушкине, которые мы должны принять с рядом оговорок, для
Бестужева и тридцатых годов необязательных; но они ясно показывают, какие
общественные требования предъявлялись Бестужевым писателю. Он был "готов
схватить Пушкина за ворот, поднять его над толпой и сказать ему: "Стыдись!
Тебе ли, как болонке, спать на солнышке перед окном, на пуховой подушке
детского успеха? Тебе ли поклоняться золотому тельцу, которого зовут немцы
"маммон", а мы, простаки, "свет"?"... "Скажите ему от меня, - писал он
однажды Н. Полевому, - ты надежда Руси, не измени ей, не измени своему
веку, не топи в луже таланта своего, не спи на лаврах"... Во всех его
произведениях, особенно в критических статьях, чувствуется публицистическая
жилка, и некоторые рецензии Бестужева дали министру С.С. Уварову
благодарный материал для обвинительного акта против "Московского
Телеграфа". Не только философской и исторической стороной своей критики, но
и публицистической Бестужев уготовал путь критике Белинского. То повышенное
чувство, которое вложил Бестужев в своих героев и в свой стиль, роднилось в
нем с беззаветным оптимизмом; рядом с восторженностью и страстностью у него
нет места пессимизму или пассивному квиетизму. Бестужев был убежден, "что
если один народ коснеет в варварстве, если другой отброшен в невежество,
зато десять других идут вперед по пути просвещения, и масса благоденствия
растет с каждым днем; это льет бальзам в растерзанную душу честного
человека, утешает гражданина, обиженного обществом". Поколение тридцатых и
сороковых годов черпало в произведениях Бестужева нравственную бодрость и
волю к жизни, с которыми ему легче было терпеть и бороться с жестокими
общественными условиями. - Сочинения Бестужева были изданы несколькими
собраниями: "Русские повести и рассказы", 8 частей, 1832 - 1834 годы; 2-е
издание, 8 частей, 1835 - 1839 годы; 3-е издание, 9 частей, 1838 - 1839
годы; "Полное собрание сочинений", IX - XII частей (продолжение 2-го
издания повестей), 1838 - 1839 годы; полное издание 2-е (вообще 4-е), 12
частей, 1843 г. Биографические и библиографические сведения собраны у С.А.
Венгерова ("Критико-биографический словарь русских писателей и ученых", III
т., 147 - 177, и "Источники словесности русских писателей", т. I). Лучший
биографический очерк и полная оценка литературной деятельности Бестужева
принадлежат Н.А. Котляревскому ("Декабристы кн. А.И. Одоевский и А.А.
Бестужев-Марлинский", СПб., 1907).