себе лук, зелья Тирличь и "тою", лечиться соком трав "тояда", "деляна" и "трояна" и произносить, когда падает звезда: "Баран третяк голову зломив, да и ты!" Иногда "перелестник" является в женском образе Летавицы и чарует волшебными прелестями. Для отогнания русалок есть заповедные слова и странные колдовские песни, состоящие из непонятных слов:

Ау, ау, шихарда кавда!

Шивда, вноза, мотта, миногам,

Калаиди, инди, якуташма биташ,

Окутоми ми нуффан, зидима...

Но человек - сам-друг с природой. Он может привыкнуть и к ее маленьким зловредным бесенятам, которые вертятся тут же, в избе, у ног, в борозде, оставленной сохой, на ближней опушке. Он заговаривает их так же, как легкую болезнь или домашнюю удачу. Ему легко привыкнуть ко всему этому обиходу, созданному его темной, первобытной душой вокруг очага. А там, где поселяется привычка, блеск поэзии затуманивается, притупляется ее острие. И потому истинные перлы первобытной поэзии сверкают там, где неожиданное, непривычное событие падает на голову человека, возбуждает его гневом, тоской или любовью, распирает стены избы, лишает почвы под ногами и поднимает еще выше холодное, предутреннее небо. Здесь играет свободная и живая поэзия: сын покидает мать, девушка бросает милого. Мать как будто видит с вещей тоскою каждую былинку в мире, знает все, что может стрястись с родным сыном. Заговор матери от тоски по сыне показывает, что самые темные люди, наши предки и тот странный народ, который забыт нами, но окружает нас кольцом неразрывным и требует от нас памяти о себе и дел для себя, - также могут выбиться из колеи домашней жизни, буржуазных забот, бабьих причитаний и душной боязни каких-то дрянных серых чертенят. В заговоре как бы растут и расправляются какие-то крылья, от него веет широким и туманным полем, дремучим лесом и тем богатым домом, из которого ушел сын на чужую сторону. Чтобы предохранить свое дитятко от обмороченья и узорочанья, мать произносит золотые слова: "Пошла я в чисто поле, взяла чашу брачную, вынула свечу обручальную, достала плат венчальный, почерпнула воды из загорного студенца; стала я среди леса дремучего, очертилась чертою проверочною и возговорила зычным голосом. Заговариваю я своего ненаглядного дитятку (такого-то) над чашею брачною, над свежею водою, над платом венчальным, над свечою обручальною. Умываю я своего дитятку во чистое личико, утираю платом венчальным его уста сахарные, очи ясные, чело думное, ланиты красные, освещаю свечою обручальною его становой кафтан, его осанку соболиную, его подпоясь узорчатую, его коты шитые, его кудри русые, его лицо молодецкое, его поступь борзую. Будь ты, мое дитятко ненаглядное, светлее солнышка ясного, милее вешнего дня, светлее ключевой воды, белее ярого воска, крепче камня горючего Алатыря. Отвожу я от тебя чорта страшного, отгоняю вихоря бурного, отдаляю от лешего одноглазого, от чужого домового, от злого водяного, от ведьмы Киевской, от злой сестры ее Муромской, от моргуньи-русалки, от треклятыя бабы-яги, от летучего змея огненного, отмахиваю от ворона вещего, от вороны-каркуньн, защищаю от кащея-ядуна, от хитрого чернокнижника, от заговорного кудесника, от ярого волхва, от слепого знахаря, от старухи-ведуньи, а будь ты, мое дитятко, моим словом крепким в нощи и в полунощи, в часу и в получасьи, в пути и дороженьке, во сне и наяву укрыт от силы вражией, от нечистых духов, сбережен от смерти напрасный, от горя, от беды, сохранен на воде от потопления, укрыт в огне от сгорения. А придет час твой смертный, и ты вспомяни, мое дитятко, про нашу любовь ласковую, про наш хлеб-соль роскошный; обернись на родину славную, ударь ей челом седмерижды семь, распростись с родными и кровными, припади к сырой земле и засни сном сладким, непробудным". И это еще - не весь заговор.

Тот, кто узнал любовь, помнит о смерти. Душа его расцветает, она способна впивать в себя все цвета и звуки, дышать многообразием мира, причаститься мировому Причастию. Влюбленная душа - самая зрячая и чуткая, она как бы видит вдаль и вширь, и нет предела ее познанию мировых кудес. Это - душа кудесника, и влюбленный сам становится кудесником. Вот почему любовь, как высшая тайна, - родная стихия заклинаний отсюда они появляются, вырастая, как цветы из бездны. Даже в тех бедных текстах заговоров, которые лежат перед нами и в которых больше не играет жизнь и не звучит влюбленный голос, мы можем услышать широкую, многострунную музыку - от нежных лирических мелодий до настоящей яростной страсти, обращающей сердце заклинателя в красный уголь. Есть простые и тихие "приворотные" песни-заклинания:

Как хмель пьется около кола по солнцу,

Так бы вилась, обнималась около меня раба божия (имя).

Смоленские девушки говорят:

Зари мое ясныи,

Зари мое красныи,

Палудённыи

И палуношныи,

Придитя!

Как у печи ат синю жарка

Чтоб я была жалка.

Па етый час, па ету минуту

Есть более длинные любовные заговоры - присушки, отсушки, отстуды. В Архангельской губернии читается: "Встану я, раб божий, благословясь, пойду перекрестясь из дверей в двери , из дверей в ворота, в чистое поле; стану на запад хребтом, на восток лицом, позрю, посмотрю на ясное небо; со ясна неба летит огненна стрела; той стреле помолюсь, покорюсь и спрошу ее: "Куда полетела, огненна стрела?" - "В темные леса, в зыбучие болота, в сыроё кореньё !" - "О ты, огненна стрела, воротись и полетай, куда я тебя пошлю: есть на святой Руси красна девица (имярек), полетай ей в ретивое сердце, в черную печень, в горячую кровь, в становую жилу, в сахарные уста, в ясные очи, в черные брови, чтобы она тосковала, горевала весь день, при солнце, на утренней заре, при младом месяце, на ветре-холоде, на прибылых днях и на убылых Днях, отныне и до века". Таких заговоров много, только желания влюбленного принимают все новые и новые формы. "Пленитесь, ее мысли, - говорит он. - И казался бы я ей милее отца и матери, милее всего рода и племени, милее красного солнца и милее всех частых звезд, милее травы, милее воды, милее соли, милее детей, милее всех земных вещей, милее братьев и сестер, милее милых товарищей, милее милых подруг, милее всего света вольного". Любовник заговаривает, чтоб любила, чтоб горело ее сердце, чтоб тосковала, как тоскуют животные, чтоб "целовала, обнимала и блуд творила". "И пойду я, раб, за белой брагой, за девичьей красотой", - точно поется в одном заклинании. Колдун-влюбленный предает себя в руки темных демонов, играет с огнем: у семидесяти семи братьев, сидящих на столбе, он просит "стрелу, которая всех пыльчее и летчее, чтобы стрелить девицу в левую титьку, легкие и печень". Он кланяется "толстой бабе, сатаниной угоднице", чтобы разожгла сердце девице. Молит о том, чтобы двенадцать сестер-трясавиц распилили белый камень Алатырь и вынесли из него на девицу "палящий и гулящий огонь", чтоб Огненный Змей зажег красную девицу. Под камнем Алатырем лежат "три тоски тоскучие, три рыды рыдучие" - их насылает влюбленный на девушку: "бросалась бы тоска в ночное окошко, в полуденное окошко, в денное окошко". Огненные мучения призывают на ту, которая не сдается на любовь: "Упокой, господи, душу, в тело живущую, у рабы твоея (имярек). Боли, ее сердце, гори, ее совесть, терпи, ее ярая кровь, ярая плоть, легкое, печень, мозги. Мозжитесь, ее кости; томитесь, ее мысли, и день, и ночь, и в глухую полночь, и в ясный полдень, и в каждый час, и в каждую минуту обо мне, рабе божием (имярек). Вложи ей, господи, огненную искру в сердце, в легкие, в печень, в пот и в кровь, в кости, в жилы, в мозг, в мысли, в слух, в зрение, обоняние и в осязание, в волосы, в руки, в ноги-тоску, и сухоту, и муку; жалость, печаль, и заботу, и попечение обо мне, рабе (имярек)". Кладется земной поклон.

В следственном дело XVIII века найдено совершенно демоническое любовное заклинание. [17] В нем слышен голос настоящего чародейства; имена каких-то темных бесов, призываемых на помощь, изобличают высшее напряжение любовной тоски: "Во имя сатаны, и судьи его демона, почтенного демона пилатата игемона, встану я, добрый молодец, и пойду я, добрый молодец, ни путем, ни дорогою, заячьим следом, собачьим набегом, и вступлю на злобное место, и посмотрю в чистое поле в западную сторону под сыру-матерую землю... Гой еси ты, государь сатана! Пошли ко мне на помощь, рабу своему, часть бесов и дьяволов, Зеследер, Пореастон, Коржан, Ардух, Купалолака - с огнями горящими... Не могла бы она без меня ни жить, ни быть, ни есть, ни пить, как белая рыба без воды, мертвое тело без души, младенец без матери... Мои слова полны и наговорны, как великое океан-море, крепки и лепки, крепчае и лепчае клею карлуку и тверже и плотнее булату и каменю... Положу я ключ и замок самому сатане под его золот престол, а когда престол его разрушится, тогда и дело сие объявитца".

Мы достигли верхней ступени лестницы заклинаний и смотрим на пройденный путь. Нам бросаются в глаза постоянные непонятные образы: всюду говорится о каком-то камне Алатыре; повторяются какие-то отзвучавшие имена - имена лихорадок, которые можно встретить в самых разнообразных заклинаниях (и от болезни и от любви). Иные заговоры расшиты, как по канве, по этим темным именам, от которых веет апокрифом, легендой, пергаментом. О них только нам остается сказать.

Источники некоторых заговоров можно восстановить только книжным путем. Сравнение текстов открывает поразительное сходство заклинаний, чародейских приемов, психологий у всех народов. Это объясняется не только общностью суеверной психологии, но заимствованьем. Многие наши заговоры не национального происхождения; одни прошли длинный путь с Востока, через Византию, другие возвратились с Запада, через Польшу. Общая родина их - Вавилон и Ассирия. Один из интереснейших примеров длинного путешествия заклинаний - заговоры от лихорадки, исследованные А. Н. Веселовским [18] и И. Д. Мансветовым. [19]

Заклинатели Халдеи вызывали астральных демонов, число которых колебалось между двенадцатью и семью. В христианской культуре эти духи-демоны превратились в злых лихорадок; это случилось под влиянием представлений средневековой церкви об Иродиаде, считавшейся орудием дьявола. Иродиада - плясунья - злая жена. На средневековых миниатюрах она изображалась танцующей и кувыркающейся на пиру Ирода, как скоморох. По малороссийскому поверью, из трупа Иродиады выросло дьявольское зелье - табак тютюн. Лихорадка-трясавица, заставляющая человека корчиться и дрожать, была сближена с исступленной пляской Иродиады; по каталонскому поверью, у Ирода - несколько дочерей плясовиц; по староболгарскому (богомильского попа Иеремии) и русскому заговору, трясавицы - дочери Ирода. [20] В заговорах от лихорадок, называемых "Молитва св. Сисиния", рассказывается, как к святому, стоящему на морском берегу, вышли из моря "семь простовласых дев"; по молитве святого, явившиеся архангелы избили этих дев; число и имена лихорадок и архангелов непостоянно: лихорадок бывает двенадцать, вместо Сисиния - Сихаил и Михаил, имена архангелов - Урил, Рафаил, Варахель, Рагуил, Афанаил, Тоил. Место действия - то у Мамврийского дуба, то на Фаворской горе. Источник заговора - византийская полулегенда, полузаклинание, где говорится о святом Сисинии, гоняющемся за демонической Гилло, у которой двенадцать имен: "волосы у ней до пят, глаза как огонь, из пасти и от всего тела исходило пламя; она шла, сильно блеща, безобразная видом". Двенадцать имен превратились в двенадцать существ. Под влиянием представления о гонимых и скитающихся дочерях Ирода получилось русское синкретическое заклинание, где какой-то святой преследует дочерей Ирода - трясавиц.

Другие заговоры пестрят именами темных демонов и светлых сил. Мы уже встретились с "царем морской глубины", который в другом месте называется прямо "царь Няптун", так что заимствование несомненно. Постоянное призывание светил и зари, имена зари - Дарья, Мария, Маремьяна, Амтимария (кажется, просто описка, вместо: махи Мария), какие-то Ариды, Мариды и Макариды - находили себе шаткое мифологическое или лингвистическое объяснение; точно так же более точных или простых психологических разъяснений требуют образы хмеля и браги, олицетворение тоски, призывания огня, грозы, ветра. Интереснее и красивее всего объяснение камня Алатыря, данное Веселовским. [21] Этот Алатырь, Латырь или Алатр-камень белый, горючий, светлый, синий, серебряный - светится в центре массы заклинаний и обладает чудотворной силой. Лежит он на море Окияне, на острове Буяне, который мифологи считали страною вечного лета под камнем лежат три доски, под досками - три тоски. "На Воздвиженье, - рассказывают крестьяне, - змеи собираются в кучу, в ямы, пещеры, яры на городищах, и там является белый, светлый камень, который змеи лижут и излизывают весь". Таковы темные сказания о таинственном камне. Рассказ о том месте, где он лежит, можно найти в новгородской былине: Василий Буслаев, бахвалясь в Ерусалиме, пихал ногой череп (голову Адама); череп этот лежит не доезжая камня Латыря и соборной церкви на Фаворе. Скача через бел-горюч камень Латырь - тот самый, на котором преобразился Иисус Христос, новгородский революционер сломил себе голову - убился до смерти. Изучая западные легенды и показания русских путешественников, Веселовский сближает заповедный камень Алатырь с алтарем: народная фантазия, говорит он, нашла символический центр сказаний - алтарный камень, алтарь, на котором впервые была принесена бескровная жертва, установлено высшее таинство христианства.

Октябрь 1906 г.

Примечания

1. И.П.Сахаров. Сказания русского народа, т. 1, кн. 2, - "Очерки семейной жизни". Изд. 3-е, СПб., 1841, стр. I-IV

2. По-видимому, Блок имеет в виду работу А. Н. Веселовского "Из введения в историческую поэтику" ("Журнал министерства народного просвещения", 1894, май, стр. 22).

3. Блок опирается здесь на работу А. Н. Веселовского "Разыскания в области русского духовного стиха" (статья XI - "Дуалистические поверия о мироздании". СПб., 1889, стр. 1.)

4. Из работы Е. В. Аничкова "Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян", ч. 1 ("От обряда к песне"). СПб., 1903, стр. 119-120

5. А. Н. Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу, т. 1. М., 1865, стр. 273-274.

6. А. А. Потебня. Малорусская народная песня по списку XVI века. Воронеж, 1877, стр. 23-24.

7. Из работы Е. В. Аничкова "Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян", ч. 1 ("От обряда к песне"). СПб., 1903, стр. 119.

8. Там же, стр. 38-39

9. А. А. Потебня. Малорусская народная песня по списку XVI века. Воронеж, 1877, стр.21

10. Блок имеет в виду статью А. Н. Веселовского "Психологический параллелизм и его формы в отражениях поэтического стиля" ("Журнал министерства народного просвещения", 1898, март, стр. 51-54).

11. По-видимому, речь идет о работе А. Н. Веселовского "Три главы из исторической поэтики" - гл. "От певца к поэту", разд. II ("Журнал министерства народного просвещения", 1899, май, стр.15-16).

12. Л. Майков. Великорусские заклинания. СПб., 1869, стр. 4.

13. П. Ефименко. Сборник малороссийских заклинаний. М., 1874,стр. VI

14. Блок ошибся: цитированные слова, близкие по мысли В. С. Соловьеву, принадлежат В. Брюсову (см. Предисловие к книге "Tertia vigilia". М., 1900)

15. Неточная цитата из стих. Ф. И. Тютчева "Silentium!"

16. Из работы Е. В. Аничкова "Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян", ч.II ("От обряда к песне"). СПб., 1905, стр. 309. Аничков цитирует Ф. Ницше из книги "Веселая наука" (М., 1861, стр. 168-169)

17. "Любовное заклинание из следственного дела 1769 года" ("Летописи русской литературы и древности 1859-1860 гг.", т. III. М., 1861 стр. 92-93).

18. А. Н. Веселовский Разыскания в области русского духовного стиха, статья VI - "Духовные сюжеты в литературе и народной поэзии румын". СПб., 1883, стр. 47.

19. И. Д. Мансветов. Византийский материал для сказания о 12-ти трясовицах. М., 1881.

20. Блок почти дословно передает текст А. Н. Веселовского ("Разыскания в области русского духовного стиха". СПб., 1889, стр. 325).

21. А. Н. Веселовский Разыскания в области русского духовного стиха, статья III- "Алатырь в местных преданиях Палестины и легенды о Граале". СПб., 1881, стр. 25.

Блок Александр Александрович - Поэзия заговоров и заклинаний