Болотов Андрей Тимофеевич - Живописатель натуры

це чувствительное и способное к ощущаниям красот природы. Приятное смешение древес всякого рода, и низких и высоких, и плодовитых и неплодоносных, и кустарников разных. Густота оных, пресекаемая дорожками и проходами, где прямыми и тенистыми, где изогбенными и отверстыми, и прерванная в приличных местах полянками красивыми, украшенными, где чистыми лужочками, где цветами, где зданиями родов различных, где сиделками и лежанками покойными. Ветви древес, обремененные повсюду плодов различными родами и где румяными яблоками, где желтыми грушами и дулями родов разных, где алыми и в нежный пурпур облеченными сливами, где остатками еще вишен, наполненных кровавым соком своим, где сизыми и разных родов черносливными и терновными ягодами, где моральным барбарисом, где крыжовником, прозрачностию своею янтарю подобным, где иными мелкими ягодами и плодами..., - все-все сие и видимое везде и во всем изобилие развлекает взоры и все помышления мои и производит в душе моей такое смешение чувствований приятных, что вся она власно как плавает в удовольствии и напояется нектаром сладчайшим.

   В сих разных чувствованиях углубляся, и равно как в некотором изумлении переходя с одной стези и полянки на другую, пробираюся ли ими в ту часть большого крутого путя сада сего, которые отменною пышностию и высотою своею самую редкость составляет. Тут вижу и нахожу я величественные деревья, насажденные еще предками моими, стоящие рядами по странам обоим и соединяющие вверху высоко-высоко надо мною дебелые длани свои и, схватясь ими, как перстами своими соплетающие из ветвей и листьев своих густейший покров над главою моею, сокрывающий от глаз моих всю ясность свода небесного и покрывающий меня некакою священною темнотою. Тут простираю я шествие свое с удовольствием по сему мрачному и величественному ходу посреди дерев пышных и великих и выхожу им наконец на самый острый перелом горы той, где подле самой сей сени священной, на самом хребте горы сей стоит храм, сельским музам посвященный и всей горе и месту сему неописанную красу придающей. Священный и от престарелости уже поседевший величественный дуб, дуб, видевший еще прадедов моих, осеняет его престарелыми дланями и густыми еще ветвями своими и придает месту сему еще более пышности тем. Я спешу к сему обиталищу утех сельских, восхожу по ступеням в притвор храма сего и пред входом в него, между столпов, поддерживающих на себе покров преддверия сего, восседаю на единый из них и, прислонив рамена свои к подножию столпа единого, простираю взоры свои долу на все окрестности места сего и утопаю в удовольствиях новых. Наипышнейшее отверстое и величественное положение места представляется тут очам моим, и не одно, а целое сонмище зрелищей прекрасных и увеселительных поражает чувствия мои! В высоте - великолепный, лазоревый и по случаю заходящего тогда солнца яхонтами и рубинами испещренный свод небесный! Прямо пред очами наклонная и обширности великой плоскость с прекрасными отдаленностьми, усеянная селениями и лесами, синеющимися в брюме вдали, а вблизи покрытая нивами, испещренными разными зеленьми и колерами. По сторонам в небольшой отдаленности пышные и прекрасные рощи с белыми стволами высоких берез своих, увенчивающие собою воскрылия горы сей. Прямо под ногами моими крутейшая гора, одетая садом, обременным также плодов родами всеми и украшенная зданиями, цветами и зеленьми древес живейшими и разновидными. Снизу у подошвы горы сей несколько водоемов, составленных из вод чистейших с их блесками и деревьями, стоящими на брегах и в водах сих, как в чистых зеркалах превратно паки висящими. За ними вплоть небольшая, но прекрасная река, извивающаяся в течении своем по долине и производящая беспрерывное журчание, преливая струи свои чрез каменистые мели и броды. Великое полукружие, составляемое хребтом высокой горы сей над оною, сельский домик мой, воздвигнутый на краю горы сей, в самой середине пышного и выгнувшегося полукружия сего; небольшая кучка хижин мирных и простодушных поселян, сидящих внизу за рекою и обогнутая рекою в положении прекрасном; шум и блеяние скота, перегоняемого чрез воду в вечеру и рассыпающегося по деревне; скликивание и приглашения оного хозяйками их; бегание малолетних детей за оным и загоняние оного. Все-все сие и множество других предметов, толико же разнообразных, как и приятных, поражают прелестьми своими мою уже и до того растроганную душу и повергают ее в восторг, наиприятнейший для ней.

   Все достальное время вечера сижу я на сем прекрасном и любимейшем месте, и обозревая с оного в совокуплении, как на театре великолепном, все изобилие даров, сниспосылаемых тобою нам в сие время, благодетельная натура. Ни которое иное к тому так на способно, как сие. Тут вижу я единым взором, как в повторении, и вдруг все виденное мною в местах разных и частных и напоминание всего того, производя новое удовольствие, наполняет душу мою и новыми чувствами благодарности к тебе.

   В помышлениях таковых углубившегося застает меня все семейство мое, приходящее препроводить тут вместе со мною приятное вечернее время красного осеннего дня. Я окружаюсь тут детьми своими, вижу окрест себя всех милых родных своих. Поведаю им все благодеяния, производимые тобою, все виденное в тот день и все помышляемое о тебе, и делаю их соучастниками в удовольствии своем. Небогатый, но вкусный и здоровый сельский ужин отвлекает, наконец, всех нас от сего места под покровом дома моего, и мы оканчиваем день, благословляя тебя, благодетельная натура, и воссылая еще раз благодарения наши к сохранявшему живот наш и осыпающему нас милостьми и щедротами своими.

   Тако и не один раз случалось мне с удовольствием препровождать дни мои в течение твое, о изобильнейшее и даровитое время года! И тако или подобным тому образом можно провождать их и всякому, кто хотя несколько знаком с тобою, благодетельная натура, и имеет мысли и сердце, чувствительное в себе. Изобилие плодов, созревающих в сие время, так велико, что нет места, где б ни видимы были следы благодеяний твоих, и не от тебя уже, а от нас самих зависит извлекание из обозревания оных приятных удовольствий себе. Итак, не ты-уже причиною будешь тому, если мы сами не похотим пользоваться поводами, тобою нам к тому преподаваемыми.

   Что касается до меня, то доколе не престанет в груди трепетать сердце мое, дотоле не престану я обозревать всегда все деяния твои и все то, что ни учинила и ни чинишь ты в пользу и удовольствие наше, и дотоле не престану благословлять тебя, Натура, за все благодеяния твои и посвящать Творцу миров трепетания сердца моего, радостию и удовольствием производимые.

  

  

   Где вы, о белые пушистые снега, покрывавшие до сего наши холмы и долины? Уже нигде-нигде более не видны вы! Уже не ослепляете вы зрения нашего белизною своею, уже не помрачаются очи наши при воззрении на вас при ярких лучах солнца мартовского. Вы не синеетесь уже вдали в тенистых долинах и не блещете на хребтах бугров высоких. Хладная земля не воздыхает уже под вами, обиталища мирных поселян не стонут от тягости бугров ваших, и кровли их не трещат уже под вами. Нигде-нигде не видит уже око, сколько ни ищет вас в странах, окрест меня лежащих.

   Куда девались? Где сокрылись вы так скоро, снега белые и хладные, от нас? Дванадесять крат не возвышалось еще солнце из-за холмов на востоке, как белелись еще вы на хребтах оных, и пять крат не скрывалось еще оно за мрачные леса, как испещряли еще вы пологости долин наших! Око мое находило и видело еще вас. Но ныне - ныне нигде не обретает уже око и следов ваших! Иные виды сретаются уже с ним, и приятные зелени начинают заступать места ваши и утешать нас прелестьми своими.

   Какой дух сокрыл вас от очей наших? Какая сила сделала вас и сделала так скоро и поспешно невидимыми для нас? Какая крепкая мышца совлекла с хребта хладные земли, зимний покров ее и ту белую одежду, сотканную из вас, в которую она облечена была? Как некаким волшебством во единый миг уничтожены вы и власно как некое сокровенное могущество, преврати вас в иной вид, поспешно скрыло и удалило от нас!

   Нет! Не волшебное могущество произвело сие, а ты благотворное светило, греющее нас! Ты, толико милое и приятное нам, вешнее светлое солнце! Единое ты произвело сию чудную перемену и сокрыло так скоро снега от очей наших. Как в некаком горниле растопив лучами своими вещество оных, превратило ты вид их и, раздробив в мельчайшие части, заставило бежать по пологости холмов и бугров в долины и низы и, тамо совокупляясь, поспешно удаляться от нас. Дуновения теплых ветров, стремившихся к нам от южных стран, помогали тебе в том.

   Я видел вас, части бывшего снега! как сбегались вы в новом виде своем, и любовался малыми сонмищами вашими, видел сбегание ваше с холмов и бугров и утешался поспешностью и струями вашими. Видел упадания ваши с крутизны и уступов и слышал шум, производимый вами. О, с каким скорым и сильным стремлением катились вы по излучистым низам и долинам! Какой шум и рев производили собою и как свирепствовали вы надо всем, сретающимся с вами. Власно как досадуя за превращение свое, изливали вы всю ярость над слабою и рыхлою землею и оставляли везде печальные следы быстрого бега и свирепства своего. Никакие оплоты не могли укрощать силу и удерживать стремительства вашего! Вы разрушали крепкие твердыни над собою и, расторгая все и все с шумом страшным, уходили из глаз и улетали, как на крылах ветреных, оставляя по себе единые отголоски, наводящие ужас и слышимые вдалеке при заре вечерней.

   О, сколь неприятны были вы многим смертным и при нынешнем превращении и путешествии своем! Ни в единый год не оканчиваете вы оного с повсеместным миром, но всегда путешествие ваше для многих обитателей земных бывает пагубно и вредно. Во многих местах провожаетесь вы с жалобами, со вздохами и со слезами, текущими из глаз смертных, и нередко капли оных соединяются с струями вашими и текут вместе с вами. Сомневаться неможно, что и в нынешний раз произошло подобное тому и не в одном еще каком, а во многих и разных местах. Может быть, и в самые минуты сии рыдает еще иной сраженный отец о любимом сыне, похищенном у него свирепостью вашею; Может быть, безутешное сердце матери иной надрывается и поныне еще и обливается кровью при воображении том, что тело утопшего, порождения ее, несется мутными струями вашими, перетирается льдинами страшными и, будучи снедаемо животными, в водах обитающими, лишается погребения самого. Сколько жен, детей, сродников и друзей проливают горькие слезы о милых друзьях сердцу своему, погибших в половодь сию. Никогда не проходит она без погубления многих и без того, чтоб не сделаться кому-нибудь бедственною! И как счастливы те места, где протекли вы с миром и безвредно!

   Но где и в каких местах находитесь уже ныне вы, о воды, произведенные снегами нашими и составлявшиеся из них! Сколь далеко убежали уже в страны, чуждые от нас! Сколько год и долин не пробежали и колико стран, лесов, обиталищ и многолюдных городов не миновали уже вы на быстром беге и пути своем? Бессомненно, претекая из реки в реку, течете уже вы теперь в величайшей из них и умножаете собой страшное разлитие ее. Тамо укротив ярость свою, течете вы уже мирно и плавно в сонме с другими стекшимися туда ж из стран дальних и различных. Тамо не свирепствуете уже вы, а утучняете собою нивы и долы, лежащие при брегах реки оной. Тамо несете вы на хребтах своих бесчисленные громады с сокровищами народов и владык. Песни и восклицания радующихся пловцов гремят по струям вашим, и отголоски от них раздаются по утесам и скалам берегов страшных и высоких. Жители прибрежных мест стекаются внимать приятностям оных, дивиться разлитию вашему и любоваться громадами, плывущими на хребтах ваших.

   Ах! Теките, теките и, благодетельствуя обитателям стран тех, поспешайте, куда назначены вы от премудрой натуры, и делайте то, что вам от устроителя вашего предписано делать. Некогда-некогда, может быть, из отдаленных морей возвратитесь вы опять к нам на крылах ветреных, и потомки наши или сами еще мы увидим паки вас либо в прежнем вашем, либо в нынешнем виде в местах здешних и паки вами пользоваться и веселиться будем.

  

  

   О натура! Как приятна ты в то время, когда начинаешь обновляться и когда бурая поверхность пажитей и лугов впервые воспринимает на себя зеленый колер. Какою сладостию напояется душа моя при обозрении тебя и в сие уже начальное время весны прекрасной. Все предметы, рассеянные окрест меня, теряют уже угрюмость свою, Все начинают оживать, все получать новые виды, новые красоты и прелести многоразличные! Куда ни простру взоры, везде встречаются они с ними, везде уже утешают их собою, и каждый, досязая чрез них до самых недр души моей, колеблет оную, производя приятные ощущания в ней.

   О ты, первая и едва только рождающаяся зелень на холмах! Как приятна ты мне! С каким сладким восторгом смотрю я на тебя! Как любуется душа моя тобою и в самом уже рождении твоем! О буди благословенно первое явление твое, первое оживление бесчисленных травинок, составляющих тебя! Тысячи живых тварей разных родов радостно встречают тебя и веселятся уже тобою. Уже вижу разных четвероногих, ходящих с удовольствием по тебе, слышу нежное блеяние агнцов непорочных, прыгающих с радостию за матерьми своими; вижу матерей их, любующихся рождением твоим и возжделеющих скорейшего возрастания твоего. Я сорадуюсь им и вместе с ними того же самого желаю.

   Более пятидесяти раз видал я уже тебя возрождающеюся и более четыредесяти крат утешалась душа моя твоими прелестьми, о зелень вешней первой травы! Будучи еще отроком, веселился я уже тобою, забавлялся во дни юности моей, прельщался в свои цветущие леты, а утешаюсь и ныне еще, когда главу мою седина украшает. Никогда-никогда не прискучивала ты мне, но всегда и в каждый раз была ты для меня толико же прекрасною, толико же утешною и толико же способною ко влиянию в душу мою сладости, как и теперь.

   Что такое есть в тебе волшебное, чем очаровываешь ты столь сильно очеса смертных? Хоть нет еще и сотой доли всех красот твоих, хоть не составляешь ты еще бархатов красивых, хотя все твои прелести еще слабы и невелики, но ты и ими утешаешь уже, утешаешь всех и утешаешь более, нежели когда-либо, и чувствы и сердца наши! Нет никого, кто б ни веселился тобою! Нет никого, кто б ни соучаствовал в радости всеобщей при первом появлении твоем, о^! зелень дорогая! Веселятся тобою и престарелые и младые, веселятся богатые и убогие, и знатные и низкие и все и все... даже до самых владык земных чувствуют отраду в душах своих при воззрении на тебя, отраду, которую изобразить уста бессильны и слова недостаточны и которую только те не чувствуют, которые ни к каким ощущаниям неспособны и сердца окаменелые имеют.

   С каким удовольствием души смотрю я тамо на зеленеющиеся холмы вдали и здесь на гладкие равнины, предо мною лежащие! За два дни не хотело око мое удостоить и зрением их, а ныне - не только привлекают, но и веселят они оное собою. С каждым днем и с каждым часом умножается красота их. При самых очах моих сотыкается бархат тот, которого красота толико крат пленяла ум мой и при огне вечернего солнца приводила всю душу мою в сладкие восторги. Скоро-скоро покроются они опять им, сии холмы и равнины, и я увижу их, облеченных во все великолепие их, и скоро станут они опять меня очаровывать собою.

   Вот тамо вижу уже холмик, гордящийся младою зеленью своею. Весь он укрыт уже оною между тем, когда другие места еще пусты и обнажены. О, как приятен он очам моим! С каким удовольствием смотрю я на детей, на сих младых птенцов тварей, мне подобных, тамо сидящих на зелени сей и любующихся ею. В непорочных играх провождают они время свое и веселятся новою травою, толико милою и приятною им. Они вне себя от радости и удовольствия не могут насмотреться на нее, не могут налюбоваться ею, и в невинных восторгах своих припадая к земле, лобзают даже ее младыми устами своими.

   О милая и нежная невинность! О утро и весна скоротечных дней наших! О возраст наиблаженнейший в жизни человеков! Колико сладок и приятен ты для всех! Некогда и сам я находился в тебе и чувствовал все приятности твои. Они так сладки, так неописанно сладки, что не забывал я их и во все течение жизни моей. Вы и ныне еще, ныне, при самом вечере дней моих, вспоминаетесь мне, о лета нежного возраста моего. Всякий раз, когда ни возвращаюсь я мысленно в вас, во дни блаженные сии, чувствую еще всю сладость драгого времени сего и чувствую с таким удовольствием, что вся душа моя растаивает при воспоминании сем.

   В самый сей раз, в самые минуты сии напояется душа моя нектаром сладости сей, и я наслаждаюсь частичкою блаженства, возможнейшего и чистейшего на земле. О, как приятны они мне, сии минуты дорогие, и как бы счастлив я был, если б вся жизнь моя сплетена была из подобных им и ничто не прерывало течения оных.

   Но кому обязан я за них, за сии бесценные минуты, составляющие новый участок прямого блаженства дней моих? Не тебе ли, обновляющаяся весенняя зелень? О ты, истинное подобие утра и весны дней наших! Ты подала мне случай и повод к тому, ты возбудила во мне напоминание сие! О буди же благословенна за сие, и нежное возрастание твое да продолжится с таким же миром и спокойствием, какой влияла ты в недра души моей видом своим, и да удалятся все случаи, могущие повредить тебя, и чтоб скорее мог я увидеть тебя во всем великолепии и славе твоей и возвеселиться тобою еще более.

  

  

   Где вы, о красные летние дни, со всеми прелестьми и очарованиями вашими? И ты, о осень золотая? Куда сокрылась от очей моих со всеми красотами твоими? Нет уже ни малейших следов ваших! Не вижу я уже того великолепного покрывала над собою, которое толико раз утешало сердце мое и толико крат приводило всю душу в восторги. Не любуется уже око мое разными испещрениями и пышными видами его, и не плавает вся душа моя в удовольствии при созерцании сего прелестного произведения натуры. Густой мрак сокрывает днесь от очей моих все красоты и великолепие небес и, заслоняя собою благотворное светило, оживляющее все, распространяет единое скучное и печальное уныние по всей природе. Вместо позлащенных гор, блиставших прежде разноцветными огнями окрест нас, и вместо багряниц неописанной красы, распростертых по всему обширному своду небес, катятся теперь темные и мрачные громады над главами нашими и, свиваясь с седыми облаками, изливают из себя мглу и несметные потоки вод на рамена наши. Порывистые свисты ветров и бурь заступили места кротких Зефиров, лобызавших некогда с толикою приятностию чело и ланиты наши, и скучные шумы, раздающиеся в воздухе, поражая слух, увеличивают еще более неприятность непогоды.

   Густой и очами непроницаемый мрак, досязающий до самого лица земли, скрывает от очей моих и последние зрелищи, хотя осиротевшей ныне, но все еще прекрасной натуры! Где вы? Вы, прекрасные осенние бархаты, распростертые по холмам и долинам! Остатки бесчисленных красот природы, увеселявшие еще недавно мои взоры, и вы, о брюмы великолепные, представлявшие мне зелени сии в прелестном виде? Я не вижу уже и вас, не вижу ничего вдали и не могу ничем утешать зрение мое теперь.

   Миллионы водяных капелек, едва приметных очам нашим, капелек столь малых и столь легких, что лежать и парить могут они на раменах воздуха самого, столпись в сонмище тесное и огромное, составляют мрак сей и мешают мне видеть все предметы вокруг себя, Стеснение их так велико, что едва усматриваю сквозь их и самые ближние здания и древеса, обнаженные уже от листьев, с голыми верхами их. Единая черная и взметенная земля встречается только явственно вблизи с зрением моим и представляет очам наипечальнейшее зрелища. От множества воды, на нее упадшей, от трудной и частой ходьбы по ней людей и животных, лежит она тамо вся обезображенная, вся исковерканная и обращенная в топкую и вязкую тину. Уже и единым видом своим производит она в душе некое отвращение и заставляет сетовать всех, кого необходимость заставляет иттить или куда путешествовать по ней. Самые скоты и другие животные наши, бродящие с нуждою по оной, едва в состоянии влачить и вытаскивать ноги свои из ней. Самые они кажутся пораженными скукою и огорчением.

   Временем мгла и мрак сей исчезает, и воздух прочищается несколько. Но долго ли продолжается сие? Чрез несколько минут или часов новые громады мрачных и темных туч налетают, паки на крылах ветреных, вслед за тонкими и седыми облаками, укрывают все пространство неба, обращают утро в самый вечер и начинают изливать либо мелкие и скучные дожди, либо целые струи вод на главы наши. Тысячи крупных капель, гонимые бушующими ветрами, ударяются с шумом об стеклы наших окон, и целые ручьи сниспадают с громким плеском с кровель обиталищ наших на землю. Никому не можно выттить и показаться из оных, не подвергнув себя опасности быть в единый миг обмоченным всему.

   Сколько времени! Сколько дней продолжаются уже таковые излияния вод на лице земли, и как давно не освещало ее, а с нею и нас, светлое солнце своими благотворными лучами. Беспрерывному сцеплению туч и облаков, летящих друг за другом, кажется конца не будет. Огорченные смертные с нахмуренным челом своим, взирая на них, дивятся и не понимают, откуда берется их такое множество бесконечное. Колико дней уже тому, как начали они скучать с возжделением ежеминутным, чтоб погода переменилась и настала лучшая и приятнейшая для всех! Колико сетований ни было уже от них и колико жалоб и роптаний ни производимо было уже ими! Есть многие, коим кажется, что весь порядок уже рушился и все расстроилось в натуре. Есть даже до того нетерпеливые, что по малодушию своему мнят, что самая погибель предстоит, если продлится тако далее и никакой перемены не воспоследует.

   Последовать ли мне малодушию таковому и так же ли жаловаться и роптать, как многие из собратий моих, на сие скучное явление в натуре? Вместе ли и мне с ними всякий час вздыхать и изъявлять досаду и неудовольствие о том, что природа не повинуется воле моей, не соображается с желаниями нашими, но последует течению своему и свято исполняет то, что предписано ей от устроителя ее?

   Нет! Сего да не буди! Тако поступая, согрешил б я пред творцом мира, пред натурою и пред самим собою, а наконец поступил бы против всего благоразумия в свете. Сие не то, а иное мне повелевает.

   Натура всегда вещает и всем доказывает мне, что течение и деяние ее не происходят просто и по единому только слепому случаю, но оснуются на порядке, устроенном владыкою и зиждителем мира. Что она последует во всем велениям его и наблюдает столь строго предписанные ей уставы, что силы таковых немощных тварей, каковы мы, далеко недостаточны к произведению в деяниях ее и малейшей остановки и перемены. Когда же сие тако, и все в натуре происходит по распоряжению существа наипремудрейшего, то не была ль бы то крайняя глупость, когда б восхотеть мешаться нам не в свое дело и судить деяния натуры, из коих и о сотой доли мы понятия не имеет. А того хуже, кода бы стали еще жаловаться, досадовать и роптать на то, для чего не происходит все по-нашему, и натура не повинуется хотениям нашим, толико смешным и глупым по разнообразности и неосновательности своей.

   Великий Боже! Колико суетно и странно в сих случаях малодушие наше; и до какой глупости доходим мы. Мы, не разумеющие и того, как составляется и единая капелька дождевая и как сотыкается листок последней травки и деревца, дерзая изъявлять неудовольствия наши о том, что натура все не по-нашему, а по твоим велениям производит. Велениям, бесконечно премудрейшим и производящим для самих нас тысячу раз более польз, нежели сколько б могли сами мы произвесть себе со всеми умствованиями и хотениями нашими. Нет! Нет, никогда да не изыдут из уст моих слова ропота и неудовольствия, и дерзость таковая да буди отдалена от меня!

   И так да ропщет, сетует и огорчается ненастьем сим, кто находит в том удовольствие, а я не хочу и не буду того делать. От меня всякое малодушие и досада да буди удалена. Я изгоню из души моей и малейшие помышления таковые. Я поступлю иначе. Последую гласу мудрости и буду производить то, что предписывает благоразумие самое.

   Сие повелевает мне и на самое сие неблагоприятное явление в натуре с таким же почтением и благоговением взирать, как и на прочие перемены, в ней бываемые и по велению творца происходящие. Оно уверяет меня, что и сие великое излитие вод имеет целию своею какую-нибудь пользу, хотя не усматриваемую нами, но бессомненно великую и относящуюся до нас или до иных тварей. Происходит сие по велению существа, пекущегося ежеминутно о пользах наших, и потому, како могу я в том сумневаться, далее внушает оно мне, чтоб я для блага своего и самые неприятности таковые старался обращать себе в пользу и извлекать из них невинные удовольствия душе моей. Вот сугубый долг мой! Я поспешу исполнить оный и возбужу в душе моей мысли, приличные тому. Мысли не огорчать, а увеселять меня могущие!

   Ненастье сие велико. Сие неоспоримо. Но я спрошу себя: чувствую ли я - собственно я сам - теперь, и в самые минуты сии все тягости и противные ощущения те, какие производит оно многим другим из собратий моих? При всей ужасности непогоды сей я собственно сижу теперь в тепле, в спокойном угле жилища своего. Глава моя не обливается сверху струями вод, и вода сия не затекает за выю и хребет мой. Кровля и потолок дома не допускают ее до того. Бушевание ветра и дождя слышу я только утесами своими, и вместо боков и спины моей все хладное стремительство их терпют стены обиталища моего. Ни единая капля дождя и не единая струя шумящей бури не достигает до ланит моих, и я слышу только их ударяющиеся об стеклы окна, под которыми я спокойно и ничего не ощущая сижу, ноги мои не вязнут в грязи глубокой, и стопы не скользят по распустившейся глинистой земле. Я не вздыхаю о том, что принужден выдирать их с трудом из вязкой топи или входить по колено в лужи и в грязь и беречься притом от падения ежеминутно. Ноги мои сухи, и я хожу по гладкому полу или успокоиваю члены свои на ложах и седалищах мягких и покойных. В самые скучнейшие часы нощи, самые дурнейшие периоды времени сего, когда за ужасною темнотою и на пядень не видно впереди и когда сопряженное с нею стремление сильной бури и хладного дождя еще пронзительнее и несноснее, содрогаюсь только я при случайных выходах на крыльцо, а в прочем не терплю ни малейшего беспокойства, но поспешно возвращаюсь в теплую храмину свою, продолжая веселить себя упражнениями любыми.

   В самое сие время, когда я сим образом сижу в покое и тепле и занимаюсь только выбором забав и приятнейших упражнений для себя, многие сотни или паче тысячи подобных мне человеков, созданиев, ничем меня не худших, претерпевают всю жестокость непогоды! Какое множество из них зябнут теперь в мизерных, наполовину раскрытых и почти развалившихся хижинах своих, ощущают беспокойство превеликое и от бури и дождя нигде места себе не находят. Многие из них и тому уже рады, что удалось им спокойной уголок найтить и в нем, скорчившись, рубищами своими укрыться и тем сколько-нибудь защитить себя от стужи и мокроты! А в каком положении находится теперь все великое множество тех, кои по необходимости принуждены находиться под открытым небом и подвергать себя всем суровостям сего страшного ненастья и непогоды. Сколь многие из таковых находятся теперь в дорогах дальних? Сколько таких, кои будучи в отдалении от домов и родных своих принуждены теперь влачить жизнь свою в нужде превеликой и подвергать себя с утра до вечера всем суровостям ветров, бури, стужи и стремительных дождей!

   Если окинуть мне умственным взором все моющее происходить теперь в местах разных, подверженных ненастью сему, каких жалких и поразительных зрелищ не увижу я повсюду?

   Тамо тащится, может быть, бедный престарелый поселянин с тяжелым возом своим по вязкой и дурной дороге. Изнуренная его клячонка, столь же престарелая, как и сам он, едва переступать может от Надсады и старости и с нуждою вытаскивает дряхлые ноги свои из грязи глубокой. Бедный старец в едином только на плечах рубище раздранном и не имеющий сухой нитки на теле охрип уже от вопля и понукания изнемогшей лошади своей. Дрожащая его рука утомилась уже от стегания оной, а силы до такого измождения дошли, что и сам он уже с нуждою переступать и ноги свои из глинистой грязи выдирать может. Между тем дождь не престает лить, и жестокий ветр знобит от часу больше члены его, и без того уже от стужи и старости дрожащие. Целый день без пищи и пития с неописанным прискорбием тела и души тащился уже он сим образом с ноги на ногу, и теперь, напрягай последние силы свои, спешит к домишку и семье своей! Но путя еще знатная часть не переехана, и впереди предстоит ему еще трудная переправа. Небольшая лощинка с ручейком, до того ничего не значущим, превратилась теперь от множества дождей в непроходимое болото и такую топь, чрез которую и лучшим коням воз перевезти великого труда стоит. Старик предусматривает сие и содрогается уже от помышления одного при подъежжании к оной. Он вздыхает из глубины одряхлевшей груди своей, повторяет оханье и гореванье свое, но, необходимостью понуждаем, продолжает путь и в сумерки уже доежжает до сей страшной переправы. Он пускается в нее, осеня крестом чело свое. Но последние дни топь сия сделалась более, нежели он думал и воображал себе. Изнуренная кляча его увязает посреди тины по самую грудь свою и не в состоянии более сойтить с места и выдрать ног своих. Бедный старец видит сие и тшетно кричит, нукает, стекает и бранит старинного коня своего, служившего ему до того верно, но теперь изменившего совершенно. Тяжкое захрипение и упадение лошади на бок останавливает смущенного старца в понуждениях его и принуждает к исканию других и не столь тщетных способов к вспоможению. Весь воз его обвяз глубоко в тине, и лошадь подверглась опасности задохнуться и захлебнуться. С преглубоким вздохом слезает он с воза, на который было присел для переезда чрез воду, силится всячески помочь лошади и поднять ее, но в трудах своих увядает сам по пояс в тине и не может никак выдраться из ней!.. Между тем ночь опускает мрачный свой покров \на землю, и густые тучи, изливающие отчасу более дождя, увеличивают темноту до ужасности самой. Бедный старец, находясь посреди пустого поля, на месте, удаленном от всякого жила и людей, погруженный по пояс в тине и воде, обливаемый сверху сильным дождем, обуреваемый со всех сторон пронзительным холодным ветром, изнеможенный до крайности от трудов бесчисленных, во весь тот день перенесенных, и томящийся голодом и жаждою, восстенав из глубины сердца своего, воздевает одряхлевшие руки свои к небу и в отчаянии не знает, как и чем пособить себе!..

   Какое положение бедняка сего и сколь отменно оно от положения того, в каком нахожусь я... я, сидящий теперь в покое и в тепле, не ощущающий никакого беспокойства, а помышляющий об одних только забавах для себя! О, как много счастлив я пред ним и как жалок мне сей бедный старец и страдалец беспомощный!

   Инде путешествовало, может быть, целое семейство, подобного моему состоянию людей, уже несколько дней из одного отдаленного места в другое. Ненастье сие захватило их в дороге, и кровные нужды принуждают их поспешить своею ездою. Сколько трудов, досад, прискорбностей и беспокойств ни претерпели уже они от стужи, ветров и дождей, сколько от дурноты дорог, трудных переправ, усталости лошадей и повреждений, делавшихся в повозках их. Но все еще, хотя с нуждою и трудом, но продолжали они путь свой до сего времени. Но теперь произошло то, о чем они и думать страшились. От испортившихся до крайности дорог, изрытых и исковерканных преглубокими рытвинами, ямами и колесовинами, повозки их претерпевали давно уже много зла, а теперь вдруг рассыпалось под одною из них заднее и давно скрученное колесо, а под другою самая железная задняя ось переломилась. Обе они принуждены были остановиться и, к несчастию, не в одном еще месте, а на немалое расстояние друг от друга. К вящей досаде и огорчению всех путешественников сих, постигло их насчастие сие посреди обширной степи, на месте отдаленном за несколько верст от ближних жил, а от таких мест несравненно еще удаленнейших, где б можно было им достать годное колесо под корето их и найтить людей сделать им ось железную. Какая досада для всех несчастных сих! Какое жалкое и поразительное зрелище! Обе повозки лежат опрокинувшимися почти совсем набок. Все сидевшие в них, и женщины и мужчины, произносят вопли и крики превеликие, прося помощи скорейшей. Обмоченные с головы до ног и перемаранные грязью, служители их все соскакивают с мест своих, сбегаются к одной, перебегают к другой повозке, толпятся, соединяют силы свои к подниманию тяжелых повозок с Господами своими и по неловкости никак учинить того вскорости не могут. Между тем, удручаемые ветром, стужею и дождем лошади не стоят, а мнутся и перепутываются между собою. Опасность увеличивается ежеминутно. Господа их кричат. Женщины увеличивают свои вопли и стенания и умоляют всячески слуг помогать скорее. Нежная и трепещущая мать, схватя малых детей своих, спешит подавать их служителям в окны и умоляет о скорейшем опростании и спасении оных. Дети вытаскиваются, но куда ж? На проливной дождь и бурю превеликую! Но скоро принуждены и сами старые последовать за ними и, вылезая с нуждою из повозок, подвергать себя всем суровостям непогоды. Люди их, сколько ни старалися поднять и сколько раз ни напрягали всех сил своих совокупно, сколько раз ни падали сами, осклизаясь в рытвины и ямы, но все старания их были тщетны. Они выбились наконец из сил и немогши одолеть, не знают, что делать и начать. Во всей степи нет ни единого дерева и ни единого куста, могущего служить им при поднимании на подмогу. Вышедшие господа их стоят вокруг оных на ветре и дожде и тщетные произносят жалобы и вздохи. Сетования у всех бесконечные, а неумение того больше. К умножению досады и прискорбия приближается ночь и с нею темнота преужасная! Нет ни убежища, ни покрова никакого от ветра и дождя. Нет самого огня, могущего согреть дрожащие члены, и никаких дров к разведению оного. Сколько-нибудь могли б защитить их кареты собою, но и те лежат на боку с перебитыми в суетах стеклами, и в них войтить не можно. Лошади между тем продолжают беспокоиться и, продрогши от стужи, не стоят спокойно. Всех их отпрягают, но и с ними не ведают, что начать. Нет ни корма для них, ни воды, ни приюта никакого. Господин рассылает некоторых из них наудачу в разные стороны людей для искания ближнего селения и каких-нибудь повозок и помощи для себя и семейства своего и остается сам с достальными немногими на степи горевать и мучиться всю ночь в темноте на стуже и дожде с женою и малыми детьми своими!..

   Какой вечер! и какая ночь для нежного и чувствительного семейства, привыкнувшего жить в неге и покое и не видавшего никогда нужды и несчастия такого! Как жалко оно и какого соболезнования достойно! Какая противоположность между положением сим и положением моим в сии минуты! Какое счастие для меня, что не нахожусь и я теперь в подобных сему обстоятельствах, но сижу в покое и тепле и утешаюсь милым и любезным семейством своим, окружающим меня. Сколь легко могло б и со мною подобное тому или еще гораздо худшее случиться...

  

  

   Происшествия и случаи таковые и многие подобные им не только возможны, но и действительно бывают в свете. И почему знать, может быть, и теперь, в самые минуты сии, есть очень многие люди, страдающие сим образом в степях, полях, лесах, в топях, на переправах, болотах, ручьях, речках и других водах, Свет обширен! Ненастья таковые объемлют обыкновенно великие пространства мест, и многие тысячи людей подвержены бывают в одно время всем суровостям оных. Великое множество их находится, бессомненно, теперь в дорогах, в удалении от домов своих и всякого жила и терпят нужду. Есть, бессомненно, многие и сидящие в грязи, с изломанными колесами, осями и повозками своими, есть страдающие с приставшими до изнеможения лошадьми своими и не знающие, что делать. Есть увязнувшие в топях, болотах и трудных переправах, бьющиеся с повозками своими до того, что не рады своей жизни. Есть многие, сбившиеся с дорог, есть завечеревшие в пути и провождающие всю ночь в страданиях различных под ветром и дождем, терпя стужу, голод и мокроту. Есть, может быть, и в худших еще обстоятельствах находящиеся, есть выбившиеся совсем из сил и от стужи и изнеможения последнее уже дыхание испускающие. Некогда случилось самому мне быть очевидным свидетелем таковым плачевным положениям. Никогда не позабуду я той ужасной ночи, в которую при таковом же ненастье, как теперь, при моих глазах погибало множество людей, и не только я, но и никто не в состоянии был подать им руку помощи. И поныне еще содрогаюсь я при едином воспоминании оной!

   Все такие случаи и происшествия бывают действительно, и мне надобно воображать их себе колико можно живее и в количестве множайшем. Каждое из зрелищ таковых воображаемых хотя в уме возбуждать во мне станет чувствия, достойные разумной твари, и вкупе производить в душе моей ощущение, разливающее некую особливую сладость по всей внутренний моей. Мысль, что при всех суровостях непогоды сей нахожусь я в покое и тепле, пользуюсь преимуществами бесчисленными пред многими тысячами людей, таких же, как я, и ничем меня не худших, и не претерпеваю ничего подобного тому и претерпеваемого ими, будет тогда во сто раз утешительнее для меня и не преминет возбудить во мне радости и удовольствия, а вкупе и чувствия благодарности ко Творцу моему, что он освободил меня в сие время от трудностей беспокойств и несчастий тому подобных.

   И в самом деле, каким блаженством наслаждаюсь я теперь в сравнении с теми, которые находятся под дождем и терпят все суровости непогоды сей! Какое особливое счастие для меня, что я не подвержен всему тому же! Как много должен я радоваться и веселиться и как много благодарить моего Господа за то! Всякая минута, препровожденная в покое и производящая невинное удовольствие в душе моей, есть особливое даяние его: даяние милости щедроты, заслуживающее и особливую благодарность от меня! Она ему и буди, как подателю всех благ и милосердствующему попечителю обо мне!

   Итак, длися, сколько хочешь или сколько предписано тебе, о ты, ненастье со всеми суровостьми твоими! Не хочу я по примеру других сетовать и негодовать на долговременность и жестокость твою, но паче буду благословлять еще тебя со своей стороны! Если б и не было известно мне, что ты бываешь верно не по-пустому в Натуре, а производишь великие и многоразличные пользы, так и тем уже одним доволен я тобою, что ты собою подало мне повод к чувствиям и помышлениям таким, кои достойны человека и мне доставили множество веселых и счастливых минут в жизни! Вперяй и впредь всякий раз, когда ни случится тебе быть, в меня помышления такие ж и помогай мне из самой дурноты времени извлекать для себя пользы и столько ж веселиться духом в продолжение тебя, как и в самую приятную и ясную погоду.

  

  

   О, милые и прекрасные места! О, пределы, всегда драгоценные мне! В недрах ваших родился я, в недрах ваших начал я познавать себя! И в недрах ваших проводил лучшайшие лета жизни своей! Вы видели меня младенцем еще, видели потом отроком, увеселяли в возрасте мужественном, видали и тогда, когда век мой начинал уже и к наклонности приближаться! Распоряжателю судеб смертных угодно было отвлекать меня от вас, отвлекать не единожды, преселять в страны чуждые и отдаленные от вас и разлучать меня с вами, когда ненадолго, а когда на многие года. В последний раз более двадцати лет находился я в отсутствии от вас, и в течение времени сего хотя и видал вас, но видал редко, очень редко, и всякий раз только ненадолго. Никогда не было того, чтоб я в недрах ваших мог проводить несколько месяцев или недель сряду, а всегда удавалось мне немногие только дни утешать зрение мое вашими прелестьми и красотами. Я едва успевал окинуть вас взором своим, как паки отвлекаем был от вас в страны удаленные и чуждые мне. Но и при кратких воззрениях сих как милы и любезны бывали вы мне! Колико приятностей находил я всякий раз, когда бывал в недрах ваших и живал, хотя по нескольку дней в них. Все предметы, встречающиеся с зрением моим, казались мне красивейшими, нежели в иных местах, все имеющими нечто особливое и приятное в себе. Самое небо представлялось очам моим в некаком лучшем виде. И самое солнце светлее и приятнее, нежели где инде! Все и все пленяло меня в недрах ваших! Холмы ли, окружающие жилище мое, рощи ли и дубравы, увенчивающие хребты их, попадались на глаза мне, долины ли с извивающимися речками своими усматривал я и в дали еще самой при подъезжании к вам, как восхищалась уже всякий раз душа моя, наслаждалась приятностию неудобоизобразимою, и никогда не мог я довольно насмотреться на вас, никогда - налюбоваться вами.

   Ныне, когда по велению судеб возвращаюсь я паки в недра ваши, о милые и любезные места! и возвращаюсь не на несколько дней, а для всегдашнего пребывания впредь, с какою приятностию смотрю я на вас и какие сладкие ощущания происходят в душе моей! Одна мысль, что буду обитать посреди вас, что буду уже неразлучен с вами, буду видеть вас, примечать все перемены, производимые натурою с вами, и стану прелесть-ми вашими наслаждаться паки во времена годичные, мысль сия наполняет уже всю душу мою удовольствием несказанным!

   Приветствую вас, пределы милые и драгие! Места, видавшие предков моих! Приветствую вас, поля, и вы, о холмы и косогоры! также и вас, бугры, речки и долины, окружающие селение, где живали праотцы мои! Приветствую вас, леса, рощи и дубровы, увенчивающие хребты холмов и полей и украшающие собой окрестности сии. Приветствую вас, о сонмы хижин поселян, покоящиеся под ветвями лоз кудрявых и высоких, и вас, о храмы сельские и простые, вздымающие главы свои среди хижин оных! Все вы мне милы и приятны! Наконец приветствую и тебя, о кучка древес сгущенных и высоких, лесок, скрывающий в себе жилище праотцов моих и осеняющий тению своею обиталище мое! Хотя и ты также почти не приметен посреди собратий своих, рассеянных тамо и семо, колико и сам я посреди соотчичей своих, но ты мне... мне, знающему истинную цену всему, что есть в тебе, ты мне милей и драгоценней всех прочих мест, находящихся в окрестностях твоих, хотя и те мне также милы и приятны. О! будьте все... все вы благословенны от меня! Всех вас приветствую я! Все вы примете меня паки в недра свои и поспешествуйте и ныне при вечере дней моих толико ж блаженству моему, колико поспешествовали вы прежде, когда посреди вас препровождал лучшайшие дни в жизни моей!

   А тебя как приветствовать и благословлять мне, самое обиталище мое! Место милейшее из всех и драгоценнейшее мне! Как изобразить, что ощущаю я при возвращении моем в приятные недра твои? Все части, составляющие тебя, мне милы и любезны в особливости. Куда ни обращу я взоры свои: на рощи ли высокие, окружающие жилище мое, осеняющие оное тенями своими и защищающие с севера от ветров хладных и жестоких, на вертограды ли, облегающие вокруг обиталище мое, изобилующее множеством плодов разных и красотами своими, толико увеселявшими меня; на водоемы ли, осеняемые древесами высокими и наполненные рыб множеством, на тебя ли Авенезер, гора благословенная, {Авенезер есть слово, знаменующее на нашем языке камень помощи. Я именем сим назвал гору сию по поводу открытых и находимых в ней в множестве трохитов и енкритов, окаменелостей, имеющих врачебное свойство помогать от каменной болезни, грыжи, разных животных болезней, колотья, кровавого поноса, свежих ран и многих других болезней и помогших уже многим тысячам страждущих оными болезнями.} носящая на хребте своем сельский домик мой, превращенная в иной вид трудами рук моих, орошенная моим потом при украшении тебя, и сделавшаяся камнями, открытыми мною в недрах твоих толико полезных многим тысячам смертных. На тебя ли, Скнига, река милая и толико приятная мне, извивающаяся в течении своем при подошв[е] горы оной, и толь много раз блеском и журчанием вод своих пленявшая слух и зрение мое. На вас ли, хижины поселян, разбросанные кучками в приятном беспорядке по брегам излучистой Скниги и сидящие где низко-низко под горою подле воды самой, где на высотах и утесах берега сопротивного! На тебя ли, угорье, покрытое лесочком плодовитым, изогнувшееся подле реки сбоку и видов своим толикою красу всему селению придающее! На тебя ли, дол великолепный, и вы, поля обширные и наклонные, лежащие за рекою пред окнами дома моего и окруженные вдали где рощами и лесами, синеющимися в брюме прекрасном, где селами и деревнями, и составляющие для очей зрелище прекрасное! На тебя ли, овраг пышный и глубокий, лежащий сбоку и в самой близи подле дома моего, и каменистыми скалами своими толь много раз увеселявшей зрение мое. На тебя ли, студенец Иосифль {Ключ сей получил название свое по имени Иосифа, одного из предков моих, избравшего место сие для жилища своего и поселившегося впервые на крутом берегу оврага сего и в близости от источника сего, снабжавшего его и всех потомков его наичистейшею водою.}, текущий с шумом из недр скалы высокой и струями своей воды чистейшей утолявший жажду праотцов моих и мою самую при рождении моем. На вас ли, древеса дебелые, стоящие на скалах высоких, осеняющие тенями и ветвями своими величественный овраг сей и прежившие века целые. На вас ли, водопады, гремящие при подошве горы сей в местах разных и из чистейших вод своих составляющие водоемы многие, толь много раз меня собою и украшениями вокруг себя до восхищения увеселявшие. На вас ли, прочие части величественной горы сей, снабженной повсюду сходами и стезями спокойными и украшенной зданиями родов различных и дерев множеством несметным, приносящих на себе плоды разнообразные, простору я взоры свои, как везде и везде встречаются с ними предметы знакомые и вкупе приятные мне.

   Всех и всех приветствую я вас, места милые и любезные мне, и всех благословляю вновь при нынешнем возвращении своем к вам. Мир и тишина да обитает навсегда в приятных недрах ваших, и невинные радости и утехи да сопутствуют им.

   Для искания их возвращаюсь я к вам! О, будьте же и ныне толико ж утешны и учительны мне, как бывали прежде, и производите паки удовольствия в душе моей, какими наслаждался я в прежнее и то пребывание мое в недрах ваших, когда не один раз производили вы в душе моей мысли полезные и вливали их в перо мое для сообщения их соотчичам моим. <