Брилиант Семен Моисеевич - Г. Р. Державин. Его жизнь, литературная деятельность и служба

   Велит решать вопрос векам:

   "По имени она вторая,

   Но кто же первый по делам?"

  

   Разгадка лежит отчасти в личном неудовольствии поэта.

   Доклады его случались все реже и реже. Через руки его проходили дела о неважных предметах, доклады более серьезные поручались другим секретарям, тогда как он с назначением своим думал соединить первую роль и руководить даже Сенатом.

   Наконец косвенным путем Державин устроил так, что императрице было предложено ходатайство о пожаловании ему Владимира второго класса; но безуспешно: "Он должен быть доволен мною, что из-под суда взят в секретари, - отвечала Екатерина, - а орден без заслуг не дается". Зная характер Державина, трудно было ожидать от него после этого хвалебных произведений, тем более что Владимир второго класса составлял его заветную мечту и он считал себя обойденным, не получив желаемой награды за губернаторство в Тамбове.

   Решено было наконец пожаловать Державина в сенаторы с определением на его место в секретари Трощинского. Указ состоялся во время празднования Ясского мира, причем пожалован ему и давно желанный орден. После того он еще несколько раз докладывал императрице, но только по делам, которых не успел кончить.

   Хотя Державин и не совсем был доволен новым званием, он просил Зубова выразить императрице благодарность за назначение. Екатерина не прочь была ограничить сферу ведения Сената, предоставляя себе решение дел, и с этою целью звание сенатора давалось часто незначительным лицам. Здесь источник слов Державина в оде "Вельможа":

  

   Осел останется ослом,

   Хотя осыпь его звездами:

   Где должно действовать умом,

   Он только хлопает ушами.

  

   Поэт решил заставить уважать себя в этом звании сенатора, заставить себя слушать, и свое усердие простер до того, что в самые праздники ездил в Сенат, прочитывал бумаги, делал на них замечания и пр., во всевозможной форме выказывая "правдолюбие" и неугомонную ретивость. Вскоре благодаря Зубову он получил еще должность президента коммерц-коллегии. Она, как и прочие коллегии, была накануне уничтожения, и пост удовлетворял не столько честолюбию, сколько материальному обеспечению. Державин и здесь не стерпел, вошел в роль сановника и вызвал скоро Высочайшее повеление: "в дела петербургской таможни не мешаться".

   Огорченный неудачами поэт решился подать просьбу об увольнении на два года, не без мысли, однако, "наказать" императрицу своим удалением от дел. Екатерина ответила, что "отставить его немудрено, однако прежде пусть кончит новый тариф, а падение его оттого, что начал присваивать себе власть, не ему принадлежащую".

   Неудовольствие поэта скоро должно было замолкнуть.

   В январе 1793 года пришло известие из Парижа о казни Людовика XVI. Весть произвела сильное впечатление. Екатерина слегла в постель, была больна и печальна. Державин отозвался одой "Колесница". Франция - "вертеп убийства преужасна", он зрит на ней руку разгневанных небес. Обращаясь к ней, он говорит:

  

   От философов просвещенья,

   От липшей царской доброты

   Ты пала в хаос развращенья

   И в бездну вечной срамоты. (!)

   Любопытно примечание его к оде:

  

   "Не было бы удивительно, если бы несчастие французов произошло от софистов или суемудрых писателей, а также от поступков злобного государя; но когда народ был просвещен истинным просвещеньем и правительство было кроткое (!), то загадка сия принадлежит к разрешению глубокомысленных политиков".

   По случаю назначения Румянцева главнокомандующим в действиях против Польши Державин, прибегая к одному из обычных приемов, переделывает одно из своих старых стихотворений в новое. Так явилась ода "Вельможа". В ней есть типичные черты быта и лиц екатерининского века, но уже Белинский заметил, что даже все сочинения Державина, вместе взятые, далеко не выражают в такой полноте и так рельефно русский XVIII век, как превосходное стихотворение Пушкина "К вельможе", этот портрет вельможи старого времени - дивная реставрация по руинам первоначального вида здания.

   В конце царствования Екатерины поэт едва не подвергся действительным неприятностям за оду "Властителям и судиям", включенную им в тетрадь стихотворений, поднесенную государыне в 1795 году. Это переложение псалма Давида. Стихотворение напоминает земным владыкам о правде, но в то же время велит народам почитать их избранным от Бога и повиноваться. Однако слова: "неправда потрясает троны" и некоторые другие позволили врагам Державина внушить Екатерине, напуганной террором, что тот же самый псалом был переложен якобинцами и пет на парижских улицах. Екатерина стала выказывать к поэту холодность. Шепотом говорили, что велено даже допросить его; в то время уже действовала снова Тайная канцелярия со всем арсеналом и с Шешковским во главе. К счастью, Державин узнал обо всем вовремя. На обеде у графа А. И. Мусина-Пушкина один из гостей спросил его:

   - Что ты, братец, пишешь за якобинские стихи?

   - Царь Давид,- сказал Державин,- не был якобинцем.

   Вслед за тем он написал записку под названием "Анекдот" и распространил при дворе. Здесь он рассказал легенду об Александре Македонском и его враче, применив ее к себе и Екатерине. Записка дошла до императрицы, произвела хорошее действие и спасла поэта.

   Любопытно, что ода написана была давно, переделывалась несколько раз и, направленная сначала против некоторых лиц под влиянием личного неудовольствия, приняла в конце концов общий характер. Последняя строфа несомненно заключала в себе отголосок пугачевщины: знатные не внемлют... Грабежи, коварства, мучительства и бедных стон смущают, потрясают царства и в гибель повергают трон.

   Приближение к Екатерине упрочило и славу поэта. В 1792 году был напечатан немецкий перевод "Видение Мурзы" придворного ученого и воспитателя Шторха. Ни один из живущих в то время поэтов не имел, по его мнению, столько шансов на бессмертие, как Державин.

   Со своей стороны Державин не оставался в долгу перед отличавшими его и, громя пороки знатных анонимов, аккомпанировал концу екатерининского века, кладя на струны своей лиры имена Суворова, Зубова, Нарышкина, Орлова и других.

   Лирическое творчество его при Екатерине завершилось написанием "Памятника". Искусно переделав оду Горация, поэт признал здесь свое значение и удачно определил черты своей поэзии. Оригинальность формы уничтожает упрек в подражательности:

  

   Всяк будет помнить то в народах неисчетных,

   Как из безвестности я тем известен стал,

   Что первый я дерзнул в забавном русском слоге

   О добродетелях Фелицы возгласить,

   В сердечной простоте беседовать о Боге

   И истину царям с улыбкой говорить...

  

   Поэзия Державина, говорит Шевырев, это сама Россия екатерининского века, с чувством исполинского своего могущества, со своим торжеством и замыслами на Востоке, с европейскими нововведениями и с остатками старых предрассудков и поверий; это Россия пышная, роскошная, великолепная, убранная в азиатские жемчуга и камни, и еще полудикая, полуварварская, полуграмотная. Такова поэзия Державина во всех ее красотах и недостатках.

   Обращаясь к Екатерине, поэт сказал сам о своей музе:

  

   Под именем твоим громка она пребудет,

   Ты славою, твоим я эхом буду жить.

   В могиле буду я, но буду говорить...

  

   Пророчество это осуществилось. Поэзия Державина в лучших ее проявлениях есть отражение царствования Екатерины и памятник ему.

  

  

  

  

  

   "В продолжение восьми часов царствования вступившего на престол всероссийского самодержца (Павла) весь порядок правления, судопроизводство, словом, все пружины государственной машины вывернуты, столкнуты, все опрокинуто вверх дном и оставалось в этом положении четыре года. Одним росчерком пера уничтожено 230 городов! Места государственных сановников вверены людям безграмотным... они, кроме Гатчино и казарм там, в которых жили, ничего не видели, с утра до вечера маршировали, слушали бой барабана и свист дудки! Бывшему у генерал-аншефа Апраксина в услуге лакею Клейн-Михелю повелено обучать военной тактике фельдмаршалов. Да, шесть или семь находившихся в Петербурге фельдмаршалов сидели около стола, вверху которого председательствовал бывший лакей и исковерканным русским языком преподавал так называемую тактику военного искусства воинам, в бою поседевшим". Екатерининских фаворитов постигла опала; напротив, курьеры поскакали в дальние углы возвращать ее опальных и привозили их во дворец иногда полуживыми вкусить милости нового царя. Державин не пострадал; наоборот, Павел обласкал его и велел быть в своем совете. Состав членов этого высшего совещательного собрания, учрежденного Екатериной, теперь переменился. Неугомонный поэт назначение "правителем дел" совета понял в том смысле, что он должен быть в нем первым лицом и руководить решениями. Возбудив этим неудовольствие и несогласие членов, он стал допытываться у императора, что ему делать, стоять или сидеть, и чем быть, и просил инструкции. Павел отвечал: "Хорошо, предоставьте мне"; Державин, не смущаясь этим, продолжал настаивать, пока вспыльчивый и страшный в гневе Павел не позвал людей и, ругая Державина, не крикнул ему: "Поди назад в Сенат и сиди у меня там смирно, а не то я тебя проучу!" Несколько дней спустя последовал любопытный указ Сенату: "Тайный советник Гавриил Романович Державин, определенный правителем канцелярии нашей, за непристойный ответ, им пред нами учиненный, отсылается к прежнему его месту".

   В обществе ходили разные слухи о падении Державина; родные его печалились, но сам он не пал духом и прибег к своему оружию, решив "вернуть благоволение монарха посредством своего таланта". Ту же службу, что некогда "Изображение Фелицы", сослужила ему теперь ода на 1797 год - хвалебная песнь на восшествие Павла на престол. "Правда, что побуждения к написанию ее, даже и с тогдашней точки зрения, одобрить нельзя, - замечает Я.К. Грот. - Впоследствии Державин сам почувствовал несообразность этой оды с дальнейшим ходом дел: он не решился включить ее в московское издание своих сочинений, и ода, хотя уже набранная в конце тома, не появилась в нем". Поэт достиг цели. Государь принял его милостиво и разрешил пускать в дворцовую залу, куда вход был ему запрещен в это время.

   До конца царствования Павла Державин оставался в милости: получал различные поручения, дела по опекам и третейским судам, командировки и прочее, но государь отклонил его личные доклады. "Он горяч, да и я; так мы, пожалуй, опять поссоримся, пусть лучше доклады идут через тебя", - говорил он генерал-прокурору Обольянинову. Вслед за командировкой в Белоруссию, где свирепствовал тогда голод, Державин получил должность президента коммерц-коллегии, а затем, обойдя как-то приятеля своего Васильева, назначен был на его место государственным казначеем. В "Записках" своих он хвалится, впрочем, тем, что спас Васильева, дав ему время скрыть грехи своего управления финансами. Дело, однако, возникло, враги Васильева старались его погубить в угоду любимцу Павла Кутайсову; за него вступился горячо наследник престола. Державин, как сам сознается, "балансировал на ту и другую сторону". Дело было накануне воцарения Александра, и в самый день вступления его на престол особым указом повелено Васильеву вступить во все прежние его должности, а Державину "остаться в Сенате". Так окончилась деятельность его в недолгое царствование Павла.

   Не оставляя лиру, Державин продолжал вести как бы поэтическую хронику важнейших современных событий, политических и придворных.

   В пьесе "Развалины" откликнулся он, хотя и много времени спустя, на кончину Екатерины; запустение любимого ею Царского Села, военные экзерциции на лужайке, где некогда кипели "шумные забавы" и беседовали философы, - все наводило на печальные размышления и будило воспоминания. В царствование Павла умерли И.И. Шувалов, Румянцев-Задунайский, Л.А. Нарышкин, Безбородко и Суворов. Последний успел еще совершить переход через Альпийские горы и другие подвиги, воспетые Державиным, но в начале царствования был в опале, жил сосланный в своей деревне, и Державин сказал:

  

   Петь Румянцева сбирался,

   Петь Суворова хотел,

   Но завистливой судьбою

   Задунайский кончил век,

   А Рымникский скрылся тьмою,

   Как неславный человек.

  

   Поэт утешал себя тем, что бессмертные дела их не забудет мир, ему же остается

  

   Переладить струны вновь.

   Петь откажемся героев,

   А начнем мы петь любовь.

  

   Таким образом родились многочисленные стихотворения в анакреонтическом роде, подражания классикам и послания.

   Со времени революции ненависть и презрение к французам стали модной темой, и Державин не раз к ней обращается.

   8 февраля 1793 года Екатерина подписала указ Сенату о разрыве дипломатических сношений с Францией и высылке из России всех французов, которые не примут присяги по прилагаемому к указу образцу. Этот шаг привел к открытой войне при наследнике Екатерины. Державин явился первым выразителем политики России как умиротворительницы Европы. Когда после казни короля брат его, граф Д'Артуа, приехал искать убежища в Петербург, в присутствии его и Екатерины совершена была панихида с музыкой Сарти; Державин написал оду "На панихиду":

  

   Греми, о муза! и искусством

   Подвигни к жалости сердца,

   Наполнь одним Европу чувством

   К отмщенью царского венца.

  

   Тогда же явились и подражания: "Чувства и размышления на случай убиения Марии-Антуанеты", "Дух гражданина и верного подданного, на старости злодеяниями французских бунтовщиков возмятенный и возбужденный". Ни длина, ни качество этих названий нас теперь не удивят - они в духе века. Революция называлась бунтом и объяснялась просто, как и Державиным в "Колеснице": тем, что возница ослабил вожжи. Воюет Росс за обще благо, говорит Державин в оде "На переход Альпийских гор", поясняя в "Записках", что русские не имели никакой причины к войне, но вступились за угнетенную Европу; напротив, французы начали революцию и сражались не за общее благо отечества, но для корыстных видов и т.п. Это длиннейшее стихотворение заключает в себе все, что угодно: политику, сатиру, богословие - только не поэзию. Оно смело может быть отнесено к числу многих других произведений Державина, о которых Белинский сказал: "читать их тяжело. Это все равно, что читать арифметику, написанную стихами; читатель согласен, что дважды два - четыре, но он тем не менее в отчаяньи, что такие азбучные истины не изложены прозой, без поэтических затей..." Словом, это "диссертация в стихах". В разных выражениях обращается Державин к Суворову с одной и той же мыслью: "Гряди, Алкид, на гидру дерзку", "Гряди спасать царей, Суворов". Последние слова, впрочем, приписывают Павлу. В собственноручном письме опальному Суворову государь призывал его стать во главе кампании. Явясь к нему, Суворов пал на колени и сказал словами псалма: "Господи, спаси царя". Государь ответил: "Ты иди спасать царей". Необходимость борьбы с влиянием революции стала причиной учреждения Павлом в России капитула Мальтийского ордена. Этот орден соединял в себе многих старинных дворян-эмигрантов и оставался представителем старинных привилегий. Павел принял титул Великого магистра, учредил новый орден Св. Иоанна Иерусалимского, возложил его даже на великих княжен и некоторых придворных дам и посвятил "в рыцари" своих сыновей - Александра и Константина. Все это, удовлетворяя еще в детстве проявившейся склонности Павла ко всему романтическому (несмотря на видимое противоречие с его поступками вообще), происходило при торжественной обстановке и, разумеется, воспето Державиным в оде "На Мальтийский орден". И здесь, кроме описания роскошной церемонии, прославления Павла и победы русского флота в Средиземном море, не пропустил он случая бичевать французов:

  

   Безверья гидра проявилась,

   Родил ее, взлелеял галл.

  

   Затем картина всеобщего разрушенья заключается словами:

  

   Европа вся полна разбоев,

   Цареубийц святят в героев,

   Ты, Павел, будь спаситель ей...

   ....................

   Так чьи ж поддержат небо плечи?

   Один бессмертный, твердый Росс.

  

   Автор думал, поясняет он сам, что "некому привесть французов на истинный разум, как одним русским..."

   С воцарением Александра политика переменилась, были моменты большой дружбы с Наполеоном, но Державин своего настроения в этом отношении не менял до конца жизни.

   Благодаря стихам Державин поддерживал благоволение Павла, получил от него табакерку и орден; последний при странной обстановке, по рассказу самого поэта. Он позван был в императорский кабинет; Павел набросил на него ленту и, произнеся какие-то невнятные звуки, в ту же минуту скрылся.

   В царствование Павла Державин избрал себе девиз: "Так вышней силой я держусь". Девиз этот на его печати утвержден был государем.

  

   Умолк рев Норда сиповатый,

   Закрылся грозный, страшный взгляд.

  

   Напрасно уверял Державин, что слова эти относятся просто ко времени года, когда воцарился Александр. В обществе понимали стихи иносказательно... Ода на восшествие начиналась словами:

  

   Век новый! Царь младой, прекрасный

   Пришел к нам днесь весны стезей.

   В облаках является Екатерина и говорит:

   Се небо ныне посылает

   Вам внука моего в цари...

  

   В следующих строках поэт ставит обществу в вину, что оно не осуществило ее мысли, не возвело сейчас же после ее кончины на престол внука. "Вы сами от себя терпели", - говорит Екатерина в державинских стихах.

   Александр пожаловал Державину за эту оду брильянтовый перстень стоимостью пять тысяч рублей, однако не разрешил ее печатать. Вслед за тем оды стали являться, как грибы; в числе авторов Херасков, Измайлов, Карамзин, Мерзляков, Озеров и многие другие, старые и молодые.

   Несмотря на свои прогрессивные стремления и планы, Александр в первое время приблизил к себе старых сановников, сподвижников Екатерины, опасаясь напугать общество скорыми переменами и новизной политики. В числе прочих и Державин, хотя и устраненный от финансов, но оставленный в Сенате, продолжал пользоваться большим почетом как поэт и сановник.

   В стихотворении "К самому себе" поэт недавно только выражал недовольство бесплодностью своей деятельности в борьбе за правду с криводушием и решал, - если он бесполезен тем, "что горяч и в правде чорт", - бросить все и обратиться к музам и любви (к Эроту):

  

   Стану ныне с ним водиться,

   Сладко есть и пить, и спать,

   Лучше, лучше мне лениться,

   Чем злодеев наживать.

  

   Но эта наивная исповедь была неискренна. Честолюбие с годами становилось только упорнее и капризнее. Он продолжал ссориться в Сенате, все еще надеясь занять в нем первенствующее место, и настойчивость привела его к цели. С учреждением министерств Александр не решился во главе их поставить своих молодых любимцев, кроме Кочубея; Строганов, Чарторыйский и Новосильцев назначены были товарищами, а министрами - граф А.Р. Воронцов, Завадовский и другие, в том числе Державин министром юстиции. С этим соединялось и звание генерал-прокурора Сената.

   Упорство Державина во всем, что исходило от него, неуважение к мнению других и характер его действий скоро восстановили против него весь Сенат и министров. Он одинаково не ладил как с молодыми, так и со старыми, с которыми, казалось бы, его соединяли тесные связи былого. Члены-сенаторы стали входить с докладами против него к государю, пользуясь притом несогласием мнений самого царя с Державиным, и наконец жаловались на генерал-прокурора, "оскорблявшего Сенат языком своим".

   Преобразованием Сената и учреждением министерств Александр имел в виду удовлетворить современным требованиям правительственной организации, как ее понимали на Западе. Не менее того занимал царя вопрос об устройстве или освобождении крестьян. Державин был ярым противником этой мысли. Меры, принятые в этом направлении, были одобрены в государственном совете единогласно; только Державин остался при особом мнении:

   "Хотя, - писал он, - по древним законам права владельцев на рабство крестьян нет, но политические виды, укрепив крестьян земле, тем самым ввели рабство в обычай. Обычай сей, утвержденный временем, сделался столь священным, что прикоснуться к нему без вредных последствий велика потребна осторожность".

   Автора этих строк можно угадать отчасти по описанию крестьянской идиллии в оде "Осень во время осады Очакова", где Державин говорит:

  

   Запасшися крестьянин хлебом,

   Ест добры щи и пиво пьет,

   Обогащенный щедрым небом,

   Блаженство дней своих поет.

  

   Подлинно - лишнее было освобождать таких счастливцев. Но ввиду опасности положения Державин настроил снова лиру на крепостной лад и в анакреонтической оде "Голубка" старался еще раз убедить читателя в преимуществах для народа помещичьей власти.

   Конечно, Державин выражал мнение далеко не только свое, но большинства современных ему "передовых" людей. И человеколюбивый масон Лопухин, и высокоумная княгиня Дашкова во главе легионов находили опасность в "расслаблении связей". Первый доказывал, что "для охранения благоустройства общего нет надежнее полиции, как помещики". Это было, по крайней мере, откровенно и ясно. Княгиня же ссылалась на то, что благосостояние крестьянства выгодно для дворян, а вследствие того, по ее мнению, надо было быть безумным, чтобы притеснять крепостных. Логика, как известно, на практике не выдерживала критики, и помещики нередко душили своих кормильцев в более или менее дружеских объятиях. Многие пугали и тем, что мысль об освобождении уже носилась в народе, и каждый шаг в этом направлении может родить превратные толки, помещики усмотрят угрозу их собственности, и крестьяне возмечтают о неограниченной свободе. На основании подобных соображений и Державин был одним из крайних противников поступательного движения. В конце концов последовал, однако, указ о свободных хлебопашцах - и призраки рассеялись.

   Не только в крестьянском вопросе, но и во всех замыслах Александра Державин являлся тормозом, вечно видел кругом, в лучших людях, его окружавших, какие-то польско-еврейские интриги, всех министров также подозревал в интригах то против Александра, то против себя как единственного правдолюбивого охранителя. Эту роль он брал на себя до такой степени назойливо, что государю очень трудно было сохранить хладнокровие и не обидеть старика. В конце концов, однако, согласие стало невозможно, и Державин должен был сойти со сцены. Увольнение его было решено. В октябре 1803 года он приехал во дворец с докладом, но государь не принял его, а на другой день послал рескрипт, в котором просил оставить пост министра, продолжая присутствовать в Сенате и совете.

   Затем на аудиенции государь заметил ему, что он слишком ревностно служит. Оскорбленный поэт просил отставки и получил ее с позволением носить сенаторский мундир, с сохранением жалованья и шести тысяч столовых ежегодно.

   Интриги польской партии были, конечно, ни при чем: против Державина были все сенаторы и министры, в том числе Завадовский, Воронцов, Трошинский - враги этой партии.

   Княгиня Дашкова, некогда друг и покровитель поэта, пишет в 1802 году Воронцову (брату своему): "Здесь (в Москве) очень смеются над нападками, с которыми Державин выступил против сенаторов и министров своими лживыми докладами".

   Граф Растопчин, поддерживавший отличные отношения с Державиным, писал о нем в то же время шутливо: "Мне рассказывали очень смешное про Державина, что он бранит просителей за дурной слог их прошений и вместо ответа по делу доказывает им ошибки против грамматики ".

   После отставки эпиграммы, стихи и пасквили посыпались на Державина. По поводу одного такого стиха Растопчин замечает о поэте: "про него можно сказать, что он утром ругает и кричит, вечером же гнется и молчит".

   Конечно, в личных отзывах может сказаться недоброжелательство. Но Державин в своих "Записках" еще строже, не щадит ни старых друзей, ни покровителей, явно пристрастен к лицам, нетерпим, взводит обвинения на всех и каждого, обо всех деятелях эпохи отзывается дурно: с одной стороны, изливает желчь на новаторов Кочубея и Сперанского, с другой - не щадит и приверженцев старины и вообще выказывает вражду ко всей эпохе.

   В царствование Павла литераторы и поэты попрятались в Москву и старались поменьше о себе заявлять. С вступлением на престол Александра ожили литература и театр. "Рассуждение о старом и новом слоге" Шишкова было началом войны с Карамзиным и разделило писательский мир на партии, вызвав особую литературу.

   Сохраняя близкие отношения к царской семье, Державин не оставлял "придворную поэзию". В других стихотворениях излагал он мысли о своих заслугах и неудачах или обращался к врагам по направлению, к новым сотрудникам Александра. Эти лица доставляли пищу его басням. Все басни, написанные им в это царствование, имеют сатирический характер, но малое художественное значение. "Аист" представляет Аракчеева. "Жмурки" написаны на триумвират Кочубея, Новосильцева и графа П.А. Строганова возле государя. "Выбор министра" посвящается Сперанскому.

   Влияние иностранных образцов проявлялось в различных направлениях творчества Державина. Влияние Клопштока сказалось в обращении к германской мифологии. В "Водопаде" заимствованы черты скандинавской поэзии. Но наиболее полюбился Державину Анакреонт. "Беседовал с Анакреоном в недавнем я приятном сне",- говорит поэт. "Анакреонтические" традиции особенно отвечали придворной поэзии и стихотворениям "на случай".

   Во время войн Наполеона Державин по-прежнему отзывался на это движение громкими одами вроде "На отправление в армию гр. Каменского", "На выступление корпуса армии" и т.п. и продолжал свою поэтическую хронику вплоть до самого 12-го года, когда у нашего поэта явился совсем новый соперник с его "Певцом во стане русских воинов".

   В среде современников Державина находились критики, постигшие уже тогда слабые стороны его таланта; тем не менее имя его окружено было ореолом славы. Озеров, посылая ему свою драму "Эдип в Афинах", писал:

   "Посвящая вам сию трагедию, я приношу мой дар не тем достоинствам, кои возвели вас на высокие степени в государстве. Пусть беспристрастное потомство судит ваши подвиги на службе отечеству; автор "Эдипа" желал только принести дань удивления и восторга тому великому гению, который явил себя единственным соперником Ломоносова и с воинственным парением Пиндара умел соединить философию Горация и прелестную игривость Анакреона, который своим пером, смелым и животворным, представил природу в красотах ее и ужасе и царицу Киргиз-Кайсацкой орды изобразил кистью Рафаэля. Вдохновенным песням вашей музы, величественным, как стройное течение вселенной, пленительным, как светлый ключ Гребеневский, быстрым, блистательным, как водопад Суры, поучительным, как смерть (?), и бессмертным, как герои, предметы хвалы вашей, я обязан живейшими наслаждениями в жизни, и может быть сиянию вашей славы буду обязан я спасением труда моего от мрака забвения. Для меня и то уже послужит достоинством в потомстве, когда скажут, что автор "Эдипа" умел почитать гений Державина".

   В этой риторике отражаются, однако, характерные для того времени взгляды на общество и литературу и приемы, используемые в последней современниками Державина. Письмо это останется своего рода памятником эпохи и иллюстрацией к произведениям поэта.

   Не довольствуясь выпавшим на его долю успехом, прославленный лирик принялся "творить" для сцены. Но, увы, как ни бедна была в то время драматическая литература на Руси, Державин только оправдал нравоученье басни Крылова: "беда, коль пироги и т.д.". Уже Мерзляков называл его сочинения этого рода "развалинами Державина". Между тем поэт оказался и тут весьма производительным, хотя единственная пьеса его, игранная на петербургской сцене, была "Ирод и Мариамна". Зато он свободно ставил свои произведения в зале своего же домашнего театра. Питая большую слабость к этим детищам своим, он заставлял читать их себе вслух своих юных поклонников - Панаева, Жихарева, Аксакова. Свидетели эти утверждают, что поэту и в стихах его нравились как раз слабые места, а красот он сам не замечал.

   По смерти H. A. Львова Державин, подобно Оленину, становится центром литературного кружка. По инициативе Шишкова в доме поэта стали устраиваться вечера с целью дать выдвинуться молодым талантам. Вскоре оказалось, что всему молодому и свежему здесь душно и тесно и вечера служат только самоуслаждению стариков. Таким образом возникла "Беседа", главной заслугой которой в истории нашего общественного развития осталось то, что она привела к появлению, в виде оппозиции архаизму ее, нового кружка - знаменитого "Арзамаса".

   На вечерах "Беседы" публика бывала знатная, как и подобало сановникам-учредителям. Здесь, впрочем, в первый раз читал свой перевод "Илиады" Гнедич и часто присутствовал лукавый баснописец Крылов, осмеявший собрание с его организацией в "Квартете". Гнедич читал с пафосом и так напрягал голос, что надо было бояться за грудь его. "Еще несколько таких вечеров, - говорит Жихарев, - и он, того и гляди, начитает себе чахотку".

   Каковы были отношения в литературном мире, показывает ответ Державину на приглашение в члены "Беседы" автора комедий Ильина: "членом ли сотрудником быть мне в "Беседе", или иным чем? лишь бы только согласно с волею вашего высокопревосходительства; я все то вменяю себе в особливую честь".

   Члены "Беседы" не знали даже о новых талантах и удивились, когда Жихарев прочел им "Сельское кладбище" в переводе Жуковского, тогда как они знали эту элегию только в позднейшем переводе Кутузова. Одного Дмитриева почитали, "да и то разве потому, что он сенатор", а Карамзина признавал лишь Державин.

   С переселением в Петербург Жуковского друзья сгруппировались возле него, и образовался кружок "Арзамас". Здесь были Блудов, Дашков и Уваров, сюда перешли и молодые люди из "Беседы", и здесь же появился Пушкин. "Арзамас" существовал недолго, но успел победить "Беседу".

   Под влиянием нового в русской литературе поэтического направления, образцы которого дал Жуковский, старик Державин также пробовал перейти в своем творчестве в область героической и сказочной русской древности. В 1812 году он написал род баллады: "Царь-девица", изобразив в ней, впрочем, черты характера и образ жизни императрицы Елизаветы Петровны. Пьесу эту назвал он романсом.

  

   Царь жила-была девица,

   Шепчет русска старина,

   Будто солнце светлолица,

   Будто тихая весна.

   Очи светло-голубыя,

   Брови черныя дугой.

   Огнь - уста, власы - златые,

   Грудь - как лебедь белизной и т.п.

  

   В 1794 году Державин потерял свою Плениру, а полгода спустя женился вторично, уже не по любви, но по рассудку. Вторая жена его, Дарья Алексеевна Дьякова, была невесткой друзей его Львова и Капниста и утвердила эти дружеские связи. Она училась немногому, но получила светское воспитание, имела талант к музыке и играла на арфе. К тому же была прекрасной хозяйкой и умела вести дом.

   Старики большую часть времени проводили в имении Званка. В стихотворении "Жизнь Званская" поэт описал жизнь эту до мельчайших подробностей. Быт и хозяйство Званки были устроены на широкую ногу; дом и сад часто оглашались веселым говором съезжавшихся гостей, громом домашней музыки и даже пушек.

   О последних днях жизни Державина в Званке летом 1816 года любопытные подробности сохранились в дневнике племянницы его Львовой. Особенно подробно было сделано ею описание болезни, смерти и похорон поэта.

   Державин не раз при жизни писал "эпитафии самому себе". Одна из них гласит: "Здесь лежит Державин, который поддерживал правосудие, но, подавленный неправдою, пал, защищая законы". Ему хотелось остаться непременно страдальцем в памяти потомства, хотя при жизни, защищая законы, он если и падал, то "вставал здорово", по выражению Фамусова.

  

   Друзья мои, хор муз не пой!

   Супруга облекись терпеньем,

   Над мнимым мертвецом не вой.

  

   Гораздо искреннее его "Признание", отмеченное им как объяснение на все его сочинения. По крайней мере, Державин думал здесь быть искренним, но, как в произведениях своих, так и в характере, он не знал своих слабых сторон.

   Потомство достаточно успело изучить и оценить его характер и значение. "Язык, образ мыслей, чувства, интересы - все в нем, все чуждо нашему времени. Но не умер Державин так же, как не умер век, им прославленный; век Екатерины приготовил век Александра, приготовивший наш век; между Державиным и поэтами нашего времени существует та же кровнородственная историческая связь, которая существует и между этими тремя эпохами русской истории...", - так писал Белинский в свое время, но "кровнородственная" связь может ли исчезнуть, может ли не проявиться хотя бы и в более отдаленном потомстве? Историческую связь нашу с прошлым Державин сам верно определил в "Приношении монархине", в начале рукописи, хранящейся в Публичной библиотеке:

  

   Забудется во мне последний род Багрима,

   Мой вросший в землю дом никто не посетит,

   Но лира коль моя в пыли где будет зрима,

   И древних струн ея где голос прозвенит,

   Под именем твоим она громка пребудет,

   Ты слабою, твоим я эхом буду жить.

   Героев и певцов вселенна не забудет,

   В могиле буду я, но буду говорить.

  

  

  

  

  

   Полное собрание сочинений Державина. Издание Академии наук под редакцией Я. Грота.

   8-й том того же издания: Биография Державина, составленная академиком Я. К. Гротом.

   Девять томов свыше тысячи страниц каждый заключают в себе громадный и ценный материал для биографии и характеристики поэта и гражданина.

   В этом издании можно найти указания на все источники. Со времени его появления, по справкам, наведенным составителем предлагаемого очерка, ничего ценного по отношению к личности Державина в литературе вновь не явилось. Труды по истории минувшего, начала нынешнего веков и мемуары указаны отчасти в очерках о Крылове и Фонвизине, отчасти в других очерках издания "Жизнь замечательных людей".