Булгаков Валентин Федорович - Истинная свобода, No 3, июнь 1920

  

  

ИСТИННАЯ СВОБОДА

  

  

   РЕЛИГИОЗНО-ФИЛОСОФСКИЙ, ОБЩЕСТВЕННЫЙ ===========

   ============================= И ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЖУРНАЛ

  

   СОДЕРЖАНИЕ: - "Горе, вам, богатые"! Федора Страхова. - Необходимейшее условие для успешности коммунистической жизни. Алексея Сергеенко. - Из жизни сектантов ново-израильтян в Южной Америке. М. Муратова. - "Рассказ А. И. Кудрина об его отказе от воинской повинности". Вал. Булгакова. - Воспоминание о Кудрине ротного командира. Л. Кобранова. - Воззвание Общины "Трезвая Жизнь" к Союзникам. - Члены Английской делегации в гостях у друзей Л. Н. Толстого. - Вести пробуждения. - Дружеское общение (Письма, мысли, заметки и пр.). - Новые книги.

  

  

   Перечитывая разные произведения Л. Н. Толстого, я то и дело во многих из них нахожу пророческие слова, предсказывающие в той или иной форме переживаемое нами время или, по крайней мере, чисто отеческие предостережения от возможности наступления той грубой, насильнической формы жизни, в какой мы продолжаем все еще находиться до сих пор.

   Но ни один из ярких, художественных образов Льва Толстого не поражал меня так своим истинно пророческим духом, как образ "сильного, богатого, гордого пана Агея" в его драматической сцене: "Пан Агей". Это прямо - притча, в которой как бы иносказательно выражено все то, что с такою точностью сбывается в нашей общественной жизни.

   Вот краткое содержание этой пророческой притчи, написанной Львом Николаевичем.

   Богатый пан Агей, стоя в церкви у обедни, услыхал читавшиеся при нем из Евангелия поразившие его слова: "Горе вам, богатые, ибо вы получили свое утешение. Горе вам, пресыщенные ныне, ибо взалчите. Горе вам, смеющиеся ныне, ибо восплачите и возрыдаете". (Лука, VI, 24-25).

   Не захотев поверить этим, обличающим его дурную жизнь, словам о блаженстве нищих и обнищании богатых, Агей надругался над ними. Он тут же, на глазах всех молящихся в храме, дерзко вырвал из Евангельской книги листы с этими словами и растоптал их ногами.

   За этот кощунственный поступок он был наказан неожиданным для него превращением в нищего.

   Случилось это с ним на охоте во время погони за оленем, когда он, чтобы переправиться через ручей, скинул с себя свое панское платье и затем, не нашедши его при возвращении, заблудился голый, беспомощный в лесу...

  

  

   Испытав на себе все невзгоды бесприютного и холодного бродяги, он попадает наконец во двор принадлежавших ему раньше богатых палат и видит выглядывающего из окна другого, похожего на него как две капли воды, пана, т. е. самого себя в таком самом виде, в каком он жил неделю тому назад в этих самых палатах.

   Остальное содержание драматической сцены я доскажу уже подлинными словами J1. Н-ча.

   Нищий пан. Батюшки, я сам дома! Другой я в окне. Что же это?

   Пан в окне. Пустите, пустите нищих. Вот им. (Кидает горсть серебра). Пускай слепые попоют, а потом накормите. А пана нищего ведите в хоромы.

   Нищие поют "Лазаря".

   Палата панская. Сидит пан в виде нищего один, обедает, служит ему панская прислуга.

   Нищий пан. Что это значит? Другой "я" в окне, и вид светлый и добрый! И меня защитил и велел сюда отдельно принять. Кончена моя жизнь. Признать меня уже никто не признает. Видно погибнуть мне в нужде. Что это?

   Является Свет, а из Света голос:

   Узнаешь ли ты, пан Агей, пана сильного, богатого и гордого? Как он не поверил слову Евангельскому и сказал, что нельзя богатому обнищать? Узнал ли ты теперь, к чему богатство мира сего и как на него полагаться? Покаялся ли ты в гордости своей?

   Нищий пан. Покаялся и не буду жить по прежнему.

   Голос. Так будь же опять паном и заслужи гордость свою.

   Нищий пан. (Переодевается. Жена входит и обнимает его. Слуги кланяются). Занавес. Картина II-я. Большой стол великолепный. Сидят нищие, и пан с женою служит им.

  

  

   Вся переданная здесь сцена - это пророческая притча, в сильных, ярких красках изображающая картину пережитого нами, русскими людьми, политического и социального переворота.

   Пан Агей - это богатые, властвующие классы нашего общества, внезапно очутившиеся в положении неимущих.

   А "голос из Света" - это голос Льва Толстого, как бы с того света наставляющий нас на должное понимание Евангельских слов о блаженстве нищих и обнищании богатых и, главное, о надлежащем к этому отношении.

   Ведь мы до сих пор ни во что не ставим вышеуказанные, роковые для одних и знаменательные для других Евангельские слова. Мы во главе с нашим правоверным духовенством извращали, перетолковывали их применительно к нашей лживой, развращенной жизни и таким образом не менее кощунственно относились к ним, чем зазнавшийся в своей гордости пан Агей.

   Не мудрено поэтому, что после того, как пророческий смысл этих слов сбылся над нами, мы не только не отнеслись должным образом к этому важному и назидательному для нас событию, не только не смирились и не пообещались "заслужить гордость свою" по примеру пана Агея, но еще многие из нас позволяют себе дерзко мечтать о скорейшем восстановлении своих прежних прав и даже на деле стремятся к осуществлению этих мечтаний в жизни.

   Отдаваясь этим преступным и пагубным для себя мечтаниям, мы забываем, что в том же Евангелии, учением которого мы так легкомысленно пренебрегаем, высказано еще другое пророчество, а именно: "доколе не прейдет небо и земля, ни одна йота или ни одна черта не прейдет из закона, пока не исполнится все". (Ев. Матф. V, 18).

   И вот если второе это пророчество не менее выполнимо, чем первое, то не миновать разрушиться и тому новому "дому", который мы так самонадеянно собираемся воздвигнуть все на том же зыбком песке. И мы имеем уже не мало данных к тому, чтобы знать, что разрушение этого вторичного, предполагаемого

  

  

   нами сооружения будет еще более "великое", т. е. более бедственное для нас, нежели первого, ибо подобные разрушения с сопровождающими их все более и более возрастающими ужасами будут повторяться до тех пор, пока мы не смиримся и не покаемся по примеру пана Агея.

   Пора нам, наконец, понять и запомнить, что таков уж божеский закон, что поскольку человек не слушается своего разумного сознания, не внемлет ему непосредственно или через предостерегающие указания на него мудрых и праведных людей, подобных Христу или Льву Толстому, т. е. не идет к истине благороднейшим и кратчайшим путем, постольку он "не мытьем, так катаньем" вынужден бывает приходить к ней дальнейшим, окольным путем страданий, что мы и видим как из приведенной здесь притчи, так и из самой жизни, уже начавшей научать нас своим опытным методом.

   Таков неизменный и неизбежный для нас божеский закон, обеспечивающий нам выполнение освобождающей нас и дающей нам высшее благо истины.

  

  

   Мне пришлось раз слышать рассказ Петра Алексеевича Кропоткина о его посещении Общины Духоборов в Америке. С присущей Петру Алексеевичу художественностью, живостью и увлекательностью он описал устройство Общины Духоборов, их красивые поселения, рассказал о способах распределения между ними материальных благ, системе управления их Общины и разных особенностях их внутренней жизни. Всегда относясь с большим сочувствием к Духоборам, Петр Алексеевич в этот раз говорил о них с особенным восторгом. Все присутствовавшие были очарованы его сообщением о замечательной организации Духоборов и необычайных хозяйственных результатах, которых они достигли, и все напряженно слушали его, невольно недоумевая, почему Духоборам удалось создать столь блестящую коммуну, тогда как все остальные подобные попытки бывали неудачны. Один из слушателей и спросил:

   - Чем же, Петр Алексеевич, держится Община Духоборов? Как вы об'ясняете?

   - Да об'яснение здесь сложное, - неопределенно проговорил Петр Алексеевич.

   Оживление, с которым он перед этим говорил, вдруг исчезло с его лица.

   - Ведь состоит Община Духоборов из простых русских крестьян и все растет и развивается. Что же Духоборов об'единяет, что так крепко связывает? - спросил Петра Алексеевича тот же слушатель.

   - Да, - неопределенно произнес Петр Алексеевич.

   Все вопросительно на него смотрели, а он молчал, как будто не желая отвечать. Потом недовольным, почти сердитым голосом быстро сказал:

   - Держатся Духоборы религиозным давлением, - и Петр Алексеевич снова замолчал, видимо, больше не намереваясь говорить о Духоборах. На этом и прекратился разговор о них.

   Да, Петру Алексеевичу Кропоткину, считающему, что никакого "духа" нет, а существует только "материя" и доказывающему, что для установления самых прекрасных форм жизни все-таки необходимо применение насилия, неприятно было признать, что такая замечательная организация, как духоборческая, сложилась не благодаря насилию и не под влиянием материальной необходимости, а исключительно на основании религиозных стремлений Духоборов. Как честный и беспристрастный наблюдатель, он не мог этого не подтвердить. Сердито сказан-

  

  

   ное им слово: "религиозное давление" показывает, как он вообще отрицательно относится к религиозным проявлениям и приложению их к внешнему устройству жизни, но на самом деле определение, данное им религиозным верованиям Духоборов, нисколько не соответствует истинной причине прочности Духоборческой организации. В действительности, религия Духоборов совершенно не является давлением на них и не делает из них рабов. Добровольно соединившись в свою общину, они исповедуют самое свободное миросозерцание и никакие религиозные догмы и суеверия не угнетают их.

   Признание П. А. Кропоткиным того, что успех Общины Духоборов является следствием построения их жизни на религиозных началах, говорит во всяком случае не против религии, а за религию. Признание это лишний раз подтверждает тот наш взгляд, что истинная братская жизнь, а отсюда настоящее коммунальное устройство и возможность истинного общего производства и общего потребления осуществимы только при духовном возрождении людей и религиозном об'единении.

   В. И. Ленин в газете "Коммунистический Субботник" от 11 Апр. 1920 г. дает такое определение коммунистического труда:

   "Коммунистический труд в более узком и строгом смысле слова есть бесплатный труд на пользу общества, труд, производимый не для отбытия определенной повинности, не для получения права на известные продукты, не по заранее установленным и узаконенным нормам, а труд добровольный, труд вне нормы, труд, даваемый без расчета на вознаграждение, без условия о вознаграждении, труд по привычке трудиться на общую пользу и по сознательному (перешедшему в привычку) отношению к необходимости труда на общую пользу, труд, как потребность здорового организма".

   Нельзя ничего возразить против этого определения коммунистического труда, даваемого Лениным. Самая счастливая, разумная, радостная жизнь установилась бы между людьми, если-бы у них было такое понимание труда, о котором говорит Ленин. Но как сделать, чтобы такое понимание явилось у людей? Смогут-ли они так трудиться и заботиться друг о друге, покуда еще не сделаются достаточно близкими и любящими друг друга по своим внутренним отношениям, покуда не почувствуют общей духовной связи между собою? Отдельные личности, может быть, и смогут проникнуться таким отношением к труду, не определяя истинной сущности своей духовной связи с людьми, а лишь поддаваясь влиянию своих непосредственных чувств. Но ведь даже у этих отдельных личностей всегда может наступить момент, когда они почувствуют неудовлетворение от своего самоотверженного безкорыстного труда, именно вследствие того, что они разумом своим не признали необходимости духовной основы жизни и связи с людьми. Всегда может возникнуть вопрос: "Зачем мне отдавать свои силы, способности, не щадить себя, бескорыстно жертвовать собою для других, если жизнь, как моя, так и всех людей, ограничена материальным животным существованием?" Для того же, чтобы то отношение к труду, о котором говорит Ленин, явилось у большинства, тем более нужна совершенно ясная, определенная разумная, сознательная основа, на которой это отношение могло бы быть построено и прочно устоять при всех трудностях и осложнениях. Такой основой, дающей твердую уверенность в том, что все люди равны, братья, а потому каждый из них ни свои силы, ни способности не должен и не может признавать своими, а все лучшее, что в нем и у него есть, должен отдавать на общую пользу, - такой единственно незыблемой основой являлась и является только одна истинная, чистая религия. В той мере, в какой стоят Духоборы на ней, и развивается их Община. Только это создало ее, придало ей силу и содействовало ее развитию. Из множества коммунистических организаций, только она одна существует 150 лет и достигла такого необыкновенного расцвета, какого не могла достигнуть ни одна коммунистическая организация, именно вследствие того, что только ей

  

  

   одной было присуще в самой высокой степени свободное духовное сознание и религиозная связь соединившихся в ней людей.

   Поэтому понятно, почему Община Духоборов является такою, что никакой другой не было и пока нет для сравнения с ней. Понятно, почему Кропоткин, несмотря на свою насильственную теорию и отрицание религии, не может без восхищения отзываться о Духоборческой Общине.

   Понятно, почему когда бывает необходимо привести в доказательство того, что истинная коммунальная жизнь возможна, правильна и радостна, приходится волей-неволей даже тем, кто не хотел бы этого, обращаться к единственно испытанному убедительному примеру - жизни Духоборов. В подтверждение того, что на Духоборов приходится ссылаться даже тем, кто является противником их религиозных основ жизни, укажу на брошюру Е. А. Преображенского "О крестьянских коммунах", изданной от имени Российской Коммунистической Партии (большевиков)". (Москва, К-во "Коммунист", 1918 г.).

   Происходит разговор между большевиком и коммунистом о возможности и преимуществах жизни коммуной. Крестьянин начинает разговор обращением к большевику:

   - Много разговоров теперь идет насчет деревенских коммун. Об'ясни нам, что это за коммуны такие и какая от них может быть выгода крестьянству?

   Большевик целым рядом рассуждений излагает сущность коммунальной жизни и доказывает выгоды совместного труда.

   Слова большевика убеждают крестьянина. Но все-таки ему недостаточно слов, он хочет знать, пробовал-ли кто-либо жить так, как говорит большевик, и заявляет:

   - Но все-таки слова и есть слова, в них силы нет. Пример бы нашим мужикам рассказать, что были-де коммуны и сейчас есть, и дело идет хорошо...

   Желание крестьянина только на руку большевику. Он сейчас же отвечает:

   - Примеры можно найти, если хочешь.

   И, казалось бы, он приведет множество примеров социалистических опытов коммунальной жизни, как социалист и материалист, он должен был бы привести примеры именно из своей области. Если бы он доказал, что при том материалистическом мировоззрении, которое он исповедует, возможно достижение коммунальной жизни, то он в своих рассуждениях был бы неопровержим. Но, как известно, сделать этого он не мог бы. Необходимого для этого примера нет. А потому он обращается к примеру Духоборов и этим доказывает как раз обратное тому, что лежит в основе его мировоззрения; указывая на опыт Духоборов он подтверждает, что действительная коммунальная жизнь возможна лишь при духовном соединении людей и признании ими религиозной связи между собою. Он вдруг спрашивает крестьянина:

   - Ты знаешь, кто такие духоборы... Так вот ты и расскажи своим в деревне про этих самых духоборов. Прежде всего то не забудь, что это не знатные иностранцы какие-нибудь, а наши же Тамбовские, Воронежские и Полтавские мужички. Пока было можно, жили они в России на юге и на Кавказе. Имели свое общественное хозяйство, потому что по их вере все должно быть у людей общее. Когда правительство царское слишком сильно стало их преследовать, переехали они в Канаду, в Северную Америку. Там они поселились своими коммунами, завели хозяйство, и теперь есть такие коммуны, которые не знают, куда добро девать. Скота - излишки, хлеба десятки тысяч пудов. Накоплять деньги по их учению не полагается. Вот и страдает кто другой от недостатков, а наши духоборы от излишков. А заметь, никто у них своего собственного не имеет. Все считается общественным и все участвуют в артельной запашке на товарищеских началах...

   Никакого другого примера большевик крестьянину не привел. Все, что он говорил крестьянину о Духоборах, совершенно правильно, но, по моему убеждению, было бы еще правильнее, если-бы он сделал из этого тот

  

  

   неизбежный вывод, к которому неминуемо приводит пример Духоборов, а именно тот, что истинное братство и действительное благо, не только духовное, но и материальное, возможны только при религиозном сознании и внутреннем об'единении. Это - необходимейшее условие для успешности совместного труда и коммунального устройства жизни. И потому кто искренно желает новых форм жизни, тот прежде всего будет стремиться к достижению этого условия.

  

  

   В истории русского сектантства и старообрядчества известно не мало случаев, когда под влиянием гонений за веру сотни и тысячи людей вынуждены были бросать Россию и пытаться поселиться за границей.

   Одна из таких попыток - переселение духоборцев в Канаду, совершившееся при поддержке Л. Н. Толстого и его друзей - довольно полно освещена в печати. Но другие случаи переселения сектантов мало освещались в литературе и проходили почти незамеченными. В частности, почти не обратило на себя внимание начавшееся еще в 1911 году и длившееся вплоть до войны переселение сектантов новоизраильтян, которые решили уехать в Южную Америку и нашли там несколько тысяч плодородной, но совершенно необработанной земли по течению реки Рио-Негро в республике Урагвай. Мне пришлось довольно близко соприкасаться с новоизраильтянами Рязанской и Калужской губернии в то время, когда они уезжали в Урагвай, и собранные мною тогда материалы, а также письма, полученные из Южной Америки, были использованы мною в статье "Переселение новоизраильтян", к которой я и отсылаю тех, кто желал бы получить более подробные сведения об этом движении*). В этой же заметке я хотел бы только поделиться некоторыми сведениями, взятыми мною из писем, полученных из Урагвая еще в 1917 году перед октябрьской революцией, после которой прекратились всякие сношения с Америкой, но привезенными в Москву лишь в марте 1920 г. Выдержкам из этих писем, которые приводятся ниже, я позволю себе предпослать несколько пояснительных замечаний.

  

  

   Новоизраильтяне решили переселиться из России под влиянием двух причин. Несмотря на то, что после 1905 года они стали пользоваться некоторой свободой вероисповедания, все же у них были основания опасаться за свое положение. Местами власти мешали им устраивать молитвенные собрания и делали попытки привлекать наиболее деятельных новоизраильтян к ответственности за "совращение" православных. Миссионеры доказывали, что Новый Израиль должен быть отнесен к числу вредных сект и что администрация сделала ошибку, когда после 1905 года зарегистрировала новоизраильтян, внеся их общину в число тех, за которыми признавалось право на открытое существование. Духовный вождь и руководитель новоизраильтян В. С. Лубков подвергался преследованиям со стороны властей, и новоизраильтяне опасались, что он может быть арестован. Правда, все эти гонения были незначительны по сравнению с тем, что приходилось переживать новоизраильтянам до 1905 года, когда власти причисляли их к так называемым "хлыстам" и жестоко преследовали. Однако, В. С. Лубкову и некоторым видным новоизраильтянам пришла мысль попытаться, по примеру духоборцев, переселить своих последователей за-границу, и наиболее ревностные новоизраильтяне, готовые по слову своего вождя итти на любые страдания, согласились разрушить весь свой хозяйственный уклад и двинуться в далекую сторону, о которой они имели самое смутное понятие.

   ----------

   *) Ежемесячный журнал, издаваемый В. С. Миролюбивым, 1916 год. N N 2, 3.

  

  

   Второй причиной, вызвавшей переселение, было давнишнее желание новоизраильтян, разбросанных по разным губерниям России, собраться вместе, соединиться в одном или в нескольких близ лежащих селах, чтобы полнее удовлетворять жажду духовного общения и построить свою жизнь так, как они найдут нужным, чего нельзя было сделать, живя отдельными кучками среди "мирских" людей. В частности многие из них подчеркивали, что такое совместное поселение окажет хорошее воспитательное влияние на детей, которые не будут видеть дурных примеров, никогда не услышат брани, не увидят пьяных и выростут сильными и крепкими духовно людьми.

   В. С. Лубков, задумав организовать переселение новоизраильтян, уехал на поиски подходящей земли в Америку, взяв с собой одного из своих ближайших последователей С. М. Мишина. Результаты поездки не удовлетворили С. М. Мишина, он пришел к выводу, что устраивать переселение не следует, и вернулся в Россию, а В. С. Лубков со свойственной ему настойчивостью продолжал поиски, из Северной Америки поехал в Южную и, в конце концов, выбрав землю в Урагвае, написал своим последователям, чтобы они готовились к переселению. Но в виду того, что денег на переезд всей общины в целом не было и условия поездки были трудные, В. С. Лубков предложил в первую очередь ехать, с одной стороны, молодым и здоровым людям, которые смогут поставить хозяйство колонии, с другой стороны - наиболее состоятельным новоизраильтянам, которые, ликвидировав своё имущество в России, могли бы привести с собою крупные средства, столь необходимые при устройстве на новом месте. Предполагалось, что остальные поедут потом, после того, как колония окрепнет в материальном отношении. Немедленно после получения письма В. С. Лубкова наиболее ревностные новоизраильтяне стали продавать все, что они имели, и уезжать в Южную Америку, при чем ехали они по большей части группами в несколько семейств каждая. При этом следует заметить, что новоизраильтяне, как и большинство сектантов, в массе люди зажиточные и, распродавая свое имущество, они рисковали своим хозяйственным благополучием. Всего до середины 1914 году переехало 2.000 душ, но, если бы не начавшаяся война, число это было бы значительно больше, т. к. многие собирались ехать, сняв урожай 1914 года. Переехавшие в Урагвай новоизраильтяне попали вначале в довольно тяжелые условия. С одной стороны земля - плодородная, но никогда раньше непаханная степь - с трудом поддавалась обработке. С другой стороны, новоизраильтяне вынуждены были очень много задолжать правительству Урагвая, которое давало им в кредит часть земли, семян и инвентаря. Наконец, и внутри самой общины не все обстояло благополучно: многие, переселяясь в Америку, мечтали, что им удастся создать общину, построенную исключительно на началах любви и правды, своего рода Царство Божие на земле. А между тем, по мнению некоторых новоизраильтян, влиятельные и богатые устроились лучше, чем другие, и скоро среди переехавших в Урагвай образовалась группа недовольных и кое-кто из уехавших вернулся обратно. Большинство, однако, решило преодолеть все затруднения и, зная этих сильных духом людей, можно было сказать заранее, что они не отступят ни перед какими препятствиями и добьются своего. Полученные теперь письма, хотя и не дают возможности вполне представить себе многие стороны внутренней жизни общины, однако, показывают, что новоизраильтяне сумели справиться с хозяйственными затруднениями, и в этом отношении их община вполне окрепла, несмотря на тяжелые условия, в которых приходилось начинать жизнь в чужой стране.

   Оба письма, выдержки из которых приводятся ниже, написаны В. С. Лубковым. Одно из них, помеченное 10 марта 1917 г. и адресованное воронежским новоизраильтянам; мне пришлось видеть в копии, другое от 29 июня 1917 года, адресованное рязанским новоизраильтянам, было доставлено мне в подлиннике. В обоих письмах В. С. Лубков убеждает своих оставшихся в России последователей твердо хранить свою веру, не сомневаться в правильности того пу-

  

  

   ти, по которому они идут, не слушаться маловерных и помнить то, чему он учил их в то время, когда был в России.

   Вместе с тем он сообщает некоторые сведения о жизни переселившихся а Урагвай новоизраильтян.

   ,Мы все здесь живы, - пишет В. С. Лубков своим воронежским последователям, - все хорошо пошли по новому, обмылись все. Есть у нас хлеба, скота масса, много разной птицы, простор степей, вечное лето, способствующее быстрому размножению скота и птицы. Более пятисот коров, четыреста подтелков (быков и телят), 600 мулов, 430 лошадей, масса машин. На 200 домов имеем 100 плугов, одни работают сами, а многие - по двое, у кого нет детей больших - два хозяина*) одним плугом. Две молотилки паровых по десять сил, 24 сноповязалки, 20 крылаток, 3 пресса паровых - прессуем люцерну - сено и пшеничную солому. Намолотили 15.000 мешков пшеницы (10.000 ханег по 100 кил, т. е. 6 пудов каждая). Продали за 6¥ пез за 100 кил, на русские деньги - 13 рублей, всего на 65.000 пез**). Заплатили долг и аренду за муку и еще купили 3.000 мешков на год. Сейчас дела лучше пошли - оставили семян - 2.500 мешков пшеницы и 700 мешков овса. Земли спахали - под посев приготовлено 3.000 десятин земли, сеять будем пшеницу и овес...

   "Итак, об нас не горьтесь - у нас хорошо. По окончании войны, может быть, свободней будет видеться. Пошлю вам гостей с благой вестью... У нас на днях будет праздник - открытие кооператива большого. Магазин снаряжен на общественные средства, в управление уже избраны семь человек - будем продавать и накупать все продукты колонистов и продавать товар по дешевой цене".

   В другом месте своего письма В. С. Лубков говорит вскользь и о духовной жизни переселившихся в Урагвай новоизраильтян: - "Все люди живут на славу жизни Христовой. Собрания два раза в неделю, после проповедуем слово жизни совершенства".

   В другом письме, к рязанским новоизраильтянам, В. С. Лубков сообщает о жизни колонии почти такие же сведения: "Все мы живы, невредимы, около 2.000 душ нас, все мы хорошо устроились тут. Пока временно собираемся 2 раза в неделю. Собрания большие, тысячные, много проповеди, стихов новых и хорошо живем в любви и в мире. Хотя много вернулись обратно, некоторые невыдержали испытание, отпали, лишились благодати, но это неизбежно". Далее В. С. Лубков пишет, что, как только окончится война, он пошлет в Россию нескольких новоизраильтян Урагвая с подробными вестями, а затем, если в России утвердится свобода и восстановится нормальная жизнь, то можно будет поставить вопрос и об обратном переселении на родину всей Урагвайской колонии. "Если свобода утвердится в России - пишет В. С. Лубков - "то, быть может, и мы переселимся все туда на родину. Ведь мы ушли благодаря гнету, а, если будет свобода совести, то можно будет жить среди своих народов, которые говорят одним с нами языком".

   Письма В. С. Лубкова не дают полной картины жизни новоизраильтян в Урагвае и до получения более разносторонних сведений следует воздержаться от окончательного суждения о жизни новоизраильской колонии.

   Но уже сейчас можно сказать, что эта небольшая община русских крестьян, очутившихся буквально на другом конце света, лишенных связи с родиной, не знавших языка той страны, в которую они попали, оказалась крепкой и жизне-

  

   *) Слово "хозяин" не совсем вяжется с первоначальными намерениями новоизраильтян вести хозяйство только общественным путем. Возможно, что им не удалось вполне провести общинное начало, и вместе с новыми формами жизни у них уживаются и некоторые старые. Однако, сведения об устройстве колонии новоизраильтян, дошедшие до России, настолько отрывочны и скудны, что трудно составить себе определенное представление об этой стороне жизни новоизраильтян.

   **) Пеза по расчету стоила около 2 рублей. Следовательно, в 1917 году новозираильтяне собрали 60.000 пудов пшеницы на сумму 130.000 рублей по довоенным ценам.

  

  

   способной. История переселения новоизраильтян лишний раз показывает, как воодушевление и твердая готовность итти до конца увеличивают силы людей и помогают им преодолевать самые большие препятствия.

   М. Муратов.

  

  

  

   Рассказ А. И. Кудрина, ныне умершего, записан был В. Ф. Булгаковым в дер. Телятенки (за 3 в. от Ясной Поляны) в сентябре 1910 года, когда Кудрин, освободившись от заключения в арестантских ротах, приезжал повидаться ко Л. Н-чу. К сожалению, Л. Н. как раз в это время отсутствовал в Ясной Поляне, уехав к своей дочери Т. Л. Сухотиной в имение Кочеты. Зная, что Л. Н., переписывавшийся с Кудриным и заочно очень любивший его, будет огорчен, что ему не пришлось повидаться с этим стойким и убежденным человеком, В. Ф. Булгаков попросил Кудрина подробно рассказать историю его отказа, записал эту историю с сохранением особенностей безыскусственного народного языка Кудрина и послал ее по почте Л. Н-чу в Кочеты (вместе со своей статьей по другому вопросу).

   Толстой тотчас откликнулся на эту посылку. В письме от 20 сентября 1910 г. он писал В. Ф. Булгакову: "Спасибо вам, милый В. Ф., за письмо и присылку статейки (я как будто знал ее), и за рассказ Кудрина. И прекрасно вы его записали. И рассказ очень хорош. Я читал его здесь вслух. Он производит сильное впечатление".

   Тогда же Л. Н. писал проживающему в Ницце (Франция) русскому исследователю философии П. П. Николаеву: "С той же почтой, с которой получил ваше письмо, получил замечательно интересный рассказ некоего Кудрина, который за отказ от воинской повинности отбыл арестантские роты и вот рассказывает все им пережитое. Рассказ этот пошлю вам, если есть "опия его у моего друга Черткова".

   Л. Н. исполнил свое обещание и, действительно послал рассказ Кудрина П. П. Николаеву. Николаев же перевел рассказ на французский язык и в 1913 году напечатал его в Женеве отдельной брошюрой, под названием: "RИcit d'AndrИ Ivanovitch Koudrine sur son refus du service militaire, rapportИ d'aprХs ses propres paroles".

   Исключительное внимание Л. Н-ча к рассказу Кудрина выразилось еще в том, что когда в октябре 1910 г. приехал в Ясную Поляну председатель "Общества Мира" кн. П. Д. Долгоруков, Л. Н. вручил и ему копию рассказа с тем, чтобы Долгоруков "использовал его в О-ве Мира". По свидетельству Долгорукова, "рассказ поразил Льва Николаевича своей простотой, искренностью и убежденностью". Долгоруков отказался от мысли использовать рассказ для Общества Мира, "так как антимилитаризм не входит в задачи Общества" (таково было своеобразное понимание нашей либеральной интеллигенцией задач Общества Мира), но, тем не менее, он решил, что рассказ "подлежит опубликованию, благодаря горячему сочувственному отзыву о нем Л. Н. Толстого незадолго до его смерти". В виду этого Долгоруков издал рассказ Кудрина на русском языке в Берлине. ("Что Андрей Иванович Кудрин рассказал Толстому". С предисловием князя П. Д. Долгорукова. Berlin. I. Ladyschnikow Verlag).

   В России рассказ, столь понравившийся Л. Н. Толстому, никогда и нигде не был опубликован. Мы печатаем его полностью, без всяких изменений или сокращений, каких рассказ, к сожалению, не избег даже в обоих заграничных изданиях, как русском, так и французском. Ред.

  

   Родился я в Самарской губернии, Бузулукского уезда, в селе Патровке, в 1884 г. Отец был крестьянин, жил средне, ни бедно - ни богато. Семья была душ из 12 - из 13. Отец мой - молоканин, и до женитьбы, на 18-ом году, я был с ним одних мыслей. После женитьбы я стал вникать в книгу Священного Писания - Библию, Евангелие. До женитьбы я читал, но легко к этому относился, после женитьбы я стал относиться серьезнее, конечно. Вникая в книги Библию и Евангелие и читая все это и разбираясь более подробно, мои взгляды стали разделяться со взглядами отца. Особенно я стал разделяться со взглядами отца в обрядовой части.

   Вскоре после этого я познакомился с Добролюбовым*). Он шел из Орен-

  

   ----------

   *) Основатель своеобразной религиозно-мистической секты в народе, вышедший из интеллигентной, литературной среды. Ред.

  

  

   бургской губ., как странник, и зашел к нам по пути: он слышал, что здесь хутор, на котором живут молокане. В то время, когда он зашел к нам, то его приняли очень хорошо, очень дружелюбно, все наши хуторяне. О нем мы ничего не слыхали и приняли как незнакомого. И он производил очень сильное впечатление. Он много читал - по Библии, по Евангелию, об'яснял очень много. После всего этого в душе моей что-то зародилось, и я более стал вдумываться в религиозные вопросы и более стал читать, с искренним разбором во всем. Но признаков разделения с отцом я еще никаких не имел. Добролюбов в то время много говорил относительно воинской повинности, - конечно в отрицательном смысле. Против богатства он много говорил, против всех обрядностей. Главное, он старался об'яснить так, что написано в Евангелии: Бог есть дух и поклоняющиеся ему поклоняются в духе и истине. И вообще он много об'яснял о внутренних озарениях. Такое об'яснение, конечно, на меня сильно повлияло. После того Добролюбов ушел и не был приблизительно так с год. А потом снова заявился к нам. Вот когда он пришел снова к нам, тут мы уже, как сказать, соединились в более тесный союз с ним. Кроме меня там было много таких же друзей и братьев - примкнувших к нашему союзу, так что между нами образовалось нечто в роде маленький кружек единомышленников.

   Главная цель наших братьев - это было искать Бога в сердце своем. Между нами были, конечно, беседы, рассуждения по разным вопросам, как, напр., воинская повинность. И вот на одном из таких собраний у нас было решено не участвовать, вообще, в военном учении. Такое решение у нас было в 1905 году. После этого у меня уже сложилось прямое и ясное желание отказаться от воинской повинности. Кроме меня и со мною же вместе должен был отказаться Савелий Шнякин.

   Осенью в 1905 году получили мы повестки явиться в воинское присутствие, на сборный пункт. В воинское присутствие я немного запоздал. Без меня была сделана перекличка, и все призывавшиеся были разбиты по волостям. Волостные же писарь и старшина знали, что я намерен был отказаться, и, наверное, они сказали об этом начальству, и без меня был вынут мой жребий. Вскоре после этого мы с Савелием Шнякиным заявляемся. Когда зашли мы в приемную, нас встретил жандарм или городовой, который следил, чтобы призывавшиеся раздевались и становились в ряд для приемов. Я сказал, что я Кудрин и намерен отказаться от воинской повинности, а потому не буду раздеваться. Он сообщил дальше по начальству. Начальство приказало ввести меня одетым в приемную залу. Вместе со мной завели и С. Шнякина. Он тоже заявил, что он отказывается от воинской повинности. Страха тогда у нас никакого не было. Мы шли очень бодро и даже испытывали такое особенное настроение, бодрое, горячее. Когда нас завели в приемную залу, то волостные сообщили, что Кудрин явился. А Шнякин был не одной со мной волости, и потому власти не обращались к нему, а больше имели со мной дело.

   В это время они прием приостановили, и в зале водворилась тишина. Приемное начальство в это время между собой разговаривало тихо: один с другим сойдутся и переговариваются тихо, как поступить и что. Такие переговоры между ними были - ну, минут так 15, что-либо, сказать приблизительно. Потом все сели по местам, и один из них вызвал Кудрина. И предложил мне вопрос, почему я запоздал и не явился во время. Я ответил, что ехал сюда с целью отказаться от воинской повинности, а потому и не торопился явиться непременно во время. Он спросил меня, почему я хочу отказаться от воинской повинности. Я ему ответил, что я верю в слова пророка Исайи, который сказал, что настанет время, когда люди перекуют свои мечи на орала и копья на серпы, и не поднимет народ на народ меча и не будут более учиться воевать. "Время это настало, с открытием Иисусом учения о Боге. Иисус сказал, что в законе написано: люби ближняго твоего и ненавидь врага, а я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте ненавидящих вас и молитесь за обижающих

  

  

   вас, и гонящих вас. То же самое было и в действиях Иисуса, когда пришли его брать и Петр, обнажив меч, хотел защитить его, которым он отсек ухо рабу первосвященника. Иисус сказал Петру: вложи меч в ножны его, ибо все, взявшие меч, от меча погибнут. То же самое нам подсказывает совесть, - совесть и разум: что убивать человека несвойственно, потому, что человек есть образ и подобие Божие". После этого встал воинский начальник и подошел ко мне. Он говорит: ты знаешь, что тебе за это будет? тебя за это повесят. Я ему ответил, что это дело не мое. Мое дело - любить ближних и исполнять учение Христа. Еще он задал мне такой вопрос: если к моему имению придут воры и похитят что-нибудь, что я могу сделать с ними? Я ему сказал, что если я захвачу его на месте преступления, то, конечно, дам ему выговор, что так делать нехорошо, безнравственно, что нужно трудиться и зарабатывать хлеб своим собственным трудом. Но потом посмотрю, что он взял, и если увижу, что он действительно нуждается, то могу ему в этом помочь, насколько имею возможность.

   После такого ответа он мне ничего не сказал. Ну, больше у нас никаких даже об'яснений не было. Начальство после этого переговаривалось между собой, и сказали нам, что мы можем итти, а наше дело будет передано следователю и будет разбираться законным путем. С. Шнякин, тоже самое, хотел что-то высказать, но ему настояще не дали говорить, сказали, что можете итти. И таким образом мы были отпущены опять домой.

   После этого, 21 февраля, С. Шнякин получил повестку - явиться в уездное воинское присутствие. Там его стали снова принимать, и о первом отказе не было и речи. Шнякин снова повторил свой отказ. Несмотря на его отказ, его силою приняли и отправили в полк. 21 марта получил и я повестку - тоже явиться в воинское присутствие. Но в это время как раз было вскрытие рек, и путь испортился, так, что я не мог ехать и пошел в волостное правление и заявил об этом, что я не поеду, потому что ехать невозможно. В волостном правлении мне сказали, что обещаюсь-ли я явиться к 21 апреля? Я сказал, что поеду. И так, значит, до 16 апреля я был дома, а потом, вместе с родителями и с женой, поехали в город. Родители понимали, что я делаю хорошо, но имели ко мне большую жалость. А жена даже желала этого, и вообще была со мной одних убеждений. Она была крестьянка одной со мной деревни, тоже из молокан, и по православному обряду мы с ней не были венчаны.

   21 апреля я явился в воинское присутствие. Там мне предложили раздеться, чтобы меня осмотрел врач. Я сказал, что осматривать меня нечего, я совершенно здоров, а в солдаты я не пойду и оружия не возьму в руки. Воинский начальник стал на меня кричать, чтобы я разделся, и отдал распоряжение, чтобы пришли солдаты и меня раздели. Тогда ко мне подошел врач и стал уговаривать, потому что все равно придут солдаты и разденут. После некоторого разговора с врачем я согласился раздеться, и перед этим сказал такие слова: что я раздеваюсь, но заранее говорю, что для отбытия воинской повинности я не способен ни телом, ни душой. И разделся. Врач осмотрел меня и нашел годным, и сказали мне, что я пойду на службу. После всего этого воинский начальник сказал мне, буду-ли я принимать присягу. Я категорически отказался. Назначили двух солдат и отправили меня в полк, тут-же, в уездном городе Бузулуке. В этом полку я был под надзором одни сутки. Однажды воинский начальник вызвал меня в свою комнату и говорит: - Кудрин, ты отказываешься от службы. И вот я хочу предложить тебе один вопрос: может быть ты согласишься служить в нестроевой роте? Я сказал, что это все равно: нестроевая рота помогает строевой и совершает одно преступление - убийства, в котором, сообразно моим религиозным убеждениям, я не могу участвовать. Он мне сказал: - Если так, то я назначу тебя в самый боевой полк. И назначил меня, кажется - в 131-й, в Пензенский полк. Полк этот еще не прибыл с Дальнего Востока, и я временно был прикомандирован к Кротоягскому полку, который

  

  

   стоял в гор. Туле. И туда же меня и отправили, под конвоем с одним солдатом.

   В Бузулуке, когда мы уезжали, офицер предложил мне взять кормовые деньги, по 20 коп. в сутки. Но я отказался и сказал: - Я ничего не хочу от вас принимат