Чернышевский Николай Гаврилович - М. Т. Пинаев. Н. Г. Чернышевский - романист и "новые люди" в литер..., Страница 2 - Книги

й. Без них литературное новаторство Чернышевского-романиста будет выглядеть неубедительно. Однако генетический подход подчас отодвигал на второй план выяснение природы качественно новых сюжетных ситуаций "Что делать?", а чрезмерное "анатомирование" произведения на ряд "замкнутых", "вставных" сюжетов едва ли помогало выявить его сюжетно-композиционную цельность и монолитность. По-видимому, целесообразнее вести речь не о "замкнутых" сюжетах и "сдвоенных" центрах, а о новых и взаимосвязанных сюжетных ситуациях, интегрированных в единой художественной структуре романа.

В ней имеется сквозная, проходящая через все произведение история формирования молодого поколения строителей новой жизни, захватывающая ее социальные, этико-философские и нравственно-психологические аспекты. В повествовании о жизни Веры Павловны естественно и логично (иногда даже вопреки традиционным представлениям о главных, второстепенных и "вставных" персонажах) вписаны рассказы о Дмитрии Лопухове и Александре Кирсанове, Кате Полозовой и Насте Крюковой, Рахметове и спасенной им молодой вдове, "даме в трауре" и "мужчине лет тридцати", появившемся в главе "Перемена декорации". И это произошло потому, что повествование о становлении и судьбе новой женщины вобрало в себя не только интимно-любовные переживания героини, но и весь процесс приобщения ее к великому делу перестройки социальных, семейно-юридических и морально-этических устоев общества. Мечта о личном счастье естественно переросла в социалистическую мечту о счастье всех людей.

Структурное единство "Что делать?" осуществляется в первую очередь в субъектной форме проявления авторской позиции, когда в роман вводится образ автора-повествователя. Широкий спектр интонационно-стилистических средств рассказчика, включающий добродушие и откровенность, мистификацию и дерзость, иронию и насмешку, сарказм и презрение, дает основание говорить о намерении Чернышевского создать в этом образе впечатление литературной маски, призванной осуществить авторское воздействие на разнородных читателей книги: "благородной" читательницы (друга), "проницательного" читателя (врага) и той "доброй" читательской "публики", еще "неразборчивой и недогадливой", которую романисту предстоит привлечь на свою сторону. Кажущиеся на первый взгляд "ножницы" между подлинным автором и рассказчиком, не имеющим "ни тени художественного таланта" (третий раздел "Предисловия"), в ходе дальнейшего повествования становятся менее заметными. Примечательно, что такая многозначная стилистическая манера, при которой серьезное пересыпалось шуткой и иронией, была характерна вообще для Чернышевского, любившего даже в бытовой обстановке мистифицировать собеседника.

Чернышевский и в других произведениях, написанных в Петропавловской крепости, стремится создать впечатление объективности повествования путем введения в него рассказчика с либеральной ориентацией ("Алферьев") или даже нескольких повествователей ("Повести в повести"). Такая манера будет характерной и для некоторых произведений о "новых людях" других авторов (И. Кущевский, "Николай Негорев, или Благополучный россиянин"; А. Осипович-Новодворский, "Эпизод из жизни ни павы, ни вороны", 1877). Однако в "Что делать?" функции консервативного собеседника переданы "проницательному читателю", олицетворяющему реакционное начало и в политическом, и в морально-этическом, и в эстетическом планах. По отношению к нему рассказчик выступает антагонистом и непримиримым полемистом. Композиционно они крепко "привязаны друг к другу" (XI, 263).

Призыв посвятить себя революции, прославление революционера - "двигателя двигателей" общественного прогресса, социально-экономическое обоснование поведения и характера людей, пропаганда материализма и социализма, борьба за женское равноправие, утверждение новых морально-этических норм поведения людей - вот далеко не полный комплекс социально-политических и философско-нравственных проблем, волновавших автора-рассказчика в беседах с читателем, у которого еще так много "сумбура и чепухи в голове". Оформленное в лирических отступлениях, беседах и полемике с "проницательным читателем" авторское "вмешательство" становится структурно-организующим фактором повествования. И здесь сам же автор-рассказчик обосновывает "главные требования художественности", новые принципы сюжетосложения, "без всяких уловок", "таинственности", "эффектности" и "прикрас". Перед читателями открывается творческая лаборатория романиста, когда в отступлениях рассказчика он знакомится с новыми принципами материалистической эстетики, лежащими в основе романа, с размышлениями о соотношении художественного вымысла и жизненного материала, о разных концепциях сюжета и композиции, об устаревших дефинициях главных и второстепенных персонажей и т. д. Так в присутствии читателя формировалась новая поэтика, оригинальная художественная структура социально-философского романа.

Рассмотрим, как осуществляются другие формы жанрового структурного единства в романе "Что делать?".

С сюжетно-композиционной стороны все встречи героини с другими персонажами (в том числе с Рахметовым и "дамой в трауре") взаимосвязаны и входят в сквозной событийный сюжет, в котором "личное" и идеологическое находятся в нерасторжимом художественном единстве. Чтобы убедиться в этом, необходимо отрешиться от устаревшей и уводящей от истины привычки рассматривать "сны" Веры Павловны в качестве внесюжетных "вставок" и "эпизодов", необходимых лишь для маскировки опасных революционных и социалистических идей.

"Сны" Веры Павловны представляют необычно смелую художественную интерпретацию событийного сюжета на узловых, переломных этапах духовной жизни героини и осуществляются в двух разновидностях. В одном случае это художественно-символические картины, утверждающие типологическое единство и взаимосвязь личного освобождения героини и освобождения вообще всех девушек из "подвала" ("Первый сон Верочки"), женской эмансипации и социального обновления всего человечества ("Четвертый сон Веры Павловны"); в другом - ретроспективное и предельно "спрессованное" изложение событий, повлиявших на мировосприятие и психологию героини и предопределивших новые сюжетные повороты. Именно через "Второй сон Веры Павловны" читатель узнает о спорах в лопуховском кружке по поводу естественнонаучных трудов немецкого химика Либиха (о разных условиях произрастания пшеничного колоса, о значении дренажных работ), философских дискуссий о реальных и фантастических желаниях людей, о законах исторического прогресса и гражданской войне в Америке. В домашнем молодежном "университете" Вера Павловна, усвоив мысль о том, что "жизнь имеет главным своим элементом труд", приняла решение организовать трудовое товарищество нового типа.

Обе разновидности художественно убедительны и оригинальны потому, что здесь использованы психологические впечатления людей, находящихся в состоянии сновидения (отражение реальных событий, разговоров и впечатлений в фантастических гротескных образах или в наслаивающихся друг на друга картинах, причудливо смещающих временные и пространственные границы реальных "первоисточников"). Естественными в комплексе сновидений героини выглядят символические образы "Невесты своих женихов", впервые возникшей как смелая художественная аллегория революции в разговоре Лопухова с Верой Павловной во время кадрили (IV раздел первой главы), и ее младшей сестры - "Светлой красавицы", олицетворяющей Любовь-Равноправность ("Третий сон Веры Павловны", первая часть ее "Четвертого сна"). Примечательно, что как раз в этих вершинных сюжетных моментах особенно наглядно проявилось структурное единство романа, взаимосвязь личного и общественного, любви и революционной деятельности.

Таким образом, повествование о первом и втором замужестве Веры Павловны, о любви и счастье молодой женщины идет синхронно с историей ее духовного развития, увенчавшегося организацией трудовой коммуны и ее руководством и признанием святости революционного подвига. "Забудь, что я тебе говорила, Саша, слушай ее!" (XI, 335) -взволнованно шепчет она мужу, потрясенная судьбой "дамы в трауре" и ее пламенными призывами:

Мой милый, смелее

Вверяйся ты року!

А еще раньше ей даст урок человечности, нравственной стойкости и верности социальным идеалам Рахметов (см. XI, 210- 223), ставший с того памятного визита к ней неожиданно для читателя, но естественно для автора и его героини центральным персонажем романа.

Так создавалась книга Чернышевского о любви, социализме и революции.

Привлекая традиционные сюжетные ситуации, контаминируя и переосмысливая их, автор "Что делать?" в своих художественных решениях по сути дела закладывал основы нового сюжетно-композиционного построения, которое впоследствии будет использоваться в других произведениях о "новых людях". Сюда относится принципиально новый вариант решения ситуации героя на "rendez-vous", которая у предшественников Чернышевского (например, у Тургенева) трактовалась как неосуществимая возможность вдумчивой и ищущей девушки обрести свое счастье благодаря встрече с человеком возвышенных стремлений.

Чернышевский оптимистически смотрел на возможность идеологического "новообращения" женщины под влиянием человека с необычными для людей ее круга понятиями и воззрениями. В сфере такого духовного возрождения оказались даже женщины из привилегированных кругов общества (Катерина Васильевна Полозова, спасенная Рахметовым молодая вдова). Но основной резерв в пополнении рядов "новых людей" автор несомненно видел в женской демократической среде, предусматривая даже возможность нравственного возрождения так называемой "падшей женщины" (Настя Крюкова). Описание взаимоотношений Лопухова и Верочки Розальской переводило традиционную сюжетную ситуацию "rendez-vous" в новый сюжетный вариант "новообращения". Идеологическое и морально-этическое воздействие на сознание героини осуществлялось через просветительские беседы Лопухова, чтение рекомендованных им книг, социально-философские дискуссии, происходящие в "обществе чистых людей". Сюжетоорганизующими факторами в истории Веры Павловны и Лопухова, в ее, так сказать, внутреннем обосновании были новые морально-этические воззрения героев (теория "разумного эгоизма"), а во внешнем, событийном проявлении - фиктивный брак, ставший затем действительным.

"Эгоизм" героев "Что делать?", их "теория расчета выгод" "раскрывает истинные мотивы жизни" (XI, 66). Он разумен потому, что подчинен их естественному стремлению к счастью и добру. Личная выгода человека должна соответствовать общечеловеческому интересу, который Чернышевский отождествлял с интересом трудового народа. Одинокого счастья нет, счастье одного человека зависит от счастья других людей, от общего благосостояния общества. Вот почему Лопухов освобождает Верочку от домашнего гнета и принудительного брака, а Кирсанов вылечивает Катю Полозову и помогает ей освободиться от иллюзии "счастья" с Жаном Соловцовым, претендентом на ее громадное наследство.

Новое морально-этическое учение, по-новому регулирующее личные и общественные взаимоотношения людей, лежит, таким образом, в основе необычных для литературы середины века сюжетных ситуаций. Это учение определяет и оптимистическую развязку запутанного "треугольника" (любовь замужней женщины к другу мужа), над разрешением которой так безуспешно билась литература. Убедившись в том, что Вера Павловна любит Кирсанова, Лопухов "сходит со сцены". Впоследствии по поводу своего поступка оп напишет: "Какое высокое наслаждение - чувствовать себя поступающим, как благородный человек..." (XI, 236).

Сюжетная ситуация "новообращения" вобрала в себя целый комплекс замыслов романиста, включающих и процесс формирования нового человека - социалиста, и осуществление идеи эмансипации женщин, и становление нравственно здоровой семьи. Разные ее варианты художественно проверялись Чернышевским в повести "Алферьев" (взаимоотношения героя с Серафимой Антоновной Чекмазовой - негативный вариант; с Лизой Дятловой - пример товарищеских норм в отношениях между мужчиной и женщиной, непонятных и подозрительных для старшего поколения), в "Повестях в повести" (история Лизаветы Сергеевны Крыловой), в "Прологе" (Нивельзин и Лидия Васильевна Савелова, Левицкий и Анюта, Левицкий и Мери), в "Истории одной девушки" (Лиза Свилина).

В беллетристике о "новых людях" ситуация героя на "rendez-vous" в ее новой трактовке "новообращения" будет художественно представлена в двух типологических решениях, идущих от Тургенева и Гончарова, в одном случае, и от Чернышевского - в другом. Базаровско-волоховская типологическая "модель" (Евгений Базаров-Одинцова, Марк Волохов-Вера), свидетельствующая о трудностях "новообращения" (осложненных теорией "свободы страстей"), просматривается в немногих романах. Из них выделяются произведения 1879 г.: Н. Арнольди ("Василиса") и О. Шапир ("Одна из многих"). В первом из них рассказана трагическая история Василисы Николаевны Загорской, мужественно порвавшей с аристократическим окружением, но не сумевшей органически слиться с революционной средой и принять новые идеалы русского политического эмигранта Сергея Борисова. Длительный и сложный роман "нового" человека и женщины, вышедшей из привилегированных кругов (Михаил Нежинский и Ева Аркадьевна Симборская), в произведении О. Шапир также заканчивается самоубийством героини.

Второй вариант "новообращения", идущий от "Что делать?", художественно преломился в значительно большей группе произведений. Среди них выделяются "Трудное время" У. Слепцова (Мария Николаевна Щетинина-Рязанов), "Шаг за шагом" И. Омулевского (Лизавета Михайловна Прозорова-Светлов), "Роман" А. Осиповича-Новодворского (Наталья Кирикова- Алеша), "Андрей Кожухов" С. Степняка-Кравчинского (Таня Репина-Кожухов) и др. К началу нового столетия этот процесс становится обычным и массовым. В социал-демократических организациях стало обычным появление девушек, расставшихся с привилегированным положением в обществе. Идеи социализма вошли в сознание Наташи, Сашеньки, Софьи и Людмилы (повесть М. Горького "Мать"), и они в свою очередь передают их рабочей молодежи.

В романе "Что делать?" четко прослеживается дифференциация "новых людей". Она оказалась на редкость устойчивой в художественной практике демократической литературы, по крайней мере на протяжении двух десятилетий.

Современники Чернышевского очень хорошо понимали творческие трудности в обрисовке нового типа современного деятеля. "Мы вообще думаем, что современного молодого человека нельзя выбирать еще в герои романа, - пишет "землеволец" С. С. Рымаренко в рукописной лекции о романе И. С. Тургенева "Отцы и дети" весной 1862 г., - глубокий анализ его действий подлежит более ведению III Отделения, нежели художника современного общества. Думаю, комментарии тут - лишнее дело, всякий и без них понимает, что я хочу сказать". Рымаренко предвидит лишь две возможности для писателя: "Одно из двух - или говорить об нем обиняками, или изображать его совсем в другом свете против настоящего. И то и другое незавидно". [20]

Чернышевский пошел по пути дифференциации "новых людей" на "обыкновенных" (Лопухов, Кирсанов, Вера Павловн"а, Мерцалов, Полозова) и "особенных"

(Рахметов),

наполнив

эти

понятия

глубоким общественно-идеологическим смыслом, сохранив при этом высокий уровень художественной впечатляемости. Условное выделение двух типов в системе положительных персонажей имеет свои философские и общественно-исторические обоснования. Особенно часто упоминается в этой связи влияние философско-антропологических представлений Чернышевского при выделении "необыкновенных людей" в "особую породу", как имеющих право на это обособление вследствие прирожденных свойств своей индивидуальной "натуры". Это влияние антропологизма на художественный метод автора "Что делать?" нередко преувеличивается, некоторые критики романа при таком подходе тенденциозно отмечают в образе Рахметова даже "двойственность", "прямолинейность", "схематизм" и другие "недостатки" и отступления от реализма. Неверные акценты при определении мировоззренческих, антропологических и художественно-эстетических аспектов в типологической структуре "новых людей" во многом объясняются игнорированием связей романа с революционной действительностью 60-х гг., с одной стороны, и недооценкой художественно-логических средств комплексного воссоздания облика интеллектуального деятеля - с другой. "Обстоятельства" жизни, социальное бытие, а не биологически заданные свойства человеческой натуры определяют поведение и мораль "новых людей" -и "особенных", и "обыкновенных".

Дифференциация героев "Что делать?" подтверждается практикой "землевольческих" деятелей, предусматривающей, помимо организации "подземного", по наименованию того времени, общества, также формы легального воздействия на социальные слои, к которым, например, одна из мемуаристок (М. Н. Слепцова) относила "издание популярных книг, организацию читален с очень дешевой платой, устройство сети воскресных школ". [21]

Авторская дальновидность Чернышевского состоит в том, что, чутко уловив в жизни эти два аспекта общественной деятельности, он "перевел" их на уровень художественной типологии. Однако романист не противопоставлял "особенных людей" "обыкновенным", руководителей революционного подполья рядовым деятелям освободительного движения, а наметил диалектическую взаимосвязь между ними, введя в качестве переходного связующего звена образы "дамы в трауре" и "мужчины лет тридцати". В дальнейшем демократическая литература 60-70-х гг. отразит расширение взаимосвязи между "исключительным" и "обыкновенным", которое будет наблюдаться в истории нескольких поколений революционных борцов.

В сферу деятельности "обыкновенных" людей Чернышевский включил легальную просветительскую работу в воскресных школах (преподавание Кирсанова и Мерцалова в коллективе работниц швейной мастерской), среди передовой части студенчества (Лопухов мог часами вести беседы со студентами), на заводских предприятиях (занятия в заводской конторе для Лопухова - один из путей оказания "влияния на народ целого завода" - XI, 193), на научном поприще. С именем Кирсанова связан научно-медицинский сюжет столкновения врача-разночинца с "тузами" петербургской частной практики - в эпизоде лечения Кати Полозовой; его же опыты над искусственным производством белковины приветствует Лопухов как "полный переворот всего вопроса о пище, всей жизни человечества" (XI, 180).

Но больше всего волновала читателей романа легендарная фигура "особенного" человека. В условиях первой революционной ситуации выделение из среды новых героев "особенных людей" - революционеров, признание за ними центрального положения в общей расстановке романных персонажей было несомненно гражданским и творческим подвигом писателя. Несмотря на то что писатель не имел возможности рассказать подробно о тех сторонах жизни", в которых Рахманов (первоначальная фамилия Рахметова в черновом варианте романа) был "главным действующим лицом" (XI, 729), ему все-таки удалось воссоздать морально-психологический облик профессионального революционера, познакомить с его социальными, идеологическими и нравственными представлениями, проследить пути и условия формирования нового героя современности, даже намекнуть на некоторые конкретные аспекты его практической деятельности.

Разумеется, все это достигается особыми путями художественного обобщения, в котором исчезают исторически конкретные имена и события, а средства иносказания служат дополнительными творческими находками для воссоздания таинственной, скрытой от глаз "просвещенных людей" "подземной" деятельности Рахметовых. Художественное воздействие на читателя осуществлялось при помощи целого комплекса средств, включающих в себя авторское вмешательство (раздел XXXI - "Беседа с проницательным читателем и изгнание его" и др.), многозначное использование художественного (событийного) времени, допущение двух вариантов деятельности Рахметова в период с 1859 по 1861 г. (за границей и в русских условиях), художественно-символическое сравнение героя с бурлацким вожаком Никитушкой Ломовым. В роман введены намеренно гротескные, на первый взгляд "неправдоподобные" эпизоды из жизни Рахметова: знаменитая "проба" героя на постели, утыканной гвоздями (Рахметов готовится к возможным пыткам и лишениям), и "романтическая история" его взаимоотношений со спасенной им молодой вдовой (отказ автора от любовной интриги при изображении профессионального революционера). Повествователь может неожиданно перейти от полулегендарного высокого стиля рассказов и слухов о господине "очень редкой породы,) к житейски-бытовой сценке беседы теперь уже "хитрого", "милого", "веселого человека" с Верой Павловной (раздел XXX третьей главы). Во

всем

разделе

последовательно

проведена

продуманная лексико-стилистическая система иносказания (Рахметов "занимался чужими делами или ничьими в особенности делами", "личных дел у него не было, это все знали", "огненные речи Рахметова, конечно, по о любви" и т. д.).

В "рахметовских" частях романа впервые представлены новые сюжетные ситуации, которые станут опорными в структуре последующих произведений о профессиональных революционерах. Описание трехлетнего странствия Рахметова по России, введенное в повествование как частный эпизод биографии героя, добившегося "уважения и любви простых людей", оказалось неожиданно популярным среди читателей романа, а затем получило творческое развитие во многих произведениях, построенных на сюжете "хождения в народ" и встреч героя с простолюдинами. Достаточно напомнить наблюдение одного мемуариста, который в двух-трех фразах Чернышевского о том, как Рахметов "тянул лямку" с бурлаками, увидел "первый намек на "хождение в народ"". [22] А в конце лета 1874 г., в самый разгар исторического "хождения в народ", Д. М. Рогачев повторил путь Рахметова, отправившись с бурлаками по Волге. За два года странствий он был бурлаком, грузчиком и чернорабочим.

Мотив "хождения", "странствия" и встреч лежит в основе многих произведений о "новых людях". Среди них - "Степан Рулев" Н. Бажина, "Эпизод из жизни ни павы, ни вороны" А. Осиповича-Новодворского, "Новь" И. Тургенева, "По градам и весям" П. Засодимского и др. Генетически восходят к эпизодам "хождения в народ", освоенным демократической литературой, сюжетные повороты повести М. Горького "Мать" в связи с описанием поездок Рыбина, Ниловны и Софьи в села и деревни.

Внимание многих читателей "Что делать?" привлекали поездки Рахметова за границу. В обстановке укрепления связей революционеров с русской политической эмиграцией и, в частности, с Русской секцией Первого Интернационала Рахметов был воспринят даже как пропагандист "Западного движения". [23] В литературе после Чернышевского стали привычными сюжетные ситуации, отражающие поездки "новых людей" за границу и жизнь русской политической эмиграции ("Шаг за шагом" И. Омулевского, "Василиса" Н. Арнольди, "Одна из многих" О. Шапир, "Два брата" К. Станюковича, "Андрей Кожухов" С. Степняка-Кравчинского и др.). Чернышевский вернулся к этому сюжету в сибирской ссылке, рассказав в романе "Отблески сияния" о заграничных странствиях своего нового героя Владимира Васильевича, участника Парижской Коммуны.

Не менее (если не более) популярным среди читателей был "эротический эпизод" из жизни Рахметова. Рахметовский ригоризм в отношении к женщине заметно повлиял на молодежь, например, в преддверии массового хождения в народ. Считалось, что семейная жизнь с ее радостями создана не для революционеров, обреченных на гибель. В уставы некоторых революционных кружков предлагалось "внести безбрачие, как требование от членов". Рахметовскому ригоризму следовали виднейшие революционеры-семидесятники - А. Михайлов, Д. Лизогуб, С. Халтурин, М. Ашенбреннер и др.

Трудно переоценить литературные последствия сюжета, впервые рассказанного Кирсановым о своем необыкновенном друге Рахметовский вариант "rendez-vous" прочно укоренился в произведениях о профессиональных революционерах, во многом определяя их сюжетно-композиционную структуру. По-рахметовски строят свою личную жизнь Степан Рулев у Н. Бажина, Рязанов у В. Слепцова ("Трудное время"), Теленьев у Д. Гирса ("Старая и юная Россия"), Павлуша Скрыпицын (в первой части романа В. Берви-Флеровского "На жизнь и смерть") и Анна Семеновна с ее теорией безбрачия (во второй части того же произведения), Лена Зубова и Анна Вулич у С. Степняка-Кравчинского ("Андрей Кожухов") и, наконец, Павел Власов у М. Горького ("Мать").

Однако в связи с активным вторжением женщин в революционное движение 70-х гг. в беллетристике о "новых людях" разрабатывался и другой сюжетный вариант, кстати, предусмотренный тоже Чернышевским в трагической истории "дамы в трауре" и "мужчины лет тридцати" как альтернатива рахметовскому отношению к браку. Он был воплощен, например, в описании взаимоотношений Скрипицына и Анюты, Павлова и Маши, Испоти и Анны Семеновны в упомянутом уже романе Берви-Флеровского, Зины Ломовой и Бориса Маевского, Тани Репиной и Андрея Кожухова -в произведении С. Степняка-Кравчинского. Эти сюжетные любовно-интимные ситуации заканчивались обычно трагически. Жизнь подтвердила, что в условиях отсутствия политических свобод, в обстановке жандармских репрессий революционер лишен семейного счастья.

Рахметовский тип профессионального революционера, художественно открытый Чернышевским, оказал огромное воздействие на жизнь и борьбу нескольких поколений революционных борцов. Величайшую заслугу Чернышевского-романиста В. И. Ленин видел в том, что "он не только показал, что всякий правильно думающий и действительно порядочный человек должен быть революционером, но и другое, еще более важное: каким должен быть революционер, каковы должны быть его правила, как к своей цели он должен идти, какими способами и средствами добиваться ее осуществления". [24]

Не случайно отрывки из романа, раздел "Особенный человек" в частности, в рукописном виде распространялись в революционных кружках 70-х гг. Анна Андреева (Московский революционный кружок "петровцев") переписывает дня себя всю рахметовскую часть произведения на 53 страницах. В тетради Михаила Блинова, переданной Владимиру Жебуневу (Одесский кружок), выписан целый абзац о Рахметове ("Мало их, но ими расцветает жизнь" и т. д.). Вятский гимназист Михаил Бородин восхищен тем, что Рахметов роздал имение и оставил у себя столько, сколько необходимо для самого простого существования. Василий Трощанский (Вятский кружок) считает Рахметова идеалом истинного общественного деятеля. Выписки из "Что делать?" можно найти в бумагах С. К. Волкова, рабочего Петербургского патронного завода, впоследствии одного из учредителей "Северного союза русских рабочих", вятского врача В. А. Спасского, харьковского гимназиста Н. Литошенко, который перевел в стихи пересказ песни Веры Павловны "Са ira".

Художественное открытие Чернышевским человека идеи (в его революционном варианте) было стимулирующим импульсом для создания других эпохальных образов интеллектуального героя в произведениях Ф. Достоевского и Л. Толстого. Литературоведческая наука накопила достаточно доказательств типологической родственности "особенного человека" Чернышевского со "сверхидеальным" характером героя из романа Достоевского "Идиот" или толстовскими искателями философского смысла жизни в романе "Война и мир". При всем индивидуальном различии Рахметова, Мышкина и Пьера Безухова в идейно-философском и нравственном осмыслении жизни они, в конечном счете, определяли высокий уровень духовных исканий русских передовых людей накануне первой революции в России и свидетельствовали об огромных художественно-эстетических достижениях критического реализма.

Разумеется, рахметовский вариант социально активного героя был особенно притягательным для писателей-демократов. Рахметовское начало в той или иной степени присутствует во всех литературных героях, претендующих на роль передового общественного деятеля. Его мы видим у Василия Теленьева (Д. Гире, "Старая и юная Россия"), Сергея Оверина (И. А. Кущевский, "Николай Негорев, или Благополучный россиянин"), Александра Светлова (И. Омулевский, "Шаг за шагом"), Елизара Селиверстова (Н. Бажин, ""Зовет" (Записки Семена Долгого)")

Художественные принципы, открытые Чернышевским в романе "Что делать?" для воссоздания героического характера профессионального революционера, оказались исключительно убедительными для его последователей, поставивших перед собой задачу сохранения героического идеала в жизни и в литературе. Использовался ряд устойчивых примет революционера:

отказ от дворянских привилегий и материальных благ (Василий Теленьев, армейский офицер, ушел в отставку и живет уроками; Сергей Оверин, оказавшись наследником двухсот душ, "бросил" крестьян, т. е. отказался от них; Аркадий Караманов порывает с отцом и отдает землю крестьянам);

огромная физическая закалка и способность переносить лишения (Теленьев - хороший пловец, свою физическую силу он испытывает в борьбе с сельским силачом; Оверин проверяет свою выдержку, вонзив в ладонь правой руки ланцет; Стожаров может спать на гвоздях, как Рахметов, автор называет его ригористом);

отказ от любви к женщине во имя большой общественной цели (любовь не входит в жизненные расчеты Теленьева; Оверин, восхищенный мужественным поведением Лизы при аресте, готов на ней жениться, но отказывается от своего намерения, узнав, что ее любит Малинин; Стожаров уходит от любимой девушки - Вари Бармитиновой; Светлов заявляет Христине Жилинской, что никогда не женится, и читает ей черкесскую песню из поэмы Лермонтова "Измаил-Бей", знакомую читателям также и по роману "Что делать?"; Селиверстов несчастен в личной жизни, но у него "есть дело, есть другая любовь, более великая, есть другое счастье, более полное" - общее дело);

большая теоретическая подготовка, идейная убежденность и преданность делу народа (Теленьев свои теоретические положения отстаивает в споре с Маркинсоном, ведет пропагандистскую работу с крестьянами, причисляя себя к тем образованным людям, которые желают добра крестьянам; Оверин "вычисляет круг исторических событий в России", создает новую науку-"историческую алгебру", по которой дворянство равняется нулю; все это подготовило его к решительному шагу - возглавить крестьянское восстание; Светлов пропагандирует передовые идеи через школу взрослых и без колебаний сочувствует восставшим рабочим Ельцинской фабрики).

Все эти характерные элементы "рахметовской" идейно-художественной структуры с акцентом на "исключительность" героев позволяют говорить о несомненном влиянии Чернышевского на произведения демократической беллетристики.

Литературно-общественная значимость героического облика "особенного человека" не подлежит сомнению. Примечательно, что Н. Бажин, бичуя благодушных людей, напоминает о настоятельной потребности "возвышения всего общества до высоты идеальных личностей", так как "исключительные личности есть <...> в некотором роде масштаб для общественной совести". [25]

Однако нет оснований сводить типологию "новых людей" в демократической литературе на рубеже 60-70-х гг. только к рахметовской разновидности. Во-первых, сама по себе она находилась в развитии; во-вторых, для писателей-демократов очень притягательными были творческие решения Чернышевского в трактовке социальной психологии и жизненной практики "обыкновенных" новых героев. Поэтому в литературе нередко встречаются типологические модификации "лопуховского" и "кирсановского" типов, которые дополнялись писаревской интерпретацией базаровской разновидности героя-"реалиста" (например, Борисов у Н. Арнольди - "Василиса"). В начальной стадии этого процесса заметно просматривались в жизни литературных героев тенденции "честной чичиковщины" и "кладбищенства", открытые Н. Помяловским.

В условиях крушения революционной ситуации 1859-1861 гг. и последующего временного спада общественной волны в беллетристике о "новых людях" произошло размежевание. Появились произведения, в которых подвергалось ревизии революционное учение Чернышевского и провозглашался либерально-буржуазный идеал в общественной и частной жизни (А. К. Шеллер-Михайлов, "Гнилые болота", 1864, и "Жизнь Шупова, его родных и знакомых", 1865; Д. Л. Мордовцев, "Новые русские люди", 1868, и др.). Некоторых писателей-демократов волнует участь "обыкновенного человека", "не героя", потерявшего веру в конечное осуществление высокого идеала, испытавшего горечь неудач в "трудное время" (Н. Благовещенский, "Перед рассветом", 1865-1866; Н. Бажин, "История одного товарищества", 1869; С. Смирнова, "Огонек", 1871; К. Станюкович, "Без исхода", 1873, и др.).

Особенно сложная ситуация в выборе идеала общественного деятеля-практика сложилась на рубеже 60-70-х гг. Она обусловлена несбывшимися надеждами на скорую крестьянскую революцию, с одной стороны, и распространением ранненароднических идей (в частности, бакунинских и нечаевских, их прямолинейной тактики искусственного возбуждения крестьянских "бунтов") - с другой. В этом противоречивом переплетении разнородных тенденций происходит эволюция рахметовского типа "особенного человека" к "обыкновенным" хорошим людям, находящимся в поисках "момента целесообразного средства". [26] Еще в "Трудном времени" В. Слепцов ослабляет в поведении своего главного героя впечатление необычности и "особенности". Сохранив за Рязановым высокую теоретическую подготовку, талант пропагандиста и полемиста, автор оставил в тени конспиративную подготовку народного восстания (надежды на которое в "трудное время" отодвинуты на неопределенное будущее). Через десятилетие, прошедшее после деятельности Рахметовых-Овериных, И. Кущевский с чувством уважения отнесется к "особенным" людям. Но в 1870 г. они уже ассоциируются у него с типом Дон-Кихота.

Во времена интенсивных поисков новых форм общественной борьбы литературные персонажи, претендующие на роль революционных деятелей, часто выглядят противоречивыми, ходульными, рассудочными. Трудности в выборе типологических ориентаций особенно наглядно проявились в работе Д. Гирса над романом "Старая и юная Россия". Видимо, по этой причине талантливый писатель не сумел завершить свой роман и остановился перед выбором, кому же из своих героев отдать предпочтение: или "рахметовцу" Теленьеву, готовому к революционной пропаганде среди народа, знающему, что бороться нужно только "против настоящего, существенного зла", и надеющемуся в этой борьбе на вооруженное восстание народа, или доктору Маркинсону, стороннику легальных обличений "предрассудков и лжи" современного общества, или опростившемуся помещику Оглобину, отказавшемуся от дворянских привилегий и занявшемуся крестьянским трудом. Несмотря на проявление определенных симпатий к Теленьеву, автор не нашел жизненно обоснованных художественных путей к логическому завершению этого рахметовского типа.

Зато художественное открытие Оглобина оказалось близким Д. Мордовцеву, который в романе "Знамения времени" противопоставил мирный путь слияния интеллигенции с народом революционному вмешательству шестидесятников в жизнь: "Мы идем в народ не с прокламациями, как делали наши юные и неопытные предшественники в шестидесятых годах <...> мы идем не бунты затевать, не волновать народ и не учить его, а учиться у него терпению, молотьбе и косьбе", [27] - излагает идеи Стожарова и Караманова "бледный юноша". Не случайно для героев Мордовцева современнее всех был именно Оглобин, сменивший "устаревшего" Рахметова.

Ревизия революционной сути наследия Чернышевского, обусловленная отсутствием революционной ситуации в стране, знаменовала начало тех либерально-народнических концепций в литературе, которые в дальнейшем приведут к идеализации патриархальных общинных отношений в деревне, к появлению в литературе народных заступников с "золотыми сердцами". От Оглобина, Стожарова и Караманова, мечтающих слиться с народом путем опрощения, чтобы сохранить, перевоспитать или создать новую крестьянскую общину, идут пути к Ванюше Башкирову и Кате Усташевой-Масловой (Н. Златовратский, "Золотые сердца"), к Григорию Лаврентьеву (К. Станюкович, "Два брата") и другим персонажам поздней народнической беллетристики.

В основе ряда произведений начала 70-х гг. лежала полемика вокруг "титанических личностей" и "обыкновенных людей". Например, герой повести К. Долгово "На новом пути" (1871) Николай Болеславич принципиально отвергает аскетизм великих людей. Высказывая свое отношение к роману Ауэрбаха "Дача на Рейне", он заявляет: "Проповедь аскетизма и высокое умственное и нравственное развитие - это что-то плохо вяжется между собой... Что создали фанатики идеи аскетизма? Покажите мне гения-аскета, передовика науки, искусства, коновода-социалиста! - нет их а не будет. Только в здоровом теле живет здоровый дух. Только то хорошо, что естественно". [28]

Морально-этическое кредо "обыкновенных людей" начала 70-х гг. в этом высказывании Болеславича выражено откровенно и вполне отражает настроения той части разночинной молодежи, которая отказалась не только от рахметовского пути, но не приняла и ранненароднические концепции о выдающихся критически мыслящих личностях, стоящих над массой.

Таким образом, эволюция литературного героя от Рахметова к "обыкновенным людям" в это время была чрезвычайно сложным явлением. Флагом борьбы за "живого человека" часто прикрывались настроения людей безвольных, общественно инертных (А. Ковнер, "Без ярлыка (вне колеи)", 1872). История беллетристики о "новых людях" дает достаточно примеров того, как спекуляция на "обыкновенности" литературного героя разрушала реализм и прикрывала ренегатство малодушных. Творческие удачи ожидали писателей на путях исторически оправданной и художественно мотивированной диалектической взаимосвязи "обыкновенного" с "героическим", "исключительным", как это было продемонстрировано Чернышевским еще в романе "Что делать?".

Вынужденное и временное снижение "рахметовского" начала до "лопуховского" и "базаровского" своеобразно проявилось в деятельности Александра Светлова. Герои И. Омулевского ("Шаг за шагом") поставлен "во множество незначительных положений". У человека рахметовской закалки, привыкшего заколачивать "гвоздики" в слабости своего характера, появилось что-то "мягкое" и "железное" вместе; сейчас он вынужден пока устраивать лишь бесплатную школу для бедных людей и воскресные уроки для чернорабочих, идя к цели "шаг за шагом". Разумеется, он не откажется и от "скачков", когда для них придет время (это подтверждается его решительными действиями во время рабочего волнения на Ельцинской фабрике).

В переходное время проявление героического в "обыкновенном" для писателей, желавших сохранить традиции Чернышевского, не потерять "колею", имело довольно устойчивые формы. Организация бесплатных школ и в особенности воскресных школ для взрослых, устройство трудовых ассоциаций и товариществ, пропагандистская деятельность среди рабочих и ремесленников, "хождение в народ" в качестве фельдшера или сельской учительницы - вот те немногие варианты общественно полезной деятельности, которые предлагались литературой в это время. Конечно, пройдет немного времени, и некоторые из этих "малых дел" перестанут быть идеалом общественной жизни. Исторически перспективным станет участие "новых людей" в организационной и пропагандистской работе с фабричными и заводскими рабочими (Г. Успенский, "Разоренье"; И. Омулевский, "Шаг за шагом"; К. Станюкович, "Без исхода"; В. Берви-Флеровский, "На жизнь и смерть", и др.). Несомненной заслугой демократической беллетристики было разоблачение политического предательства бур-жуазно-либеральных деятелей, логическим следствием которого стало наступление эпохи "белого террора" (Н. Благовещенский, "Перед рассветом"; И. Кущевский, "Николай Негорев, или Благополучный россиянин", и др.). На рубеже 60-70-х гг. некоторых писателей настораживали авантюристские действия бакунистов - "вспышкопускателей", не подкрепленные кропотливой черновой деятельностью среди крестьянства (Н. Бажин, "Зовет").

В условиях сложнейшей литературно-общественной обстановки, сложившейся на рубеже 60-70-х гг., своевременной и актуальной была работа сосланного в Сибирь Н. Г. Чернышевского над романом "Пролог". Новое произведение писателя-революционера учитывало смену общественно-политической ситуации в стране и за рубежом, опасность тайных бакунинских призывов возбудить неподготовленные крестьянские выступления и нацеливало внимание молодого поколения борцов на политические аспекты борьбы с царизмом.

Сюжетно-композиционная структура романа состоит из двух частей, из которых вторая часть, выдвинутая "наружу из своего обрамления, из первой части", "непосредственно обращена к современности" 70-х гг. (из наблюдений А. В. Карякиной над композицией "Пролога"). Впрочем, ориентирует читателя на поиски "шансов будущего" не только "Дневник Левицкого". Вообще весь роман, ретроспективно осмысливающий опыт крушения надежд на социальные перемены в России во времена первой революционной ситуации, был программным для наступающего десятилетия. Этим обстоятельством обусловлены и жанровая структура "Пролога", и новые конфликтные ситуации в его сюжете, и отличные от "Что делать?" типологические решения образа революционера, предусматривающие иные акценты в художественной трактовке "особенного" и "обыкновенного".

Разные творческие замыслы писателя, обусловленные историческими обстоятельствами деятельности русских революционеров, привели к созданию двух романов, не схожих в жанровом отношении. В условиях созревания революционной ситуации начала 60-х гг. Чернышевский обращается к жанру социально-философского романа ("Что делать?"), а в период крушения революционной ситуации, когда возможностей для осуществления социальной революции уже не было, когда, невзирая на это, в среде народнической молодежи продолжал проводиться курс на немедленную крестьянскую революцию ("бунт"), он сознательно переставляет идейно-художественные акценты, создавая роман несколько иного жанра - роман историко-политический. Используя исторический опыт десятилетней давности, писатель на этот раз - в романе "Пролог" - на первый план выдвигает события политической борьбы, отказываясь от художественной разработки социально-экономических конфликтов и идеи немедленной социальной революции. Этим объясняются принципиальные различия между революционером-подпольщиком Рахметовым, подготовляющим революцию в нелегальных условиях (при которых встречи и идейные столкновения с "просвещенными, мужами" исключены), и общественным деятелем Волгиным, ведущим в легальных условиях открытую политическую борьбу с сановными противниками. Все ото в конечном итоге обусловило и идейно-художественную самобытность Рахметова и Волгина, внешнюю несхожесть "исключительности"

"особенного

человека"

"обыкновенности" журналиста-семьянина, наделенного "простыми, человеческими качествами".

Путь политической деятельности Волгина, оказавшийся наиболее подходящим во времена, когда нет открытого революционного выступления народных масс, однако, нельзя канонизировать в качестве единственного и обязательного при всех быстро меняющихся обстоятельствах освободительной борьбы. Чернышевский и в "Прологе" не упускает из виду рахметовского варианта. Он предвидит приход новой революционной ситуации, когда потребность в профессиональных революционерах-подпольщиках типа Рахметова буд