Главная » Книги

Давыдова Мария Августовна - Джакомо Мейербер. Его жизнь и музыкальная деятельность, Страница 2

Давыдова Мария Августовна - Джакомо Мейербер. Его жизнь и музыкальная деятельность


1 2 3 4

ображать всемирные события, героические характеры и рисовать их с психологической правдой. Они считали оперу пригодной лишь к изображению домашних сцен; любовные истории, колдовство и весь мир суеверия со всеми добрыми и злыми духами - вот что, по их мнению, было главным содержанием оперы. Исполнить более крупную, драматическую задачу - на это они ее не считали способной. Это низкое мнение было в то время всеобщим и держится еще до сих пор. Большинство наших драматических писателей смотрит на нас с высоты своего величия с некоторым сожалением и считает оперу пустой забавой, украшенной всякими прелестями; некоторые забываются до того, что говорят о "щекотании ушей". В этом закосневшем убеждении они продолжают упрямо пребывать, не обращая никакого внимания на наши стремления. Еще менее труда они себе дают на изучение действительно хорошей оперы, чтобы увидеть, как музыка могущественна, с какой правдой передает она все душевные движения, все чувства, и даже подробнее и глубже, чем это возможно словами. Еще худшего мнения эти господа о музыкальном изображении характера. Что можно посредством музыки создать настоящие, живые характеры и изобразить весь строй мыслей и чувств, это выше их понимания. Многие из них очень мало или вовсе музыкально не образованны, для того чтобы оценить вполне большую, глубоко задуманную оперу. Отсюда их неверные взгляды и неправильная оценка. Последняя происходит также от уверенности в едином господстве драмы. Для этих господ опера - только игрушка, драма же призвана выражать идеи духа и изображать героев. Могут ли поэты с подобными воззрениями написать хорошее либретто?"
   Наконец после долгих поисков Мейербер нашел Скриба, дарование которого вполне отвечало требованиям и дарованию самого Мейербера, духу его музыки, стремящейся равно как к изображению сильных характеров, так и к созданию внешних эффектов.
   "Этот дьявол (Скриб), - пишет о нем Лист, - мог быть схвачен только музыкальным гением, который в понимании акустических эффектов, в инструментовке, в гармонии, в приложении и комбинации масс и отдельных лиц так бы был опытен, как Мейербер. Любовь этого последнего к натянутым и блестящим, чарующим, одуряющим впечатлениям подходила Скрибу. Он питал такое же пристрастие к сильным контрастам, неожиданным противоречиям, кричащим сопоставлениям, как и Скриб, прибегал, так же как он, к мишурному блеску, чтобы ввести в музыку чуждые ей доселе элементы, при посредстве которых можно бы было ярче оттенять в опере светлые и темные стороны драмы".
   В 1830 году, после почти пятилетнего перерыва, композиторское дарование Мейербера вновь проявляет себя, и вновь иначе, чем прежде. Начинается третий - последний и самый блестящий - период его творческой деятельности. Произведения этого периода принесли Мейерберу всемирную славу, к которой он так горячо, так долго стремился. Его эластичное дарование, сумевшее быть по очереди немецким и итальянским - двумя крайностями, позволило ему усвоить и французский стиль: к немецкой серьезности, вдумчивости, к итальянской мелодичности и чувствительности он прибавил французское веселье, элегантность и блеск; но пока он еще не умел связать этих разнородных элементов, соединить их в одно целое; поэтому в "Роберте-Дьяволе", первом произведении французского периода, конкретные особенности всех трех стилей слишком заметны.
   Либретто, написанное Скрибом, было основано на легендарном нормандском сказании о Роберте, родившемся "со всеми зубами и таким злым, что он кусал грудь матери и был прозван Дьяволом". Содержание этого необыкновенно фантастического сюжета, собственно, составляет борьба двух начал: злого (Бертрам, за которым скрывается сам дьявол) и доброго (Алиса).
   Роберт-Дьявол, герцог Нормандский, этот бич своей страны, убивавший мужей, соблазнявший жен и дочерей своих вассалов, был изгнан ими наконец за пределы герцогства. Он долго скитался из государства в государство, ища смерти в ужасных боях, и наконец попал в Сицилию, где влюбился в принцессу Мессинскую, Изабеллу. Заметив расположение к себе принцессы, он желает ее похитить, что ему не удается: он вызывает на бой всех мессинских рыцарей и уже почти погибает в неравной борьбе, когда к нему на помощь является Бертрам. Но рука принцессы обещана ее отцом тому, кто окажется победителем на турнире, который герцог Мессинский для этой цели назначает. Когда занавес поднимается, Роберт пирует со своими оруженосцами и с Бертрамом, который сделался его неразлучным спутником и другом. Во время пира приводят пойманного пилигрима Рембо, рассказывающего о том, как в Нормандии некогда царствовал доблестный герцог, у которого была прекрасная дочь, Берта, презиравшая всех поклонников. Ее соблазнил дьявол, явившийся к ней под видом блестящего принца, и она родила сына Роберта, настоящего дьявола. Слыша это, Роберт приходит в бешенство, велит убить рассказчика, но узнав, что у него есть прелестная невеста, дарует ему жизнь - за невесту. Но он щадит невесту Рембо, которая оказывается его молочной сестрой, Алисой, пришедшей в Палермо, чтобы сообщить своему государю о кончине его матери, страстно его любившей, и передать ему ее завещание. Пораженный Роберт не берет этого завещания, считая себя недостойным его. Между тем он посылает Алису узнать у принцессы Изабеллы о ее чувствах к нему, и за эту услугу обещает Алисе устроить ее брак с Рембо. Бертрам, который есть не кто иной, как сам дьявол - отец Роберта, проникнут адской любовью к своему детищу. Вследствие этой любви он усиленно старается склонить его на все дурное, для того чтобы увлечь его в свой ад и больше с ним не расставаться. Он заставляет Роберта играть в кости с рыцарями, причем Роберт проигрывает все свое золото, оружие и лошадей. Алиса тем временем, проникнув во дворец, узнает у принцессы Изабеллы о ее любви к Роберту. День турнира наступает, и Роберт заранее наслаждается счастьем победы. Но Бертрам присылает к нему одного из подчиненных себе дьяволов, принявшего образ принца Гренадского, который вызывает Роберта на дуэль, увлекает его в глубину леса, где Роберт и блуждает все время, пока его соперник побеждает на турнире остальных рыцарей и делается женихом Изабеллы. Роберт в отчаянии. Бертрам убеждает его совершить кощунство: проникнуть в развалины монастыря и с гробницы св. Розалии сорвать вечнозеленую ветвь - страшный талисман, который все его желания сделает доступными. Бертрам надеется, что Роберт падет жертвой своих страстей и станет добычей ада. Бертрам спешит в монастырь до появления Роберта. Бывшие обитательницы этого монастыря, прикрываясь отшельнической жизнью, предавались удовольствиям и греховным наслаждениям. Св. Розалия, узнав о том, призвала на них гнев неба, и смерть поразила их среди наслаждений. При приходе Бертрама они оживают; он заклинает их своими чарами соблазнить Роберта к кощунству, что они исполняют. При посредстве чар волшебной ветви Роберт проникает в спальню принцессы, но его хватают и приговаривают к смертной казни. Бертрам его вторично спасает и в день свадьбы принцессы с принцем Гренадским открывает сыну тайну их родства и обещает ему любовь принцессы, если только он подпишет адский договор, соединяющий их навеки; в противном случае они должны расстаться, так как в полночь этого дня истекает срок пребывания Бертрама на земле. Любовь к отцу, любовь к принцессе, все блага, которые сулит ему Бертрам, почти что склоняют его подписать договор, когда входит Алиса с радостной вестью, что принц Гренадский не может переступить порога церкви, свадьба не состоится и принцесса ждет Роберта у алтаря. В Роберте происходит сильная борьба зла с добром. Алиса, видя его мучения и нерешительность, протягивает ему завещание матери, в котором мать умоляет сына избегать советов ее обольстителя. Бьет полночь. Добро побеждает. Дьявол исчезает с проклятиями. Роберт падает без чувств. Апофеоз показывает принцессу со свитой, ожидающую Роберта.
   Мейербер окончил свою оперу за несколько дней до июльской революции, повлекшей за собой большие перемены в управлении театром: из рук государства оно перешло к частному лицу, доктору Верону, который, не питая надежд на то, что гений Мейербера обогатит его, отказался от постановки его оперы. Боязливость Верона увеличивалась слухами о дурной музыке, распространяемыми недоброжелателями автора, что еще больше затрудняло борьбу Мейербера с трусливым директором. Наконец, благодаря богатству, дозволившему ему обеспечить Верону сбор и заплатить издержки, Мейерберу удалось достигнуть желанной цели.
   Устроив судьбу своего детища, композитор стал заботиться о том, чтобы подыскать хороших исполнителей. Он выписал из Италии для роли Бертрама Левассера, для которого переписал всю партию из баритоновой в басовую; знаменитому Нури был поручен Роберт, г-жа Дорю исполняла роль Алисы, чередуясь с г-жой Фалькон, находившейся в то время в полном расцвете красоты и таланта. Впечатление, производимое ее кристальным, чарующим голосом, усиливалось ее замечательно привлекательной внешностью. Она была "явлением гения в красоте". "Современное искусство приветствовало в ней свою вдохновенную царицу, все восхищались ею и рукоплескали ей, ибо вокруг этой юной головки было больше надежд, чем цветов и бутонов на ветвях в чудную майскую ночь. Ее глаза проливали больше сияния, чем лучи зари и все звезды востока".
   С первых же репетиций по городу разнеслась весть о необыкновенной, неслыханной до сих пор опере. Эта весть зажгла в публике любопытство, она стала ожидать новую оперу с лихорадочным нетерпением, и в утешение Верону билеты на шесть первых представлений были раскуплены заранее. Пятьдесят следующих представлений дали небывалый сбор в десять тысяч франков, который не падал никогда ниже семи тысяч. Успех был поражающий, "одуряющий". Публика и критика разразились единодушными восторгами и позабыли на время своих прежних кумиров, Россини и Обера. "Роберт-Дьявол" вознаградил своего автора за все разочарования прежних лет и вознес его разом на вершину его артистической славы. Переведенный на немецкий, итальянский, голландский, русский, венгерский, датский, шведский и другие языки, "Роберт-Дьявол" появлялся на сценах всевозможных театров Европы и всюду возбуждал восторги публики. Подобно "Крестоносцу", он переплыл океан, и в Америке, так же как в Европе, утвердил славу Мейербера. В Новом Орлеане он давался сразу в двух театрах на французском и итальянском языках, и появление его в Гаване, Мексике, Китае и Алжире встречалось такими же горячими восторгами, как и во Франции.
   Эффектный сюжет, небывало блестящая постановка, чарующая музыка "Роберта-Дьявола" производили такое захватывающее, могучее впечатление, что заставляли забывать все многочисленные недостатки, которые, как и достоинства мейерберовского творчества, особенно ярко выразились именно в этой опере: мелодии, полные задушевной прелести, сменяются шаблонными ариями, испещренными искусственными украшениями; рядом с глубоким, потрясающим драматизмом встречается пустой, надутый пафос; сила и красота оркестровки часто направлены на достижение внешних эффектов; художественное чутье часто затемняется желанием автора произвести непосредственное впечатление на публику, чего он достигал, конечно, в ущерб настоящим достоинствам произведения.
   В день первого представления "Роберта-Дьявола" в Париже Мейербер получил письмо от матери, которое сохранял всю жизнь как талисман. В довершение счастья после представления его заключили объятия самой матери, которая приехала неожиданно для него в Париж, чтобы присутствовать при торжестве своего гениального сына. Гейне пишет о ней: "Эта женщина - самая счастливейшая из матерей, которые существуют на этом свете. Повсюду ее осеняет слава ее сына; где бы она ни была, куда бы она ни пришла - везде до слуха ее доносятся разные отрывки его музыки; всюду ей светит блеск его славы, и в опере, где вся публика шумными рукоплесканиями выражает свой восторг ее Джакомо, ее материнское сердце замирает от такого счастья, которое нам трудно себе представить".
   Первое представление прошло не без приключений, которые могли бы окончиться очень печально. Подробности их нам передает Верон в своих мемуарах. В третьем акте сорвалась люстра и упала на сцену в то время, когда г-жа Дорю, игравшая Алису, только что появилась. Люстра чуть было не задела ее за голову, но артистка проявила замечательное присутствие духа: отстранившись немного, она продолжала свою роль без остановки. В третьем же акте, после хора демонов, посредством бесчисленных проволок поднимался снизу занавес, изображающий облака. Проволоки, вероятно, были недостаточно крепки, занавес, не дойдя и до половины, оборвался и упал на сцену, где Тальони неподвижно лежала, изображая статую. Она едва-едва успела "ожить" и отскочить в сторону, чтобы не быть раздавленной. Но еще более ужасный случай произошел в пятом действии, после заключительного трио. Бертрам должен был исчезнуть в трапе, чтобы вернуться в царство мертвых. Роберт, обращенный Алисой к добру, должен был остаться на земле и обвенчаться с принцессой Изабеллой. Но Нури, изображавший Роберта, в пылу увлечения бросился вслед за Бертрамом и исчез в трапе. Вся труппа ахнула! Думали, что Нури убит. Г-жа Дорю, еще не оправившаяся от испуга вследствие грозившей ей опасности, разразилась рыданиями. В зрительном зале, среди актеров и внизу происходили различные сцены. Публика недоумевала и думала, что Роберт, побежденный злом, увлечен Бертрамом в ад. Среди артистов царили печаль и отчаяние. Между тем внизу, к счастью, не успели убрать матрасов и тюфяков, на которые перед тем спрыгнул Левассер-Бертрам; Нури, таким образом, был спасен. Он тотчас же побежал наверх, чтобы успокоить публику и товарищей. На лестнице он столкнулся с Левассером, который спокойно и не торопясь возвращался в свою комнату. Он был крайне удивлен при виде Нури. "Вы что тут делаете? - воскликнул он. - Разве конец изменен?" Но Нури пролетел мимо, не отвечая. Наконец он вместе с г-жой Дорю, плакавшей теперь от радости, предстал перед публикой, и восторженные рукоплескания приветствовали любимого артиста. "Роберт-Дьявол" сделался сразу так популярен во Франции, что мотивы его раздавались повсюду, даже в самых отдаленных от Парижа местностях. Один очевидец рассказывает об очень оригинальном представлении на берегу моря, в маленьком глухом городке близ Норбонны:
   "Театр был построен на барке. Беспредельная поверхность моря, спокойная и гладкая, как зеркало, голубое ясное небо заменяли декорации и искусственное освещение. Сам берег служил партером, куда спешила публика, возбужденная, многочисленная. Оркестр, состоявший из корнет-а-пистона, флажолета и большого барабана, заиграл увертюру, и вскоре странствующие актеры, пришедшие Бог весть откуда, смело принялись разыгрывать эту потрясающую драму. Бертрам в лохмотьях распевал свои дьявольские арии. Увядшая Алиса пела свои дивные песни у подножия распятия; старая и безобразная Изабелла и ужасный Роберт, но оба с могучими легкими, прокричали во весь голос чудный дуэт четвертого действия. В пятом - ад разразился против неба, Бертрам боролся с Алисой, был побежден, провалился в трюм с ужасным воплем, Роберт был спасен, и довольная публика огласила берег рукоплесканиями".
   В то время как Франция рукоплескала гению приемного сына своего искусства, немецкие собратья Мейербера "бросали в него бешено каменья". Главными противниками его явились Шуман и Мендельсон. Шуман мало говорил о "Роберте-Дьяволе", но весь яд своей критики хранил для "Гугенотов" и "Пророка"; Мендельсон же выражался о "Роберте-Дьяволе" весьма определенно и крайне нелестно; он пишет из Парижа Иммерману:
   "Здесь дают постоянно "Роберта-Дьявола" Мейербера с большим успехом; театр всегда полон, и музыка всем нравится. Эта опера есть скопление всевозможных сценических приспособлений, каких я в жизни своей не видывал; всякий, кто может в Париже танцевать, петь и играть, танцует, поет и играет там. Сюжет романтический, т. е. там появляется дьявол (этого достаточно для романтизма и фантазии парижан). Но все-таки он очень плох, и если бы не было двух блестящих сцен соблазна, то он даже не был бы эффектен. Дьявол этот - жалкий дьявол, появляется в костюме рыцаря... и называется - Бертрам. На такой холодный, придуманный рассудком образ я не могу себе представить никакой музыки, потому эта опера меня не удовлетворяет: она сплошь холодна, бездушна, я даже не нахожу ее эффектной. Многие хвалят музыку, но где нет чувства и правды, там у меня пропадает мерило".
   В 1832 году Мейербер ездил в Берлин для постановки "Роберта-Дьявола", который шел под его управлением и имел громадный успех у публики. Король пожаловал ему почетное звание придворного композитора, но Мейербер вскоре должен был покинуть Германию, преследуемый нападками своих беспощадных критиков. Во Франции король Луи Филипп наградил его орденом Почетного легиона, Institut de France избрал его своим членом, а дирекция театров, обогатившаяся благодаря "Роберту-Дьяволу", заказала его автору новую оперу на либретто Скриба - "Гугеноты".
  

Глава V. "Гугеноты" и другие произведения Мейербера

Содержание оперы "Гугеноты". - Неустойка. - Дуэт четвертого акта. - Первое представление. - Критика в Германии. - Назначение Мейербера генеральным директором музыки в Берлине. - Мейербер как дирижер. - Его мнение об операх на античные сюжеты. - "Лагерь в Силезии"

   Хотя в "Роберте-Дьяволе" и выведено историческое лицо, но при такой фантастической, сверхъестественной обстановке, что эта опера никак не может быть названа исторической, поэтому не "Роберт-Дьявол", а "Гугеноты" являются первою и самой блестящей исторической оперой Мейербера, в которой его гений достиг наибольшей силы, выразительности и красоты.
   Сюжет "Гугенотов" заимствован из смутного времени борьбы религиозных партий во Франции, окончившейся кровавой Варфоломеевской ночью, на фоне которой в опере развивается трагическая история любви католички Валентины к гугеноту Раулю.
   Первое действие начинается пиром в замке графа Невера, католика, пригласившего к себе Рауля в знак примирения враждующих партий. Среди веселья, возбужденные вином, все хотят рассказывать друг другу свои любовные похождения; начинать приходится Раулю, сообщающему своим собеседникам, что он недавно, во время прогулки, встретил медленно подвигавшиеся носилки, на которые напала буйная толпа молодежи. Рауль бросился на помощь, разогнал буянов и, приблизившись к носилкам, увидал в них молодую женщину ослепительной красоты, которая зажгла в нем мгновенно сильную страсть. Но он до сих пор не знает, кто его прекрасная незнакомка. В самый разгар пира приходят доложить хозяину, что с ним желает говорить какая-то дама. Граф Невер, блестящий вельможа, одержавший не одну победу над женскими сердцами и привыкший к подобным таинственным посещениям плененных им красавиц, отправляется к ожидающей его в саду даме. Заинтригованные гости бегут к окну взглянуть на посетительницу, и, о ужас, Рауль узнает в ней спасенную им незнакомку. Вслед за ее уходом появляется паж королевы Маргариты с письмом, в котором королева сообщает Раулю, что пред солнечным закатом за ним придет ее посланный и, завязав ему глаза, привезет его во дворец. Все окружают Рауля, поздравляют его со счастьем, думая, что его ждет любовь королевы и сопряженные с нею почести; больше всех радуется счастию Рауля его слуга, Марсель, ярый гугенот с непреклонным, преданным сердцем, добрый гений Рауля, которого он никогда не покидает, охраняя его как от опасностей, так и от могущих смутить его душу соблазнов. Являются замаскированные люди и увозят Рауля.
   Второй акт представляет прекрасный сад в придворном замке Шенонсо. В глубине виднеется река, где купаются придворные дамы Маргариты; другие бегают по саду, забавляясь всевозможными играми, между тем как сама королева занята беседою со своей любимой фрейлиной Валентиной, дочерью губернатора Лувра, католика, графа Сен-Бри. Из их разговора мы узнаем, что Валентина - та самая таинственная незнакомка, приходившая к графу Неверу, с которым она помолвлена; встреча с Раулем смутила ее душевный покой, возбудив в ней такую глубокую любовь, что она решилась пойти к своему жениху умолять его отказаться от брака с ней. Маргарита, поверенная ее сердечных тайн, не только покровительствует ее любви к Раулю, но даже намерена устроить ее брак с ним в надежде, что союз католички с гугенотом упрочит мир среди этих враждебных партий, для чего она призывает Рауля в свой замок. Оставшись с ним наедине, она объясняет ему свои намерения и, получив его согласие на брак с католичкой, призывает всех своих вельмож, в том числе графа Невера и Сен-Бри, который подводит к Раулю свою дочь. Рауль с ужасом узнает в своей невесте девушку, приходившую к графу Неверу на свидание, и, оскорбленный виденной им сценой, отказывается назвать ее своей женой. Валентина, не понимая настоящей причины такого поведения, убита горем; ее, полубесчувственную, уводят в другую комнату. Невер и Сен-Бри, возмущенные, разъяренные нанесенным им оскорблением, требуют объяснения, и так как Рауль упорно молчит, то вызывают его на дуэль, желая его кровью смыть свою обиду. Маргарита своим вмешательством останавливает кровавую развязку, подвергает Рауля аресту, спасая его таким образом от ярости его врагов, и объявляет Неверу и Сен-Бри приказание короля явиться в этот день в Париж. Не смея ослушаться, они уходят, угрожая рано или поздно отомстить Раулю за его поступок.
   Действие третьего акта происходит в Париже, на площади, с правой стороны которой виден вход в церковь. Туда вскоре по поднятии занавеса проходит брачная процессия: Валентина, утратившая всякую надежду на взаимность со стороны Рауля, уступает настояниям отца и соглашается стать женою графа Невера, которого она просит после венчания оставить ее до вечера одну в часовне, где она хочет в уединении горячей молитвой испросить у Бога утешения и успокоения своей страждущей души, все еще любящей вероломного Рауля. Невер исполняет желание своей молодой супруги и, возвращаясь из церкви вместе с Сен-Бри, наталкивается на Марселя, прибывшего вслед за ними в Париж вместе с Раулем, письмо которого он вручает Сен-Бри. К своему ужасу, из слов Сен-Бри Марсель узнает, что письмо заключало вызов на дуэль; верный слуга решается подкараулить приход своего господина, чтобы вовремя явиться на помощь и предотвратить угрожающую его жизни опасность. Сен-Бри скрывает от Невера содержание письма, не желая нарушать счастья и покоя молодого супруга; удалившись с Моревером в капеллу, они составляют заговор на жизнь Рауля. Не замеченная ими Валентина слышит все и выбегает в ужасе из капеллы. Узнав Марселя, она рассказывает ему о заговоре и решается вместе с ним спасти жизнь любимого человека. Вскоре после Рауля приходят его противники с толпой вооруженных людей, которые окружают Марселя и Рауля. Марсель в отчаянии сзывает гугенотов, и вот вместо поединка начинается стычка многочисленной толпы. Внезапное появление королевы вместе с графом Невером, приехавшим за своей супругой, прекращает борьбу враждующих партий, которые расходятся, угрожая друг другу.
   В четвертом действии Рауль, узнав, что Валентина его любит, проникает в ее дворец и объясняет ей причину грустного недоразумения, лишившего их обоих счастья. Рауль едва успевает спрятаться, как входят вельможи с графом Невером и Сен-Бри, который передает присутствующим план кровавого истребления гугенотов. Невер, возмущенный, отказывается принять участие в гнусном деле, считая его позорным для своей чести. Спрятавшийся Рауль узнает таким образом об опасности, грозящей гугенотам, и тотчас по уходе заговорщиков хочет бежать, чтобы спасти братьев или погибнуть вместе с ними. Слезы, мольбы и отчаяние Валентины на минуту колеблят его решимость, но когда до него доносятся из окна крики и стоны избиваемых, он поручает Валентину Богу и бросается из окна.
   В пятом акте, который обыкновенно пропускается, показана кровавая резня Варфоломеевской ночи. Благородный Невер погибает, спасая жизнь Марселю. Валентина сопровождает всюду Рауля и, желая разделить его участь, примыкает к партии гугенотов. Сен-Бри, предводительствующий отрядом убийц, велит стрелять во всех встречных гугенотов и получает возмездие за свою жестокость, признав в убитой им женщине свою дочь.
   Такой богатый сюжет, полный интереса, драматических, захватывающих положений, не мог оставить композитора равнодушным, и Мейербер принялся за сочинение со страстной энергией. Задолго до окончания оперы все газеты наперерыв восхваляли новое произведение маэстро; возбужденная ими публика ожидала оперу с лихорадочным нетерпением. Наконец опера была сдана дирекции; уже собирались приступить к разучиванию ее, когда г-жа Мейербер опасно заболела и должна была, чтобы поправить здоровье, ехать на воды. Мейербер последовал за женой и, к отчаянию директора, увез оперу с собой, предпочитая заплатить 30 тысяч франков неустойки, чем поручить судьбу своего детища чужим попечениям. Ко всеобщему удовольствию, болезнь г-жи Мейербер была непродолжительна, все семейство вскоре вернулось в Париж, и на 29 февраля 1836 года было назначено первое представление "Гугенотов", а директор театра был настолько благороден, что вернул Мейерберу 30 тысяч обратно. Мирекур рассказывает, что накануне самого дня представления, после генеральной репетиции Мейербер, взволнованный и бледный, вбежал в квартиру своего друга Гуэна.
   - Что с тобой? - спросил его Гуэн, испуганный его расстроенным видом.
   Маэстро в отчаянии опускается в кресло и говорит:
   - Опера провалится! Все идет вкривь и вкось. Нури утверждает, что он никогда не в состоянии будет спеть последнего номера четвертого действия, и всякий с ним соглашается.
   - Отчего же не написать другой арии?
   - Невозможно. Скриб не хочет больше ничего изменять в либретто.
   - А! Скриб отказывается от импровизации? Это понятно. Много ли стихов тебе нужно?
   - Нет, очень мало: лишь столько, сколько потребуется для andante - вот и все.
   - Хорошо! Подожди здесь минут десять, я найду кого-нибудь.
   Преданный друг, невзирая на поздний час - 11 вечера, - садится на извозчика, летит к Эмилю Дешану, которого находит за сочинением гекзаметров, и привозит его к Мейерберу. Через некоторое время желанные стихи были написаны, обрадованный Мейербер бросился к роялю, и не прошло и трех часов, как новый дуэт был готов. Мейербер, проведший бессонную ночь, с первыми лучами рассвета уже был у Нури с дуэтом в руках.
   - Посмотрите-ка, - сказал он ему, - может быть, вам больше понравится этот новый дуэт?
   Нури взял бумагу, пропел арию и с криком восторга упал в объятия композитора.
   - Это успех, - сказал он. - Огромный успех! Я ручаюсь вам, я вам клянусь! Идите скорей, приготовьте инструментовку! Не теряйте ни минуты, ни секунды!
   Таким образом был создан один из самых блестящих номеров этой оперы. Роли были распределены между лучшими силами труппы, оркестром управлял Габенек, пользовавшийся, по словам Бюри, безграничным доверием артистов. Наконец наступил желанный день первого представления. "Чудное зрелище представляла собой вчера парижская публика, нарядная, собравшаяся в большой оперной зале с трепетным ожиданием, с серьезным почтением, даже благоговением. Все сердца казались потрясенными. Это была музыка!" - пишет Гейне. Успех был феноменальный и перешел в овацию гениальному композитору. Когда же спет был дуэт четвертого акта [Часть дуэта помещена в музыкальном приложении], "то в оркестре поднялись неистовые аплодисменты. Габенек, перескочив через рампу, бросился к маэстро, к Нури и г-же Фалькон. Все музыканты последовали за своим дирижером, и Мейербера торжественно привели на сцену среди оглушительных восторгов. Рауль рукоплескал, Валентина плакала".
   Вскоре слава "Гугенотов" вышла за пределы Франции, и опера совершила триумфальное шествие по всей Европе; в строго католических странах ее ставили под названием "Гвельфы и Гибеллины" или "Гибеллины в Пизе" из страха, что опера оскорбит религиозные чувства католиков. "Гугеноты" доставили Мейерберу множество знаков отличия, между прочим, он получил бельгийский орден Леопольда и австрийское музыкальное общество прислало ему свой почетный диплом.
   "Гугенотам" принадлежит, бесспорно, первое место среди всех сочинений Мейербера, и вообще эта опера стоит в ряду лучших произведений оперной литературы. В ней особенно замечательна музыкальная обрисовка характеров: железный Марсель, лицемерный ханжа Сен-Бри, Валентина - все эти личности очерчены очень рельефно и ярко; что же касается знаменитого дуэта последнего акта, то Л. Крейцер сказал про него: "Это один из наилучших гимнов любви, который композитор вырвал из своего сердца и бросил его, еще трепещущий, на сцену".
   "Гугеноты" стали одной из самых популярных, любимых опер Европы: скоро минет полстолетия со дня их первого появления, но до сих пор они остаются в репертуарах театров всех стран и до сих пор одинаково привлекают публику и потрясают сердца слушателей.
   Встреченные всеми нациями с восторгом, "Гугеноты" лишь в Германии нашли себе осуждение и врагов. Немецкие критики с каким-то особенным злорадством искали недостатки в новом творении своего соотечественника и изощрялись друг перед другом в красноречивом поругании тех красот, которые им были недоступны или непонятны. Даже сам великий Шуман безжалостно, хотя и безуспешно, старался развенчать "Гугенотов".
   "Часто хочется схватить себя за голову, - пишет он, - чтобы удостовериться, все ли там на своем месте, когда взвешиваешь успех Мейербера в здравой, музыкальной Германии. Один остроумный господин сказал про музыку и действие "Гугенотов", что они совершаются или в веселых притонах, или в церкви. Я не моралист, но хорошего протестанта возмущает, когда его святые песни раздаются на подмостках, возмущает, когда кровавую драму его религии превращают в балаган, чтобы этим добыть себе деньги и дешевую славу; нас возмущает вся опера, начиная с увертюры с ее забавно-пошлой святостью, до конца, где нас по крайней мере хотят сжечь заживо. После "Гугенотов" не остается больше ничего другого, как казнить на сцене преступников и выводить на сцену распутных женщин... Распутство, убийства и молитвы - больше ничего нет в "Гугенотах"; напрасно вы будете искать в них чистого помысла и действительно христианского чувства. Мейербер вырывает руками свое сердце наружу и говорит: смотрите, вот оно! Там все - деланное, все лишь внешнее и ложное".
   Вообще музыка Мейербера была совершенно противна романтическо-возвышенной натуре Шумана и внушала ему такое отвращение, которого он не в силах был преодолеть. После многократных посещений "Гугенотов" он не изменил о них своего мнения и подписал под статьей слова: "Никогда не подписывал я чего-либо так убежденно, как сегодня. Роберт Шуман".
   Вскоре после постановки "Гугенотов" в Париже Мейербер предпринял маленькое путешествие, чтобы поправить здоровье, посетил Баден-Баден и навестил свою мать в Берлине, где, между прочим, отыскал новый сюжет, основываясь на котором, Скриб не замедлил написать либретто для "Африканки". На этот раз Скриб не особенно угодил вкусам и желаниям Мейербера, который стал настаивать на разных переменах в тексте и довел своими требованиями Скриба до такой степени раздражения, что тот стал грозить ему процессом. Дело кончилось бы, без сомнения, скандалом, если бы Мейербер не был внезапно отозван в Берлин, где король Фридрих Вильгельм, признавая все заслуги уважаемого композитора, пожаловал ему орден Pour le mérite [За заслуги (фр.)] и назначил его Generalmusikdirector (генеральным директором музыки) на место вышедшего в отставку Спонтини. Мейербер принял это назначение, но от четырех тысяч содержания отказался в пользу оркестра.
   Признание заслуг Мейербера на родине делало его пребывание в Берлине более приятным и доставило большое удовлетворение его самолюбию, которое так много потерпело в Германии. Здесь, как и везде, он сделался любимцем публики; кроме того, король, а за ним все общество, старались оказать прославленному артисту всевозможные знаки внимания. Король любил окружать себя выдающимися людьми, старался привлечь к своему двору артистов и ученых, с которыми любил беседовать о всевозможных вопросах науки и искусств. Мейербер сделался обычным посетителем дворца, куда его часто приглашали или на вечер, или просто к обеду, и он находил истинное наслаждение от пребывания в том просвещенном обществе, которое окружало королевскую семью, отличавшуюся не только любовью к музыке, но и большой музыкальностью, так что некоторые принцы и даже принцессы сами сочиняли.
   Несмотря на такие благоприятные условия жизни в Берлине, Мейербера тянуло в Париж, мягкий климат которого был особенно полезен его слабому здоровью. По своей деликатной натуре он не умел также справляться с интригами, царящими во всяком учреждении, и в скором времени отказался от должности, сохранив лишь почетное звание, что позволяло ему большую часть года проводить в Париже и лишь на короткое время приезжать в Берлин, где он дирижировал придворными концертами или оперой, если шла какая-нибудь из его опер. В Берлине, хотя несколько поздней, наш знаменитый соотечественник Глинка познакомился с Мейербером, который проявил большой интерес к произведениям гениального русского композитора.
   "21(9) января, - пишет Глинка своей сестре, - в королевском дворце исполнялось трио из "Жизни за царя"... Оркестром управлял Мейербер, и надо сознаться, что он отличнейший капельмейстер во всех отношениях".
   Но хотя все слышавшие Мейербера как дирижера отзывались о нем с большой похвалой, он сам дирижировал неохотно, не любил разучивать своих опер, так как многочисленные ошибки первых репетиций слишком его расстраивали, а сами репетиции отнимали у него много времени. Случалось, что ему приходилось идти на репетицию как раз в то время, когда его посещало вдохновение, когда в голове его теснились богатые мелодии, и он с неудовольствием отрывался от работы.
   "Я был тогда расстроен на целый день, - говорит он, - так как потерял не только время, но и мысли". "Я не очень гожусь в дирижеры, - пишет он доктору Шухту. - Говорят, хороший дирижер должен обладать большой дозой грубости. Не хочу этого утверждать. Мне же такая грубость была всегда противна. Это производит всегда очень неприятное впечатление, когда к образованному артисту обращаются со словами, которых не скажешь и прислуге. Я не требую грубости от дирижера, но он должен действовать энергично, должен уметь делать строгие внушения, не будучи грубым. Притом ему необходимо быть приветливым, чтобы приобрести расположение артистов; они должны любить и вместе с тем бояться его. Он никогда не должен показывать слабости характера: это ужасно подрывает уважение. Я не могу поступать так резко - энергично, как это необходимо при разучивании, и потому охотно предоставляю это дело капельмейстерам. Репетиции делали меня часто больным".
   Деятельность Мейербера в качестве генерального директора музыки ознаменовалась многими гуманными и благородными постановлениями. Между прочим он добился, чтобы композиторы и драматические поэты получали каждый раз 10 процентов от кассового сбора, а после их смерти в течение 10 лет их наследники сохраняли за собой это право; добился также, чтобы ежегодно давалось не менее трех опер современных немецких композиторов. Он относился очень серьезно к взятым им на себя обязанностям, обновил и значительно возвысил оперный репертуар, включив в него многие выдающиеся оперы, в том числе "Дон Жуана" Моцарта, тщательно им самим разученного. Своими великодушием и благородством Мейербер приобрел себе всеобщую любовь, и многие из его прежних противников сделались теперь его друзьями. Часто он давал концерты, сбор от которых шел на благотворительные цели.
   К этому времени относятся многие сочинения Мейербера; желая обрадовать свою мать и почтить память рано умершего брата, Мейербер написал музыку к трагедии Михаила Бера "Струэнзе". Это сочинение, состоящее из увертюры с антрактами, было исполнено в первый раз в 1846 году и хотя произвело сильное впечатление, но не удержалось в репертуаре, кроме увертюры, которая принадлежит к числу лучших произведений этого рода и до сих пор исполняется с большим успехом в концертах. Эта увертюра представляет собой не только простое вступление к драме, но в ней очень ярко изображена вся драма, так что она является цельным и весьма замечательным по красоте и значению произведением. Кроме того, Мейербер написал множество кантат, псалмов и других вещей. По желанию Фридриха Вильгельма он должен был написать музыку к какой-нибудь греческой трагедии и начал сочинять хоры к "Эвменидам" Эсхила, но не докончил их, не имея никакого влечения к сюжетам из древнего мира. По этому поводу он пишет Шухту:
   "Вы меня спрашиваете, не было ли у меня желания переложить на музыку, подобно Мендельсону, античные трагедии, например, Софокла. Скажу прямо: нет; такого рода сюжеты слишком отдалены от нашего времени и не подходят к современной музыке: заставлять людей седой старины петь и декламировать современную музыку - по моему мнению - величайшая нелепость, которая только мыслима в искусстве. Там, где поэты и композиторы пытали свои силы, перед нами не греки, римляне или древнегреческие герои, но такие же современные нам люди, как и мы сами. Древнее одеяние и вооружение ничего не значат, не они изображают античные характеры. Когда же стараются создать античную музыку, характерную музыку, подобную той, какая была у греков и римлян, то это просто смешно и указывает на полное незнание истории культуры. У древних народов не было музыки, которую можно бы было хотя приблизительно сравнить с нашей. На это нам указывает не только история духовного развития народов, но также и история развития музыки".
   Ко дню торжественного открытия нового оперного театра в Берлине Мейербер написал "Лагерь в Силезии". На этот раз либретто было составлено не Скрибом, а знаменитым берлинским критиком Людвигом Рельштабом; оно не отличалось большими сценическими достоинствами и состояло из анекдотических событий в жизни Фридриха Великого. Музыка этой оперы чисто немецкого характера и потому не могла иметь успеха в других странах. Главная роль - роль Фиелки - была написана для Енни Линд, которая исполняла ее потом в Вене, где опера шла под названием "Фиелка" и возбудила страшные восторги. Енни Линд возвели в божество, в честь композитора вычеканили медаль и самого его чуть не оглушили овациями. С таким же успехом "Фиелка" давалась в Лондоне. Впоследствии Мейербер переделал эту оперу, для представления ее в Париже, в "Звезду Севера", заменив ее немецких героев русскими, преобразив старого Фрица в Петра Великого. Такие превращения привели к различным несообразностям, к несоответствию текста и музыки, что было причиной неуспеха оперы, несмотря на то что в ней встречаются места необыкновенной красоты.
   В самый разгар чествований Мейербер узнал, что в Вене живет старая бедная вдова, последняя представительница рода Глюков. Он разыскал ее, дал ей большое вспомоществование и выхлопотал для нее процентный доход с представлений опер Глюка в Париже.
   Посетив вместе с Енни Линд Лондон, Мейербер некоторое время наслаждался отдыхом во Франценсбаде. Осень 1847 года прошла в разучивании им, ко дню рождения короля, оперы Рихарда Вагнера "Риенци", после чего он вернулся в Париж, чтобы поставить свою новую оперу "Пророк", написанную на либретто Скриба, с которым он снова заключил мир и вступил в прежние дружеские отношения.
  

Глава VI. Продолжение деятельности

"Пророк". - Содержание. - Отзывы. - Реклама. - Гуэн. - Огюст. - "Зевуны". - Отношение к Мейерберу Россини и Спонтини. - Избрание Мейербера доктором философии.

   Тринадцать лет прошло со времени появления "Гугенотов" и до первого представления "Пророка", второй большой исторической оперы Мейербера, которую некоторые ставят даже выше "Гугенотов"; но по справедливости "Гугенотам" надо отдать пальму первенства уже потому, что эта опера написана в период наибольшего расцвета творческих сил композитора и полна свежего вдохновения, между тем как "Пророк" явился позднее и в нем ощущается уже некоторый упадок творчества. Сюжет "Пророка", исполненный такого же захватывающего интереса, как и сюжет "Гугенотов", относится к той же эпохе и затрагивает жгучий вопрос борьбы крепостных против притесняющих их владельцев. Глухое недовольство перешло вскоре в восстание, которое было возбуждаемо и поддерживаемо партией анабаптистов. Анабаптисты, или перекрещенцы, весьма мало знакомые со Священным Писанием, выдавали себя за пророков и под прикрытием мнимой святости, мнимого стремления к освобождению притесненных и уравнению прав преследовали корыстные цели, опустошая Германию междоусобиями. Они увлекали за собой крестьян, и наконец вся эта толпа фанатиков, воображавших себя пророками, укрепилась в Вестфалии. Предводительствуемые главным "пророком" Матфеем, анабаптисты заняли город Мюнстер и свергли его епископа. По смерти убитого Матфея их "пророком" сделался Иоанн, трактирщик или портной из города Лейдена. Он сумел так настроить толпу своих невежественных приверженцев, что был избран ими в цари и коронован с необыкновенной пышностью. Разосланные им повсюду апостолы проповедовали общность имущества и жен. Рассказывают, что Иоанн превратил свой дворец в гарем и вообще был далеко не тем идеальным героем, каким его изобразил Скриб. Но он отличался большой храбростью и мужественно защищал Мюнстер, осаждаемый епископом Вальдеком, пока наконец не был изменнически предан одним из своих апостолов. Этим событием воспользовался Скриб для своего сюжета, конечно, изменяя иногда исторической правде и прибавив множество вымышленных лиц.
   Действие первого акта происходит в Голландии, в окрестностях Дортрехта, в деревне, расположенной близ замка ее владельца, графа Оберталя. Крестьяне собрались к завтраку; вскоре появляется Берта, бедная девушка, сирота, которую Иоанн когда-то спас из волн Мозеля, приютил у себя и заменил ей семью. Они любят друг друга, и вскоре должна состояться их свадьба, но Берта как крепостная должна испросить разрешение графа покинуть свою деревню и вступить в чужую семью. Фидес, мать Иоанна, приходит за ней, посланная Иоанном, чтобы привести в тот же день невесту в г. Лейден, где он содержит один из лучших трактиров. Во время дуэта обеих женщин являются три анабаптиста и убеждают народ восстать против владельцев. Крестьяне уже готовы к возмущению, но раболепно отступают перед появлением Оберталя, который удивленно смотрит на странных пришельцев и в одном из них узнает выгнанного им за воровство своего дворецкого. Берта излагает графу свою просьбу, но он, пораженный красотою девушки, не соглашается отпустить ее, говоря, что такую красоту ожидает более блестящая будущность, причем велит взять ее в замок. Этот гнусный поступок, вместе с отчаянием обеих женщин, еще более возбуждает недовольных крестьян, которые, вслед за уходом Оберталя, примыкают к анабаптистам с клятвой отомстить своему господину.
   Во втором акте Иоанн в своей таверне с беспокойством ждет возвращения матери с невестой; в это время в таверну входят анабаптисты, которые повсюду ищут царя на место своего погибшего "пророка". Пораженные сходством Иоанна с изображением царя Давида на одной очень чтимой в Мюнстере иконе, они стараются склонить его быть их царем, тем более что Иоанн видел сон, который анабаптисты объясняют пророческим указанием свыше. Но Иоанн, полный сладких надежд и мечтаний об ожидающем его счастье, отказывается от всех почестей; как раз в это время Берта вбегает к нему, умоляя спасти ее от преследователей. Он прячет ее, но сержант, ищущий Берту, грозит убить его мать, если он не выдаст беглянку. Чтобы спасти жизнь матери, Иоанн жертвует любимой девушкой; затем, не помня себя от отчаяния, он принимает предложение анабаптистов быть их царем в надежде, что власть даст ему возможность отомстить Оберталю; пользуясь сном Фидес, он тайно уходит от нее.
   Третий акт представляет осаду Мюнстера анабаптистами, которая оканчивается их победой.
   Четвертый начинается с того, что граждане Мюнстера несут в городскую ратушу все свое золото и серебро по приказанию анабаптистов, которые собираются короновать Иоанна. В Мюнстер пробирается Фидес под видом нищей; она уверена в смерти Иоанна, убитого, как ей сказали, по воле пророка. К ней вскоре присоединяется Берта, которая избавилась от Оберталя, бросившись в реку. Ее спасли рыбаки, и она явилась в Мюнстер, пылая ненавистью к пророку, от злодеяний которого решилась освободить Германию. Затем показан собор Мюнстера; в то время как приближается коронационная процессия и народ, думая, что Иоанн - избранник Бога, призывает на его главу благословение неба, Фидес проклинает того, в ком она потом узнает своего сына. Народ разъярен и хочет убить Иоанна как обманщика, выдававшего себя за пророка. Чтобы спасти себя и мать, он объявляет, что эта женщина принимает его за своего сына в припадке безумия, от которого он ее сейчас исцелит, причем кладет руку на голову Фидес и, подставляя свою грудь под удары толпы, предлагает всем поразить его, если эта женщина еще раз назовет его своим сыном. Фидес отрекается от сына для спасения его жизни; толпа, поверившая в чудесное исцеление безумной, проникается еще большим благоговением перед "пророком". Фидес заключена в подземелье; она знает о намерении Берты проникнуть во дворец Иоанна через посредство своего дяди - сторожа, чтобы произвести взрыв, и бьется в отчаянии, что лишена возможности предупредить несчастье. К ней в подземелье спускается Иоанн, просит ее прощения и объясняет ей причину своего поведения. Фидес, как мать, прощает сына, но Берта, которая вскоре приходит в подземелье для исполнения своего плана, узнав в Иоанне ненавистного пророка, проклинает его и лишает себя жизни. Опера кончается пиром во дворце Иоанна. Анабаптисты, узнав, что к Мюнстеру приближаются войска, предводительствуемые императором, решили выдать своего "пророка". Иоанн знает о грозящей ему измене; желая наказать вероломных и предпочитая смерть позору, он отдает тайное приказание взорвать дворец во время пира. Происходит взрыв, дворец рушится, и в его развалинах погибает Иоанн со всеми пирующими анабаптистами.
   Конец последнего действия не соответствует исторической правде, которой Скриб пожертвовал для эффектного финала.
   В этой опере декорационная обстановка была доведена до небывалой роскоши и искусства, так что навлекла большие нарекания на композитора за его излишнее стремление воздействовать на публику посредством внешнего блеска. Что же касается музыки, то чувствуется, что она вылилась не таким горячим потоком вдохновения, как в "Гуген

Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (23.11.2012)
Просмотров: 465 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа