Дживелегов Алексей Карпович - Поэзия английского Возрождения - Книги

живелегов

ПОЭЗИЯ АНГЛИЙСКОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ -------------------------------------- История английской литературы. Том I. Выпуск первый. ОТДЕЛ II. ПОЭЗИЯ АНГЛИЙСКОГО ВОЗРОЖДЕНИЯ М.-Л., Издательство Академии Наук СССР, 1943, Академия наук Союза ССР. Институт мировой литературы имени А. М. Горького

Под редакцией: Проф. М. П. Алексеева, проф. И. И. Анисимова, проф. А. К. Дживелегова, А. А. Елистратовой, чл.-корр. АН СССР В. М. Жирмунского, проф. М. М. Морозова

OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru --------------------------------------

Глава 2

ПРИДВОРНАЯ ПОЭЗИЯ

Начало расцвета английской ренессансной поэзии восходит к творчеству поэтов, связанных с аристократическим течением английского гуманизма. Эти поэты - Уайет и Серрей - идут в своем творчестве не столько от английской народной поэтической традиции, сколько от поэтических образцов, созданных европейским Возрождением, в орбиту которого они вводят английскую поэзию. Особенно многим обязаны они Италии. Они знали и ценили Чосера, но истинным их учителем был Петрарка.

Сэр Томас Уайет (Sir Thomas Wyatt, 1503?-1542 гг.) принадлежал к богатой дворянской семье, получил образование в Кембридже и рано выдвинулся при дворе как один из приближенных короля.

Весною 1527 г., повидимому еще до разгрома Рима, он приехал туда, сопровождая чрезвычайного посла короля Генриха VIII, Джона Расселя. Это была не первая его миссия, - раньше он был во Франции, - и не последняя: он представлял позднее Англию в Испании. Но для формирования Уайета как поэта это путешествие было самым плодотворным.

Уайет ехал в Италию, страстно влюбленный в будущую королеву Анну Болейн, которая, если верить семейной легенде, прежде чем принадлежать королю, любила своего поэта. В Италии он познакомился с - творчеством Петрарки.

Это было время наивысшей славы певца Лауры. Пьетро Бембо возвел в культ увлечение его поэзией. Его читали во дворцах, его изучали в школах, его пели на улицах городов и в деревне, его цитировали в проповедях.

Обращение Уайета к поэзии Петрарки было совершенно естественно. Ведь всюду, где ему ранее приходилось жить и вращаться, - и дома, в богатом дворянском поместьи, и в Кембридже, и при дворе, он встречался с увлечением классиками и Италией.

Уайет привил сонет английской поэзии. Начал он просто с переводов Петрарки. Из трех десятков его сонетов десять - более или менее близкие переводы, и видно, с каким трудом английское слово втискивается в непривычную форму. Уайету приходилось вводить целый ряд совершенно новых приемов, чтобы заставить сонет приняться на почве английской литературы.

В версификации царила настоящая анархия. Плоды работы, проделанной Чосером, которого Уайет, кстати говоря, изучал, затемнялись и искажались. Новые разговорные формы, в которых исчезло произносимое в стихах Чосера конечное е, путали просодию. Требовалась реформа, и Уайету было суждено, если не осуществить, то во всяком случае сильно двинуть ее вперед. Уайет не последовал слепо приемам Петрарки. Он перестроил порядок рифм и ввел свои новшества.

Но совершенно ясно, что и сонет, и Петрарка, и вообще итальянская лирика пришлись по душе Уайету и по другой, более важной, причине. Он увидел тут средство освободиться от тех условностей, которые царили в английской лирике с XIV в., когда она заимствовала их у французов. Уайет одно время и сам увлекался французскими формами, писал оды и рондо на французский лад. Но это его удовлетворяло недолго. Искреннее, личное, непосредственное чувство не находило выхода в таких стихах.

Сонет Петрарки, в котором ренессансное "открытие человека" торжествовало одну из первых побед, в котором поэт изливался как носитель только ему присущих чувств и настроений, явился для Уайета откровением. Уайет стал первым настоящим лириком в Англии.

Жизнь его шла далеко не гладко. Генриху были, повидимому, известны его отношения к Анне Болейн, и это не могло доставить королю никакого удовольствия. Немало повредила поэту и близость к опальному министру Томасу Кромвелю. Уайета под разными предлогами держали в Тауэре, а под конец жизни, когда он был в полной немилости, он жил и сочинял уже не сонеты и не любовные стихотворения, а переводил псалмы и писал сатиры. Образцами он брал то Горация, то Персия, то Луиджи Аламанни. Последний дал ему и метр для сатир: дантовскую терцину.

Имя Уайета тесно связано с именем другого поэта, второй жертвы жестокостей Генриха VIII. Это - Генри Говард, граф Серрей (Henry Howard, earl of Surrey, 1517?-1547 гг.). Его современник Путтенгам говорит в своей книге "Искусство английской поэзии": "Во второй половине царствования Генриха VIII выступило новое содружество придворных стихотворцев, вождями которых были сэр Томас Уайет и граф Генри Серрей. Путешествуя по Италии, они познали там высокую сладость метра и стиля итальянской поэзии... Они подвергли тщательной отделке грубую и необработанную нашу поэзию и покончили с тем состоянием, в каком она находилась раньше. Поэтому они с полным правом могут называться первыми реформаторами нашей метрики и нашего стиля".

Серрей был еще более высокого происхождения, чем Уайет. Его дед и отец были герцогами. Сестра его была замужем за сыном короля. В молодости оба поэта, повидимому, встречались часто. Серрей приходился двоюродным братом Анне Болейн. Он воспитывался вместе с герцогом Ричмондом, одним из незаконных сыновей Генриха VIII. С Ричмондом он совершил первое путешествие на континент. Но друг его умер в том самом году, когда была казнена Анна Болейн (1536 г.). Однако ни то, ни другое, казалось, не повредило его дальнейшей карьере. На празднествах по поводу бракосочетания Генриха с Анной Клевской (1540 г.) Серрей участвовал в турнире. После этого он служил в войсках, сначала под начальством своего отца в Шотландии, позднее во Франции, и заслужил репутацию храброго воина. Трижды он сидел в тюрьме. После четвертого раза он был обезглавлен по обвинению в измене.

Лет через пятьдесят после смерти Серрея его образ стал легендарным. Нэш в романе "Несчастливый путешественник" делает юного пажа, героя романа, слугою Серрея и очень живописно изображает, как рыцарь-поэт бился на турнире в честь дамы своего сердца, прекрасной и знатной итальянской девушки Джеральдины. В сонетах Серрея рассыпано множество страстных стихов о Джеральдине и об ее чудесной родине и прямо говорится, что она - дочь солнечной Флоренции. Легенда рисует Серрея каким-то рыцарем "Круглого Стола", странствующим по свету и готовым в любой момент переломить копье во славу своей возлюбленной. В Джеральдине угадывают образ английской придворной дамы, Елизаветы Фиц-Джеральд, которую Серрей, на подобие других "петраркистов", сделал предметом поэтически условного любовного культа.

Как поэт Серрей был последователем Уайета, хотя стихи последнего не появлялись в свет до напечатания стихов его младшего друга. Сопоставление их поэзии совершенно ясно показывает, что одна выросла из другой. Серрей, когда военная служба и рыцарские подвиги оставляли ему время, очень тщательно и упорно работал над своим стихом. Он не ограничивался Петраркой, своим первым руководителем. Он много читал других итальянцев. Ему были хорошо знакомы Боярдо и Ариосто. Кроме того, он очень тщательно изучал лучший английский образец - Чосера. Поэтому ему легко давалось преодоление тех стиховых и стилистических трудностей, перед которыми Уайет иной раз оказывался беспомощным. Если, например, сопоставить перевод одного и того же сонета Петрарки (сонет 91 - Amor che nel pensier mio vive) Уайетом и Серреем, все преимущества окажутся на стороне второго. Стиль его менее архаичен, мелодия - музыкальней, стих легче, ударения естественнее, рифмы звучнее.

Уайет, по примеру итальянских петраркистов, держался двух рифм для обоих четверостиший сонета. Серрей разбил сонет на три четверостишия и заключительное двустишие с парной рифмой. Это определило рифмовое строение елизаветинского сонета.

Если любовная поэзия Серрея еще полна условностей, то такие стихи, как элегии на смерть Уайета и особенно на смерть герцога Ричмонда, отличаются глубочайшей искренностью и непосредственностью. Элегию на смерть Ричмонда (1546 г.) Серрей написал, сидя в заключении в том самом Виндзорском замке, где он провел свои детские годы совместно с Ричмондом. Теперь у него была отнята свобода и близок был страшный конец - эшафот.

Пожалуй, еще более велика заслуга Серрея перед английской поэзией в области создания белого стиха. Он перевел нерифмованным пятистопным ямбом две песни "Энеиды" (Certain Bokes of Virgiles Aenaeis turned into English meter, etc., 1557 г.), и этот перевод ввел в литературу тот самый белый стих, который должен был непрерывно совершенствоваться в дальнейшем, пройти в драматургии путь от "Горбодука" до Марло и Шекспира и торжествовать свою величайшую победу в эпосе Мильтона. И здесь Серрей следовал за итальянцами (перевод "Энеиды" Мольцы и Каро), но творчески преображал метрические формы применительно к своему языку.

Уайет и Серрей промелькнули в анналах английской литературы как мимолетные скорбные тени, как двойная жертва мрачного деспотизма Генриха VIII. Но след они оставили яркий.

Стихотворения Уайета и Серрея были впервые опубликованы в сборнике, изданном книгопродавцем Тоттелем и известном, с тех пор под условным названием "Тоттелевского сборника" (Tottel's Miscellany, 1557 г.). Они были напечатаны вместе со стихами их современников, принадлежавших к тому же направлению петраркистов: лорда Во (Vaux), лорда Рочфорда (Rochford), сэра Фрэнсиса Брайана (Bryan), Гримальда (Grimald) и целого ряда анонимных. Сборник Тоттеля через шесть недель появился вторым изданием, сильно дополненным, и был снова напечатан в 1559, 1565 и 1567 годах. Такой успех естественно вызвал множество подражаний. Количество стихотворных альманахов множилось и красноречиво свидетельствовало о том, что английское образованное общество стало жадно интересоваться стихами, на первых порах преимущественно лирическими.

Уайет и Серрей сделались признанными образцами, и школа английских петраркистов прочно утвердилась в литературе.

Но лирика не была единственным видом поэтического творчества. Когда оживился интерес к поэзии вообще, начали культивироваться и другие жанры. Особенного внимания заслуживает сборник "Зерцало правителей" (A Myrroure for Magistrates), в окончательном своем виде представляющий колоссальный труд (около 1400 стр.), где изображены в стихах невзгоды и несчастья, приключавшиеся с различными царствовавшими и правящими особами от 1085 г. (до н. э.) и до королевы Елизаветы. Первое его издание частично появилось в 1555 г., а целиком в 1559 г., и было выполнено Болдуином, Феррерсом и другими. Наиболее видный участник книги, Томас Сэквиль, один из авторов "Горбодука", появился лишь во втором, дополненном издании (1563 г.) вместе с Черчьярдом и некоторыми другими новыми сотрудниками. По замыслу книга примыкает к "Падению монархов" Лидгейта, последнее в свою очередь примыкает к "Несчастьям славных мужей" Боккаччо. В первых изданиях рассказывалось о "несчастиях" только выдающихся английских деятелей, королей и лордов недавних сравнительно времен, начиная от Тресилиана, Мортимера, Глостера и кончая Эдуардом IV. Всех было сначала 19, а потом прибавилось еще 8. В издании 1574 г. появились легендарные герои Англии (Локрин, Мадуд, Феррекс, Поррекс и др.), в издании 1587 г. - уже и герои римской истории: Цезарь, Тиверий, Калигула, Клавдий, Нерон, Вителлий, Каракалла. Книга во всех своих вариантах включает в себя произведения многих авторов, но настоящим поэтом среди них был только один Сэквиль, который смотрел на свою работу не только как на изложение стихами "несчастий" тех или других героев, а как на задачу, требующую продолжительного изучения предшественников, таких, как Чосер, и претендующую на какое-то длительное художественное воздействие.

"Зерцало" произвело на свет многочисленное потомство. Жизнь замечательных людей, особенно жизнь, богатая трагическими перипетиями, стала одним из любимых мотивов творчества поэтов английского Возрождения. В последние десятилетий XVI в. появилось много поэм исторического и биографического содержания. По количеству написанного первое место принадлежит Майклу Драйтону (Michael Drayton, 1563-1631 гг.), автору "Легенды о Роберте, герцоге Нормандском" (The Tragicall Legend of Robert, Duke of Normandy, etc., 1596 г.), "Кромвеля" (The legend of Great Cromwel, 1607 г.), "Пирса Гавестона" (Peirs Gaveston, Earle of Cornwall. His life, death and fortune), "Войны баронов" (The Barons' Wars, 1603 г.) и необъятной поэмы "Полиольбион" (Poly-Olbion, etc., 1613-1622 г.), представляющей собой географо-мифологическое описание "Благословенного острова" - Британии, занимающее 30 книг и около сотни тысяч александрийских стихов. К этой же категории относится "Розамунда" Сэмюэля Даниэля (Samuel Daniel, 1562-1619 гг.) и особенно его "История гражданской войны" (The first fowre books of the civil wars between the two houses of Lancaster and Yorke, 1595 г.), рассказывающая в октавах об английских феодальных распрях, начиная с царствования Ричарда II и кончая войнами Белой и Алой Розы. И Драйтон, и Даниэль современному читателю известны не столько этими своими описательными поэмами ("мегалозаврами" и "плезиозаврами" Возрождения, как иронически прозвал их один из критиков), сколько своими чудесными, звучащими еще и сейчас лирическими стихами, среди которых главное место принадлежит сонетам.

Глава 3

СИДНЕЙ

Вершина английской ренессансной лирической и повествовательной поэзии была достигнута в творчестве Сиднея и Спенсера. Сэр Филипп Сидней (Sir Philip Sidney, 1554-1586 гг.) принадлежал к знатному аристократическому роду. Молодость его протекала счастливо. Его дядя, граф Лейстер, был фаворитом Елизаветы; ее первый министр, лорд Берли, был другом сиднеевой семьи. Окончив Оксфордский университет, где он познал гуманистическую науку, уже отделавшуюся от строгих принципов сэра Джона Чика, Филипп много путешествовал по Европе, но не так, как Уайет и Серрей, а гораздо более основательно: был в Италии, объездил чуть ли не всю Германию и Францию, знакомился с гуманистами. По возвращении на родину он завязал платонический роман с молоденькой Пенелопой Девре, сестрою графа Эссекса. Их отношения не привели к браку. Пенелопа скоро вышла за другого, но роман породил первое крупное литературное произведение Сиднея "Астрофель и Стелла" (Astrophel and Stella, около 1580-1584 гг., напечатано в 1591 г.). Это - длинная сюита сонетов, объединенных одной темой, - чувством к возлюбленной. Стелла - Пенелопа, Астрофель - сам Сидней. Сидней учился уже не только у Петрарки и петраркистов, не только у Уайета и Серрея, но и у французских мастеров сонета из "Плеяды": Ронсара, Дюбелле и их товарищей. Мастерство Сиднея очень выросло по сравнению с его предшественниками: И самые чувства, о которых он говорит, гораздо сложнее и многограннее. Петрарка уже не учит Сиднея непосредственно, как учил Уайета и даже Серрея, а скорее сообщает ему приемы и принципы, которыми он пользуется свободно.

Успех сонетов Сиднея был огромный. Они не были изданы при жизни автора, но расходились в тысячах списках. Имя Сиднея как мастера сонета называлось непосредственно после Петрарки. Писание сонетов стало своего рода эпидемией. И очень близкий Спенсер, и более далекий Шекспир в своих сонетах были учениками Сиднея.

По словам его ближайшего друга и первого биографа Фалька Гревиля, Сидней творил, "чтобы сделать себя и других не "в словах и речах, а в жизни и делах, хорошими и большими людьми". Но у него оставалось мало времени, чтобы целиком отдаться творчеству. Его отправили с почетными поручениями за границу. Молодой дипломат вернулся с надеждами на быструю карьеру. Но он имел неосторожность высказать свое мнение по ирландскому вопросу. Он взял под защиту ирландских крестьян против английских лендлордов в Ирландии. Это выступление, равно как неодобрительный отзыв о предполагавшейся помолвке Елизаветы с герцогом Анжуйским вызвали охлаждение к нему королевы, повлекшее временное удаление его от двора.

Вынужденный досуг Сидней проводил у своего дяди Лейстера. Там он встретился со Спенсером, который был у Лейстера секретарем, и с поэтом прециозно-придворного стиля Эдуардом Дайером (Edward Dyer, умер в 1607 г.). Вместе с другими любителями литературы они составили кружок по примеру французской "Плеяды" и с теми же задачами; обновить родную литературу, подчиняя ее античным образцам. Они назвали свое содружество "Ареопагом" и обсуждали вопрос, как ввести в английскую поэзию античную просодию и сделать родными ей такие размеры, как гекзаметры, сапфические и алкеические строфы и все вообще богатство античных стиховых форм (основанных на счете долгих и кратких слогов). У Спенсера был приятель Габриэль Гарвей, педант, который впоследствии испортил много крови Марло, Грину и Нэшу. Он и был, повидимому, главным вдохновителем всех этих изысканий. Но Сидней и Спенсер были люди с большим и непогрешимым вкусом и очень скоро поняли, что английское стихосложение может жить и развиваться только как тоническое, по образцам, гениально показанным Чосером. Спенсер вскоре дал блистательное доказательство этому своим "Календарем пастуха", а Сидней, спустя некоторое время, изложил свои мысли в сочинении "Защита поэзии" (Apologie for Poetry, или иначе - Defence of Poesy, написано до 1583 г., напечатано в 1595 г.).

Непосредственным поводом к написанию книги послужило то, что пуританский публицист Стивен Госсон, не спросив разрешения Сиднея, посвятил ему одно из своих произведений. Это был памфлет, направленный против театра и драматургии, каких немало выходило из-под благочестивых пуританских перьев. Сидней был очень недоволен, но, не желая прямо отвечать Госсону, он четко и ясно высказал то, что думал, в своей книге. Это была действительно, очень красноречивая, очень убежденная, местами очень страстная защита поэзии. Она до сих пор во многом сохраняет свежесть. Недаром Шелли вдохновился книгой Сиднея и под тем же заглавием написал свою. Сидней не ограничивает своего анализа драмой. Как и другие авторы аналогичных трактатов - Гаскойнь, Путтенгам, - он охватывает всю область поэзии. О современной английской драме он, как еще увидим, невысокого мнения. Настоящая драма, - думал он, - должна итти но следам древних. Здесь Сидней был во власти аристотелевской поэтики в тех формулировках, которые были даны теоретиками итальянского Ренессанса: Скалигером, Минтурно, Кастельветро. Он возражает против соединения в одной пьесе комических и трагических событий, требует соблюдения единств и прочее. Зато в оценке поэзии Сидней стоит на совершенно правильной точке зрения: он восхваляет Чосера, отдает дань Серрею, сочувственно, хотя с некоторыми оговорками, отзывается о Спенсере и четко высказывает взгляд, что все виды искусства должны "иметь своим объектом явления природы". Книга кончается ярким панегириком поэзии.

Утешением в опале Сиднею служила дружба с сестрой, графиней Пемброк, в имении которой он проводил много времени. Там для нее он написал роман "Аркадия графини Пемброк" (The Countess of Pembroke's Arcadia, начата в 1580 г., напечатана в 1590 г.). Он не думал публиковать эту книгу, поэтому она вышла только после его смерти и произвела впечатление не меньшее, чем "Астрофель и Стелла". В ней привлекает все: сюжет, язык, стихи, вкрапленные в прозаическую ткань, мягкая поэзия пасторальных сцен, задумчивые, немного меланхолические, пейзажи.

В то время недавним литературным событием был "Эвфуэс". Сидней не очень одобрял его стиль, но не устоял перед соблазном попробовать повторить выдумки Лили, очистив их от излишеств. Пасторально-рыцарские романы не были новостью. "Аркадия" Якопо Саннадзаро (1504 г.) появилась около семидесяти пяти лет до пасторали Сиднея, "Диана" Хорхе Монтемайора (1552 г.) - без малого тридцать. Оба романа читались, переводились, распространялись. За год до начала работы над "Аркадией" вышел "Календарь пастуха" Спенсера. Под этими скрещивающимися влияниями и возникла "Аркадия".

В "Аркадии" рассказывается, как два греческих принца, один фессалийский, другой - македонский, Мусидор и Пирокл, потерпели кораблекрушение у пелопонесских берегов и после неизбежных в таких случаях приключений попали в лес, где царь Аркадии с семьей и двором устроил свою летнюю резиденцию. Молодые люди немедленно влюбляются в царских дочерей, Памелу и Филоклею, и тут начинается вторая серия приключений, уже в пасторальном духе, с переодеваниями. Пирокл принимает обличие пастушки Зельманы. В него одновременно влюбляются и царь, и царица, которую не обманывает его платье. Романтическая атмосфера сгущается, но все кончается благополучно, и обе молодые пары счастливо соединяются к великому удовольствию обеспокоенных было читателей.

"Аркадия" - произведение по композиции сложное, В основную сюжетную линию вплетено много второстепенных и третьестепенных эпизодов. В текст вкраплено множество стихов, причем они странным образом оказываются иногда опытами в духе античной просодии или итальянской силлабики: мы там встречаем гекзаметры, элегические дистихи, терцины, октавы, всего понемногу. Словно над автором витала педантическая указка Габриэля Гарвея. И, как ни старался Сидней освободить свой стиль от влияния Лили, эвфуизмы в виде аллитераций, антитез и иных арабесок играют в его романе значительную роль: это было, в условиях тех годов, требованием жанра. Реалистический элемент занимает в "Аркадии" еще меньше места, чем в "Эвфуэсе". И описания природы, и характеристики людей в значительной мере условны. Даже когда Сидней пытается порой, в отличие от других авторов гуманистических пасторалей, подчеркнуть изящество основных образов с помощью комических фигур крестьян - Дамета, его жены и дочери, прием не достигает цели, ибо Сидней не умеет изображать такого рода фигуры ни реалистически, ни юмористически.

Тем не менее, роман имел огромный успех. Им зачитывались и кавалеры и дамы аристократического Лондона. В подражание ему родилось множество пасторальных произведений. "Розалинда" Лоджа, "Менафон" Грина и многие драматические произведения не могли бы появиться, не будь "Аркадии". Но и популярность романа, и популярность жанра, им созданного, были недолговечны. Придворно-аристократическая литература не имела настоящей почвы в Англии этого периода. Это лучше всего видно на судьбе величайшего эпического поэта елизаветинской Англии, Эдмунда Спенсера.

Глава 4

СПЕНСЕР

Эдмунд Спенсер (Edmund Spenser, 1552-1599 гг.) был сыном торговца сукном, но у него были знатные родственники. Повидимому, они помогли ему поступить в Кембриджский университет, рассадник гуманистических знаний. Он окончил его в 1573 г. и в 1576 г. получил степень магистра. Его студенческие годы были временем сильнейшего увлечения платонизмом в Англии. Это был платонизм Марсилио Фичино, платонизм Флорентийской Академии, сильно модернизованный и эстетизированный. Он оказывал большое влияние на гуманистическую молодежь, а поэты, которые знакомились не только с платонизмом в философской редакции Фичино и Пико делла Мирандола, но и с итальянской поэзией, отражавшей идеалистические фантазии Платона, сугубо отдавали ему дань. Отблеск платонизма озарял творчество Уайета, Серрея и Сиднея. Спенсер был им опьянен.

Он получил доступ в аристократические круги и в 1579 г. стал секретарем графа Лейстера. В его доме он встретился с Сиднеем, подружился и вместе с ним создал "Ареопаг", английский осколок с "Плеяды". Но уже раньше основное направление поэзии Спенсера наметилось очень ясно. Его юношеские произведения частью погибли, в том числе много лирики и девять комедий, написанных в духе итальянской "ученой комедии", судя по тому, что Гарвей в известном письме к Спенсеру сравнивает их с комедиями Ариосто. Кое-что было опубликовано позднее. Таковы "Amoretti", сонеты в честь дамы, с которой он встретился у родных и на которой женился в 1594 г.; они написаны в подражание Петрарке, Тассо и Дюбелле и очень красивы. Спенсер напечатал их в 1595 г. (Amoretti and Epithalarnion). Таковы возвышенные гимны в духе платонизма Марсилио Фичино, особенно "Гимны в честь любви и красоты" (Hymnes in honour of Love and Beautie), в которых изложена вся доктрина платоновского "Пира" и слышатся отголоски гимна Любви, вложенного Бальдессаром Кастильоне в уста Бембо. Спенсер напечатал их в 1596 г. вместе с другими гимнами, вновь написанными, где платоновская теория любви отождествляется с христианской догмой триединого божества. Первые наброски "Королевы фей" были сделаны тоже в юные годы, автор послал их Габриэлю Гарвею (1579 г.). Тот объявил эту попытку вредным новшеством и посоветовал Спенсеру отказаться от нее. Спенсер послушался, и, если бы около него не было чутких и обладавших лучшим вкусом друзей, английская поэзия могла лишиться одного из лучших своих украшений.

Настоящим началом поэтической деятельности Спенсера был "Календарь пастуха" (Shepheardes Calender, 1579 г.). По рукам в те дни ходил перевод незатейливой французской книжки под тем же приблизительно заглавием (Calendrier des bergers), в которой описаны пастушеские занятия на каждый месяц в году. Спенсер воспользовался этой схемой и написал поэму, составленную из двенадцати эклог, по одной на каждый месяц. Пасторальную поэзию он знал хорошо: и Феокрит, и Бион, авторы греческих идиллий, и Вергилий с его "Буколиками", и Баттиста Мантовано, итальянский гуманист, автор латинских эклог, и Клеман Маро, сравнительно недавно прославлявший в пасторалях своих высоких французских покровителей, - все они были внимательно изучены Спенсером, и каждый из них нашел отклик в его поэме. Но Спенсер понимал, что без величайшего из своих английских предшественников, подготовившего для него и язык, и стих, - без Чосера, он не мог бы написать ничего так, как он написал. И он воспел Чосера под именем Титира, бога пастухов, в июньской эклоге.

Из двенадцати эклог четыре говорят о любви, еще четыре - о морали и религии, две представляют собою панегирики. Общий тон - меланхолический, иногда печальный. Октябрьская эклога оплакивает пренебрежение, в котором находится поэзия, к чувствуется, что этим поэт болеет особенно. Еще никто в Англии, даже Чосер, не писал таких стихов. Только теперь стало очевидно, что время, протекшее после смерти Чосера, не прошло бесплодно для английской поэзии. Английский стих получил музыкальность, которой он раньше был лишен. Он сумел сжиться с величайшим разнообразием метров и всюду сохранять звучность, гибкость, пластичность. Свойственная ему простота позволяла Спенсеру говорить обо всем с большей выразительностью, чем тем, которые прибегали к вычурности и цветистым украшениям своих произведений.

В 1580 г. лорд Артур Грей, вновь назначенный губернатором Ирландии, взял Спенсера к себе в качестве секретаря и позднее сделал шерифом графствам Корк. Спенсер помогал Грею не за страх, а за совесть. Ирландия, где английское правительство беспощадно проводило политику захватов и угнетения, была в постоянном брожении. Генри Сидней, отец Филиппа, пытался править милостиво. Его отозвали. Грей получил миссию действовать сурово. Результатом его политики было восстание в Мунстере под предводительством Гью О'Нейля в 1590-х годах. Спенсер провел в Ирландии 19 лет. Он, разумеется, наезжал время от времени в Лондон, наблюдал там придворную знать как человек, отвыкший от нравов и от вкусов современного ему общества, и, возвращаясь к исполнению своих обязанностей в захолустную и опасную Ирландию, излагал свои впечатления в стихах. Особенно интересна поэма "Возвращение Колина Клаута" (Colin Clout's Come Home Againe, 1595 г.). Созданный Скельтоном образ бродяги-бунтаря превращается у Спенсера в изящного критика придворных литературных вкусов и, в частности, модной петраркистской лирики. Спенсер словно забыл, что он сам когда-то отдал дань петраркизму в своих "Amoretti".

"Возвращение Колина Клаута" было все-таки лишь маскарадным эпизодом, откликом на злобу дня. Спенсер написал в Ирландии шесть книг "Королевы феи", а в промежутках работал над сочинением, служившим оправданием политики лорда Грея. - "Взгляд на положение Ирландии" (A view of the state of Ireland, etc., написано в 1596 г., напечатано в 1633 г.). Как представитель английской администрации в покоренной Ирландии коркский шериф не пользовался популярностью среди местного населения. Недаром одним из первых актов мунстерских повстанцев было нападение на резиденцию Спенсера. Поэт едва спасся из подожженного замка, кое-как добрался вместе с семьей в Корк. Его послали с докладом к Елизавете, умер он в Лондоне в январе 1599 г.

"Королева фей" (The Faerie Queene. Disposed into twelve books fashioning XII Morall Virtues) должна была состоять из 12 книг. Спенсер успел выпустить при жизни половину: в 1590 г. первую и в 1596 г. вторую часть, - каждая из частей состояла из трех книг. В его бумагах осталось несколько фрагментов 7-й книги. Изданная часть представляет собою половину задуманного плана и в сущности даже была половиной половины.

Каждая из 12 книг должна была быть посвящена воспеванию определенной моральной добродетели. А следующие 12 книг Спенсер предполагал посвятить воспеванию политических доблестей. Но до политических доблестей дело не дошло, а из моральных добродетелей в шести написанных книгах были прославлены благочестие, умеренность, целомудрие, дружба, справедливость, вежество.

Поэма эта аллегорическая. Она написана для того, чтобы "воспитать джентльмена или знатного человека в добродетельных и благородных понятиях". Аллегория была проведена на канве романов о короле Артуре и его рыцарях. Спенсер говорит, что он шел по стопам Гомера, Вергилия, Ариосто и Тассо. В форме стихов он следовал за Чосером. Он взял его октаву, построенную не по итальянскому образцу - abababcc, а по образцу французской балладной строфы - ababbcbc, и прибавил к ней девятую строку - ababbcbcc. Восемь первых - пятистопные, девятая - шестистопная александрийская строка. Так родилась знаменитая спенсерова строфа. И родилась она под счастливой звездою. Ее заимствовали у Спенсера Томсон, Китс, Шелли, Байрон. Стих Спенсера в "Королеве фей" достиг еще большего совершенства, чем в "Календаре пастуха". И звучность, и мелодичная красота, и ясность, и богатство словаря, и пластическое мастерство поднимаются тут на небывалую еще высоту. Но не только чисто внешние словесные достоинства привлекают в "Королеве фей". Спенсер недаром назвал Гомера первым из своих учителей. Он в совершенстве владеет искусством свободного, простого, легко текущего, очень детального описания. Изобразительное его мастерство виртуозно, воображение расточительно богато, фантазия неисчерпаема. Спенсер умеет всегда быть разнообразным. С современными словами он комбинирует архаические, которые любит и которыми пользуется очень умело.

Спенсер переносит действие своей поэмы в фантастический мир рыцарства. Драконы, феи, великаны, волшебники, чудовища, стилизованные пастухи и пастушки, уроды, соединяющие в себе разные естества, - все они оживают на страницах "Королевы фей". Спенсер так свыкся со своим воображаемым рыцарским миром, что он не вызывает в нем ни скептической улыбки, как у Ариосто, ни болезненной гримасы, как у Сервантеса, ни насмешки, как у Рабле. Его поэтическое чувство приемлет всякую фантасмагорию так просто, как если бы она существовала в действительности. Но ему и этого еще мало. Он обогащает мир средневековых чудес миром чудес античных. Гуманист приносит богатство своей эрудиции в дань поэту-сказочнику. Это делает страну его чудес совершенно ослепительной. И Спенсер чувствует себя в этом мире сказки и мифа необыкновенно свободно. Он словно упивается творениями собственной фантазии. Он часто забывает о той задаче, которую поставил себе с самого начала: что его поэма - аллегория, имеющая моральную цель.

Особенности своей поэмы Спенсер счел нужным объяснить в особом вступлении. Это - знаменитое его письмо к сэру Вальтеру Ролею, нечто вроде письма Данте Алигиери к Кану Гранде делла Скала по поводу "Божественной Комедии". Спенсер говорит об аллегорическом характере своей поэмы и объясняет ее композиционную разбросанность. Письмо предпослано первым трем книгам поэмы, каждая из которых как бы совершенно самостоятельно рассказывает о судьбе трех разных героев. Спенсер поясняет, что различные сюжетные линии будут сведены воедино лишь в двенадцатой книге поэмы. Только там будет рассказано, почему героем первой песни является рыцарь Красного Креста, героем второй - сэр Гюйон, героиней третьей - воительница Бритомартис. Именно в двенадцатой книге должен был найти изображение тот праздник в королевстве фей, который длится двенадцать дней и в котором каждый день должен быть ознаменован началом какого-нибудь славного рыцарского приключения. В том, что Спенсер не захотел начать свое произведение рассказов о событии, которое естественно открывает собою серию приключений его героев, сказалась аристократическая изысканность, свойственная его искусству. Быть может, поэт подражал в этом Ариосто, который тоже избегал простого логического хода рассказа.

Уже давно известно, что некоторые герои и героини Спенсера созданы для прославления живых людей, и прежде всего Елизаветы. Об этом сам поэт упоминает в том же письме к Ролею. Елизавета послужила образцом для целого ряда героинь. Она у Спенсера многолика, почти вездесуща. Она - Глориана, королева фей, она - целомудренная Бельфеба, она - доблестная Бритомартис, она - Марсилла. Многие лица из ее окружения под разными именами действуют в поэме: граф Лейстер - король Артур, сэр Вальтер Ролей - Тимиас, лорд Грей - Артегал, адмирал Говард - Маринель. Образ могущественной колдуньи Дуэссы без всяких объяснений оказался до такой степени похож на Марию Стюарт, что сын ее, Яков VI Шотландский, направил лорду Берли по этому поводу дипломатическую ноту. Есть образы сатирические и карикатурные: король Филипп Испанский - Герионео; герцог Анжуйский, один из неудачных женихов стареющей Елизаветы, - Брагадоккио. Подлинные черты этих живых людей иногда бросаются в глаза. То же и с пейзажами. Давно замечено, что среди фантастических пейзажей, нагромождаемых Спенсером в изобилии, вдруг мелькают подлинные картины природы Англии или Ирландии.

Тем не менее английская действительность отразилась в поэме Спенсера лишь очень односторонне. Кажется, что Спенсер любит не столько современную ему Англию, сколько Англию далекого прошлого, Англию рыцарской старины, Англию его любимца Чосера и, быть может, еще более далекую. В ренессансной Англии Спенсер видит только одну сторону. Он словно не может выпустить из круга своего воображения всю ту праздничную пышность, которую ренессансная культура вызвала в Англии, начиная от Генриха VIII: придворные представления и балы, феерии и "маски", фантастические приемы в честь короля или королевы, устраиваемые большими вельможами в своих замках, всенародные празднества, на которые тратились без счета огромные денежные суммы и казною, и любимцами царствующих особ. Вот эта внешняя декоративная сторона ренессансной культуры владела воображением Спенсера.

В те годы, когда Спенсер работал над первыми книгами "Королевы фей", Марло писал свой драмы. В год напечатания первых трех книг поэмы Спенсера поставил свою первую пьесу Шекспир. Но зритель, которому показывали творения своего гения Марло и Шекспир, был непохож на того читателя, к которому обращался Спенсер: Марло и Шекспир писали для народа, Спенсер писал для "избранных" аристократических читателей.

Спенсер - гуманист, но он не стремится к борьбе и не ищет у народа отклика своим идеалам. Его гуманистический идеал человека, гармонически развитого, сочетающего в себе чистоту, бескорыстие и умеренность с рыцарскою доблестью, красотой и мужеством, прекрасен, но абстрактно-бесплотен; и проблемная сторона его поэмы отступает перед игрой его фантазии.

Поэтический культ красоты полновластно царит в его творчестве, свободно изливаясь в звучных строфах. В этом отношении Спенсер почти не имеет соперников среди английских поэтов.

Уже современники называли Спенсера "князем поэтов". Мильтон высоко ценил его поэзию. Перед его поэтическим гением преклонялся корифей поэзии реставрации - Драйден; его поклонником был классицист Поп. В XVIII в. начинается "возрождение Спенсера"; под влиянием Спенсера развивается поэзия английского предромантизма. Томсон и Бернс подражали ему, как в XIX в. Шелли, Китс и Байрон. Чарльз Лэм назвал его "поэтом поэтов". Этим достаточно определяется место Спенсера - великого поэта времен Возрождения - в истории английской литературы.