ать имения и еще в 1569 году, то есть когда у него было их несколько, выпрашивал у герцога поместье Монтуги в Вальдарно и уверял, что он без него никак не может обойтись [528], то этому должны были быть причины и порядка не хозяйственного. И они, несомненно, были.
Как все люди с маленькой душой, Вазари был необычайно тщеславен. Меру его самомнения мы знаем и из посвящения ко второму изданию "Vite", и особенно из многих писем последних годов его жизни [529]. Из тщеславия, из желания не отстать от других в ближайшем окружении герцога, из желания разыгрывать большого барина, достойного быть ближним придворным Козимо, Вазари тянулся изо всех сил и копил имения. А когда он еще сделался cavaliиre, он почувствовал, что цель его жизни достигнута. Он был целиком человеком герцога Козимо, его верным слугой, его поклонником, его панегиристом. На его схеме это отражалось очень ярко.
Прежде всего тосканское искусство, в котором блистает "божественный" Микеланджело, окруженный созвездием крупнейших современных художников, дало лучшее и самое совершенное из того, чего достигло итальянское искусство. Это одно было положение Вазари. Для того чтобы оно казалось правдоподобным, пришлось в "Vite" отправить на задворки Джорджоне и Тициана и вообще оставить в тени венецианскую школу, Рафаэля сделать несколькими головами ниже Микеланджело и смазать измельчание и упадок искусства еще при жизни того же Микеланджело. А для того чтобы герцог Козимо предстал в глазах современников и потомства в ореоле отца-покровителя тосканского искусства, Вазари стал усердным коммивояжером между Козимо и Микеланджело. Неудобно ведь было, что краса и гордость тосканской школы не желал с самого момента падения флорентийской республики ступить на порабощенную теперь почву родного города, свободу которого он геройски защищал в 1530 году. Но как ни соблазняли великого старика герцог и его юркий агент, он так и не соблазнился. Зато, когда Микеланджело умер, Козимо и Вазари - с согласия покладистых родственников - воровским образом, под видом тюка с товаром (come fusse alcuna mercanzia, как говорит сам Вазари), увезли из Рима его тело и с величайшей помпой похоронили во флорентийском Пантеоне, Santa Сгосе. При этом опять-таки Вазари был антрепренером всей церемонии [530].
Микеланджело своим упорством немного испортил Вазари полновесность положения: что если тосканская школа первая в Италии, то это потому, что в Тоскане правит Козимо Медичи, потомок целого поколения меценатов и сам лучший меценат между всеми. Этого положения нельзя было формулировать такими словами, и оно осталось неформулированным. Но оно было глубочайшим убеждением Вазари и сплелось со схемой стилистической эволюции итальянского искусства от maniera vecchia к maniera moderna.
Чтобы создать такую схему, нужен был, во-первых, представитель тосканского искусства, сотворивший кумира из Микеланджело, во-вторых, придворный, близкий к Козимо как к меценату, в-третьих, человек, классовым образом принадлежащий к той новой культуре, которая пришла на смену культуре буржуазной и которую вколачивал в тосканскую почву Козимо. В Вазари соединялись все эти три лица.
Конечно, в истории отношений между художниками и властью наступит момент, когда близкий ко двору артист будет придворным в большей мере, чем художником, в большей мере, чем был Вазари, будет придворным прежде всего и превыше всего. Этот момент еще придет, и в Италии на таких ролях станут фигурировать очень крупные артисты, например Лоренцо Бернини. В других государствах в эпоху расцвета абсолютистской культуры такое соотношение между художниками и государями будет единственно возможным.
Вазари стоит в начале этой эволюции. Он уже придворный и по социальному статусу своему уже подтянулся к тогдашнему уровню. Но он еще не такой придворный, как Бернини, не в такой мере valet de chambre, в какой, быть может, ему хотелось бы. Это потому, что он попал ко двору вполне сложившимся, зрелым художником и пожилым человеком после долгих лет богемного и полубогемного существования, и потому еще, что самый двор герцога Козимо был молодым двором, не имел ни прочных традиций, ни застывшего старого церемониала, ни матерых церемониймейстеров: он не был способен наложить твердые штампы на вольнолюбивую артистическую братию и перевоспитать ее окончательно.
Беглый, но очень живой силуэт Вазари-придворного набросан в мемуарах Бенвенуто Челлини там, где рассказывается о конкурсе на статую Нептуна (II, 101): "...Герцог вышел из дворца, и Джорджето-живописец повел его в помещение Амманато", чтобы показать ему модель, изготовленную этим соперником Челлини. "И хотя названный Джорджино пытался заморочить его своей болтовней, герцог качал головой" и послал узнать, нельзя ли взглянуть на модель Бенвенуто. Именно вот такой Джорджето или Джорджино в уменьшительном, не то ласковом, не то пренебрежительном; на Руси бы сказали "Егорушка", а может быть, и "Егорка"! Он умеет хорошо заговаривать зубы и обделывать свои делишки, но его слушают не очень и часто отмахиваются от него небрежным и нетерпеливым жестом. Это не то что какой-нибудь важный и чопорный испанский гранд, который ведет свой род от Сида, снисходит до придворной должности при молодом дворе и умеет оградить свое достоинство [531].
Будучи придворным, Вазари не мог совсем отделаться от тех настроений, в которых он подготовлял и даже писал первое издание "Vite". В нем еще были живы впечатления от "Комментариев" Гиберти, проникнутых таким живым и бодрым чувством республиканского свободолюбия. Он не мог отбросить совсем те общественные настроения, а далеко лишь не одни художественные критерии, которые заставляли его смолоду, когда он был еще вольной птицей и не был обременен поместьями и домами, восторгаться искусством Треченто и Кватроченто. И художника он ценил, совершенно не считаясь с социальным его положением, а исключительно исходя из критериев искусства. Крестьянский сын Джотто и патриций Микеланджело - для него одинаково артисты, создававшие великие произведения. С такими только критериями он и считается [532]. Если бы "Vite" стали составляться после 1553 года - момент поступления на службу к Козимо, - они могли бы под влиянием его новых общественных настроений, обусловленных новым хозяйственным статусом, получить совсем иной вид. И если бы это было так, его книга могла положить начало отрицанию ценности искусства Кватроченто, характерному для следующего века.
Этого, к счастью, не случилось, потому что Вазари не мог выкинуть из песни своей жизни мотивы, одушевлявшие его молодость. Второе издание книги, которое испытало на себе все то, что Вазари впитал в виде настроений за время службы, поэтому не такое цельное, как первое. Но и только. Книги оно не испортило.
VI
С конца XVI века литература и искусство поступают всюду в Европе на службу к монархическим дворам. Таково было требование момента. Абсолютная монархия справилась с феодальной и буржуазной оппозицией, выкинувшей знамя религиозного разногласия, и на некоторое время почила на лаврах. И притянула к себе представителей литературы и искусства.
Средние десятилетия XVI века в Италии - время, когда в среде работников умственного труда и художественного творчества идут еще колебания. Старые традиции умерли еще не для всех. Былая слава итальянских республик еще будит свободолюбивые чувства. Еще стоит на лагуне Адриатическая республика, выдержавшая столько ударов, и ведет Европу против наступающих турецких полчищ: славная гибель Маркантонио Брагадина в Фамагусте случилась в один год с победой Себастьяно Веньера при Лепанто (1571). Знамя св. Марка для многих наполняет кровью и плотью видения и призраки былой свободы. И хотя в Венеции нет настоящей свободы для всех классов, но достаточно того, что крылатый лев красуется на {республиканском} знамени, когда кругом преследуется самое название республики, чтобы деспотизм, давящий в Италии все, казался особенно невыносимым.
Среди интеллигенции таково было настроение большинства историков. По крайней мере, об их настроении сохранились документальные данные в виде их сочинений. Если люди не были классовым образом связаны с новыми порядками или были связаны слабо и если они брались за перо, чтобы говорить о судьбах Италии, они неизбежно представляли себе процесс эволюции Италии за последние сто лет, процесс гибели республиканской свободы как процесс глубочайшего упадка. Все схемы этого рода были пропитаны тяжелым пессимизмом [533].
В этом отношении большинство равнялось по Гвиччардини и еще больше по Макиавелли, пессимистический пафос которого действовал особенно заразительно. Но даже позиция автора Principe и Istorie казалась для флорентийских республиканцев, изнывавших в эмиграции, чересчур благоприятной для Медичи, сокрушивших флорентийскую республику. Их точку зрения взялся защищать разысканный ими в годы изгнания венецианский гуманист Джанмикеле Бруто, который написал латинскую "Историю Флоренции", являющуюся, в сущности, историей постепенного разрушения флорентийской свободы домом Медичи. В этих же тонах написана история тоже находившегося в эмиграции Якопо Нарди, который был заклятым врагом Медичи.
Но даже у историков, которые были сторонниками Медичи, прорываются при всем их сочувствии к новым порядкам такие мотивы, которые говорят о большой внутренней борьбе. Бернардо Сеньи, который твердо заявляет, что монархическая форма является единственной гарантией, все-таки заставляет звучать какие-то моральные нотки, в которых нетрудно услышать осуждение методам этой монархии. Якопо Питти берется защищать народную партию против обвинений Гвиччардини и нападает на республиканцев-оптимистов, которые были главными врагами Медичи, а его изложение нечувствительно превращается в апологию народного правительства. Даже Филиппо Нерли, тесно связанный со всей семьей Медичи и почти официальный историограф Козимо, определенно проводит мысль, что монархическая форма нужна Флоренции лишь как гарантия против демократии: демократию Нерли не любит потому, что она держала его очень долго в тюрьме как заклятого pallesco. Нет ничего удивительного, что самый выдающийся из тосканских историков этого времени, Бенедетто Варки, вызванный Козимо из эмиграции и облеченный миссией написать историю медичейского господства, написал ее, невзирая ни на что, так, что Козимо не позволил напечатать его книгу.
Прославление безусловное и безоговорочное звучит только у таких историков, как Джовио. Этот знает, за что он берет деньги, и ни над чем не задумывается, хотя видит все нисколько не хуже любого из перечисленных выше. Недаром конец жизни старый епископ провел под крылом у Козимо и умер во Флоренции, по горло сытый пенсиями.
Среди ученой интеллигенции, словом, пессимизм все еще является в той или иной мере господствующим настроением. Она не могла сразу помириться с новыми порядками, потому что классовым образом была либо слишком связана со старым, либо недостаточно крепко с новым. Но социальные мотивы у нее легко принимали вид политических или моральных аргументов. Когда окрепнет ее связь с новым, она придет к тому же, к чему раньше пришел Джовио, и сядет на ступенях трона. Но это еще только будет. Чтобы ускорить этот процесс, монархия принимает свои меры и восстанавливает университеты. Ученую интеллигенцию легче всего собрать и пригреть, когда имеется центр. Козимо восстановил Пизанский университет и энергично поддерживал Флорентийский.
Легче и быстрее проходила смена вех у поэтов. Они сравнительно хорошо чувствуют себя при дворах непосредственно или в литературных академиях всякого рода, что почти одно и то же. Ариосто, позднее Тассо подают пример. Лишь немногие независимые люди, вроде Джанджорджо Триссино, собирают вокруг себя в своих виллах единомышленников и ведут с ними беседы. Но такие виллы - немногочисленные островки.
Художники колеблются меньше других. На них спрос еще есть, ибо новая монархия хочет быть нарядной. Им некогда тешить себя идеализмом. Им нужна работа, а работа только при дворах. Они и идут ко дворам. Вазари один из тех, кто делает это с наиболее решительным и наиболее развязным видом. Вазари не смущает даже то, что его кумир, который не сделался кумиром настолько, чтобы стать его совестью, - Микеланджело - стоял в центре этой карьерной свистопляски, презирая ее, как новый Фарината в раскаленной могиле деспотизма и мракобесия, Вазари отлично грелся у того огня, который казался адским пламенем Микеланджело.
Но именно эти качества Вазари помогли ему создать книгу, которая останется красноречивым памятником его времени, помимо того, что она стала первой и классической историей искусства.
В средние десятилетия XVI века, когда победа и политической и культурной реакции была уже закреплена совершенно твердо, но когда протесты против этой победы в душах лучших людей еще не были сломлены, Вазари показал, какими формулами можно довольно красиво оправдывать эту реакцию. "Vite" и вся обстановка, в которой книга возникла и в которой она переделывалась для нового издания, рисуют настроение и в лагере тех, кто примирялся и приспособлялся, и в стане тех, которые, не будучи уже в состоянии активно бороться, угрюмо молчали и гордо страдали.
ПРИМЕЧАНИЯ:
494 "Descrizione delie opere di Giorgio Vasari", гл. 38.
495 Wolfgang Kallab, Vassaristudien (1908), 143 sq.; F. Flamini, D Cinquecento (1902), 347-348.
496 Вазари относит эпизод к 1546 г., когда он расписывал в Риме Palazzo Cancellaria.
497 Elogie Паоло Джовио - собрание коротеньких характеристик знаменитых людей. Первоначально были написаны в виде объяснений к портретам, собранным в его музее.
498 Кстати, умерший в 1544 г., что заставляет отнести рассказ Вазари к 1543 г. или принять гипотезу, что если дело было действительно в 1546 г., то Вазари по ошибке включил в число собеседников Мольцу, фигура которого связана была для него неразрывно с обществом кардинала Фарнезе.
499 О нем см. Tiraboschi, Storia della letteratura italiana, v. VII. 1135.
500 Джовио действительно начал писать свои этюды о художниках. Его наброски сохранились и напечатаны Тирабоски в приложении к Storia della letteratura italiana.
501 Ср. по этому поводу J. A. Symonds, Renaissance in Itali, v. III, The fine arts, 1-4; H. Thode, Michelangelo, v. II, 18-19.
502 .
Италия, Италия! О ты,
Кому судьба жестокая послала
Дар гибельной чудесной красоты
И на челе проклятья начертала!
О если бы красой не так блистала,
Но более сильна была бы ты!
(Перевод М. Рудневич)
503 См. о них подробно у Kallab, указ. соч., 148 и след. Каллаб первый выставил то положение (с. 408), что "die Idee der Entwicklung ist nicht etwa Ergebniss des ganzen Werkes, sondera dessen Voraussetzung" ("идея развития представляет не итог всего труда, а лишь его предпосылку". - нем.).
504 Ad. Philippi, Der Begriff der Renaissance (1912), c. 54-55.
505 См. Philippi, указ. соч. 55, где сопоставлен текст обоих изданий.
506 Искусствоведческий и общефилософский анализ схемы Вазари дан в книге Jul. Schlosser, Die Kunstliteratur (1924), в которой Вазари посвящен целый отдел.
507 В первом издании Вазари дал только одну биографию живого художника - Микеланджело, ибо он для него был очень важен, как высшее выражение и артистического таланта, и тех приемов, к которым, как к вершине, пришло искусство. В издание 1568 года вошло не только много биографий художников, успевших умереть за 18 лет, протекших со времени первого (1550), но и ряд биографий живых художников. Эти последние Вазари озаглавливал обыкновенно не "Vita", a "Descrizzione delle opere di...". Таковы биографии Приматиччо, Тициана, Якопо Сансовино и многих других.
508 По-видимому, это было в 1511 году, то есть до падения пожизненного гонфалоньерата. См. примечание Миланези к "Vita di G. F. Rustici". Вазари слегка запутался здесь в хронологии.
509 При этом для большей убедительности он вкладывает хвалебные тирады по адресу Козимо в уста наиболее авторитетных представителей искусства, в том числе и самого авторитетного, Микеланджело. Правда, Микеланджело уже в это время умер и не мог опровергнуть ни приписываемого ему заявления, ни вообще всего того, что Вазари сочинил в его биографии для восславления Козимо.
510 "Trattato dell" Orifeceria", изд. 1857 г., с. 83. Вазари, вероятно, не знал этого сочинения до выхода в свет второго издания "Vite". Челлини не принадлежал к его друзьям и едва ли давал ему свои сочинения в рукописи, как другие.
511 Каллаб ("Vasaristudien", 407) первый сделал это наблюдение, подхваченное потом Шлоссером ("Kunstliteratur", 277). Но ни тот ни другой не вывели из него всех заключений.
512 Особняком стояла только Венеция.
513 Об интеллигенции в XVI веке см. вводный очерк к моей книге "Очерки итальянского Возрождения" (1929), с. 10-11.
514 Cellini, Vita, I, 86.
515 См. Kallab, op. cat. 48. Regesten zur Biographie Vasaris, N 26.
516 Нужно сказать, однако, что их дурные отношения в жизни мало отразились на том, что Вазари о Челлини писал. В очерке "Degli academici del disegno" он очень хвалит "Персея", но прибавляет о его авторе: "Il quale e stato in tutte le sue cose animoso, fiero, vivace, prontissimo e terribilissimo, e persona, che ha saputo pur troppo dire il fatto suo con i principi, non meno che le mani e Fingegno adoperare nelle cose dell"arti" ("Который во всех своих делах гордый, смелый, быстрый, крайне живой и неистовый человек, даже слишком хорошо умевший говорить правду в глаза сильным мира сего и с таким же успехом, каким он умел в искусстве пользоваться своими руками и своим талантом".- итал.) В биографии Баччо Бандинелли, злейшего врага Бенвенуто, рассказывая о распре обоих художников, Вазари явно стоит на стороне первого. Зато в групповой биографии Валерио Вичентино и других он вполне отдает должное медалям Бенвенуто. Челлини причислен там к тем "che hanno paragonato e passato gli antichi". ("Кто сравнялся с древними и превзошел их". - итал.) Может быть, это объясняется тем, что в момент выхода второго издания "Vite" Челлини был жив и Вазари знал, что человек он сердитый.
517 Их подробный пересказ любители страшных историй найдут в книге Edgecumbe Staley "The tragedies of Medici". Критика автору чужда совершенно. Он писал (даты не имеется, но книга напечатана не раньше 1907 года) после выхода итальянской монографии Saltini, Tragedie medicee domesticite (1898), где все современные рассказы и сплетни подвергнуты научной критике. Стали, вероятно, чтобы не терять эффектных моментов, очень мало воспользовался отрезвляющими выводами Сальтини. Любопытно, что в одном из таких мрачных эпизодов легенда заставляет быть невольным участником и Вазари: будто однажды, когда Вазари с высокого помоста, не видный снизу, расписывал плафон одной из зал Palazzo Vecchio, Козимо пытался изнасиловать свою дочь Изабеллу, спавшую на кушетке, и, когда, грубо разбуженная, принцесса закричала, Козимо сообразил, что Вазари мог быть наверху, и взбежал по лесенке на помост с обнаженным кинжалом, чтобы убить свидетеля собственной гнусности. Вазари спасся будто бы только тем, что притворился погруженным в глубокий сон.
518 Kunstliteratur, 292.
519 См. {Alf. Reumont}, Gesch. Toscanas (1878). В. I. 254-256. "Die bürgerliche Heltung welche bei Lorenzo il Magnifico gewährt hatte, war bei ihm (Cosimo) verschwunden. Er war Fürst, die anderen waren Untertanen".
520 "Vita di Alfonso Ferrarese": "V"sò sempre di portare alle braccia, al collo e ne"vetimenti ornamenti d"oro ed altre frascherie, che lo dimostravano piu tosto uomo di corte, lascivo e vano, che artefice desideroso di gloria. E nel vero, quanto risplendono cotali ornamenti in coloro ai quelli per richezze, stati e nobilità di sangue non disconvengono, fanto sono degni di biasimi negli artefici ed altre persone, che non deono, che per uno rispetto e сhi per un altro agguagliarsi agli uomini richissimi" (Он имел обыкновение носить на руках и на шее, а также на одежде золотые украшения и другие безделушки, благодаря чему походил более на сластолюбивого и пустого придворного, чем на стремящегося к славе художника. И, сказать по правде, насколько сверкают украшения подобного рода на тех, кому они идут по их состоянию, положению и благородству крови, настолько достойны они порицания на художниках и других лицах, которым неприлично по тем или иным соображениям уподобляться очень богатым людям. - итал.). Это вообще один из излюбленных мотивов Вазари. Почти буквально теми же словами порицает он такие наклонности, напр., у Содомы.
521 См. "Opere di G. Vasari" (ed G. Milanesi; ult. ediz.), v. VIII, 337
522 "Opere", VIII, 453.
523 См. Gaye. Carteggio inedito d"artisti (1840), т. II, c. 512. Это завещание отменяло два других - от 1558 и 1560 гг. Позднее, когда Вазари потерял надежду иметь детей, он дополнил его еще. См. Rob. Carden, The life of G. Vasari (1910).
524 Это распоряжение, конечно, не определяет отношения Вазари к трудящимся. Оно было, поскольку можно судить по отдельным замечаниям, напр, по тону рассказа о забастовке строительных рабочих во время кладки купола Брунеллеско, не слишком приязненным. Сочувствия в нем борьба рабочих не вызывала ни в какой мере.
525 Opere, VIII, 312-313.
526 Rod. Garden, там же, с. 143.
527 См. "Opere", VIII, 320 и 323. У Вазари было разрешение оставить для себя некоторое количество зерна, но комиссары с этим разрешением, по-видимому, не хотели считаться. Письма относятся к январю и к июлю 1556 г. Бартоломео Кончини был у Козимо чем-то вроде министра иностранных дел, но занимался и другими делами. Ему, между прочим, принадлежат искажения в первом печатном (сокращенном) издании "Истории" Гвиччардини 1561 г. Он был дедом Кончино Кончини, игравшего такую крупную роль в первые годы царствования Людовика XIII во Франции. См. о нем Reutont, Gesch. Toscanas, В. I, 105.
528 Эта история подробно рассказана у R. Carden, The life of G. Vasari, 280 sqq.
529 Посвящение тому же Козимо при первом издании написано совсем в других, очень скромных тонах.
530 Недаром конец биографии Микеланджело у Вазари - во втором издании, конечно, - занят подробнейшим и скучнейшим описанием его похорон во Флоренции. Вазари бил неутомимо в одну точку: ему нужно было подчеркнуть хоть этим способом принадлежность Микеланджело {герцогской} Флоренции.
531 Очень ядовитое замечание о Вазари мы находим в письме того же Бенвенуто к секретарю Флорентийской академии, написанном в 1664 г. Письмо относится к церемониалу похорон Микеланджело, художественное оформление которых было поручено комиссии из четырех флорентийских художников, в том числе Челлини и Вазари. Бенвенуто предлагает свой проект и прибавляет: "Прошу не сообщать этого каприза моей фантазии никому из художников и менее, чем кому-либо, синьору Джордже Вазари, нашему сотоварищу, у которого такой богатый и редкий ум, что я боюсь, как бы мои проекты не смутили его чудных мыслей, что было бы бесконечно жалко" (Переписка Микельанджело Буонаротти. Спб., 1914. С. 234).
532 А между тем нельзя сказать, чтобы другого рода критерии совершенно еще безмолвствовали. Кондиви ("Vita di Michelangelo", гл. 67) уже отмечает любопытный факт, которым Вазари совершенно не интересуется: "Как и древние, он (Микеланджело) искал случая обучать людей знатного рода, предпочитая их плебеям".
533 См. об историках XVI века Lupo Gentile, Storia della storiografia Fiorentina (1905); Ed. Fueter, Gesch. d. neuen Historiographie (1911).