тное для больших экспедиций. Брожение, охватившее всю Европу, беспрестанные войны, политические передряги не оставляли в покое и мирных ученых. Правительства, подозрительно следившие друг за другом, не доверяли и ученым путешественникам, склонны были подозревать в их экспедициях тайные политические цели.

     Политическая неурядица помешала путешествию Гумбольдта в Египет; из-за нее же он должен был отказаться от планов кругосветного плавания. В Париже он узнал, что директория намерена снарядить экспедицию вокруг света с научными целями под начальством капитана Бодэна. В качестве натуралистов ее должны были сопровождать Мишо и Бонплан. Гумбольдт поспешил познакомиться с ними и особенно близко сошелся с последним, молодым ботаником, страстно преданным своей науке и, так же как Гумбольдт, мечтавшем о путешествии.

     Экспедиция, однако, не состоялась. Финансы Франции были в самом плачевном состоянии, а между тем непрерывные войны, которым и конца не предвиделось, требовали больших издержек. Ввиду этого директория решила отказаться от экспедиции.

     Думал было Гумбольдт присоединиться к экспедиции французских ученых в Египет, но поражение французского флота от Нельсона при Абукире прекратило сношения Франции с Александрией.

     В то время как эти различные планы составлялись и терпели крах, Гумбольдт жил в Париже, вращаясь главным образом в кругу ученых. Париж понравился ему и навсегда остался его любимым городом. Он перезнакомился и подружился с самыми выдающимися натуралистами и математиками того времени и приобрел огромную популярность во французском обществе.

     Осенью 1798 года случилось ему познакомиться с шведским консулом Сквельдебрандом, который отправлялся в Алжир с подарками дею от шведского правительства. Гумбольдт решил воспользоваться этим случаем для путешествия по Африке. Консул охотно согласился перевезти его в Алжир, и Гумбольдт, запасшись необходимыми инструментами, отправился вместе со своим новым другом, Бонпланом, в Марсель, куда должен был явиться шведский фрегат, чтобы перевезти консула и его спутников. Но тщетно они ожидали его в течение двух месяцев, ежедневно взбираясь на гору «Notre Dame de la Garde», откуда открывался широкий вид на море и можно было видеть приближающиеся корабли, – фрегат не являлся, и, наконец, пришло известие, что он сильно пострадал от бури и не явится раньше следующего года.

     Возвращаться, однако, было чересчур обидно, да и вид моря раззадорил жажду к путешествиям; поэтому друзья решили ехать во что бы то ни стало. В Марселе стояло небольшое судно, отправлявшееся в Тунис; капитан его взялся перевезти наших путешественников. К счастью, вовремя пришедшее известие об аресте всех французов в Тунисе удержало Гумбольдта. При таких условиях нечего было и думать о путешествии в Африку. Ввиду этого Гумбольдт и Бонплан решились отправиться пока в Испанию и там поискать случая к дальнейшему путешествию. Америка, Африка, Азия – для них было в сущности безразлично: все страны одинаково новы и, стало быть, одинаково интересны; им хотелось, собственно, увидеть тропический мир, ознакомиться с тропической природой. Пока приходилось довольствоваться той, которая была под руками. Впрочем, и в ней имелось достаточно материала для исследований: во время поездки по Испании Гумбольдт определил высоту многих пунктов, изучал климатические условия страны, орографию и прочее; Бонплан собирал растения.

     В начале февраля 1799 года они прибыли в Мадрид. Здесь Гумбольдт ознакомился с местными учеными и знатью – и ему удалось, наконец, привести в исполнение давно задуманный план. Саксонский посланник Форель познакомил его с испанским министром иностранных дел, доном Луисом Урквихо, который отнесся к его планам вполне сочувственно и помог устроить ему аудиенцию у короля. Привыкший беседовать и ладить с сильными мира, Гумбольдт сумел заинтересовать короля настолько, что последний дал ему разрешение посетить и исследовать испанские владения в Америке и Тихом океане без всяких стеснительных условий и обязательств. Местным властям были разосланы предписания оказывать путешественникам всякое содействие; Гумбольдт и Бонплан получили паспорта и разрешение пользоваться астрономическими и геодезическими инструментами, снимать планы, определять высоты, собирать естественные произведения, которые покажутся им интересными, и прочее.

     Со стороны подозрительного испанского правительства, ревниво оберегавшего свои владения от посторонних взоров, такая доверчивость – да еще в тревожное, смутное время – была поистине замечательным явлением. «Никогда путешественник не получал такой неограниченной свободы действий, – говорит по поводу этого сам Гумбольдт, – никогда испанское правительство не оказывало такого доверия иностранцу».

     Но если легко было получить разрешение, то воспользоваться им оказалось довольно трудно, благодаря все той же политике. Порт Корунья, откуда Гумбольдт и Бонплан намеревались отплыть в Америку, был блокирован английскими кораблями, так как Испания в то время воевала с Англией. Пришлось дожидаться удобного случая, чтобы проскользнуть незаметно мимо англичан. В ожидании его наши путешественники продолжали заниматься научными исследованиями. Между прочим, Гумбольдту удалось открыть важный в практическом отношении факт: быстрое понижение температуры воды при приближении к мели. Оказалось, что термометр во многих случаях выдает существование последней раньше, чем лот, и, таким образом, может предупредить моряка о близкой опасности.

     Наконец наступил давно желанный день. Сильная буря заставила английские корабли удалиться от испанского берега в открытое море, и капитан корвета «Писарро», на котором отправлялись Гумбольдт и Бонплан, решил воспользоваться этим случаем.

     Свои ощущения в день отъезда Гумбольдт выражает в письме к Фрейеслебену: «Голова моя кружится от радости. Какую массу наблюдений соберу я для своего описания строения земного шара!» И к Моллю: «Я буду собирать растения и минералы, производить астрономические наблюдения при помощи превосходных инструментов, исследовать химический состав воздуха… Но все это не составляет главной цели моего путешествия. Мое внимание будет устремлено на взаимодействие сил, влияние неодушевленной природы на растительный и животный мир, их гармонию». «Моя главная цель, – писал он Лаланду немного позднее, уже из Америки, – физика мира, строение земного шара, анализ воздуха, физиология растений и животных, наконец – общие отношения органических существ в неодушевленной природе, – эти занятия заставляют меня охватывать много предметов зараз».

     В бурную темную ночь Гумбольдт и Бонплан оставили европейский материк. Вряд ли когда путешественник отправлялся так хорошо подготовленным к своей задаче, как Гумбольдт. Путешествия по Европе развили в нем привычку к наблюдениям и ознакомили его практически с приемами исследований, с употреблением инструментов, которыми приходится пользоваться путешественнику. Самостоятельные занятия в разнообразных отраслях естествознания поставили его au courant^[3] научного движения: он знал, что нужно наблюдать и исследовать, какие вопросы стоят на очереди. Основная цель его стремлений уяснилась настолько, чтобы служить руководящей нитью в лабиринте разнообразных исследований. Наконец об энтузиазме, о научном рвении, о жажде знаний и говорить нечего.

     Плавание совершалось благополучно и быстро. Материал для исследований представился в достаточном изобилии с первых же дней. Морские течения, морские животные и растения, фосфоресценция моря и т. п. – все это было ново и интересно для Гумбольдта, все это было еще едва затронуто наукой.

     Первая внеевропейская почва, на которую вступил Гумбольдт после отплытия из Испании, были Канарские острова.

     «Невозможно передать словами, – говорит он по этому поводу, – какое чувство испытывает натуралист, вступая первый раз на неевропейскую почву. Внимание устремляется на такую массу предметов, что едва можешь разобраться в своих впечатлениях. На каждом шагу ожидаешь увидеть новое и в этом настроении часто не узнаешь предметы, которые принадлежат к числу самых обыкновенных в наших музеях и ботанических садах».

     На Канарских островах путешественники пробыли несколько дней, поднимались на Тенерифский пик и занимались метеорологическими, ботаническими и прочими исследованиями. Здесь, при виде различных растительных поясов Пика-де-Тейде, появляющихся один над другим по мере движения к вершине, явилась у Гумбольдта мысль о связи растительности с климатом, положенная им в основу ботанической географии.

     Дальнейшее путешествие совершалось так же беспрепятственно. Ни английские крейсеры, ни бури не тронули путешественников. Только к концу плавания эпидемия, начавшаяся на корабле, заставила их высадиться раньше, чем они предполагали: в Кумане, на берегу Венесуэлы. Это произошло 16 июля 1799 года.

     Богатство и разнообразие тропической природы совершенно вскружило им головы. «Мы – в благодатнейшей и богатейшей стране! – писал Гумбольдт брату. – Удивительные растения, электрические угри, тигры, броненосцы, обезьяны, попугаи и многое множество настоящих, полудиких индейцев: прекрасная, интересная раса… Мы бегаем как угорелые; в первые три дня не могли ничего определить: не успеем взяться за одно – бросаем и хватаемся за другое. Бонплан уверяет, что сойдет с ума, если эти чудеса не скоро исчерпаются. Но еще прекраснее всех этих отдельных чудес общее впечатление этой природы – могучей, роскошной и в то же время легкой, веселой и мягкой»…

     Из Куманы они предприняли ряд экскурсий в соседние местности, между прочим в Карипе, поселение католических миссионеров, которые приняли их любезно, хотя и удивлялись чудачеству людей, предпринимающих далекое и опасное путешествие для собирания растений, камней, птичьих шкурок и тому подобной «дряни». Старый приор откровенно высказал это Гумбольдту, прибавив, что, по его мнению, из всех удовольствий жизни, не исключая даже сна, нет ничего лучше хорошего куска говядины.

     Несколько позднее другой патер ни за что не хотел верить в научную цель путешествия Гумбольдта и, подобно Тяпкину-Ляпкину у Гоголя, заподозрил в их поездке «тайную и более политическую причину». – «Так вам и поверят, – заметил он, – что вы бросили свою родину и отдали себя на съедение москитам, чтобы измерять земли, которые вам не принадлежат».

     Не мудрено, что под руководством таких просветителей индейцы очень мало подвинулись вперед сравнительно со своими дикими соплеменниками. «В лесах Южной Америки, – говорит Гумбольдт, – обитают племена, спокойно проводящие жизнь в своих деревнях, под управлением своих вождей, и возделывающие довольно обширные плантации пизанга, маниока и хлопчатой бумаги. Они вовсе не более варвары чем индейцы миссии, приучившиеся креститься».

     В Кумане путешественникам в первый раз в жизни пришлось испытать землетрясение. «С самого детства, – говорит по поводу этого Гумбольдт, – привыкли мы считать воду подвижным элементом, землю же – незыблемой, твердой массой. Этому учит повседневный опыт. Землетрясение разом уничтожает этот давнишний обман. Это – род пробуждения, но очень неприятного: чувствуешь, что обманывался кажущимся спокойствием природы, начинаешь прислушиваться ко всякому шуму и не доверяешь почве, по которой издавна привык ходить доверчиво. Но если удары повторяются в течение нескольких дней, то недоверие скоро исчезает, и с землетрясением свыкаешься, как кормчий с качкой корабля».

     Из Куманы путешественники отправились в Каракас, главный город Венесуэлы, где пробыли два месяца; отсюда в городок Апуре на реке того же имени, по которой хотели спуститься в Ориноко, подняться к его верховью и убедиться, точно ли система Ориноко соединяется с системой Амазонки. Слухи об этом ходили уже давно; но точных сведений не было, а между тем факт представлялся интересным, так как обыкновенно каждая великая речная система образует отдельное, независимое целое. Дорога до Апуре вела через бесконечные травянистые степи, льяносы, так художественно описанные Гумбольдтом в «Картинах природы». Здесь путешественники познакомились с «гимнотами», электрическими угрями, которые тем более заинтересовали Гумбольдта, что он давно уже занимался электричеством животных.

     В материале для исследований недостатка не было. Все, каждая область явлений этой роскошной природы, представляло массу нового. Растительный и животный мир, геология и орография, климат – все в этой стране было почти или вовсе не затронуто исследованием, так что путешествие Гумбольдта и Бонплана по справедливости называют вторым – научным – открытием Америки.

     В Апуре путешественники наняли пирогу с пятью индейцами. Здесь начиналась наиболее интересная часть путешествия, так как теперь они вступали в область, о которой имелись самые смутные сведения.

     Днем путешественники плыли в своем челне, любуясь картинами дикой природы. Часто тапир, ягуар или стадо пеккари пробирались по берегу или выходили к воде напиться, не обращая внимания на плывшую мимо лодку. На песчаных отмелях грелись кайманы, которыми изобилует эта река; в прибрежных кустах трещали попугаи, гокко и другие птицы. Все это население, непривычное к виду человека, почти не выказывало страха при его приближении. «Все здесь напоминает, – говорит Гумбольдт, – о первобытном состоянии мира, невинность и счастье которого рисуют нам древние предания всех народов. Но, если наблюдать попристальнее взаимные отношения животных, то вскоре убеждаешься, что они боятся, избегают друг друга. Золотой век миновал, и в этом раю американских лесов, как и повсюду, долгий печальный опыт изучил всех тварей, что сила и кротость редко идут рука об руку».

     Ночью выходили на берег и располагались на ночлег около костра, разведенного для острастки ягуаров. В первое время путешественники почти не спали из-за страшного шума, поднимавшегося в лесу по ночам. Этот шум происходит вследствие постоянной войны, между обитателями леса. Ягуар преследует тапира или стадо водосвинок; они бросаются в густой кустарник, с треском ломая сучья и хворост; обезьяны, разбуженные шумом, поднимают вопль с верхушек деревьев; им отвечают испуганные птицы, и мало-помалу все население пробуждается и наполняет воздух визгом, свистом, треском, ревом, воплями и криками на всевозможные лады и тоны. Кроме этой адской музыки, донимали наших путников и москиты – вечный предмет жалоб со стороны путешественников, муравьи, клещи – особенный вид, который внедряется в кожу и «бороздит ее как пашню», и тому подобное.

     На шестой день плавания достигли реки Ориноко, где с самого начала едва не погибли вследствие сильного порыва ветра и неловкости рулевого. К счастью, все обошлось благополучно, и путешественники отделались потерей нескольких книг и части съестных припасов. Несколько дней они провели в миссии Атурес, осмотрели находящиеся поблизости водопады и отправились далее по Ориноко. Им удалось добраться до его верховьев и убедиться, что Ориноко действительно соединяется с притоком реки Амазонки – Риу-Негру – посредством протока Кассиквиаре. Плавание по этому последнему было самой трудной частью путешествия. Москиты одолевали путешественников; съестных припасов не хватало, приходилось дополнять этот недостаток муравьями – особенной породой, в изобилии водящейся в этой местности и употребляемой в пищу индейцами. Ко всем этим затруднениям присоединялась возраставшая теснота в лодке, которая мало-помалу загромождалась коллекциями и целым зверинцем: восемь обезьян, несколько попугаев, тукан и прочие делили с путешественниками их тесное помещение.

     Убедившись в соединении двух речных систем, Гумбольдт и Бонплан спустились по Ориноко до Ангостуры, главного города Гвианы. Здесь окончилась первая часть их путешествия.

     «В течение четырех месяцев, – писал Гумбольдт Вильденову, – мы ночевали в лесах, окруженные крокодилами, боа и тиграми, которые здесь нападают даже на лодки, питаясь только рисом, муравьями, маниоком, пизангом, водой Ориноко и изредка обезьянами… В Гвиане, где приходится ходить с закрытой головой и руками, вследствие множества москитов, переполняющих воздух, почти невозможно писать при дневном свете: нельзя держать перо в руках – так яростно жалят насекомые. Поэтому все наши работы приходилось производить при огне, в индейской хижине, куда не проникает солнечный луч и куда приходится вползать на четвереньках… В Хигероте зарываются в песок, так что только голова выдается наружу, а все тело покрыто слоем земли в 3–4 дюйма. Тот, кто не видел этого, сочтет мои слова басней… Несмотря на постоянные перемены влажности, жары и горного холода, мое здоровье и настроение духа сильно поправились с тех пор, как я оставил Испанию. Тропический мир – моя стихия, и я никогда не пользовался таким прочным здоровьем, как в последние два года».

     Из Ангостуры путешественники отправились в Гавану, где пробыли несколько месяцев, делая экскурсии в различные местности острова Кубы и изучая природу и политическое состояние Антильских островов. Нужно ли говорить, что рабство негров встретило в Гумбольдте решительного и красноречивого противника? С особенным негодованием говорит он о «писателях, которые стараются прикрыть двусмысленными словами это варварство, изобретая термины „негры-крестьяне“, „ленная зависимость черных“ и „патриархальное покровительство“. Но изобретать такие термины, – прибавляет он, – для того, чтобы затемнить постыдную истину – значит осквернять благородные силы духа и призвание писателя».

     Покончив с Антильскими островами, Гумбольдт и Бонплан хотели отправиться в Мексику, но известие об отплытии капитана Бодэна в Южную Америку, впоследствии оказавшееся ложным, заставило их изменить план. Гумбольдт еще во Франции условился соединиться с Бодэном, если экспедиция состоится, и потому, получив известие, решил немедленно отправиться в Перу.

     Друзья переправились в Бразилию, поднялись в лодке к верховьям реки Магдалены, а отсюда добрались до главного города Новой Гранады, Санта-Фе-де-Богота. Тут встретили их весьма торжественно. Архиепископ выслал путешественникам свои экипажи, знатнейшие лица города выехали к ним навстречу, – словом, их прибытие в столицу Новой Гранады было почти триумфальным шествием. Конечно, тут оказала влияние необычайная любезность испанского правительства, оказанная Гумбольдту.

     Посвятив довольно долгое время изучению плато Санта-Фе, путешественники отправились в Кито через проход Квиндиу в Кордильерах. Это был опасный и утомительный переход: пешком, по узким ущельям, под проливным дождем, без обуви, которая быстро износилась и развалилась. Приходилось, промокнув до нитки, ночевать под открытым небом, брести, утопая в грязи, карабкаться по узким тропинкам… Как бы то ни было, переход совершился благополучно, и в январе 1802 года путешественники достигли города Кито.

     В благодатном климате Перу были забыты все невзгоды путешествия. Около года Гумбольдт и Бонплан оставались в этой части Америки, изучая со всевозможных точек зрения ее богатую природу. Гумбольдт поднимался, между прочим, на вулканы Пичиччу, Котопахи, Антизану и другие и на высочайшую в свете, как тогда считалось, вершину Чимборасо. Впоследствии оказалось, что даже в Америке – не говоря уже о Старом Свете – есть более высокие горы; но в то время этого не знали, и самолюбию Гумбольдта льстило сознание, что он первый взобрался на высочайшую точку земного шара.

     Из Южной Америки они отправились в Мексику, где намеревались пробыть лишь несколько месяцев, а затем вернуться в Европу. Но богатства природы в этой стране, также весьма малоисследованной в, научном отношении, задержало их гораздо долее, чем они рассчитывали. Гумбольдт определил географическое положение различных пунктов, научал деятельность вулканов – между прочим знаменитого Иорульо, образовавшегося в 1755 году, – произвел массу барометрических измерений, подавших ему мысль изображать орографию местности в виде профилей, представляющих вертикальное сечение страны в известном направлении, исследовал пирамиды и храмы древних обитателей Мексики – ацтеков и тольтеков, изучал историю и политическое состояние страны, и прочее, и прочее.

     Наконец, 9 июля 1804 года, после почти пятилетнего пребывания в Америке, Гумбольдт и Бонплан отплыли в Европу и 3 августа того же года высадились в Бордо.

     Результаты их путешествия были впечатляющи.

     До Гумбольдта только один пункт внутри Южной Америки – Кито – был точно определен астрономически; геологическое строение ее было вовсе неизвестно. Гумбольдт определил широту и долготу многих пунктов, произвел около 700 гипсометрических измерений (измерение высот), то есть создал географию и орографию местности, исследовал ее геологию, собрал массу данных о климате страны и уяснил его отличительные черты. Далее, путешественники собрали огромные ботанические и зоологические коллекции – одних растений около 4 тысяч видов, в том числе 1,8 тыс. новых для науки. Было доказано соединение систем Амазонки и Ориноко; исправлены и пополнены карты течения обеих рек; определено направление некоторых горных цепей и открыты новые, дотоле неизвестные (например, Анды Паримы), уяснено распределение гор и низменностей; нанесено на карту морское течение вдоль западных берегов Америки, названное Гумбольдтовым, и так далее. Не оставлены без внимания и этнография, археология, история, языки, политическое состояние посещенных стран: по всем этим предметам собрана масса материала, разработанного впоследствии частью самим Гумбольдтом, частью его сотрудниками.

     Но еще драгоценнее этой громады фактов были общие выводы, почерпнутые Гумбольдтом из изучения тропической природы и развитые в целом ряде трудов, о которых мы упомянем ниже.

     История путешествий знает экспедиции гораздо более опасные, трудные, отдаленные, гораздо более эффектные, экспедиции, в которых приходилось испытывать неслыханные страдания, видеть смерть лицом к лицу почти на каждом шагу… Но вряд ли можно указать путешествие, которое принесло бы такие богатые плоды в разнообразнейших отраслях науки. И вряд ли мог Гумбольдт выбрать страну, более подходившую к его стремлениям, чем тропическая Америка. Здесь он мог наблюдать грандиознейшие явления природы, сконцентрированные на небольшом пространстве. Землетрясения, вулканы – потухшие, действующие и образовавшиеся почти на глазах, как Иорульо; огромные реки, водопады; бесконечные степи и девственные леса, где каждое дерево в свою очередь несет на себе целый лес лиан, орхидей и т. п.; все климаты и все типы растительного и животного мира: в долинах – роскошь тропической природы, на вершинах гор – безжизненность далекого севера, – словом, все, что в силах подарить природа, все, что может поразить воображение, – все, кажется, собралось здесь в неисчерпаемом разнообразии форм и красок, подавляя своим величием простых смертных, но сочетаясь в грандиозное и гармоническое целое в уме Гумбольдта.

     Из Бордо путешественники поспешили в Париж для приведения в порядок и разработки своих коллекции. В это время Вильгельм Гумбольдт находился в Риме в качестве резидента при папском дворе. Здесь получил он письмо Александра, в котором тот извещал о своем намерении вернуться в Европу. Через некоторое время распространился слух, что Александр умер от желтой лихорадки. Разумеется, этот слух произвел переполох в семье Гумбольдта. Сам Вильгельм не мог отлучиться от места службы, но жена его отправилась в Париж навести более точные справки. Тут, однако, ее опасения вскоре рассеялись, так как было получено письмо, извещавшее о прибытии Гумбольдта в Бордо, а вскоре затем явился и он сам – целый, невредимый и даже поздоровевший, пополневший и более чем когда-либо живой, веселый и разговорчивый. В Париже он был встречен с большим энтузиазмом. «Вряд ли, – говорит госпожа Гумбольдт, – когда-либо появление частного лица возбуждало такое внимание и такой общий интерес». Причиной этого была не только его ученая слава и интерес к его путешествию, о результатах которого уже знали кое-что из его писем, но и его личное знакомство с большинством французских ученых, среди которых он пользовался огромной популярностью за свой общительный, благодушный характер, остроумие и красноречие. Только при французском дворе ему почему-то не посчастливилось. Он представлялся Наполеону I, но великий полководец и самодур принял его холодно и ограничился пренебрежительным замечанием: «Вы занимаетесь ботаникой? Моя жена тоже занимается ею». Гумбольдт решил остаться В Париже для разработки и издания собранных им материалов, – частью потому, что ни в каком другом городе не представлялось такого богатства научных пособий и такого блестящего общества ученых, частью же просто из любви к Парижу и французскому обществу!

     Издание «Американского путешествия» потребовало многих лет и сотрудничества многих ученых. Скажем здесь же несколько слов об этом гигантском труде.

     Первый том его вышел в 1807 году, последний – в 1833 году. Сам Гумбольдт взял на себя главным образом общие выводы, сотрудники обрабатывали фактический материал. Вычислением астрономических наблюдений занялся Ольтманс, определением и описанием растений – Бонплан и Кунт (родственник воспитателя Гумбольдтов); в обработке зоологического материала приняли участие Кювье, Валансьенн и Латрейль; минералогического – Клапрот и Вокелен; окаменелости были определены Л. фон Бухом.

     Гумбольдту принадлежит описание путешествия («Исторический отчет etc.», три тома in cuatro), общая картина природы, климата, геологического строения, жизни и памятников диких племен страны и прочее («Виды Кордильер», два тома in cuatro и 69 таблиц), трактат о географическом распределении растений («Опыт о географии растений»), сборник исследований по зоологии и сравнительной анатомии (два тома) и трактаты о политическом состоянии испанских колоний («Политический опыт о Новой Испании», два тома с 20 картами, и «Политический опыт об острове Куба», два тома).

     Все издание состоит из 30 томов, содержит 1425 таблиц, частью раскрашенных, и стоит 2553 талера. Оно напечатано в Париже, на французском, частью на латинском языке. Само собою разумеется, что для публики такое сочинение было недоступно. «Увы, увы! – жалуется Гумбольдт в письме к Берггаузу (1830 год), – мои книги не приносят мне выгоды, на которую я рассчитывал: они слишком дороги. Кроме одного-единственного экземпляра моего „Путешествия“, который я оставил у себя для собственного употребления, в Берлине имеются еще только два. Один – полный – в королевской библиотеке, другой – в домашней библиотеке короля, но неполный: и для короля сочинение оказалось слишком дорогим».

     О результатах путешествия и массе последующих работ, монографий, статей и заметок по разным вопросам естествознания мы еще будем говорить, здесь же упомянем о другой стороне деятельности Гумбольдта – стремлении передать результаты своих исследований в художественной, популярной форме, доступной для читателя-неспециалиста. Результатом этого стремления явились (кроме описаний в «Историческом отчете», «Видах Кордильер» и др.) в 1808 году «Картины природы» («Ansichten der Natur») – ряд картин тропической природы, нарисованных с удивительным мастерством. Книга была переведена на все европейские языки и без сомнения представляет один из важных камней в памятнике славы Гумбольдта. Если из богатой популярной литературы нашего столетия что-нибудь уцелеет в грядущих веках, то в числе этих уцелевших произведений первое место займут, конечно, «Картины природы». Это художественное произведение, не имеющее себе равных по красоте, силе и сжатости изложения. Именно последнее свойство – сжатость, способность в немногих словах и на немногих страницах сконцентрировать самые яркие черты изображаемого мира – выгодно отличает эту книгу от других выдающихся произведений в том же роде, как, например, «Сцены природы» Одюбона. Вообще это лучшее из популярных произведений Гумбольдта. «Космос» превосходит его глубиной и разнообразием содержания, но далеко уступает «Картинам природы» в красоте, живости и свежести изображения.

     Вернемся к прерванной биографии Гумбольдта. Около года он провозился в Париже с разборкой и приведением в порядок коллекций, занимаясь в то же время исследованием химического состава воздуха с Гей-Люссаком.

     В следующем, 1805 году, он отправился в Италию, к брату, которому передал материалы для изучения американских наречий, собранные во время путешествия; затем съездил в Неаполь – посмотреть на извержение Везувия, случившееся в том году. В этой экскурсии его сопровождали Гей-Люссак и Леопольд фон Бух.

     Из Неаполя Гумбольдт отправился в Берлин, в самый разгар австро-французской войны, закончившейся Аустерлицем. Суматоха военного времени и скверная погода сильно затрудняли эту поездку. «Мое путешествие через Вену и Фрейберг затруднено войною… Наука теперь перестала быть палладиумом… А Готтардский проход! какими ливнями, снегом и градом встретили нас Альпы! Нам пришлось-таки потерпеть на пути от Лугано до Люцерна. И это называется умеренным климатом!»

     В Берлине он жил в 1806–1807 годах – в годы сильнейшего политического унижения Пруссии. После Аустерлица Австрия поспешила заключить мир с Наполеоном, но Россия еще не хотела уступать. В 1806 году она ополчилась на Францию в союзе с Пруссией. Кампания, однако, кончилась так же быстро, как и предыдущая. Битвы под Йеной, Ауэрштетом и Фридландом принудили союзников заключить мир (1807 год). Берлин был занят французскими войсками, Пруссия низведена до степени второклассной державы, территория ее уменьшена наполовину.

     Гумбольдт занимался в это время магнитными наблюдениями так усердно, что несколько ночей провел почти без сна, писал «Картины природы» и, кажется, не особенно заботился о политических невзгодах своей родины.

     Как ни стараются немцы представить его патриотом, но в сущности в нем была слишком сильна космополитическая закваска. Семена, брошенные Форстером, упали на плодородную почву. Притом, как мы уже упоминали, он не придавал особенного значения военным триумфам и политической суете. Не то чтобы он не интересовался ими – Гумбольдт интересовался всем, от таинственных космических процессов в туманных звездах до мелкого скандала в придворных кругах, – но он не придавал такого значения гибели генерала Мака или вступлению французов в Берлин, какое придает им большинство, видящее в подобных событиях суть исторической жизни. Под этой рябью и пеной исторического потока он видел незримое течение идей, работу мысли, которая создает в жизни народов все.

     Но если Гумбольдт чурался политики, то политика не хотела оставить в покое Гумбольдта. В июле 1808 года ему пришлось оторваться от своих научных занятий, чтобы сопровождать в Париж принца Вильгельма Прусского, который ездил туда для переговоров с Наполеоном. Гумбольдт, пользовавшийся большим значением в парижском высшем обществе, знакомый с влиятельнейшими лицами во Франции, должен был, так сказать, готовить почву для принца, что и исполнил с успехом.

     По окончании этой официальной задачи он просил короля позволить ему остаться в Париже и получил разрешение. После этого он прожил во Франции почти 20 лет (1809–1927 годы), уезжая из нее лишь изредка и ненадолго.

     Париж в то время блистал таким созвездием великих ученых, каким не мог похвастаться ни один город в Европе. Тут действовали Кювье, в салоне которого Гумбольдт был постоянным гостем, Лаплас, Гей-Люссак, Араго, с которым Гумбольдт был на ты, Био, Броньяр и другие. Сюда стремились и молодые ученые из других стран, чтобы получить патент учености в столице мира. Все это кипело жизнью и деятельностью, все мечтало и грезило об открытиях, и Гумбольдт чувствовал себя в этой компании как рыба в воде. С Гей-Люссаком он работал над химическим составом воздуха, с Био – над земным магнетизмом, с Провансалем – над дыханием рыб… Простота и свобода отношений – отголосок великой революции, – общительность, отсутствие мелкой зависти были ему по душе. «Даровитые люди, – писал он Берггаузу, – быстро находят оценку в столице мира, тогда как в туманной атмосфере Берлина, где все и каждый выкроены по известному шаблону, об этом не может быть и речи».

     Пребывание в «столице мира» было посвящено почти исключительно работе. Гумбольдт вставал около 7 часов утра, в 8 отправлялся к своему другу Ф. Араго или в институт, где работал до 11–12 часов, затем завтракал на скорую руку и снова принимался за работу; около 7 вечера обедал, после обеда посещал друзей и салоны; около полуночи возвращался домой и опять работал до 2–2.30 ночи. Таким образом для сна оставалось 4–5 часов в сутки. «Периодический сон считается устарелым предрассудком в семье Гумбольдтов», – говаривал он шутя. Такой деятельный образ жизни он вел до самой смерти и, что всего удивительнее, оставался всегда здоровым и сильным физически и умственно.

     Многочисленные и разнообразные научные работы не мешали ему интересоваться политикой, придворными новостями и даже, попросту говоря, сплетнями и пустячками, известными под названием «новостей дня».

     В салонах он блистал не только ученостью, красноречием и остроумием, но и знанием всяких анекдотов и мелочей, занимавших общество. Приведем здесь выдержку из письма Риттера от 17 сентября 1724 года о вечере у Араго на другой день после смерти Людовика XVIII. «Около 11 часов явился наконец и Александр Гумбольдт, и все обрадовались его рассказам и новостям. Никто не знает столько, сколько он: он все видел, он уже с 8 часов утра на ногах, тотчас получил известие о смерти короля, говорил со всеми врачами, присутствовал при выставке трупа, видел все, что происходило во дворце, знает все, что произошло в министерских кругах, в семействе короля; побывал в Сен-Жермене, в Пасси, у разных высокопоставленных лиц и является теперь с полными карманами интереснейших анекдотов, которые рассказываются со свойственными ему остроумием и насмешливостью».

     Огромное влияние, которое оказывал Гумбольдт на ученый круг Парижа, заставляло стремиться к нему всех приезжающих в Париж ученых. «Кто из приехавших в Париж, – говорит Голтей, – и имевших черный фрак, белый галстук и пару перчаток, кто не являлся к Гумбольдту? Но – и это может показаться невероятным, хотя это истина – кто из оставивших свою карточку у этого благороднейшего, либеральнейшего, благодушнейшего из всех великих людей, не получил дружеского ответного визита? Кто не пользовался предупредительной добротой, советом, помощью этого неутомимого благодетеля?»

     Действительно Гумбольдт одинаково щедро расточал в пользу других и свое влияние, и свои деньги. Когда Агассиц, по недостатку средств, должен был прекратить занятия в Париже, Гумбольдт самым деликатным образом заставил его принять денежную помощь; когда Либих – еще неизвестный, начинающий ученый– прочел в Париже одну из своих первых работ, Гумбольдт немедленно познакомился с ним и оказал ему деятельную поддержку, благодаря которой перед молодым химиком открылись «все двери, все лаборатории и институты». «Неизвестный, без рекомендаций, – говорит по поводу этого Либих, – в городе, где приток людей из всех стран света составляет громадное препятствие к личному сближению со знаменитыми тамошними естествоиспытателями– и я, как многие другие, остался бы незамеченным в толпе и, может быть, погиб бы; эта опасность была теперь устранена для меня».

     И масса других ученых, путешественников, литераторов и так далее находили у него поддержку и, в случае надобности, материальную помощь или протекцию.

     Быть может, он даже грешил избытком снисходительности в этом отношении. Быть может, стремление к популярности играло при этом некоторую роль: так, по крайней мере, говорили охотники, выискивая пятна на солнце. Но если это и так, если избыток снисходительности заставлял его иной раз оказать поддержку недостойному, то весь вред, который мог произойти от этого, с лихвою выкупается пользою, которую принесла помощь, оказанная одному Либиху или Агассицу.

     Еще в Америке Гумбольдт мечтал о путешествии в Азию и теперь деятельно готовился к нему, изучая между прочим персидский язык у знаменитого ориенталиста Сильвестра де Соси. Научные занятия и подготовка к путешествию заставляли его отказываться от официальных предложений, с которыми к нему обращались иногда из Пруссии. Так, в 1810 году канцлер Гарденберг, давнишний знакомый Гумбольдта, пригласил его занять место начальника секции народного образования в министерстве внутренних дел в Берлине, но Гумбольдт отказался.

     В следующем году его мечта о путешествии едва не осуществилась. Русский канцлер, граф Румянцев, предложил ему присоединиться к посольству, которое император Александр I отправлял в Кашгар и Тибет. Гумбольдт согласился и строил самые широкие планы, насчет этой экспедиции, рассчитывая пробыть в Азии лет семь-восемь, но политические обстоятельства помешали ее осуществлению. Началась война 1812 года, «нашествие двунадесяти язык», там – пожар Москвы, отступление и гибель великой армии и так далее. Все эти события поглотили внимание русского правительства, и предприятие Гумбольдта заглохло.

     Пребывание его в Париже разнообразилось поездками в Вену, Лондон и пр.; мы не будем перечислять их. Научные занятия его не прерывались во время этих поездок, напротив, он пользовался ими для геологических, магнетических и других наблюдений, что в связи с наблюдениями в Америке давало богатый материал для сравнения и общих выводов.

     В 1816 году он расстался со своим другом Бонпланом, который после падения Наполеона потерял место в Париже и отправился в Южную Америку, где занял место профессора естественной истории в Буэнос-Айресе. Скажем несколько слов о дальнейшей судьбе этого оригинального человека. В 1820 году он предпринял экскурсию в Парагвай для изучения культуры «матэ», парагвайского чая. Диктатор Парагвая Франциа, управлявший своей республикой с полновластием восточного деспота, воспретивший своим согражданам всякие, даже торговые, сношения с иностранцами, велел арестовать его и продержал в плену десять лет. Все хлопоты Гумбольдта, все просьбы, обращенные к Франциа, остались тщетными, несмотря на вмешательство французского и английского правительств. Только в 1830 году диктатор решил освободить своего пленника. После освобождения Бонплан женился на местной уроженке (которая, впрочем, убежала от него, оставив ему детей) и прожил почти тридцать лет отшельником вдали от мира, в небольшой усадьбе, заброшенной среди безлюдных степей, в цинически скудной обстановке, занимаясь естественными науками и обогащая свой огромный гербарий, для чего предпринимал поездки в различные местности Америки. Он умер в 1858 году, за год до смерти Гумбольдта.

     В 1818 году Гумбольдт был в Ахене, где в то время собрался Конгресс для обсуждения французских дел и закрепления принципов Священного союза. В делах его Гумбольдт не принимал участия; он хлопотал больше об азиатском путешествии. Личное состояние его было уже истрачено на американскую экспедицию, которая обошлась в 52 тысячи талеров, и издание ее результатов, стоившее 180 тысяч, так что теперь он мог путешествовать только на казенный счет. Король предложил ему 12 тысяч талеров ежегодно в течение четырех-пяти лет путешествия и такую же сумму на покупку инструментов. Но и на этот раз путешествие не состоялось, и Гумбольдт вернулся в Париж.

     В 1822 году он отправился в Италию; встретившись в Вероне с королем, сопровождал его в поездке по Италии – причем еще раз посетил Везувий и исследовал изменения, происшедшие в нем между извержениями 1805 и 1822 годов. Из Италии он вместе с королем отправился в Берлин, где прожил несколько месяцев, но, несмотря на просьбы брата остаться на родине, предпочел вернуться в Париж. Берлин и «берлинизм», как он выражался, внушали ему отвращение. Письма его переполнены насмешками над немецким обществом, которое «ненавидит все, что мешает спать», «становится тем одностороннее, чем шире развиваются воззрения в других странах»; и так далее.

     Однако то, чего не могли достичь брат и друзья, удалось королю. Фридрих-Вильгельм III был лично расположен к Гумбольдту, любил его беседу и дорожил его обществом. В 1826 году он пригласил своего ученого друга переселиться в Берлин. Отвечать отказом на такое приглашение значило бы оскорбить короля, а это вовсе не входило в расчеты Гумбольдта. «Он был уже осыпан королевскими милостями: получил звание камергера, различные знаки отличия, пенсию в 5 тысяч талеров. Влияние, которым он пользовался, давало ему возможность оказывать поддержку другим ученым – тому выхлопотать пенсию, другому субсидию на какое-нибудь ученое предприятие или дорогое издание и тому подобное. Вообще „житейская мудрость“ не позволяла портить отношения с правительством, и, подчиняясь ее указаниям, Гумбольдт, скрепя сердце, оставил столицу мира и переселился в „туманный Берлин“.

     В предыдущей главе мы говорили о жизни Гумбольдта по возвращении из Америки; скажем теперь несколько слов о его научной деятельности.

     Работы Гумбольдта представляют столь обширную энциклопедию естествознания, что самое сжатое изложение их потребовало бы порядочной книги. Мы ограничимся поэтому только кратким перечнем его важнейших открытий.

     Все они связаны в одно целое идеей физического мироописания. Она определяет отношения Гумбольдта к исследуемому предмету. Так, например, он изучал состав атмосферы с Гей-Люссаком. Гей-Люссака вопросы о газах интересовали с чисто химической и физической стороны и привели к открытию законов объемных отношений; Гумбольдт видит в атмосфере оболочку земного шара, состав которой имеет огромное значение для всего органического мира, и с этой точки зрения занимается ее исследованием.

     О работах первого периода его деятельности мы уже упоминали; здесь будем говорить только об открытиях, сделанных в эпоху от американского до азиатского путешествия. Этот период его деятельности можно назвать периодом открытий; последующие годы жизни были посвящены уже главным образом продолжению и развитию сделанных раньше исследований и сведению их в одно целое в «Космосе».

     Перечисляя открытия Гумбольдта, начнем с атмосферы, перейдем к растительному и животному миру, далее к строению земной коры, к физике земного шара, орографии и географии и наконец – человеку.

     Исследования химического состава воздуха, которые Гумбольдт начал еще во время службы обер-бергмейстером и продолжил впоследствии вместе с Гей-Люссаком, привели к следующим результатам: 1) состав атмосферы вообще остается постоянным; 2) количество кислорода в воздухе равняется 21 проценту; 3) воздух не содержит заметной примеси водорода. Это было первое точное исследование атмосферы, и позднейшие работы Реньо, Буссенго и других подтвердили в существенных чертах, данные Гумбольдта и Гей-Люссака.

     Температуре воздуха посвящен целый ряд исследований Гумбольдта.^[4]

     Распределение тепла на земной поверхности, представляет крайне запутанное явление. Различное удаление земли от солнца в разные времена года, вращение земли, наклонение ее оси к эклиптике, воздушные течения, испарение воды и прочее, и прочее – все эти условия влияют на температуру местности и, переплетаясь и сталкиваясь различным образом, производят такой хаос в распределении тепла, что разобраться в нем с первого взгляда кажется просто невозможным.

     Во всяком случае, прежде чем открывать причины различия температуры, нужно знать самые факты, то есть иметь картину распределения тепла на земном шаре и метод для дальнейшей разработки этой картины. Эту двойную задачу исполнил Гумбольдт, установив так называемые изотермы – линии, связывающие, места с одинаковой средней температурой в течение известного периода времени; например, с одинаковой годовой, летней (изотеры), зимней (изохимены) и прочей температурой.

     Работа об изоте