редугадываются черты
пришедшей позже распутинщины. Именно Псой Антипыч приобретает гарденинский
конный завод, торжествуя над конюшим Капитоном Аверьянычем, кончающим
самоубийством.
Сатирических характеров в романе немало, и каждый раз автор меняет
сюжетно-композиционный способ, языковые средства и тон изображения.
Мещанский бытовой уклад жизни (карты, гастрономия я т. п.), пустейшие
разглагольствования составляют существо "кабинетного либерала" купца
Рукодеева, о котором Эртель сказал: "Не будь книжек, это было бы совсем
животное..."
На резком психологическом контрасте, развитии мотива "двойничества"
построен образ станового Фомы Фомича. В семейном кругу это "беззаветный
добряк-отец" со слащаво-вкрадчивыми манерами, на службе - беззастенчивый
взяточник и кровожадный зверь. Подобный характер, порождаемый лживой
официальной моралью, своеобразное открытие писателя, начатое им еще в
рассказе "Специалист" (1885).
Эртелевский тип двуликого держиморды угадывается в образе полковника в
известном рассказе Л. Толстого "После бала" (1903) - настолько в обоих
случаях близки внешние ситуации, изобразительные средства и идейные
переклички.
В современной трактовке Эртеля упорно действует инерция смотреть на
него "сверху вниз", с высоты признанных художественных авторитетов,
забывая, что автор "Гардениных" был в некоторых отношениях их
предшественником. К примеру, замечено: эртелевский роман "Смена"
тематически предвосхитил пьесу А. Чехова "Вишневый сад" (во всяком случае
перекличка в драматических судьбах барских усадеб в обоих произведениях
очевидна), образ "богохульника" Петра Перелыгина из повести "Карьера
Струкова" заставляет вспомнить горьковского Егора Булычева, а некоторые
степные картины И. Бунина близки по настроению и краскам пейзажам Эртеля.
Инерция иного рода - смотреть на "Гардениных" и другие произведения
Эртеля лишь с социологическим мерилом в руках, отодвигая на далекий задний
план их художественные достоинства, да к тому же еще попадая под влияние
присущей автору беспощадной и слишком строгой самокритики, по которой в
его сочинения "уже через 20 лет будут находить только этнографический и
исторический интерес, а через 50 лет сдадут в макулатуру". Да, тесная
спаянность со временем у Эртеля несомненна, и некоторые его произведения
ныне воспринимаются как утратившие свою остроту "былое". Однако в его
творчестве много и общечеловеческих мотивов, в том числе и в "Гардениных".
Особенно примечательно глубокое художественное исследование им мертвящей
силы духовного рабства. Эту тему в романе не следует понимать
односторонне, лишь в плоскости узаконенной и материальной зависимости
личности. Анализ нравственного холуйства у Эртеля более тонок и органичен.
Прекрасный пример тому - образ добровольной рабыни гарденинекого дома
Фелицаты Никаноровны "Отрадно это, милые мои, когда воли своей не имеешь,
- ох, какая забега снимается!" - умиляется етарая экономка. Все ее
лакейское существо восстает против любого проявления "воли". Замечательно
в этом отношении письмо старушки "матушке-барыне", в нем Эртель показал
себя прекрасным стилистом эпистолярной речи уходящих со сцены дворовых
людей.
Финал судьбы Фелицагы Никаноровны драматичен. Накопившаяся за полвека
горечь в ее увядшей, казалось бы, душе все-таки выплеснулась наружу - она
уходит в монастырь, смутно сознавая никчемность своей жизни. Еще более
трагичен конец судьбы бывшего наездника Онисима Варфоломеича и членов его
жалкого семейства, вынужденных ради хлеба насущного заняться балаганным
шутовством. Нравственное рабство убивает не только человеческое
достоинство, нЪ и волю к жизненной борьбе, - недаром опустившийся на самое
"дно" Онисим Варфоломеич называет себя "убитым человеком". Эртель,
справедливо гордившийся этим образом, видел причину такого падения в том,
"что не оказалось барского рысака, к которому мож"о бы было привязать
душу".
Многообразие проблем и характеров, эпический размах повествования,
меткие картины народного быта, стилевое богатство ставят "Гардениных" в
первый ряд книг о пореформенной России. Прочитав роман, Л. Толстой записал
в дневнике: "Прекрасно, широко, верно, благородно". В своем предисловии к
"Гардениным" (1908) автор "Войны и мира" отметил ряд достоинств
произведения и особо подчеркнул "удивительный по верности, красоте,
разнообразию и силе народный язык", уверенно добавив: "Такого языка не
найдешь ни у старых, ни у новых писателей..." Читатель убедится в
справедливости этих слов.
Перед теми, кто впервые открывает для себя Эртеля, предстанет, по
выражению Чехова, "великолепнейший пейзажист", один из лучших певцов
среднерусской природы. Впечатляют его картины степи.
По мнению писателя-народника Н. Ф. Бажина, когда читаешь Эртеля, "будто
бы сам едешь в степи и видишь, и слышишь все, что в ней совершается, и
дышишь вовсе не комнатным поганым воздухом, а тем, степным... "..." Живую
природу, перенесенную на страницы книги, - восхищается собрат по перу, - я
увидел только у Вас"
"Гарденины" не свободны и от недостатков. Пренебрежение к сюжетной
цельности и динамике повествования, а также композиционная нечеткость
вызвали, по собственному признанию писателя, "погрешности в архитектуре".
Некоторые читатели будут, очевидно, не удовлетворены любовной линией
романа, действительно недостаточно развитой. Последний упрек тем более
справедлив, если учесть, что Эртель один из первых в русской литературе
прикоснулся к тому, "как мужик любит и ревнует" (М. Горький), - достаточно
вспомнить его рассказ "Полоумный" (1880) и повесть "Две пары". Однако,
оценивая роман, следует учитывать его особую жанровую природу, влияющую на
всю структуру произведения. Суждения исследователей на этот счет
неоднозначны. К примеру, один из авторов академической "Истории русской
литературы" (т. 4, 1983 г.) склонен видеть в "Гардениных"
"сюжетно-композиционное новаторство".
Минуло 100 лет со времени появления замечательного литературного
памятника. Давно ушла в прошлое русская деревня, изображенная Эртелем, но
роман продолжает волновать и сегодня. Кроме историко-познавательного
интереса, он обладает множеством достоинств, присущих талантливым книгам:
широким и честным взглядом на мир, впечатляющей силой образов, беспокойным
вмешательством в жизнь.
В одном из писем Эртель заметил: "...без стихии общественности, без
резонанса, без живого, непрестанного и действительного союза с людьми
гореть не могу". Читая "Гардениных", мы ощущаем эту духовную связь с
художником и сегодня.
Виктор Кузнецов