Далекая единственная встреча
З. Н. Гиппиус. Арифметика любви (1931-1939)
СПб., ООО "Издательство "Росток"", 2003
Во дни моей ранней юности был в Петербурге один особо гостеприимный литературный дом. Собственно, не такой "литературный", как дома Полонского, Плещеева, Майкова, Вейнберга: тут хозяева, вернее, хозяйка, литературой сами вовсе не занимались. Писателей у нее собиралось, однако, очень много, всяких, от знаменитых до неизвестных, да и кроме их бывала куча "интеллигентного" народа.
Один наш приятель с серьезным видом уверял: "Хочешь попасть к г-же X.? Скажи только: "меня душит реакция" - и будешь принят с распростертыми объятиями".
Что это значило, - для меня, в то время, было и непонятно, и неинтересно. Какая реакция, и почему она душит? Почему "нельзя" печататься в "Новом Времени"? Почему Полонский и Плещеев не бывают друг у друга, хотя стихи обоих памятны мне с недавнего детства в одной и той же хрестоматии?
Иногда эти загадки тревожили меня, но больше занимала просто литература и литераторы.
Относительно же дома г-жи X. мой приятель был и прав, и не прав. Двери хозяйки открывались не только перед этими задушенными "реакцией". Существовали, должно быть, и другие пароли...
Правда, помню характерный вечер, когда вдруг явился чернобородый и лысоватый Гольцев, редактор московской "Русской Мысли". Явился неожиданно и как будто впопыхах. Народу было много, все торопливо и сочувственно жали ему руки. Торопливо было подано шампанское, и Гольцев, с бокалом в руках, провозгласил тост за свою "возлюбленную".
Все это меня крайне удивило и даже раздосадовало: гости кругом не удивляются, как будто знают, в чем дело, а я вот ничего не понимаю!
Кто-то, добрый человек, шепнул мне на ухо, что "возлюбленная" - это "конституция". За нее и пьют. Неожиданность появления Гольцева и торопливость - тоже потом объяснились: приехал, было, в Петербург, и немедля, в тот же день, его высылали... По дороге на Николаевский вокзал он и улучил минутку, заехал в дружественный дом.
Гольцева явно "душила реакция", но уж гораздо менее явно душила она частого гостя г-жи X. - Владимира Соловьева.
Чуть ли не там впервые (потом мы видались нередко) встретился мне этот красивый, растрепанный человек с серьезными глазами и с постоянными взрывами такого дикого хохота, что непривычные вздрагивали.
За длиннейшим чайным столом (где, сколько бы гостей ни было, всегда оставлялся стул для двух такс: желтой и черной) царила веселая непринужденность. Но Вл. Соловьев держал себя особенно непринужденно, прямо сказать - балагурил. Скоро привыкали к хохоту его и непривычные, - тоже принимались смеяться.
Читал свои стихи: все уморительные пародии на декадентство, едва-едва начинавшее тогда появляться. А раз прочел целую длинную поэму о каком-то пушкинском "Капитоне". Кончалась она появлением в облаке тени князя Мещерского. Поэма вызвала шумный восторг одних, кое-чьи глаза опустились; не мои, впрочем, так как Мещерский мне был неизвестен, и смысл поэмы от меня ускользнул. А был на этот раз, не политический...
За тем же бесконечно длинным столом г-жи X. оказался у меня однажды сосед, которого, если и "душила реакция", то, наверно, еще больше, с другой стороны, душила именно "нереакция". Как мы теперь знаем, она почти что и задушила его.
Это был Н. С. Лесков.
Чаепитие уже давно началось, когда мы, я и несколько человек зеленой молодежи, вернулись из внутренних комнат г-жи X.: там один из этих юных родственников хозяйки, 16-летний морской кадетик, читал нам свои стихи, - новые. Новые, - потому что не похожие ни на Майкова, ни на Плещеева, ни даже Надсона. Так называемое "декадентство" (сколько его уж было) мне определенно не нравилось; но не нравились и свои собственные стихи, печатавшиеся в журналах. Чего-то нового хотелось, совсем другого; его не оказалось у кадетика, но у "старых" искать - совсем было бесполезно.
Впрочем, рядом с Лесковым, мысли эти вылетели у меня из головы. И Лесков "старый" писатель. Все они - Тургенев, Полонский, Лесков, Григорович, Гоголь, - были для меня равно писателями "из книги". Встречаться с еще живыми было немножко странно и любопытно; однако живой Григорович оставался отдельно, а тот, книжный, из книги не выходил.
Но Лесков - не Григорович; их книги, да, только книги Лескова и Гоголя были моими любимыми.
Смотрю на широковатую фигуру соседа, на его лицо, очень простое, очень обыкновенное, на русые серебрящиеся волосы; "благоуханья седин", к которому приучили меня длиннобелобородые знаменитые старики, здесь нет. Нет и плещеевской доброты в лице, а острые светлые глаза мне даже кажутся злыми. Или очень холодными.
В широких, немного пухловатых, руках - свое выражение; какое - не могу отгадать, только не злое.
Он мне, однако, нравится. Вижу перстни на пальцах, думаю о его книгах, заговариваю о камнях.
Показывает знаменитый "александрит". Он у него громадный и, действительно, под лучами ламп и свечей, отливает кровью. Почти верить нельзя, что утром он нежно-зеленого цвета. (Тогда не было электричества, нежели в нем, в лесковском, ни одной искры зеленой не осталось бы вечером и сегодняшним?)
- А вот это, - сказал Лесков, снимая с мизинца, другой перстень с большим, круглым непрозрачным камнем - это (не помню названия)... под ним хорошо хранить яд. Он у меня тут и хранится. И кольца с ним я никогда не снимаю.
Может быть, и неправда. Может быть, он хотел попугать неизвестное юное существо, оказавшееся с ним рядом.
Мы оба улыбнулись. Продолжали разговор. Уж, конечно, мне не пришло в голову завести речь о его произведениях, о том, сколько раз читаны его книги, от первых романов до последней, о том, какие больше всего мне нравятся и почему... Я слишком хорошо знаю, как неприятны бывают писателю (настоящему) такие разговоры, такие... пожалуй, "приставанья" случайно встреченного поклонника.
Думаю теперь, что именно с Лесковым это было бы особенно "некстати".
Если в разговоры что-нибудь, от моего знания и человеческого глубокого утверждения, само проскользнуло, - тем лучше. Тогдашнее неведение мое всех душащих "реакций" и "нереакций" не помешало мне почувствовать, что большой человек этот чем-то удушен. Может быть, и озлоблен. Не знаю. В нем и наверное - измученность.
Когда была эта встреча, задолго ли до его смерти - точно сказать не могу. Во всяком случае, задолго до "открытия" Лескова Флексером-Волынским, которого тогда еще и в "Сев. Вестнике" не было, да, кажется, не было и на литературном горизонте.
Помню еще, писательница Веселитская, в позднейшие годы, рассказывала нам (у Розанова) много о Лескове.
Но больше мы с ним никогда не встречались.
Впервые: Сегодня. Рига, 1931. 15 марта. No 74. С. 2.
Полонский Яков Петрович (1819-1898) - поэт. Литературные собрания у него проводились по пятницам.
Плещеев Алексей Николаевич (1825-1893) - поэт, прозаик, критик. Кружок Плещеева был известен с 1850-х годов.
Майков Аполлон Николаевич (1821-1897) - поэт. Когда роман Мережковского "Юлиан Отступник" (1895) не был принят критикой, Майков устроил чтение романа автором у себя дома, о чем Гиппиус вспоминает в книге "Дмитрий Мережковский".
Вейнберг Петр Исаевич (1831-1908) - поэт, переводчик. В 1897-1901 гг. был председателем Союза взаимопомощи русских писателей.
..."нельзя" печататься в "Новом Времени"? - когда в 1876 г. издателем газеты "Новое Время" (1868-1917) стал А. С. Суворин, то она стала считаться либералами наиболее консервативным изданием.
Гольцев Виктор Александрович (1850-1906) - публицист, критик, принимал участие в журнале "Русская Мысль" и с марта 1885 г. стал его фактическим редактором (официальный редактор-издатель В. М. Лавров). Речь идет, очевидно, о втором аресте Гольцева в октябре 1888 г.; привлекался по делу о распространении в Москве нелегальной газеты "Самоуправление", издававшейся в 1887-1889 гг. в Швейцарии как орган "социалистов-революционеров".
Соловьев Владимир Сергеевич (1853-1900) - философ, поэт. Вероятно, Гиппиус вспоминает чтение Соловьевым его шуточной пьесы "Дворянский бунт" (1891) о князе Владимире Мещерском (1839-1914), издававшем консервативную газету-журнал "Гражданин" (1872-1877, 1883- 1914).
...свои собственные стихи... - первые стихи Гиппиус опубликовала в "Северном Вестнике" в декабре 1888 г.
"благоуханья седин" - название раздела в книге Гиппиус "Живые лица" (1925).
..."открытия" Лескова Флексером-Волынским... - имеется в виду книга: Волынский А. [Флексер А.Л.]. Н. С. Лесков. Критический очерк. СПб., 1898.
Веселитская Лидия Ивановна (псевд. В. Микулич; 1857-1936) - беллетристка, переводчица, мемуаристка, автор трилогии "Мамочка" (1883-1893). С 1893 г. до смерти Лескова в 1895 г. была вхожа в его дом и оставила воспоминания о нем.
...у Розанова... - то есть на "воскресеньях" В. В. Розанова, начавшихся в 1899 г., постоянными посетителями которых были Мережковские.