Григорович Дмитрий Васильевич - Лотерейный бал

nbsp;    Действительно, из коридора показалась Савишна с огромным подносом в руках, обставленным стаканами и чашками, за нею шла Надинька, неся, с потупленным взором, корзину с сухарями и ломтиками белого хлеба.

   Гости окружили поднос.

   - Ну, пунштик,- продолжал Михаила Михайлович на ухо экзекутору,- только слава, что пунштик... просто какой-то жиденький чаишка... э! хе, хе!..

   - Я думаю, можно подлить туда немного, знаете, того... ромашки.

   - Послушай, милая, как тебя зовут?

   - Савишна-с.

   - Знаешь ли, Савишна, нельзя ли как-нибудь подлить в наши стаканы ромцу, а?

   - Нет, Софья Ивановна и то заругалась, говорит: много налила...

   - Что ты врешь, дурища ты этакая!- вскричала Софья Ивановна, лицо которой побагровело от досады.- Извините-с, Михаила Михайлович, глупая баба, только что из деревни сию минуту... пожалуйте ваш стакан.

   - Деревенская простота-с,- заметил Михаила Михайлович, злобно улыбаясь...- Ах ты, Савишна, Савишна! вчерашняя-давишня!- продолжал он, глядя на смутившуюся бабу.

   Наталья Васильевна Семяничкина, ее дочь, кума Арина Петровна, дочери Крутобрюшкова и Иван Иванович, расположившиеся на диване и стульях около круглого столика, со вниманием слушали Силу Мамонтовича Буслова, выхвалявшего не без особенного красноречия почтамтских и Жуковских певчих. Он уверял, что последние поют как-то фостонически³, и собственно потому предпочитал их первым.

   Во время этого разговора в гостиную Крутобрюшковых вошла вдова Пелагея Кузминишна Кувыркова, с двумя дочками и сыном, молодым человеком чрезвычайно вертлявым, с тщательно завитым хохоликом. Во всех своих движениях обнаруживал он претензию на ловкого молодого человека.

   Он был в коричневом фраке с светлыми пуговицами, голубом галстуке, лиловом жилете и резинчатых брюках, которыми, казалось, был чрезвычайно доволен, ибо поминутно гладил их ладонью, вытянув наперед ногу.

   Пелагея Кузминишна подвела дочек к хозяйке дома; молодой Кувырков поочередно стал подходить к ручкам всех барынь без исключения.

   - Ах! как жаль, любезная Пелагея Кузминишна, что вы не поспели к лотерее.

   - Что ж делать, милая Софья Ивановна, не было никакой возможности... но где же ваш Фома Фомич?..

   - Засел по обыкновению с приятелями в карты... Позвольте представить вам приятельницу мою, Наталью Васильевну Семяничкину.

   - Очень приятно... прошу полюбить...

   Дамы поцеловались.

   В это время Петр Петрович (так звали молодого Кувыркова) успел уже наговорить кучу любезностей и приобрел общее расположение. Он стоял теперь против Любови Фоминишны, умоляя ее танцевать с ним первую французскую кадриль.

   - Пелагея Кузминишна, пожалуйте... чаю,- сказала Софья Ивановна, указывая ей на поднос, носимый Савишною...- барышни, не угодно ли вам?.. Петр Петрович!.. не прикажете ли чаю?..

   - Нет-с, покорно благодарю, мне здесь гораздо приятнее всякого чая... тем более, что имею удовольствие разговаривать с вашею дочкою.

   - Какой он у вас, право, Пелагея Кузминишна... где только барышни, так вот и льнет...

   - Да уж не говорите, такой ферлакур⁴, что просто беда...

   - Что ж,- перебила Наталья Васильевна,- для молодого человека это очень хорошо, это даже необходимо, и я нахожу, что ваш сын вполне светский и образованный молодой человек.

   Аполлон Игнатьевич, чиновник чрезвычайно великого роста, худощавый, одетый в вицмундир светло-зеленого цвета, сел за фортепьяно. Звуки "Ну, Карлуша, не робей" возвестили начало бала; кавалеры засуетились подле своих дам, остальные лица прижались к стенкам.

   Начались танцы.

   Между тем во второй комнате игра становилась горячее и горячее; Вакх Онуфриевич, который, вопреки приказаниям, данным Софьею Ивановной кухарке, подавать гостям не более одного стакана пунша, успел каким-то способом подхватить пару, горячился не в пример другим.

   - Нет, братец ты мой, как хочешь,- кричал он Акуле Герасимовичу, ударяя кулаком по столу,- а не смей сбрасывать трефовой дамы; этого, брат, ты не смей!..

   - Во-первых, я не ты,- сердито отвечал ему экзекутор,- а во-вторых, не имея чести вас знать лично, я спрашиваю вас, милостивый государь, по какому праву вы осмеливаетесь здесь кричать?..

   - Что? что?..

   - Полноте, господа! Вакх Онуфриевич, как тебе не стыдно!- сказал Фома Фомич,- эка беда, что Акула Герасимович сбросил трефульку, а тебе бы козырнуть да козырнуть, и дело было бы с концом.

   Не знаю, чем бы окончилось все это, если б звуки первой французской кадрили, шарканье танцующих и в особенности неистовые притаптывания молодого Кувыркова не возбудили в игроках желания посмотреть, что происходило в гостиной. Действительно, было чем полюбоваться: Петр Петрович, танцующий с Любовию Фоминишною, казалось, хотел на этот раз превзойти самого себя. То с каким-то страстным томлением провожал он свою даму глазами, то вдруг вскидывался в сторону и семенил ногами чрезвычайно быстро; когда даме его следовало делать балансе, он преклонял пред нею одно колено, махал по воздуху платком и улыбался так, что сама Любочка невольно должна была потуплять глаза. Были и другие лица, достойные внимания, как, например, Волосков и еще какой-то молодой чиновник в черном фраке, танцующий с дочерью Силы Мамонтовича, и который употреблял все свои усилия, чтобы обратить на себя внимание, но они решительно исчезали перед удалью Петра Петровича.

   - Ну, уж, признаюсь, сударыня, ваш сын так танцует,- сказал толстый бухгалтер Пелагее Кузмишппне,- что я и сказать не умею... и где это он так ловко навострился?..

   - Мой Петинька еще по сию пору не покидает уроков... каждую субботу аккуратно посещает он танц-классы.

   - А должно быть, там очень хорошо учат, в этих танцклассах?

   - Он говорит, что нигде так нельзя научиться танцам... кроме этого, общество, компания, все это там так хорошо, благовоспитанно...

   - Конечно,- сказала Наталья Васильевна,- для молодого человека с образованием это много значит, в особенности, если там, как вы говорите, общество, внушающее ему блеск, лоск, этак, знаете, необходимый... лессе-алле⁵...- тут дама запуталась, или, как говорит Гоголь, зарапортовалась.

   - А позвольте узнать, сударыня, сколько там платят, или это так приглашение какое-нибудь?- продолжал расспрашивать простодушный бухгалтер.

   - О, нет-с, платят так же, как и в Клубе соединенного общества,- отвечала не менее простодушная Пелагея Кузминишна.- Только не знаю, сколько... да вот, Петинька, Петинька! сколько ты платишь в танц-классе за урок?

   - Целковый!- звонко закричал молодой Кувырков, делая антраша.

   - Скажите пожалуйста, да это просто клад.

   - Уж не говорите...

   Кадрили шли одна за другой и прерывались только Софьею Ивановной и Савишной, разносившими гостям (как бы нарочно во время танцев) яблоки, пастилу и винные ягоды.

   Одушевление танцующих возрастало с каждым часом; даже Дмитрий Алексеевич Волосков, танцевавший во все время бала с Верочкою и не сказавший ей ни единого слова, решился наконец начать разговор.

   - Какие вы беленькие...- сказал он дрожащим голосом и потупляя взор.

   - Ах, что вы говорите-с! я совсем не беленькая.

   - Нет-с, вы, право, очень беленькие...

   - Нет-с, совсем напротив того-с...

   Впрочем, их разговор не был продолжителен, они в одно время сконфузились и снова замолчали.

   Сам Иван Иванович Масляников не мог утерпеть, чтобы не присоединиться к танцующим; он пригласил младшую дочь г-жи Семяничкиной и пустился в пляс.

   Скачки и прыжки молодого Кувыркова все более и более приковывали общее внимание; но, когда дело дошло до мазурки и он пустился в первой паре с Надинькой, не только раздались восклицания, но даже в некоторых концах залы послышались рукоплескания.

   - Ах, боже мой, какое счастие иметь такого сына! Какой прекрасный молодой человек! Какая ловкость!- слышалось со всех сторон.

   Пелагея Кузминишна была вне себя от радости и материнской гордости.

   Толпа более и более окружала танцующих. Кувырков более и более горячился; вдруг, в ту самую минуту, как он стал посреди залы, чтобы выкинуть какую-то штуку, панталоны его, которые для большего эффекта были резинчатые, на этот раз изменили ему: штрибка лопнула, и молодой Кувырков очутился посреди гостиной с обнаженною ногою!!.

   Кто опишет действие, произведенное этим несчастным обстоятельством на гостей Крутобрюшкова? Чья кисть в состоянии будет изобразить фигуру Петра Петровича, принужденного показать всему обществу натуральную красоту ноги своей?

   Мазурка остановилась, страшный хохот раздался повсюду (Михаила Михайлович хохотал громче всех), барышни с визгом закрыли лицо руками; Пелагея Кузминишна не могла устоять противу такого крутого переворота судьбы; с нею сделалось дурно; словом, смятение было неописанное.

   Кувырков, прикрыв кое-как ногу платком, побежал, сломя голову, в кухню, сбил с ног Савишну, которая в свою очередь опрокинула на пол поднос уже с готовыми бутербродами, и, невзирая на последствия побега, направился домой.

   Как бы то ни было, обстоятельство это сильно подействовало на общее удовольствие. Пелагея Кузминишна, несмотря ни на какие увещания, не согласилась остаться на вечере после случившегося с возлюбленным ее сыном скандала и тотчас же уехала. Игравшие в карты и прерванные посреди партии общим смятением не изъявили большего желания продолжать игру, тем более что Вакх Онуфриевич снова бурлил, грозя экзекутору уничтожить его, если он осмелится еще раз сбросить пиковую осьмерку. Аполлон Игнатьевич также не изъявил особенного желания продолжать играть на фортепьяно и отговаривался усталостию, словом, все способствовало к прекращению увеселения.

   Решили, что пора было перекусить. Не станем здесь распространяться об ужине; скажем только, что кулебяка, в особенности бутерброды, были найдены чрезвычайно вкусными и заслужили Софье Ивановне лестные похвалы от всех, за исключением Михаила Михайловича Желчного, который и тут не мог утерпеть, чтобы не сказать на ухо экзекутору, что кулебяка слишком поджарена, а на бутербродах, вместо пармезана, насыпана пыль. Икорка также была весьма кстати; но Фома Фомич отчаивался, видя, сколько ошибся в расчете, заменив ею телятину, ибо, возбуждая жажду, она заставляла гостей беспрерывно прибегать к напиткам, которых не осталось ни единой капельки. Вакх Онуфриевич во время закуски до того прикладывался к разным водкам, что, вопреки долга, чести, приличия, снял с себя вицмундир и, невзирая на присутствие барышень, наговорил кучу неблагопристойностей, за что и был выведен под руки на улицу.

   Вскоре после этого гости стали мало-помалу приготовляться к отъезду. Первыми дезертёрами оказались Семяничкины.

   - Ну, прощайте, душенька Софья Ивановна, благодарствуйте за хлеб за соль, да смотрите же, не позабывайте нас... Ашинька, ты трубку не позабыла?

   - Нет-с, маменька, она у меня.

   - Ну, хорошо, а где же Владимир Макарович? Владимир Макарович!..

   Но Владимир Макарович не откликался, в комнатах его не было. Стали искать. Перешарили решительно все комнаты; Семяничкина нет как нет. Фома Фомич бегал взад и вперед из гостиной в кухню, из кухни в гостиную, заглядывал даже под столы и диваны, Семяничкин все-таки не отыскивался. Все общество принимало живейшее участие в пропаже чиновника. Наталья Васильевна была в ужасном волнении; Анфиса и Ашинька плакали. Наконец Михаила Михайлович Желчный шепнул что-то на ухо Фоме Фомичу, а хозяин дома произнес, улыбнувшись:

   - А вот я сию минуту приведу его, не беспокойтесь...

   Вскоре явился он, держа за руку Владимира Макаровича, у которого были заспанные глаза и платье в чрезвычайном беспорядке.

   - Ах, боже мой!- вскричала Наталья Васильевна, краснея,- где же он был? где?..

   - Владимир Макарович... пошел... ну, да и заснул...

   - Нет... я... так немножко-с... Я ничего-с... я ничего-с...

   - Какова на дворе погодка?- спросил, улыбаясь, Михаила Михайлович у Семяничкина.

   Все захохотали.

   - Покорно благодарю-с... холодно...- пробормотал Владимир Макарович, робко озираясь во все стороны и не находя места, куда бы спрятаться.

   - Прощайте же, Софья Ивановна,- сказала Наталья Васильевна.- Фома Фомич, мое почтение... вот я тебе задам после... дурачина!.. срамить меня здесь вздумал... погоди!..- продолжала она на ухо мужу в то время, как пробиралась с ним по коридору.

   - Я ей-богу... Наталья Васильевна... ничего... так... только...

   - Вот я тебе ничего... дай только приехать... прощайте, любезная Софья Ивановна... прощайте...

   Фома Фомич взял в кухне свечку, чтоб проводить гостей, потому что, отыскивая в сенях Семяничкина, нашел огарки сгоревшими; вместо них на лестнице валялись одни только репы.

   - Мое почтение, Наталья Васильевна...

   - Прощайте, Фома Фомич... не простудитесь.

   Владимир Макарович ничего не сказал, потому что был ни жив ни мертв в ожидании грозы, обещанной ему дражайшею его половиною.

   Михаила Михайлович и Акула Герасимович не замедлили проститься с Крутобрюшковыми, и первый не переставал ругать наповал экзекутору всех и каждого во все продолжение дороги. Напрасно Фома Фомич уговаривал Силу Мамонтовича остаться еще на часочек и поиграть в преферанс, но и Сила Мамонтович последовал общему примеру и отказался от приглашения. Пока все общество занято было отъездом и хозяева дома находились в кухне, Дмитрий Алексеевич Волосков остановил Верочку у окна гостиной, твердо решившись на этот раз сделать ей формальное изъяснение в любви.

   - Нет, вы меня теперь позабудете,- говорил он, переминая в руках шляпу.- Вера Фоминишна, вы не захотите даже и вспомнить...

   - Ах, перестаньте...

   - Нет, я никак не могу перестать... я... вы... вы построили на сердцах любящих вас людей... храм вечных мучений...

   - Нет, напротив того-с... вы меня обижаете...

   - Нет, Вера Фоминишна... я вас не могу, я не смею обижать... я всю жизнь желал бы остаться с вами... я теперь один... без вас я готов умереть...

   - Я также одна останусь... и... когда вы уедете... радужных цветов будет очень мало...

   Бог знает, до чего бы дошел диалог влюбленных, если б кума Арина Петровна не явилась в гостиную отыскивать Веру, с которою непременно хотела проститься. Молодой Волосков должен был поневоле расстаться с своей возлюбленной.

   Не прошло четверти часа, как квартира Крутобрюшкова опустела; один только Иван Иванович Масляников никак не мог управиться с Ванюшею, который как-то после сна был вовсе не любезен и, невзирая на ласки и увещания Софьи Ивановны, безмилосердно тузил отца в правую щеку.

   Все разошлись и разъехались с полными карманами и ридикюлями пересудов и весьма остроумных замечаний насчет бала и домочадцев Фомы Фомича Крутобрюшкова. Что ж делать! везде так водится: на том свет стоит.

   Что же касается до Софьи Ивановны, то она, проговорив последнее сладенькое прощанье последнему гостю, за которым затворилась дверь, мгновенно переменила интонацию и накинулась на простодушную Савишну.

   - Отличилась, родимая, срезала ты мою головушку!.. да с чего ты тогда одурела, болван! деревенщина ты этакая!..

   Тут Софья Ивановна, начавшая было распекать кухарку с чувством оскорбленного достоинства, стала вдруг, как выражался ее муж, угощать ее такими отборными словами, что мы не решаемся передать их бумаге.

   Савишна задремала, стоя перед своей барыней, и, прослушав наставление, чуть не повалилась от сна.

   Сам Фома Фомич едва держался на ногах; впрочем, он еще довольно долго ходил по комнате; не совсем обыденные мысли мелькали в голове его. Фому Фомича мучил демон самолюбия и честолюбия. Он совершенно был уверен, что много выиграл своим балом. Одно то, что от пунштика перепились, чрезвычайно утешало его как хозяина. Он завтра же в департаменте, весьма ловко и скромно, в одушевленном месте своего рассказа о вчерашнем торжестве, мог вставить Вакх Онуфриевича, человека почтенного, но совершенно лишившегося благоразумного управления своими способностями от радушного угощения и хлебосольства хозяина. Таким образом, Фома Фомич, за двадцать рублей, мог прослыть хлебосолом, да наконец и то, что ящик из Италии достался советнику. "Это все кстати,- думал Крутобрюшков,- оно хоть и ничего на деле-то; может быть, ящик-то из Италии ему и совсем не нужен, может быть, завтра же пожертвует им в пользу Авдотьи Семеновны или другим каким образом распорядится, но все-таки этим ящиком я успел найти в человеке, угодить. Я умел забежать кстати; оно хорошо, оно пригодится; кстати забежать всегда пригодится..." И Фома Фомич заснул с мыслями о том, на что пригодится иногда забежать кстати.

   С своей стороны, Софья Ивановна сначала думала о пунштике, потом мысль ее весьма постепенно перешла к лентам на чепце Натальи Васильевны и восьми фунтам телятины, замененным икрою; потом еще постепеннее перешли они к Ванюше, тузящему в правую щеку своего папеньку и новым башмакам Нади; далее занялась она дороговизною дров и полтинником, сданным ей когда-то каким-то купчиком недурной наружности, у которого был разодранный рукав... она долго и заботливо думала о кренделе кумушки Арины Петровны и, наконец, с удовольствием остановилась на дородстве Силы Мамонтовича...

   Верочка долго мечтала о Волоскове; мысли ее также переходили в разные стороны, но, однако, все вертелись вокруг любимого предмета. Что ж касается до Любы и Нади, то они просто заснули. Вообще все три были очень довольны, что попрыгали.

   Но Савишна была недовольна; во-первых, потому что Михайла Михайлович Желчный сказал ей, что она вчерашняя-давишня, тогда как всему свету известно, что она уже бабий век доживала; во-вторых, что сильно заругалась хозяйка.

   Неизвестно, на чем еще бродили ее мысли; но достоверно известно в этой совершенно правдивой истории, что Савишна долго потягивалась, много зевала и несколько раз приподнималась на руке с кровати, чтобы прикрикнуть на голодную кошку, с каким-то остервенением глодавшую кость:

   - Брысь! ты, окаянная!!.

  

  

   "Лотерейный бал" Д. В. Григоровича (впервые опубликован во второй части "Физиологии Петербурга") по своему жанру ближе нравоописательному рассказу, чем собственно физиологическому очерку. Описание сочетается здесь с сюжетом, почерпнутым из самого события (подготовка и розыгрыш домашней лотереи), продуманной композицией. Персонажи рассказа отмечены известной долей индивидуализации. В этом смысле "Лотерейный бал" был для его автора шагом вперед после "Петербургских шарманщиков", Вместе с тем в изображении чиновничества Григорович следует не сатирическому, по преимущественно комическому началу гоголевской традиции, обращая свою иронию в основном на внешние стороны рисуемого быта. Ограниченность авторской позиции (она особенно заметна на фоне некрасовского "Чиновника") в "Лотерейном бале" объясняет сдержанный отзыв о нем Белинского. "Лотерейный бал" Григоровича,- писал критик,- статья не без занимательности, но, кажется, слабее его же "Шарманщиков"... Она слишком сбивается на дагерротип и отзывается его сухостью" (IX, 221).

  

   ¹ ...нежели удовольствие изображать семейство аллегорически, т. е. крестом, якорем и пылающим сердцем.- Крест был символом веры (как религиозного понятия, так и женского имени), якорь - надежды, питающее сердце - любви. Именины Веры, Надежды, Любови приходились на один день - 17 сентября по ст. стилю.

   ² Миновав Фермопильское ущелье...- Комическая метафора Григоровича. Фермопилы - узкий горный проход, ведущий из Северной Греции в Среднюю. Здесь во время греко-персидской войны (V в. до н. э.) произошла знаменитая битва между полчищами персов и небольшим отрядом спартанцев в 300 человек, которые все погибли.

   ³ Он уверял, что последние поют как-то фостонически...- Очевидно, от искаженного французского fort (сильный, крепкий), и ton (тон, звук).

   ⁴ Да уж не говорите, такой ферлакур...- От французского faire la cour - ухаживать, волочиться.

   ⁵ ...этак, знаете, необходимый лессе-алле...- От французского un laisser-aller, что может означать и непринужденность и распущенность.