Главная » Книги

Гримм Эрвин Давидович - Тиберий и Гай Гракхи. Их жизнь и общественная деятельность, Страница 4

Гримм Эрвин Давидович - Тиберий и Гай Гракхи. Их жизнь и общественная деятельность


1 2 3 4 5

его успехи сделали его великим, а та высокая цель, к которой он стремился. Легко и удобно судить о личности по успеху, но вместе с тем и необыкновенно плоско и недостойно.
   Резюмируя одним словом все, что нами сказано и что бы еще можно сказать о Тиберии, мы невольно вспоминаем надгробную надпись другого благородного мечтателя и несчастного человека, Иосифа II: "Saluti publicae vixit non diu sed totus", т.е. он жил для общего блага не долго, но весь.
  

Глава III. Десять лет реакции

   Трибун погиб, но не погибло его дело, и даже враги движения не могли не признать это. Комиссия триумвиров не была упразднена, место убитого Тиберия было занято П. Лицинием Крассом Муцианом, тестем брата убитого, и работы продолжались. Очевидно, сенат не решился внезапно приостановить ненавистные разделы и надеялся лишь постепенно изменить состав комиссии и заставить народ избрать вместо настоящих ревностных и усердных сторонников реформы более умеренных и консервативных аристократов, при помощи которых затем уже удастся свести всю реформу на нет.
   Если аристократия таким образом делала вид, будто по существу примирилась с законами Тиберия и не согласна лишь с насильственным и революционным характером их проведения, то она при этом имела в виду, главным образом, ту чисто буржуазную по духу партию умеренных и аккуратных, центром которой были Г. Лелий и, главным образом, все еще находившийся в Испании Сципион Эмилиан. Обаяние Сципиона было так велико, что обе стороны с нетерпением ожидали его приговора о случившемся, так как знали, что от него в значительной степени будет зависеть настроение той деревенской массы, которая помогла Тиберию одержать свою первую и наиболее важную победу над сенатом.
   Оказалось, что сенат, играя роль умеренного друга реформы и врага революции и революционеров, верно угадал взгляд Сципиона. Скоро в Риме узнали, что на известие о смерти шурина Сципион откликнулся известным гомеровским стихом: "Да погибнет так всякий, кто предпримет нечто подобное!" Друзья реформы и реформатора, а вместе с ними и переменившая снова настроение городская толпа, пришли в негодование и никогда не могли простить великому полководцу его жестокий и несправедливый отзыв. Но деревня молчала, и сенат торжествовал.
   Победители все ради тех же умеренных и аккуратных друзей реформы поторопились придать убийству Тиберия характер законности. Было даже снаряжено особое следствие, особая комиссия для суда над заговорщиками, якобы желавшими вместе с Тиберием низвергнуть существующий строй государства, и началось преследование, в котором одинаково приняли участие как убийца Тиберия, П. Корнелий Сципион Назика, так и друг Сципиона Эмилиана, мудрый Г. Лелий. Впрочем, преследование коснулось лишь низших слоев общества: ни тесть Тиберия Аппий Клавдий, ни брат его Гай, ни другие вожди демократии, как то: консул 125 года Фульвий Флакк, не подверглись ему; поплатились лишь некоторые из клиентов Тиберия и приверженцев его из народа, - отчасти изгнанием, как Влоссий Кумский, отчасти смертью, как ритор Диофан и некий Г. Виллий, о котором рассказывали, что его держали в тесном помещении, полном змей и разных гадов.
   Характерно для необыкновенного доверия и любви, которую эти люди питали к своему убитому другу-покровителю, было заявление Влоссия на следствии, что по приказанию Тиберия он без всякого размышления пошел бы на все. На вопрос Назики: "А если бы Тиберий велел тебе поджечь Капитолий?", Влоссий сначала отговаривался тем, что Тиберий никогда бы не приказал ничего подобного, но когда вопрос был повторен, он воскликнул: "Хорошо, если бы он это приказал, я бы счел своей обязанностью повиноваться. Тиберий, наверное, не потребовал бы этого, если бы оно не было полезно народу".
   Но, несмотря на всю эту привязанность отдельных лиц к реформатору и реформе, сенат пока мог быть спокоен: народ, правда, стал носиться с образом своего мученика и преследовать его врагов, особенно Назику, криками и обвинениями в осквернении святейшего храма города - храма Юпитера Капитолийского, у подножия которого около статуй семи римских царей пал Тиберий. Народ так яростно требовал его наказания за убийство священного и неприкосновенного трибуна, что сенат поторопился удалить Назику из Рима и, несмотря на то, что тот в качестве верховного жреца не имел права покидать Италию, отправил его послом в Азию, где он и умер год спустя в Пергаме. Но дальше криков народ не шел: он был способен перебить речь победоносно возвратившегося из Испании Сципиона, но отомстить за убийство трибуна не был в силах. Для населения Рима обоготворение Тиберия и проклятие его врагов стало приятным времяпрепровождением, модой, как многое другое, но к серьезному делу, сознательному отношению к государственным вопросам оно его не побудило и при тогдашнем составе народа не могло побудить.
   Этот народ не мог действовать без вождя, а так как из своей среды он не мог выставить никого, то пришлось ждать, пока какой-нибудь аристократ соблаговолит принять на себя защиту толпы, неспособной даже к самозащите, самостоятельной охране своих интересов.
   И уже готовился грозный мститель за погибшего, жестокий враг аристократии, пламенный защитник народа, один из величайших государственных умов Рима, Гай Семпроний Гракх, двадцатилетний брат убитого, которому победители не согласились даже выдать тела его брата: оно было брошено в Тибр вместе с телами остальных трехсот убитых и тем лишено торжественного погребения в склепе предков, чему римляне, в силу своих религиозных взглядов, придавали весьма важное значение.
   Но пока не могло быть и речи о Гае: он был еще слишком молод, чтобы претендовать на руководящую роль, и проводил свое время в отдалении от форума среди книг и занятий ораторским искусством. Другие же вожди партии реформы далеко не могли сравниться с Тиберием ни в страстном идеализме побуждений и целей, ни в энергии и уме.
   Тесть его, Аппий Клавдий, скоро умер, не оставив особенно яркого следа в движении; П. Лициний Красс, тесть Гая, избранный вместо Тиберия в триумвиры, а после смерти Назики - в верховные жрецы, в 131 году сделался консулом и более чем о продолжении дела погибшего думал о войне с Пергамом (восставшим под началом Аристоника, незаконнорожденного сына последнего пергамского царя), надеясь воспользоваться огромными богатствами, накопившимися в этой стране. Брат Красса, П. Муций Сцевола, консул 133 года, отказавшийся в свое время принять участие в нападениях на Тиберия и как будто благоволивший к его начинаниям, теперь, подобно Сципиону Эмилиану, совершенно отрекся от него и даже заявил, что считает убийство его справедливым.
   Единственными вождями народной партии, таким образом, оказались М. Фульвий Флакк, угрожавший в 132 году Назике обвинением, и Гай Папирий Карбон, мечтавший занять место Тиберия. Избранный трибуном на 131 год, он тотчас же внес в народное собрание законопроект, которым тайное голосование, применявшееся уже раньше к выборам и в народном суде, распространялось на законодательные вопросы. Закон был принят, так как принцип тайного голосования защищался Сципионом Эмилианом еще раньше, когда шла борьба о применении его к выборам. Но зато стоило только Сципиону высказаться против другого предложения Карбона о разрешении вторичного избрания бывших трибунов на новый срок, и демократы потерпели поражение. Тут-то и произошло известное столкновение Сципиона с народом. Когда Сципион на официальный запрос Карбона, считает ли он убиение Тиберия законным, дал уклончивый по форме, но тем не менее достаточно ясный по существу ответ с тем смыслом, что Тиберий был убит справедливо, если только он стремился захватить в свои руки незаконную власть, - то народ криками высказал свое неудовольствие по этому поводу. Тогда гордый завоеватель Карфагена и Нуманции велел толпе замолчать: "Пусть, - воскликнул он, - умолкнет, кому Италия лишь мачеха!", а когда толпа еще больше зашумела, он презрительно спросил ее: "Неужели вы думаете, что я стану бояться тех, кого сам привел в цепях, только потому, что их расковали?" И народ замолчал, а проект Карбона провалился. Но ни народ, ни тем более, конечно, демократическая партия не могли простить Сципиону его отзыва о Тиберий.
   Волна реакции тем временем поднималась все выше. Существенная часть аграрного законодательства Тиберия и прав триумвиров покоилась на законе, предоставившем триумвирам право самостоятельно и по собственному усмотрению решать, состоит ли тот или иной участок в государственной или частной собственности. Это право триумвиров было настолько существенно, что стоило его у них отнять - и их деятельность теряла всякое практическое значение. А между тем, к этому и клонились усилия аристократии. Было предложено перенести это право с трибунов на консулов, и благодаря вмешательству Сципиона здесь удалось побудить народ встать на сторону своих врагов. Этим все аграрное законодательство Тиберия было подорвано в корне: влияние оптиматов на избрание консулов было так велико, что почти всегда выбирались люди одного с ними направления.
   Вместе с тем назрел и другой вопрос. В первые годы своей деятельности комиссия занималась преимущественно той частью государственных земель, которые находились в 35 римских трибах, то есть в руках римских граждан. Теперь перешли и к тем землям, которые были захвачены союзниками, и возбудили этим страшное негодование среди них. Как? Они, истинная опора Римского государства и могущества, они, выставляющие большую часть войска и платящие весьма значительные подати, не только остаются лишенными прав римского гражданства, их собираются лишить и материального благосостояния, и в пользу кого - в пользу римской и итальянской голи! Неужели они, таким образом, будут продолжать нести повинности, не получая ни политического, ни материального вознаграждения?
   Разрешение этого вопроса действительно представляло немаловажные затруднения. Он осложнялся тем, что и среди союзников приходилось считаться и с богатыми элементами, и с обездоленной массой. Если первые не без основания протестовали и жаловались на ограбление и произвол, то масса и здесь (хотя и не в такой степени, как в самом Риме) находилась в очень печальном и критическом положении и не менее римских крестьян нуждалась в мерах, способных задержать ее экономическое падение, замену крестьянского труда плантаторским, рабским. Словом, среди союзников существовали такие же отношения, как и в самом Риме.
   Пришлось искать выход из всех этих затруднений. Это было нелегко, тем более, что они застигли сторонников римского аграрного движения врасплох: сам Тиберий имел в виду исключительно римских крестьян и не оставил никаких указаний, как быть с союзниками.
   Пренебречь совершенно интересами последних представлялось слишком уж несправедливым, да к тому же и небезопасным. Оставалось выбирать между двумя альтернативами: можно было либо отказаться от конфискации земель, находящихся в руках союзников, и ограничиться землями римских граждан, - но это значило сузить благотворное влияние реформы; или же нужно было вознаградить союзников за материальные потери правом римского гражданства и вместе с тем распространить действие реформы на неимущие классы Италии вообще. Первый путь был избран вождем умеренной партии, Сципионом Эмилианом, второй - продолжателями дела Тиберия и, главным образом, Гаем.
   В сущности, упразднение права триумвиров определять, что есть государственная собственность, и ограничение конфискаций исключительно землями римских граждан уже сводили реформу на нет, и неудивительно, что решение Сципиона заступиться за союзников вызвало шумное одобрение аристократии и не менее резко выраженное негодование друзей реформы.
   Сопровождаемый толпой аристократов и союзников, Сципион возвратился домой, чтобы приготовить речь, которую он хотел произнести на другой день на форуме перед народом. Но надежды, возлагавшиеся на него сенатом, оказались тщетными: на другой день Рим узнал, что П. Корнелия Сципиона Африкана Младшего Нумантинского уже нет в живых. Он умер 56 лет от роду. Смерть его была непоправимой потерей для государства; ею устранялся весьма существенный, хотя непосредственно и малоплодотворный элемент спокойствия и умеренности. Теперь в Риме остались лишь две партии, заслуживающие это название: партия крайних аристократов и партия народа; находясь у власти и гордясь своей недавней победой, аристократия сенаторов и откупщиков особенно нуждалась в сдерживающем элементе, а в этом-то и заключалась главная заслуга Сципиона в последние годы его жизни: одно его имя заставляло реакционеров не показывать своих карт и не вызывать его неудовольствия слишком "энергичными" мерами.
   С гибелью вождя и партия умеренных должна была распасться: часть пристала к реакции, часть к демократии, а масса, лишившись руководителя, окончательно обезличилась и потеряла всякое значение.
   Но хотя речь Сципиона и осталась непроизнесенной и земли союзников формально не были исключены из ведения триумвиров, фактически, тем не менее, и вышеуказанное ограничение их прав, и энергичные протесты пострадавших от конфискаций привели к прекращению деятельности комиссии.
   Тем не менее, волнение среди союзников не улеглось. Их положение, их интересы, их цели и стремления, как они стали проявляться за последнее время, поразительно напоминают положение, интересы и стремления плебеев, какими они были 200 лет назад. Как прежде плебеи, составляя главную опору Римского государства, поддерживая его могущество, естественно, стремились к упразднению устаревших и несправедливых привилегий патрициев, так теперь с таким же правом союзники требовали упразднения привилегий уже не отдельного римского сословия, но всего римского народа.
   Недовольство давно уже глухо росло среди них и искало лишь повода, чтобы ярко проявиться, а аристократы со своим поразительным эгоизмом и непониманием государственных нужд еще поторопились усилить его. Законом их сторонника, трибуна М. Юния Пенна, в 126 году магистраты были уполномочены удалить из Рима если не всех неграждан, то, по крайней мере, наиболее опасных представителей этого элемента, - и самое характерное и важное при этом то, что этот закон был принят именно самим народом, что римский народ или, по крайней мере, городская часть его, которая фактически решала судьбу своего отечества, все еще не отвыкла от свойственного античному миру высокомерия и эгоизма, не желающего допустить никого к тем выгодам, которыми пользуется сам народ-завоеватель. Тот же эгоизм, то же высокомерие, с которыми вообще греки или римляне смотрели на "варваров", приходилось испытывать на себе родственному греческому или латинскому племени от своих родичей-победителей. Победители никак не могли понять, что если прежде их и разделяли различные, а подчас и противоположные интересы, теперь, напротив, эти интересы слились, и лишь при тесном союзе, при полном понимании этого единства может процветать целое. Им всегда казалось, что они одни имеют право на все выгоды своего положения, что бывшие враги и нынешние союзники должны радоваться, если им позволяют нести всю тяжесть, нераздельно соединенную для народа с могуществом.
   Сочувственное отношение демократической партии к требованиям союзников поэтому и составляло больной пункт в ее положении среди народа. Понимая высшую государственную необходимость удовлетворить эти требования, партия народа становилась в оппозицию к самому народу; и, несмотря на все ее старания убедить последний, все-таки подвергалась опасности быть погубленной этим пунктом своей программы.
   В 125 году, правда, могло показаться, что партия одержала крупную победу и может рассчитывать на еще более значительные успехи в будущем: главный вождь ее, член комиссии триумвиров, М. Фульвий Флакк, был избран консулом, и, казалось, теперь можно ожидать энергичных мер в осуществлении идей Тиберия. Но ожидания оказались тщетными: сенат воспользовался своим правом указывать консулам круг их занятий и отправил демократического консула в Заальпийскую Галлию для покорения племени саллувиев. Партия, таким образом, совершенно осиротела: из других ее вождей Папирий Карбон переметнулся к аристократии и так же энергично, как прежде нападал, теперь стал защищать ее, а Гай Гракх в качестве квестора находился в Сардинии при консуле Л. Аврелии Оресте.
   Прежде, однако, чем уехать на место своего назначения, Фульвий доказал, что союзники могут смело рассчитывать хотя бы на нравственную поддержку его партии. К великому негодованию сената, консул предложил дать им право римского гражданства; но, видя с одной стороны ужас и гнев сената, с другой - неохоту народа, он до поры до времени отказался от своего проекта и уехал в Галлию.
   Обманутые в надежде на быстрое улучшение своего положения жители одного из богатейших городов Италии, колонии Фрегеллы, решили силою добиться того, чего им не давали добровольно. Но раздоры среди самих колонистов - как всюду, и здесь происходила ожесточенная борьба между богатыми и бедными - дали римлянам возможность подавить восстание раньше, чем оно успело распространиться на другие города и племена. Среди граждан нашелся предатель - вероятно, из городской аристократии - некий Нумиторий Пулл, открывший претору Л. Опимию доступ в город. Восставшие были строго наказаны, их цветущий город разорен, и возле того места, где стояли Фрегеллы, основана колония римских граждан, Фабратерия.
   Движение, таким образом, было подавлено, и лишь после долгого промежутка времени, лишь после трехлетней кровопролитной войны, сгубившей 300 тыс. человек, большей частью земледельцев, и надломившей последние силы италийского крестьянства, римский народ согласился сделать уступку, необходимость которой друзья его давно старались ему доказать.
   Народ не поддавался этим убеждениям, и в этом заключается одна из главных причин гибели Гая Гракха.
  

Глава IV. Гай Семпроний Гракх

   Хотя после мученической смерти брата Гай, вследствие своей молодости (он родился в 154 году), еще долго не мог и думать о занятии должности, сенат рано узнал в нем своего опаснейшего врага. Воспитанный так же тщательно, как брат, познакомившийся с идеалистической философией стоиков, он отличался от Тиберия большей энергией и большими способностями. Когда он впервые после гибели брата выступил на форум с защитой своего друга Веттия перед судом, народ пришел в "дикий", как выражается его биограф, восторг от его страстного красноречия, и "оказалось, что другие ораторы в сравнении с ним лишь дети". Уже тогда сенат мог убедиться, какая ему угрожает опасность, как только Гай добьется трибуната.
   На время, правда, удалось устранить опасность: избранный в квесторы 126 года Гай был вынужден отправиться в Сардинию вместе с консулом Луцием Аврелием Орестом, и сенату ничего не стоило заставить его остаться в провинции и сверх годового срока; продлив консулу власть на год, он заставил и Гая остаться вдалеке от Рима: квестор не мог удалиться из провинции раньше консула. Но когда сенат и на третий год хотел повторить тот же маневр, Гай решительно отказался остаться в Сардинии и возвратился в Рим, зная отлично, что здесь его ждет обвинение за такое своеволие.
   Но зато он мог сослаться на свои успехи в помнившей еще его отца провинции, где ему удалось приобрести симпатии подданных справедливостью и мягкостью своего поведения. Он гордо указывал на то, что из всего войска один он уехал из Рима с полными и возвратился с пустыми карманами, между тем как "другие, взявши с собою бочки, наполненные вином, привезли их назад наполненными серебром". Провинциалы, отвыкшие за последнее время от такого поведения римских полководцев, наместников и чиновников, уже успели доказать ему свою благодарность: они добровольно преподнесли квестору зимние одежды для войска, в которых незадолго до того отказали самому консулу. Вместе с тем он указывал и на то, что вместо обязательных десяти лет военной службы он прослужил двенадцать и что закон сам по себе требует лишь годового пребывания квестора в провинции, где он пробыл два года.
   Аргументы эти действительно оказали свое действие на цензоров, перед судом которых он должен был защищаться, и Гай был оправдан. Но враги, видя его решимость приняться теперь немедленно за прерванное дело брата, прибегли к очень удобному, бывшему уже тогда в ходу, средству обвинения в государственном преступлении. Обвинение при этом искусно было направлено на самый опасный пункт политической программы Гая: его обвинили в соучастии в восстании Фрегеллы, в возбуждении союзников вообще. Надеялись, вероятно, поставить его в ложное положение или к народу, или к союзникам, заставив его высказаться принципиально относительно положения последних в государстве и погубив его таким образом либо в глазах римской черни, враждебной эмансипации союзников, если он выскажется за последних, либо в глазах союзников, если он откажется от них или станет вилять.
   К сожалению, мы в точности не знаем, как Гай выпутался из этого затруднительного положения: известно лишь то, что он сумел оправдаться и был признан невиновным. Весьма возможно, что он поставил вопрос на несколько иную почву, чем желали его враги, и, придерживаясь строго формальной стороны обвинения, доказывал и, разумеется, легко мог доказать, что никогда не думал возбуждать союзников к насильственным мерам, ни тем более к открытому восстанию.
   Тем не менее, обвинения и клеветы его врагов в связи с усиленным воздействием их на городскую массу не остались без влияния на исход трибунских выборов на 123 год. Несмотря на то, что масса италийских крестьян переполнила Рим во время выборов по одному слуху, что брат Тиберия, последний представитель его дома и его традиций, выставил свою кандидатуру и желает продолжать дело брата; несмотря на то, что Марсово поле не могло поместить всех собравшихся и многие подавали голоса с крыш соседних домов, Гай не был избран первым, как он надеялся, а лишь четвертым трибуном. Практического значения это, правда, не имело - все трибуны обладали совершенно равной властью - но, как признак популярности и влияния кандидатов, исход выборов доказывал, что против Гракха есть сильная партия и среди народа, тем более опасная, что набирается она из городской массы, вечно присутствующей в Риме и решающей в обыкновенное время судьбу законов и их авторов.
   Разумеется, эта толпа не была принципиально враждебна ни Гаю, ни реформе. Ею вовсе не руководили убеждения или определенные взгляды, а лишь воля патронов, дававших ей средства пропитания и требовавших за это поддержки в народном собрании. Одной из самых насущных задач реформатора поэтому должно было стать стремление освободить эту толпу от влияния аристократии, сделать ее самостоятельной в материальном отношении, обеспечить ей средства пропитания и подчинить ее таким образом своему собственному влиянию. Вот причина самого пагубного по своим последствиям - но вполне рационального в основе - "хлебного" закона Гая, к которому мы еще вернемся.
   Добившись своего избрания, он прежде всего постарался ясно доказать, что его цель - продолжать дело Тиберия, того Тиберия, которого толпа, правда, сначала отдала в жертву его врагам, но зато потом всеми силами стала превозносить; имя которого для римлянина из низших слоев общества было святыней, сущности которой, быть может, и не понимали, но которой, во всяком случае, поклонялись. Соединяя свое дело с делом брата, даже если бы оно выходило за намеченные Тиберием пределы, Гай поэтому окружал его некоторым ореолом, способным увлечь народ и упрочить положение трибуна.
   Стремился Гай к этому двумя путями. С одной стороны, он не пропускал случая обвинить народ в том, что он не защитил своего вождя, что он не отомстил за убиение священного и неприкосновенного трибуна. Доказав им на примерах из истории, как ревностно их предки охраняли трибунов - жителям Фалерии была объявлена война за оскорбление, нанесенное трибуну Генуцию, Гай Ветурий был казнен за то, что на форуме не уступил трибуну места, - он обращался к ним: "А вы, - говорил он, - позволили оптиматам убить Тиберия дубинами перед вашими же глазами; перед вашими глазами его труп потащили с Капитолия через центр города, чтобы бросить в Тибр; перед вашими глазами схватили и без правильного следствия казнили его друзей. А между тем у вас же существует древнейший обычай, по которому не явившийся в суд преступник еще раз должен быть приглашен трубным звуком, раньше чем судья произнесет приговор. Так осторожно, так мягко прежде поступали в судах".
   С другой стороны, он выступил мстителем за брата и предложил два закона. Первым из них постановлялось, что низложенное народом должностное лицо впредь не имеет права занимать какую бы то ни было должность; вторым, что должностное лицо, без поручения народа пославшее гражданина в изгнание (а тем паче казнившее его), должно быть предано народному суду. Целью первого закона явно было наказание и обесчещение Марка Октавия; второй был направлен против консула 132 года Публия Попилия Лената, который, по поручению сената, руководил занятиями комиссии, назначенной по делу о мнимом заговоре Тиберия, и, как выше сказано, приговорил ряд лиц к смерти, других - к изгнанию и так далее.
   Если первый из этих законов имел свое основание скорее в личных, чем в государственных соображениях, и потому не мог возбудить особенной симпатии и среди друзей реформы - сама Корнелия, мать Гракхов, говорят, советовала Гаю взять его назад, - то второй закон затрагивал очень существенные общие интересы. Им, в сущности, был поднят вопрос - и, разумеется, разрешен отрицательно - может ли сенат освобождать консулов от соблюдения законов, разрешавших апелляцию от всех судов, или нет? Сенат, разумеется, отстаивал это право, на основании которого он известной формулой - "пусть консулы позаботятся, чтоб государству не был нанесен вред" - облачал консулов диктаторской властью, дававшей им право собирать войско, вести войну, всеми средствами подавлять волнения среди союзников и граждан, - одним словом, пользоваться высшей административной, военной и судебной властью, без необходимого в обыкновенное время народного разрешения. Самого права сената закон Гракха, впрочем, не упразднял, но зато весьма существенно ограничивал его опасное для свободы и даже жизни граждан значение, угрожая изгнанием всем, кто осмелился употребить эту диктаторскую власть для безапелляционного суда над согражданами.
   В результате борьбы за эти законы оказалось, что Гай благоразумно взял назад закон против М. Октавия, а сенат был принужден примириться с принятием второго закона народом. Попилий, не выждав решения суда, добровольно удалился из Италии. Закон, однако, был принят большинством всего в один голос, и второй раз Гай мог убедиться, что его влияние еще далеко не настолько прочно, как бы это было необходимо для его реформы.
   Ввиду этого он теперь приступил к целому ряду мер, целью которых, с одной стороны, было уничтожить влияние сената, с другой - установить более прочную связь между собою и народом, - связь, которая бы дала ему в конце концов возможность провести два главных закона его реформы: закон о возобновлении разделов и основании колоний и особенно закон о распространении права римского гражданства на союзников.
   Раскрыть карты с самого начала и показать конечную цель реформы при наличных условиях - значило бы погубить ее: народ ведь, собственно, не так уж стремился к уравнению латинян с ним в правах и охотно бы предоставил им одно равенство обязанностей, а потому и было необходимо обеспечить себе его поддержку другими мерами.
   Впрочем, эти законы не относятся исключительно к первому году трибуната Гракха - Гай был избран трибуном и на 122 год, - но плохое состояние источников лишает нас возможности распределить их строго хронологически, и мы поэтому предпочитаем рассмотреть их по группам сообразно с внутренней связью, существующей между ними.
   Меры Гракха поразительно верно угадывали все слабые пункты сенатской позиции и нанесли владычеству олигархов непоправимый удар. Правда, олигархам наконец удалось погубить и этого врага, но власть их уже была потрясена в своих основах и держалась лишь на терроре, а результатом их сопротивления и победы было не упразднение этих мер Гракха, а лишь извращение всех хороших сторон реформы и усиление всех дурных. Те законы, о которых нам сейчас придется говорить, для Гракха были лишь средством для достижения его основной цели. Но реформа насильно была приостановлена на полпути, и средства вследствие этого как бы оказались целью, затемнили истинную цель и в скором времени грозили сделать достижение ее невозможным. Виновата в этом была аристократия, неспособная понять Гракха и погубившая своим эгоистическим сопротивлением, своей ограниченной оппозицией и его, и реформу, и республику, а не Гракх, поневоле прибегавший к не совсем желательным средствам, лишь бы добиться цели.
   Одним из характерных признаков того времени было быстрое и поразительное распространение клиентелы. Древняя, основанная на родственной связи клиентела - клиентела времен тех Фабиев, которые самостоятельно могли вести войну с Веей, давно потеряла всякое значение и исчезла. Теперь под влиянием бедственных экономических и нравственных условий стала возникать новая. Страшная бедность наряду с безработицей с одной, огромные богатства с другой стороны, формальное всемогущество массы и фактическое полновластие немногих взаимно дополняли и стремились друг к другу. Голодная масса могла себе доставить и средства пропитания, и защиту, продавая свой голос тому или другому крупному деятелю, тому или другому аристократическому семейству; последние посредством денежных затрат, незначительных на фоне несметных богатств, скопившихся в Риме, могли добыть опору своей власти в народном собрании, послушную толпу выборщиков, покорно подающих голоса за кого прикажут. Деньги, потраченные на толпу, не пропадали: посланный наместником в провинции патрон имел полную возможность вознаградить себя за какие угодно затраты, грабя и обирая провинциалов. Все эти Корнелии, Фабии, Попилии, Юнии, Ливии, Сервилии, - все они были окружены клиентами, и чем больше было клиентов, тем большим влиянием их патроны пользовались и в сенате, и в народном собрании.
   Ясно, какую опасность представляла эта аристократическая клиентела для дела Гракха и как важно было хоть сколько-нибудь обеспечить материальное положение народа, чтобы сделать его более самостоятельным, более независимым от нежелательных и вредных влияний. Такова цель пресловутого "хлебного" закона Гая (lex Sempronia frumentaria). Народ, говорил Гракх, имеет неоспоримое право пользоваться выгодами своего положения победителя, право требовать, чтобы ему, по крайней мере, не приходилось голодать или просить милостыни. Поэтому все живущие в Риме граждане ежемесячно должны получать на государственный счет известное количество хлеба по очень низкой цене, а именно 5 модиев (приблизительно 13/4 четверика) по 6 1/3 асса (около 12 копеек), "что еще не соответствует даже половине низкой средней цены" (Моммзен).
   Ни за один закон Гракха так не укоряли, как за этот, и не только враги реформы, но и друзья ее, и позднейшие историки вплоть до нашего времени. Не без основания указывали на его многочисленные опасные и вредные стороны: во-первых, им налагалось огромное, почти непосильное бремя на расстроенные и без того римские финансы. Затем он заключал в себе ни на чем не основанную привилегию городского населения в ущерб сельскому, а это значило искусственно привлекать последнее в город и увеличивать таким образом и без того уже весьма многочисленный пролетариат. Наконец, почти даровая раздача хлеба не могла не повлиять в весьма нежелательном направлении на трудолюбие народа. Все это вместе взятое действительно представляло очень веский аргумент против предложенного закона, и аристократия не замедлила всеми силами обрушиться на его автора. Нет основания сомневаться, что некоторые члены ее действовали при этом по государственным соображениям, как, например, почтенный сенатор и историк, Луций Кальпурний Пизон Фруги, но большинство оптиматов, разумеется, при нападениях на закон руководилось такими же точно эгоистическими побуждениями, как с другой стороны масса народа при защите, восхвалении и принятии его. Едва ли многие понимали закон более глубоко как средство к достижению результата, как раз противоположного тому, который, на первый взгляд, исключительно им достигался: как средство к устранению голодного пролетариата. Странная, конечно, дорога через увеличение к устранению пролетариата! Но непонимание и деморализация народа - с одной, эгоистическое сопротивление олигархов - с другой стороны, в связи с вызванною ими гибелью брата, заставили Гая понять, что прямая дорога не всегда самая короткая и что ему прежде нужно уничтожить могущество аристократии и приобрести любовь и, главное, доверие народа. Еще раз повторяем, не его вина, что его деятельность так грубо была прервана на полпути.
   Впрочем, он позаботился не только об удешевлении жизни в Риме, одновременно он постарался дать заработок возможно большей массе людей. Уже постройка огромных "семпрониевских" амбаров, в которых хранился хлеб, предназначенный для раздачи народу, дала многим работу; но еще больший заработок давали многочисленные построенные и проектированные им дороги, работы по которым производились под его непосредственным надзором. Наряду с такими важными задачами он находил время заботиться об измерении длины дорог и постановке обозначающих расстояние (по римским милям) камней, велел снабдить дороги камнями, чтобы всадники удобней могли влезать на коня и слезать с него, не прибегая к чужой помощи, и т.д. Все это, конечно, требовало массы труда, массы рабочих и массы подрядчиков, а так как Гай всегда оставлял за собою надзор и над работами, и над необходимыми для этого деньгами, то вскоре вокруг него сконцентрировалась и масса разнородных интересов, начиная с бедного поденщика и кончая богатым подрядчиком-поставщиком.
   Дать работу неимущим, однако, было не единственной целью Гракха при постройке этих дорог. До сих пор большинство римских дорог имело преимущественно стратегическое значение; целью Гракха было, прежде всего, улучшить пути сообщения, чтобы дать итальянскому земледелию возможность конкурировать с заморским хлебом. Таким образом, и эта сторона его деятельности состоит в тесной связи с главной целью, с центром его реформы.
   Еще важнее, пожалуй, были два других закона: закон о возобновлении разделов, предложенных Тиберием, и притом на тех же самых основаниях, то есть с восстановлением права триумвиров решать вопросы о принадлежности спорных земель государству или частному лицу, и закон об основании колоний.
   До сих пор колонии имели по преимуществу стратегическое, военное значение и лишь помимо этой главной цели достигали еще облегчения экономических условий народной жизни. Основывались они обыкновенно в только что завоеванной и поэтому сомнительной верности стране, или на морском берегу для защиты торговли, и прежде всего должны были служить крепостями. Гай впервые решительно отступил от этой традиции и предложил основать новые колонии в совершенно спокойной, очень плодородной и удобной для земледелия Апулии и Кампании, на месте древних Тарента и Капуи, а товарищ его по трибунату Рубрий даже предложил восстановить Карфаген (под именем Юнонии) на том самом месте, по которому не так давно прошел плуг римского жреца и сеялась соль в знак проклятия, налагаемого на него. Если уже одно это доказывало, до какой степени старые традиции лишились своего ореола, то гораздо существеннее было, что в число шести тысяч колонистов, которых предполагалось послать в Африку и которые должны были обладать правом римского гражданства, открывался доступ и союзникам.
   Наконец, и само основание колонии римских граждан вне Италии до этого времени считалось непозволительным и уже поэтому было в высшей степени характерно. Это был первый шаг к превращению внеиталийских владений Рима из "поместий римского народа" в такие же точно части Римского государства, как Лациум, Самниум, Кампания и так далее. Но не на долю республики выпало культурное объединение всех покоренных областей - преемниками Гракха в этом отношении стали только Гай Цезарь и империя. Когда республику сменила монархия, провинции ликовали...
   Во всяком случае, подобно тому, как центром реформы Тиберия был раздел государственных земель на мелкие участки без объединения нового населения в городах, так центром реформы Гая, насколько она касалась улучшения положения римских крестьян, были эти колонии...
   Наряду с законами, имевшими целью облегчить экономическую участь народа и возвратить ему утраченную самостоятельность, не менее важны и законы, уничтожившие всемогущество сената. Из них, несомненно, главный закон - о судах (lex Sempronia judiciaria). Выше уже было сказано, что, за исключением некоторых уголовных дел - преимущественно политического характера, - предоставленных народному суду, почти все гражданское и уголовное судопроизводство было в руках сенаторов, не стыдившихся пользоваться этой привилегией для оправдания своих преступных собратьев и для осуждения неповинных лиц из других сословий. Ясно, что ввиду этого не могло быть сомнения в настоятельной необходимости реформы судопроизводства, но до сих пор еще никто не решался приступить к ней против воли сената, уже поэтому попытка Гая заслуживала всяческого внимания, хотя, впрочем, нельзя сказать, чтобы она была особенно удачна. Дело в том, что Гракх заменил судебную монополию родовой знати такою же монополией денежной знати, дав последней, таким образом, центр и организацию.
   Мы выше неоднократно упоминали, что наряду с родовой и служебной знатью сенаторов в Риме образовался еще другой очень влиятельный благодаря своему богатству класс публиканов, откупщиков и подрядчиков. До Гракха этот класс, однако, не представлял чего-либо замкнутого, не обладал никакими особыми правами и привилегиями и лишь фактически выделялся из народной массы. Назывался он обыкновенно классом всадников, так как римская кавалерия набиралась преимущественно из его богатых членов, и резко отделялся от сенаторов, особенно благодаря вышеупомянутому закону Клавдия 218 года, запрещавшему сенаторам и их сыновьям крупную торговлю и заставившему их обратить свои капиталы на земледелие. Освобожденные, таким образом, от опасной конкуренции сената, всадники тем легче упрочили торговую монополию за собой и уже давно играли немаловажную роль, особенно во внешней политике Рима. Но, вообще говоря, они до этого времени шли рука об руку с сенатом: бывали, разумеется, случаи, что цензоры или наместники пытались укротить расходившихся откупщиков, но это были исключения, а в общем они жили в мире и согласии и вдвоем высасывали кровь несчастных провинциалов. Воспользовавшись необходимостью судебной реформы, Гракх задумал рассорить их и, подставив рядом с сенатом организованное сословие всадников, парализовать силы и тех и других.
   И действительно, политической своей цели он достиг вполне, но, к сожалению, за счет реформаторской. На основании нового закона сенаторы совершенно устранялись из судов и заменялись всадниками, ежегодно назначаемыми на основании списка 300 лиц известного имущественного ценза (400 тыс. сестерциев). Теперь, казалось, провинциальные наместники уже не будут в состоянии надеяться на оправдание в судах, не составленных более из сенаторов, теперь подданные найдут защиту у конкурентов-наместников. Но со временем все надежды Гая оказались тщетными. Суд всадников вскоре стал еще более отличаться подкупностью, кумовством и явной несправедливостью, чем прежде суд сенаторов. Если наместник был в хороших отношениях с откупщиками и купцами-ростовщиками - то есть если он позволял им грабить подданных, - он спокойно мог рассчитывать на оправдание в каких бы то ни было преступлениях; с другой стороны, были случаи, что наместники, заботившиеся о благе своей провинции и не дававшие воли всадникам, осуждались за вымогательство, как, например, некий Публий Рутилий, который, будучи приговорен к изгнанию, поселился именно в тех местах, которые он будто бы разграбил, и был принят благодарными провинциалами с величайшим почетом.
   Но такого результата, разумеется, нельзя было предвидеть заранее, и обвинять Гая в том, что, желая исправить несомненно дурное не испытанным пока средством, он не предусмотрел результатов своей меры, явно несправедливо. Сам же принцип реформы, лишение правящего класса судебной власти, несомненно, вполне верен и основателен.
   Как бы то ни было, политическая цель - ослабление сенатского могущества и создание сильного противовеса ему - была достигнута самым блестящим образом, тем более что составление списка судей опять-таки оказалось в руках Гая. "Законом о судах Гракх разделил римский народ и из единого превратил государство в двуголовое", - говорит, несколько преувеличивая, римский историк. Действительно, несомненно, что сословие всадников (ordo equester) обязано своим происхождением не кому иному, как Гракху, позаботившемуся и об установлении внешних отличий для своего создания. Он, вероятно, даровал им золотой перстень и особые места в театрах, не говоря уже о столь существенном определении ценза, открывавшего доступ в их ряды.
   Не менее важна другая мера - закон о провинции Азия, которым достигалась троякая цель: во-первых, исключительное право распоряжаться провинциями окончательно было отнято у сената; во-вторых, доставлялись средства для раздачи хлеба на основании вышеупомянутого закона, и в-третьих, окончательно обеспечивалось финансовое положение союзницы Гая, денежной аристократии.
   До сих пор приобретенная недавно провинция Азия, самая богатая из всех римских провинций, не платила прямых податей и находилась поэтому в очень выгодном положении. "Подати и дань остальных провинций, - говорит Цицерон, - таковы, что мы едва можем ими довольствоваться для защиты самих провинций. Азия же так богата и плодородна, что далеко превосходит все другие страны плодородностью полей и разнообразием плодов, величиной лугов и многочисленностью предметов вывоза". Между тем, Гракх был принужден разыскивать средства для пополнения государственной казны, - как из-за крупных сумм, необходимых для его построек, дорог и так далее, так и, главным образом, из-за "хлебного" закона. Азия же уже потому должна была обратить на себя его внимание, что отсюда некогда думал получить средства для проведения своей реформы его брат Тиберий, а кроме того, и просто из-за своего необыкновенного богатства. Ввиду этого Гракх и предложил обязать провинцию платить ту же подать, которую Сицилия платила с самого начала, - десятину; вместе с тем постановлялось, что подать будет отдаваться в откуп не на месте, в самой провинции, где бы в торгах могли участвовать и местные капиталисты, и местные общины, а в самом Риме, чем, разумеется, фактически установлялась монополия римских всадников; вдобавок то же впредь предполагалось и относительно косвенных налогов. Наконец, сенат даже был лишен права сбавлять в виде особой милости сумму налогов - права, которого до сих пор никогда никто у него не оспаривал.
   Менее всех других законов Гракха этот поддается благоприятному истолкованию. Интересы провинциалов, очевидно, мало трогали его, если он мог предложить ряд таких явно невыгодных для них мер. Плоды закона стали очевидны лет сорок спустя, когда при первом слухе об успехах Митрадата в борьбе с Римом провинциалы провозгласили его своим спасителем и кровью 70 тыс. римлян и италиков отомстили за все то зло, которое им было причинено. Разумеется, целью Гракха в данном случае оставалась забота о бедствующем римском народе, а в основании закона лежала мысль, что покоренный не имеет права обижаться, когда победитель пользуется своим положением. Но это не устраняет упрека в ничем не оправданном сознательном пожертвовании интересами целой страны ради чуждого ей народа и чуждых ей целей. Если, однако, этот закон и бросает некоторую тень на светлый образ Гая Гракха, мы все-таки не должны забывать, что народы античного мира считали позволительным относительно врагов и покоренных, а Гай Гракх, как-никак, разумеется, был сыном своего времени и своего народа, более крупным, более возвышенным, чем масса, но все же несущим на себе все признаки своего происхождения. Если осуждать его так строго за его поведение в данном случае, то почему бы не упрекнуть его и за то, что он не пожелал освободить рабов или облегчить их крайне тяжелую участь? Что он, по-видимому, как большинство лучших людей древности, не осознавал даже всей несправедливости, всего вреда рабства? Такое обвинение, конечно, было бы совершенно необоснованно; не более обоснованно и вышеупомянутое.
   Итак, мы успели рассмотреть ряд очень важных мер, предложенных Гракхом народу и, несмотря на сопротивление сената, принятых им. Народ теперь занял действительно первое место в государстве. Рассказывают, между прочим, что, произнося речи в народных собраниях, Гай впервые перестал обращаться к сенату и начал обращаться к народу, желая этим доказать, что истинный суверен государства - народ, а не побежденная и униженная аристократия. Но этому суверену был необходим руководитель - и эту роль взял на себя Гай Семпроний Гракх.
   Если вспомнить, что наряду с упомянутыми уже законами им было предложено еще несколько менее важных, и сопоставить с этим сказанное выше о его деятельности по постройке дорог и так далее, то мы увидим картину поразительной, кипучей деятельности, неутомимой, целесообразной и последовательной. "Во всех этих предприятиях он всегда оставлял за собою контроль и руководство, нисколько не утомляясь от одновременного ведения столь разнообразных дел, занимался каждым, точно оно единственное, с такою поразительною быстротою, что даже те, кто ненавидел и боялся его больше всех, удивлялись его подвижности и энергии. А простой люд приходил в совершенный экстаз, видя его окруженным массой подрядчиков, ремесленников, послов, должностных лиц, солдат и ученых, с которыми он любезно и дружелюбно разговаривал, отдавая всем должное и вместе с тем при всей внимательности нисколько не унижая своего достоинства".
   Надеясь после всех подготовительных мер на привязанность и благодарность народа и всадников, Гай, наконец, приступил к главной своей цели, закону о распространении прав гражданства на союзников (lex Sempronia de civitale sociis danda), содержание которого, к сожалению, в точности неизвестно, хотя цель его, разумеется, совершенно ясна. Вскоре, однако, оказалось, что Гай ошибся в своих расчетах: в данном случае против него была не только аристократия, но и народ, смотревший, по остроумному замечанию Моммз

Другие авторы
  • Бобылев Н. К.
  • Волынский Аким Львович
  • Карабанов Петр Матвеевич
  • Раич Семен Егорович
  • Оленина Анна Алексеевна
  • Крузенштерн Иван Федорович
  • Мраморнов А. И.
  • Медведев М. В.
  • Полевой Николай Алексеевич
  • Спасская Вера Михайловна
  • Другие произведения
  • Вяземский Петр Андреевич - О письмах Карамзина
  • Верн Жюль - Приключения капитана Гаттераса
  • Добролюбов Николай Александрович - В мире Добролюбова
  • Айхенвальд Юлий Исаевич - Мей
  • Гершензон Михаил Осипович - Пушкин и графиня Е.К. Воронцова
  • Белинский Виссарион Григорьевич - Драматические сочинения и переводы Н. А. Полевого. Две части
  • Розанов Василий Васильевич - День Рождества Христова (1907)
  • Вересаев Викентий Викентьевич - Ю.Фохт-Бабушкин. В.В.Вересаев - легенды и реальность
  • Федоров Николай Федорович - В чем заключается всеобщий категорический императив?
  • Куприн Александр Иванович - А. Н. Будищев
  • Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (23.11.2012)
    Просмотров: 534 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа