Иванов-Разумник Р. В. - М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество

авным сотрудником писателя-этнографа П. Якушкина, известного, между прочим, и своим пьянством. "Боюсь, - писал Салтыков про Павлова, - чтобы через месяц не пришлось ему переменить название и переименоваться "Московским Каба-ком", в котором я, однакож, буду одним из усерднейших целоваль-ников" ["Голос Минувшего" 1922 г., No 2, стр. 191]. Хотя Павлову и не удалось официально стать во главе журнала, но Салтыков сдержал свое обещание и именно в этом журнале напечатал в течение 1859 года три следующие свои очер-ка из "Книги об умирающих". Это были, во-первых, "Генерал Зубатов", напечатанный еще в январских номерах "Московского Вест-ника" за 1859 год (No 3), и "Гегемониев" - в апрельских номерах этого же журнала (No 15); они были напечатаны под общим заглавием "Из книги об умирающих", как первый и второй очерки этой книги. Наконец, в ноябрьских номерах того же года (No 46) была помещена сцена "Погребенные заживо", во втором отдель-ном издании "Сатир в прозе" переименованная в "Недовольных". "Генерал Зубатов" был включен позднее Салтыковым в сбор-ник "Невинных рассказов" под заглавием просто "Зубатов"; очерк этот снова проводит тесную связь между "Губернскими очеркам" и "Книгой об умирающих". Связь эта доходит иногда до использова-ния мелких подробностей, заставляющих предполагать, что написан он был задолго до напечатания и, быть может, набросан был автором еще в эпоху "Губернских очерков". Такой подробностью являются, например, рассуждения генерала Зубатова о грамотности. В раз-говоре с губернским сослуживцем он проводит мысли, что для грамотности "у нас еще почва недостаточно, так сказать, взрыхлена", хотя, с другой стороны, генерал скорее склоняется в пользу того мнения, "что тут совсем никакой почвы не надобно"; однако он в глубине души вполне соглашается с мнением тех "специалистов", которые "на основании достоверных фактов утверждают, что на пятьсот грамотеев двести непременно оказываются негодяя-ми". Если вспомнить, что в "Приезде ревизора" (1857 г.) еще более пространно развивается эта же тема о том, что прежде грамотности народу нужно "истинное просвещение" и что грамот-ность "распространяет у нас ябедников", - если вспомнить дальше, что все эти ядовитые тирады об "истинном просвещении" и о вреде грамотности для народа впервые встречаются у Салтыкова еще в одном из "Губернских очерков" ("Озорники", напечатано в январе 1857 года), то, зная привычку Салтыкова отзываться на злободневные вопросы, можно предположить, что и "Генерал Зубатов" был набросан в том же 1857 году, когда вопросы об "ис-тинном просвещении" и вреде грамотности для народа были так неудачно поставлены на очередь Далем, вызвавшим возмущение и протест всей либеральной печати того времени. Об этом мы имели случай говорить, разбирая очерк "Озорники" и говоря во-обще о "Губернских очерках" Салтыкова.

   Почти то же самое можно повторить и об очерке "Гегемониев": если он и не был написан в 1857 году, то во всяком случае основные мысли его и его тема были твердо поставлены Салтыковым именно в произведениях 1857 года. Мы уже видели, говоря об очерке "Жених", что в нем Порфирий Петрович предлагает Вологжанину "обратиться за наставлениями к отставному коллежскому ассесору Зиновию Захарычу Гегемониеву", который "не откажется понапутствовать молодого человека". Роль Вологжанина в очерке "Гегемониев" играет теперь коллежский регистратор Потанчиков, получивший место станового пристава и отправляющийся за на-путствием к Гегемониеву. Связь "Жениха" с "Губернскими очер-ками" была установлена выше; связь эта протягивается теперь к "Гегемониеву", т.-е. к "Книге об умирающих". Но эта связь с творчеством Салтыкова 1857 года становится еще более рази-тельной, если обратить внимание на основную тему того "напут-ствия", которым уходящий из жизни Гегемониев поучает будущего станового пристава Потанчикова. Как известно, Гегемониев "смот-рит в корень" и ребром ставит вопрос; "что есть становой?". Отве-чая на это, что "становой есть, ни мало, ни много, невеществен-ных отношений вещественное изображение" (интересно в этой фразе явное заимствование слов молодого Адуева из "Обыкновенной исто-рии" Гончарова!), Гегемониев рассказывает целую притчу о приз-вании из-за моря варягов. В его толковании три брата-варяга, ко-торые пришли "княжить и володеть нами", были первыми пред-ставителями провинциальной администрации: "первый-то брат ка-питан-исправник, второй-то брат стряпчий, а третий братец, ма-ленький да востренький, - сам мусье окружной!". И далее под-робно развивается эта тема о бюрократии, к которой, как мы знаем, в 1857 г. Салтыков относился далеко не так, как двумя годами позднее. Ядовитое описание административного управления Рос-сии бюрократией невольно приводит к мысли, что "Гегемониев" написан начерно именно в 1857 году и двумя годами позднее лишь обработан окончательно для печати.

   Мысль эту подтверждает и замечательная переписка Салтыкова с П. В. Павловым, от которой до нас дошли только отрывки, от-носящиеся именно к 1857 году. 13 августа этого года Павлов писал Салтыкову о своих занятиях историей и между прочим шут-ливо сообщал, к каким выводам он пришел. "Я в последние четы-ре года много читал древних авторов и пришел к следующему убеждению: сказание о призвании варягов есть не факт, а миф, который гораздо важнее всяких фактов. Это так сказать прообразование всей русской истории. "Земля наша велика и обильна, а порядку в ней нет", - вот мы и призвали варягов княжить и володеть нами. Варяги - это губернаторы, председатели палат, секретари, становые, полициймейстеры, одним словом все администраторы, которыми держится какой-ни-на-есть порядок в великой и обильной земле нашей. Это вся наша 14-классная бюрократия, это 14-главый змий поедучий, чудо поганое наших народных ска-зок"... 23 августа того же года Салтыков отвечал Павлову: "Твоим мифом о призвании варягов я намерен воспользоваться и написать очерк под заглавием "Историческая догадка". Изложу ее в виде беседы учителя гимназии с учениками" ["Русская Старина" 1897 г., No 11, стр. 232 - 236]. Как видим, он изменил первоначальный план и написал не беседу учителя с учениками, а напутствие старым приказным молодого станового пристава; сама тема от этого нисколько не изменилась, и в очерке "Гегемониев" Салтыков лишь развил то, что было намечено в письме к нему Павлова.

   Конечно, тему эту Салтыков мог развить и не сразу, мог отложить осуществление ее на два года; но в 1859 году, сам будучи одним из "варягов" в роли рязанского вице-губернатора, он, как мы знаем, уже несколько иначе относился к вопросу о бюрокра-тии, в виду отмеченного нами парадоксального положения той эпохи - либерализма бюрократии и реакционности земства. В одном из писем к Павлову (от 15 сентября 1857 г.) Салтыков "до-губернаторской" эпохи между прочим писал: "Есть одна штука (она же и единственная), которая может истребить взяточни-чество, поселить правду в судах и, вместе с тем, возвысить народную нравственность. Это - возвышение земского начала на счет бюрократического" (подчеркнуто Сал-тыковым). В 1859 году, убедившись на опыте в реакционных на-строениях провинциального "земства", Салтыков стал несколько иначе относиться к противопоставлению земства и бюрократии и ясно выразил свои мысли в известной уже нам полемике 1861 года со Ржевским. Так или иначе, но, когда бы ни был написан "Гегемониев", характерен тот факт, что Салтыков счел возможным напечатать заключающуюся в этом очерке ироническую генеа-логию бюрократии как раз во время пребывания своего на посту вице-губернатора. Это показывает, что Салтыков остался верен себе и, разочаровавшись в "земстве", нисколько не был очарован идеей бюрократии. Он продолжал считать, что два этих истори-ческих факта русской жизни должны служить противовесом друг другу, и высказал эту мысль в своих статьях 1861 года.

   Тему, данную Павловым, о призвании варягов Салтыков богато развил, возвращаясь к ней трижды на протяжении своей литературной деятельности. Первый раз сделал он это в "Гегемониеве", лишь слегка наметив эту богатую тему; вторично и в значительно более сложной обработке сделал он это через десять лет в "Истории одного города"; наконец, еще через десять лет он в третий и в последний раз вернулся к разработке этой темы в своей "Современной идиллии". Говоря об этих произведениях, мы еще будем иметь случай вернуться к теме, шутливо брошенной Павловым и так мастерски разработанной Салтыковым.

   Третьим и последним очерком, напечатанным Салтыковым в конце 1859 года в "Московском Вестнике", была сцена "Погребен-ные заживо". Над ней не было общего заглавия "Из книги об умирающих", но самые слова "погребенные заживо" дают достаточное право отнести эту сцену именно к этому неосуществленному циклу Салтыкова. Сохранившийся автограф показывает, что в первона-чальном замысле сцена эта была лишь первым отрывком задуман-ного отдела "Современные разговоры" и была сперва озаглав-лена "Оставшиеся за штатом" [Бумаги Пушкинского дома, из архива М. Стасюлевича]. Как известно, сцена эта, вклю-ченная позднее в том "Сатир в прозе", состоит из диалога двух оставшихся за штатом действительных статских советников, рас-суждающих об административных перемещениях, о реформатор-ских новшествах и мечтающих еще послужить, когда их "при-зовут". В первом издании "Сатир в прозе" (1863 г.) Салтыков напечатал эту сцену под прежним заглавием "Погребенные за-живо" третьим номером из "Недавних комедий"; во втором издании (1881 г.) он выделил ее из отдела "Недавних комедий" и дал ей за-главие "Недовольные", которое так и осталось за ней во всех по-следующих изданиях сочинений Салтыкова. Сцена эта как нельзя бо-лее характерна для 1859 года, когда была произведена довольно ре-шительная чистка старых кадров николаевской бюрократии и когда множество "действительных статских советников" осталось за шта-том и было заменено более молодыми силами, способными к прове-дению намеченных правительством реформ. Можно думать поэто-му, что сцену эту Салтыков написал незадолго до ее появления на страницах "Московского Вестника" в ноябре 1859 года.

   За три месяца до этого Салтыков напечатал еще один рассказ из "Книги об умирающих", на этот раз в славянофильском журнале "Русская Беседа" (1859 г., июль-август). К этому времени Салтыков уже охладел к славянофильству, к которому, как мы знаем, склонялся двумя годами ранее, так что появление его рассказа на страницах этого журнала свидетельствовало лишь о дружеском его уважении к семье Аксаковых и к Кошелеву, своему рязан-скому соратнику в деле освобождения крестьян, а не о согласии его с основными положениями славянофильской доктрины. "Гос-пожа Падейкова" была напечатана в этом журнале опять-таки как первый очерк (под номером римской единицы) из "Книги об умирающих"; как видим, таких "первых очерков" было уже не-сколько. В рассказе затронута крайне злободневная для 1859 года тема - нарисована озлобленная и запуганная предстоящим осво-бождением крестьян барыня-помещица. Она раздувает чуть ли не в бунт малейшее движение крепостных, - и недаром Салтыков в позднейших статьях 1861 года, говоря о том, как помещики раздувают мелкие свои столкновения с крестьянами до степени "бунта", припоминал именно барыню Падейкову (в статье "Не-сколько слов об истинном значении недоразумений по крестьян-скому делу"). "И барыня Падейкова пишет туда, пишет сюда, - говорил там Салтыков, - на весь околоток визжит, что честь ее поругана, что права ее попраны"... Это становится особенно характерно, если иметь в виду, что в Прасковье Павловне Падейковой мы имеем первый очерк (если не считать Крошиной в юношеских "Противоречиях") будущей Анны Павловны Затрапезной из "Пошехонской старины", а в последней, как известно, нарисована во весь рост мать Салтыкова. Между Падейковой и Затрапезной (а в промежутке между ними - и со знаменитой фигурой старухи Головлевой) сходство доходит до мельчайших подробностей, до одних в тех же употребляемых ими выражений ("прах побери, да и совсем!"). Даже ключница Акулина проходит через все эти три произведения Салтыкова, списанная с той самой реальной ключницы Акулины, которую Салтыков помнил с детства и по-минал при случае в целом ряде других своих произведений (на-пример, в "Скрежете зубовном" 1860 года). Все это говорит о значительной доле автобиографических впечатлений, которые легли в основу "Госпожи Падейковой" и которые вскрывают перед нами первый рисунок портрета матери Салтыкова.

   Осталось еще одно произведение, относящееся к этим же годам творчества Салтыкова, написанное в 1857 - 1858 гг., напечатанное годом позднее и с тех пор не входившее ни в один из сборников произведений Салтыкова. Речь идет о его повести "Яшенька", напечатанной в "Сборнике литературных статей, по-священных русскими литераторами памяти А. Ф. Смирдина" (т. VI, Спб. 1859 г.). Повесть эта была написана задолго до ее напечатания, как это видно из переписки Салтыкова с его друзьями. В письме к В. П. Безобразову из Рязани от 1 октября 1858 г. Салтыков сообщал: "В марте я отдал в Смирдинский альманах повесть под названием "Яшенька". Повестъ очень плоха, и мне крайне хотелось бы выручить ее". Попытка выручить не удалась, и 3 февраля 1859 года Салтыков писал Анненкову: "Год тому назад я отдал в альманах Смирдина повесть под названием "Яшень-ка". Эти подлецы до сих пор ее не печатают, да и обратно не возвращают. Так как я совсем (т.-е. нигде) не хотел бы печатать эту вещь, по причине ее совершенной посредственности, то вы бы весьма обязали, вырвав ее из рук этого скотопромышленника Генкеля. Безобразов хлопотал, да не отдают. Надо полагать, что по рылам бить следует. За истечением года, я имею полное право на получение повести обратно. Сделайте милость, постарайтесь" [Голос Минувшего 1922 г., No 2, стр. 100; "Письма", т. I, No 8. - В. П. Генкель, литератор и издатель, был редактором этого сборника статей в память Смирдина]. Но и хлопоты Анненкова не помогли: "Яшенька" появился в шестом томе сборника в память Смирдина в 1859 году со следующим после-словием редакции: "этот рассказ был получен от автора, еще в половине 1857 года, но, по разным обстоятельствам, мог быть только теперь напечатан". Сохранившийся в архиве М. Стасюлевича автограф зтой повести не позволяет судить, к какому именно году относится ее написание и кто прав в разногласии указы-ваемой даты - редакция сборника, или Салтыков; но это и не пред-ставляет существенной важности, - достаточно знать, что повесть была написана до марта 1858 года. Тесная связь ее не с "Губерн-скими очерками", а именно с "Книгой об умирающих" становится ясной из самого ее содержания.

   Яшенька - двадцатипятилетний Яков Федорович Агамонов - бесхарактерный и добронравный юноша, тряпка, кисель; отслужив в военном звании, он вышел в отставку и живет в небольшом своем имении вместе с матерью Натальей Павловной, - как всегда у Салтыкова, властной и сильной женщиной, совершенно забравшей сына в руки. "Полнейшее отречение от всяких притязаний на лич-ность" - прорывается, наконец, восстанием Яшеньки против "тиранства" матери; но этот бунт (бегство из дома к предполагаемой невесте, соседней девице помещице) очень скоро подавляется бесхарактерностью самого Яшеньки. Побунтовав немного, он сми-рился, возвратился к матери, "сделался еще молчаливее и безот-ветнее; казалось, что последняя искра жизни покинула его". И действительно - этот неприспособленный к жизни человек уми-рает на руках матери, чем и заканчивается повесть, примыкающая таким образом по теме к другим очеркам "Книги об умирающих". Не приходится сомневаться, что, осуществи Салтыков эту свою книгу, "Яшенька" вошел бы в нее составной частью, если бы только Салтыков не отказался от мысли вообще перепечатывать эту повесть в виду ее несомненной слабости, сознававшейся и автором. Повесть эта - действительно одно из слабейших произ-ведений Салтыкова, еще пытавшегося вернуться в 1857 году к темам и манере "психологических повестей"; путь этот, на котором Салтыков и раньше терпел неудачи, был не для него; ему пред-стояло еще выработать собственную свою дорогу, свой стиль, свои темы, и работа эта заполнила ближайшее десятилетие его литературной жизни. "Яшенька" же остался неудачным опытом ста-рой формы, справедливо невключенным Салтыковым впоследствии ни в один из своих сборников и совершенно забытым читателями.

   Есть, однако, и в этой повести отдельные искорки, впоследствии загоревшиеся ярким огнем в творчестве возмужалого Салтыкова. Особенно интересно отметить, что Яшенька - в зародыше буду-щий Иудушка Головлев, но не характером, а своей манерой вы-ражения. Эта нудная, тягучая манера Иудушки, так бесившая Арину Петровну Головлеву, совершенно ясно дана в диалогах Яшеньки с матерью, - например, в следующем разговоре:

   " - Тебе чего-нибудь нужно? - спросила Наталья Павловна.

   - Я вижу, милая маменька, что я имел несчастие огорчить вас, и потому в настоящее время желал бы только испросить ваше милостивое прощение и уверить вас, что как ни велика моя вина, но она неумышленна.

   - Вон! - закричала Наталья Павловна, приходя в беспре-дельное неистовство".

   Впоследствии в такое же неистовство приходила старуха Головлева от тягучих и нудных бесед Иудушки; то, что здесь дано в стилистическом намеке, двадцатью годами позднее стало не только стилистическим приемом, но и глубоко выраженным характером, - одним из самых глубоких не только у Салтыкова, но и в русской литературе XIX века [Прием этот до "Господ Головлевых" был подробно развит Салты-ковым после "Яшеньки" в очерке "Семейное счастье" (1863 г.), о котором см. ниже в гл. X].

   Были ли задуманы Салтыковым еще какие-либо очерки и рас-сказы для "Книги об умирающих" - мы не знаем, но знаем зато, что уже к исходу 1859 года он отказался от мысли об этой книге; по крайней мере явно относящуюся к ней сцену "Погребенные заживо" он напечатал уже без этого общего заглавия. В дальней-ших его очерках было еще несколько таких, которые как бы напрашивались быть включенными в "Книгу об умирающих", - таков, например, очерк "Деревенская тишь" (1863 г.), рассказывающий о медленном и бессмысленном духовном умирании помещика-крепостника после освобождения крестьян. Но к этому времени Сал-тыков давно уже отказался от мысли об этой своей книге, план которой так и остался погребенным на журнальных страницах и известен лишь исследователям салтыковского творчества.

   План этот в течение 1858 - 1859 гг. претерпевал немалые из-менения, как это можно судить из анализа рукописного и журналь-ного текста дошедших до нас очерков. Мы видели, что "Книгу об умирающих" Салтыков собирался открыть "Смертью Живновского"; однако один из сохранившихся автографов дает нам и новое, первое заглавие "Книги об умирающих", и иное расположение очерков. Под общим заглавием "Отходящие" черновой и бело-вой автографы сохранили нам другой план: первым очерком был "Гегемониев", вторым - "Смерть Живновского". Еще один авто-граф под общим заглавием "Из книги об умирающих" дает первым очерком "Генерала Зубатова" (беловая копия с авторскими по-правками), а вторым - "Гегемониева" (черновик, начало очерка). Это расположение подтверждает и другой сохранившийся без на-чала и конца черновой автограф этого очерка. Еще один, по счету четвертый автограф, озаглавленный "Отходящие" и с эпи-графом "Старость не радость: и пришибить некому, и умирать не хочется" - дает опять новое распределение очерков: первым идет "Гегемониев", вторым - "Смерть Живновского", третьим - "Гене-рал Зубатов" и четвертым - "Из неизданной переписки"; последнее по позднейшему плану являлось заключением всей книги и, как таковое, было напечатано, как нам известно, в мартовском но-мере "Русского Вестника" за 1858 год. Наконец, автограф "Гос-пожи Падейковой" дает нам этот рассказ в черновой редакции как третий очерк "Книги об умирающих", а в беловой - как пер-вый очерк этого же цикла, с неизданным до сих пор вариантом окончания. Мы видели, что рассказ этот и появился, как первый очерк "Книги об умирающих" на страницах "Русской Беседы" 1859 года.

   Все это изучение авторской "кухни" показывает нам, что план "Книги об умирающих" был у Салтыкова еще в зародыше; он не успел еще в течение 1858 - 1859 гг. развить свой план, как уже вообще отказался от продолжения и окончания этой книги, разместив впоследствии (в 1863 году) часть напечатанных очерков в сборниках "Сатиры в прозе" и "Невинные рассказы". К изучению произведений, входящих в эти два сборника, мы и должны теперь перейти, чтобы завершить этим знакомство с творчеством Салтыкова эпохи после "Губернских очерков", когда он, уже прославленный писатель, мучительно искал новых форм для своего творчества. В старые меха нельзя было влить новое вино. Поиски эти затянулись, однако, еще на целое десятилетие.

  

  

   "... Когда я буду совершенно свободен от служебных отноше-ний, когда не будет беспрестанно подниматься во мне вся желчь, тогда увидим, способен ли я сделать фигурный пирог. А те-перь и некогда, и нет охоты. Пора мне расстаться с добрыми малыми провинции, которые на языке порядочных людей называются бездельниками и мерзавцами" ["Письма", т. I, No 13].

   Так писал Салтыков из Рязани Анненкову в январе 1860 года, и слова эти являются рубежом между литературной деятельно-стью Салтыкова, как автора крутогорского цикла и связанных с ним произведений, и тем новым направлением, которое приняла его литературная деятельность с января 1860 года, когда на стра-ницах "Современника" появился первый острый фельетон его "Скре-жет зубовный". Салтыков почувствовал, что не только в жизни, но и в творчестве пора ему расстаться "с добрыми малыми про-винции", которых до сих пор изображал он в своих губернских очерках крутогорского цикла и в связанной с ними "Книге об уми-рающих". Вся желчь его, накопленная годами провинциальной жизни, должна была вылиться в других произведениях, для которых преж-ние беллетристические формы были узки. В поисках новых форм Салтыков обратился к сатирическому фельетону, как раз в эти годы распустившемуся пышным цветом на страницах "Искры", в которой и сам Салтыков принял случайное участие; справедливо указывали на несомненную связь сатирического фельетона Сал-тыкова с графическими карикатурами "Искры" и других сатири-ческих журналов начала шестидесятых годов. Новые формы, кото-рых искал Салтыков, не могли даться ему в руки сразу, и еще целое десятилетие он искал их, переходя от сатирического фелье-тона и чистой публицистики снова к беллетристическим очеркам, постепенно вырабатывая новую манеру письма и новые формы своих произведений. "Фигурный пирог" удалось ему испечь не сразу; лишь "История одного города", написанная на рубеже между ше-стидесятыми и семидесятыми годами, была тем произведение, ко-торое показало, на какие достижения способен Салтыков, преодо-левший и форму беллетристических очерков, и форму сатирического фельетона.

   Но в 1860 году ему было еще далеко до такого мастерства, и новая форма не была еще найдена им. Тем не менее, сатириче-ские фельетоны начала шестидесятых годов представляют собою весьма замечательное явление и в истории творчества Салтыкова, и в истории русской литературы той эпохи. Время было бурное и сложное, борьба новых сил с явными крепостниками, а также и с крепостниками под маской либерализма, звала Салтыкова от очерков крутогорского цикла к более резким и боевым формам сатиры. Чисто-публицистическая жилка всегда билась в художе-ственном творчестве Салтыкова; не найдя новых форм сочетания острой публицистики с художественными образами, Салтыков не мог еще испечь "фигурный пирог", дать цельное художественное произведение, хотя бы и пронизанное сатирическими мотивами. А между тем по роду своего творчества он не мог не откликаться на многочисленные злобы дня, всегда составлявшие канву для его сатиры. Пыпин, хорошо знавший Салтыкова, в своей книге о нем верно указал, что в Салтыкове с одинаковой силой проявлялся и художник, и публицист. Трудно сказать, что больше и чаще воз-буждало его писательскую деятельность - потребность художествен-ного воспроизведения образов, создаваемых богатой фантазией, или чисто-публицистическая потребность отозваться на волнения сво-его времени и карать те бессмысленные явления, которые возмущали в нем гражданское чувство" [А. Н. Пыпин, "М. Е. Салтыков" (Спб. 1899 г.), стр. 21]. Впоследствии Салтыков на-учился и гражданское свое чувство воплощать в художественных образах; но теперь, в начале шестидесятых годов, он мог про-являть его лишь в сатирических фельетонах, к которым перешел с начала 1860 года очерком "Скрежет зубовный". Занятый служ-бой в Твери, он не мог в течение двух ближайших лет отдаться литературной деятельности, а потому напечатал за эти два года лишь немного произведений, составивших позднее основную часть сборника "Сатиры в прозе". Приступая к их изучению, прежде всего перечислим эти сатирические фельетоны, которыми огра-ничилась деятельность Салтыкова в течение 1860 - 1862 гг., при-бавив к ним лишь те очерки, которые Салтыков предназначал для мартовской книжки "Современника" 1860 года и апрельской книжки 1862 года, но которые были тогда запрещены цензурой и впервые увидели свет лишь полустолетием позднее. Вот все эти очерки на-чала шестидесятых годов в хронологическом порядке:

  

   1. Скрежет зубовный.

   "Современник" 1860 г., No 1.

   2. Еще скрежет зубовный.

   (Запрещено цензурой в марте 1860 г.).

   3. Наш дружеский хлам.

   "Современник" 1860 г., No 8.

   4. Характеры.

   "Искра" 1860 г., NoNo 25 и 28 (июль).

   5. Литераторы-обыватели.

   "Современник" 1861 г., No 2.

   6. Клевета.

   "Современник" 1861 г., No 10.

   7. Наши глуповские дела.

   "Современник" 1861 г., No 11.

   8. К читателю.

   "Современник" 1862 г., No 2.

   9. Глуповское распутство.

   10. Каплуны.

   11. Глупов и глуповцы.

   (Запрещены цензурой в апреле 1862 г.).

   12. Наш губернский день.

   "Время" 1862 г., No 9.

   13. После обеда в гостях.

   "Современник" 1863 г., No 3.

  

  

   Последний очерк 1863 года должен быть присоединен ко всему этому циклу, во-первых, в виду того, что по содержанию составляет лишь продолжение предыдущего очерка "Наш губернский день"; во-вторых же, здесь приходится следовать за Салтыковым, присоеди-нившим этот очерк к тому циклу, который в 1863 году был объединен им под заглавием "Сатир в прозе" и "Невинных рассказов".

   Самое беглое знакомство с приведенным выше списком все же позволяет притти к некоторым выводам общего значения. Первый и главный - почти исключительное сотрудничество Салтыкова в "Современнике" этих годов. Случайный очерк в "Искре" был слишком незначителен и даже не был включен Салтыковым в указанные выше его сборники; к тому же "Искра" этой эпохи была идейно близка "Современнику" и считалась в литературных кругах лишь расширенным "Свистком" этого журнала. Что же касается до сотрудничества Салтыкова во "Времени", журнале М. Достоевского, то оно было случайным и объяснялось главным образом тем, что в 1862 году "Современник" был приостановлен правительством с майской книжки журнала до конца года. Впрочем еще в апреле этого года Салтыков напечатал во "Времени" свои "Недавние ко-медии", не предвидя той ожесточенной борьбы, которая произойдет в 1863 - 1864 гг. между ним и Ф. Достоевским или, общее говоря, между "Современником" и "Временем".

   Это ближайшее сотрудничество Салтыкова в "Современнике" шестидесятых годов не было случайным. Выше приходилось уже указывать, что в полемике Герцена с Добролюбовым и Чернышев-ским по поводу обличительной литературы Салтыков примкнул не к Герцену, защищавшему эту литературу, а к "Современнику", нападавшему на нее. Ироническое отношение к общественному либерализму и к результатам правительственных реформ шестиде-сятых годов тоже сближаю Салтыкова с "Современником". Правда, в самом начале 1860 года Салтыков подумывал о постоянном со-трудничестве своем в другом журнале, а именно в "Библиотеке для Чтения" редакции Дружинина; но, во-первых, журнал этот тогда еще не приобрел того одиозного характера, каким стал он отличаться двумя годами позднее вследствие реакционной публи-цистики Писемского; во-вторых же, предложение Салтыкова о своем сотрудничестве в этом журнале главным образом объявлялось еще натянутыми тогда отношениями его с Некрасовым, издателем "Современника". "Я писал к Некрасову и предлагал свои услуги, - сообщал Салтыков Анненкову в письме из Рязани от 27 января 1860 г.; - но с Некрасовым тяжело иметь дето, а потому позвольте мне и на сей раз затруднить вас покорнейшею просьбою. Не со-гласится ли Дружинин употребить меня в качестве кого-либо или даже чего-либо в Библ. для Чтения? Я знаю, что у него уж есть на шее Писемский, но я не буду сидеть на шее, и даже в качестве постоянного сотрудника могу принести пользу..." ["Письма", т. I, No 14].

   Эта мысль Салтыкова оказалась случайной и не осуществилась. Салтыков не мог не видеть, что по направлению своему он более всего солидарен именно с "Современником" и что именно идей-ные руководители этого журнала являются властителями дум современности. Не прошло и месяца после цетированного выше письма к Анненкову, как Салтыков писал самому редактору "Библиотеки для Чтения", Дружинину: "Неужели Библиотекой все-таки будут владеть люди, посторонние литературе?.. Скажу вам здесь кстати о расположении умов в провинциях относительно журналов. Всего более в ходу Современник; Добролюбов и Чернышевский произ-водят фурор, и о "честной деятельности" Современника говорят даже на актах в гимназиях. Провинция любит, чтоб ей говорили son fait прямо и резко" [там же, No 15]. Именно так, прямо и резко, говорил всегда с провинцией и о провинции Салтыков; но независимо от этого способа выражения, с журналом Некрасова, Чернышев-ского и Добролюбова его объединяло нечто большее: общность напра-вления, радикальный демократизм, "народничество" и начинающаяся борьба с либерализмом.

   Впрочем, обо всем этом мы будем говорить, знакомясь с са-тирическими фельетонами Салтыкова 1860 - 1862 гг.; теперь же надо обратить внимание на другое важное обстоятельство, выте-кающее уже из беглого ознакомления с приведенным выше списком этих статей Салтыкова. Дело в том, что с ними мы вступаем в новый цикл произведений, идущих на смену прежнему крутогор-скому циклу и его продолжению в предполагавшемся четвертом томе "Губернских очерков" и в "Книге об умирающих". Этими сатирическими фельетонами начала шестидесятых годов Салтыков переходил к новому и по темам, и по стилю ряду произведений, который может быть назван "глуповским циклом". В очерке начала 1861 года "Литераторы-обыватели" впервые появляются на сцену город Глупов и его обитатели глуповцы; мы еще увидим, что сперва Глупов является лишь прозрачным псевдонимом Твери, но очень скоро расширяет свое значение и становится синонимом всей России. Все последующие очерки 1861 - 1862 гг. уже все-цело посвящены Глупову, представляя в совокупности совершенно ясный глуповский цикл, пришедший на смену крутогорскому. Там мы имели лишь провинциальные очерки, положившие основа-ние обличительной литературе шестидесятых годов; здесь перед нами уже не бытовые "обличительные" очерки, а первые попытки социальной сатиры, которым лишь десятилетием позднее суждено было достичь у Салтыкова вершин своего развития в "Истории одного города", - и именно истории города Глупова. Чтобы позна-комиться с ней, надо сперва внимательно проследить за развитием сатирических фельетонов Салтыкова 1860 - 1862 гг., имея в виду, что этот глуповский цикл является первой попыткой Салтыкова на пути поисков новых форм, в которые предстояло вложить и новое содержание.

  

   "Скрежет зубовный" появился в январской книжке "Современника" за 1860 год и был первым опытом Салтыкова в области сатирического фельетона. Первым - и блестящим, так как уже в нем Салтыкову удалось наметить те пути злободневной сатиры, на которых впоследствии он достиг непревзойденного мастерства. Темой очерка был обыватель, растерянно стоящий перед свалившейся на него "гласностью", но скоро приспособляющийся к новому для него положению вещей. Таким образом тема "власти" и "народа", поставленная еще в "Губернских очерках", осложнилась теперь введением третьей действующей силы, сатирическое изображение которой стало главным содержанием начинавшегося "глуповского цикла". Правда, и в "Губернских очерках" теме "обывателя" было посвящаю некоторое внимание, но лишь в эпоху "эмансипации" шестидесятых годов обыватель подал голос и стал превращаться в "общество", стал образовывать "партии". Начиналась эпоха "глуповского возрождения" - и сам Салтыков подчеркнул, что оно яв-ляется основной темой всех его очерков 1860 - 1862 гг.

   На провинциального обывателя как снег на голову свалилась "гласность", и бывший герой "Губернских очерков", Порфирий Пет-рович, выступает в "Скрежете зубовном", чтобы поздравить своих сограждан с этим внутренне проклинаемым ими даром эмансипации: "вот и мы, наконец, воспользовались двумя первейшими благами жизни: устностью и гласностью... тэ-э-кс!..". Глупова еще нет, перед нами попрежнему "добрые жители Крутогорска, еще не освоенные с безвредным значением этих слов"; тут и генерал Змеищев, и Размановский, и другие герои "Губернских очерков", протягивающие нить от крутогорского цикла к глуповскому. Но основная тема уже совсем новая: Крутогорск, попавший в волну эмансипации, скоро обобщится у Салтыкова до Глупова, ибо Кру-тогорск - это только Вятка, а Глупов - уже вся Россия.

   Тема "гласности" и растерянности перед нею былых доре-форменных героев, наиболее ярко поставлена была в русской лите-ратуре той эпохи именно Салтыковым. Однако это не значит, чтобы он был Колумбом этой Америки; наоборот, можно указать на ряд произведений той эпохи, в которых тема эта намечалась уже и до Салтыкова. Особенно подчеркну напечатанную в ноябрьской книжке "Современника" за 1859 год "Задушевную исповедь" Н. П. Ма-карова, которая и открывается словами: "Гласность, гласность и гласность! Вот современная и модная тема в России, тема, которую распевают на разные тоны и различными голосами, то громкими, светлыми и очень верными, то хриплыми и фальшивыми, - тема, на которую сочиняют множество вариаций и фантазий, то дельных и доказательных, то нелепых и пошлых". Именно тема, очерченная этими словами, и легла в основу "Скрежета зубовного"; но сход-ство идет и дальше этой общей темы. Дело в том, что "Задушевная исповедь" Макарова была не чем иным, как яростным памфлетом против знаменитого тогда откупщика, либерала и публициста Ко-корева, выводившегося в этом памфлете под фамилией Штукарева. В "Скрежете зубовном" тот же Кокорев выводится под именем "его сивушества князя Полугарова" и произносит длинную речь в защиту гласности, откупов и "постепенности". Последнее слово вскрывает собою главное острие этой сатиры Салтыкова, направ-ленное против ненавистного ему лозунга "постепенности и неторопливости", выставлявшегося тогда не только крепостниками, же-лавшими затормозить проведение реформ, но и либералами-постепеновцами, которых так трудно было отличить от либералов-крепост-ников. Недаром в этом сатирическом фельетоне Салтыков мечет стрелы одновременно и против тогда еще либерального "Русского Вестника", и против былых своих персонажей из "Губернских очерков", Порфирия Петровича, князя Чебылкина и других, и против откупщика Кокорева, и против шумевшего тогда либераль-ного маркиза Траверсе, выведенного в "Скрежете зубовном" под именем маркиза де-Шассе-Круазе. Мы еще остановимся ниже на этой борьбе Салтыкова с либерализмом под разными его обличиями, которая десятилетием позднее достигла своих вершин в знаменитом цикле "Дневник провинциала в Петербурге"; теперь же укажу на тот основной положительный вывод, который Салтыков проти-вопоставляет всей этой внешней шумихе по поводу благих даров эмансипации. Этот положительный вывод дан в эпилоге "Скрежета зубовного", в знаменитом "Сне", раскрывающем основную мысль всего этого очерка.

   "Относительно "Скрежета" позвольте мне одну просьбу, - писал Салтыков Анненкову из Рязани 16 января 1860 г. - Может быть, цензура затруднится пропустить его, имея в виду "Сон", который, в сущности, и заключает в себе всю мысль этой статьи. В таком случае можно было бы сон выпустить, но таким образом, чтобы читатель догадывался, что есть нечто". И Салтыков предлагает в таком случае закончить статью заголовком "Сон" со строкой точек под ним. "Это единственная уступка, которую я могу сде-лать, а иначе статья утратит весь свой запах". Однако цензура пропустила "Сон", и Салтыков удивлялся: "странно, что "Съезд" не пропускают, а "Скрежет зубовный" пропустили, хотя последняя вещь гораздо сильнее и резче" ["Письма", т. I, NoNo 13 и 15].

   Итак, "Сон" заключает в себе "всю мысль этой статьи", по-священной сатирическому описанию обывательщины и части обще-ства в их борьбе с гласностью и с реформами шестидесятых годов. "Сон" дает ответ на вопрос, каким путем провести эти реформы и на кого опереться в проведении их: надо призвать к управлению "Иванушку", народ. Здесь Салтыков воспользовался темой, ставшей перед ним еще в самом начале эпохи реформ, когда он собирался воспользоваться темой П. В. Павлова о призвании варягов и написать "Историческую догадку" на этот счет [См. об этом в предыдущей главе]. В pendant к этому, - писал Салтыков Павлову 23 августа 1857 года, - будет у меня история о том, как Иванушку-дурака за стол посадили, как он сначала думает, что его надувают и т. д. Выйдет недурно, только как бы тово... не посекли". Только через два с половиной года осуществил Салтыков этот свой план, написав "Сон" - в сущ-ности первую из своих сказок, к которым он вплотную подошел лишь четвертью века позднее. В своем месте мы увидим, что написанная через двадцать пять лет после этого сказка "Богатырь" повторяла собою тему "Сна": и богатырь, и Иванушка олицетво-ряли собой народ, который надо призвать к управлению. Мы увидим также, что написанный в эпоху мрачной реакции восьмидесятых годов "Богатырь" заканчивался мрачной и безнадежной нотой; на-оборот "Сон" заканчивается оптимистическим описанием того, как Иванушка усаживается за стол "судить да рядить". Салтыков в это время верил, что Иванушка сумеет одолеть "варягов", под которыми он, следуя шутливой "исторической догадке" Павлова, подразумевал бюрократию. Интересно, что эта тема "варягов" повторяется и в "Скрежете зубовном", где иронически говорится о том, как автор "был твердо уверен, что варяги были какие-нибудь благодетельные гении, в роде бывшего в то время в нашем городе городничего", и лишь впоследствии узнал из исторических книг, "что эти варяги только и делали, что жгли и грабили русскую землю". Здесь в цензурной форме поставлен все же совершенно ясный знак равенства между варягами и бюрократией. Мы видим: в "Скрежете зубовном" вполне ясно намечена основная тема всего предстоящего глуповского цикла в сатирических фельетонах 1860 - 1862 гг.: здесь и глуповское возрождение (проис-ходящее еще в Крутогорске), и тема обывателя, и тема власти, и народа. В последующих очерках Салтыков продолжал развитие этих своих мыслей, сосредоточив главное внимание на теме "обывателей", ставших "обществом". Развитая красочно и язвительно, тема эта впервые была намечена Салтыковым именно а "Скрежете зубовном" [Автограф "Скрежета зубовного" на 22 листах сохранился в архиве М. Стасюлевича и находится теперь в Бумагах Пушкинского дома. В рукописи к статье присоединен отдельный очерк "Смерть", с новой пагинацией и с эпиграфом "Pallida mors". Потом заглавие и эпиграф были зачеркнуты, и очерк этот вошел составной частью "Скрежета зубовного" непосредственно перед "Сном", который, к сожалению, не сохранился.]. Следующим очерком этого цикла был "Наш дружеский хлам", появившийся лишь к концу того же 1860 года; заваленный служебной работой, Салтыков не имел возможности отдаваться ли-тературному творчеству. За этот промежуток времени им была написана лишь одна статья, по заглавию тесно связанная со "Скре-жетом зубовным", а в действительности являющаяся типичной публицистической статьей, к тому же и подписанной не обычным псевдонимом Салтыкова (Н. Щедрин), а полной его фамилией. - Речь идет о статье "Еще скрежет зубовный", посланной Салтыковым в "Современник" в феврале 1860 года, но увидевшей свет лишь полустолетием позднее.

   История этой статьи такова. В февральском номере журнала "Вестник Промышленности" за 1860 год, издававшегося предста-вителями либеральной буржуазии, была напечатана статья некоего "Проезжего" под заглавием "Косвенные налоги на фабрики", с подзаголовком "Рассказ проезжего" и с эпиграфом "Не бойся суда, а бойся судьи". Статья эта в беллетристической форме описывала дорожные встречи автора и его беседу с городничим Нововласьевска, подвергшимся опале и переведенным в другой уезд; потом автор попадал и в самый Нововласьевск, еще подробнее узнавая в нем о причинах опалы городничего. Причина заключалась в том, что некие добродетельные фабриканты этого города со своим управляющим англичанином решили облагодетельствовать местных крестьян и взяли к себе на фабрику рабочими крестьян и девок ряда помещиков, которые для этого дали этим своим крепостным волю. Но губернская бюрократия злонамеренно вмешалась в это дело и стала преследовать как фабрикантов, так и местные власти Нововласьевска, арестовывая ни в чем не повинных людей. В юмористическом виде был обрисован и губернатор, погруженный в семейные радости и заботы, и вице-губернатор, пляшущий под дудку своих подчиненных.

   Вице-губернатор этот - Салтыков, потому что в этой статье "Проезжего" нетрудно узнать уже известное нам дело фабрикантов Хлудовых из города Егорьевска Рязанской губернии, дело в свое-образном освещении и с явной целью обелить всех виновников этого преступления. Салтыков не мог не отозваться на столь лживую статью, представлявшую собою злобный "скрежет зубовный" про-тив действий рязанских губернских властей, решившихся дать этому делу ход и привлечь к ответственности виновных. В статье "Еще скрежет зубовный", подписанной "М. Салтыков" последний пере-сказывает статью "Проезжего" и подробно излагает все это дело "фабрики братьев X." (т.-е. Хлудовых), приводя подробный и убе-дительный цифровой материал. Из ряда сообщаемых им конкретных фактов для нас особенно интересны те, которые отразились в уже известных нам художественных произведениях той эпохи и прежде всего в пьеске "Соглашение" ("Съезд"), которую он, как мы знаем, написал еще осенью 1859 года. Пьеска эта открывается словами помещика Мощиньского, которые неоднократно повторяются в ней: "Мне девки выгоднее! Мне девки больше дохода приносят!". А в статье "Еще скрежет зубовный" Салтыков рассказывает про одного помещика, причастного к этому делу братьев Хлудовых, что он "просил директора фабрики прислать ему денег, обещая выслать за это на фабрику еще девок, "от которых для него больше выгод, нежели от мужчин". Мы уже видели, что вся пьеса "Соглаше-ние" построена на мотивах этого хлудовского дела; приведенная только что цитата является лишним доказательством этого факта. Статью свою Салтыков заканчивает несколькими словами о рати "вице-губернатора" во всем этом деле; кстати заметить, что в статье он не вскрывал места действия и всюду употреблял псевдонимные названия лиц и городов, следуя в этом за очерком "Проезжего". Но в конце он явно указывает, о какой губернии и каких лицах идет речь. "Я кончил, - говорит Салтыков, - но не могу не прибавить нескольких слов в защиту вице-губернатора, который выставлен Проезжим чем-то в роде шута, из которого делает всё, что хочет, мифический младший секретарь губернского правления ("Такой и должности-то нет", - иронически заметил Сал-тыков в другом месте статьи). Вице-губернатор этот мне очень близок, и я смею уверить Проезжего, что не только младший секретарь, но и весь губернский синклит не заставит его сделать что-либо против его убеждений". Через несколько строк шла подпись Салтыкова с датировкой "23 февраля 1860. Рязань", ясно вскрывающая, о ком и о чем идет речь и в статье "Проезжего", и в ответе Салтыкова.

   Интересна судьба этого ответа. Посланный Салтыковым не-медленно в редакцию "Современника", очерк "Еще скрежет зу-бовный" не был напечатан в журнале; на автографе имелись ка-рандашные пометки: "неудобно" и "не одобряется". Первая могла быть выражением мнения редакции, а вторая - несомненно выра-жением цензорского мнения. Так или иначе, но рукопись была воз-вращена Салтыкову и никогда не была им напечатана. Только в 1909 году она была найдена Стасюлевичем в своих бумагах, но напечатана еще шестью годами позднее в сентябрьской книжке "Вестника Европы" за 1915 год [См. "Новое Время" 1910 г., No12155 (от 13 января), статья Вс. Суходрева "Неизданные произведения М. Е. Салтыкова-Щедрина"; см. также редакционное примечание к очерку "Еще скрежет зубовный" в "Вестнике Европы" 1915 г., No 9]. Для нас теперь статья эта имеет значение как характеристика административной деятельности Салты-кова в эпоху его рязанского вице-губернаторства; к глуповскому циклу и к сатирическим фельетонам начала шестидесятых годов она не имеет большого отношения. Но пройти мимо нее нельзя также и потому, что почти во всех дальнейших очерках глуповского цикла есть места, тесным образом связанные с этой публицистической статьей Салтыкова и остающиеся совершенно непонятными без предварительного знакомства с нею.

   Следующий по порядку очерк "Наш дружеский хлам" появился лишь через несколько месяцев, в августовской книжке "Современ-ника" за 1860 год; по содержанию он стоит на рубеже между крутогорским и глуповским циклами. В нем еще встречаются дей-ствующие лица из "Губернских очерков" (например, провинциаль-ный Мефистофель Корепанов) и действие происходит все в том же кругу "губернской аристократии", описанию которого была посвящена значительная часть первого салтыковского цикла. Правда, имена главных действующих лиц этого очерка уже иные, - вместо генерала Голубовицкого или князя Чебылкина здесь действуют уже иные люди: генерал Голубчиков, Рылонов, "губернский Сене-ка" и другие, но эти новые имена не изменили старой сущности. Пересуды, сплетни, интрига, подсиживания, а после них выпивка и картеж - тема этого очерка, примыкающего более к крутогорскому, чем к глуповскому циклу, как по содержанию, так и по форме. Недаром Салтыков не включил этот очерк в глуповский цикл "Са-тир в прозе", а поместил его позднее в том "Невинных рассказов", главным образам состоящий из очерков и рассказов неосуще-ствленного четвертого тома "Губернских очерков" и "Книги об умирающих".

   Место действия очерка не названо: это уже не Крутогорск, но еще не