Иванов-Разумник Р. В. - М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество

Глупов, который появится лишь в следующем очерке, "Литераторах-обывателях"; реальный комментарий позволяет от-крыть карты сатирика и указать, что действие это происходит в Ря-зани, недавно покинутой Салтыковым, переехавшим в Тверь. На это определенно указывают воспоминания С. Н. Егорова, вскрывающего псевдонимы ряда лиц этого очерка Салтыкова. "По перемещении Салтыкова в Тверь, - говорится в этих воспоминаниях, - в печати появился его очерк "Мой старый дружеский хлам" (!). В нем можно видеть господ рязанцев того времени: ..."Генерал Голуб-чиков" - председатель казенной палаты В., "Рылонов" - советник той же палаты, "губернский Сенека" - правитель канцелярии гу-бернатора Д. и т. д." [С. Н. Егоров, "Воспоминания о М. Е. Салтыкове", "Сын Отечест-ва" 1900 г., No 135]. Автор указывает при этом, что фамилию Рылонова Салтыков употребил по созвучию с действительной фа-милией советника казенной палаты. Эти указания позволяют на-звать прототипов тех лиц, которые выведены в этом очерке Салты-кова: их помогает раскрыть "Памятная книжка Рязанской губер-нии", вышедшая в свет как раз в год перехода Салтыкова из Рязани в Тверь. Сводя ее указания с воспоминаниями С. Егорова, мы можем установить, что генерал Голубчиков - председатель Ря-занской казенной палаты, действительный статский советник и кава-лер Вишневский, "губернский Сенека" - правитель канцелярии губернатора Дмитревский, а Рылонов - советник ревизского отделе-ния казенной палаты Леонов ["Памятная книжка Рязанской губернии на 1860 г." (Рязань 1860 г.)]. Впрочем, такой реальный комментарий не представляет значительного интереса, за исключением разве того, что окончательно сводит "Наш дружеский хлам" в разряд тех бы-товых очерков, которых было так много в крутогорском цикле Салтыкова.

   Этот бытовой очерк старого типа описывает, однако, новые, уже далеко не "крутогорские" времена: в нем речь идет и о кре-стьянской реформе, завершения которой все эти сановные провин-циальные бюрократы ждут с часу на час. Тем радостнее "благо-приятные известия", получаемые генералом Голубчиковым, что "опа-сений никаких иметь не следует" и что реформа отменяется. Новой нотой звучат и возбужденные разговоры чиновников о том, что "Шалимов в трубу вылетел" и что его "съел Забулдыгин". Инте-ресно отметить, что и в черновой и в чистовой рукописи очерка фраза эта сперва читалась так: "наш вице-губернатор в трубу вылетел", - и лишь потом зачеркнутый "вице-губернатор" заме-нен "Шалимовым". Однако и в печатном тексте осталось имя и отчество Шалимова тем псевдонимным именем и отчеством "Щед-рина", которое известно нам еще из "Губернских очерков": Николай Иванович. Таким образом в первоначальном тексте речь шла не-сомненно об интригах против Салтыкова и о чиновничьих надеждах, что он "вылетит в трубу". Но и появивишийся в печатном тексте Шалимов скрывает за собой новый намек, являясь псевдонимом А. М. Унковского, который как раз в это время (с февраля 1860 года) был административно выслан в Вятку и находился в ссылке во время появления в свет этого очерка Салтыкова. Но, независимо от всех этих злободневных намеков, очерк "Наш дружеский хлам" ни по форме, ни по теме не входит в глуповский цикл, примыкая в этом отношении скорее к циклу "Губернских очерков" [Автограф очерка "Наш дружеский хлам" - в Бумагах Пушкинского дома, из архива М. Стасюлевича; черновик (6 листов) - под заглавием "Один из многих"; чистовой автограф с вариантами на 18 листах].

   Теперь следовало бы перейти к очерку, более тесно связанному с глуповским циклом, а именно к "Литераторам-обывателям", но сперва надо остановиться на небольшом юмористическом произве-дении, появившемся в "Искре" еще за месяц до "Нашего дружеского хлама". Скрывшись под псевдонимом "Стыдливый Библиограф", Салтыков напечатал в NoNo 25 и 28 этого журнала за 1860 год (июль) две странички под заглавием "Характеры" и с подзаголовком "Подражание Лябрюйеру" [Псевдоним Салтыкова "Стыдливый Библиограф" был вскрыт еще в известном словаре псевдонимов Карцева и Мазаева; в подробном указателе И. Ф. Масанова к "Искре" псевдоним этот ошибочно отнесен к Курочкину. Принадлежность "Характеров" Салтыкову впервые установил проф. Вас. Гиппиус ("Литературное окружение М. Е Салтыкова", "Русский язык в школе" 1927 г., No 2) и подробно разобрал их в статье "М. Е. Салтыков - сотрудник Искры" ("Ученые Записки Пермского Уни-верситета" 1929 г., вып. I). Это небольшие отрывки, числом девятнадцать, каждый в несколько строк, направленные своим острием против двух главных либеральных журналов той эпохи - против "Русского Вестника" Каткова и "Отечественных Записок" Краевского. И стиль отрывков, и мысли - явно выдают авторство Салтыкова; достаточно привести наудачу, один отрывок целиком, чтобы без труда убедиться в этом:

   "В 1857 году, после долгих и мучительных колебаний, "Рус-ский Вестник" открыл Англию. - "Не открыть ли нам Америку?" шепнул А. А. Краевский г. Дудышкину. - "Ну их! еще что из этого выйдет!" отвечал г. Дудышкин. И вот почему Америка доселе остается неоткрытою".

   "Открытие Америки" - излюбленный салтыковский иронический прием, который впоследствии в "Современной идиллии" дополнится еще более ироническим "закрытием Америки", так характерным для сатиры Салтыкова эпохи реакции восьмидесятых годов. Уже по одному этому отрывок этот можно было бы предположительно приписать Салтыкову, если бы у нас не было других, решающих доказательств. Но здесь для нас важнее само направление всех девятнадцати отрывков статьи "Характеры", показывающее, как относился Салтыков к признанному либерализму той эпохи и к глав-ным представителям либералов. Отношение его в это время (1860 г.) к "Русскому Вестнику" и к "Отечественным Запискам" поэтому как нельзя более характерно.

   Еще в начале 1859 года Салтыков в письме к Анненкову из Рязани (от 2 января) разразился гневной тирадой против Каткова и его статей в "Русском Вестнике". Ровно годом позднее, в извест-ном нам "Скрежете зубовном", он впервые печатно напал на "Рус-ский Вестник" и его влияние в провинции. "Я вам скажу по се-крету, - иронически сообщал там сатирик, - что если бы не "Рус-ский Вестник", то решительно неизвестно, как бы мы вывернулись из наших тесных обстоятельств". Эту целую страницу, направлен-ную против журнала Каткова, Салтыков заключал надеждой, что когда-нибудь еще "Русский Вестник" изобретет компас, окончит этим свое земное странствование и со свойственною ему скромностью произнесет: "здесь пределы человеческой мудрости, добрые сограждане!". Ненавистные Салтыкову лозунги либералов "посте-пенность и неторопливость" были беспощадно осмеяны в этом ядо-витом выпаде против "Русского Вестника".

   В "Характерах" тема эта развивается с самых разнообразных точек зрения. В первом отрывке автор сообщает, что журнал Каткова "сделался похожим на клетку, в которой некогда обитал драгоценный попугай. Ныне попугай улетел, а клетка сохранила лишь запах его". Статью же о "Русской общине" (статья Кат-кова) в этом журнале написал не иноземный попугай, а "отечествен-ный скворец". В третьем отрывке иронически сообщается, что журналу Каткова сочувствует "некоторый благонамеренный и желаю-щий добра отечеству землевладелец" (намек на то, что "Русский Вестник" все более и более становился органом дворянской партии). Четвертый отрывок подчеркивает связь либерального откупщика Кокорева с журналом Каткова, а в пятом отрывке рассказывается, что в редакции этого журнала поднят вопрос: "Благоразумно ли было с таким упорством нападать на кн. Черкасского за проект его относительно употребления "детских розог"? Решение последовало такое: неблагоразумно, но делать нечего" (Нам приходилось уже упоминать, что либеральный кн. Черкасский в начале эпохи реформ был "по ошибке" сторонником розги для крестьян, за что и под-вергался нападкам еще более либерального Каткова, которому те-перь, при новом его курсе, приходилось менять позицию). И еще в ряде отрывков ядовитые выпады Салтыкова против этого либераль-ного журнала, начинавшего понемногу менять свой фронт.

   Ошибочно было бы думать однако, что выпады эти направлены против перемены фронта, а не против самого либерализма: нет, Салтыков нападает здесь именно на основу либеральных принципов, вскрывая, что постепеновство и ограниченность либерализма часто приводят его к такому пути. Таковы же выпады Салтыкова и про-тив другого оплота либерализма, журнала Краевского "Отечественные Записки", издававшегося тогда под редакцией Степана Дудышкина ("Стерва Дудышкин", как называл его Салтыков в своих письмах). Таковы же стрелы Салтыкова в девятом отрывке против "знаменитого нашего библиографа и гробокопателя М. Н. Лонгинова" и - что особенно для нас интересно - против уже знакомого нам по позднейшим статьям Салтыкова, Ржевского, который-де собирается печатать в "Русском Вестнике" свои "новые опыты". Та-кой же выпад против Ржевского мы находим и в четырнадцатом отрывке. Если иметь в виду, что эти последние выпады происходили еще за год до начала полемики Салтыкова со Ржевским, и что этот весьма незначительный публицист вряд ли заслуживал пока отдель-ных стрел Салтыкова, то становится очень правдоподобным предпо-ложение, что последний знал в Ржевском того самого "Проезжего", с которым только что расправился в статье "Еще скрежет зубов-ный". Статья не увидела света - и Салтыков отвел душу хотя бы в двух отрывках из "Характеров".

   Дальнейшее изучение этой статьи Салтыкова не представляет для нас интереса; в подробных комментариях можно было бы по-казать, что каждый отрывок расшифровывается ссылкой на явле-ния журналистики той эпохи и, главным образом, на статьи "Рус-ского Вестника". Здесь для нас важнее другое: несомненный факт начала борьбы Салтыкова с либерализмом, которая достигла своего апогея через десять лет, когда Салтыков навсегда обессмертил рос-сийский либерализм кличкою "пенкоснимательства" ("Дневник про-винциала в Петербурге", 1872 г.). Не заходя пока так далеко, мы будем следить здесь за отношением Салтыкова к либерализму в этих его очерках начала шестидесятых годов, составляющих цельный "глуповский цикл" [Отмечу здесь между прочим, что статья "Характеры" обратила на себя внимание печати; несомненно знавший про авторство Салтыкова, И. И. Панаев так отозвался об этой статье: "мы до сих пор еще ничего не читали в "Искре" остроумнее заметок подражателя Лябрюйера" ("Со-временник" 1860 г., No 8, стр. 326)].

   Город Глупов впервые встречается в следующем же очерке Салтыкова, в "Литераторах-обывателях", появившихся в февраль-ском номере "Современника" за 1861 год, через полгода после "Нашего дружеского хлама" [Сохранился автограф "Литераторов-обывателей", неполный текст на 14 листах (бумаги Пушкинского дома, архив М. Стасюлевича)]. Но впервые появляющийся "наш родной город Глупов" здесь еще вовсе не имеет позднейшего об-общенного смысла, который выявится лишь в очерках следующего года; в "Литераторах-обывателях" действие происходит в Глупове, как могло бы происходить и в Крутогорске, и в ряде других псевдонимных городов сатиры Салтыкова. Но во всяком случае Глупов уже явился - и скоро определит собою темы произведений Салты-кова не только на ближайший год, но и на ближайшее десяти-летие. Пока же темой "Литераторов-обывателей" является та самая "гласность", которая лежала уже в основе "Скрежета зубовного", начавшего собою этот ряд сатирических фельетонов 1860 - 1862 гг. Здесь Салтыков ставит вопрос об оскудевшей и обмельчавшей "обличительной литературе", родоначальником которой был он сам пятью годами ранее. Спор Герцена с Добролюбовым об этой ли-тературе был еще у всех в памяти, и характерно, что Салтыков в этом своем сатирическом фельетоне всецело становится на сторону Добролюбова, который высказал те же самые мысли в своем "Письме из провинции" еще в апрельской книжке "Современника" за 1859 год. Разменявшаяся на мелочи обличительная литература стала теперь знаменем того самого дешевого либерализма, с ко-торым, как мы знаем, Салтыков повел решительную борьбу во всех этих своих сатирических фельетонах, начиная со "Скрежета зубовного". В этом отношении "Литераторы-обыватели" предста-вляют собою видное звено в борьбе Салтыкова с либерализмом той эпохи.

   Следует отметить две интересные подробности, связанные с част-ными темами и внутренним построением этого очерка. Первая част-ность - стрелы против "Проезжего", мало понятные тем читате-лям, которые не могли знать запрещенной цензурой статьи "Еще скрежет зубовный". Тут и город Нововласьевск из статьи "Проез-жего", и нововласьевский городничий, и "некоторый фабрикант", который благодетельствует "своим меньшим братьям, деятельно вы-купает их на волю", тут и налетающий на него бюрократ, который "как дважды два четыре доказывает, что товаром сим спекулировать воспрещается". Правда, к этому новому изложению дела фабри-кантов братьев Хлудовых Салтыков в журнальном тексте сделал примечание, сохранившееся еще и в первом отдельном издании "Сатир в прозе", в котором отсылал читателей к статье Проез-жего "Косвенные налоги на фабрике". Но все это понятно теперь только нам, знающим статью Салтыкова "Еще скрежет зубовный", да было понятно тем читателям той эпохи, которые имели в руках мало-распространенный "Вестник Промышленности".

   Второе обстоятельство, на которое следует обратить внимание, гораздо значительнее первого. Оно заключается в той злободнев-ности, которая начинает с этой поры пронизывать сатирические очерки Салтыкова. Вот примеры. В начале "Литераторов-обывате-лей"' Салтыков говорит о корреспонденциях в газеты из Рязани и Калуги, говорит о споре между селом Ивановым и Вознесенским посадом, несколько дальше иронически и неоднократно подчеркивает отсутствие разменной монеты в России, ссылается на циркуляр в Са-маре относительно трезвости и на защиту алкоголизма в Саратове. Все это является не выдумкой сатирика, а своеобразно освещенными событиями, заимствованными из корреспонденции "Московских Ве-домостей" редакции Корша (1860 г.).

   Вскрыть, откуда Салтыков заимствовал все эти сведения - дело подробных комментариев к его сочинениям; здесь мы остановимся для примера только на двух-трех наудачу взятых фактах. Так, например, рассказ о том, как молодые саврасы в Калуге, придя в театр, стали раздеваться в нем, "неизвестно почему вообразив себе, что пришли в баню" - заимствован из корреспонденции "Мо-сковских Ведомостей" в No 207 за 1860 год. "Спор между селом Ивановым и посадом Вознесенским" (вскоре слившихся в город Иваново-Вознесенск) начиная с конца 1859 года сильно шумел в печати; ему посвящены корреспонденции и статьи в NoNo 254 и 274 "Московских Ведомостей" этого года, а в январском номере "Вестника Промышленности" за 1860 год появилась целая сводная статья об этом споре под приведенным выше заглавием. Отсутствие разменной мелкой монеты в начале шестидесятых годов было весьма ощутимым неудобством, если даже не бедствием; газеты и журналы тех годов посвящали этому вопросу ряд статей. "Горести от недо-статка звонкой монеты; задержки на станциях по недостатку сда-чи" - вот примерные заглавия, суммированные позднее в августов-ском номере "Современника" за 1861 год и в январских номерах "Современной Летописи" за 1862 год.

   Примеры эти можно было бы значительно увеличить, но здесь дело не в числе, а в самом факте: Салтыков с этих пор без стеснения брал в свою сатиру самые мелкие злободневные вопросы, еще не рискуя на первых порах доводить их до шаржа, что он так мастерски делал впоследствии. Пока же в "Литераторах-обывателях" эта злободневность носила лишь протокольный характер; преломленная через шарж, она вскоре стала одним из самых могуществен-ных оружий художественной сатиры Салтыкова [По поводу очерка "Литераторы-обыватели" вскоре появилась на страницах "Северной Пчелы" (1861 г., М 189, от 25 августа) статья А. Пятковского "Провинциальные корреспонденты и г. Щедрин". Посвященная "преемникам г. Щедрина" в области обличительной литературы, статья эта содержит в себе, между прочим, верное указание, что тема этого салтыковского очерка была намечена уже в фельетонах "Библио-теки для Чтения" за 1860 год. Действительно, в фельетоне "Петербургские зачетки" в мартовской книжке этого журнала есть главка "Обли-чители-литераторы", предвосхищающая тему и заглавие салтыковских "Литераторов-обывателей"].

   После "Литераторов-обывателей" прошло снова целых восемь месяцев до появления следующей статьи Салтыкова из этого цикла: занятый служебной работой, он не имел возможности отдавать свое время литературе. Лишь с конца 1861 года начинается более деятельное сотрудничество его в "Современнике". Так, в октябрь-ском номере этого журнала за 1861 год появился сатирический очерк "Клевета", а в ноябрьском - "Наши глуповские дела". Оба эти очерка посвящены варьяциям на тему о "глуповском возрожде-нии", которая является вообще основной темой всего глуповского цикла.

   "Что Глупов возрождается, украшается и совершенствуется - это, я полагаю, давно всем известно. Он не имел никаких понятий - явились понятия; он не имел страстей - явились страсти. Глупов задран за живое". Так начинается очерк "Клевета", и уже это начало показывает, что Глупову в дальнейшем будет приписан об-общающий смысл: речь явно идет о всей России. Обобщающее значение имеют и имена, встречающиеся в этом и в других очер-ках Салтыкова глуповского цикла: Иванушка - это народ, Сидорычи и Трифонычи, впервые выступающие в этом очерке - пред-ставители дворянского сословия. Кроме этих обобщающих имен в "Клевете" впервые выступают герои будущих салтыковских про-изведений; таковы, например, Федя Козелков и Сеня Бирюков, мо-лодые кандидаты в помпадуры, так часто встречающиеся впослед-ствии. Упоминаются и прежние герои салтыковских произведений, как например, госпожа Падейкова; встречается и Матрена Ивановна, уже знакомая нам по публицистическим статьям Салтыкова этого же 1861 года, но получающая в этих очерках новый облик: из петербургской содержанки видного министра она делается мест-ной провинциальной львицей. Встречается, наконец, и Шалимов, с которым мы недавно познакомились в очерке "Наш дружеский хлам", и который, как я уже указал, является прозрачным псев-донимом А. М. Унковского. В очерке "Клевета" целый ряд намеков о Шалимове слишком явно целит в тверские события, связанные с именем и деятельностью Унковского. Так, например, пущенная про Шалимова клевета о взяточничестве несомненно имеет своим истоком знаменитую историю аналогичного обвинения Унковского крепостническим дворянством на заседании губернского Тверского дворянского собрания 8 декабря 1859 года, историю, закончив-шуюся весьма печально для обвинителей Унковского [Г. А. Джаншиев, "А. М. Унковский и освобождение крестьян" (М. 1894 г.), стр. 137 - 141. Несколько ниже в этой книге указывается, и вполне справедливо, что "в лице выведенного Салтыковым оклеветанного Шаликова встречается не одна черта, напоминающая судьбу А. М. Ун-ковского" (стр. 148)].

   Все это объясняет то отношение, какое встретила "Клевета" Салтыкова в реакционной части тверского общества, принявшего весь этот очерк Салтыкова за пасквиль против тверских Трифонычей и Сидорычей, между тем как у Салтыкова вопрос был поставлен гораздо шире и тверские эпизоды были только случайно вплетены в общую канву глуповского цикла. В письме к Аннен-кову из Твери от 3 декабря 1861 года Салтыков высказывается о переживаемой эпохе вообще и о глуповском возрождении в част-ности; сообщив, что смерть Добролюбова потрясла его до глубины души, Салтыков продолжает: "Да, это истинная правда, что жить трудно, почти невозможно. Бывают же такие эпохи. Моя "Клевета" взбудоражила все тверское общество и возбудила беспримерную в летописях Глупова ненависть против меня. Заметьте, что я не имел в виду Твери, но Глупов все-таки успел поднюхать себя в статье. Рылокошения и спиноотворачивания во всем ходу. То-есть не то, чтобы настоящие спиноотворачивания, а те, которые искони господствовали в лакейских. Шушукают и хихикают, пока барина нет, а вошел барин - вдруг молчание, все смешались и глупо краснеют: мы-дескать только что сию минуту тебя обгладывали" ["Письма", т. I, No 19].

   Так встретил глуповский обыватель эпохи "возрождения" "Кле-вету" Салтыкова, основная мысль которой была в том, что немногим Шалимовым надо суметь стать выше общества обывателей, выше провинциального болота: "Сбрось с себя эту дрянь! покончи с Глуповым и делай свое дело, иди своею дорогой! Стань в стороне от Глупова и верь, что грязь его не забрызжет тебя!". Несмотря на все намеки на тверские события, слишком явно, что речь здесь идет не о Твери, и что отныне Глупов получает у Салтыкова широкое и обобщающее значение. Начало такого понимания Глу-пова впервые дано было именно в "Клевете" [Сохранился в автографе полный текст на 6 листах этого очерка (Бумаги Пушкинского дома, из архива М. Стасюлевича)].

   Следующий очерк "Наши глуповские дела", появившийся немедленно вслед за "Клеветой", уже окончательно рисует Глупов таким, каким отныне он входит в дальнейшее творчество Салтыкова. Правда, начало этого очерка явно намекает на Тверь, и не слу-чайно в нем возвращение автора в Глупов характеризуется, как возвращение в родную Тверскую губернию ("детство! родина! вы ли это?"); не случайно и река Глуповица связана с Твердой, при впадении которой в Волгу стоит Тверь. Но это только мелкие де-тали; вся дальнейшая топография и история Глупова уже совер-шенно фантастичны и делают этот очерк ближайшим предвестником позднейшей "Истории одного города". Впрочем, Салтыков был еще далек от мысли о такой истории и, наоборот, категорически заявлял, что "истории Глупова нет как нет, потому что ее съели крысы"; вместо истории он видит лишь собрание анекдотов. Однако именно эти три-четыре страницы, посвященные фантастической истории Глупова (когда он еще назывался Умновым), рассказывающие о приезде в этот город громовержца Юпитера и Минервы-богини, а потом переходящие к описанию смены разных глуповских губер-наторов - и являются той основой, из которой в конце шести-десятых годов выросла "История одного города". Здесь уже не Тверь и не Вятка (хотя один из глуповских губернаторов, Фютяев, и является простой анаграммой пресловутого в Вятке во времена Герцена губернатора Тюфяева), а тот обобщенный Глупов, с ко-торым мы отныне только и будем встречаться в дальнейших очер-ках Салтыкова.

   Впрочем, все это еще не значит, чтобы "Наши глуповские дела" были совершенно отрезаны от произведений Салтыкова более раннего периода. В этом очерке мы еще раз встретим не только Козелкова, Бирюкова и Матрену Ивановну, но даже и воспоминание о подпоручике Живновском, даже рассказ о губернаторе Зубатове, который не сошел с ума (как это с ним по воле автора случилось в отрывках из "Книги об умирающих") и не умер, а сохранил свое губернаторское место в Глупове и процветает, хотя и будучи совершенно не в состоянии осмыслить эпоху: "это возрождение - чорт его знает, что это такое!". Старые формы побеждают дух новых реформ - вот вывод, к которому должен притти читатель этого салтыковского очерка.

   Очерк этот заканчивается двумя эпизодами, сперва составля-вшими отдельные эподы, но включенными Салтыковым в "Наши глуповские дела". В рукописях Салтыкова сохранилось два авто-графа: один, еще ненапечатанный, озаглавлен "Хорошие люди", а другой, напечатанный не так давно, носит название "Предчув-ствия, гадания, помыслы и заботы современного человека" [В архиве Стасюлевича (Бумаги Пушкинского дома) сохранился автограф "Хороших людей" и "Предчувствий, гаданий, помыслов и забот современного человека"; последний был дважды напечатан: отрывочно - в "Ниве" 1914 г., No 17, и полностью - в "Звезде" 1926 г., No 2]. Но дело в том, что оба эти отрывка вошли составной частью в заключение очерка "Наши глуповские дела". Хорошие люди - это все те же самые либералы, которым Салтыков уже посвятил так много стра-ниц и которых он теперь не оставит в покое до самого конца своей литературной деятельности. Что же касается "современного человека", предчувствия, гадания и заботы которого Салтыков вы-ражает в форме дневника помещика Ржанищева на последних стра-ницах этого своего очерка, то этот современный человек - озлоблен-ный крепостник, с ненавистью ожидающий неизбежную крестьянскую реформу. "Все сие совершилось", - пишет он в своем дневнике от 20 ноября 1858 года; здесь можно вспомнить, что обстоятель-ство, перевернувшее жизнь госпожи Падейковой, случилось тоже "двадцатого ноября, в самый день преподобного Григория Декаполита". Читатель того времени помнил, что 20 ноября 1857 года началось дело крестьянской реформы знаменитыми рескриптами Назимову.

   "Предчувствия, гадания, помыслы и заботы современного чело-века" являются в рукописи более полной редакцией дневника Ржанищева, чем в печатном тексте, при чем в рукописном тексте гораздо более, чем в печатном, подробностей всё о том же так хорошо известном нам деле фабрикантов братьев Хлудовых. Впро-чем, и в печатном тексте дневника от 11 ноябре 1858 года сохрани-лась фраза: "приезжал англичанин с фабрики; спрашивал, не со-глашусь ли отпустить в работу девок, и цену за сие давал изряд-ную"... Явно целя в известную нам статью "Проезжего", Салтыков тут же прибавлял от имени автора дневника, "что это совсем не сделка, а просто доброе дело". Так как "Еще скрежет зубовный" не мог появиться в печати, то Салтыков, как видим, постоянно пользовался случаем в дальнейших очерках возвращаться к этому столь задевшему его делу времен его рязанского вице-губернаторства.

   Но все это - мелкие частности; основным содержанием очерка попрежнему является сатирическое описание провинциального об-щества в эпоху "глуповского возрождения", о котором "нужно же было какому-то, прости господи, кобелю борзому заговорить!". Само сочетание этих двух слов заключало в себе, по мысли сатирика, приговор над вложенным в них понятием. ("Возрождение глуповское!.. воля ваша, тут есть что-то непроходимое, что-то до та-кой степени несовместимое, что мысль самая дерзкая невольно це-пенеет перед дремучим величием этой задачи. Да помилуйте! Да осмотритесь же кругом себя!" Этот здравый взгляд не мешал, однако, Салтыкову относиться с верой в грядущие общественные силы; сатирический очерк свой он заканчивает заявлением, что "глуповское миросозерцание, глуповская закваска жизни находятся в аго-нии - это несомненно. Но агония всегда сопровождается предсмерт-ными корчами, в которых заключена страшная конвульсивная сила". Представителями этой силы он считал новоглуповцев, которые пришли на смену "древле-глуповскому миросозерцанию" и кото-рые уже не смогут удержаться на старой почве. Символ старого Глупова, пресловутая Матрена Ивановна, думает и надеется, "что глуповцам не будет конца, что за новоглуповцами последуют но-вейшие глуповцы, а за новейшими - самоновейшие, и так далее, до скончания веков". Но сатирик убежден, что "этого не будет", и что новоглуповец - "последний из глуповцев". Мы увидим, что Салтыкову очень скоро пришлось отказаться от этих розовых на-дежд и что все последующее тридцатилетие его литературной деятельности прошло в неустанной борьбе с вечно возрождающимися глуповцами, которая продолжается и до сего дня. Матрена Ивановна оказалась права.

   В заключение этого разбора очерка "Наши глуповские дела" следует упомянуть, что сохранившийся автограф его дает очень интересную редакцию текста с рядом еще неизвестных вариан-тов, а главное позволяет установить хронологию сцены "Погоня за счастьем", о которой приходилось говорить в предыдущей главе. Дело в том, что автограф "Наших глуповских дел" представляет собою сводную редакцию этого очерка с пьесой "Погоня за счастьем"; это обстоятельство является решающим для определения хронологии пьески, которая должна быть отнесена к лету или осени 1861 г., когда был написан очерк "Наши глуповские дела" [Автограф в Бумагах Пушкинского дома, из архива М. Стасюлевича].

   Очерком "К читателю" открываются произведения глуповского цикла, напечатанные Салтыковым в 1862 году. Очерк этот по-явился в февральской книжке "Современника" за 1862 год, хотя, повидимому, был написан не позднее ноября или начала декабря предыдущего года. Но крайней мере в письме к Некрасову от 25 декабря 1861 года Салтыков сообщал, что посылает в редакцию корректуру очерка "с сделанными изменениями", и прибавлял к этому: "надеюсь, что цензор пропустит; если же и за тем не пропустит, то лучше совсем не печатать, потому что выйдет бес-смыслица" ["Письма", т. II]. Неделею позднее Салтыков писал в контору журнала: "покорнейше прошу контору уведомить меня, будет ли помещена в январской книжке "Современника" статья моя "К читателю" в том виде, как она мною исправлена" ["Письма", т. I, No 20]. Все это показывает, что статья подверглась искажениям в цензуре и вторично исправлялась Сал-тыковым; кое-какие указания на это могут дать фрагменты авто-графической рукописи, сохранившиеся у Салтыкова [Фрагменты рукописи "К читателю" (на 16 листах) в Бумагах Пуш-кинского дома, из архива М. Стасюлевича]. Хронологи-ческие указания эти являются существенными в виду того, что опровергают мнение, существовавшее до сих пор, будто бы Салтыков в этом своем очерке имел в виду дворянские выступления конца января 1862 года. Как видим, к этому времени статья Салтыкова в исправленном виде находилась уже в редакции [Мнение о том, что в очерке "К читателю" Салтыков мог иметь в виду выступление московского дворянства в январе 1862 года, высказано В. И. Семевским в его книге "Крепостное право и крестьянская ре-форма в произведениях М. Е. Салтыкова" (П. 1917 г.), стр. 41].

   Какие были эти события и о каких аналогичных событиях говорил Салтыков в этом своем очерке? 23 января 1862 г. москов-ское дворянское собрание подало адрес государю, одновременно ходатайствуя и о либеральных реформах (расширение свободы пе-чати, введение суда присяжных и даже созвание "выборных людей от всех сословий государства в Москву"), и о соблюдении дворян-ских интересов (правительственное обеспечение полной уплаты обро-ков и выкупа). Салтыков написал свой очерк месяца за два до этого выступления московских дворян, но ему и не надо было дожи-даться такого выступления, потому что все предыдущие действия либеральных помещиков были совершенно такого же рода. Один из самых ярых крепостников, племянник князя Орлова, М. А. Безобразов (которого не надо смешивать ни с крепостником-публицистом Н. А. Безобразовым, ни с либеральным другом Салтыкова В. П. Безобразовым), еще в 1859 году подал государю записку, одновременно проникнутую и крепостническими тенденциями, и требованием само-управления для дворян и ограничения самодержавия. Такой либе-рализм на крепостнической основе был хорошо знаком Салтыкову, и ему не раз уже приходилось бороться с ним и в своих публицистических статьях 1861 года (полемика со Ржевским), и в уже известных нам сатирических фельетонах этого же времени. В очерке "К читателю" он лишь подвел итог всем таким выступлениям.

   Еще в письме к Анненкову от 27 января 1860 года Салтыков говорил о "либеральном терроризме, который всасывается ныне всюду. Вот отчего я вознамерился бежать из Рязани, что и здесь также намерен этот терроризм воцариться" ["Письма", т. I, No 14]. Это было написано немедленно вслед за уже известным нам выступлением рязанских крепостников-либералов против петербургской бюрократии; про-шло два года - и этот либерализм расцвел уже пышным цветом. "В публичных местах нет отбоя от либералов всевозможных шер-стей, и только слишком чуткое и привычное ухо, за шумихою пустозвонных фраз, может подметить старинную заскорузлость воз-зрений и какое-то лукавое, чуть сдерживаемое приурочивание во-просов общих, исторических, к пошленьким интересам скотного двора своей собственной жизни", - так ставит Салтыков на первых же страницах очерка "К читателю" основную его тему. Он описывает "либеральный разговор" в вагоне, где француз-путешественник в разговоре с помещиком узнаёт, что идеалом последнего одно-временно является и "le systeme du selfgovernment" и также "la libre initative des pomeschiks", и система самоуправления и "свободная инициатива помещиков". Салтыков издевается над этими либеральными требованиями, заявляя, что и самоуправление, и свободная инициатива помещиков "достаточно проявили свои до-стоинства в продолжение нескольких столетий", в эпоху крепост-ного права. Попутно Салтыков пускает ядовитую стрелу "в зна-менитого публициста и защитника свободы Ржевского" и в его соратника, пресловутого крепостника-публициста дворянина Юма-това, с его англоманством, преклонением перед "английской джен-три" и ссылками на Гнейста, явно имея в виду какую-то "статью господина Юматова в одной газете". "И даже, как бы вы думали, - иронически заканчивает Салтыков устами одного из действующих лиц очерка, - даже не в Петербурге и не в Москве писано, а так в каком-то Сердобске - уму непостижимо!" Здесь говорится о статьях Юматова, помеченных Сердобском и печатавшихся в "Со-временной Летописи" Каткова в 1861 - 1862 гг. [В виде примера можно указать на статью Юматова "Мировые посредники как адвокаты крестьян" в "Современной Летописи" 1862 г., No 3; см. также статью его в No 1 этой же газеты за тот же год]; в них мы находим типичное катковское англоманство, постоянные ссылки на Монталамбера, Гнейста и другие авторитеты. "Умрем, но напакостим! - восклицаешь ты, автор золотушных фельетонов-реклам, - ты идол Ноздревых и Чертопхановых!" - говорит Салтыков, направляя эту свою стрелу прямо в Каткова.

   Под знаком такого либерализма проходит все глуповское воз-рождение; все бывшие крепостники стали теперь либералами и отчасти пустили шип по-змеиному, отчасти защелкали по-соловьи-ному. "И вот отчего, в настоящую минуту, нет того болота на всем пространстве глуповских палестин, в котором не слышалось бы щелкание соловья-либерала". Но все эти "рекламы либерализма" Салтыков считает "не больше как прыщами, посредством которых разрешилось долго-сдерживаемое умственное глуповское худосочие"; и Салтыков заявляет, что он положительным образом протестует "против претензии прыщей на право бесконечного господства в жизни". Он иронически замечает, что "как ни привлекательно приволье дней минувших, но оно невозвратимо" и что у всех этих соловьев-либералов "жизнь ускользнула промеж пальцев". Этим объясняется озлобленность либералов на эпоху реформ; как ни зали-вались они соловьями, но в конце концов "пестрая риза ложного либерализма упала сама собою, фраза значительно похудела и утра-тила свою одутловатость, реклама стушевалась... Очень приятно!".

   Во всем этом тонко подмечен неизбежный переход дворянского либерализма в чистую реакцию; именно начиная с 1862 - 1863 гг. былой либерализм сбрасывает с себя маску и безвозвратно стано-вится на реакционную почву. Бывший оплот либерализма и англо-манства, "Русский Вестник" Каткова становится вместе с перешед-шими к последнему в 1863 году "Московскими Ведомостями" глав-ной цитаделью дворянской реакции на целые четверть века. Сал-тыков оказался блестящим провидцем, предсказывая еще с начала 1860 года неизбежность подобного исхода; в очерке "К читателю" он лишь подвел итоги и окончательно расправился с этим былым крепостничеством под новой маской либерализма.

   Очерк этот тесно связал со всем глуповским циклом; последние страницы очерка в этом смысле особенно показательны. Все, что говорилось на предыдущих страницах очерка - говорилось о Глупове, и Глупов этот уже твердо отождествляется со всей Россией. "Я знаю Глупов, и Глупов меня знает", - иронически пародирует Салтыков пресловутую горделивую фразу Н. Полевого ("я знаю Русь, и Русь меня знает!"), впоследствии отразившуюся и в "Из-бранных местах переписки с друзьями" Гоголя, и пародически в "Селе Степанчикове и его обитателях" Достоевского. Здесь вто-рично и окончательно Салтыков ставит решительный знак равен-ства между Глуповым и Россией, особенно ясный в том месте, где сатира переходит в лирику: "Глупов! милый Глупов! отчего надрывается сердце, отчего болит душа при одном упоминовении твоего имени?.. Отчего же несутся к тебе сердца? Отчего же уста сами собой так складываются, что поют хвалу твою? А оттого, милый Глупов, что мы все, сколько нас ни есть, мы все плоть от плоти твоей, кость от костей твоих"... Четыре последние страницы очерка, посвященные Глупову, обясняют, почему очерк этот Сал-тыков годом позднее сделал введением ко всему циклу, собранному им в томе "Сатир в прозе".

   В очерке этом еще раз проходят перед нами тесной толпой и почти все герои "Губернских очерков", и Сеня Бирюков с Федей Козелковым, и действующие лица "Литераторов-обывателей", и разные "Проезжие" и "Прохожие" (новая стрела Салтыкова в пред-полагаемого нами Ржевского), и кн. Черкасский с его розгою, о котором говорилось уже и в "Характерах". Мы имеем здесь как бы итог ряда предыдущих произведений Салтыкова и взгляд на предыдущие очерки глуповского цикла, который будет еще продолжаться.

   Продолжение это должно было последовать немедленно же, в весенних номерах "Современника" за 1862 год. Еще 21 февраля этого года Салтыков писал Некрасову: "посылаю вам... еще две статьи, которые я просил бы вас напечатать в мартовской книжке, разумеется, если это возможно"; к этому Салтыков прибавлял, что, по его подсчету, в высылаемых им статьях "материалу около 3 листов" ["Письма", т. I, М 21]. В мартовскую книгу статьи эти, однако, не попали; в письме к Чернышевскому от 14 апреля 1862 г. Салтыков говорил уже о трех своих рассказах, находящихся в редакции "Современника", которая предполагает находящиеся в ее распоряжении три моих рассказа разделить на два нумера, т.-е. напечатать их в апрель-ской и майской книжках" в том предположении, что "рассказы займут много места", "Но я убежден, - продолжал Салтыков, - что все рассказы вместе взятые не займут более 3¥ печатных листов, и если это только возможно, то просил бы вас убедительнейше пустить их все в апрельской книжке" ["Былое" 1906 г., No 2, стр. 250 - 251]. Какие это были рассказы - пока по письмам остается неизвестным; впрочем, в позднейшем письме к Некрасову от конца того же года Салтыков просит Некрасова похлопотать у председателя петербургского цензурного комитета В. А. Цеэ "за мою статью "Глуповское распутство", которая тоже у него киснет" ["Письма", т. I, No 25 (от 29 декабря 1862 г.)].

   Судьба этих статей между тем была такова. Во второй половине апреля 1862 г. две из них поступили к цензору, который "перемарал в них очень многое"; тогда Чернышевский явился к Цеэ для переговоров, в результате которых последний согласился огра-ничиться изъятием из первой статьи лишь "места о генерале Зубатове" (такое место находится именно в очерке "Глуповское распутство"). Министр народного просвещения Головнин сперва подтвердил такое решение, но в то же время послал эти статьи на просмотр к влиятельному придворному, графу С. Г. Строганову. Отзыв последнего был настолько неблагоприятен, что Головнин, получив его, воспретил обе статьи, выразив председателю цензур-ного комитета благодарность за задержание их ["Исторический Вестник" 1911 г., No 8, стр. 528].

   Какие были эти статьи - в настоящее время установлено с достаточной убедительностью: это были "Глуповское распутство", "Каплуны" и "Глупов и глуповцы" [Н. В. Яковлеву, опубликовавшему последний из этих очерков, принадлежит и мысль о вхождении в ту же серию и двух первых очер-ков. См. "Письма", т. I, стр. 29, и "Краевая Новь" 1926 г., No5, коммен-тарий Н. Яковлева к статье "Глупов и глуповцы"].

   Общий их размер как раз и составляет немного более трех с половиною печатных листов, о которых говорил Салтыков в своем письме к Чернышевскому. Все три очерка так и не увидели света при жизни Салтыкова и были напечатаны лишь много позднее: "Глуповское распутство" и "Каплуны" - в 1910 году, а "Глупов и глуповцы" - только в 1926 году, в годовщину столетия рождения Салтыкова ["Глуповское распутство" - "Нива" 1910 г., No 9; "Каплуны" - "Нива" 1910 г., No 13; "Глупов и глуповцы" - "Красная Новь" 1926 г., No 6. Все три очерка сохранились в автографических рукописях (Бумаги Пушкин-ского дома, из архива М. Стасюлевича)].

   Принадлежность всех трех очерков к глуповскому циклу несомненна уже и по заглавиям двух из них; она становится совершенно несомненной при изучении их содержания. Основной темой "Глуповского распутства", самого большого из трех очерков, яв-ляется прежний вопрос о народе (попрежнему именуемом "Ива-нушки") и об умирающем поместном дворянстве, которому пришла пора "откровенно окунуться в реку забвенья". На смену дворян-ским недорослям "Митрофанам" (первый мотив предисловия "Господ ташкентцев") идут здоровые духом и телом "Иваны"; отмираю-щее дворянство, ожидая гибели, может только распутствовать и прожигать жизнь. Дворянство это, как и в предыдущих, и в после-дующих очерках этого цикла, символизируется под именами Сидорычей и Трифонычей, при чем в "Глуповском распутстве" между ними впервые производится различение: Сидорычи - это ретрограды, а Трифонычи - либералы, при чем обе эти группы друг друга стоят. В следующем очерке глуповского цикла "Наш губернский день" Салтыков еще вернется к Сидорычам и Трифонычам и к их характеристике. Таким образом "Глуповское распутство" и по теме (конец дворянства), и по частным мотивам самым тесным образом связано со всем глуповским циклом в его целом.

   Но в то же время "Глуповское распутство" по целому ряду мотивов является уже несомненным преддверием к будущей "Исто-рии одного города". Вскользь намеченное сравнение Глупова с Римом дало впоследствии тему для обращения к читателю архи-вариуса-летописца в предисловии к "Истории одного города"; ряд мест о губернаторе Глупова Зубатове (мест, показавшихся осо-бенно неприемлемыми для цензуры) перешел потом в "Историю одного города" при описании подвигов глуповских градоначальни-ков. Один только пример. В "Глуповском распутстве" автор вопро-шает и отвечает: "кто предводительствовал нами в то время, когда мы войной шли на "Дурацкое городище" (помните, та самая война, которая из-за гряды, засаженной капустой, загорелася, и во время которой глуповцы, на удивление целой России, успели выста-вить целый вооруженный вилами баталион)? - Зубатов". Этот шарж почти со всеми его подробностями перейдет через несколько лет в "Историю одного города", в знаменитые войны за просвещение, которые велись глуповскими градоначальниками, - и число таких примеров можно было бы значительно увеличить. Можно было бы указать еще и на связь "Глуповского распутства" с рядом других позднейших произведений Салтыкова; здесь ограничусь тоже одним из примеров на выбор. Знамя, которое местные глуповские дамы расшивают шелками, как знамя борьбы, ровно через десять лет снова появилось в очерке Салтыкова "Помпадур борьбы" (1873 г., из цикла "Помпадуры и помпадурши"), в котором дамы города На-возного подносят местному помпадуру "белое атласное знамя с вышитыми на нем словами: борьба". Таким образом "Глуповское распутство" переполнено целым рядом мотивов шаржа, которые лишь в позднейших произведениях Салтыкова достигли полного расцвета. Укажу заодно на связь "Глуповского распутства" и с предыдущими очерками глуповского цикла. В первом из них, в очерке "Скрежет зубовный", знаменитый эпилог его, "Сон", кон-чается тем, что "Иванушка", призванный судить да рядить, сперва прятался от страха под стол, а потом "не только сел на месте, но даже ноги на стол вскинул". В "Глуповском распутстве" по-вторяется тот же мотив: глуповцам велено пропустить Иванушек вперед и очистить для них место, а Иванушки обсуждают: "не пора ли им класть ноги на стол".

  

  

  

   Вся эта связь с предыдущими и последующими произведениями Салтыкова делает "Глуповское распутство" одним из центральных очерков глуповского цикла; остается только пожалеть, что по цензурным причинам очерк этот в свое время не мог увидеть света. Мы видели, что Салтыков уже в самом конце 1862 года делал попытки вторично провести этот очерк через цензуру, прося Не-красова "похлопотать у Цеэ" за него; и позднее он не совсем отказался от надежды увидеть этот очерк в печати, как это можно судить по сохранившемуся автографу рукописи [Кроме автографического полного белового текста "Глуповского распутства" (на 13 листах) сохранилось еще и начало этого очерка, напи-санное на бланке председателя Пензенской казенной палаты, а в долж-ности этой Салтыков был в 1865 - 1866 гг., когда, очевидно, и задумал новую переделку этого своего очерка]. Но в те годы цензорский запрет оставался нерушимым; позднее же, когда цен-зурные условия и могли позволить Салтыкову напечатать "Глуповское распутство", тема его для Салтыкова уже устарела, так как от глуповского цикла он перешел к ряду других осуществляв-шихся им замыслов.

   То же самое можно повторить и о "Каплунах", тема которых также встречается и в предыдущих, и в последующих произведениях Салтыкова, связанных с глуповским циклом. Впервые мы находим ее и "Литераторах-обывателях", где каплуны приводятся в ка-честве примера "горьких последствий самоуслаждения какой-нибудь маленькой одной идейкой; вскоре после этого мы встречаем каплунов и еще раз в "Клевете". Впоследствии, в 1868 году, в очерке "Легковесные", Салтыков вспоминал о каплунах, как уже о прошлом русского общества. "Выло время, - говорит он там, - когда в нашем обществе большую роль играли так называемые каплуны мысли. Эти люди, раз ухватившись за идейку, усаживались на ней вплотную, переворачивали на все стороны, жевали, разжевывали и пережевы-вали, делались рьяными защитниками ее внешней и внутренней неприкосновенности и, обеспечивши ее раз-на-всегда от всякого дальнейшего развития, тихо и мелодично курлыкали". В дальнейшем Салтыков говорит, что таким курлыканьем именно "ознаменовалась эпоха нашего возрождения", и в виде примера такого курлыканья приводит обличительную литературу начала шестидесятых годов ("Где вы, воспетые некогда мною литераторы-обыватели?"). Но это только один частный пример; вообще же "каплуны" для Сал-тыкова - понятие более общее, самым характерным определением которого является преданность одной идейке, всяческое идейное сектантство независимо от его направления. Вот почему в очерке "Каплуны" сатирик одинаково иронически относится и к "каплунам настоящего" - консерваторам, и к "каплунам будущего" - либера-лам, ибо обе эти породы птиц характеризуются одинаковым само-услаждением и самоудовлетворением, одинаково являются пернатыми города Глупова. А между тем - и в этом тема очерка "Каплуны" - пока каплуны настоящего и будущего самоуслаждаются, "жизнь взывает к деятельности", "насилие не упразднено, а идеалы далеко", "массы сами желают устроить свою жизнь". Как видим, все это уже знакомые нам темы глуповского цикла, к которому теснейшим образом примыкает в этот очерк Салтыкова.

   Интересна судьба этого очерка, которая помогает нам выяс-нить одно противоречие, быть может уже замеченное читателями на предыдущих страницах. Дело в том, что в письмах к Некрасову и Чернышевскому Салтыков говорил о трех очерках, предназна-ченных им для апрельской или майской книжки "Современника" за 1862 год, а между тем министр Головнин запретил только два из них. Почему же Салтыков не напечатал третий, и какой именно был этот третий очерк? Вопрос решается письмом Салтыкова к А. Н. Пыпину от 6 апреля 1871 года, в котором он говорит об идее очерка "Каплуны". "Идею эту я развивал впоследствии не-однократно, и заключается она в том, что следует из тесных рамок сектаторства выйти на почву практической деятельности. Может быть, идея эта спорная, но во всяком случае в ней нет ничего недостойного. Н. Г. (Чернышевский), который тогда уже писал ко мне по этому случаю, оспаривал меня и убедил взять очерк на-зад" ["Письма", т. II.]. Причины возражения Чернышевского и согласие с ним Салтыкова - понятны: направление самого "Современника" было отчасти тоже "сектаторским", и читатели того времени могли по-думать, что сатирик, говоря о каплунах, высмеивает вовсе не кон-серваторов и либералов, а бросает камни в свой же огород. Сал-тыков предпочел не плодить недоразумений и отказался от мысли напечатать этот очерк, как ни тесна