Иванов-Разумник Р. В. - М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество

оптимизм Салтыкова оказался и мимолетным, и не оправдавшимся в суровой действительности.

   Знакомство с программой журнала остается заключить изло-жением не отрицательных суждений о либерализме и доктринерстве, а положительных утверждений возникающего журнала, основной его точки зрения. Хотя программа неоднократно подчеркивала, что самый существенный интерес минуты "заключается не в оты-скании более или менее отдаленных идеалов общественного уст-ройства", не в "общих более или менее отдаленных принципах", а прежде всего в "практических результатах" деятельности, и что журнал "будет преследовать не столько единство принципов, сколько единство действия", - однако тут же заявлялось, что на основании всего этого читатель не должен обвинять редакцию журнала "в индифферентизме к высшим жизненным интересам". Практические цели не мешают редакции иметь в виду "те отдаленные идеалы, к которым неудержимо стремится жизнь человечества" в которые "помогут нам, освещая и оплодотворяя наши разыскания". Раскрыть эти идеалы более подробно не представ-лялось возможным по цензурным условиям; некоторый намек на них может дать то внешнее обстоятельство, что ближайшими сотрудниками "Русской Правды" должны были оказаться четыре пе-трашевца, или, по крайней мере, четыре лица, замешанные в деле петрашевцев: Салтыков, Европеус, Плещеев и Утин. Если при-бавить к ним еще и Чернышевского, на симпатии и сотрудничество которого надеялся Салтыков, то остаются лишь два ближайших участника журнала, Унковский и Головачев, как представители ядра "тверских либералов". Говорить поэтому о "Русской Правде", как органе зарождающегося земского либерализма - отнюдь не при-ходится, особенно если иметь в виду позднейшее отношение Сал-тыкова к последнему в статьях "Отечественных Записок" 1868 года.

   Был, однако, один пункт в программе, позволявший вскрыть ту основу, на которой должна была строиться идеология нового журнала. Пункт этот - народ и его интересы - дает возможность протянуть нити от прежних взглядов Салтыкова до его буду-щего социалистического народничества эпохи "Отечественных За-писок". Главною целью нового журнала программа считала "утверждение в народе деятельной веры в его нравственное достоин-ство и деятельного же сознания естественно проистекающих отсюда прав"; эта цель, по мнению Салтыкова, не только главная, но и "единственно жизненная, единственно возможная для предприя-тия, имеющего общественный характер". Мысль эта проходит через всю программу от начала до конца и является основным ее стержнем. Салтыков подчеркивает, что задача журнала - "иметь постоян-но в виду своем народ и его потребности", что журнал будет "всеми силами своими служить делу его самостоятельности", что ближай-шим девизом партии, голосом которой явится журнал, будет борь-ба за интересы народа. Все это, конечно, довольно общие выра-жения, которые не позволяют еще говорить о "народничестве" журнала, но несомненно, что именно эта линия намечалась в про-грамме и что она близко примыкает к той позднейшей линии, которая окончательно выявилась в "Отечественных Записках".

   Вот то немногое, что выясняется из дошедших до нас про-грамм журнала "Русская Правда", но и этого немногого достаточно, чтобы иметь право на некоторые выводы общего порядка. Журнал этот не предполагал быть органом российского либе-рализма, но, наоборот, собирался вести борьбу с главным пред-ставителем либерализма той эпохи, "Русским Вестником" и его идеологами, "московскими доктринерами". Начало этой борьбы мы видели еще в самых первых очерках глуповского цикла, а вер-шину ее - в очерке "Каплуны", написанном почти одновременно с программой журнала, но не увидевшем тогда света. Считать "Русскую Правду" органом "гаерских либералов" мы не имеем достаточных оснований: наоборот, все соображения приводят к вы-воду, что журнал этот должен был явиться радикальным органом русской журналистики, стоящим на рубеже между революционным народничеством "Современника" и крайним левым флангом ли-бералов того времени. Если считать таким флангом "тверскую оппозицию", то журнал Салтыкова мог отчасти быть вырази-телем и ее мнений; при этом надо, однако, иметь в виду, что среди ближайших участников журнала эти "тверские либералы" не составляли большинства. Правда, редакции была намечена из Сал-тыкова, Унковского и Головачева при секретаре редакции Европеусе, но даже и из этих четырех лиц мы имеем двух "петрашевцев", подвергшихся влиянию социалистических идей сороковых годов. Влияние это не могло не отразиться и на том, что во главу угла программы журнала была поставлена идея народа и его интересов. Все это делало "Русскую Правду", если бы она осу-ществилась, органом наиболее близким к "Современнику" - и не-удивительно поэтому, что Салтыков, после крушения планов о собственном журнале, всецело примкнул к "Современнику" и в те-чение двух ближайших лет был одним из редакторов и в то же время главным сотрудником этого журнала [Из более новых статей о политических взглядах Салтыкова - см. статьи Н. В. Яковлева в журнале - "Звезда" 1924 г., No 3, и "Борьба Классов" 1924 г., No 1].

   Так закончилась попытка Салтыкова издавать собственный журнал. Ознакомившись с вероятным направлением этого неосу-ществившегося органа, надо познакомиться теперь и с теми лите-ратурными произведениями, которые Салтыков несомненно начал собирать и подготовлять для первых книжек журнала. До нас не дошло сведений, кого именно из представителей художественной литературы привлек он к участию в своем журнале и получил ли от них какие-либо произведения или по крайней мере обещании дать их; но мы имеем возможность догадываться, какие свои произ-ведения готовил он для своего журнала, потому что как раз к этой эпохе относятся два больших произведения Салтыкова, так и не увидевших света при его жизни. Они не датированы, но по самому содержанию можно доказать, что окончательная обработка их отно-сится именно к 1862 году. Это - пьеса "Тени" и повесть "Тихое пристанище". Нам представляется правильным сказать об этих произведениях именно в той главе, в которой идет речь о неосу-ществившемся журнале Салтыкова. Как нельзя более вероятно, что эти его большие и незаконченные произведения должны были попасть в задуманный журнал, и если бы осуществился он, то были бы закончены и они [В рукописях Салтыкова сохранилось и еще несколько неизданных отрывков (ныне находящихся я бумагах Пушкинского Дома), относящихся, повидимому, к самому началу шестидесятых годов, к эпохе предполо-женной "Русской Правды". Таков, например, отрывок "О русской лите-ратуре", частично напечатанный Вл. Кранихфельдом в статье "Ли-тераторы и читатели" ("Утро Юга" 1914 г., No 97). Возможно, что и этот отрывок и некоторые другие, еще неопубликованные, предназначались Салтыковым для предположенного им журнала].

  

   Драматическая сатира Салтыкова "Тени" впервые стала из-вестна лишь через двадцать пять лет после его смерти, в 1914 г. ["Заветы" 1914 г., No 4. Подлинная рукопись Салтыкова, черновик с вариантами и часть IV действия в беловой редакции хранятся ныне в бумагах Пушкинского Дома]. Сохранившийся черновик не закончен, и надо думать, что зате-рялся последний листок с окончанием четвертого действия и всей пьесы, что нисколько не мешает всей пьесе быть законченной по существу. Сперва Салтыков назвал свою пьесу "комедией", но затем зачеркнул это слово и надписал над ним: "драматическая сатира в _______ действиях", оставив пробел для цифры. Можно пред-положить, что пробел этот должен быть заполнен цифрой 4 и что до нас лишь случайно не дошел последний листок с оконча-нием последней сцены четвертого действия. Во всяком случае перед нами вполне цельное большое произведение Салтыкова, вторая попытка его, после "Смерти Пазухина", написать большое дра-матическое сочинение.

   Когда же оно было им написано? И имеем ли мы право от-носить его хотя бы приблизительно ко времени "Русской Прав-ды", т.-е. к 1862 году? Ответ на этот вопрос можно найти в самой пьесе, и притом ответ, несомненно показывающий, что пьесу эту Салтыков писал и обрабатывал в течение целого ряда лет, повидимому с 1859 по 1862 год. Начать с того, что в I действии дважды говорится от имени либерального бюрократа: "года три тому назад, кто мог бы сказать, что мы будем иметь вес, будем занимать видные места в администрации?". Эти "года три тому назад" могут относиться только к 1855 или 1856 году, когда действительно дореформенная бюрократия Николаевского режима еще твердо сидела на своих местах и не думала, что ей придется усту-пить дорогу молодой бюрократии начала нового царствования. В следующей же сцене этого действия речь идет об "этой эмансипации", о том, что "мы накануне революции", что "мужики совсем оброка не платят", о том, что подана умоляющая докладная записка, "чтоб ничего этого не было", - "ничего этого", т.-е. освобождения крестьян. Из всего этого ясно, что первое действие написано до 19 февраля 1861 года, но вероятнее всего в 1858 - 1859 гг.

   Идем далее: в первой и второй сценах II действия дважды упоминается о балете "Дочь Фараона", на который собираются ехать действующие лица пьесы: но так как балет этот впервые был поставлен 18 января 1862 года, то ясно, что второе дейст-вие писалось (или во всяком случае дополнялось) не раньше этого времени. В III действии героиня этой драматической са-тиры "даже не понимает, чего хотят эти студентки"; это тоже ставит хронологические грани пьесы, так как в петербургском уни-верситете "студентки" впервые появились в 1859 году и были упразднены в 1863 году. Наконец, в том же III действии говорится о газете "Северная Почта"; а так как газета эта начала выходить лишь в 1862 году, то и это обстоятельство подводит нас все к той же эпохе, уже выяснившейся из анализа всех предыдущих хро-нологических указаний пьесы.

   Таким образом можно считать установленным, что "Тени" писались Салтыковым в 1859 - 1862 гг., и вероятнее всего, что они были закончены именно в этом последнем году. А если это так, то становится очень правдоподобным предположение, что Салтыков предназначал эту пьесу для первых же номеров неосуществив-шегося своего журнала. Впрочем, последнее обстоятельство не пред-ставляет большого значения; гораздо интереснее то, что Салтыков уже в 1863 году, когда принимал ближайшее участие в "Современнике", не напечатал пьесы в этом журнале. Не мог, или не хотел? И то и другое одинаково правдоподобно, так как если с одной стороны несомненно, что "Тени" - вещь довольно слабая, которую Салтыков мог намеренно не пустить в свет, то, с другой стороны, вещь эта в достаточной степени для своего времени "нецензурная", так как в ней речь идет уже не о круготорских чиновниках, не о провинциальных губернаторах, а о высших представителях петербургской бюрократии. Ибо "тени" эти - и есть именно бюрократия, и таким образом Салтыков в этой своей пьесе еще раз возвращается к вопросу, который не один раз затрагивался им с самых разных точек зрения и в период "Губернских очерков", и в публицистических статьях 1861 г., и в очерках глуповского цикла. Здесь к этой теме Салтыков воз-вращается еще раз и выносит смертный приговор уже не провин-циальной бюрократом, но высшей столичной администрации, мини-страм и князьям, возглавляющим правительство.

   Всемогущий чиновник князь Тараканов, повидимому министр, глупый и сластолюбивый старик, решает дела по желанию дамы своего сердца, и в то же время дамы "вольного поведения", Клары Федоровны, которая берет взятки десятками тысяч. Ди-ректор департамента Клаверов, прежде "либерал", а теперь моло-дой генерал, вышедший в люди благодаря этой даме вольного поведения, играет роль сводника при князе Тараканове и постав-ляет ему в любовницы жену своего товарища и подчиненного Бобырева, свою любовницу. Этот Бобырев, сперва смутно подо-зревающий, а затем и ясно знающий в чем дело, - в конце концов мирится со всем происшедшим, лишь бы сохранить полученное благодаря жене место у Клаверова и князя. Вот в немногих словах остов этой "драматической сатиры", ясно вскрывающей отношение автора к высшей петербургской бюрократии, а быть может вместе с тем и причины невозможности появления этой пьесы в печати.

   С князем Таракановым и Кларой Федоровной мы уже встречались в произведениях Салтыкова этой же эпохи, где Клара Фе-доровна, впрочем, носила имя Матрены Ивановны; мы уже видели, что Салтыков метил здесь в живое лицо - в скандально шумев-шую тогда содержанку всемогущего министра двора, графа Адлерберга, пресловутую Мину Ивановну, которую Герцен в "Ко-локоле" называл "Cloaca Maxima современных гадостей". Инте-ресно отметить, что когда "Тени" при появлении их в печати в 1914 году были поставлены на сцене в спектакле Литературного Фонда, то черносотенная печать резко запротестовала против постановки этой пьесы в Мариинском театре в виду того, что в ней выведен гр. Адлерберг с его фавориткой и таким образом ос-корблены ближайшие к царю лица - хотя прошло уже пятьдесят лег после написания этой пьесы Салтыковым [Статья К. И. Ф-на в газете союза русского народа "Колокол" от 13 апреля 1914 года под заглавием "Мстят мертвым...". Между про-чим, в статье этом говорится о Салтыкове, как о "раздутом еврейскими перьями в первоклассную знаменитость"...]

   Что же противопоставляет Салтыков этому темному миру "Теней", осужденному на погибель? - Того самого Шалимова, ко-торого мы уже встречали в последних очерках 1861 - 1862 гг. глу-повского цикла и прототипом которого являлся, как мы знаем, А. М Унковский. Либеральный бюрократ Клаверов заявляет, что время бюрократии проходит и что наступает время Шалимовых. "Мы и либеральничали, и отрицали, и были настолько же искренни и в том и в другом случае, насколько искрении и все эти Шалимовы. Вся штука в том, что Шалимовы пошли несколько дальше, и что в пользу их уже не старцы, а мы должны будем расчистить ряды свои". Вся работа петербургских канцелярий, все занятия Тарака-новых и Клаверовых - "тление и дрянь"; идея "просвещенной и добродетельной бюрократии" в конце концов приводит к сознанию, "что все мы... немножко подлецы!". А отсюда - ненависть против самых высших представителей бюрократии, кипящая в груди их подчиненных, сознавших свое положение, свою измену былому либе-рализму и свою подлость. "О, господа либералы, - говорит Клаве-ров в одном из монологов, - вам нечем хвалиться в этом отношении перед нами, бюрократами! Мы не только сходимся с вами, но даже далеко вас превосходим!.. Вы подумайте только, что ведь мы сплелись с этими людьми (он говорит о князьях Таракановых и им подобных представителях высшей власти), что вся наша жизнь в их руках, что мы можем дышать только под условием совершенной согласности, что мы сами приняли это положение, что мы ни на минуту не можем выйти из него. Ведь это самая чудовищная барщина, какую только может придумать воображение самое развращенное! Сколько тут есть причин для злобы, каких вам и не снилось, вам, поглядывающим на этот гнусный мир из вашего прекрасного далека!" И Клаверов доходит до того, что считает возможным говорить не только о чувстве ненависти и злобы к этим представи-телям высшей бюрократии, но и о том, что когда-нибудь эта "жа-жда мести будет удовлетворена". Здесь либеральный чиновник доходит почти до революционных мотивов.

   Конечно, Клаверов - пустой человек, устами которого не стал бы говорить Салтыков о самых заветных своих мыслях и чаяниях; но несомненно, что в словах его слышатся и отзвуки мнений самого Салтыкова о высшей бюрократии. Другой чиновник, Бобырев, приезжающий из Пензы (которая тут же именуется Семиозерском) и служащий под началом Клаверова - конечно, тоже не отражает в своих словах мнений Салтыкова; однако является несомненным, что будущий биограф Салтыкова найдет, быть может, немало автобиографического в большом монологе Бобырева, открывающем III действие. Вопрос этот должен остаться открытым, пока нам так мало известна личная и семейная жизнь Салтыкова в эти годы его провинциальной и московской жизни. Но каково бы ни было воз-можное хотя бы в частностях автобиографическое значение "Те-ней", быть может еще и спорное, - во всяком случае совершенно бесспорно их решающее значение для взглядов Салтыкова на бюро-кратию и ее роль в русской жизни. Противоречия с его публици-стическими статьями и полемикой против Ржевского в 1861 году здесь нет, так как там Салтыков говорил о бюрократии провинци-альной, которая в то время вела борьбу с дворянами крепостниками, а в "Тенях" речь идет о правительственных вершинах и клоаке петербургских канцелярий. Впрочем, вывод один: вел система про-гнила сверху донизу и нужны новые силы и новые люди, чтобы обновить ее.

   "Тени", неудачный опыт драматического произведения, пред-ставляют для нас интерес со стороны не столько литературной, сколько биографической: они объясняют нам, почему Салтыков в 1862 году не счел более возможный оставаться в рядах правящей бюрократии, почему вышел в отставку и решил отдаться деятель-ности литератора и журналиста.

  

   Повесть "Тихое пристанище", написанная несомненно одновре-менно с пьесой "Тени", подобно последней оставалась ненапеча-танной при жизни Салтыкова и появилась на свет лишь через двад-цать лет после его смерти ["Вестник Европы" 1910 г., NoNo 3-4. В редакционном примечании приведено письмо М. Стасюлевича, рассказывающего о том, как была найдена эта повесть в бумагах Салтыкова. См. также "Новое Время" 1910 г., No 12155 (статья "Неизданные произведения М. Е. Салтыкова-Щедрина"), и "Донскую Жизнь" 1910 г., No 116. Сохранилась рукопись, ныне в бумагах Пушкинского Дома, с поправкам и дополнениями Сал-тыкова; сохранился и автографический набросок под заглавием "Мастерица", представляющий собою первый эскиз "Тихого пристанища"]. Впрочем, первая глава этой повести, озаглавленная "Город", была напечатана самим Салтыковым в одном литературном сборнике 1874 года ["Складчина". Литературный сборник, составленный из трудов рус-ских литераторов в пользу пострадавших от голода в Самарской губер-нии" (Спб, 1874 г.)]. Повесть осталась незакон-ченной, или, быть может, конец ее утерян; во всяком случае до-шедшие до нас первые семь глав этого произведения показывают, что Салтыковым была задумана большая вещь, которую сам он в своих письмах называл то повестью, то романом. Мы полагаем, что именно об этом произведении впервые упоминает Салтыков в своем письме к С. Т. Аксакову от января или февраля 1858 года. В ответ на просьбу Аксакова дать что-нибудь для "Русской Беседы" (в которой годом позднее и был напечатан очерк Салтыкова "Госпожа Падейкова"), Салтыков отвечает: "Я уже распорядился теми вещами, которые были у меня готовы, отослав их частью в "Русский Вестник", частью в "Атенен". Да и их печатанием я буду вынужден, вероятно, приостановиться на время, потому что вскоре после отъезда Ивана Сергеевича (сына С. Т. Аксакова) получил обязательное предостережение - быть осторожным. По-этому, хотя я и не отказываюсь от участия в "Русской Беседе", но едва ли буду иметь возможность прислать что-нибудь в скором времени, тем более, что я начал большой роман, который также уже обещан мною "Русскому Вестнику" ["Современник" 1913 г., No 2, стр. 227].

   Есть все основания предполагать, что этот "большой роман", начатый уже в конце 1857 или начале 1858 года и был "Тихим Пристанищем", хронологические указания разных мест которого как раз приводят к 1858 году, как вероятному времени начала этого произведения. Интересно отметить кстати, что в объявлении об издании "Современника" на 1859 год была, между прочим, обе-щана "повесть М. Е. Салтыкова (Щедрина)", и такое же обещание было повторено в объявлении "Современника" на 1860 год, где тоже говорилось о предстоящем в этом году напечатании повести Щедрина, М. Г. (!) Салтыкова".

   Таким образом, есть возможность предполагать, что Салты-ков начал эту единственно известную нам свою повесть около 1858 года и продолжал работать над нею ряд последующих лет. Обратимся теперь к самой повести "Тихое пристанище" и посмо-трим, совпадут ли с этими предположениями те хронологические указания, которые можно извлечь из содержания самой повести.

   Таких указаний очень много. Начать с того, что действие повести самим автором отнесено "к концу мая 1857 года", когда в городе "Срывном" поселился герой повести, "молодой человек по фамилии Веригин", приехавший из Петербурга. Напомним кстати, что город Срывной уже встречался нам в одном из про-изведений Салтыкова, а именно в его "Святочном рассказе", напе-чатанном как раз в 1858 году (см. выше, гл. VII). Второе хронологическое указание: в самом начале повести, там же, где говорится о городе Срывном, рассказано и о посещении его генералом Зубатовым, впервые появляющимся в произведениях Салтыкова в начале 1859 года. Впрочем, Зубатов проходит через очерки Салтыкова вплоть до 1862 года, что во всяком случае ставит некоторые границы времени для "Тихого пристанища". Далее, в самом начале повести не один раз говорится об акционерных ком-паниях, пышно расцветающих не только на столичной, но и на провинциальной почве. Богатый откупщик Муров, явно списанный Салтыковым с Кокорева, "всецело бросился в акционерные ком-пании", дела которых пошли отлично, потому что "акционерная лихорадка держалась более года и дала неслыханные барыши поборникам ажиотажа, впервые еще появившегося в это время на нашей бирже". Все это относится к 1856 году, который и был годом наиболее бурной "акционерной лихорадки": достаточно сказать, что за это время середины пятидесятых годов акционерных обществ в России было учреждено свыше ста, с капиталом свыше 300 миллионов рублей. Но уже в 1857 - 1859 гг. последовал кри-зис и упадок акционерных обществ, продолжавшийся до 1865 года, когда началось усиленное акционерное строительство железных дорог. Мы еще вернемся к последнему обстоятельству, говоря о салтыковском цикле 1872 года "Дневник провинциала в Петер-бурге"; пока же достаточно указать, что и время "акционерной лихорадки" подводит нас ко времени действия "Тихого пристанища", как к 1856 - 1857 гг.

   Но это время действия не обязательно должно совпадать со временем написания повести, процесс которого затянулся к тому же на целый ряд лет. И действительно, в том же самом месте, где автор относит время действия "Тихого пристанища" к маю 1857 года, указывается, что "акционерная лихорадка" началась в России "лет пять тому назад", - что ясно указывает на 1862 год, как на год если и не написания, то во всяком случае обработки этого места повести. Таким образом, повесть, начатая в 1858 году и, быть может, уже вчерне набросанная, продолжала разрабаты-ваться Салтыковым в течение всех последующих лет и была при-ведена им в более или менее законченный вид к тому самому 1862 году, когда возник и план издания "Русской Правды". Но отсюда не следует, что Салтыков, отказавшись от мысли напечатать эту повесть, бросил работать над нею в том же году; наоборот, в самой повести есть ясные указания, что отдельные места ее были написаны и позднее, вплоть до 1865 года.

   Вот все остальные хронологические указания, которые можно извлечь из текста "Тихого пристанища". Герой повести, до своего появления в Срывном, живет в Петербурге; автор ведет его на представление оперы "Гугеноты", повторяя этим сцену из "Запу-танного дела", герой которого попадает на "Вильгельма Телля"; "Гугеноты" же шли на петербургской сцене в сезоны 1862 - 1863 гг. [А. И. Вольф, "Хроника петербургских театров с конца 1855 до начала 1881 года", стр. 116.]. В конце третьей главы повести описывается откупщик Муров, произносящий напыщенные либеральные речи и выражающийся, например, таким образом: "вы первые глазомером наблю-дательности подметили эту повсюдную уступаемость и, проведя ее сквозь ростила прозорливости, предъявили на всеобщее позори-ще!". Здесь мы имеем явный и несомненно злободневный намек на прошумевшую речь Кокорева, который на обеде в зале Московского купеческого собрания 28 декабря 1857 г, восторженно приветствовал Александра II за начало освобождения крестьян и заявил, что "государь вложил в ростила общедумия первое и главное зерно нашего обновления"... Вряд ли в шестидесятых годах Салтыков мог еще помнить об этой прошумевшей, но и давно забытой фразе Кокорева; надо думать поэтому, что пародия на нее была написана под свежим впечатлением, в том же сезоне 1857/58 года.

   Но с другой стороны, еще во второй главе повести есть место, сравнивающее "направление нынешнего молодого поколе-ния и того, которое жило, надеялось и мечтало лет двадцать тому назад", при чем под последним подразумевается молодое поколение сороковых годов, к которому принадлежал и Салтыков, а под "нынешним" - молодежь шестидесятых годов; к этим годам, очевидно, и относится время написания этого места "Тихого при-станища". Страницею ниже Салтыков еще определеннее говорит о неприязненном отношении общества к этой современной моло-дежи, об ее "суровых, нередко носящих характер исключитель-ности и нетерпимости отношениях к действительности", о переко-рах идеалистов с материалистам и, "которых мы были свидетелями в недавнее время", об обвинениях в "мальчишестве": все это место несомненно относится уже к значительно более позднему времени, вероятнее всего к 1863 - 1865 гг., потому что о "мальчишестве" и вообще о молодом поколении шестидесятых годов Салтыков го-ворил именно в своих статьях "Современника" 1863 - 1864 гг.

   К тем же годам несомненно относится и то место из шестой главы "Тихого пристанища", где речь идет о славянофилах и где отношение к ним настолько неприязненное, каким оно не могло быть у Салтыкова конца пятидесятых годов. Про славянофилов говорится здесь, "что у них только и света в окошке, что Москва", а про одного провинциального славянофила, который "в поддев-ке ходит и бородку отпустил", один из положительных типов по-вести отзывается так: "как себя-то, баринок, ты исковеркал, так и землю-то русскую исковеркать мнишь!". Это снова приводит нас к 1863 - 1864 гг., когда подобные отзывы Салтыкова о сла-вянофилах можно было не один раз встретить на страницах его статей в "Современнике".

  

  

  

  

  

  

  

   Наконец, последнее место: попав в город Срывной, Веригин отправляется с визитами к местным властям и в том числе к пред-водителю дворянства, который "с благоговением, хотя и не без робости отозвался о тверском благородном дворянстве (увы, это было в ту пору, когда и т. д.)". Тут у Салтыкова хронология спутана: визиты Веригина властям относятся к середине 1857 года, когда "тверское благородное дворянство" еще ничем себя не про-явило и когда еще не была в ходу ироническая фраза Добролю-бова, которую пересказывает Салтыков - "в настоящее время, ког-да...". Мы знаем, что тверское дворянство впервые проявило свою оппозиционность в декабре 1859 года и продолжало свою линию до февраля 1862 года, когда и последовал правительственный раз-гром тверской оппозиции. Говоря о действиях "тверского благо-родного дворянства" в прошедшем времени, Салтыков делал это, разумеется, никак не раньше 1861 - 1862 гг., к которым, таким образом, и сам приурочил время написания "Тихого пристанища".

   Все эти многочисленные, хотя и косвенные, хронологические указания позволяют притти к вполне определенному выводу: по-весть "Тихое пристанище" была начата в конце 1857 или начале 1858 гг. - быть может, как продолжение тем, намеченных в "Гу-бернских очерках"; Салтыков продолжал писать и обрабатывать ее в 1858 - 1862 гг., к последнему из которых относится главная часть окончательной обработки дошедшего до нас текста; но и позднее, в 1863 - 1865 гг., он возвращался к этой повести, до-полнял ее целым рядом мест, которые явно не могли быть напи-саны ранее. Мы полагаем, что именно о "Тихом пристанище" говорил Салтыков в письме, к Некрасову из Пензы от 8 апреля 1865 г., обещая приехать осенью в Петербург и подчеркивая: "в Петербург я, наверное, привезу повесть" ["Письма", т. I, No 35. К этому надо прибавить, что в о6ъявлении "Современника" на 1865 год был обещан "роман Н. Щедрина"]. Но повесть эта, над которой Салтыков работал почти десять лет, так и не появи-лась в печати; строгий судья своих произведений, Салтыков увидел всю слабость этой своей последней попытки в области "психологической беллетристики" - попытки уже не первой, но всегда кончавшейся для него неудачей. Создав новый род литературы, он напрасно пробовал состязаться с Тургеневым в старом типе пси-хологических повестей, к которым с этих пор уже никогда не возвращался.

   Неудачная по литературному выполнению повесть "Тихое при-станище" представляет, однако, значительный интерес при изу-чении последовательного развития всего творчества Салтыкова. Начатая непосредственно вслед за окончанием "Губернских очер-ков", повесть эта была тесно связана с ними и по описываемому быту, и по теме. Мы уже не один раз говорим о ней, исследуя отношение Салтыкова к расколу и раскольникам, - сперва как су-дебного следователя в Вятской губернии, а потом и как автора рассказов из раскольничьего быта в "Губернских очерках" (см. выше, гл. IV и V). "Тихое пристанище" самым тесным образом связано и с этим бытом, и с этими темами. Герой повести, Веригин, попадая в глухой провинциальный город Срывной, являю-щийся центром раскола, становится невольным действующим лицом в эпизодах, связанных с правительственным гонением на раскол. Он оказывает главарю местного раскола, старику купцу Клочьеву, значительную "услугу" (так, между прочим, и названа шестая глава), предупреждая его о готовящемся ночном обыске, под-робному описанию которого и посвящена следующая глава. Услуга эта должна была, повидимому, стать узлом дальнейшего фабуль-ного развития повести, ею как раз на ней и обрывается дошедшая до нас часть рукописи (если предположить, что повесть была закончена Салтыковым). Отношение к расколу здесь уже совсем не то, каким оно было еще в "Губернских очерках", не говоря уже о следовательских "рапортах" Салтыкова в 1854 - 1855 гг.; городничий и следователь, производящие ночной обыск, нарисованы в самых темных тонах - и нет сомнения, что Салтыков вспоми-нал о собственных своих подобных, подвигах, когда писал эти страницы.

   Уделив так много внимания хронологии повести, скажу, теперь кстати несколько слов и о "географии" этого произведения, дей-ствие которого происходит в городе Срывном университетской К - ой губернии. Несмотря, однако, на такое ясное указание на Казанскую губернию, Салтыков под Срывным несомненно имеет в виду город столь близкой ему Вятской губернии. Характеристика города Срывного изобилует подробностями: стоит он "на высоком и обрывистом берегу судоходной реки", сразу от него начинается "неисходный лес, который... тянется отсюда вплоть до Ледовитого океана"; это - "богатый промышленный город" и в нем "десять тысяч жителей". Все эти подробности завершаются "самой характеристической особенностью города", которая "заключается в том, что он стоит на углу, где сходятся рубежи трех губерний, и вместе с тем представляет центр, в который стекаются все безвестные, неофициальные пути, ведущие из-за Урала в великую Россию". Это уже вполне ясно вскрывает псевдоним города Срывного: говоря о рассказе "Старец" из "Губернских очерков" мы уже подчеркнули (см. гл. V), что сам Салтыков отнес место его действия к "углу, где сходятся границы трех обширнейших в русском царстве губерний: Вологодской, Вятской и Пермской". Угол этот представляет собою северный уезд Вятской губернии с главным городом Слободским, составлявшим один из центров следовательской деятельности Салтыкова по делам о расколе. Город Срывной и есть несомненно город Слободской, к которому вполне подходят все указанные выше характеристические особенности, так подробно и не случайно описанные в "Тихом пристанище".

   Итак, город Срывной - есть тот самый город Слободской, в котором Салтыкову в свое время пришлось бывать, производя следствие по раскольничьим делам; кстати упомянуть, что почти с таким же правом, Срывной может дешифрироваться и как Сарапуль, к которому в равной мере подходят указания текста. Но все это - мало существенные мелочи; главным здесь является лишь утверждение, что речь идет о Вятской губернии и личных впечатлениях Салтыкова. Интересное подтверждение первому об-стоятельству дает изучение черновиков рукописи, первые строки которой относят действие рассказа к "городу С***"), над которым потом вписано: "Срывной, Крутогорской губернии". Таким обра-зом черновая рукопись явно открывает, что речь идет о Крутогорске - т.-е. Вятке.

   Впрочем изучение рукописи этого произведения Салтыкова приводит и к другим, еще более интересным выводам. Скажу сперва об одном из них. Беловая рукопись "Тихого пристанища" начинается сразу со второй главы фразой: "В таком-то городе появился в 1857 году молодой человек, по фамилии Веригин". В рукописи сперва стоял 1858 год, а потом вместо 8 поста-влено 7. Это показывает, что рукопись относится не ранее, чем к 1858 году. В цитировавшейся выше фразе - "Известно, что у нас лет пять тому назад", речь шла, как мы знаем, о биржевой горячке в 1857 году, что относит время написания этой фразы к 1862 году; но в рукописи вместо нее сперва стояло - "года три или четыре тому назад", а это показывает, что Салтыков года через два после написания последних слов, переправил их, при-водя рукопись в окончательный вид.

   Но и это все - сравнительно мелочи, лишь подтверждающие те выводы, к которым мы пришли выше, устанавливая хронологию "Тихого пристанища". Зато громадный интерес представляет изу-чение черновиков повести "Мастерица", являющейся первой редак-цией "Тихого пристанища". Как первая редакция, она начата была в конце 1857 или в начале 1858 года, и в ней мы находим глубоко интересное для нас резкое и определенное отношение Салтыкова к вопросу о расколе. В начале первой главки этой первой редакции находится замечательное место о расколе, уже не включенное Салты-ковым в "Тихое пристанище". Из этого места видно, что Салтыков отрицательно относится к расколу не по причинам религиозным, не по соображениям политическим, а только по "гражданским" по-буждениям. Раскольники, по мнению Салтыкова, представляют со-бою аристократическую касту, отлучающую от себя всякого, не принадлежащего к ней. Фанатичность раскольников, их пристрастие к "букве" и отвращение их ко всем инаковерующим Салтыков считает заслуживающими "полнейшего омерзения". Этим он отве-чает на сомнения читателей, для которых "обнаружение так назы-ваемых тайн расколов может показаться неприличным и несвоевре-менным". Из этой фразы можно заключить, что повесть "Масте-рица" и должна была заключать в себе такое "обнаружение".

   Такое же отношение к расколу продолжается в чистовом, тоже автографическом списке рукописи этой повести; при описании лет-него, пришлого населения города Срывного говорится про "изуве-ров раскола, под видом смиренно и страннического подвига всюду рассевающих коснение, невежество и какое-то бессердечное хладно-кровное ожесточение". Интересно отметить, что фраза эта потом была зачеркнута Салтыковым.

   Вообще же повесть "Мастерица" должна была, повидимому, явиться памфлетом против раскола, совершенно расходясь в этом отношении с позднейшей своей редакцией, повестью "Тихое при-станище". По бумаге и почерку видно, что "Мастерица" писалась почти одновременно с последними рассказами из "Губернских очер-ков"; резкое отношение к расколу характерно для Салтыкова, еще не ставшего на ту новую точку зрения, с которой он относится к этому явлению в "Тихом пристанище".

   Когда Салтыков подверг окончательной обработке эту свою повесть (а я считаю достаточно установленным, что центр такой обработки падает на 1862 год), то для него весь этот быт провинции, раскола и следственных дел был уже, поистине, "делами давно минувших дней", на которые можно было бросить беспристрастный взгляд. Из памфлета против раскола, повести "Мастерица", появи-лась апология раскола и памфлет против административных мер борьбы с ним - повесть "Тихое пристанище". Оба эти варианта одной повести чрезвычайно интересны, говоря нам о переломе во взглядах Салтыкова на этот вопрос. Перелом этот можно прибли-зительно отнести к 1858 году, когда в "Святочном рассказе" он выразился уже с достаточной определенностью.

   Но если дела раскола были для Салтыкова "делами давно минув-ших дней", то в "Тихом пристанище" есть и другие, еще более "минувшие" дела, которые Салтыков воскрешает в жизнеописании молодого Веригина. Речь идет о подпольном кружке молодежи конца сороковых годов, об утопии, чуть ли не о революции - и мы уже не один раз ссылались на "Тихое пристанище", когда речь шла о годах юности Салтыкова и о кружке петрашевцев (см. гл. III). Отсылаю читателей к этому рассказу о Салтыкове-петра-шевце, а здесь укажу только еще раз, что довольно невинную деятельность середины сороковых годов Салтыков беллетристически отобразил теперь, двадцатью годами позднее, в преувеличенно "революционном" виде. В Петербурге действует подпольный кружок молодежи, во главе которого стоит приятель Веригина, Крестников; кружок рассылает своих эмиссаров в провинцию, считая, что "настоящее дело - не здесь, а там, в глубине, и что там необхо-димо иметь людей"... Одним из таких молодых людей, посы-лаемых кружком в провинцию, является и Веригин. Многим может показаться смешной такая деятельность кружка, - говорит Крестников, - такое мальчишество", собирающееся перевернуть весь мир, но в действительности - "нет, это не смешно! Тут не комедией отзывается! Знаете ли, как кончают самонадеянные мальчишки, подобные нам? Они кончают или самоубийством, или...". Много-точие, прерывающее эти слова Крестникова, расшифровывается очень легко: "или виселицей", (а быть может - "или революцией") - хочет сказать он. Это не характерно для Салтыкова сороковых годов, но очень характерно для Салтыкова годов шестидесятых, когда дописывалось "Тихое пристанище". Столь же характерна и страница, восхваляющая "утопию" и считающая ее основанием человеческой деятельности. С таким взглядом Салтыкова на утопию мы еще будем встречаться в целом ряде его произведений и семи-десятых, и восьмидесятых годов.

   Таковы два неизвестные до сих пор большинству читателей произведения Салтыкова, основную обработку которых считаю воз-можным отнести к 1862 году, т.-е. как раз к году задуманного, но не осуществленного им своего журнала. Произведения эти тоже оказались "неосуществленными" - не были напечатаны при жизни Салтыкова и дошли до нас в незаконченном виде. Значение их в истории художественного творчества Салтыкова - невелико, но является вовсе не столь маловажным в истории развития его идей. Ненависть к высшей бюрократии, оформленная в "Тенях", заставила Салтыкова бросить блестящую административную карьеру и выйти в отставку; революционные ноты, не случайно звучащие в "Тихом пристанище" - объясняют, с другой стороны, тесную связь Салты-кова с революционным "Современником", когда "Русская Правда" так и осталась нерожденной на свет. Это может служить лишним доказательством того обстоятельства, что ошибочно было бы видеть в "Русской Правде" орган либерализма, а Салтыкова - считать чуть ли не идеологом "тверских либералов". Литературный и обще-ственный путь Салтыкова был уже достаточно ясно намечен в глуповском цикле 1860 - 1862 гг., и с внутренней логикой привет его к ближайшему участию в "Современнике", которому он отдал два последующие года напряженнейшей литературной и обществен-ной работы.

  

  

   Крестьянская реформа и Положение 19 февраля 1861 года явились водоразделом между первой, либеральной, и второй, реакционной половиной шестидесятых годов. Положение было опу-бликовано в марте 1861 года, а уже в апреле министром вну-тренних дел был назначен Валуев, программой которого было: всячески итти навстречу интересам и желаниям помещиков и же-стоко подавлять малейшие признаки крестьянского недовольства. Но - так или иначе - освобождение крестьян стало совершив-шимся фактом, и повернуть назад колесо истории было уже не под силу никаким министрам, никакому правительству. Эту отмену крепостного права Салтыков считал единственным великим ре-зультатом всей либеральной шумихи шестидесятых годов, - вели-ким потому, что действующим лицом здесь явился сам народ. Мысль эту он неоднократно высказывал в своих статьях.

   Правительственные реформы не были, однако, закончены осво-бождением крестьян; несмотря на реакцию второй половины ше-стидесятых годов, реформы государственного строя диктовались насущной финансовой необходимостью, как это уже достаточно подробно выяснено историческим изучением той эпохи. Большие и малые реформы постепенно вводились еще в течение целого ряда лет. Так, например, законоположением от 4 июля 1861 года были уничтожены откупа (мы помним, как ядовито отозвался на это Салтыков в своем глуповском цикле), а 1 января 1862 года был введен акциз на водку. Началось спаивание крестьян прави-тельством, дававшее казне не одну сотню миллионов рублей еже-годно. 25 декабря 1862 года была произведена анекдотическая полицейская реформа; более серьезное значение имела реформа университетская - университетский устав, введенный 18 июня 1863 года. Несмотря на всю свою реакционность, устав этот ока-зался слишком либеральным двадцатилетием позднее, в эпоху реак-ции восьмидесятых годов. Наибольшее значение либералы придавали земской реформе, дававшей крайне урезанное самоуправление губерниям Европейской России; положение о земских учреждениях введенное 1 января 1864 года, казалось либералам единственным путем дальнейшего общественного развития. И эта реформа впо-следствии было сильно урезана, но и в первоначальном своем виде она не давала земству никаких широких возможностей. К тому же году относится и судебная реформа, вводившая суд присяжных и гласное судопроизводство, с изъятием однако из него целого ряда самых существенных для общества дел. Весь этот ряд реформ был завершен, наконец, реформой печати - введением временных правил от 4 апреля 1865 года, настолько ухудшивших положе-ние печати, что деятелям ее иной раз с сожалением приходилось вспоминать о дореформенных временах. Всем этим реформам и результатам их Салтыков посвятил иного внимания в своих про-изведениях шестидесятых годов.

   Еще больше внимания отдавал он общественному расслоению, бывшему неизбежным следствием и всех этих действий прави-тельства, и ряда внешних обстоятельств в роде петербургских пожаров 1862 года и польского восстания 1863 года. Русское об-щество распалось к этому времени на три основные группы или партии, каждая из которых в свою очередь имела различные оттенки и разветвления. Прежде всего надо назвать группу реакционеров и консерваторов, все более и более усиливавшуюся к концу шестидесятых годов. Крайний правый фланг этой группы занимала "Домашняя Беседа" Аскоченского (орган дикого обску-рантизма) и крепостническая "Весть" Скарятина, Юматова и Ржев-ского, начавшая издаваться в 1863 году. Наиболее влиятельными органами реакции и консерватизма были "Русский Вестник" и "Московские Ведомости" Каткова; последняя газета перешла в его руки тоже с 1863 года. Именно с этого года Катков, занявший воинственно-патриотическую позицию в польском вопросе, стал главной опорой реакции, добровольцем сыска и крупнейшей обще-ственной силой, с которой Салтыкову пришлось вести неустанную борьбу до самого конца своей литературной деятельности.

   Среднюю позицию, как водится, занимали многочисленные пред-ставители либерализма той эпохи, имевшие в своих руках целый ряд газет и журналов. В 1863 году был основан "Голос" Краевского, получившего на это субсидию от министра народного просвещения Головкина; газета эта стала на ближайшее двадцатилетне главней-шим органом либерализма. Таким же органом в мире журнальном были "Отечественные Записки" того же Краевского, в которых неутомимо подвизался в эти годы С. Громека, бывший жандарм и будущий губернатор, а в середине между этими двумя деятельностями - красноречивый либеральный публицист. Видной либераль-ной газетой были и "С.-Петербургские Ведомости", с 1863 года выходившие под редакцией В. Корша, бывшего редактора "Московских Ведомостей" (в последних, как мы знаем, сотрудничал Салтыков двумя годами ранее); с этим новым либеральным органом Салтыкову пришлось скрестить оружие уже много позднее, в начале сле-дующего десятилетия.

   Между либералами и социалистами стояли два органа старого славянофильства и нового "почвенничества" - еженедельная газета "День" И. С. Аксакова и журнал братьев Достоевских "Время". Оба эти органа были однако настроены весьма патриотически и резко боролись с революционным направлением русской общественности и литературы; это не помешало им, впрочем, подвергаться пра-вительственным карам за борьбу с бюрократизмом ("День") и за недостаточно четкое отношение к польскому вопросу ("Время"). Газета Аксакова, типичный орган эпигонов славянофильства, была закрыта на несколько месяцев вместе с "Современником" и "Русским Словом" в середине 1862 года; журнал Достоевских был закрыт навсегда в апреле 1863 года, и лишь с начала следующего года М. Достоевскому разрешено было издавать новый журнал, "Эпоху", вскоре, впрочем, закрывшуюся за недостатком подписчиков. Со всеми этими органами Салтыкову, как увидим, пришлось выдержать оже-сточенную борьбу.

   Наконец, крайний левый фланг русской журналистики занимали "Современник" и "Русское Слово", подвергшиеся временной при-остановке в 1862 году и навсегда закрытые в 1866 году, после выстрела Каракозова. Между собой эти журналы, особенно начиная с 1864 года находились в жестокой борьбе, ибо первый из них, "Современник", был представителем революционно-социалистической мысли, а второй, идеологом которого был гремевший тогда Пи-сарев, являлся проводником радикальных и индивидуалистических тенденций. Впрочем, об этой борьбе придется говорить ниже; здесь же достаточно указать, что, несмотря на взаимную борьбу, и "Со-временник", и "Русское Слово" занимали общий фронт против всех других перечисленных выше органов и направлений русской мысли и подвергались одинаковой травле дружного союза реакционеров, консерваторов, славянофилов, "почвенников" и либералов.

   Эта страничка из истории русской журналистики необходима нам для понимания публицистической деятельности Салтыкова в 1863 - 1864 гг.

  

  

   В подцензурной журналистике лишь крайне бледно могли отражаться общественные движения; не случайно я пропустил в перечне русских журналов и газет радикальный "Колокол" Герцена, орган вольного русского слова, имевший возможность в Лондоне подробно говорить о всем том, о чем нельзя было сказать в Петербурге и Москве. Нельзя было сказать в подцензурной пе-чати о растущих революционных настроениях среди молодежи и тех левых общественных кругов, которые изверились в правитель-ственных реформах. Круги эти возглавлялись Чернышевским и Добролюбовым; последний, впрочем, скоро выбыл из строя (скон-чался в ноябре 1861 года) - и Салтыков писал об этом Анненкову еще из Твери 3 декабря: "смерть Добролюбова меня потрясла до глубины души..." ["Письма", т. I, No 19]. Через полгода выбыл из строя и арестованный за революционную деятельность Чернышевский, уже с конца 1859 года ясно осознавший неизбежность революционного пути. В начале 1860 года было на