Иванов-Разумник Р. В. - М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество

-м - Н. П. Семенов (ныне Сенатор); в ХIII-м - Салтыков, в ХIV-м - В. П. Гаевский и т. д. Журналы читались с жадностью, но в особенности сильно было влияние "Отечественных Записок", и в них критика Белинского и повести Панаева, Кудрявцева и друг. Первые стихи Салтыков напечатал в "Библиотеке для Чтения", помнится, в 1840 году. Потом, до 1843 года не печатал, а в 1843 и 1844 году поместил довольно много стихотворений в "Современнике" Плетнева. В 1844 же году Салтыков вышел из лицея, тогда переименованного уже в Александровский, с чином X класса, т.-е. не в числе отличных.

   С выходом из Лицея и до настоящего времени Салтыков ни одного стиха не написал.

   В том же 1844 году Салтыков поступил на службу в канцелярию Военного министерства, когда Министром был кн. Чернышев. В ноябре 1847 года была напечатана в "Отечественных Записках" первая прозаическая вещь Салтыкова "Противоречия"; затем в марте 1848 года - рассказ "Запутанное дело". Обе эти вещи возбудили внимание существовавшего тогда негласного Комитета, который, так сказать, ревизовал литературу по случаю Февральской революции. О Салтыкове было сообщено кн. Чернышеву и по докладу последнего состоялось Высочайшее повеление, в силу которого Салтыков был выслан, в сопровождении жандарма, на службу в гор. Вятку, в распоряжение тамошнего губернатора. Здесь Салтыков прожил до ноября 1855 года, служа сначала в штате Губернского Правления, потом чиновником особых поручений при губернаторе и наконец советником Губернского правления. После того был переведен на службу в Петербург и служил до июля 1868 года.

   Литературная деятельность Салтыкова возобновилась в 1856 году, когда началось в "Русском Вестнике" печатание "Губернских очерков". Но начиная с 1860 года он почти исключительно печатал свои сочинения сначала в "Современнике" и потом в "Отечественных Записках". [Бумаги Пушкинского дома, из архива М. М. Стасюлевича. Было напечатано не вполне исправно в V томе "М. М. Стасюлевич и его современники в их переписке" (Спб. 1913 г., стр. 60-62). В сокращенном и измененном виде впервые напечатано в посвященном Салтыкову томе "Русской библиотеки", изд. М. Стасюлевича, т. VIII (Спб. 1878 г.). В подлиннике записка эта озаглавлена: "Автобиография М. Е. Салтыкова собственноручная" и датирована: "Спб. апрель 1878"]

   Эта ценнейшая автобиографическая записка Салтыкова нуждается в нескольких незначительных поправках. Как увидим ниже, первое стихотворение Салтыкова появилось не в 1840, а в 1841 году; в 1842-1845 гг. он напечатал в "Библиотеке для Чтения" и "Современнике" еще девять стихотворений. Требует оговорки подчеркнутое Салтыковым утверждение, что с тех пор он "ни одного стиха не написал": в "Современнике" 1863 г. (в отделе "Свисток") есть стихи, подписанные вскрытым позднее Пыпиным псевдонимом Салтыкова. В автобиографии не упомянуто о ряде рецензий, напечатанных Салтыковым в "Отечественных Записках" и "Современнике" 1847-1848 гг.; не указано, что с 1858 по 1862 г. и с 1865 по 1868 г. Салтыков служил в провинции. Все эти мелкие поправки и дополнения не лишают автобиографической записки Салтыкова ее большой ценности, так как только из нее мы узнаем о школьных годах Салтыкова. Особенно интересно в историко-литературном отношении указание Салтыкова на "сильное влияние" повестей Панаева и Кудрявцева - влияние на творчество молодого Салтыкова совершенно несомненное, но до сих пор игнорируемое историками литературы, несмотря хотя бы на это категорическое свидетельство автобиографии. Не менее характерно и то, что в этой записке своей, написанной для печати в 1878 г., Салтыков не счел возможным упомянуть о "сильном влиянии" на него в совершенно иной области - фурьеризма и вообще утопического социализма, а также и о своей идейной (если и не фактической) близости к кружку петрашевцев. А между тем юношеский "утопизм" Салтыкова - факт очень важный для его биографа; без этого недостаточно ясным становится весь последующий идейный путь Салтыкова, от временного тяготения к славянофильству в 1856 - 1857 гг. вплоть до твердого и сознательного соединения с дорогой "Отечественных Записок" семидесятых годов, с дорогой социалистического и революционного народничества.

   Семь с половиною лет, проведенные в Вятке - впоследствии, в "Губернских очерках", получившей бессмертие под названием Крутогорска - самый темный период жизни Салтыкова, темный и в прямом и в переносном смысле: о нем очень мало известно, но все же известно, что провинциальная жизнь мало-по-малу начала засасывать Салтыкова, - в ряде автобиографических мест из "Губернских очерков" и других позднейших произведений он сам говорит об этом, и нам еще придется познакомиться с этими местами, когда будем более подробно говорить о жизни Салтыкова в Вятке. "Высочайше помилованный" в конце 1855 года, Салтыков вернулся в Петербург; в первой половине 1856 г. написал он основную часть "Губернских очерков", пользуясь материалом своих вятских впечатлений. Напечатанные в журналах 1856-1857 гг. и вышедшие немедленно двумя отдельными изданиями, "Губернские очерки" сразу сделали имя автора знаменитым. Он напечатал их под псевдонимом Н. Щедрина, но в отдельном издании 1857 года сразу раскрыл этот псевдоним, прибавив в подзаголовке, что эту книгу "отставного надворного советника Н. Щедрина" - "собрал и издал М. Е. Салтыков". С этих пор и до самого конца своей литературной деятельности Салтыков не расставался с этим главным своим псевдонимом; им подписано через тридцать лет и последнее его произведение - "Пошехонская старина".

   1856 год был переломным в жизни и творчестве Салтыкова. Безвестный ссыльный сразу стал знаменитым писателем. В начале 1856 года он женился на Е. А. Болтиной, дочери вятского вице-губернатора; в очерке "Скука" (из "Губернских очерков") она выведена под именем Бетси. О семейной жизни Салтыкова говорить здесь не приходится: она не оказала никакого влияния на его творчество, если не считать постоянных язвительных выпадов сатирика против "дамочек" и "куколок", мило лепечущих по-французски, но свободных от всякого тяжелого груза мыслей. Но провинциальная служба, как увидим ниже, имела большое влияние на все творчество Салтыкова ближайших годов. Службу эту он продолжал до начала 1862 года, будучи с середины 1856 года чиновником особых поручений в министерстве внутренних дел, в 1858-1860 гг. - рязанским вице-губернатором, в 1860-1862 гг. - вице-губернатором тверским; в начале 1862 г. он вышел в отставку, чтобы всецело отдаться журнальной деятельности.

   Все эти годы службы дали Салтыкову новый и богатый материал для последующего творчества, впоследствии использованный в "Помпадурах и помпадуршах" (1863-1874 гг.) и целом ряде других произведений. Но в самые годы службы Салтыков писал сравнительно мало. В 1857-1859 гг. он дописывал последние "губернские очерки", которые не включил в последующие издания своей книги этого заглавия, соединив большинство из этих новых очерков в отдельный том "Невинных рассказов" (1863 г.); в эти же годы писал он отдельные этюды из задуманной, но не осуществленной "Книги об умирающих". Начиная с 1860 г. Салтыков стал искать новых форм для своей сатиры, и хотя еще не нашел их, но все же мало-по-малу нащупывал дорогу к ним. Очерки и статьи 1860-1862 гг. - "Скрежет зубовный" (1860 г.), "Клевета" (1861 г.), "К читателю" (1862 г.) и др., собранные тогда же в сборник "Сатиры в прозе" (1863 г.), были первыми попытками сатирика найти свой путь, выработать свою форму. Попытки эти, сперва бледные, через несколько лет дали свои плоды.

   Все эти произведения 1860-1862 гг. Салтыков печатал в "Современнике"; выйдя в отставку, он, после неудачной попытки основать собственный журнал, вошел с начала 1863 года в редакторскую коллегию "Современника" и отдался кипучей журнальной деятельности, продолжавшейся почти два года. Первые четыре очерка будущих "Помпадуров и помпадурш", ряд публицистических статей, ряд статей критических и рецензий, целый отдел "Наша общественная жизнь", последний номер знаменитого "Свистка" - все это с подписью, без подписи, под псевдонимом Н. Щедрина и под разными другими псевдонимами составило за два года до тысячи страниц журнального текста, до сих пор совершенно неизвестного широким кругам читателей, так как все это, "яко дермо", Салтыков впоследствии не включил в собрание своих сочинений. А между тем все это - ценнейший историко-литературный материал, без знакомства с которым нельзя понять, каким образом автор "Губернских очерков" превратился в автора "Помпадуров и помпадурш" и "Истории одного города". Публицистический элемент в сатире Салтыкова оформился и получил первое развитие именно в эту эпоху кипучей журнальной работы 1863-1864 гг.

   Цензурные, материальные и семейные обстоятельства заставили однако Салтыкова временно отойти от журнальной и вообще литературной деятельности на целые три года. В ноябре 1864 г. Салтыков бросил журнал и вскоре уехал в Пензу служить председателем казенной палаты; через два года он перешел на ту же должность в Тулу, а еще через год (октябрь 1867 г.) - в Рязань. "Казенные палаты" были главными органами министерства финансов во всех губернских городах и ведали взиманием и разверсткой прямых налогов, торгами на сдачу казенных подрядов, ревизией казначейств и т. п. Учреждены были они при Екатерине II, реформированы же в 1863 году; управляющий казенной палаты был вторым после губернатора лицом в губернской администрации. Таким образом, Салтыков, к тому времени уже действительный статский советник, занимал очень высокое место на административной лестнице чинов. Но именно это "высокое место" и перегруженность канцелярской работой помешали Салтыкову в эти последние годы службы заниматься работой литературной.

   Пустой трехлетний промежуток 1865-1867 гг. в литературной деятельности Салтыкова объясняется, впрочем, не только службой, поглощавшей все его время, не только цензурным гонением, но и вообще положением русской журналистики в реакционный период второй половины шестидесятых годов. В середине 1866 года за "вредное направление" был закрыт "Современник"; в первой книжке журнала за этот год Салтыков напечатал единственную за эти три года статью "Завещание моим детям". В заглавии этой статьи он только оформил то, что за год перед этим лично заявлял Некрасову, издателю и редактору "Современника", уходя из его журнала. "Салтыков уверял, что он навсегда прощается с литературой, и набросился на Некрасова, который, усмехнувшись, ему заметил, что не верит этому...", - рассказывает в известных своих "Воспоминаниях" Головачева-Панаева.

   Некрасов оказался прав, когда встретил такое заявление Салтыкова улыбкой. Лишь только прошла тяжелая полоса 1866-1867 годов, лишь только Некрасову удалось вместо погибшего "Современника" получить в свои руки другой журнал, "Отечественные Записки" (с января 1868 года), лишь только он предложил Салтыкову принять ближайшее участие в этом журнале, как Салтыков сразу пошел навстречу этому предложению: с самого начала 1868 г. он стал деятельным сотрудником в "Отечественных Записках", проделывал из Рязани редакционную работу, и, наконец, в середине 1868 г. окончательно вышел в отставку, переехал в Петербург, стал одним из редакторов журнала - и вступил в самый блестящий период своей литературной деятельности.

   С этих пор и до самого закрытия "Отечественных Записок", с 1868 по 1884 год, жизнь и журнальная работа Салтыкова совпадают: он живет только для журнала, только для литературы, неустанно создавая одно выдающееся произведение за другим, и в произведениях этих, несокрушимых временем, отзывается на казалось бы мелкие злобы дня. Делать вечным злободневное - по силам лишь могучим художникам; и недаром после появления "Истории одного города" (1870 г.) Тургенев в восторженном письме и в хвалебной статье поставил Салтыкова рядом с такими мировыми гениями, как Раблэ и Свифт.

   На этой работе Салтыкова в "Отечественных Записках" здесь не для чего останавливаться: изучение ее составляет главное содержание второй части настоящей монографии. Здесь достаточно наметить лишь основные вехи. В 1868 г. Салтыков возобновил свою литературную деятельность рядом очерков под общим заглавием "Признаки времени", перемежая их непосредственно примыкающими к ним "Письмами из провинции" (1868 -1870 гг.). В 1869 году он начал серию "Господ ташкентцев", законченную через три года, и не только подводящую итоги эпохе реакции конца шестидесятых годов, но и вообще рисующую яркий образ российского "просветителя". В то же самое время он с 1868 года продолжал очерки, которые впоследствии составили серию "Помпадуров и помпадурш", завершенную лишь шестью годами позднее. Мало-по-малу из этой провинциальной темы у него стала вырисовываться общенациональная, и в 1869-1870 гг. появилась сперва в журнале, а потом и отдельным изданием гениальная "История одного города", по поводу которой Тургенев недаром поминал имена Раблэ и Свифта. В этом же 1869 году Салтыков написал первые из своих знаменитых впоследствии "Сказок"; после долгого перерыва он продолжал понемногу писать их в 1883-1886 гг.; как известно, они составляют одну из наиболее ценных частей его литературного наследства.

   Новым циклом в 1872 году явился "Дневник провинциала в Петербурге", весь настолько переполненный злободневными намеками, что в настоящее время это блестящее произведение сатирика нуждается в особенно подробной расшифровке. Впрочем - это судьба почти всех произведении Салтыкова, разделяющего такую участь с теми же Свифтом и Раблэ. В том же 1872 году Салтыков начал затянувшиеся на пять лет "Благонамеренные речи"; такие очерки из них, как "Столп", рисующий начало зарождения буржуазии в России, или "Непочтительный Коронат", в котором остро ставится вопрос о молодом поколении семидесятых годов - принадлежат к лучшему из написанного Салтыковым за эти годы. В тех же "Благонамеренных речах" начата была в 1875 году отдельными очерками хроника "Господ Головлевых", законченная лишь через пять лет; одного типа Иудушки было бы достаточно, чтобы сделать бессмертным это произведение Салтыкова. В 1874 г. начаты были "Экскурсии в область умеренности и аккуратности" (в отдельном издании 1878 года получившие название "В среде умеренности и аккуратности"); главная тема этих "экскурсий" - развитие типа многоразличных российских Молчалиных.

   Тяжелая болезнь, начавшаяся у Салтыкова в конце 1874 г. и не оставлявшая его целых пятнадцать лет до самой его смерти, не повлияла на силу и напряженность творческой его деятельности. Посланный врачами за границу весною 1875 года и пробыв больше года в Германии и Франции, Салтыков все это время продолжал деятельную работу в журнале. Правда, из-за болезни он не мог закончить великолепно начатую серию "Культурных людей" (1876 г.), но в это же самое время он завершил "Благонамеренные речи", начал серию "Господ Головлевых", написал один из лучших своих рассказов "Сон в летнюю ночь" (1875 г.). Эту вещь, а также и написанные тремя годами позднее "Похороны", Салтыков считал лучшими из своих рассказов. Впрочем, термин "рассказ" совершенно не подходит к своеобразной, выработанной Салтыковым, форме произведений, в которых самая реальная фантастика и самый фантастический реализм так тесно сплетены друг с другом.

   Вскоре после возвращения из-за границы Салтыков начал новый цикл - "Современную Идиллию" (1877 г.); это произведение растянулось на целые семь лет и в то же время показало, что талант Салтыкова попрежнему находится в полном своем расцвете. "Современная идиллия", как и "История одного города" - произведение гениальное, одна из вершин творчества Салтыкова; в то же время это одна из самых современных вещей для эпохи всякой духовной реакции и вещь, несмотря на свою кажущуюся разбросанность, глубоко цельная. Когда Тургенев упрекал Салтыкова за то, что тот, при огромном своем таланте, не попробует написать "повесть" или "роман" - то он исходил просто из шаблонного понимания этих терминов. Салтыков был вполне прав, когда говорил, что такие свои произведения, как "Современную идиллию" или "Господ Головлевых", считает настоящими романами. Таким же цельным "романом" надо считать и "Убежище Монрепо" (1878-1879 гг.). Лучшего изображения разлагающегося дворянского землевладения нет в русской литературе; "чумазые" Разуваев и Колупаев стали так же бессмертны, как и "столп" Дерунов из "Благонамеренных речей". К тому же 1879 году относится и ядовитая хроника "Круглый год".

   К концу семидесятых годов, после турецкой войны 1877- 1878 гг., после первых проявлений возникшего народовольчества, стало ясным для всех, что "дальше так жить нельзя", - и даже само правительство мало-по-малу пришло к мысли о необходимости политических реформ, вплоть до пародии на конституцию. В эти годы Салтыковым написана, в откликах на злобы дня, одна из самых острых его серий - "За рубежом" (1880-1881 гг.). Но годы эти были последними годами внезапно вспыхнувшего и быстро погасшего правительственного и общественного "либерализма": в 1881 году, после убийства Александра II, началось реакционное царствование Александра III. Последними сериями, напечатанными Салтыковым в "Отечественных Записках", были "Письма к тетеньке" (1881-1882 гг.) и "Пошехонские рассказы" (1883 - 1884 гг.). Эти салтыковскне циклы характеризуют эпоху реакции, еще растерянное правительство, уже перепуганное "либеральное" общество, эпоху доносов и добровольного сыска "Священной дружины". Эпилог "Пошехонских рассказов" по своей эпичности мог бы быть достойным заключением "Истории одного города".

   Он оказался в то же время и эпилогом деятельности Салтыкова в "Отечественных Записках". В апреле 1884 года журнал этот был закрыт за "вредное направление", а вместе с тем закончилась и блестящая шестнадцатилетняя литературная деятельности в нем Салтыкова. Оборванный на полуслове, он закончил эту деятельность отдельным изданием серий "Недоконченных бесед" (1884 год). Теперь ему принялось искать случайного пристанища в "Русских Ведомостях" и в "Вестнике Европы". В первом из этих органов он стал печатать главным образом свои "Сказки", вышедшие отдельным изданием в 1886 году и доказавшие, что талант Салтыкова неувядаем, оригинален и ярок попрежнему. В "Вестнике Европы" Салтыков в то же время напечатал еще две серии очерков - "Пестрые письма" (1884-1886 гг.) и "Мелочи жизни" (1886-1887 гг.). В очерках последнего произведения он попытался стать на новую литературную дорогу, тесно связывающую его с последующей русской литературой и в частности с очерками начинающего Чехова. Литературный же путь Салтыкова подходил уже к концу. Лебединой песнью была "Пошехонская старина" ("Вестник Европы", 1887-1889 гг.), произведение классическое, достойно завершившее почти полувековую литературную деятельность одного из величайших русских писателей XIX века.

   Умер Салтыков после тяжелой многолетней болезни 28 апреля (10 мая) 1889 года. В том же году вышло в свет девятитомное первое собрание его сочинений, задуманное и подготовленное к печати еще самим автором незадолго до смерти.

   На предыдущих страницах с намеренной краткостью отмечены лишь основные биографические данные жизни Салтыкова и главные литературные вехи его творчества; задача настоящей монографии - развить эти краткие и сухие указания в ряд глав, вскрыть обшественную канву, служившую основой творчества Салтыкова и лишь тогда подвести итоги литературной деятельности сатирика.

  

  

   Евграф Васильевич Салтыков, отец будущего сатирика, происходил из старинного, но обедневшего дворянского рода; мать, Ольга Михайловна Салтыкова, урожденная Забелина, была из купеческого рода - "кулак-баба", как позднее не совсем почтительно характеризовал свою мать сам Салтыков. Рождение Михаила Евграфовича, характеристика родителей, описание окружающей среды, рассказ про годы детства - все это нарисовано самим Салтыковым в автобиографической "Пошехонской старине".

   Хотя в примечании к Введению в "Пошехонскую старину" автор и заявлял категорически, что "автобиографического элемента в моем настоящем труде очень мало", но, как известно, заявление это является лишь довольно обычной "беллетристической отговоркой". Конечно, "Пошехонская старина" - художественное произведение, а не сухая автобиографическая записка, но в основу его положен семейный быт Салтыковых в имении Спас-Угол Калязинского уезда Тверской губернии, в окружении крепостного быта той эпохи тридцатых годов XIX века. Анна Павловна Затрапезная из "Пошехонской старины" - конечно Ольга Михайловна Салтыкова, мать сатирика. Какое сильное впечатление осталось от матери на всю жизнь у Салтыкова, можно судить по тому, что не один раз выводил он ее в своих произведениях, с большей или меньшей художественной ретушовкой ее лица. Марья Ивановна Крошева из "Противоречий" (1847 г.) - первый легкий абрис; "Госпожа Падейкова" (1859 г.) - уже более подробный очерк; Марья Петровна Воловитинова из "Семейного счастья" (1863 г. - вошло в "Благонамеренные речи") - настоящий художественный портрет, являющийся однако лишь этюдом к ярко и сочно парированной Арине Петровне Головлевой ("Господа Головлевы", 1875-1880 гг.). Наконец Анна Павловна Затрапезная из "Пошехонской старины" (1887 - 1889 гг.), - последний и наиболее законченный на ряду с Ариной Петровной Головлевой портрет все того же основного прототипа - Ольги Михайловны Салтыковой - последняя скончалась в 1874 году, и характерно, что немедленно после ее смерти Салтыков стал писать семейную хронику господ Головлевых - т.-е. Салтыковых; первая глава этой хроники появилась в "Отечественных Записках" 1875 года (No 10). Быть может не менее интересно отметить, что почти до самой смерти матери Салтыков находился под ее властной опекой; по крайней мере уже в 1865 году, будучи в Пензе "вторым лицом после губернатора", он между прочим писал Анненкову: "милая моя родительница засеквестровала все доходы с моего имения, я решительно оставлен теперь на произвол судеб и министерства финансов"...

   От матери осталось сильное впечатление, от отца - почти никакого, по крайней мере в художественном творчестве Салтыкова он почти не отразился. Эпизодический Игнатий Кузьмич Крошин в "Противоречиях", столь же эпизодический старик Головлев в хронике Головлевского семейства, наконец старик Затрапезный в "Пошехонской старине" - случайные и беглые наброски, особенно по сравнению с выступающей всюду на первый план фигурой матери.

   Наконец - остальные члены семьи, братья и сестры: их тоже мы видим в указанных выше автобиографических художественных произведениях Салтыкова. Иудушка, Степка - балбес, Павел Головлевы - в "Пошехонской старине" изображены еще детьми; но и еще дети, и уже взрослые все они, конечно, братья Салтыкова, который не пощадил некоторых из них в своих художественных зарисовках. Горше всего в этом отношении досталось брату его Дмитрию Евграфовичу, выведенному под именем Гриши в "Пошехонской старине" и под именем Иудушки в "Господах Головлевых". Не удивительно, что жена брата Салтыкова в позднейших своих воспоминаниях говорила о сатирике: "не могу простить глумления его над собственной семьей, а в особенности выставления на показ родной своей матери" [Воспоминания А. П. Салтыковой, "Русский Архив" 1907 г., т. И, стр. 386.]. Действительно, Салтыков не пощадил свою семью, но все, что мы знаем о ней, подтверждает, что щадить тут было нечего. Детство Салтыкова было темное и беспросветное; тот "тяжелый характер", который стал его уделом, не случайно развился в этой тяжелой обстановке. Но о детстве этом говорить подробно нет необходимости, - достаточно еще и еще раз отослать читателя к "Пошехонской старине".

   Мрачные сцены крепостного права - внешнее окружение; дикое семейное воспитание - та почва, на которой развивалась душа ребенка. Сам Салтыков подчеркивает тот "существенный недостаток, которым страдало наше нравственное воспитание. Я разумею здесь совершенное отсутствие общения с природой... Мы знакомились с природой случайно и урывками - только во время переездов на долгих в Москву или из одного имения в другое. Остальное время все кругом нас было темно и безмолвно" ("Пошехонская старина", гл. III). Это отсутствие общения с природой сказалось впоследствии на Салтыкове-художнике; нам еще придется коснуться вопроса о пейзаже в произведениях Салтыкова, - и мы увидим тогда, что на пейзаже этом явно отразилось то, что в детстве Салтыкова "все кругом было темно и безмолвно".

   Эту темноту и безмолвие прорезал в детские годы первый луч света, о котором рассказывает нам опять-таки сам Салтыков. Он рассказывает о том "тревожном чувстве", которое пробудило в нем первое чтение Евангелия. Дни этого чтения - вспоминая в последние годы своей жизни Салтыков - "для меня принесли полный жизненный переворот... Главное, что я почерпнул из чтения Евангелия, заключалось в том, что оно посеяло в моем сердце зачатки общечеловеческой совести и вызвало из недр моего существа нечто устойчивое, свое, благодаря которому господствующий жизненный уклад уже не так легко порабощал меня" ("Пошехонская старина", гл. V). Позднейший фурьеризм и утопический социализм Салтыкова вырос именно из этого зерна, заброшенного еще в детскую душу.

   И еще одно влияние детского чтения, о котором мы опять-таки узнаем из уст Салтыкова; на этот раз - полная противоположность Евангелию, ряд злых и ядовитых стихов Гейне. "Для меня это сочувственнейший из всех писателей, - писал Салтыков Дружинину в 1859 году: - я еще маленький был, как надрывался от злобы и умиления, читая его" ["Письма", т. I, No 9. - Ср. отзыв Салтыкова о Гейне в рецензии 1863 г. (см. ниже, гл. X)]. Злоба и умиление - это очень метко сказано, ибо в этих двух словах даны и внешняя форма, и внутренняя сущность всей последующей сатиры Салтыкова.

   Безрадостное темное детство с яркими лучами света от вечных книг, "полный жизненный переворот" по словам самого Салтыкова. Мы знаем еще много частностей о его детстве - но большего знать и не нужно: эта общая картина детства Салтыкова достаточно освещает собою его ближайший последующий путь, - школьные годы в Москве, учение в царскосельском лицее, увлечение утопическим социализмом, близость к кружку петрашевцев. Полный жизненный переворот, происшедший с Салтыковым, когда ему не было еще и десяти лет, сказался в области реальной жизни полутора десятками лет позднее, когда молодому начинающему писателю пришлось отправиться в вятскую ссылку за "вредный образ мыслей".

  

  

  

  

   В августе 1836 года десятилетний Салтыков поступил в Московский дворянский институт. Это было привилегированное учебное заведение для детей потомственных дворян, раньше называвшееся Московским университетским благородным пансионом и лишь за три года до поступления Салтыкова переименованное в дворянский институт [Краткую историю этого учебного заведения - см. в "Русской Старине" 1883 г., No 4, стр. 231-237. В 1848 г. институт этот был преобразован в 4-ю московскую гимназию]. О двух годах учения Салтыкова в этой школе мы почти ничего не знаем фактического, но знаем более чем достаточно по позднейшим воспоминаниям самого Салтыкова, чтобы можно было достаточно ярко характеризовать эту типичную для той эпохи школу - В "Губернских очерках" (1856 г.), в "Тихом пристанище" (1858-1865 гг.), в "Господах ташкентцах" (1871 г.), наконец в "Недоконченных беседах" (1884 г.) - Салтыков не один раз возвращался к своим школьным годам - то в форме художественных образов, то в форме прямых воспоминаний.

   В автобиографическом очерке "Скука" (из "Губернских очерков") Салтыков впервые вспоминает про свои детские школьные годы - и вспоминает очень недружелюбно. "Помню я и школу, но как-то угрюмо и неприветливо воскресает она в моем воображении... Там царствовало лишь педантство и принуждение; там не хотели признавать законность детского возраста и подозрительно смотрели на каждое резвое движение сердца, на каждую детскую шалость..." [Интересно отметить, что строки эти Салтыков вычеркнул из окончательного текста "Скуки". Их можно найти в журнальном тексте ("Русский Вестник" 1856 г., No 10) и в первых трех отдельных изданиях "Губернских очерков"]. В этой угрюмой и неприветливой школе мальчику Салтыкову жилось трудно и по ряду чисто-внешних обстоятельств: богатая, но скупая мать не считала, очевидно, нужным отпускать своему сыну хотя бы небольшие "карманные деньги", и мальчик чувствовал себя обойденным среди большинства состоятельных товарищей. В сохранившейся, но мало кому известной, повести 1858-1865 гг. "Тихое пристанище" мы находим следующее несомненно автобиографическое место, в котором говорится о школьнике, уязвленном своею бедностью. "Читатель, забывший годы своего детства, быть может найдет моего героя скверным и пошленьким мальчишкой, - говорит Салтыков: - но в таком случае прошу его потревожить свою память. Пусть припомнит он, как горько для молодого самолюбия чувствовать себя всегда последним, как бы обойденным; пусть припомнит он, как тяжело то безмолвное отречение от участия в товарищеских складчинах и пирушках, на которое обречен бедный школьник" ["Вестник Европы" 1910 г., No 3, стр. 146]. Здесь говорится, конечно, не только о школьной жизни в дворянском институте, но и о позднейших годах, проведенных в Царскосельском лицее.

   Описанию школьной жизни дворянского института посвящена часть "Второй параллели" из "Ташкентцев приготовительного класса" ("Господа ташкентцы", 1871 г.). В своем месте я остановлюсь на этом обстоятельстве и покажу сравнением с одним из мест "Недоконченных бесед", что Салтыков описывал здесь действительно быт и нравы Московского дворянского института. Здесь ограничусь лишь кстати указанием, что почти одновременно с Салтыковым в этой школе учились такие впоследствии выдающиеся деятели науки и общественной жизни, как Н. Милютин, Д. Милютин, П. Леонтьев и др.

   Учение и жизнь в Царскосельском лицее (1838-1844 гг.) дали Салтыкову впоследствии очень много материала для художественной обрисовки целого ряда "ташкентцев приготовительного класса", привилегированных молодых людей, будущих прокуроров, посланников, губернаторов и министров, которые были однокашниками Салтыкова в этом учебном заведении [Об однокурсниках Салтыкова по лицею, а также об лицеистах старших выпусков см. в "Памятной книжке Александровского лицея на 1855/56 г.", Спб, 1856 г.]. "Заведение было с тем и основано, чтоб быть рассадником министров" - вспоминал позднее Салтыков в девятом (по журнальному тексту - шестом) из знаменитых "Писем к тетеньке" (1882 г.), прибавляя иронически к этому, что "заведение, где я воспитывался,... принадлежало к числу чистокровнейших". Вообще же лицейская жизнь и лицейское учение в этом "Письме к тетеньке" обрисованы Салтыковым столь ярко и красочно, что цитатой из этого произведешь можно завершить рассказ о лицейских годах будущего сатирика:

   "...И наставники, и преподаватели были до того изумительные, что нынче таких уж на версту к учебным заведениям не подпускают. Один был взят из придворных певчих и определен воспитателем; другой, немец, не имел носа; третий, француз, имел медаль за взятие в 1814 году Парижа и тем не менее декламировал: "a tous les coeurs bien nes que la patrie est chere!"; четвертый, тоже француз, страдал какою-то такою болезнью, что ему было велено спать в виц-мундире, не раздеваясь. Профессором российской словесности был Петр Петрович Георгиевский, человек удивительно добрый, но в то же время удивительно бездарный. Как на грех кому-то из воспитанников посчастливилось узнать, что жена Георгиевского называет его ласкательными именами: Пепа, Пепочка, Пепон и т. д. Этого достаточно было, чтоб изданные Георгиевским "Руководства", пространное и краткое, получили своеобразую кличку: большое и малое Пепино свинство. Иначе не называли этих учебников даже солиднейшие из воспитанников, которые впоследствии сделались министрами, сенаторами и посланниками. Профессором всеобщей истории был пресловутый Кайданов, которого "Учебник" начинался словами: "Сие мое сочинение есть извлечение" и т.д. Натурально, эту фразу переложили на музыку с очень непристойным мотивом и в рекреационное время любили ее распевать (в том числе и будущие министры и даже, кажется, народного просвещения). Но еще более любили петь посвящение бывшему попечителю Казанского университета Мусину-Пушкину, предпосланное курсу политической экономии Горлова. Разумеется, начальство зорко следило за этими поступками и особенно отличавшихся певцов сажало в карцер... Вообще, тогдашняя педагогика была во всех смыслах мрачная: и в смысле физическом, и в смысле умственном" ["Письма к тетеньке", "Отеч. Записки" 1882 г., No 2, стр. 541-512. Цитата приводится по журнальному тексту в виду ее большей полноты по сравнению с текстом отдельных изданий].

   Не менее замечательно и еще одно резюмирующее место из последнего "Письма к тетеньке", которое тоже следует привести для окончательной характеристики лицея эпохи Салтыкова. "Для нас нанимали целую уйму Вральманов, Цыфиркиных, Кутейкиных (конечно, несколько усовершенствованных), а общее руководство, вместо Еремеевны, возлагали на холопа высшей школы. Вральманы пичкали нас коротенькими знаниями (был один год, например, когда я одновременно обучался одиннадцати "наукам" и в том числе "Пепину свинству"...), а холоп высшей школы внушал, что цель знания есть исполнение начальственных предначертаний. Сведения доходили до нас коротенькие, бессвязные, почти бессмысленные. Они не анализировались, а механически зазубривались, так что будущая их судьба вполне зависела от богатства или бедности памяти учащегося. Ни о каком фонде, могущем послужить отправным пунктом для будущего, и речи быть не могло. Повторяю: это было не знание, а составная часть привилегии, которая проводила в жизнь резкую черту; над чертой значились мы с вами, люди досужие, правящие; под чертой стояло одно только слово: мужик... Мужик! ведь это что-то до того позорное, что достаточно одного сравнения с ним, чтобы заставить правящего младенца сгореть со стыда" ["Письма к тетеньке", "Отеч. Записки" 1882 г., No5, стр. 242, - Цитата по журнальному тексту, отличающемуся от основного].

   Эти воспоминания говорят сами за себя: ясно, что ни средняя школа, ни лицей не могли посеять в душе Салтыкова никаких зерен, которые могли бы дать ростки по выходе его из-за школьных стен. А между тем всходы новых чувств и мыслей сказались в Салтыкове в ближайшее же время по окончании им лицея. Всходами этими были те идеи "утопического социализма", которые тогда, в начале сороковых годов, только что проникли в Россию и провозвестником которых был в то время Белинский. Недаром о сильном влиянии Белинского говорит сам Салтыков в своей автобиографической записке.

  

  

  

  

  

  

   Весною 1844 года Салтыков окончил лицей и осенью того же года поступил на службу. Ему нечем было бы вспомнить лицей в плане "литературных воспоминаний" (воспоминания эти рассеяны отдельными отрывками в целом ряде его позднейших произведений), если бы не характерная глава из этих школьных лет его жизни: та "страсть к стихотворному парению", которая обуяла его в лицее и результатом которой был целый ряд напечатанных тогда же его стихотворении. Этой главой мы и заключим знакомство с юношескими годами Салтыкова.

  

   "Первыми печатными произведениями" Салтыков впоследствии считал свои повести 1847 - 1848 гг.; но сам же он указал для будущих библиографов на еще более ранние и действительно первые печатные свои произведения - ряд стихотворений, помещенных им в петербургских журналах 1841-1845 гг. Стихотворения эти были уже после смерти Салтыкова разысканы и перечислены (с небольшими ошибками) в статье К. Арсеньева [К. Арсеньев, "Материалы для биографии M. Е. Салтыкова"; напечатано в т. IX "Сочинений" Салтыкова, вышедших после смерти автора в 1889-1890 гг. В дальнейших ссылках на эту статью она будет обозначаться словом "Материалы"]; здесь перечислю их не в порядке появления в печати, а в порядке написания, - как можно судить об этом по всюду проставленным самим автором датам. До нас дошло всего десять следующих стихотворений:

   1. Л и р а. - 1841 г.

   "Библиотека для Чтения" 1841 г., т. XLV, стр. 105.

   2. Р ы б а ч к е ("Из Гейне"). 1841 г.

   "Современник" 1844 г., т. XXXV, стр. 100.

   3. Д в е ж и з н и. 1842 г.

   "Библиотека для Чтения" 1842 г., т. L, стр. 10.

   4. И з Б а й р о н а ("Разбит мой талисман..."). 1842 г.

   "Современник" 1844 г., т. XXXV, стр. 105.

   5. И з Б а й р о н а ("Когда печаль моя..."). 1842 г.

   "Современник" 1845 г., т. XXXIX, стр. 306.

   6. В е ч е р. 1842 г.

   "Современник" 1845 г., т. XXXVII, стр. 377.

   7. З и м н я я э л е г и я. 1843 г.

   "Современник" 1845 г., т. XXXVII, стр. 119.

   8. М у з ы к а. - 1813 г.

   "Современник" 1845 г., т. XXXIX, стр. 212.

   9. Н а ш в е к. - 1844 г. (февраль).

   "Современник" 1844 г., т. XXXIV, стр. 231.

   10. В е с н а. 1844 г. (март).

   "Современник" 1844 г., т. XXXIV, стр. 341.

  

   Рассматривая эту таблицу и сравнивая даты написания этих стихотворений со временем их появления в печати, можно притти к следующим двум заключениям. Первое: время написания и появления в печати - очень разнятся между собой; если бы мы захотели построить эту таблицу по датам появления стихов в печати, то их пришлось бы расположить в совершенно ином порядке, а именно: 1, 3, 9, 10, 2, 4, 7, 6, 8 и 5. Второе: все эти стихотворения относятся к лицейским годам Салтыкова, при чем большинство падает еще на 1842 год, а последнее написано за несколько месяцев до окончания Салтыковым курса. Тот факт, что почти все эти стихотворения подписаны полной фамилией Салтыкова ("Салтыков" или "М. Салтыков"), показывает, что автор их в то время относился еще серьезно к своей стихотворной деятельности и, быть может, действительно считал себя, согласно лицейской традиции, одним из наследников Пушкина...

   Из автобиографии Салтыкова мы знаем, когда начал он писать первые стихи и как относилось к этим попыткам творчества лицейское начальство. Сохранилась еще и другая, более ранняя автобиографическая записка Салтыкова, написанная им еще в 1857 году; в ней мы находим несколько характерных строк, посвященных воспоминаниям об этом периоде стихотворства. "...Начал писать еще в лицее, где за страсть свою к стихотворству претерпевал многие гонения, так что должен был укрывать свои стихотворные детища в сапоге, дабы не подвергнуть их хищничеству господ воспитателей, не имевших большого сочувствия к словесным упражнениям" [По автографу, находящемуся в рукописном отделении Публичной Библиотеки. См. также "Отчет Имп. Публичной Библиотеки за 1871 г." (Спб. 1872 г., стр. 59) и "Русскую Старину. 1891 г., No 2, стр. 484. Автобиографическая записка эта несомненно написана до середины 1858 г., так как из произведений своих Салтыков упоминает в ней только о "Губернских очерках", а служебное положение свое определяет, как "чиновник особых поручений при министре внутренних дел", чем он был с 6 ноября 1857 по 6 марта 1858 г.]. Красочный рассказ об этом лицейском периоде стихотворчества и о начальственном гонении мы находим в девятом (по журнальному тексту - шестом) "Письме к тетеньке". Рассказывая "тетеньке" о том, что он, учась в "чистокровнейшем" привилегированном заведении, частенько сиживал в карцере, Салтыков иронически продолжает:

   "Многие будущие министры (заведение было с тем и основано, чтоб быть рассадником министров) сиживали в этом карцере; а так как обо мне как-то сразу сделалось зараньше известным, что я министром не буду, то, натурально, я попадал туда чаще других. И угадайте, за что? - за стихи! В отрочестве я имел неудержимую страсть к стихотворному парению, а школьное начальство находило эту страсть предосудительною. Сижу, бывало, в классе и ничего не вижу и не слышу, всё стихи сочиняю. Отвечаю невпопад, а когда, бывало, мне скажут: "станьте в угол носом!" - я, словно сонный, спрашиваю: "а? что?". Долгое время начальство ничего не понимало, а может быть даже думало, что я обдумываю какую-нибудь крамолу, но наконец-таки меня поймали. И с тех нор начали ловить неустанно. Тщетно я прятал стихи в рукав куртки, в голенище сапога - везде их находили. Пробовал я, в виде смягчающего обстоятельства, перелагать в стихи псалмы, но и этого начальство не одобрило. Поймают один раз - в угол носом! поймают в другой - без обеда! поймают в третий - в карцер! Вот, голубушка, с которых пор начался мой литературный мартиролог" ["Письма к тетеньке", "Сочинения" M. E. Салтыкова (1889-1890 гг.), т. VI, стр. 294, и "Отеч. Записки" 1882 г., No 2, стр. 510. - Цитаты из произведений Салтыкова всюду делаются ниже или по журнальному тексту (в случае характерных отличий его), или по тексту первого девятитомного собрания его сочинений 1889-1890 гг., единственного более или менее удовлетворительного по тексту].

   Так писал Салтыков уже через сорок лет после своего "стихотворного парения", относясь к юношеским попыткам своим стать наследником Пушкина сугубо иронически. Но можно указать, что это ироническое отношение к собственному поэтическому творчеству ясно сказалось у Салтыкова не только через сорок лет, но и через четыре года после появления в печати его стихов. В повести "Противоречия", появившейся в печати в конце 1847 года, есть характерные места, касающиеся "поэтического творчества" несомненно pro domo sua. Когда один из эпизодических персонажей повести, "престрашный сантиментал" Гуров, рекомендует своему отцу героя повести "как собрата своего по Аполлону", то герой, от имени которого ведется повествование, сообщает: "такая неожиданная рекомендация, признаюсь, несколько смутила меня, потому что, как вам известно, я довольно давно уже не предаюсь никакому разврату"... На возражение, что "поэзия - это, так сказать, ядро, центр нашей жизни, это, изволите видеть, душа; без поэзии мы - простые смертные; без нее у души нашей нет крыльев возлететь к своей первобытной отчизне...", автор иронически отвечает, "что не всем же летать на небо, что тут одни избранные, а мне, как простому смертному, ничего более не остается, как пресмыкаться по земле". В конце этой же повести некий литератор Петя Мараев, отличавшийся "ароматом светскости" (несомненный выпад против Ивана Панаева, редактора "Современника"), читает свое стихотворение, которое автор приблизительно передает следующим образом:

   "Там река шумит, ветер воет и небо облаками кроет; мы сидим с тобой оба; у тебя кудри так развеваются, и полная грудь твоя поднимается, и ланиты покрыты пурпуром стыдливости... А там река шумит, ветер воет и небо облаками кроет" ["Противоречия", "Отеч. Записки" 1847 г., т. LV, стр. 44 и 94].

   Это "стихотворение", независимо от творчества Ивана Панаева, является лучшей пародией на стихи самого Салтыкова. Стихи его, почти полностью перепечатанные в "Материалах" К. Арсеньева - произведении совершенно детские, показывающие в их авторе полное отсутствие всякого поэтического таланта. Все они написаны под явственным влиянием ряда поэтов тридцатых и сороковых годов, и если разбирать эти стихи в хронологическом порядке, то явно скажется влияние Бенедиктова, Майкова и Губера, не говоря о перепевах из Лермонтова. Первое же стихотворение "Лира" (1841 г.) повторяет собою напыщенный и приподнятый стиль, Бенедиктова:

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   На русском Парнасе есть лира;

   Струнами ей - солнца лучи,

   Их звукам внимает пол-мира:

   Пред ними сам гром замолчи!

  

   И в черную тучу главою

   Небрежно уперлась она;

   Могучий утес - под стопою,

   У ног его стонет волна...

  

   Впоследствии, в предсмертной своей автобиографии (написанной 28 апреля 1887 г.), Салтыков вспоминал: "было напечатано в Библ. для Чтения мое первое стихотворение "Лира", очень глупое" [Факсимиле этой автобиографической записки приложено к книге К. Арсеньева "Салтыков-Щедрин" (Спб. 1906 г., стр. 281-284)]. Но и последующие стихотворения были не выше первого. Стихотворение "Вечер" (1842 г.) было детским подражанием гремевшим тогда антологическим стихам Майкова; вот заключительные строки этого стихотворения, которое могло бы считаться недурной пародией на типичный антологический шестистопный ямб Майкова:

  

   Спит тихо озеро. К крутым его брегам

   Безмолвно прихожу, и там, склонясь к водам,

   Сажуся в тишине, от всех уединенный.

   Наяды резвые играют предо мной -

   И любо мне смотреть на круг их оживленный,

   Как, на поверхности лобзаемы луной,

   Наяды резвые нагие выплывают,

   И долго хохот их утесы повторяют.

  

  

   Переводы из Гейне и из Байрона