Иванов-Разумник Р. В. - М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество

ла решена: его ссылали в Вятку. Рапортом от 28 апреля 1848 г. петербургский комендант барон Зальц сообщал директору канцелярии военного министерства, генерал-адъютанту Анненкову, бывшему непосредственному начальнику Салтыкова, что последний "имеет быть сдан сего числа в 9 часов вечера штабс-капитану, Спб. жандармского дивизиона Рашкевичу для сопровождения в Вятку" ["Русский Библиофил" 1915 г., No 8, стр. 77, в указанной выше статье А. Александрова]. Этот жандармский капитан вез с собою также и секретное "отношение за No 777 от 28 апреля 1848 года I экспедиции III Отделения собственной его императорского величества канцелярии" к вятскому губернатору А. И. Середе, сообщающее, что высочайше предписано "...служащего в канцелярии военного министерства титулярного советника Салтыкова, который в противность существующих узаконений, без дозволения и ведома начальства, помещал в периодических изданиях литературные свои произведения, обнаруживающие его вредный образ мыслей и пагубное стремление к распространению идей, потрясших уже всю Западную Европу и ниспровергших власти и общественное спокойствие, - уволить из означенной канцелярии и отправить на службу тем же чином в Вятку"... На отношении этом (от графа Орлова) вятским губернатором Середою сделана пометка о получении бумаги и "препровожденного" при ней Салтыкова - 7 мая 1848 года [Бумаги Пушкинского дома, No 610-У-б, "Дело о назначении на жительство в Вятку титулярного советника Салтыкова". См. также В. Алексеев, "Салтыков в Вятке", "Исторический Вестник" 1907 г., 11, и В. Емельянов, "Ссылка Салтыкова в Вятку и его освобождение", "Русская Старина" 1909 г., No 10]. С этого дня началось вятское житие Салтыкова.

   В те патриархальные времена можно было и быть сосланным в глухой губернский город, и в то же время служить в нем, занимая ответственные места при особе самого губернатора. Так было десятилетием раньше в той же Вятке с сосланным туда Герценом, так случилось теперь и с Салтыковым. В Вятку он был сослан под "особый надзор" губернатора, и последний, через несколько дней после доставления Салтыкова жандармом, предписывал отношением за No 481 от 11 мая 1848 г. вятскому полицеймейстеру: "...предписываю вам иметь лично за титулярным советником Салтыковым непосредственный строгий надзор и доставлять мне ежемесячно об образе жизни и поведении его подробные и верные сведения" ["Дело о назначении на жительство в Вятку титулярного советника Салтыкова" см. выше)]. А на другой день после этого начато было в то же время официальное "дело об определении титулярного советника Салтыкова на службу" ["Дело вятского губернского правления за No 391 от 12 мая по 30 июня 1848 г.". Бумаги Пушкинского дома, No 612-V]; 3 июля он и был определен канцелярским чиновником Вятского губернского правления, о чем вскоре и было распубликовано в официальной части "Вятских Губернских Ведомостей: "Определен отправленный по высочайшему повелению в г. Вятку на службу, служивший в канцелярии военного министерства, титулярный советник Салтыков, в штат губернского правления по канцелярии присутствия канцелярских чиновников" ["Вятские Губернские Ведомости" 1848 г., No 29 (17 июля)].

   Таким образом Салтыков должен был снова начинать с первых ступеней лестницы прохождение своей чиновничьей карьеры. Впрочем, на этот раз по лестнице этой он стал итти быстрыми шагами. Прошло всего лишь два месяца со времени начала вятской службы Салтыкова, как губернатор уже представил его к должности своего старшего чиновника особых поручений; еще через два месяца представление это было утверждено министерством внутренних дел [Представление губернатора от 18 сентября 1848 г., утверждение министерства внутренних дел от 12 ноября 1848 г. за No 5939. См. указанное выше дело о Салтыкове в бумагах Пушкинского дома], и находившийся под особым надзором губернатора и полиции Салтыков занял одно из ближайших мест при особе этого самого губернатора.

   Начались годы служебных скитаний Салтыкова по глухим местам и городишкам Вятской губернии, - скитаний, которые впоследствии дали ему так много материала для литературных произведений и в первую очередь, конечно, для появившихся почти десятилетием позднее "Губернских очерков". Интересно следить по отделу "приехавших и выбывших", который велся в местных губернских ведомостях, как часто Салтыков уезжал в служебные командировки и какие места Вятской губернии объехал он. "Приехал из Котельнича чиновник Салтыков" (4 марта 1849 г.). "Выехал в г. Кай старш. чин. особ. пор. вят. гражд. губ. Салтыков" (13 декабря 1849 г.). "Приехал из Кая старш. чин. особ. пор. вят. гражд. губ. Салтыкова (17 декабря 1849 г.). "Приехал из Уржума старший чиновник особых поручений Салтыков" (14 июня 1850 г.) - вот что то-и-дело встречаем мы, перелистывая "Вятские Губернские Ведомости" за годы пребывания Салтыкова в этом глухом краю ["Вятские Губернские Ведомости" 1849 г., NoNo 11,51 и 52; 1850 г., No 25 и др.]. О том, что наблюдал в этих своих служебных странствиях молодой чиновник, какие впечатления западали в его душу - вся читающая Россия узнала из "Губернских очерков" десятилетней позднее. Сам же он неоднократно вспоминал впоследствии об этих годах своего странствия, вспоминал в целом ряде своих произведений.

   "...Я вынужден был оставить Петербург и удалиться в глубь провинции... Впрочем, поездка в отдаленный край оказалась в этом случае пользительною. Связи с прежней жизнью разом порвались; редко кто обо мне вспомнил, да я и сам не чувствовал потребности возвращаться к прошедшему. Новая жизнь со всех сторон обступила меня; сначала это было похоже на полное одиночество (тоже своего рода существование), "о впоследствии и люди нашлись... Целых восемь лет я вел скитальческую жизнь в глухом краю. И возлежал на лоне у начальника края, и был отметаем от оного; был и украшением общества, и заразою его; и удачи, и невзгоды - все испытал, что можно испытать на страже обязательной службы, среди не особенно брезгливых по служебной части коллег. Конца этому положению я не предвидел. Сначала делал некоторые попытки, чтобы высвободиться, но чем дальше шел вглубь, тем более и более обживался. Даже солонину и огурцы солил впрок и вообще зажил своим домом, хотя был совсем одинок. И теперь вспоминаю об этом времени с каким-то сомнением, действительно ли оно было" [Этюд "Счастливец" (1887 г.), вошедший в цикл "Мелочей жизни"]. Так вспоминал Салтыков о своей вятской жизни ровно через сорок лет после начала его ссылки; но вспоминал он об ней и во многих других более ранних своих произведениях. В своей первой автобиографической записке сам он, говоря о себе в третьем лице, указывает: "для характеристики взгляда писателя, можно указать на следующие очерки: "Скука", "Неумелые" (конец), "Озорники" и "Дорога" [Автобиографическая записка 1857-1858 гг., Рукописное отделение Публичной Библиотеки]. Все это - автобиографические места из "Губернских очерков"; места эти говорят нам не только о взгляде, но и о настроении будущего писателя, закинутого в гущу провинциальной жизни. Особенно характерным в этом отношения является двенадцатое "Письмо из провинции" (1870 г.), в котором на протяжении десятка страниц Салтыков подробно рассказывает о мыслях и чувствах человека, при помощи некоего "волшебства" перенесенного из Петербурга "в уездный город Ненасыть" и водворенного там на жительство.

   Не приходится удивляться, что "водворенный на жительство" и отданный под надзор полиции Салтыков так быстро занял одно из видных мест в вятской губернской иерархии и, к слову сказать, немедленно по назначении на службу исправлял (с 30 мая по 20 августа 1848 г.) должность правителя канцелярии губернатора, а 5 августа 1850 г. был уже назначен советником Вятского губернского правления ["Формулярный список о службе советника Вятского губернского правления коллежского ассесора Салтыкова" (1851 и 1854 гг.), Бумаги Пушкинского дома, NoNo 624-626-VII-б. См. также цитированный выше формулярный список Салтыкова рязанского вице-губернатора за 1859 г.]. Повторилась та же самая история, как и с сосланным в Вятку Герценом десятилетием ранее: губернская администрация очень высоко ценила этих петербургских и московских политических ссыльных, "социалистов" и "идеалистов". Их высокая честность и сравнительно большое образование (чаще - самообразование) делали их незаменимыми исполнителями таких начинаний, которых нельзя было поручить местным чиновникам - или взяточникам, или людям, лишенным почти всякого образования. Курьезно, что Салтыкову пришлось заниматься в Вятке буквально тем же самым, чем десятилетием раньше занимался в ней Герцен. Герцену пришлось в 1837 году организовывать в Вятке сельскохозяйственную выставку; Салтыков занялся организацией такой же выставки, имевшей место в Вятке с 15 августа по 1 сентября 1850 года. В официальном отделе местных ведомостей читаем: "распорядителем выставки и членом комиссии был назначен состоящий при вят. гражд. губерн. старш. чиновн. особ. поруч., ныне советник Вятского губерн. правд., титулярн. советн. Салтыков" ["Вятские Губернские Ведомости" 1851 г., No 4]. Ему пришлось по этому поводу написать и целую статью - "Вятская очередная выставка сельских произведений", напечатанную в тех же местных ведомостях ["Вятские Губернские Ведомости" 1861 г., No 4-7]. Статья эта анонимна, но в конце ее указано: "...Описание выставки было поручено комитетом распорядителю выставки, титулярному советнику Салтыкову". Это - интереснейшая статья для характеристики тогдашних взглядов Салтыкова на вопросы крупного и мелкого землевладения, первому из которых отдается преимущество перед вторым. Статья эта заслуживала бы изучения в отдельном монографическом очерке, посвященном историк развития взглядов Салтыкова на вопросы землевладения, начиная от этой официальной статьи и вплоть до "Убежища Монрепо" (1878-1879 гг.), в котором, четвертью века позднее, Салтыков подводит уже окончательные итоги поставленным самою жизнью вопросам. По каким же делам совершал Салтыков сперва в качестве чиновника особых поручений при губернаторе, а потом уже и советником Вятского губернского правления свои служебные странствования по уездам Вятской губернии? Мы узнаём об этом отчасти из данных цитированных выше формулярных списков Салтыкова (1851, 1854 и 1859 гг.), отчасти по сохранившимся копиям или черновикам рапортов его, напечатанных в извлечении в "Материалах" К. Арсеньева, отчасти же из подлинников архивных дел, хранящихся ныне среди бумаг Пушкинского дома и до сих пор еще не напечатанных. Из формулярных списков мы узнаём, что в начале 1850 г. Салтыкову было поручено составление инвентарей недвижимых имуществ и статистических описаний различных городов Вятской губернии, а также "составление соображений о мерах к лучшему устройству общественных и хозяйственных дел". Впрочем, от всей этой работы он был освобожден предписанием министерства внутренних дел от 11 декабря 1851 г. (за No 5515), при чем за ним была оставлена инвентаризация только по городу Вятке; а 20 мая 1852 г. новым предписанием министерства внутренних дел (за No 1465) ему вновь была поручена вся отнятая у него работа. Кроме того за эти годы Салтыков состоял членом и делопроизводителем целого ряда комитетов, а также неоднократно командировывался в уездные города для производства ревизий [Формулярный список 1859 г., см. выше].

   Эти ревизии составляют тоже еще совершенно неизученный материал и должны явиться предметом изучения в специальных работах. Нам известны два архивных дела, ныне хранящиеся среди бумаг Пушкинского дома: "Дело о последствиях ревизии Слободской градской думы, произведенной г. советником губернского правления, г. Салтыковым" и "Дело о последствиях ревизии Орловской градской думы, произведенной советником Салтыковым" [Бумаги Пушкинского дома, ММ 633-VIII-б и 634- VIII-б]. Первое из этих дел (за No 143) было начато 7 июля 1854 г. и закончено 17 марта 1855 г.; второе (за No 144) было начато 8 июня и закончено 23 декабря 1854 г. Изучение этих интереснейших дел могло бы дать ряд ценных страниц для характеристики бытового уклада глухой провинции начала пятидесятых годов и интересной для нас характеристики деятельности Салтыкова, как администратора. Но мы ограничиваемся здесь кратким знакомством с делом, еще более интересным и совсем другого рода, рисующим нам Салтыкова в совсем новой роли - в роли лица, ведущего сложное судебное следствие. Для нас это тем интереснее, что дело это теснейшим образом связано с комментарием к "Губернским очеркам" и освещает целый ряд страниц этого произведения.

  

   В очерке "Первый шаг" (одном из последних "Губернских очерков") Салтыков несомненно автобиографически говорит о себе, как о следователе, он говорит о том "вообще говоря очень тяжелом положении", в котором он всегда себя чувствовал в этой роли. Слегка иронически рассказывает он далее, как "следователь перестает на время быть человеком и принимает все свойства бесплотного существа: способность улетучиваться, проникать и проникаться и т. д. И сколько страха, сколько ожиданий борется в одно и то же время в его сердце! Поймаю или не поймаю? - спрашивает себя следователь каждую минуту своего существования, и видимо, истаевает на медленном огне отчаяния и надежды". Мы сейчас увидим, что все это Салтыков говорит о самом себе, и что способность "улетучиваться" и "проникать" была присуща именно ему во время производства следствия по делу о раскольниках.

   Есть и еще целый ряд автобиографических мест в "Губернских очерках", где речь идет о следствиях, ревизиях и служебных поездках. "Вы - лицо служащее и не заживаетесь в Крутогорске подолгу. Вас посылают по губернии обревизовать, изловить и вообще сделать полезное дело", - так рассказывает Салтыков в своем введении к этому циклу очерков. Введение это оканчивается картинкой допроса, производимого на почтовой станции становым приставом. А в одном из первых очерков ("Второй рассказ подьячего") описывается, как городничий Фейер арестовывает странника, находит в его котомке старообрядческие книги и письма, строчит рапорт в губернию и заваривает целую кашу. Тут же нарисована картина ночного обыска в старообрядческом доме, - картина, несомненно написанная с натуры. "Дело по рапорту сарапульского городничего о захваченном в доме сарапульского мещанина Смагина беглом раскольнике Ситникове и о проч." - объемистое дело в несколько сот листов; оно вскрывает перед нами неизвестное до сих пор лицо Салтыкова-следователя и рассказывает об его жизни и служебной деятельности в последний год пребывания его в вятской ссылке.

   Дело это начато было 13 октября 1854 года. Сарапульский городничий, штабс-капитан фон-Дрейер (а "Губернских очерках" Салтыкова - Фейер) секретным рапортом от 4 октября 1854 г. за No 73 донес вятскому губернатору, что мастеровой уральских заводов, крепостной человек Ананий Ситников, бежавший в 1850 г. и неизвестно где пребывавший, задержан им, градоначальником, 2 октября "при внезапном строгом обыске" в доме сарапульского мещанина Тимофея Смагина. Градоначальник просил губернатора распорядиться "о передаче сего дела к дальнейшему исследованию особому благонадежному чиновнику", в виду того, что Ананий Ситников (он же "лжеинок" Анатолий) оказался чрезвычайно важным лицом в расколе, имея обширные связи с крупными центрами России и даже с "Булгариею и Турцией".

   "Весьма секретным" отношением от 15 октября (No 642) Салтыкову было поручено вести это бедственное дело. Салтыков поехал в Сарапуль и тоже "весьма секретным" первым рапортом от 27 октября (No 1) начал это свое дознание, затянувшееся на целый год, занявшее семь объемистых томов судебного следствия и заставившее Салтыкова в течение 1855 г. исколесить около семи тысяч верст по целому ряду соседних губерний. Достаточно сказать, что одних рапортов Салтыкова, большею частью собственноручных, в этом деле - 350, при чем некоторые рапорты занимают собою десятки листов; напечатанные отдельно, они заняли бы собою целый том.

   Впрочем, Салтыков сперва хотел, повидимому, отстранить от себя ведение этого следствия и во всяком стучае сделал вид, что не придает этому делу большого значения. В первом же рапорте он сообщал губернатору, что - по его, Салтыкова, мнению - "дело сие, по ближайшем рассмотрении его, не имеет той важности, в какой представилось с первого взгляда". А потому, желая избавиться от него, Салтыков просил разрешения "на передачу этого дела для дальнейшего производства господину сарапульскому городничему", который ведь и заварил все это дело. В ответ на это ходатайство губернатор отношением от 4 ноября (No 738) разрешил передачу этого дела для дальнейшего производства сарапульскому городничему фон-Дрейеру.

   Однако с точки зрения высших петербургских властей, в то время усиленно преследовавших старообрядчество, дело это казалось чрезвычайно важным. Узнав из донесения вятского губернатора об аресте Ситникова и Смагина, министр внутренних дел генерал-адъютант Бибиков, "признавая дело сие содержащим особенную важность", спешно командировал в Вятку своего чиновника Свечина для получения им и доставления в Петербург всех захваченных при аресте бумаг. К этому предписанию своему от 27 октября (No 2309) министр прибавлял: "если вы признаете коллежского ассесора Салтыкова заслуживающим полного доверия в столь важном деле, то поручить ему продолжение исследования"... Салтыков оказался "заслуживающим полного доверия", и губернатор спешно послал ему 8 ноября предписание (No 755), отменяющее свое предыдущее разрешение передать ведение этого дела городничему фон-Дрейеру и предписывающее Салтыкову "оставить это дело в дальнейшем производстве непосредственно у себя".

   Тем временем Салтыков, в ожидании губернаторского ответа, продолжал в Сарапуле дознание, посылая в Вятку ряд рапортов, иногда по три в один день. Второй "весьма секретный" рапорт от 27 октября сопровождал посылку копий с бумаг, найденных при аресте у Ситникова. На двадцати четырех листах этого дела мы находим 24 интереснейших бытовых письма, переписку различных деятелей старообрядчества между собой; материал этот был частично использован Салтыковым в рассказе "Матушка Мавра Кузьмовна" из "Губернских очерков". На следующий день, 28 октября, Ситников дал дополнительные показания, впутавшие в это дело целый ряд лиц; Салтыков рапортует поэтому о необходимости произвести "на законном основании" ряд обысков у всех лиц, оговоренных Ситниковым. В дело замешаны купцы Колчины, живущие около Петербурга; Салтыков производит 18 ноября обыск у живущего в их сарапульском доме купца Татаринова. При обыске кроме рукописей с молитвами было найдено письмо какой-то инокини Таифы: значит, и ее тоже нужно разыскать.

   Дело разрасталось, как снежный ком. В рапорте от 18 ноября Салтыков сообщал, что через два дня, в канун праздника Введения, он предполагает сделать внезапные ночные обыски в ряде домов Сарапуля, а для успеха этого дела - собирается сделать вид, что 19 ноября он уезжает из Сарапуля - "и, возвратясь 20 числа вечером, внезапно накрыть незаконное сборище". Впоследствии, как мы видели, Салтыков иронически говорил о способности следователя "улетучиваться, проникать и проникаться"; как видим теперь, он и улетучивался, и проникал, совершая все это на деле. Рапортом от 22 ноября (No 21) Салтыков сообщал о результатах этих обысков, произведенных им в трех домах в ночь с 20 на 21 число. Весь этот материал впоследствии использован был Салтыковым в повести "Тихое пристанище", о которой еще будет речь ниже; но в эти минуты своей жизни Салтыков не думал, конечно, ни о каком литературном материале, а "добросовестно", как истый чиновник, вел доверенное ему начальством следствие.

   Дело выходило теперь далеко за пределы Сарапуля и шло уже о разыскании скрывавшихся в вятских и пермских лесах раскольников, об их тайных скитах и кельях. В громадном собственноручном рапорте от 22 ноября (No 20) Салтыков подробно развивал те меры, которые, по его мнению, необходимо было принять для разыскания этих скрывающихся раскольников. В конце ноября Салтыков отправился с этой целью в город Глазов и его окрестности; однако разыскать там указанные Ситниковым скиты ему не удалось (рапорт No 49 от 17 декабря); потерпев здесь неудачу, он отправился с той же целью в Пермскую губернию, в Пермь и Чердынский уезд (рапорт No 53 от 23 декабря). Тут его ждал "блестящий успех": в пяти верстах от деревни Верх-Луньи Салтыков открыл в лесу тайную раскольничью обитель "унтер-офицерской дочери Натальи Леонтьевой Мокеевой", она же "лжеинокиня" Тарсилла или Тарсида. В огромном рапорте от I января 1855 года (No 64) Салтыков привел даже тщательно нарисованный план этого раскольничьего скита. Однако к великому его огорчению сама Тарсилла еще годом ранее уехала из этого скита, и, будучи по другому делу случайно арестована в Перми, была тогда же "выпущена по нерадению" пермским приставом.

   12 января 1855 года Салтыков был уже в Перми (рапорт No 93) и сообщал оттуда о мерах, "какие я полагал бы полезным принять в видах истребления раскольнических скитов", прося довести об этих предлагаемых им мерах до сведения министерства внутренних дел. Одна из этих мер - нанять "двести лыжников", чтобы в зимнее время добраться до недоступных скитов. Рапортом от 27 января (No 116) Салтыков доносил, что едет в город Осу (Пермской губернии) "для дальнейшего следствия".

   В начале февраля Салтыков снова уже в Перми и шлет громадный на 21 листе рапорт (от 3 февраля за No 125) о пропаганде раскола Тарсиллою в Перми и о подговоре ею рекрутов бежать в скиты. Так как Тарсилла скрылась "и где находится - неизвестно", то Салтыков сделал в Перми обыски в домах поручителей Тарсиллы, мещанина Мальгина и купца Шалаевского. Первый оказался нераскаянным и "на допросе оказал совершенное упорство"; на вопрос Салтыкова, признает ли он государя Николая I, согласно царскому и церковному титулу, "благочестивейший" - Мальгин отвечал уклончиво, после чего Салтыков его арестовал и заключил в Пермский тюремный замок, считая, что он является расколоучителем, уличенным в "наставничестве". С этого времени Салтыков, как следователь, начинает широко пользоваться правом ареста обвиняемых или подозреваемых лиц. Тут же в Перми допрашивал он и доставленную к нему под стражей жену главного обвиняемого Ситникова.

   Но дело уже не ограничивалось Вяткой и Пермью, нити его протягивались и в Нижний-Новгород, и в Казань, и в Ярославль, и в Донскую область, и в Закавказье. Министр внутренних дел Бибиков предложил, однако, вятскому губернатору 28 января (No 167) "предписать советнику Вятского губернского правления Салтыкову, чтобы он сам не входил ни в какие сношения с начальством Земли Войска Донского и не ездил бы в эту область". В ответ же на ходатайство вятского губернатора о разрешении расширить круг следствия Салтыкова на соседние губернии, Казанскую, Нижегородскую и другие, - министр отвечал: "Поручить г. Салтыкову, чтобы он, в бытность его в Казани, находился в сношениях с состоящим при министерстве внутренних дел коллежским советником Мельниковым. Так как г. Мельникову совершенно известно состояние раскола в Нижегородской губернии и он может сделать г. Салтыкову указания, то сему последнему удобнее было бы сначала отправиться в Казань, а потом в Нижегородскую губернию". Этот Мельников, о котором говорится в предписании министра внутренних дел - известный гонитель раскола, впоследствии знаменитый автор романов "В лесах" и "На горах", Мельников-Печерский. Совместно с ним Салтыкову пришлось проделать ряд обысков в Казани у раскольников; ирония судьбы столкнула здесь двух русских писателей, впоследствии стоявших на враждебных флангах русской общественности: ретрограда Мельникова и социалистического народника Салтыкова. Впрочем, в это время Салтыков был равно далек и от былого своего утопического социализма, и от будущего социалистического народничества: перед нами здесь просто исполнительный чиновник, не за страх, а за совесть выполняющий предписания начальства в деле следствия над расколоучителями из народа. Прежде чем поехать в Казань и Нижний-Новгород, Салтыков однако немало поколесил еще по Пермской и Вятской губерниям, все в тех же поисках злокозненных учителей раскола. Рапортом от 9 февраля (No 141) из г. Осы он сообщал о том, что "сего же числа" отправляется через Ножевский завод в г. Сарапуль, а оттуда в Глазовский уезд, для производства следствия по делу купца Ионы Телицына, - об этом деле мы еще скажем попутно несколько ниже. В рапорте от 15 февраля (No 152) из Сарапуля Салтыков сообщил о "внезапном обыске", произведенном им при проезде через Ножевекий завод у раскольника Китаева. Этого старика семидесяти лет Салтыков после допроса арестовал: "я постановил заключить его, как распространителя раскола, под стражу в тюремный замок". На другой же день (рапорт No 176) Салтыков сообщал о допросе некоей старухи Новоселовой, "подозревавшейся" в расколе. Допрос обнаружил, что она действительно приняла монашеское пострижение, а потому, - заключает Салтыков, - "я постановил означенную лжеинокиню Павлину заключить под стражу"... Дополнительный рапорт от того же 16 февраля (No 177) говорил о необходимости "взять под стражу" отданную Салтыковым еще в ноябре месяце 1854 года под надзор полиции мещанку Смагину, сознавшуюся в том, что она инокиня. Характерно извинение Салтыкова в том, что он не арестовал эту старуху с самого начала следствия: "к сему долгом считаю присовокупить, что отдача мной Смагиной под надзор полиции вместо заключения ее под стражу произошла собственно от неопытности моей в подобного рода делах, а также и по уважению преклонных лет Смагиной, около 70 лет"...

   Как видим, теперь Салтыков считал себя уже опытным; это подтверждает и то перечисление арестованных, которое мы находим в третьем рапорте от того же 16 февраля (No 178). В Сарапуле таких арестованных по делу Ситникова было три, в Перми - восемь, в Чердыни - четыре, в Оханске - один.

   К марту 1855 года Салтыков вернулся в Вятку и рапортом от 1 марта (No 185) донес, что ему по делам следствия необходимо отправиться в Казань "и оттуда в Нижегородскую губернию, а может быть и далее, куда предстоять будет надобность". Тут же в Вятке Салтыков написал два рапорта (от 5 и 11 марта) по другому порученному ему делу - "Делу о раскольниках мещанине Галахтионе Ельчугине, тетке его Акулине Михайловой, Леонтие и Герасиме Ситниковых". Все они привлекались к следствию по тем же причинам "расколоучения"; проезжая через Глазовский уезд в феврале, Салтыков производил дознание о купце Ионе Телицыне, причастном к этому новому делу. В доме этого купца Салтыков произвел подробный обыск, а потом допрашивал отца и сына Ельчугиных. На 14 листах рапорта от 11 марта Салтыков подробно докладывал о результатах этого допроса, сообщая интереснейшие сведения о поморской секте и ее верованиях. Тут и жизнь в скитах, и паломничество в Соловки и Данилов, и изучение "греческой живописи" для письма старообрядческих образов, и старцы, и старицы, и вообще вся жизнь Поморья. Этот исключительно интересный рапорт Салтыкова подробно пересказан в секретном сообщении вятского губернатора министру внутренних дел от 22 апреля 1855 года.

   В конце этого рапорта Салтыков просил освободить его от дальнейшего ведения следствия по этому второму делу, в виду того, что все его время уходит на дознание по делу Ситникова и Смагина и на сопряженные с этим делом разъезды; Салтыков просил однакоже, чтобы старший чиновник особых поручений Заварзин, который вел второе дело, - "по окончании производимого им следствия со всею подробностию уведомил меня о результатах оного". Это дело "о мещанине Галахтионе Ельчугине" было закончено однако тогда, когда Салтыков был уже тверским вице-губернатором: начатое 24 марта 1854 г., оно было закончено 5 августа 1860 года [Бумаги Пушкинского дома, No 632-VIII-б; "дело" это состоит из 338 листов ("Дело о раскольниках мещанине Галахтионе Ельчугине, тетке его Акулине Михайловой, Леонтие и Герасиме Ситниковых")].

   Возвращаемся к делу Ситникова и Смагина. В середине марта 1855 года Салтыков отправился в Нижний-Новгород и Казань; дело все более и более разрасталось. Рапортом от 28 марта (No 249) из Нижнего-Новгорода Салтыков сообщал: "Производимое мною следствие о раскольнике Смагине представляет такие разветвления, которые касаются даже самых отдаленных частей России. В перехваченной у сего раскольника сектаторской переписке заключаются указания на лица, живущие в Москве, Туле, Киевской и Саратовской губернии и даже за Кавказом". В рапорте от 7 апреля (No 264) Салтыков дополнительно сообщал: "Окончив следствие по Нижегородской губернии, я... имею надобность отправиться, для некоторых розысканий, в Владимирскую губернию", предварительно впрочем "имея прибыть в город Вятку".

   В рапорте Салтыкова из Нижнего-Новгорода от 30 марта (No 250) мы находим интересные сведения о служебной переписке Салтыкова с П. И. Мельниковым (Печерским) и о совместном обыске, произведенном ими в Казани у "раскольника беглопоповской секты казанского 3-й гильдии купца Трофима Тихонова Щедрина, получившего будто бы рукоположение от лжеепископа". Такой именно отзыв о купце Щедрине дал Мельников, считавшийся знатоком поволжского раскола. "По получении сего отзыва, - рапортовал Салтыков, - я счел нужным произвести в доме Щедрина внезапный обыск, к которому пригласил и г. Мельникова... Но по обыску сему... ничего относящегося до раскола не найдено". Далее в рапорте подробно рассказывалось о допросе Щедрина, старика 74 лет, который "в Казани проживает с 1809 года и занимается картузным товаром"; рассказывалось и о религиозном споре, поднятом Мельниковым, чтобы поймать разговорившегося старика. Оба следователя в результате допроса и спора остались убеждены, что Щедрин - старообрядческий священник, или, по официальной терминологии, "раскольничий лжепоп".

   Из Нижнего-Новгорода Салтыков, продолжая следствие, совершил поездку по Владимирской и Ярославской губерниям, вернувшись в Вятскую губернию и в Сарапуль только в десятых числах мая 1855 года. Тут его ожидало радостное сообщение: "лжеинокиня Тарсида - рапортовал Салтыков 11 мая (No 292) - в настоящее время поймана и содержится в Пермском тюремном замке"; и Салтыков просил - это "главное обвиняемое лицо... выслать в г. Вятку в мое распоряжение". Но в другом рапорте от того же 11 мая (No 294) ему пришлось донести и о неприятном происшествии: "... Бежал при пересылке из г. Соликамска в Пермь арестант, называвший себя Мельхиседеком", которого Салтыков считал главным помощником и доверенным лицом Ситникова, его "клевретом".

   В отношении от 31 мая 1855 г. (No 565) пермский губернатор сообщал вятскому, что инокиня Тарсилла выслана им в Вятку "за крепким караулом". 30 июня вятский полициймейстер рапортовал губернатору, что Ситников 26 июня доставлен к нему под конвоем из Сарапульской тюрьмы и заключен "в Вятский тюремный замок под строжайший надзор"; Смагин же еще оставался в Сарапульской тюрьме.

   Повидимому Салтыков слишком перестарался в своих обысках и арестах; по крайней мере, по донесению пермским губернатором о действиях Салтыкова в Пермской губернии, министр внутренних дел Бибиков отношением вятскому губернатору еще от 30 апреля 1855 г. (No 592) предписывал внушить Салтыкову, "что вообще он должен действовать с величайшею осторожностью, на точном основании законов". В оправдательном рапорте от 30 июня (No 312) Салтыков докладывал губернатору, что все упомянутые в рапорте моем за No 178 лица заключены мною под стражу, как распространители раскола, подлежащие за сие наказанию"... Содержание рапорта No 178 читатель видел на предыдущих страницах.

   Следствие подходило к концу; в Вятку стали сгонять всех арестованных Салтыковым по этому делу. 4 июля в Вятку была препровождена и заключена в тюрьму старуха Прасковья Новоселова, она же инокиня Павлина (рапорт вятского полициймейстера от 9 июля и рапорт Салтыкова от 15 июля за No 334). 19 сентября был переведен в Вятскую тюрьму из Сарапуля и сам Смагин (рапорт вятского полициймейстера от 24 сентября за No 1339). 24 октября пермский губернатор отношением за No 1172 сообщил вятскому губернатору, что "сего числа" отсылаются "посредством внутренней стражи за крепким караулом" восемь арестантов Пермской тюрьмы, заключенные в ней по делу Ситникова и Смагина.

   Следствие могло считаться законченным и могло быть направлено в суд. Еще в июне месяце 1855 г. Салтыков, собираясь в двухмесячный отпуск, писал в канцелярию вятского губернатора (No 336): "Намереваясь воспользоваться дозволенным мне отпуском, имею честь препроводить в оную канцелярию для хранения... секретное дело о раскольниках Смагине и Ситникове в 6 томах, в коих писанных и прошнурованных за моею печатью листов: в 1-м - 237, во 2-м - 565, в 3-м - 284, в 4-м - 259, в 5-м - 269 и в 6-м - 224. Сверх того в особой переписке, следующей к 2-му тому - 278 листов". Как видим отсюда, следственное дело, веденное Салтыковым, в течение восьми месяцев выросло в семь томов, заключавших в себе свыше двух тысяч листов. Остается пожалеть, что эти семь томов единственного веденного Салтыковым следственного дела не дошли до нас и повидимому бесследно пропали. Вернувшись из отпуска, Салтыков отношением от 22 августа 1855 г. (No 337) просил канцелярию губернатора вернуть ему все это дело.

   В течение двух осенних месяцев дело это выросло еще на один том. "Отправляясь из г. Вятки по делам службы" в начале ноября месяца, Салтыков снова просил канцелярию взять на хранение это "секретное дело" - уже "в восьми томах" (отношение Салтыкова от 12 ноября за No 345). Приписка внизу этой бумаги показывает, что все восемь томов были "возвращены 28 ноября" Салтыкову, очевидно вернувшемуся из служебной поездки.

   Приближалась и другая "поездка" Салтыкова - окончательный отъезд его из Вятки в Петербург. 13 ноября 1855 года Салтыков был "высочайше помилован" - этим днем помечена бумага министра внутренних дел, разрешающая Салтыкову "жить и служить где он пожелает" и пришедшая в Вятку 23 ноября. Но именно этими двумя числами ноября месяца оказались отмечены и события, связанные с произведенным Салтыковым следствием. Как раз в тот день, когда в Вятке была получена весть об освобождении Салтыкова, вятский полициймейстер рапортом от 23 ноября 1855 г. (No 1775) донес губернатору о том, что заключенный в Вятском тюремном замке раскольник Ананий Ситников "13 сего ноября месяца волею божиею помер", - как раз в тот день, когда освобождение Салтыкова было подписано министром в Петербурге. Ситников не дождался ни освобождения, ни суда; "а его уж бог простил - помер", как заканчивает Л. Толстой один из своих народных рассказов о невинно-арестованном человеке.

   Уезжая из Вятки, Салтыков сдал губернатору законченное следственное дело; в последнем своем рапорте от 8 декабря 1855 г. за No 350 он сообщал: "Имею честь представить при сем вашему превосходительству оконченное мною производством следствие о раскольниках Ситникове, Смагине с прочими, в семи томах" (восьмым томом были приложения). Вскоре после этого он уехал в Москву и Петербург, но "дело" продолжало итти своим путем даже много времени спустя после его отъезда. Переписка между разными петербургскими, московскими и провинциальными властями деятельно продолжалась в течение всего 1856 года, когда Салтыков давно был в Петербурге и был уже автором "Губернских очерков". Только 18 декабря 1858 года дело это было передано вятским губернатором в сенат. Начались либеральные времена, гонение на раскол ослабело, заключенные в тюрьму были выпущены на свободу. Вятская консистория еще в 1859 году продолжала рассматривать отобранные Салтыковым при обыске у раскольников книги, для возвращения владельцам тех из них, которые будут признаны не заключающими в себе ничего противного учению православной церкви". Такие книги вятский губернатор 30 июля 1859 г. препроводил сарапульскому городничему для выдачи их прежним владельцам, и городничий доносил 17 сентября вятскому губернатору, что "книги, отобранные советником губернского правления Салтыковым" возвращены по принадлежности. Круг был завершен: сарапульский городничий начал все это дело в 1854 году, он же и закончил его ровно через пять лет. Впрочем переписка о возвращении книг продолжалась еще и в 1860-1863 гг.; один из прежних обвиняемых, купец Шелаевский, в 1863 году подавал даже прошение на высочайшее имя о возвращении ему отобранных Салтыковым книг.

   Все это однако уже мало касается темы "Салтыков-следователь" и приводится здесь лишь для окончания рассказа о судьбе производившегося им следствия и дознания. Но в бумагах этого дела имеется одно интереснейшее отношение Вятской казенной палаты от 23 января 1856 г. (No 402) о израсходованных Салтыковым прогонных суммах во время его поездок по этому делу в 1855 году; из отношения этого мы можем с комичной точностью до четверти версты узнать о числе верст, которые исколесил Салтыков во время этих своих поездок. С 11 декабря 1854 г. до марта 1855 г. Салтыков, как оказывается, проехал по губерниям Вятской, Пермской, Казанской и Нижегородской - в количестве 3.258 ¥ верст по обыкновенным почтам и 496 ¡ версты по почтам вольным". Вторая ведомость говорит о дальнейших разъездах Салтыкова "по губерниям Нижегородской, Владимирской, Ярославской, Казанской и Вятской в количестве 2.936 верст". На разъезды эти Салтыков получил от казны 400 рублей и проехал, как видно из этого подсчета, около 6.700 верст. Лирические места в "Губернских очерках", воспевающие русскую дорогу, писались Салтыковым под свежим впечатлением этих тысяч верст, которые проехал он по провинциальной России перед самым началом "Губернских очерков".

   В заключение - комический эпизод. Вятская казенная палата в указанном выше отношении исчислила, что Салтыков за все эти поездки перерасходовал на прогонные платежи около трех рублей. Делу этому не было дано тогда никакого хода; но вдруг в 1872 году, ровно через 16 лет, Вятское губернское казначейство раскопало в своих бумагах это дело и обратилось с отношением в Вятское губернское правление о недоимке по прогонным делам советника Салтыкова. Началась новая переписка, закончившаяся лишь 4 ноября 1877 года окончательной сдачей всего дела в архив. Это было почти через четверть века после начала дела, и Салтыков в это время был уже не только автором "Губернских очерков", но и автором "Истории одного города" и целого ряда других обессмертивших его имя произведений. Он и не подозревал, что касающаяся его переписка по делу раскольника Ситникова все еще продолжается в глубине провинциальных канцелярий ["Дело о захваченном в доме сарапульского мещанина Смагина беглом раскольнике Ситникове и о проч." - Бумаги Пушкинского дома, No 635-VIII-б. "Дело" на 429 листах; начато 13 октября 1854 г., кончено 4 ноября 1877 г.].

   Таково это дело о преследовании раскола, такова роль в нем Салтыкова, таков Салтыков-следователь, доселе бывший совершенно неизвестным в этой роли. Ряд мест из "Губернских очерков", где описываются обыски, аресты и следствия, производимые "надворным советником Щедриным", до сих пор считались художественным вымыслом Салтыкова, или описанием деяний других вятских чиновников. Теперь мы видим, что в этом случае надворный советник Щедрин был именно надворным советником Салтыковым, производившим все те действия, которые годом позднее описывал он в "Губернских очерках". Теперь это может считаться установленным фактом, и с точки зрения этого факта особенный интерес приобретают слова Салтыкова из его письма к Анненкову, написанного уже в начале 1859 года. Говоря о том, что Тургенев имеет какое-то предубеждение против его, Салтыкова, нравственных качеств, Салтыков прибавляет: "Известие это крайне меня удивило. Уж не думает ли он, что я в "Очерках" описываю собственные мои похождения?.. Прошу вас передать, что он напрасно так думает, что у меня еще довольно есть в душе стыдливости, чтобы не выставлять на позор свои собственные г.....и что он напрасно смешивает меня с Павлом Ивановичем Чичи-Мельниковым. Обзирая свое прошлое, я положа руку на сердце говорю, что на моей совести нет ни единой пакости..." ["Письма", т. I, No 6].

   С этим самым Чичиковым-Мельниковым Салтыков всего за четыре года до этого письма совершал совместные обыски у раскольников в Казани, арестовывал, допрашивал и вообще вел себя, как ревностному и желающему выслужиться чиновнику действовать надлежит. И это был тот самый Салтыков, который в те же годы вятской ссылки еще продолжал в тиши своего кабинета литературную работу, прерванную ею ссылкой после "Запутанного дела"!

   Прошло всего только полтора года после окончания Салтыковым следствия по делу о раскольниках и после отъезда его из Вятки, - и он в ряде рассказов, посвященных расколу и раскольникам в "Губернских очерках", высказал свое отношение и к этому течению народной религиозной мысли, и к себе самому, как следователю. О первом скажу еще, говоря о "Губернских очерках"; здесь же отмечу только, как сам Салтыков в очерках этих относился к своим следственным подвигам в Вятке. Правда, подвиги эти приписывает не себе и даже не надворному советнику Щедрину, но автобиографичность целого ряда подобных мест не возбуждает ни малейшего сомнения. Губернский чиновник Михаил Трофимыч Сертуков, обрисованый очень иронически, во многих чертах своих уж очень похож на Михаила Евграфыча Салтыкова, с который он недаром созвучен по имени, отчеству и фамилии. Еще более отрицательно обрисован в "Губернских очерках" следователь Филоверитов (очерк "Надорванные"), но и в нем несомненно есть автобиографические черты; недаром именно ему Салтыков поручил ведение следственного дела по расколу в очерке "Матушка Мавра Кузьмовна".

   В этом последнем очерке есть место, где Салтыков от имени Филоверитова иронически говорит о нем, как о следователе - и говорит в значительной мере о самом себе. "Я - следователь благонамеренный и добиваюсь только истины, не имея при этом никаких личных видов; следовательно, я не только имею право, но и обязанность изыскать все средства, чтобы достигнуть этой истины. Конечно, я не стану давать любезных затрещин - на это я неспособен, - но, и кроме затрещин, есть целый ряд полицейских хитростей, который может быть употреблен в дело. Мне скажут, может быть, что это нравственное вымогательство (другие, пожалуй, не откажутся употребить при этом и слово "подлость"), но в таком случае я позволяю себе спросить, какие же имеются средства к открытию истины?"

   Тон этого признания - иронический, но тем не менее оно вполне точно обрисовывает роль Салтыкова, как следователя по делу о расколе. Пусть не было "подлости", пусть Салтыков прав, что на совести его нет "ни единой пакости", - но все же роль его, как следователя по делу о расколе, не делает ему чести. Исполнительный чиновник, делающий карьеру (по его же выражению), взял здесь верх над человеком и заслонил собою писателя, которым Салтыков втайне продолжал оставаться и в вятской ссылке.

   Именно так смотрел и сам Салтыков на свое столь еще недавнее прошлое, когда в конце 1857 года писал очерк "Святочный рассказ", с подзаголовком "Из путевых заметок чиновника". Очерк этот, напечатанный в NoNo 1-2 журнала "Атеней" за 1858 год, вошел позднее в серию "Невинных рассказов", но, как еще увидим, сперва входил в другую серию - продолжения "Губернских очерков". Вполне автобиографическое начало этого рассказа подводит итоги взглядам самого Салтыкова на себя, как на следователя. В рождественскую ночь он едет по провинциальному тракту на следствие, брошенный в это дело "горьким насильством судьбы", и размышляет о своей роли во всем этом деле. "Зачем я еду? - беспрестанно повторял я сам себе, пожимаясь от проникавшего меня холода: - затем ли, чтоб бесполезно и произвольно впадать в жизнь и спокойствие себе подобных? затем ли, чтоб удовлетворить известной потребности времени или общества? затем ли, наконец, чтоб преследовать свои личные цели?".

   И автор описывает, как сталкивались в нем противоречивые ответы на все эти вопросы. Он думал, как, приехав в указанную ему местность, будет "по целым дням шататься, плутать в непроходимых лесах и искать...". Среди снегов, среди лесной чащи ищет он скрывающихся в скитах раскольников: "я хлопочу, я выбиваюсь из сил... и, наконец, мое усердие, то усердие, которое все превозмогает, увенчивается полным успехом, и я получаю возможность насладиться плодами моего трудолюбия... в виде трех-четырех баб полуглухих, полуслепых, полубезногих, из которых младшей не менее семидесяти лет!" - Но тут же этот иронический голос заглушается голосом усердного чиновника: "Господи! а ну как да они прослышали как-нибудь? - шепчет мне тот же враждебный голос, который, очевидно, считает обязанностью все мои мечты отравлять сомнениями: - что если Еванфия... Е-ван-фи-я!.. куда-нибудь скрылась? Но с другой стороны... зачем мне Еванфия? зачем мне все эти бабы? и кому они нужны, кому от того убыток, что они ушли куда-то в глушь, сложить там свои старые кости?

   А все-таки хорошо бы, кабы Еванфию на месте застать!.. Привели бы ее ко мне: "ага, голубушка, тебя-то мне и нужно!" - сказал бы я. - "Позвольте, ваше высокоблагородие! - шепнул бы мне в это время становой пристав... - позвольте-с; я дознал, что в такой-то местности еще столько-то безногих старух секретно проживают!" - О, боже! да это просто подарок! - восклицаю я (не потому, чтоб у меня было злое сердце, а просто потому, что я уж зарвался в порыве усердия), и снова спешу, и задыхаюсь, и открываю... Госпо-ди! что я открываю!.. Что ж, однакож, из этого, к какому резуль-тату ведут эти усилия? К тому ли, чтоб перевернуть вверх дном жизнь десятка полуистлевших старух?..".

  

  

   Нам известны уже три автобиографических записки Салтыкова, которые выше не один раз приходилось цитировать; есть и четвер-тая написанная в середине восьмидесятых годов для издателя "Рус-ской Старины" М. И. Семевского, из которой надо привести теперь несколько слов. Описывая свои юные годы, Салтыков говорит в ней: "...Служил и писал, писал и служил вплоть до 1848 г., когда был сослан на службу в Вятку за повесть "Запутанное дело". Прожил там почти 8 лет и служил, но не писал..." [Автобиографическая записка Салтыкова. "Знакомые". Альбом М.И. Семевского (Спб. 1888 г.), стр. 208.]. По-следнее не совсем верно, надо было бы сказать: "писал, но не печатал".

   Через месяц после смерти Салтыкова, в майском номере "Вестника Европы" за 1889 г., был напечатан рассказ его "Брусин". В примечании от редакции указывалось, что после смерти Салтыкова в столе его найдена была старая рукопись, собственноручно пере-писанная автором и заключенная в красивый переплет. Заглав-ная страница напечатана и гласит: "Брусин. - Рассказ. - М. Е.Салтыкова. - 1849 года". По журнальному тексту рассказ этот был перепечатан и в последующих собраниях сочинений Салтыкова.

   Это редакционное примечание не совсем соответствует действи-тельности; дело в том, что "Брусин" сохранился в трех редакциях: черновой, первой беловой (напечатанной в "Вестнике Европы") и второй беловой редакции со значительными изменениями и варианта-ми. Черновик 1849 г. на 27 полулистах заключает в себе целый ряд неизвестных вариантов, зачеркнутых и вставленных мест, и является первой редакцией рассказа. Первая беловая редакция переплетена в тисненый кожаный переплет, заключает в себе 79 полулистов, но не является автографом Салтыкова, однако рукой его сделаны много-численные поправки и вставки: очевидно, Салтыков переделывал этот рассказ, судя по почерку, уже в пятидесятых годах, вероятно с целью напечатать его тогда же. Окончательная обработка во второй беловой, сделанная очевидно с тою же самой целью, до сих пор не опубликована и предста