Колбасин Елисей Яковлевич - Иван Иванович Мартынов, переводчик "Греческих Классиков".

   Почтенное письмо Вашего Превосходительства съ двумя остальными книгами полезныхъ трудовъ вашихъ, я получилъ 6 Апрѣля, и покорно благодарю. Жаль, что наши читатели не имѣютъ еще вкуса въ древнихъ творен³яхъ; но когда нибудь и сей вкусъ родится, тогда будутъ искать и вашихъ трудовъ. Сего труда вашего не умѣютъ еще цѣнить современники наши: но достойно оцѣнитъ потомство; а всѣхъ Греческихъ классиковъ и перевесть не можно. Труды ваши выше всѣхъ похвалъ, а потому вамъ нѣтъ и нужды ссылаться на оныя. Съ классиками вашими вы, мнится, сами будете у насъ классикомъ. Геродота, сверхъ прекраснаго и точнаго перевода, украсили вы и хорошими примѣчан³ями. Я нетерпѣливѣе всего ожидалъ Геродота: ни одинъ древн³й Географъ не описалъ такъ глубоко къ сѣверу нашего Днѣпра. Пиндара вашего я съ удовольств³емъ читалъ и любовался точност³ю, выразительност³ю и вѣрност³ю вашего перевода. Вы одни между Русскими могли это сдѣлать надъ стихотворцомъ, коего Горац³й называетъ неподражаемымъ, по крайней мѣрѣ въ стихосложен³и и гармон³и. Но намъ драгоцѣненъ и буквальный смыслъ его, а къ гармон³и Греческой и оглухло уже ухо не только наше, но и всей Европы жалкихъ Грековъ. Вы доказали, что нынѣ по Гречески и читать уже не умѣютъ. Тоже, думаю, и по Римски, и Горац³й вѣрно надсѣлся бы съ досады, когда бы услышалъ произношен³е нынѣшнихъ словесниковъ Нѣмецкихъ, Аглицкихъ, Французскихъ и проч. Прощайте, а я всегда между искреннихъ вашихъ почитателей, остаюсь...." и проч.

   Къ этому же времени относится письмо, полученное Мартыновымъ отъ покойнаго Государя Цесаревича Константина Павловича, къ Которому нашъ переводчикъ, въ качествѣ правителя Канцеляр³и Совѣта о Военныхъ Училищахъ, еженедѣльно отправлялъ эстафету въ Варшаву по дѣламъ служебнымъ:

   Я имѣлъ удовольств³е получить 1-ю часть Пиндара, перевода Вашего Превосходительства, и обращаясь къ вамъ за с³е съ Моею благодарност³ю, прошу за тѣмъ принять увѣрен³е Моего къ вамъ расположен³я."

   На подлинномъ собственноручно Его Императорскимъ Высочествомъ написано: "Константинъ" {Подлинникъ письма этого нынѣ находится у надворнаго совѣтника Кон. Ив. Мартынова.}.

   Итакъ, Мартыновъ окончилъ свое издан³е. Но справедливость требуетъ замѣтить, что похваламъ митрополита Евген³я, какъ слишкомъ благосклоннымъ и щедрымъ, онъ не придавалъ большаго значен³я. Въ этомъ убѣждаетъ насъ письмо Мартынова къ одному изъ, его постоянныхъ подписчиковъ (черновой списокъ его сохранился въ бумагахъ покойнаго).

   Поблагодаривъ своего подписчика за его любезное вниман³е къ его трудамъ и посылая послѣдн³я книжки своего издан³я, Мартыновъ прибавляетъ:

   "Сими книгами я оканчиваю издан³е "Греческихъ Классиковъ"; продолжен³я онаго не будетъ, ибо едва покрываются издержки на печатан³е. Публика вовсе на читаетъ таковыхъ книгъ. Къ чему жь понапрасну тратить здоровье, время и деньги? Знающ³е чуж³е краи часто мнѣ говорятъ: если бы кто это сдѣлалъ въ чужихъ краяхъ, особливо въ Англ³и, озолотили бы его! Правда ли то, или нѣтъ (ибо чужихъ краевъ не знаю), это меня нимало не утѣшаетъ. Несмотря на снисходительные отзывы нѣкоторыхъ, въ домишкѣ моемъ лежатъ горы "Греческихъ Классиковъ", и пролежатъ, думаю, нѣсколько вѣковъ, въ доказательство безсмерт³я моихъ трудовъ.... Истор³я г. Карамзина ближе къ сердцу русскихъ; но издавш³й ее вторымъ тиснен³емъ окончательно раззорился отъ нея: такова у насъ охота читать что нибудь поважнѣе! Журналисты, альманахисты, романисты не могутъ пожаловаться на благосклонность публики. Итакъ, сойдемъ со сцены со своими классиками. На истор³ю Карамзина, на сей образцовый трудъ нашего писателя, написано уже одиннадцать критикъ; я же безопаснѣе отъ критики потому только, что, безъ сомнѣн³я, и они не читаютъ моихъ классиковъ. К³евск³й митрополитъ Евген³й утѣшаетъ меня, что я буду имѣть читателей въ потомствѣ; но мнѣ жить надобно въ настоящемъ. Итакъ, прощайте, почтенные классики!"

   Какимъ спокойств³емъ и вмѣстѣ тоскливымъ чувствомъ отзываются эти строки! Дѣйствительно, онъ скоро сошелъ съ литературнаго поприща, но вовсе не какъ человѣкъ ожесточенный, не какъ литературный мизантропъ, сурово и недовѣрчиво глядящ³й на новые авторитеты и славы. Напротивъ, и въ послѣдн³е годы своей жизни онъ оставался все тѣмъ же бодрымъ и трудолюбивымъ, тѣмъ же любящимъ и сочувствующимъ всему хорошему, такъ же былъ чуждъ праздности и апат³и, какъ и въ лучш³е, цвѣтущ³е свои годы, несмотря на то, что много испыталъ и много потрудился на своемъ вѣку. Онъ въ этомъ отношен³и рѣдкое исключен³е изъ кружка тѣхъ старыхъ писателей и ученыхъ, для которыхъ все новое казалось ересью и недостойнымъ никакого вниман³я, которые, воспитавшись на старомъ классицизмѣ, съ негодован³емъ смотрѣли на новый романтизмъ Жуковскаго, а на Пушкина, послѣ его "Руслана и Людмилы", глядѣли какъ на дерзкаго шалуна, не уважающаго искусства. Мартыновъ не походилъ на этихъ любителей роднаго слова, какъ они себя величали; его натура была слишкомъ богатая и жизненная, чтобъ могла остановиться на одной точкѣ замерзан³я. Въ доказательство, какъ онъ все живо чувствовалъ и какъ чуждъ былъ всякаго самолюб³я, приводимъ слѣдующее его стихотворен³е:

  

   О ЖУКОВСКОМЪ, БАТЮШКОВѢ и А. ПУШКИНѢ.

   (Послѣ чтен³я ихъ сочинен³й.)

  

   Жуковск³й, Батюшковъ и Пушкинъ предо мною!

   Я всѣмъ имъ не даю ни малаго покою:

   Послушавъ одного, клоню къ другому слухъ;

   Равно ихъ сладк³й гласъ мой восхищаетъ духъ.

   Различны лиры ихъ, но всѣ три друга Фива:

   Сверкаетъ ярко въ нихъ свѣтъ ген³я счастлива

   Не мните, чтобы я къ сухимъ педантамъ тѣмъ прилегъ,

   Кого безвкусья богъ къ злорѣч³ю обрекъ,

   Въ порывахъ смѣлыхъ кто зритъ дерзкое стремленье,

   Кому блескъ новый - мракъ, восторги - ослѣпленье.

   Ни лести, ни зависти языкъ не знаетъ мой:

   Съ душею младости плѣняюсь я красой.

  

   Недавно я смотрѣлъ свои забавы давни:

   Сличалъ съ ихъ пѣснями стихи мои сусальны.

   О, слабость юныхъ лѣтъ все отдавать въ печать!

   О, какъ желалъ бы я все пламени предать!

   Когда бы могъ собрать все въ безобразну кучу

   И на нее навесть зоиловъ грозну тучу!

  

   Приведенные стихи показываютъ слишкомъ ясно, какъ строго смотрѣлъ Мартыновъ на свои прежн³я стихотворныя упражнен³я и какъ цѣнилъ нашихъ лучшихъ поэтовъ. Онъ вообще не придавалъ никакого значен³я своимъ стихамъ: охотно говорилъ о стихахъ Жуковскаго и Пушкина, начинавшаго тогда только что прославляться, и не любилъ, когда рѣчь заводили о его собственной музѣ. Въ послѣднее время онъ ничего не печаталъ изъ своихъ стиховъ, никому ихъ не читалъ; но, по своей поэтической натурѣ, онъ не могъ не писать стиховъ. Въ оставшихся тетрадяхъ его мы нашли много оригинальныхъ его стихотворен³й, подражан³й и переводовъ изъ Петрарки, Ар³осто, Фосса, Гёте, Жанъ-Поля Рихтера, изъ Горац³я, Ѳеокрита, Вальтеръ-Скотта, даже изъ Байрона,- однимъ словомъ, изъ всего, что только поразило его силой или грац³ей, глубокой мыслью или типическимъ представлен³емъ какого либо дѣйствующаго лица. Вальтеръ-Скоттъ, напримѣръ, до того восхитилъ его своею Ревеккой, что онъ тутъ же написалъ:

  

   Таковъ поэта кадуцей!

   Какъ на яву, во снѣ я видѣлъ

   Ревекку Скоттову въ лицо.

   Хотя бъ жидовъ кто ненавидѣлъ,

   Жидовку эту усмотрѣвъ,

   Охотнобъ примирился съ ними,

   Природно чувство одолѣвъ.

   Ревекка прелестьми своими

   Сведетъ, хотя кого, съ ума!

   Вотъ быль иль вымысла издѣлье,

   Которымъ чудный Вальтеръ-Скоттъ

   Плѣняетъ витязей, народъ!

  

   Стихи эти, какъ и выше приведенные, написаны Мартыновымъ въ послѣдн³е годы его жизни. Сохранить такую живость впечатлѣн³й, такую воспр³имчивость проникаться всѣмъ поэтическимъ, при серьёзныхъ, часто сухихъ занят³яхъ по службѣ, не есть ли это лучшее доказательство, что за жизненная и артистическая это была натура, сколько теплоты и свѣжести заключалось въ груди этого шестидесятилѣтняго старца! Послѣ этого понятна и та несокрушимая энерг³я, которую онъ выказалъ, въ молодости, во время начертан³я Уставовъ, и которую потомъ доказалъ въ дѣлѣ издан³я "Греческихъ Классиковъ". Только человѣкъ съ такимъ пламеннымъ сердцемъ и съ такой любовью ко всему прекрасному могъ обладать этой стремительной жаждой ко всему высокому; только такой дѣятель, переводя извѣстную пьесу Анакреона {Пѣснь XXѴ.}, гдѣ послѣдн³й воспѣваетъ нѣгу, вино и бездѣлье, тутъ же, на поляхъ перевода, смѣло могъ написать слѣдующее возражен³е Анакреону:

  

   А по моему, такъ надо

   Намъ трудиться въ жизни сей.

   Трудъ - отъ бѣдности ограда,

   Трудъ - родникъ веселыхъ дней.

   Жаръ страстей трудъ умѣряетъ

   Апат³ю гонитъ со двора;

   Кто зорю съ трудомъ встрѣчаетъ,

   Сладко въ ночь спитъ до утра!

  

   Хотя покойный Мартыновъ и просилъ своихъ дѣтей сжечь всѣ его ненапечатанныя стихотворен³я, но, по счаст³ю, они не сожжены, и мы прибѣгаемъ къ этому источнику, на сколько можетъ быть онъ годнымъ въ дѣлѣ б³ограф³и. Такъ, напримѣръ, на уцѣлѣвшихъ листахъ черноваго перевода Анакреона читаемъ эти характеристическ³я слова, въ которыхъ высказался серьёзный взглядъ на жизнь нашего переводчика:

  

   Какое непостижно чувство

   Волнуетъ кровь и грудь тѣснитъ?

   Анакреонъ! твое искусство

   Меня отнюдь не веселитъ.

   Теперь лишь я мечталъ съ тобою,

   Внималъ уроку - презрить все,

   Безпечнымъ быть; но вдругъ тоскою

   Наполнись сердце съ тѣмъ мое.

  

   Знать, правила твои невѣрны,

   Чтобъ только въ свѣтѣ баловать!

  

   Прости, Анакреонъ игривый,

   Ты видѣлъ призракъ лишь кичливый!

  

   Изъ всего замѣтно, что легк³й, шутливый взглядъ Анакреона на жизнь, его веселье, жажда къ удовольств³ямъ, презрѣн³е къ труду и вѣчно смѣющееся лицо, румяное и безпечное, выглядывающее изъ-за плюща и виноградныхъ лозъ, приводило Мартынова въ недоумѣн³е, вслѣдств³е чего онъ и написалъ, на отдѣльномъ лоскуткѣ:

  

   СОМНѢН²Е О НРАВСТВЕННОСТИ AHAKPЕOHA.

  

   Анакреонъ! ты такъ ли жилъ -

   Въ сомнѣн³е меня приводишь -

   Когда и старикомъ ужь былъ,

   Какъ въ пѣсенкахъ намъ колобродишь?

   Ужель т³осское вино

   Въ тебѣ разсудокъ помрачало?

   Ужели старика оно

   Лѣтъ въ тридцать молодцомъ казало?

   Ты, мнится, только былъ шалунъ,

   Проказникъ, волокита смѣлый,

   Тянулъ вино и былъ плясунъ

   Лишь на бумагѣ, въ день веселый.

  

   Нашъ переводчикъ, вѣрный всегда и во всемъ своему взгляду, не хотѣлъ вѣрить безумной безпечности и легкомысл³ю греческаго пѣвца, принимая это за хитрую маску, за счастливый даръ двойственной жизни: разумной на дѣлѣ и шутливой, игривой на бумагѣ. Въ этомъ насъ еще болѣе убѣждаетъ то, что въ концѣ стихотворен³я написана карандашемъ его рукой слѣдующая замѣтка: "тѣмъ паче греки столь лукавы". Этотъ документъ, уцѣлѣвш³й отъ безпощадной руки времени, драгоцѣненъ тѣмъ, что въ немъ высказался весь глубок³й, простодушно-идеальный взглядъ Мартынова на значен³е жизни вообще. Приведемъ еще одно стихотворен³е, тоже нигдѣ ненапечатанное, изъ котораго видно, что Мартыновъ былъ чисто русская душа, гнушающаяся всякой двуличностью, благородно казнящ³й всякую недобросовѣстность и низость, на основан³и своей безкорыстной и страстной любви къ отечеству, которою отличался втечен³и цѣлой своей жизни. Въ этомъ произведен³и видна также его любовь къ Императору Александру I, котораго онъ иначе не называлъ, какъ Титомъ Милосердымъ. Стихотворен³е носитъ заглав³е.

  

   НА ПРАВИЛО ЭПИКТЕТА.

  

   Помилуй, мудрый Эпиктетъ!

   "Ни хули и ни хвали" ты учишь.

   Какъ можно такъ дурачить свѣтъ?

   Молчан³емъ ты насъ замучишь.

   Какъ можно въ точность, напримѣръ,

   Твое исполнить наставленье.

   Когда претонк³й лицемѣръ

   Снуетъ на святости ученья?

   Когда подъяч³й строитъ домъ

   Въ пятьсотъ иль тысячъ въ двѣсти,

   А служитъ онъ секретаремъ

   Въ Правленьи строгой правды, чести?

   Когда за низк³й подлеца поклонъ

   И умъ ему и честь дастся?

   Когда кто, внемля клеветѣ,

   Безъ справокъ вѣрность, честность давить

   И, засѣдая на судѣ,

   Невинныхъ жметъ, виновныхъ рядитъ?

   Но пусть худаго говорить,

   По твоему, о грекъ! не должно;

   Зачѣмъ, скажи, намъ не хвалить

   Достойно что хвалы неложно?

   Зачѣмъ мнѣ не сказать: нашъ Царь

   И твердъ, и кротокъ, и чудесенъ,

   Когда вельможа и косарь

   Со мною въ томъ не разногласенъ?

   Не льсти Царю въ глаза, или

   Молчи, когда онъ бичъ народа.

   О! такъ; тогда ты не хвали;

   Глагола жди - съ Небесна Свода!

   Зачѣмъ къ начальнику-отцу

   Скрывать въ душѣ нѣмое чувство?

   Ужель ироевъ образцу

   Хвала - порокъ и льсти искусство?

   Зачѣмъ лишать хвалы талантъ

   Семеновыхъ, Жуковскихъ, Довыхъ? (*)

   Хвала для нихъ есть адамантъ,

   А паче для талантовъ новыхъ.

   Артисту юному скажи

   Два слова лестныхъ - выспрь онъ рѣетъ,

   Хвалой разумною, безъ лжи,

   И старца ген³й молодѣетъ.

   Хвалой разумною, я рекъ;

   Другая похвала отрава.

   Самолюбивъ всякъ человѣкъ,

   Нерѣдко ядъ - обширна слава.

   Взгляни на дутиковъ-пѣвцовъ,

   Сихъ ген³евъ вошанокрылыхъ,

   За щедру дачу имъ вѣнцовъ,

   Они ткутъ тьмы стиховъ постылыхъ.

   Итакъ, въ своемъ ты Ручникѣ (**),

   О, грекъ! какъ хочешь, прихотничай;

   "Что въ сердцѣ, то на языкѣ",

   У насъ въ Руси такой обычай!

   (*) Довъ извѣстный даровитый живописецъ.

   (**) Enckiridion, по русски ручникъ, ручная книга.

  

   Переходимъ къ послѣднимъ годамъ жизни Мартынова.

   До самой своей смерти онъ несъ службу и былъ членомъ главнаго Правлен³я Училищъ и правителемъ Канцеляр³и Совѣта о Военныхъ Училищахъ. Но, кромѣ этихъ двухъ постоянныхъ должностей, нерѣдко назначали его членомъ въ различныхъ комитетахъ: такъ, въ 1825 году, октября 2, онъ назначенъ былъ членомъ временнаго комитета, учрежденнаго при Министерствѣ Народнаго Просвѣщен³я для составлен³я проэкта устава учебныхъ заведен³й.

   Привыкши къ дѣятельности самой обширной и разнообразной, онъ, по старой привычкѣ, вставалъ въ шесть часовъ утра, дѣлалъ большую прогулку, отправлялся на службу и приходилъ обыкновенно къ обѣду домой, въ кругъ нѣжно любимаго имъ семейства. Никто не зналъ, куда онъ обыкновенно ходилъ по утрамъ, но видѣли, что почти ежедневно, въ пять часовъ утра, когда всѣ въ семействѣ еще спали, къ нему являлся близк³й его пр³ятель, академикъ З - въ, и они вмѣстѣ уходили со двора. Это сдѣлалось наконецъ до того обыкновеннымъ, что перестали интересоваться этими ранними посѣщен³ями академика, таинственными ихъ прогулками вдвоемъ и не занималась, какъ вещью, переставшей быть давно любопытной. Но жена замѣчала, что деньги (онъ никогда ихъ не держалъ въ кошелькѣ, а обыкновенно лежали онѣ у него кучками на письменномъ столѣ и подъ столомъ), весьма часто уменьшаются. Зная его разсѣянность, она одинъ разъ замѣтила ему, не воруютъ ли у него денегъ; но онъ отвѣчалъ, чтобъ она не безпокоилась, что это ей такъ кажется.

   Жена, перенесшая съ нимъ бѣдную, учительскую его жизнь въ одной комнаткѣ съ деревянною перегородкою, видѣвшая потомъ, какъ постоянно увеличивалось ихъ довольство и даже изобил³е, давно привыкла вѣрить во всемъ мужу и питала къ нему довѣр³е и уважен³е самое безпредѣльное. Тѣмъ и кончилось ихъ объяснен³е, и по прежнему начались утренн³я прогулки мужа, по прежнему посѣщающ³й академикъ осторожно стучался въ пять часовъ утра въ его дверь; они о чемъ-то толковали между собою и торопливо спускались съ лѣстницы. Таинственныя эти прогулки продолжались до самой смерти Мартынова. Только послѣ его кончины узнали, что они съ академикомъ З - въ ходили по отдаленнымъ глухимъ переулкамъ, отыскивали бѣдныхъ и приносили имъ пособ³е и утѣшен³е. Оказалось, что много было и такихъ семействъ (большею част³ю изъ простаго класса), которыя получали постоянную маленькую пенс³ю. Если обстоятельства ихъ улучшались, они указывали на другихъ бѣдняковъ, и, по надлежащемъ изслѣдован³и друзьями-филантропами ихъ положен³я, новые поступали на мѣсто выбывшихъ.

   По всей вѣроятности, то, что Мартыновъ скрывалъ отъ всѣхъ и что узнали только послѣ его смерти, выразилось въ его пьесѣ: "Ожидан³е Неизвѣстнаго", гдѣ прекрасно и тепло представлено поджидан³е неизвѣстнаго благодѣтеля и его замѣшательство, когда голодныя, оборванныя дѣти и несчастная вдова, цалуя платье и руки своего-благодѣтеля, просятъ, чтобъ онъ сказалъ, наконецъ, имъ свое имя, а неизвѣстный

  

   Ни слова имъ въ отвѣтъ, скрѣпился,

   Оставилъ плачущихъ въ избѣ,

   Захлопнулъ дверь и съ глазъ сокрылся.

  

   Этотъ неизвѣстный, смѣло можно сказать, нашъ благородный, чувствительный и симпатическ³й переводчикъ "Греческихъ Классиковъ", это онъ, съ его безконечною добротою и скромностью. Въ подтвержден³е того, какъ онъ много и усердно покровительствовалъ бѣднымъ, скрытно отъ всѣхъ, даже отъ собственнаго своего семейства,- скажемъ, что одинъ изъ сыновей его, въ день похоронъ отца, замѣтилъ, въ числѣ прочихъ присутствовавшихъ лицъ, множество бабъ, дѣтей, стариковъ, которые толпились въ передней. Полагая, что это зѣваки, охотники до всякихъ церемон³й, печальныхъ и веселыхъ, онъ спросилъ, что имъ надо.

   - Пришли покойничку генералу честь отдать, отвѣчалъ одинъ больной и худой старикъ: ужь четыре года дѣткамъ моимъ помогаютъ.

   Тутъ наслѣдникъ услышалъ множество подобныхъ признан³й отъ этихъ честныхъ бѣдняковъ, которые различными способами узнавали имя своего неизвѣстнаго покровителя, знали его домъ, чинъ и фамил³ю, хотя и показывали ему видъ, что они ничего о немъ не знаютъ. Тутъ только узнали настоящую причину таинственныхъ прогулокъ на Петербургскую сторону и въ друг³я мѣста, и отчего Иванъ Ивановичъ часто возвращался безъ часовъ, безъ колецъ и запрещалъ считать деньги, лежавш³я на столѣ и подъ столомъ. Будучи поэтъ по душѣ, Иванъ Ивановичъ, кромѣ чувства радости, которое обыкновенно испытываетъ человѣкъ, сдѣлавъ добро, находилъ еще въ этомъ что-то увлекательное и поэтическое, что ясно видно изъ слѣдующаго его стихотворен³я, нигдѣ ненапечатаннаго. Заглав³е его: "Отдыхъ на Взморьи".

  

   И впрямь большой чудакъ я сталъ:

   Отъ свѣта вовсе я отсталъ;

   Въ большихъ бесѣдахъ не бываю,

   Вельможъ двора не знаю,

   Меня зовутъ на шумный столъ -

   Я кланяюсь, и шуму волнъ

   Иду внимать на сине взморье:

   Тутъ сердцу моему просторъ.

   Пр³ятнѣй мнѣ наединѣ,

   На полусгнившемъ здѣсь бревнѣ

   Сидѣть на берегу зеленомъ

   И, въ разстояньи отдаленномъ,

   Смотрѣть на домикъ, гдѣ живетъ

   Старикъ во сто-семнадцать лѣтъ,

   Кому я нѣкогда отраду

   Принесъ, и за добро въ награду

   Слёзъ теплыхъ, сладкихъ пролилъ токъ,

   И принялъ отъ него, какъ жить, урокъ.

  

   Благотворительность Мартынова была необыкновенная, если взять во вниман³е его ограниченное состоян³е и то обстоятельство, что онъ отъ всѣхъ скрывалъ свои подвиги по этой части. Впрочемъ, онъ не скрывалъ тѣхъ дѣлъ, гдѣ онъ былъ только исполнителемъ и оруд³емъ благотворительности другихъ. Такъ, напримѣръ, услышавъ, что въ Пулковомъ погорѣли крестьяне, онъ на трет³й день послѣ пожара, имѣя въ своихъ рукахъ значительную сумму, предоставленную въ его распоряжен³е, отправился въ Пулково инкогнито, отъискалъ домъ выборнаго и попросилъ его собрать всѣхъ крестьянъ, у которыхъ сгорѣли домы. Здѣсь онъ роздалъ девятнадцати главамъ семействъ, совсѣмъ погорѣвшихъ, по двѣсти рублей, а тѣмъ, которые потерпѣли меньше вреда, по сту рублей, съ запискою ихъ именъ въ шнуровой книгѣ и съ роспискою трехъ грамотныхъ крестьянъ. Обрадованные крестьяне пристали къ нему, чтобъ онъ объявилъ имъ свое имя; но онъ отвѣчалъ, что имъ благодарить его нечего, что онъ только исполнилъ добрую волю другихъ. "Когда бы свои деньги достались въ друг³я руки, возразили крестьяне, то, можетъ быть, мы не увидѣли бы ихъ никогда." Мартыновъ благодарилъ ихъ, но все-таки не сказалъ имъ своего имени, но назвалъ тѣхъ, деньгами которыхъ онъ распорядился. Недаромъ, въ одномъ изъ своихъ ненапечатанныхъ стихотворен³й, онъ съ такимъ жаромъ говоритъ:

  

   О! какъ бы я имѣть желалъ

   Сокровища несмѣтны Креза!

   Благотворить я всѣмъ бы сталъ.

   Вотъ жадности забавна греза!

  

   Несмотря на то, что Мартыновъ скрывалъ отъ всѣхъ свои добрыя дѣла, никому о нихъ не говорилъ, хотя ближайш³е къ нему люди и догадывались объ этомъ, несмотря на досадную для насъ завѣсу, наброшенную на всѣ прекрасные подвиги покойнаго, какъ будто въ обличен³е излишней его скромности, Богъ вѣсть какъ уцѣлѣлъ пожелтѣвш³й, исписанный листъ его рукою, очевидно оторванный и обреченный на уничтожен³е. Слова эти замѣчательны и по изложен³ю и по мысли, руководившей ихъ. Вотъ они:

   "Доканчиваю III Пиѳ³йскую оду Пиндара; одѣваюсь, какъ можно проще; отправляюсь въ походъ. Разсчитываю: несчаст³я и бѣдств³я должно искать не въ каменныхъ домахъ (хотя и въ нихъ нерѣдко они гнѣздятся), но въ деревянныхъ, ветхихъ, полуобрушившихся хижинахъ. Пускаюсь на Петербургскую; уставши, беру Иванушку и пр³ѣзжаю. Недолго я искалъ желаемаго. На воротахъ у одной самой ветхой хижины читаю надпись: домъ коллежской совѣтницы К*** и тутъ же прибитъ билетъ, что этотъ домъ продается. Когда коллежская совѣтница живетъ въ такомъ домѣ, это знакъ хорош³й.... для меня есть же и предлогъ войти къ ней. Вхожу: три рыж³я, небольш³я собаки никакъ не пускаютъ меня въ покой. Добрыя животныя! они равно охраняютъ и богача и бѣднаго. Выходитъ старуха - воплощенная древность, унимаетъ собакъ и впускаетъ меня. Входя въ покой, я порядочно стукнулся головою о потолокъ, хотя я и невысокъ ростомъ - первый доводъ богатства хозяйки.

   "- Что вамъ надобно? спрашиваетъ меня аршинная старушка.

   "- У васъ прибитъ билетъ, что вы продаете свой домъ.

   "- Да, продаю. Хотя вѣкъ не таскалась по квартирамъ, да нечего дѣлать: нужда велитъ.

   "Я завожу разговоръ, точно желаю купить ея домъ; вижу - бѣдность бѣднѣющая!

   "- Чѣмъ же вы содержите себя?

   " - Я сама не понимаю, какъ меня питаетъ Богъ. У меня есть небольшой садъ, а въ немъ яблони: онѣ приносили мнѣ въ годъ что нибудь на пропитан³е; а послѣ воды, какъ заборы всѣ повалило, не получила я ни одного яблока: все добрые люди обобрали; случалось, что и сама слышала, какъ ночью приходили за ними, но боялась выходить.

   "- А собаки ваши?

   "- И собаку одну убили.

   "- Были ли у васъ дѣти?

   "- Сынъ, но убитъ на войнѣ еще при матушкѣ Елисаветѣ Петровнѣ.

   "Сбрасываю маску и дѣлаю надлежащ³й приступъ:

   "- Сударыня! видя ваше бѣдное состоян³е, въ надеждѣ, что вы не откажетесь, вручаю вамъ сто рублей; покорно прошу ихъ принять.

   "Старуха встаетъ съ мѣста и крестится. "Господи Боже! Ты послалъ мнѣ этого господина!" Вынимая деньги и книгу, я спрашиваю, умѣетъ ли она писать {Изъ всего видно, что въ дѣлѣ этомъ Мартыновъ распоряжался какими-то чужими деньгами, ассигноваными на добрыя дѣла.}. "Умѣла кое-какъ, но не пишу со смерти своего мужа. Онъ завѣщалъ въ духовной, чтобы я бросила писать. Вдовамъ, сказывалъ онъ, ремесло это не годится." Каково наставлен³е? и каково исполнен³е?

   "- Какже намъ теперь сдѣлать? спрашиваю: - вѣдь надобно росписаться; я съ собою имѣю чернильницу и перо.

   "Послѣ множества хлопотъ, росписался маляровъ мальчишка; старушку просилъ, чтобъ не благодарила, ибо дѣлаю добро не я. При разставаньи старуха опять возобновляетъ свою просьбу, чтобъ я сказалъ, кто я; но я опять повторилъ ей имя той особы, которую она можетъ помянуть въ своихъ старческихъ молитвахъ. Нанимаю Иванушку и лечу въ другое мѣсто, къ знакомому. Это семидесяти-пятилѣтн³й старикъ, бывш³й нѣкогда въ бѣдномъ зван³и учителя, не получающ³й нѣсколько десятковъ лѣтъ ни жалованье, ни пенс³она и не имѣющ³й никакого вѣрнаго средства къ пропитан³ю. Нужды его простирается до того, что онъ во всю зиму отказываетъ старому своему остову и холодной крови въ согрѣн³и топкою печки.

   "Я узналъ его вотъ по какому случаю. Не болѣе полугода, онъ, не означивъ своего имени, объявилъ въ вѣдомостяхъ, что въ такомъ-то мѣстѣ города и проч. продаются небольш³я собран³я минераловъ, раковинъ, монетъ и книгъ. Я тогда отправился въ указанное мѣсто, не найду ли чего купить для себя. И чтожь нашелъ? Собран³я с³и самыя скудныя, а книги ветх³я, разрозненныя. Пересмотрѣвъ все, я нашелъ годными для себя только отрывокъ Двинскаго Лѣтописца, Нарушевичеву Таврин³юи переведенную на эллинск³й языкъ арх³епископомъ Евген³емъ-Булгаромъ оду Петрова - князю Потемкину. Заплативъ, что слѣдовало, я уѣхалъ; но горестная фигура старика долго не выходила у меня изъ головы. Черезъ нѣсколько времени является ко мнѣ старикъ съ ношею книгъ (недоумѣваю, какъ онъ провѣдалъ обо мнѣ), въ числѣ коихъ было нѣсколько такихъ, кой считалъ онъ нужными для меня. Я спрашиваю, что онѣ стоятъ. Ничего - отвѣчаетъ онъ - прощу принять ихъ, такъ какъ вамъ нужныя, даромъ. Замѣтивъ ему, что въ его состоян³и дѣлать подарки не кстати, я уговорилъ его принять сумму, которую считалъ, по крайней мѣрѣ, втрое противъ настоящей цѣны книгъ. Итакъ, вхожу къ нему. Покой его холодный, почти безъ оконъ. Ко мнѣ идетъ навстрѣчу, въ запачканномъ тулупѣ, въ валенцахъ, подпираясь палкою, едва движущ³йся, но живой остовъ.

   "- Здоровы ли вы? спрашиваю его.

   "- Чего, батюшка! отвѣчаетъ: - меня переѣхали лошади. Шелъ я по Гороховому переулку и попалъ между каретъ; я же глухъ: не слышу, хоть, можетъ быть, и кричали.... переѣхали по рукавъ и ногамъ. Вотъ съ тѣхъ поръ не могу еще оправиться.

   "Изъявивъ старику сердечное сожалѣн³е о новомъ его несчаст³и, спрашиваю, сбылъ ли онъ сколько нибудь своихъ вещей.

   "- Нѣтъ. Кому купить? Въ училища минералы присылаютъ изъ Сибири; а изъ частныхъ людей много ли у насъ охотниковъ до нихъ? Такая бѣда! вѣрите ли, вотъ всего только у меня денегъ, указывая на два гривенника, лежавш³е на столѣ.

   "Пожалѣвъ и объ этомъ, говорю: я пр³ѣхалъ къ вамъ по нужному дѣлу. Я сдѣланъ ревизоромъ по счетнымъ дѣламъ всѣхъ приходскихъ училищъ. Разсматривая счетныя книги, нашелъ я въ нихъ нѣкоторыя упущен³я; одно изъ нихъ исправить зависитъ отъ васъ. Вы, служа учителемъ, не росписались какъ-то въ получен³и жалованья, и вынимаю книгу изъ-за пазухи. Старикъ надѣваетъ очки, читаетъ: выдано коллежскому совѣтнику.... триста рублей. Смотритъ опять въ книгу. "Не помню, право."

   "Подумавъ нѣсколько и посмотрѣвъ на меня пристально, плачетъ и поднимается меня цаловать. - Отъ васъ принимаю - говоритъ глухо и скороговоркой - и садится росписываться; но прочитавъ опять свое имя: да это не мнѣ, говоритъ. Я надворный совѣтникъ, а тутъ сказано коллежск³й.... Но я убѣдилъ его, что это ошибка. Старикъ росписывается и, крестясь, со слезами принимаетъ деньги.

   "- Да благословитъ васъ Богъ во всѣхъ вашихъ предпр³ят³яхъ! Вы не можете имѣть худыхъ, сказалъ мнѣ при уходѣ сей несчастный страдалецъ.

   "Отъ него пошелъ я въ другое мѣсто.

   "Я имѣлъ въ виду одну добрую, пожилую дѣвицу, которая работала до изнеможен³я силъ. Прихожу къ ней, безъ дальнихъ предварен³й, вынимаю книгу и прошу росписаться въ получен³и пятисотъ рублей. Какъ смутила эту почтенную дѣвицу такая радость. Скромность дѣвичья не позволила ей выйти изъ предѣловъ; но я замѣтилъ, что она насилу могла росписаться дрожащею рукою; два слова благодарности, и то несвязныя, прерваны были двумя ручьями слезъ. Отсюда я немедленно помчался на Иванушкѣ {Курсивъ въ подлинникѣ. Замѣтимъ вообще, что нашъ деликатный переводчикъ не называлъ иначе извощиковъ какъ Иванушка, и терпѣть не могъ слова Ванька.} въ четвертое мѣсто. Это было несчастное семейство, которое жило нѣсколько лѣтъ у меня и послѣ роковаго наводнен³я, лишась отца семейства, жило уже безъ платы; несчастная, но поведен³емъ своимъ достойная счаст³я, вдова, съ пятью малолѣтними дѣтьми, не имѣющая никакихъ способовъ къ содержан³ю себя и дѣтей, кромѣ вспоможен³й, дѣлаемыхъ ей сострадательными сердцами. Не безъ труда было исполнить здѣсь то желан³е мое, чтобы сохранилось въ тайнѣ добро; вдова не умѣетъ писать, дѣти также. Однако, увидѣвъ старшую дочь, которая когда-то училась въ панс³онѣ, я спросилъ: вы, безъ сомнѣн³я, уже научились писать.

   "- Очень мало; я пишу худо.

   "- Да вотъ не угодно ли вамъ посмотрѣть, сказала мать: - у нея есть тетрадка.

   "- Почеркъ изрядный, говорю: можете ли вы уже писать отъ себя.

   "- Нѣтъ.

   "- По крайней мѣрѣ нѣсколько словъ.

   "- Нѣтъ.

   "- А если написать вамъ, то, безъ сомнѣн³я, списать можете?

   "- Могу.

   "Послѣ сего отвѣта, беру лоскутокъ бумаги и пишу то, что она должна написать въ шнуровой книгѣ. Дочь съ большою трудностью, однакожь, вписываетъ въ книгу мною написанное. Я прошу ее прочитать, она съ медленност³ю разобрала: оныя деньги триста рублей получила М... Д.... Вынимаю деньги.... Скрывать здѣсь свое имя я уже не могъ, вопреки принятому мною правилу. Надобно было видѣть, что произошло въ семъ семействѣ. Если самолюб³ю каждаго позволено писать съ себя портреты, то я желалъ бы написану быть въ тогдашнемъ моемъ положен³и. Кипренск³й! Довъ! воображен³ю вашему не нужно было бы дѣлать напряжен³й. Я сидѣлъ на ветхомъ стулѣ, за простымъ сосновымъ столомъ; передо мною...."

   Этими словами рукопись прерывается. Но довольно: тѣ многочисленныя добрыя дѣла, о которыхъ мы слышали, та молчаливая благотворительность, которою Мартыновъ отличался и никому о ней не говорилъ, слишкомъ ясно видны изъ приведенныхъ словъ. Видно, что дѣло это было для него не новое и онъ дѣйствовалъ, какъ опытный уже и искушенный филантропъ, помогая тамъ, гдѣ дѣйствительно нуждались, а не тамъ, гдѣ просятъ.

   До самой своей болѣзни,Мартыновъ, какъ мы уже сказали, постоянно ходилъ на службу, остальное время посвящалъ чтен³ю и письму.

   "Много у меня свободнаго времени, говорилъ онъ, приходя къ своимъ дѣтямъ:- пойдемъ заниматься ботаникой."

   Кромѣ ботаническихъ занят³й, которыми онъ занимался основательно и серьёзно, его всегда заставали съ географическою картою, передъ глобусомъ, надъ которымъ онъ просиживалъ въ глубокомъ раздумьи по цѣлымъ часамъ. Онъ часто исчерчивалъ карандашемъ глобусъ до такой степени, что глобусъ послѣ никуда не годился, и онъ покупалъ новый и снова его исчерчивалъ... На географическ³е атласы и карты онъ издерживался охотно и говорилъ, что, послѣ словесности, самыя лучш³я науки - географ³я и истор³я.

   "- А ботаника? спрашивалъ его сынъ.

   "- Ахъ, мой другъ, тамъ цвѣты, безъ которыхъ и жить невозможно.

   Одинъ разъ, не задолго передъ смертью, онъ ушелъ изъ дому и вернулся, сверхъ обыкновен³я, не въ духѣ и опечаленный. Никто не зналъ причины, потому что не смѣли тревожить старика, вѣчно чѣмъ нибудь озабоченнаго и занятаго. Но одинъ изъ сыновей прокрался въ его кабинетъ, въ который никто не смѣлъ входить, и даже прислугѣ не позволялось тамъ ничего убирать, ибо вся огромная комната завалена была книгами, фол³антами и т. д., которые лежали на полу, на окнахъ, на стульяхъ, на диванахъ. Прокравшись въ кабинетъ, сынъ осматривалъ все съ изумлен³емъ и увидѣлъ на столѣ какой-то огромный, толстый листъ бумаги, на которомъ крупными буквами написано было: Участь Классиковъ. Вотъ эти стихи:

  

   Сегодня утромъ я случайно

   Зашелъ туда, гдѣ трынь-трава

   Все, что мы чтимъ необычайнымъ.

   Гдѣ - ужасть! - слава дешева,

   Гдѣ въ книгахъ мало знаютъ толку,

   Ихъ за безцѣнки отдаютъ.

   И не одну увидѣлъ полку

   Тамъ "Классики" мои гнетутъ....

   "Что стоитъ книга: "О Высокомъ"? (*)

   (*) Лонгинъ, часть XVIII.

   Спросилъ я. - Рубль. "А Иродотъ?"

   - Весь, или часть? скажите толкомъ.

   "Часть первая." - Извольте, вотъ,

   "Что жь стоитъ?" - Два; вы что дадите!

   Съ досады я купцу въ отвѣтъ

   Ни слова. - Что жь? Скажите,

   Или купить охоты нѣтъ?

   Вотъ участь "Классиковъ" какая!

   Продавш³й эти книги - воръ,

   Цѣны и толку въ нихъ не зная,

   Ихъ отдалъ, какъ ничтожный соръ!

   А продавецъ - его глупѣе,

   Съ цѣной не справясь, продаетъ,

   Какъ можно только дешевѣе.

   Вотъ бѣденъ кѣмъ ученый свѣтъ!

   Я прихожу домой съ досадой

   На униженье стариковъ.

   Такой-то воздаютъ наградой

   За трудъ и воръ и братъ ословъ!

  

   Это стихотворен³е, драгоцѣнное для б³ографа, кромѣ того, заключаетъ въ себѣ такую горькую сатиру, исполнено такого сильнаго негодован³я, какое могутъ испытать только высш³е темпераменты. Не мелкое авторское самолюб³е руководило рукою автора, но горестное сознан³е, что много еще нужно времени соотчичамъ, чтобъ чтен³е доставляло имъ не одно удовольств³е, но необходимую духовную потребность и пищу, какъ хлѣбъ и воздухъ. Это, можетъ быть, единственный случай въ жизни Мартынова, единственный гнѣвъ и какъ бы раскаян³е въ тщетности своихъ трудовъ и горькое убѣжден³е въ неблагодарности своихъ соотечественниковъ.

   Между тѣмъ, Мартыновъ скоро возвратился къ обычнымъ сбоимъ занят³ямъ. Онъ скоро издалъ двѣ небольш³я книжки Плутарха: О слушан³и и Добродѣтельныя женщины въ древности. Узнавъ, что профессоръ С.-Петербургскаго Университета Грефе вводитъ произношен³е въ греческомъ языкѣ эразмово, между тѣмъ, какъ у насъ издавна принято соотвѣтственное древнему и новому, онъ не могъ снести этого равнодушно и написалъ разсужден³е "О произношен³и греческихъ буквъ". для предохранен³я отъ нѣмецкаго соблазна, какъ выразился митрополитъ Евген³й, бывш³й въ восторгѣ отъ этого разсужден³я. "Совѣтъ вашъ о произношен³и нѣкоторыхъ греческихъ буквъ - пишетъ онъ къ Мартынову - весьма основателенъ и особливо нынѣ очень въ спору. Общее для всѣхъ языковъ и всегдашнее правило: usus loquenti Magister, quem penes (говоритъ Горац³й) arbitrium et jus et norma loquendi. Но выговору древнихъ грековъ мы въ точности подражать уже не можемъ. Итакъ, по крайней мѣрѣ, должны мы подражать потомкамъ грековъ, а не профессор