Колбасин Елисей Яковлевич - Иван Иванович Мартынов, переводчик "Греческих Классиков".

амъ, пр³ѣхавшимъ изъ западныхъ школъ переучивать насъ по своимъ догадкамъ." Вопросъ этотъ такъ сильно занималъ нашего эллиниста, знавшаго оттѣнки даже мѣстныхъ провинц³альныхъ греческихъ нарѣч³й, что онъ началъ хлопотать о распространен³и своей брошюры. Министерство Народнаго Просвѣщен³я издало его разсужден³е на свой счетъ и разослало его по училищамъ гражданскимъ; впослѣдств³и, онъ выхлопоталъ, чтобы оно было разослано и по училищамъ духовнымъ, хотя, въ послѣднихъ, по большей части, не держались Эразма и Рейхлинга. Но Мартыновъ долго тревожился, что подобныя нововведен³я исказятъ божественный языкъ Гомера, Софокла и Пиндара.

   Въ 1828 году экономъ вселенскаго патр³аршескаго престола и проповѣдникъ константинопольск³й, пресвитеръ Константинъ Экономидъ, предпринялъ издать книгу на греческомъ языкѣ, съ русскимъ переводомъ: Опытъ о ближайшемъ сходствѣ языка славяно-росс³йскаго съ греческимъ. Мартыновъ, любивш³й все, что только носило на себѣ признакъ серьёзной мысли, принялъ на себя съ удовольств³емъ надзоръ за издан³емъ этой книги и за исправлен³емъ русскаго перевода, о чемъ говоритъ въ предислов³и къ первой части самъ сочинитель.

   Въ 1832 году, въ Совѣтѣ о Военно-Учебныхъ Заведен³яхъ возникло недоумѣн³е, Гречеву ли грамматику ввести въ эти заведен³я, въ которыхъ она уже и преподавалась, или Востокову, принятую Министерствомъ Народнаго Просвѣщен³я. Это заинтересовало Мартынова, и онъ сдѣлалъ "Сводъ Грамматики Востокова и Греча", съ прибавлен³емъ собственныхъ сочинен³й: 1) о словорасположен³и вообще и свойственномъ русскому языку въ частности; 2) игра согласныхъ буквъ въ словопроизводствѣ; 3) опытъ разбора грамматическаго и 4) опытъ разбора стихотворческаго и критическаго. Но сводъ этотъ преимущественно былъ изданъ имъ съ тою цѣлью, чтобъ всяк³й могъ видѣть, что лучше предложено у г. Греча или г. Востокова, что надобно исправить, что излишне и чего недостаетъ. Въ Бозѣ почивающ³й Велик³й Князь Михлихъ Павловичъ, катъ главный начальникъ Пажескаго, всѣхъ сухопутныхъ кадетскихъ корпусовъ и Дворянскаго Полка, поднесъ печатный экземпляръ сочинен³я Мартынова, какъ правителя Канцеляр³и Совѣта о Военныхъ Училищахъ, Императору Николаю I. Его Величество, принявъ книгу съ благосклонностью, пожаловалъ Мартынову брильянтовый перстень въ двѣ тысячи рублей. Съ этимъ подаркомъ случилась замѣчательнѣйшая истор³я, вполнѣ доказывающая все безконечно доброе сердце Мартынова.

   Иванъ Ивановичъ долго носилъ пожалованный перстень на пальцѣ; но одинъ разъ замѣтили, что онъ пришелъ безъ него. Домашн³е осторожно дали ему это замѣтитъ; но онъ отвѣчалъ, что перстень спрятанъ. Не скоро послѣ того узнали, и то черезъ посредство одного знакомаго, что перстень былъ отданъ бѣдному семейству, которое три года жило безъ всякихъ средствъ, глава семейства былъ въ нищетѣ и умеръ, жена лежала въ оспѣ, а дѣти въ болѣзняхъ и лохмотьяхъ {Сообщено А. Я. К.}. Лучшаго и благороднѣйшаго употреблен³я невозможно было сдѣлать, пожертвовавъ великодушный Монарш³й подарокъ на такое доброе дѣло! По всей вѣроятности, подъ вл³ян³емъ этого случая, онъ по обыкновенной своей привычкѣ передалъ его въ стихахъ, единственномъ источникѣ, изъ котораго можно догадываться, при пособ³и сообщенныхъ намъ свѣдѣн³й, какъ много онъ дѣлалъ добра, о которомъ никто не знаетъ. Вотъ, что онъ пишетъ:

  

   Какъ весело сегодня мнѣ!

   Какая въ чувствахъ льется сладость!

   О, посѣщая такая радость

   Почаще сердце ты мое!

  

   Я по трудамъ гулять пошелъ:

   Прогулки часто мнѣ полезны,

   И токи осушилъ всѣмъ слезны,

   Лишь въ хижину одну зашелъ.

  

   Три года на одрѣ лежитъ

   Измученная злымъ недугомъ,

   На вѣкъ раставшись съ вѣрнымъ другомъ,

   И помощи ни въ комъ не зритъ.

  

   Малютокъ шесть стоять при ней,

   Какъ тѣнь отъ гладу изнуренны;

   Я взоры отвратилъ смущенны....

   Малюткамъ снѣдь, врача далъ ей.

  

   Я часто радости дарю,

   Самъ радости тогда жь вкушаю.

   Не для хвалы и льстива слова,-

   Для перла самого добра.

  

   Но кромѣ неизвѣстныхъ добрыхъ дѣлъ, о которыхъ мы, за неимѣн³емъ подтвердительныхъ фактовъ, много не распространялись,- Мартыновъ былъ открытымъ благотворителемъ молодыхъ людей, приѣзжавшихъ въ столицу для поступлен³я въ корпуса и друг³я заведен³я. Будучи правителемъ Канцеляр³и Совѣта о Военныхъ Училищахъ до самой своей смерти, онъ имѣлъ много случаевъ быть полезнымъ недостаточнымъ дворянскимъ дѣтямъ, не только добрымъ совѣтомъ, но и дѣломъ. Такъ, напримѣръ, когда онъ занималъ большую казенную квартиру, то принималъ къ себѣ на домъ по десяти и болѣе молодыхъ людей, приготовлялъ ихъ и кормилъ безъ всякаго возмезд³я. Очевидецъ намъ разсказывалъ, что къ нему являлись иногда бѣдняки въ лаптяхъ, едва умѣющ³е русской грамотѣ, и, представивъ ему свои метрическ³я свидѣтельства, просили опредѣлить ихъ куда нибудь, говоря, что они имѣютъ большое желан³е учиться и служить. Такимъ лицамъ Мартыновъ охотнѣе передъ прочими давалъ у себя помѣщен³е, ибо его постоянное было правило, что "бѣдняку безъ ума обойдтись невозможно". Заговоривъ однажды объ этомъ, онъ сказалъ слѣдующ³й экспромтъ:

  

   Кому съ умомъ нужнѣе голова?

   Богатому или забытому судьбою?

   Вотъ отповѣдь, хотя и не нова:

   Богатому съ набитою мошною

   Башку свою удобно замѣнить.

   А бѣдному - какъ безъ ума пробыть! (*)

   (*) Вообще, по какой степени Мартыновъ любилъ поэз³ю и какъ мало считалъ себя поэтомъ, могутъ служитъ слѣдующ³е стихи, отысканные нами въ его бумагахъ и нигдѣ не напечатанные:

  

   О! не тревожьте вы меня,

   Поэз³и причуды милы!

   Нѣтъ Пушкина во мнѣ огня,

   Жуковскаго воинской силы.

   По приговору злыхъ годовъ,

   Я сталъ второй Хвостовъ.

  

   Стихи эти носятъ заглав³е. Собственное негодован³е. Сильная и нѣжная душа Мартынова, чующая во всѣмъ и вездѣ поэз³ю, словно грустила о томъ, что природа не дала ему первостатейнаго поэтическаго таланта, тогда какъ онъ просыпался и засыпалъ со стихами на устахъ.

  

   Впрочемъ, Мартыновъ былъ благотворителемъ не только тѣхъ лицъ, бѣдность которыхъ слишкомъ очевидно проглядываетъ сквозь дыры ихъ некрасиваго платья, но онъ, по мѣрѣ силъ, помогалъ еще той бѣдности, которая горда, ходитъ опрятно и чисто, но въ сущности такъ же плачевна, какъ и первая. Въ доказательство того, что онъ помогалъ и этимъ гордымъ бѣднякамъ, приводимъ слѣдующее письмо извѣстнаго стихотворца графа Хвостова, адресованное на имя Мартынова:

   "Милостивый государь мой Иванъ Ивановичъ! Вашего Превосходительства мои 4-й и 5-й томы въ рукахъ,- слѣдовательно вы тамъ можете усмотрѣть мое глубокое уважен³е къ знан³ю вашему Греческаго языка. Я говорю о переложен³яхъ моихъ изъ Анакреона, сего отмѣнно забавнаго п³иты, о стихахъ моихъ въ 5-мъ томѣ вамъ посвященныхъ, подъ именемъ: Переводчику классиковъ и о многихъ другихъ отзывахъ, с³яющихъ въ полномъ моемъ издан³и; а теперь приступаю съ покорнѣйшею просьбою: помогите переводчику нѣкоторыхъ гимновъ; научите его и покровительствуйте ему: получить мѣсто наставника въ здѣшней гимназ³и. Вручитель сего есть Авксент³й Матвѣевичъ М-ъ, Титулярный Совѣтникъ, дайте ему способы напечатать гимны или въ Росс³йской Академ³и, или гдѣ по вашему мнѣн³ю удобнѣе къ прибылямъ. Мы знаемъ, что вы покровительствуете бѣдныхъ стихотворцовъ, и мѣста онымъ пр³искиваете, и возвышеннымъ совѣтомъ снабжаете. Жуковск³й мнѣ говорилъ, что вы какъ будто простудились. Думаю скоро васъ видѣть. Вашего Превосходительства покорный слуга графъ Хвостовъ." {Орѳограф³я соблюдена согласно съ подлинникомъ.}

   Съ начала 1833 года - года смерти Мартынова - не было замѣтно никакихъ признаковъ, чтобъ онъ разстроилъ свое здоровье. Напротивъ, несмотря на свои шестьдесятъ-два года, онъ былъ, по прежнему, бодръ, свѣжъ и дѣятеленъ. Въ послѣднее время онъ написалъ огромнѣйшую рукопись листовъ въ полтораста (писанныхъ) "Любословъ, или опытъ легчайшаго способа познакомитъ дѣтей съ главнѣйшими правилами русской грамматики", съ эпиграфомъ изъ Шатобр³ана: Тотъ, кто хочетъ привести въ порядокъ идеи ребенка, подобенъ тому, кто хотѣлъ бы привести въ порядокъ находящееся въ пустой комнатѣ. Ненапечатанная эта рукопись, о которой мы будемъ еще говорить, поражаетъ трогательностью своего вступлен³я: "Дѣти: нѣкогда скудныя познан³я мои въ природномъ языкѣ и словесности, подобнымъ вамъ дѣтямъ разныхъ возрастовъ и обоихъ половъ, передавалъ я изустно. Съ малютками лепеталъ я, какъ малютка; съ возрастными, какъ сверстникъ ихъ, и знакомилъ ихъ съ правилами и красотами слова, прилично лѣтамъ каждаго. Съ какимъ удовольств³емъ смотрѣлъ я на нихъ, когда они, превратясь всѣ, такъ сказать, въ слухъ и устремивъ на меня глазенки, старались какъ бы поглотить мои наставлен³я! Толикое вниман³е ихъ воскриляло мое усерд³е быть имъ полезнымъ всемѣрно; и мы всѣ были вознаграждены достойнымъ образомъ: они успѣхами въ познан³яхъ, я удовольств³емъ видѣть ихъ успѣхи и благоволен³емъ ко мнѣ начальства. Незабвенна на всегда пребудетъ для меня с³я эпоха жизни моей! Дѣти! всѣ с³и удовольств³я для меня давно уже миновали... Съ тѣхъ поръ я сдѣлался опытнѣе, и, слѣдовательно, наставлен³я мои, можетъ быть, принесли бы вамъ пользу гораздо большую. Но я уже немолодъ; тѣлесныя мои силы изнемогаютъ, хотя рвен³е быть вамъ полезнымъ во мнѣ не потухло.

   "Итакъ, вмѣсто наставлен³й изустныхъ, я хочу услаждать преклонныя лѣта свои бесѣдою съ вами письменно. Я составилъ ее для дѣтей разныхъ возрастовъ: съ малолѣтними толкую о томъ, что они могутъ понимать. Разсматриваю нѣсколько сочинен³й чужихъ, и разсматриваю ихъ такъ, какъ бы вижу васъ предъ собою, слушающихъ меня. Старикъ все еще горитъ желан³емъ говорить съ вами объ искусствѣ писать правильно и красно, научать васъ чувствовать красоты въ сочинен³яхъ и давать отчетъ въ семъ чувствован³и, равно какъ и въ чувствован³и недостатковъ. Легко сказать: это прекрасное сочинен³е, это дурно написано; но не легко то или другое доказать. Симъ образомъ надѣюсь внушить вамъ любовь къ русскому слову и писателямъ его, сдѣлать васъ основательными и безпристрастными судьями чужихъ сочинен³й, а можетъ быть, и хорошими писателями".

   Считаемъ лишнимъ прибавить съ своей стороны хотя одно замѣчан³е къ этимъ мягкимъ, ласкающимъ сердце словамъ нашего почтеннаго старца, все еще горящаго любовью къ искусству, къ дѣлу и къ пользѣ.

   Сверхъ "Любослова", въ послѣднее время Мартыновъ написалъ болѣе сорока (писанныхъ) листовъ "О глаголѣ". Рукопись эта также не напечатана, и о ней мы будемъ также говорить въ слѣдующей статьѣ. Но нельзя не дивиться этой, говоря по совѣсти, исполинской дѣятельности, если къ этому еще прибавить, что огромнѣйшее его сочинен³е "Энциклопед³я всѣхъ человѣческихъ познан³й", составлявшее страшный рукописный фол³антъ, погибло во время наводнен³я, и Мартыновъ болѣе скорбѣлъ о томъ, что подмочило книги Сперанскаго, чѣмъ о потерѣ своего многолѣтняго труда. Трудъ этотъ образовался въ промежутки времени сочинен³я уставовъ для учебныхъ заведен³й, во время его блистательнаго директорства по Департаменту Министерства Народнаго Просвѣщен³я, въ часы досуга и хлопотъ по издан³ю "Сѣвернаго Вѣстника", частаго посѣщен³я, по этому поводу; театровъ для оцѣнки пьесъ и игры актеровъ и, наконецъ, во время издан³я "Лицѣя", журнала, непосредственно возникшаго послѣ прекращен³я "Сѣвернаго Вѣстника". Если къ этому присоединить еще остальные его труды, сверхъ многихъ переводовъ съ французскаго, двадцать-шесть частей "Греческихъ Классиковъ", переведенныхъ и объясненныхъ, его ботаническ³е словари, ревностное участ³е въ занят³яхъ Минералогическаго Общества, котораго онъ былъ основателемъ, постоянное присутств³е въ засѣдан³яхъ Росс³йской Академ³и и доставлен³е въ ея Словарь словъ по разнымъ наукамъ, искусствамъ и ремесламъ, труды до самой смерти по должности правителя Канцеляр³и Совѣта о Военныхъ Училищахъ и члена главнаго Правлен³я Училищъ, постоянное чтен³е русскихъ, французскихъ, нѣмецкихъ, латинскихъ и греческихъ книгъ,- если, говоримъ, все это вспомнить, то невольное изумлен³е сообщится при видѣ подобной дѣятельности.

   Когда успѣвалъ все дѣлать этотъ человѣкъ - это тайна его необыкновенной души, преисполненной святой любви, энерг³и и неутомимости. Близк³е къ нему люди сказывали намъ, что, часто во время многотрудныхъ занят³й своихъ, онъ не спалъ болѣе четырехъ часовъ, и всегда былъ здоровъ и никогда не былъ боленъ. Изъ-за рабочаго стола онъ вставалъ и протягивалъ руку къ бумажному свертку, въ которомъ были уже заранѣе приготовлены деньги для театра. Зная его разсѣянность, заботливая жена заблаговременно клала деньги, завернутыя въ бумажку (кошельковъ онъ терпѣть не могъ), въ его шляпу.

   Посѣтивъ, однажды, звѣринецъ Лемана, прибывш³й въ Петербургъ изъ Лондона послѣ наводнен³я, 1824 г., Мартыновъ написалъ по этому поводу письмо къ своему другу П. А. Словцову,- письмо, представляющее цѣлый зоологическ³й трактатъ. Изъ этого письма, написаннаго очевидно наскоро и неразборчиво, узнаемъ, что шакалъ надѣлалъ много ему хлопотъ при переводѣ "Ил³ады". "У Гомера названъ онъ θως thoa - пишетъ Мартыновъ - но это назван³е принадлежитъ нынѣ цѣлому роду, который у древнихъ зоологовъ не опредѣленъ съ точност³ю; а у новѣйшихъ, по распространен³и зоолог³и и приведен³и ея въ систему, назван³е с³е удалилось отъ прежняго своего знаменован³я, или, лучше сказать, развѣтвилось на породы. Теперь я видѣлъ сего звѣрка въ натурѣ и весьма понимаю, для чего названъ онъ у зоологовъ lupus canis, а по французски loup cevrier. Онъ почитается другомъ льва потому, что дѣтищамъ его находитъ и приноситъ пищу. Здорово, звѣрь, заставивш³й столько меня потѣть и притуплять зрѣн³е! Хозяинъ шакала сказываетъ, что онъ такъ робокъ или стыдливъ, что при людяхъ никогда не ѣстъ и для того кормится ночью когда никого не видитъ. - Отчего онъ безпрестанно дрожитъ? спросилъ я. - "Отъ злости, отвѣчалъ хозяинъ по нѣмецки. Онъ все хочетъ кого нибудь укусить." Робость, злость и угодливость льву въ одномъ звѣрѣ! Чудное смѣшен³е свойствъ! Ахъ, батюшка, видѣлъ я бѣлаго морскаго медвѣдя! При первомъ взглядѣ производитъ какое-то сожалѣн³е: онъ безпрестанно качаетъ поникшею головою, въ таковъ направлен³и, какъ дѣти качаются на качеляхъ или въ люлькахъ. Природа, по жительству его на Ледовитомъ морѣ, назначила ему с³е непрерывное движен³е для разогнан³я льдинъ и добыван³я рыбы, для его пропитан³я.... Одинъ изъ прекрасныхъ попугаевъ, слѣзши съ шестака своего на полъ, подошелъ ко мнѣ и удостоилъ меня своимъ разговоромъ, котораго я не понималъ. Кажется, онъ изволилъ гнать меня прочь, ибо, растопыривъ крылья, сталъ клевомъ дергать за подолъ шубы моей, вѣроятно потому, что я въ птичьей комнатѣ оставался долго и притомъ одинъ."

   Переходимъ къ послѣднимъ минутамъ Мартынова, но сознаемся въ своей слабости: сроднившись съ этою живою и вѣчною юною личностью, намъ кажется страннымъ видѣть его въ постели, больнаго, печальнаго и, какъ говорятъ, раздражительнаго. Во всю свою жизнь онъ не былъ раздражительнымъ въ семействѣ, но во время болѣзни сдѣлался недовольнымъ и даже несноснымъ. Несмотря на свою развивающуюся болѣзнь, которая началась съ простуды, онъ ни за что не хотѣлъ лечь въ постель, словно хотѣлъ вспомнить то старое, блаженное время, когда никак³я болѣзни не касались его и когда онъ, обыкновенно, лечился ревенемъ, росшимъ въ его саду. Указывая на кустарники ревеня, онъ шутя говаривалъ, что съ помощью ихъ можно прожить маѳусаиловское долголѣт³е. Но болѣзнь его была - грудная водянка, которой и магическ³е кустарники, столько разъ его облегчавш³е, не могли уже пособить.

   Замѣчательно то обстоятельство, что передъ своей болѣзнью онъ написалъ слѣдующ³е грустные стихи, смѣемъ предполагать, послѣдн³е въ его жизни:

  

   Итакъ, надѣлъ и я очки!

   Мое ужь зрѣнье притупилось,

   Чело морщинами покрылось,

   И губы стали, какъ сморчки.

  

   Пора духовную писать,

   Разстаться съ лакомствомъ разврата,

   Въ недоброхотѣ видѣть брата;

   Пора учиться умирать.

  

   Молвы наскучилъ говоръ мнѣ;

   Ужь я усталъ съ судьбой сражаться!...

   Пора въ могилу убираться,

   Спокойно лечь наединѣ....

  

   Мы нарочно подчеркнули стихъ разстаться съ лакомствомъ разврата, котораго покойникъ не зналъ во всю жизнь, не имѣя понят³я даже объ отдыхѣ. Для пояснен³я приведенныхъ стиховъ и вообще для уяснен³я всей личности Мартынова, позволяемъ себѣ привести еще одно его стихотворен³е, написанное въ послѣдн³е годы его жизни, по случаю снят³я его портрета:

  

   Что пользы, живописецъ, въ томъ,

   Что надъ покорнымъ ты холстомъ,

   Искусствомъ, чудо совершилъ,

   Что мной его одушевилъ?

   Онъ перескажетъ ли потомству,

   Что не причастенъ вѣроломству

   Я въ дружбѣ, въ данномъ словѣ былъ;

   Личины въ свѣтѣ не носилъ

   И въ жизнь довольно потрудился;

   Полезнымъ, честнымъ быть стремился;

   Что льстить вельможамъ не умѣлъ,

   Зато и ласки ихъ не зрѣлъ;

   Что хоть труды мои хвалили,

   Но лишь безсмертье мнѣ сулили;

   А что имѣетъ больш³й вѣсъ,

   Чѣмъ смертные блистаютъ здѣсь,

   Того въ очахъ ихъ недостоенъ

   Я былъ, и мнили: я доволенъ

   Пустой посулою того,

   Что здѣсь не значитъ ничего. (*)

   (*) Вообще Мартыновъ, при всей своей свѣтлой, младенческой натурѣ, въ послѣднее время, впадалъ въ тяжелое раздумье, хотя никому этого не показывалъ; но его стихи обнаруживаютъ ясно тогдашнее состоян³е его души. Такъ, другу своему П. А. C. онъ пишетъ.

   "Ахъ, сколько въ счастьи намъ помѣхи!

   Конечно, Лейбницъ не страдалъ,

   Что въ жизни видѣлъ все утѣхи,

   Что свѣтъ сей "лучшимъ всѣхъ призналъ".

  

   За двѣ недѣли до своей смерти, Мартыновъ, больной и печальный, рѣшился наконецъ лечь въ постель; но къ кровати его, по его приказан³ю, придвигали столъ съ служебными дѣлами и книгами. Дѣтямъ, окружавшимъ его, онъ не дѣлалъ никакихъ наставлен³й до послѣдн³й минуты,- одинъ только разъ замѣтилъ:

   "Презирайте, милые, лихоимцевъ и не требуйте для себя награды; по мѣрѣ силъ, будьте благотворительными."

   Кромѣ этого, онъ больше ничего не сказалъ. Но слова эти имѣютъ большой смыслъ: по забраннымъ нами справкамъ, оказывается, что онъ былъ непримиримымъ врагомъ лихоимцевъ и даже не любилъ тѣхъ, кто говорилъ о возмезд³и. Это еще болѣе объясняется тѣмъ, что онъ самъ, служа правителемъ Канцеляр³и Совѣта о Военныхъ Училищахъ, съ самаго основан³я Совѣта, 1805 г., апр. 5, до преобразован³я его 21 мая 1830 г., служилъ безъ жалованья; а послѣ преобразован³я Совѣта ему назначили четыре тысячи въ годъ. {Говоримъ объ этомъ фактѣ на основан³и формулярнаго списка покойнаго.}

   Утромъ 20 октября 1833 года, на 62-мъ году отъ роду, Мартыновъ скончался. Его похоронили на Смоленскомъ кладбищѣ. Всѣ знавш³е его - а такихъ было очень много - отдали послѣдн³й ему долгъ.

   По ходатайству знаменитаго ученика его, генералъ Фельдмаршала, князя Варшавскаго, графа Паскевича-Эриванскаго, и покойнаго графа С. С. Уварова, бывшаго тогда управляющимъ Министерствомъ Народнаго Просвѣщен³я,- послѣдовало Всемилостивѣйшее повелѣн³е: вдовѣ дѣйствительнаго статскаго совѣтника Мартынова, за отличныя заслуги мужа ея по Министерству Народнаго Просвѣщен³я, производить въ пожизненный пенс³онъ 5,000 рублей въ годъ, изъ суммъ Государственнаго Казначейства, и выдать сверхъ того въ единовременное пособ³е столько же изъ тѣхъ же суммъ, для уплаты долговъ покойнаго.

   Всей службы Мартынова было 46 лѣтъ, въ томъ числѣ по Министерству 30 лѣтъ и 9 мѣсяцевъ, ибо до самой своей смерти онъ былъ членомъ главнаго Правлен³я Училищъ. Жалованья по этому Министерству онъ получалъ 7,600 р. и квартирныхъ 2,000 въ годъ; по должности правителя Канцеляр³и Совѣта Военно-Учебныхъ Заведен³й, со времени его преобразован³я, 4,000 руб.,- всего 13,600 руб. въ годъ.

   За нѣсколько мѣсяцевъ до своей смерти, онъ Всемилостивѣйше пожалованъ "за отлично-усердную службу и ревностное исполнен³е обязанностей по зван³ю правителя Канцеляр³и Совѣта о Военно-Учебныхъ Заведен³яхъ - кавалеромъ ордена св. Станислава 1-й степени."

   Въ заключен³е скажемъ о его физ³оном³и, вкусахъ, привычкахъ и т. д., сколько мы сами успѣли узнать.

   Иванъ Ивановичъ Мартыновъ былъ средняго росту, черноволосый и черноглазый, какъ истинное дитя родной ему Малоросс³и, обожателемъ которой онъ былъ втечен³е всей своей жизни. Выражен³е лица его было очень добродушно и пр³ятно, но не было въ немъ ничего особенно замѣчательнаго. Посѣдѣлъ онъ очень поздно; отличался строгостью только къ собственнымъ слабостямъ и чрезвычайной снисходительностью къ недостаткамъ другихъ. При этомъ онъ обладалъ слѣдующей странностью: любилъ порой взвести на себя преувеличенную небылицу насчетъ своихъ собственныхъ недостатковъ; былъ врагомъ всякой пышности которой не любилъ даже въ разговорѣ. Такъ, напримѣръ, Гнѣдича, служившаго подъ его начальствомъ по Министерству Народнаго Просвѣщен³я, онъ очень уважалъ за талантъ и умъ; но ему весьма не нравилась его вит³ератость въ обыкновенныхъ разговорахъ. Однажды онъ сдѣлалъ слѣдующую характеристику своимъ подчиненнымъ-литераторамъ: "Служатъ у меня славные люди: умница Батюшковъ - поэтъ по преимуществу, Катенинъ - трагикъ, Языковъ - историкъ, Гнѣдичъ - риторъ. Къ огорчен³ю моему, всѣ разбрелись; остался Гнѣдичъ, да и тотъ переходитъ въ Публичную Библ³отеку." Изъ всѣхъ русскихъ писателей Мартыновъ чувствовалъ самую большую симпат³ю къ сочинен³ямъ Батюшкова и Карамзина. Послѣдняго онъ упрекалъ за введен³е лишнихъ французскихъ словъ въ русск³й языкъ, но впослѣдств³и совершенно оправдывалъ его, находя, что эти нововведен³я способствуютъ къ изящной простотѣ развит³я отечественной рѣчи. Однажды, на сдѣланное замѣчан³е однимъ знакомымъ объ "Истор³и Росс³йскаго Государства", онъ отвѣчалъ слѣдующее: "Карамзина я чрезвычайно уважаю - это русск³й человѣкъ." (Замѣтимъ здѣсь, что онъ коротко зналъ Карамзина, какъ человѣка, и одинъ разъ имъ пришлось обоимъ вмѣстѣ читать въ одинъ день свои рѣчи въ Росс³йской Академ³и, при чемъ Мартыновъ, вѣчно скромный, замѣтилъ: "тягаться трудно.") {Мартыновъ читалъ тогда разсужден³е "О качествахъ, потребныхъ писателю". По словахъ очевидцевъ, онъ читалъ мастерски, не слишкомъ громко, но всегда тепло, выразительно и оживленно. Карамзинъ, какъ извѣстно, тоже былъ отличный чтецъ. Не можетъ удержаться, чтобъ не привести здѣсь письма къ Мартынову отъ А. Б-ва. одного изъ его пр³ятелей, такъ какъ въ этомъ письмѣ рѣчь идетъ о Карамзинѣ и оно отчасти уясняетъ литературныя отношен³я Мартынова, о которыхъ мы много слышали, но, за не имѣн³емъ положительныхъ фактовъ, не смѣли распространяться. Письмо писано изъ Москвы, безъ означен³я года, 27 апрѣля. "Итакъ, мой милый другъ, одно изъ пламеннѣйшихъ моихъ желан³й исполнилось. Я видѣлъ Карамзина, видѣлъ и говорилъ съ нимъ. На не мног³я рѣдкости смотрѣлъ я съ такимъ вниман³емъ, съ какимъ смотрѣлъ на милаго сочинителя "Бѣдной Лизы", и если бы судьба вручила мнѣ кисть Аппелесову или рѣзецъ Праксителевъ, я изобразилъ бы его въ совершенной точности, смотрѣвъ на него четыре или пять часовъ. Такъ я замѣтилъ черты лица его. Онъ росту высокаго и благообразенъ отмѣнно. На лицѣ его написано нѣчто такое, что привлекаетъ къ нему всякаго человѣка. Онъ говоритъ много, но пр³ятно, разумно. Въ обществѣ вы не увидите въ немъ ни глубокомысленнаго ученаго, ни печальнаго меланхолика, какимъ я нарисовалъ его въ своемъ воображен³и: въ обществѣ онъ развязенъ, веселъ. Мы вмѣстѣ съ нимъ обѣдали.... о! никогда не забуду этого обѣда! За обѣдомъ шла рѣчь преимущественно о литературѣ. Я старался не проронить вы одного его слова. Между прочимъ, вспомнили о Флор³анѣ. Карамзинъ не очень доволенъ "Гонзальвомъ", послѣднимъ его сочинен³емъ. "Флор³анъ - говоритъ онъ - нравятся вамъ въ своихъ подробностяхъ; но въ его "Гонзальвѣ" представлены однѣ больш³я картины, которыя мы уже видѣли въ Гомерѣ, Тассѣ и въ другихъ поэтахъ. С³я то неновость весьма непр³ятна. При всемъ томъ, я его люблю за прелестный его слогъ." Тутъ-же, на семъ незабвенномъ обѣдѣ, я увидѣлъ и друга Карамзина, Дмитр³ева. Судя о свойствѣ ихъ по ихъ сочинен³ямъ, я было почелъ Дмитр³ева Карамзинымъ, а Карамзина Дмитр³евымъ, но ошибся. Карамзинъ въ обществѣ совершенно свѣтск³й человѣкъ, Дмитр³евъ степененъ, важенъ; но оба милы, любезны. Другъ мой, они и о тебѣ говорили! Карамзинъ сказалъ - о, какъ радостно забилось у меня при этомъ сердце! - что ты обладаешь государственными талантами, Дмитр³евъ изъявилъ сожалѣн³е о томъ, что онъ не присутствовалъ въ Росс³йской Академ³и, когда ты читалъ рѣчь при вступлен³и въ члены свои. Что за рѣчь и почему ты мнѣ о семъ не пишешь? Ахъ, другъ мой, отбрось хоть для друзей свою излишнюю скромность! Вѣдь я до сихъ поръ не зналъ, знакомъ ли ты съ Карамзинымъ, а вижу, онъ тебя знаетъ лучше моего; зато же и гнѣваться не изволь, ибо я все выпыталъ о тебѣ; съ прискорб³емъ узналъ, что ты съ сановными лицами гордо держишься. Не пренебрегай житейскою мудростью, мой дорогой философъ неисправный? Узналъ, что ты и съ Державинымъ хорошъ; а я ничего не знаю: ты о семъ никогда вы словечка... Прощай, мои милый и дорогой другъ, пиши по крайней мѣрѣ хоть такъ, какъ ты писалъ прежде своему провинц³яльному другу."} Не любилъ онъ, если слишкомъ распространялись въ похвалѣ всему чужеземному, хотя постоянно читалъ все, что только выходило замѣчательнаго на иностранныхъ языкахъ, и говорилъ: "Мы многому еще должны учиться у иностранцевъ." Французскую философ³ю Мартыновъ называлъ шумихой. Однажды, когда заспорили, что у насъ мало многостороннихъ умовъ, онъ спокойно возразилъ: "Многостороннѣе Сперанскаго я никого не видалъ, но говорю это не потому, что онъ крестилъ моего Аркад³я." {Сперанск³й крестилъ сына у Мартынова, Аркад³я Ивавовича, нынѣ умершаго, товарища по Лицею Пушкина. Они были одного выпуска. И теперь еще цѣла собака съ птичкою въ зубахъ, которую Пушкинъ нарисовалъ ему на память.}

   Въ частной и семейной жизни Иванъ Ивановичъ отличался большой разсѣянностью. Одинъ разъ сынъ увидѣлъ его въ полномъ мундирѣ, въ бѣлыхъ панталонахъ и - въ спальныхъ сапогахъ.

   - Вы куда нибудь ѣдете? спросилъ сынъ съ улыбкою.

   - Нѣтъ, я ужь пр³ѣхалъ. Былъ по службѣ у графа Аракчеева.

   - Помилуйте, да вы въ сапогахъ-съ оторочкой!

   Мартыновъ посмотрѣлъ на свои сапоги и весьма спокойно отвѣчалъ:

   - А у тебя я видѣлъ сапоги еще съ большими отворотами.

   Сапоги, которые онъ видѣлъ, были предназначены для верховой ѣзды.

   О верхнемъ платьѣ онъ никогда не заботился, но ужасно былъ взыскателенъ насчетъ бѣлья. Такъ, напримѣръ, если замѣчалъ какое нибудь пятно на рубахѣ, то обыкновенно говорилъ: "одной рубашкой меньше", и ни за что ея не надѣвалъ. Въ пищѣ былъ чрезвычайно умѣренъ; ни курилъ, ни нюхалъ и терпѣть не могъ никакихъ игръ, исключая кеглей. Ариѳметчикъ былъ самый плохой и считалъ деньги съ большимъ трудомъ: тяжелѣе этой обязанности онъ не зналъ, поэтому никогда не считалъ, сколько у него денегъ. Былъ ужасно стыдливъ и краснѣлъ даже въ старости; страстно любилъ музыку и цвѣты, но живописи совершенно не понималъ и былъ къ ней холоденъ.

   Вотъ все, что мы можемъ сообщить на основан³и слышаннаго.

   Послѣ его смерти часто приходили простолюдины спрашивать у семейства, гдѣ его могила, и весьма часто заставали на его могилѣ букеты свѣжихъ цвѣтовъ. По всей вѣроятности, эта была дань лицъ, облагодѣтельствованныхъ имъ. Однажды, зимою, осиротѣлая вдова и ея дѣти посѣтили могилу близкаго и дорогаго имъ человѣка и нашли свѣж³й букетъ, воткнутый въ снѣгъ. Благородная и честная рука бросила его на могилу того, который раззорялся на цвѣты, имѣлъ ихъ цѣлый разсадникъ, писалъ къ нимъ стихи и даже окружалъ себя цвѣтами во время занят³й... И какая трогательная признательность къ покойнику! Въ заключен³е скажемъ: не дѣлаемъ никакихъ выводовъ - факты лучше и краснорѣчивѣе словъ. Читающ³й увидитъ самъ, какая душа билась въ груди этого человѣка, какая изумительная, страстная энерг³я въ дѣятельности, и сколько было въ немъ любви ко всему высокому: онъ жертвовалъ своимъ здоровьемъ, спокойств³емъ, временемъ, трудомъ; онъ не зарылъ своихъ талантовъ, подобно эгоистическому библейскому рабу. А сколько у насъ было и есть людей самыхъ дѣльныхъ, талантливыхъ, которые своей постыдной лѣнью и апат³ей, заживо схоронили себя для науки, искусства и жизни, и напрасно погибли ихъ удивительныя познан³я, напрасно одарила ихъ щедрая природа. Человѣкъ, который все, что получилъ отъ природы, всѣмъ до послѣдней ниточки подѣлился съ другими - рѣдк³й феноменъ въ обществѣ....