Ломоносов Михаил Васильевич - Михаил Ломоносов. Его жизнь и литературная деятельность.

  Но большее язык богатство слов являет,

  Когда умеренно веселие бывает;

  Веселие мое безмерно, - я молчу.

  

  Замечательно, что тот же самый И. Шувалов, который оказал Ломоносову сильную поддержку в его просьбе перед императрицей, убеждал его не оставлять занятий науками ради фабрики и вообще советовал ему быть в поступках своих осторожным.

  Мы не станем распространяться здесь о дальнейшей судьбе его стеклянных фабрик. Скажем только, что Ломоносову в конце концов удалось получить от правительства крупный заказ. Ему поручено было украсить восемью мозаичными картинами многосложный и роскошный памятник Петру Великому; монумент предполагалось поставить в Петропавловском соборе.

  Одну из картин, изображавшую Полтавский бой, нашему академику удалось вполне окончить и, вероятно, сдать. "Но куда и когда она была сдана, кто был судьею выполнения и каков был отзыв, неизвестно", - замечает Билярский. Под влиянием указанного крупного заказа, - с 1761 года Ломоносов стал получать за эти работы по 13460 рублей в год, - фабрика его оставила стеклянное производство и занялась исключительно мозаичным делом. Вторая картина, представлявшая взятие Азова, вследствие смерти нашего ученого осталась неоконченной. Куда она девалась, остается также неизвестным.

  1753 год памятен в жизни Ломоносова еще и тем, что в этом году он написал наиболее замечательную из своих работ: "Слово о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих".

  Лишь только в 1752 году пришли в Петербург известия об открытии Франклином воздушного электричества, академик Рихман и Ломоносов стали заниматься этим вопросом. Рихман произвел целый ряд новых опытов, которыми наряду с личными наблюдениями Ломоносов воспользовался для создания новой теории, объясняющей воздушные электрические явления.

  Оба ученых намеревались познакомить общество со своими трудами на публичном акте 1753 года. Но Рихмана 26 июля 1753 года убило громом. Счастливая случайность спасла Ломоносова от такой же печальной участи. В письме о смерти товарища к И. Шувалову наш академик пишет: "Что я ныне к вашему превосходительству пишу, за чудо почитайте, для того что мертвые не пишут. Я не знаю еще, или по последней мере сомневаюсь, жив ли я или мертв. Я вижу, что г. профессора Рихмана громом убило в тех же точно обстоятельствах, в которых я был в то же самое время". Дальнейшее содержание письма подтверждает эти слова. Замечательно, что пораженный несчастным случаем Ломоносов больше всего боится, чтобы смерть Рихмана не была истолкована в русском обществе как убедительное свидетельство вреда от наук для России. Ломоносов с увлечением говорит, что Рихман умер прекрасной смертью, исполняя свой долг и стоя на посту, который указала ему наука; затем наш ученый положительно умоляет Шувалова обеспечить несчастную вдову, чтобы она могла сына своего, маленького Рихмана, воспитать и обучить, "чтобы и он такой же был любитель наук, как его отец".

  После всевозможных препятствий, которые ставила Ломоносову канцелярия, а затем и академики-товарищи, Михаилу Васильевичу удалось прочитать свою речь на публичном акте. Его "Слово" было отпечатано потом на латинском и русском языках, но осталось опять-таки почти незамеченным ученым миром Европы. Причину этого следует искать в том, что речь его была напечатана в очень ограниченном числе экземпляров и притом в таком отдаленном городе, каким являлся в то время Петербург; кроме того, ученые не имели привычки следить за актовыми речами, так как они предлагались для публики и обыкновенно новых открытий в себе не содержали.

  Тем не менее "Слово о явлениях воздушных, от электрической силы происходящих", является настолько гениальным и глубоким трудом нашего ученого, что дает нам полное право поставить имя Ломоносова рядом с именем знаменитого Франклина.

  Вот что говорит по этому поводу профессор Московского университета Н.А. Любимов в своей речи "Ломоносов как физик": "Ломоносов жадно следил за движением науки и вскоре после того, как узнал об открытии Франклина, решился сам повторить его опыты и составил целую теорию воздушных электрических явлений, которая во многих пунктах сходится с теорией Франклина, а во многих превышает ее. Замечательно, что Ломоносов составил свои теоретические взгляды на атмосферные электрические явления, еще не читая классических "Писем Франклина", которые попались ему под руку, когда уже большая часть "Слова об электричестве" была готова. Со свойственною ему восприимчивостью Ломоносов угадал, в чем состоят главные вопросы в области этого предмета, и составил теорию, которая, может быть, превышает все современные ему понятия о воздушном электричестве... Ломоносов относит северное сияние к числу электрических явлений атмосферы. Он объясняет это явление электричеством, возбуждаемым в воздухе полярных стран от погружения верхнего холодного воздуха в нижний и скопляющимся в самых высших слоях атмосферы, где оно светится, как в пространстве, в котором разрежен воздух... Теория северного сияния составлена Ломоносовым независимо от подобной же теории Франклина, которая им кратко выражена в "Письмах..." Ломоносов относит хвосты комет и зодиакальный свет также к электрическим явлениям. В его эпоху многие ученые (в числе прочих Меран и Эйлер) видели в северном сиянии связь с зодиакальным светом и хвостами комет. Но их объяснения северного сияния ниже объяснений Ломоносова".

  Профессор Спасский в своей речи "Об успехах метеорологии" замечает между прочим: "Изложенная во всей подробности Ломоносовым смелая теория погружения верхнего холодного воздуха в нижний осталась неизвестною западным ученым. При объяснении важности в метеорологических явлениях так называемых восходящих потоков воздуха вся честь приписывается Соссюру по той причине, что Соссюр изложил это на основании непосредственных своих наблюдений. Ломоносов в основании своей теории совершенно верен природе и еще прежде Соссюра указал на значение этих потоков..."

  Не так сочувственно отнеслись к этой работе академические сотоварищи Ломоносова. На заседании 26 октября академики Гришов, Браун и Попов подали письменные "сумнительства", которые они находили в речи Ломоносова. Они совсем не верили теории электрических явлений Ломоносова и говорили, что и до него Франклин, Эйлер, Кейль, Моньер объясняли электричеством происхождение феноменов, о которых идет речь в "Слове". Короче говоря, этим академикам хотелось намекнуть, что работа нашего ученого несамостоятельна и заимствована у Франклина. Понятно, что это обвинение оскорбило и возбудило Ломоносова до последней степени. Шумахер тоже стал на сторону вышепоименованных академиков и отложил публичный акт. Тогда Ломоносов обратился к помощи И. Шувалова и вместе с ним стал действовать на президента.

  Лишь только "Слово" вышло в свет, как Шумахер отправил это сочинение Эйлеру, Гейнзиусу и Крафту, бывшим, как известно, почетными членами нашей Академии. Эйлер прислал отзыв, в котором писал, что прочел новую работу с величайшим удовольствием и нашел объяснения Ломоносова остроумными и правдоподобными; знаменитый математик в самых лестных выражениях распространяется о счастливых дарованиях нашего ученого. Понятно, что не такого ответа ждали Шумахер с компанией. Им всем гораздо больше понравились ответы Гейнзиуса и Крафта, усердных сторонников Шумахера. Они нашли злополучную работу по мысли недурной, но вовсе не новой, и вместе с тем высказали некоторые сомнения и опровержения доказательств нашего академика. Шумахер был в восторге и поторопился переслать их письма президенту, чтобы поколебать высокое мнение графа К. Разумовского об ученых заслугах Ломоносова.

  Вообще следует заметить, что иноземцы-академики недолюбливали нашего ученого и старались сколько могли вредить его славе. В 1754 году начали появляться в заграничных журналах крайне пристрастные критические разборы статей Ломоносова, помещенных в "Новых комментариях". Затем, несколько месяцев спустя, немецкий магистр Иоганн Христофор Арнольд выступил с диссертацией, опровергающей ломоносовскую гипотезу теплоты. В одной из последних своих записок наш академик прямо сказал, что давний враг его историограф Мюллер получал писать за границей неодобрительные критики на его сочинения. В этом утверждении Ломоносова, несомненно, заключается доля истины. Иначе зачем же было и Шумахеру, и Мюллеру пересылать как можно скорее все статьи Ломоносова заграничным ученым, причем обыкновенно добавлять, что автор статей хвастается своими новыми открытиями. Но этого иноземным академикам было мало. Они обратились к иностранным стихоплетам и просили их писать сатиры на Ломоносова. Одна из этих сатир сохранилась до наших дней.

  Возмущенный Ломоносов написал антикритику на разбор лейпцигским журналом его теории теплоты и отослал ее Эйлеру. Этот ученый отвечал письмом, в котором, описав наглость и недобросовестность подобных критиков, говорит: "Наша (берлинская) Академия сама испытала это: ее мемуары критиковались подобными писателями, между которыми первенствует лейпцигский профессор Кестнер, как бы руководящий всеми литературными известиями Лейпцига, Геттингена и Гамбурга... Кто смотрит на вещи не поверхностно и знает им цену, тот не должен принимать к сердцу суждения, столь пустые и противные очевидности".

  Ломоносов, чрезвычайно обрадованный этим письмом, позволил себе большую бестактность, в которой ему пришлось потом немало раскаиваться: он напечатал письмо Эйлера. Ломоносов забыл при этом даже спросить Эйлера, желает ли он огласки своего частного письма. Понятно, что этот поступок вызвал справедливое негодование знаменитого геометра, который некоторое время спустя писал Шумахеру: "Впредь, когда мне случится писать таким людям, буду осторожнее и отложу в сторону всякую откровенность".

  Но не будем слишком строги к Ломоносову и напомним читателю, что в это время самолюбие его было раздражено также и литературными врагами.

  При дворе Елизаветы в описанную эпоху уже образовались две партии. Одна из них, "более многочисленная и сильная, держалась так называвшегося тогда старого двора, который находился вполне в распоряжении Шуваловых; другая, менее значительная, состояла из приверженцев великой княгини Екатерины Алексеевны и считала своими покровителями графов Разумовских", - говорит Пекарский. Шуваловы покровительствовали Ломоносову, а Разумовские "держали в милости" Сумарокова. Поименованные писатели имели каждый своих почитателей, которые враждовали между собой. Шувалов, будучи уже стариком, рассказывал с циничной откровенностью, как он потешался, стравливая Ломоносова с Сумароковым. Эти литературные ссоры, сопровождаемые эпиграммами и сатирами, доставляли немалое удовольствие знатным любителям изящной словесности, и они старались еще более подзадорить горячих и самолюбивых писателей.

  К чести Ломоносова нельзя не упомянуть, что если он и пользовался покровительством Шувалова и других, то никогда не низкопоклонствовал перед ними и не позволял себе, унижаясь, унижать и то искусство, которому служил. Прямая, честная, широкая и страстная натура не позволяла ему ронять таким поведением свое человеческое достоинство.

  В угоду знатным покровителям он не только не изменял своим убеждениям, но не делал даже уступок. В этом отношении крайне характерен тот отпор, который он дал Шувалову, когда этот последний, вероятно, чувствуя за собою долю вины, вздумал мирить нашего поэта с Сумароковым. Ломоносов отвечал письмом: "Никто в жизни меня больше не изобидел, как Ваше Высокопревосходительство. Призвали Вы меня сегодня к себе. Я думал, может быть, какое-нибудь обрадование будет по моим справедливым прошениям... Вдруг слышу: помирись с Сумароковым! т.е. сделай смех и позор. Свяжись с таким человеком, от коего все бегают, и Вы сами не рады. Ваше Высокопревосходительство, имея ныне случай служить отечеству спомоществованием в науках, можете лучшие дела производить, нежели меня мирить с Сумароковым... Не только у стола знатных господ или у каких земных владетелей дураком быть не хочу, но ниже у самого Господа Бога, который мне дал смысл, пока разве не отнимет".

  С такой смелостью и твердостью, опираясь всегда на чистоту своих намерений и правдивость своих убеждений, Ломоносов действовал и писал всегда, не отступая ни перед какими препятствиями и совсем не разбирая, к кому обращалась речь его. Читая некоторые из его писем, иногда просто поражаешься их смелости, которая почти граничит с дерзостью и нахальством. Но это было не более как выражение жара его страстной души, не смягченной никаким воспитанием.

  

  

  

  

6. Старания устроить Академию

  

  Новая комиссия. - Участие Ломоносова в учреждении Московского университета. - Комиссия для сочинения нового регламента. - "Всенижайшее мнение об исправлении С.-Петербургской Академии наук". - Столкновение с Тепловым. - Выговор Ломоносову. - Прошение государыне. - Ломоносов заведует учебными и учеными отделениями Академии. - Большой атлас Российской империи. - Новые регламенты для гимназии и университета. - Гимназия и университет отданы Ломоносову в "единственное смотрение". - Ученое предприятие. - Новый журнал. - Русская грамматика. - Теория света. - Обвинение Ломоносова в кощунстве и оскорблениях духовенства. - "Слово о рождении металлов от трясения земли". - "Рассуждение о большей точности морского пути". - Атмосфера вокруг Венеры. - "О размножении и сохранении российского народа"

  

  Деятельность Ломоносова в последние десять лет его жизни прошла главным образом в постоянных стараниях устроить нашу Академию и учебные учреждения при ней.

  В 1754 году, вследствие сообщений нашего академика И. Шувалову, граф К. Разумовский обратил внимание на множество второстепенных служащих при Академии, большинство из которых не приносило ей никакой пользы. Президент поручил советнику Шумахеру вместе с Ломоносовым, Мюллером и Штелином рассмотреть, нет ли среди "находящихся ныне налицо в штате, так и сверх штата служителей, в которых искусства, пользы и дальней или никакой нужды признано не будет и без которых во исправление каких-либо дел обойтиться можно; также нет ли и таких, которые хотя и в штате есть, но или должности своей не отправляют за какими-либо собственными пороками или способности к тому не имеют, - таких всех с суммы академической сбавить, а надобных только оставить".

  Ломоносов принялся за это дело с обычной своей энергией, но все-таки весь труд комитета остался без последствий. Наш академик писал Шувалову: "Иной боится отрешить... чтобы не раздражить какого-нибудь знатного господина; иной говорит, что он беден. Однако прошу меня извинить - не могу всех пристрастий и всех обстоятельств изобразить. Словом: с одного конца Академию хотят починивать, а с другого портят... окончание сего дела ясно покажет, и я никогда по чистой моей совести не останусь лживым человеком". Комиссия представила свой доклад президенту, но последний почему-то оставил его без внимания.

  В том же году Ломоносов принимал деятельное участие в развитии и осуществлении плодотворной мысли - учредить в Москве первый университет. Теперь не подлежит никакому сомнению, что это высшее учебное заведение обязано своим возникновением стараниям Ломоносова, который и внушил Шувалову мысль взяться за это дело. Вероятнее всего, что весь проект университета, поданный в Сенат Шуваловым, был составлен одним нашим ученым. По крайней мере, в этот проект вошли целиком многие параграфы из письма Ломоносова, где он излагал свое мнение об устроении Московского университета и обещал прислать через пять дней подробный план его. Императрица Елизавета утвердила проект университета 12 января 1755 года.

  Упомянем здесь добрым словом старания Ломоносова, чтобы указанный проект был составлен как можно шире и с течением времени не требовал бы переделок. "Главное мое основание, сообщенное вашему превосходительству, весьма помнить должно, чтобы план университета служил во все будущие годы. Того ради, несмотря на то, что у нас ныне нет довольства людей ученых, положить в плане профессоров и жалованных студентов довольное число. Сначала можно приняться теми, сколько найдутся. Со временем комплект наберется. Остальную с порожних мест сумму полезнее употребить на собрание университетской библиотеки, нежели сделав ныне скудный и узкий план по скудости ученых, после, как размножатся, оный снова переделывать и просить о прибавке суммы".

  В том же году с увлечением и жаром, которого не могли охладить даже зрелый возраст и болезни, Ломоносов вел упорную борьбу со своими врагами, благодаря чему его ученые и литературные занятия отступили на второй план. Тогда была учреждена комиссия для сочинения нового уложения, причем Тауберт, по распоряжению Сената, обязывался представить в эту комиссию сведения "о всех недостатках и излишествах" в Академии. Тауберт составил свои предложения, которые находил полезными для улучшения состояния ученого учреждения и отдал их на обсуждение академического собрания.

  Ломоносов в свою очередь намеревался составить проект исправления Академии. Неизвестно, сделал ли он что-нибудь цельное в этом отношении. Но и по уцелевшим отрывкам можно судить о том, какова должна быть Академия по его мысли. Из этих документов наиболее заслуживало внимания его "Всенижайшее мнение об исправлении С.-Петербургской Академии наук". Все "Мнение" переполнено чрезвычайно меткими указаниями на недостатки академического регламента, на ничтожные успехи учеников в академической гимназии, на причины малочисленности студентов и гимназистов. С особенной силой Ломоносов восстает против запрещения учиться при Академии записанным в подушный оклад, причем ссылается на европейские государства.

  "А у нас в России, при самом наук начинании, уже сей источник регламентом по 24 пункту запрещен, где положенных в подушный оклад в университет принимать запрещается. Будто бы сорок алтын толь великая и казне тяжелая была сумма, которой жаль потерять на приобретение ученого природного россиянина и лучше выписывать! Довольно б и того выключения, чтобы не принимать детей холопских".

  В академических заседаниях дело не дошло до рассмотрения предложений Ломоносова: во время первого же заседания он жестоко поругался с Тепловым. Мюллер, ненавидевший нашего академика всеми силами своей души, не замедлил донести об этом президенту, причем заявлял, что Теплов и Шумахер оставили собрание, а он, Мюллер, просит уволить его от присутствия, не желая и опасаясь говорить о каком-либо деле с Ломоносовым.

  Эта ссора повлекла за собою письменный выговор Ломоносову от президента, который приказывал объявить ему свое неудовольствие в канцелярии через секретаря. Возмущенный Ломоносов подал прошение государыне и просил об избавлении его "от Теплова ига". Прошение возымело действие, президенту пришлось уничтожить свой выговор и снова допустить Ломоносова присутствовать в академических собраниях.

  Вслед за этим наш ученый составил обширную записку, в которой отделал своих врагов, как говорится, "начисто". В ней же он высказывал свое мнение о том, каков должен быть новый устав Академии. Эта записка, замечательная по своему языку, пылкому и убедительному, содержала описание академических штатов и предлагала ввести новую должность - вице-президента Академии, которую, судя по многим фактам, Ломоносов прочил себе. Однако его записка, на которую он смотрел очень серьезно, как видно из вступления к ней, также не достигла своей цели.

  Нашему ученому поручено было составить похвальное слово Петру Великому. Это занятие, хлопоты по изданию второго тома его сочинений и русской грамматики, а также многочисленные обычные работы отвлекли Ломоносова несколько в сторону, и борьба с врагами временно затихла.

  13 февраля 1757 года Ломоносов, еще в 1755 году отказавшийся от кафедры химии, добился-таки непосредственного участия в управлении академическими делами. Президент, вероятно, откликаясь на ходатайство И. Шувалова, издал, под предлогом дряхлости и старости Шумахера, распоряжение, которым повелевалось коллежскому советнику и профессору Ломоносову вместе с Шумахером и Таубертом присутствовать в академической канцелярии и вместе с ними подписывать все текущие дела.

  Присутствие нашего академика в канцелярии навело страх на его сочленов. Шумахер не произносил ни одного слова, а Тауберт "высказывался несмеющим противоречить тому, что предлагал Ломоносов". В новом своем положении наш академик стал распоряжаться весьма самостоятельно, чтобы не сказать более, и дал своим врагам почувствовать свою власть. Но все-таки все его распоряжения имели своим основанием искреннее желание принести пользу Академии и всей России. Мюллер поторопился жаловаться на него президенту, но эти доносы закончились выговором знаменитому историографу.

  7 января 1758 года наш академик представил президенту записку о неудовлетворительном состоянии Академии и о мерах по улучшению его. Граф Разумовский в ответ на это представление назначил Ломоносова заведовать всеми учеными и учебными отделениями Академии.

  Тогда же Штелину были поручены художества, а Тауберту - типография, книжная торговля и мастерские.

  Ломоносов немедленно обратил особенное внимание на увеличение числа учеников гимназии и студентов университета, хлопотал и об улучшении их содержания. Вскоре после этого нашему академику поручено было заведовать географическим департаментом. Тогда Ломоносов энергично приступил к составлению большого атласа Российской империи.

  26 мая 1759 года он потребовал от синода подробный список всех синодальных строений, церквей, монастырей, сведения об их устройстве и положении, "а сверх того присланы были из монастырей с исторических описаний о времени построения оных для сочиняющейся российской истории копии". В Сенат же Ломоносов подал ходатайство о содействии для получения сведений о городах, их положении, устройстве, экономическом состоянии, торговле, промыслах, заводах, фабриках и так далее. Причем опять-таки не забывалось и об интересах истории: ученый просил присыпать копии с летописей.

  Сенат отпечатал 30 запросов на одном листе и разослал по всем городам. С 19 января 1760 года стали поступать ответы на запросы; разборкой и приведением в порядок этих сведений занимался студент Илья Абрамов. Но Ломоносову не суждено было ими воспользоваться.

  В то же время он не переставал заботиться о приведении в порядок гимназии и университета и наконец составил для них новые регламенты, рассмотрение которых было поручено Мюллеру, Фишеру, Брауну и Модераху. Мюллер отозвался, что им самим ранее были составлены регламенты для университета и гимназии. Браун и Модерах сделали некоторые весьма основательные замечания, которые Ломоносов нашел справедливыми и достойными внимания. Мнение же Фишера было отражением взгляда Тауберта и сводилось к тому, чтобы не принимать в гимназию детей, принадлежащих к податному сословию, и чтобы число гимназистов и студентов было гораздо меньше того, которое Ломоносов указывал в своем проекте. Наш ученый находил необходимым, чтобы в гимназии было 60 учеников, а в университете - 30. Фишер вместе с Таубертом спрашивали: "Куда столько гимназистов и студентов? Куда их девать и употреблять будет?" Михаил Васильевич на это справедливо возражал, что в России нет ни лекарей, ни аптекарей, ни механиков, ни адвокатов "и ниже своих профессоров в самой Академии и в других местах".

  В это время Тауберт начинает приобретать значение в канцелярии, так как его тесть, Шумахер, стал слишком стар и дряхл и вследствие болезни часто по нескольку недель не заглядывал в Академию. Но очевидно, что престарелый правитель канцелярии продолжал руководить Таубертом и побуждал его всячески препятствовать Ломоносову в его стараниях провести новый регламент. Деньги на содержание гимназии и университета выдавались "с великим затруднением", ученики находились в самом жалком положении, "так что иногда Ломоносову до слез доходило, ибо, видя бедных гимназистов босых, не мог выпросить у Тауберта денег... Таковые поступки понудили Ломоносова просить президента, чтобы университет и гимназия отданы были ему в единственное смотрение и сумму по новому статусу на оба сии учреждения отделять особливо, с тем чтобы канцелярия (сиречь прочие чины) чинила ему всякое вспоможение".

  Граф К. Разумовский, после рассмотрения в академическом заседании предложений Ломоносова, распорядился об утверждении вышеупомянутой просьбы.

  После такого распоряжения Ломоносов счел себя вправе составить в академической канцелярии определение, которым академики Фишер, Браун, Эпинус, Котельников и адъюнкт Корицкий обязывались начать чтение лекций при университете и читать их по четыре раза в неделю. 14 февраля 1760 года за подписью графа Разумовского и Ломоносова вышли правила для университета. Этими правилами учреждались три факультета - юридический, медицинский и философский - и назначался особый проректор университета, избираемый из числа академиков. Кроме того, предполагалось давать ученые степени и исходатайствовать формуляр с пунктами "университетской привилегии". На содержание университета и гимназии определено было расходовать 15 тысяч. Особо уточнялось, что сумму эту следовало выдавать на учебные заведения отдельно от общих денег на Академию. Хранение и расходование этих 15 тысяч рублей поручалось Ломоносову.

  Но все это не могло удовлетворить нашего академика, и он продолжал хлопотать о привилегиях для университета.

  "Мое единственное желание состоит в том, чтобы привести в вожделенное течение гимназию и университет, откуда могут произойти многочисленные Ломоносовы", - так определил он свое пламенное желание добиться заветной цели в письме к И. Шувалову, на содействие которого он сильно рассчитывал.

  Но все хлопоты нашего академика ни в 1760-м, ни в 1761 году, когда он обратился за содействием к другому почитателю его таланта, канцлеру графу М. Воронцову, не увенчались успехом.

  Из других занятий Ломоносова в качестве советника академической канцелярии мы упомянем здесь об ученом предприятии, которое он дважды пытался осуществить. Ломоносов предложил послать способного живописца во все древние русские города, "чтоб имеющихся в церквах изображений государских иконописною и фресковою работою, на стенах или гробницах состоящих, снять точные копии величиною и подобием, на бумаге водяными красками... А сие учинить для того: 1) дабы от съедающего времени отнять лики и память наших владетелей и сохранить для позднейших потомков; 2) чтобы показать и в других государствах российские древности и тщание предков наших; ибо выданные прежде всего в печать родословные грыдырованные листы не токмо весьма недостаточны, но и никакого сходства между собою в лицах не имеют; 3) чтоб Санкт-Петербургская Академия художеств имела случай употребить свое искусство, как бы изобразить их надлежащею живописью в приличных положениях со старинного манеру, не теряя подлинного подобия, а чтобы учащиеся живописному и резному художеству, смотря на работу мастеров, по таковым переменам к изображениям привыкли..."

  Это предложение Ломоносов повторил еще раз 16 октября 1760 года и добился-таки того, что оно было принято. Синод разослал по епархиям указ, которым назначенный канцелярией учитель рисования Андрей Греков допускался к снятию указанных изображений по церквам. Но, как рассказывает Ломоносов, Тауберт и тут постарался затормозить дело, о неосуществлении которого в то время приходится пожалеть теперь всем любителям русской старины и археологам. Греков назначен был учителем рисования к великому князю Павлу Петровичу, вместо него почему-то никто не был послан, и, таким образом, действительно прекрасное предложение Ломоносова осталось невыполненным и забылось.

  Чтобы охарактеризовать вполне деятельность нашего академика за период с 1754 по 1761 год, нам приходится упомянуть здесь о его литературных и научных занятиях.

  3 января 1754 года Ломоносов писал Шувалову, что весьма полезно было бы Академии издавать русский периодический журнал, в котором бы помещались в доступной для любителей чтения форме статьи академиков.

  В конце года граф К. Разумовский разрешил Академии издавать этот учено-литературный журнал, под названием "Санкт-Петербургские академические примечания", а ведение его поручалось личному врагу Ломоносова - конференц-секретарю Мюллеру. Вероятно, именно это обстоятельство было причиной того, что наш писатель стал относиться к этому изданию с первых же дней его существования весьма враждебно. Тут у Ломоносова проявилась какая-то жадность к делу, - ему как будто хотелось все занятия Академии вместить в одном своем лице, а между тем у него работы была целая пропасть и он сам стал отказываться, как мы видели уже, от некоторых возложенных на него поручений. По настоянию Михаила Васильевича вышепоименованный журнал стал выходить под названием "Ежемесячных сочинений".

  В 1755 году приступили к печатанию второго тома собрания сочинений Ломоносова. Но вскоре он преподнес в рукописи свою "Российскую грамматику" великому князю Павлу Петровичу, и тогда же было приказано отпечатать ее прежде второго тома сочинений нашего поэта.

  В январе 1757 года "Грамматика" вышла в свет. Она выдержала 14 изданий, из которых два последние были сделаны Отделением русского языка и словесности нашей Академии в 1855 году, в память столетия этого труда Ломоносова.

  Наш академик смотрел на свое произведение как на опыт. В предисловии он замечал, что "ни на едином языке совершенной грамматики никто не сделал"; свою он находил также неполной и несовершенной, но считал необходимым сделать в этом направлении первый шаг, "что будет другими после него легче делать". Этот труд Ломоносова не может претендовать на полную самостоятельность: подкладкой для него послужила грамматика Смотрицкого, а отчасти и Ададурова.

  1 июля 1756 года Ломоносов в публичном собрании Академии прочитал речь "Слово о происхождении света, новую теорию о цветах представляющее". Здесь он выступил противником так называемой гипотезы истечения, придуманной для объяснения световых явлений Ньютоном. В основе ломоносовской теории лежал эфир, правда, несколько другого строения, чем тот, которым в настоящее время объясняются все явления света. По мнению Ломоносова, эфир состоит из шариков троякой величины; поверхности их изрезаны неровностями, которыми они, подобно зубчатым колесам, зацепляются друг за друга и приводятся в движение. При движении "зыблющемся" происходит световое явление, при "коловратном" - тепловое. Конечно, все эти представления кажутся теперь весьма грубыми, но в то время физические теории всех знаменитых ученых отличались еще большей грубостью. Во всяком случае, эта работа Ломоносова заставляет каждого признать за ним замечательное остроумие и в высшей степени последовательную логику.

  6 марта 1757 года синод подал императрице всеподданнейший доклад, которым Ломоносов за "Гимн бороде" обвинялся в кощунстве, "в явных духовному чину ругательствах, так как поставил безразумных козлят далеко почтеннейшими, нежели попов". Синод просил, чтобы государыня приказала публично сжечь "соблазнительные и ругательные пашквили", а Ломоносова для надлежащего увещания и исправления отослать в синод.

  Но весьма набожная императрица не подвергла Ломоносова никакой ответственности. Тогда выступил защитником осмеянных "бород" Тредиаковский. Он написал стихотворение "Переодетая борода, или Гимн пьяной голове". Стихотворение сопровождалось письмом, в котором просили Ломоносова напечатать "Переодетую бороду" в "Ежемесячных сочинениях". Тредиаковский в этой сатире изобразил Ломоносова грубым пьяницей и намекал, что людей, дерзающих осмеивать предметы всеобщего уважения, следовало бы сжигать в срубах. Но такой совет даже в те времена был встречен с негодованием, и на Тредиаковского посыпались сатирические стихотворения.

  Тредиаковский не удовольствовался одним стихотворением и пустил по рукам письмо, полученное якобы из Холмогор от некоего Зубницкого. Здесь Ломоносов изображен слишком уж грубыми чертами: "Лучшего ничего нельзя ожидать от безбожного сумасброда и пьяницы! Не довольно того, что сей негодный ярыга, ходя по разным домам и компаниям, в разговоры употребляет всякие насмешки и ругательства благочестивому закону нашему; что презирает уставы оного и все то ни во что вменяет, что добрые люди, родившиеся в христианстве, за святое и спасительное почитают, не довольно и того, что он без разбору на весь духовный чин везде, как пес, лает: он еще и письменные противу таинств веры нашея и святыни закона глумления и ругательства употребить отважился". И Тредиаковский самым серьезным образом доказывает, что "Гимн бороде" есть не что иное, как сплошное богохульство и кощунство. Затем он изображает Ломоносова посягающим на все авторитеты самохвалом, причиняющим государству один вред и убыток.

  Конечно, Ломоносов не остался в долгу и жестоко осмеял своего завистливого врага...

  В начале сентября 1757 года вышел из печати его новый труд: "Слово о рождении металлов от трясения земли". Ломоносов прочитал эту речь в публичном академическом собрании 6 сентября. В ней наш академик первый высказал мысль, что каменный уголь произошел из торфяника при участии подземного огня. "Замечания Ломоносова относительно излагаемого предмета, - говорит профессор Щуровский, - принадлежат к числу самых драгоценных. Перечитывая их, с трудом веришь, что обо всем этом говорилось за сто лет до нашего времени". Теории Ломоносова недостает только одного предположения: что наша планета первоначально представляла огненно-жидкую массу, которая с течением времени стала остывать и покрылась твердой корой. Классификация видов землетрясений, сделанная в его речи, до сих пор господствует в науке. В том же новаторском духе написано и его "Рассуждение о большей точности морского пути". Здесь особенно замечательна последняя глава "о предсказании погод, а особливо ветров". Ломоносов настаивал на необходимости учреждения в разных частях света самопишущих метеорологических обсерваторий. "Таким образом, он предвидел и предсказал все, что ныне думают и делают метеорологи", - замечает Перевощиков. 26 мая 1761 года Ломоносов наблюдал прохождение Венеры через диск Солнца. Эти наблюдения привели Ломоносова к заключению, что вокруг названной планеты существует атмосфера. Только через тридцать лет после этого Гершель и Шретер пришли в своем споре к соглашению и признали существование атмосферы вокруг Венеры. Впоследствии это мнение было подтверждено знаменитым Араго.

  В том же году, 1 ноября, в день рождения И. Шувалова, Ломоносов поднес ему одно из замечательнейших произведений своего пера. Это было большое письмо, в котором наш ученый собрал все свои "старые мысли, простирающиеся к приращению общественной пользы". Все оно написано на одну тему - "о размножении и сохранении российского народа", и Ломоносов находит, что взгляды, высказываемые им здесь, могли бы быть подведены под следующие главы: "1) О размножении и сохранении российского народа. 2) Об истреблении праздности. 3) Об исправлении нравов и о большем народа просвещении. 4) Об исправлении земледелия. 5) Об исправлении и размножении ремесленных дел и художеств. 6) О лучших пользах купечества. 7) О лучшей государственной экономии. 8) О сохранении военного искусства во время долговременного мира".

  Причинами уменьшения народонаселения Ломоносов считает, во-первых, браки между лицами несоответствующих лет, а также насильственные; во-вторых, запрещение жениться более трех раз; в-третьих, насильственное пострижение в монахи вдовых молодых священников и дьяконов и вообще поступление в монашество молодых людей обоего пола. Для сохранения жизни младенцев, рожденных вне брака, ученый предлагал устраивать "богаделенные дома", которые принимали бы и воспитывали бы подобных детей. Для преодоления большой смертности Ломоносов рекомендует составить общедоступный лечебник, размножить лекарей и русские аптеки и этим уничтожить суеверное лечение волшебством и чародейством. Особенною яркостью красок блещет описание излишеств, которым русский народ предается в большие праздники.

  Дальнейшие меры, которыми автор надеялся задержать уменьшение численности русского народа, сводились к искоренению драк, разбоев, к возвращению множества беглых из-за границы, к призыву иностранных поселенцев и так далее. Вообще это письмо затрагивает целую массу важных вопросов, которые и поныне остаются нерешенными. Широта взгляда вместе с глубоким знанием своего народа, искреннее убеждение в правоте своего мнения и могучий, блестящий и горячий язык, каким написано все письмо, заставляют признать это произведение одним из наиболее выдающихся во всей русской литературе XVIII столетия.

  В нашем столетии этот знаменитый трактат претерпел многочисленные мытарства, навлекая гонения на издателей и цензоров, осмеливавшихся пропускать его в печать, хотя и с многочисленными пропусками. Только в 1871 году, то есть почти через 110 лет, письмо Ломоносова впервые было напечатано без пропусков в третьем выпуске "Бесед в обществе любителей российской словесности".

  

  

  

  

7. Последние годы жизни М.В. Ломоносова

  

  Новая императрица. - Ломоносов забыт. - Его прошение об отставке. - Болезнь. - Оскорбительное распоряжение президента. - Ломоносов в отставке. - Возвращение в Академию. - Критика проекта императрицы. - Ломоносов - статский советник. - "Краткое описание разных путешествии". - Снаряжение экспедиции. - Ее участь. - Шлёцер. - Последние попытки провести новый регламент. - Екатерина II посещает Ломоносова. - Болезнь и кончина его. - Похороны. - Памятник Ломоносову. - Заключение

  

  С восшествием на престол Екатерины II положение Ломоносова сильно поколебалось. Новая государыня смотрела на Шувалова и Воронцова как на лиц, причинивших ей более всего неприятностей. Ломоносов был в числе их сторонников и пользовался их благорасположением. Об этом, несомненно, Екатерина II отлично знала.

  Наш поэт через несколько дней после переворота написал торжественную оду в честь новой императрицы, причем порицал деяния Петра III. Но это стихотворение не достигло цели, и все первое время царствования Ломоносов оставался забытым. Вокруг него рассыпались щедрою рукою чины и денежные награды. Теплов получил двадцать тысяч рублей единовременно и чин действительного статского советника; теперь он являлся первым дельцом в кабинете императрицы и сочинял все манифесты и распоряжения ее. Тауберт тоже был произведен в действительные статские советники; не был забыт даже Елагин, тот самый, который под именем Балабана фигурировал в сатирических стихах Ломоносова. Самолюбие нашего ученого было всем этим сильно затронуто.

  Первое время он сказывался больным, но не вытерпел, когда Тауберт распорядился, чтобы в канцелярии дела принимались к исполнению без его подписи: Ломоносов подал прошение на высочайшее имя. Здесь он прежде всего в сжатых, но сильных чертах описал свои труды на пользу наук и по устроению гимназии, университета и географического департамента; затем он выставил слабость здоровья, "лом в ногах и раны" как следствие его беспрерывных занятий; несмотря на все эти труды и ревностную службу, он оставался 12 лет в одном и том же чине, тогда как его сотоварищи были произведены и опередили его; в заключение Ломоносов, ссылаясь на слабость здоровья, просил императрицу совсем уволить его от службы, произведя, однако, в чин статского советника и назначив ему пожизненную пенсию в 1800 рублей.

  При прошении он приложил список лиц, которые обошли его чином. Ясно, что Ломоносову хотелось получить именно это повышение, а вовсе не выходить в отставку.

  С удовлетворением просьбы нашего ученого медлили. Он обратился за содействием к Федору Орлову, который просил за него у своего брата Григория.

  Но, несмотря на все эти хлопоты, весь 1762 год Ломоносов оставался забытым. К оскорбленному самолюбию присоединилась болезнь, приковавшая его к постели.

  1763 год начался для нашего академика с новой неприятности для него. Управление географическим департаментом по распоряжению графа Разумовского было передано историографу Мюллеру. Такое решение мотивировалось тем, что "от географического департамента уже несколько лет почти ничего нового к поправлению российской географии на свет не произведено", чему причиной было "нерачение определенных при оном географическом департаменте; ибо, вместо того чтобы соединенными силами трудиться к общей пользе, один другому всякие препятствия делает". Ломоносов не подчинился приказанию президента и представил подробный список всего того, что сделано было названным департаментом за время его управления.

  Из этого столкновения Ломоносов вышел победителем: приказание президента не было приведено в исполнение и наш ученый управлял географическим департаментом до конца жизни.

  Тем не менее тон представлений нашего писателя президенту после этого значительно изменился. Теперь вместо угроз, как бывало прежде, в его донесениях появились нижайшие просьбы "с достодолжным высокопочитанием".

  Зато в сношениях с академиками Ломоносов продолжал держать себя заносчиво и подчас очень грубо. Все эти ссоры и пререкания повели за собой приказ президента, который рекомендовал членам канцелярии оставить споры и приступить к делу. Вскоре после этого, а именно 2 мая 1763 года, Екатерина II подписала указ об отставке нашего академика.

  Ломоносов узнал об этом указе только 15 мая.

  В тот же день он, отказавшись подписывать бумаги, уехал из Петербурга в свои поместья. Все враги его, а особливо знаменитый Мюллер, ликовали; но им не пришлось долго радоваться. Вследствие каких-то до сих пор неразъясненных причин Екатерина II отменила указ об отставке Ломоносова, и он вскоре опять появился в академической канцелярии, причем, конечно, снова начались обычные препирательства.

  Наш академик воспрянул духом. 14 июля Теплое огласил в канцелярии высочайшее повеление о немедленном составлении карт с обозначением всех произведений, которыми отличается та или другая местность России, причем все изменения, могущие последовать, должны были ежегодно вноситься в карты. Ломоносов весьма метко и убедительно доказал всю неосуществимость такого проекта и, несмотря на то, что в нем высказывалась воля императрицы, зло осмеял его. Дело завершилось тем, что государыня поручила составление подобных карт самому Ломоносову. Тогда он потребовал через Сенат из разных присутственных мест сведения, необходимые для составления ландкарт. Чтобы избежать многочисленности их, он предложил составлять "экономический лексикон российских продуктов". Все это, приходится заметить, было немногим более практично, чем проект Екатерины П.

  Но деятельность Ломоносова все-таки понравилась государыне, и она 20 декабря 1763 года произвела его в статские советники с жалованьем в 1875 рублей в год.

  За три месяца до этого Михаил Васильевич поднес юному генерал-адмиралу свое новое произведение: "Краткое описание разных путешествий по Северным морям и показание возможного проходу Сибирским океаном в Восточную Индию". Это сочинение повлекло за собою, 14 мая 1764 года, высочайшее повеление о снаряжении экспедиции для разыскания пути в Индию. Дело было задумано на широких основаниях: на экспедицию ассигновали двадцать тысяч рублей и всем участникам ее обещали награды, чины или - в случае их смерти - пенсии вдовам.

  Ломоносов являлся душою задуманного предприятия: все его предложения и советы принимались беспрекословно. Наш ученый составил "примерную инструкцию морским командующим офицерам, отправляющимся к поисканию пути на Восток Северным Сибирским океаном". Далее, он хлопотал, чтобы каждый корабль был снабжен всеми необходимыми физическими и астрономическими инструментами, заботился об обучении штурманов умению обращаться с ними и делать точные наблюдения... Словом, ни одна мелочь не была забыта Ломоносовым. Но ему не суждено было довести снаряжение этой экспедиции до конца.

  Тем не менее, через несколько недель после его смерти, а именно 9 мая 1765 года, начальник экспедиции Василий Чичагов вышел с тремя судами в море из Архангельска. Однако ни эта первая, ни предпринятая в 1766 году вторая попытка пробиться сквозь беспрерывные льды не увенчались успехом, и Чичагову пришлось воротиться в Архангельск.

  Но эти неудачи еще ничего не доказали, и вероятнее всего в недалеком будущем организуются новые экспедиции в Полярное море. В 1871 году была отправлена германская экспедиция к сибирским рекам. Она дала повод М. Сидорову вспомнить о забытом предположении нашего ученого: "Ломоносов в проекте полярной экспедиции, составленном в 1763 году, указывал свободный и единственно возможный путь к достижению полюса между островами Шпицбергеном и Новою Землею. К тому же пришли английские и немецкие авторитеты... Открытие свободного Полярного моря до 79¹ северной широты в сентябре 1871 года Пайэром практически, на деле оправдало ученые предположения Ломоносова. Итак, только через 108 лет г-н Пайэр, наткнувшись на указанный Ломоносовым путь, открыл миру, с каким глубоким знанием Ледовитого океана составлен был ломоносовский проект".

  Среди событий последних лет жизни нашего академика наиболее интересна борьба с Таубертом из-за адъюнкта Шлёцера и вторичная попытка добиться утверждения нового регламента для университета.

  Шлёцер, прослужив в Академии четыре года адъюнктом истории, стал требовать себе должность профессора, причем указывал на предложение Геттингенского университета занять в нем кафедру.

  В доказательство своей состоятельности Шлёцер представил два плана: первый из них - "Мысли о способе разработки древней русской истории" - подразумевал написание истории России согласно методу автора, но по собраниям и сочинениям Мюллера, Ломоносова и Татищева; второй план предполагал составление популярных руководств по истории, географии и статистике. Понятно, что ни Мюллер, ни Ломоносов не могли примириться с тем, чтобы молодой ученый работал над материалами, ими собираемыми и издаваемыми. Следует заметить, что Шлёцер был самого неуживчивого и сварливого характера и в то же время крайне высокого мнения о самом себе и своих знаниях. Самолюбие Ломоносова было задето, и он поднял целое гонение на молодого ученого. Академик писал, что у Шлёцера