Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - На большой дороге

  - А я познакомился со старостой,- объяснял он на ходу.- Мужик - вор, но умная башка. Знаете, сколько они платят за свою еду? Что-то около пятиалтынного с персоны... Просто невероятно, но расчет хозяина идет на круг, то есть присоединяя к этому то, что Иван Митрич наживет на сене и овсе, на дегте и разных других мелочах. Потом сюда входит необычайная дешевизна здешнего содержания. Рыба, например, стоит что-то около 2 копеек фунт, хлеб свой и т. д.

   - И все-таки за 15 копеек не накормите два раза.

   - Ну, это уж их дело.

   Ямщики действительно опять сидели за столом и завтракали. Были и пироги, и какая-то лапша, и неизбежная каша, и жареная рыба. Положим, что еда шла без вчерашнего аппетита, но все-таки ели по-настоящему. Староста Мосей Павлыч наливал себя чаем на чистой половине и имел сегодня мрачно-деловой вид. От вчерашнего балагурства и шуточек не осталось и следа. Видимо, что его мучило похмелье, а опохмелиться было совестно.

   Василий Иваныч уже освоился в кухне и смело заглядывал не только в чашки, а даже в печь, точно и там скрывался какой-то удивительный секрет самого рационального питания.

   - А ты садись с нами, барин,- предложил старик ямщик, наблюдавший Василия Иваныча.- Отведай нашей мужицкой еды...

   - Куда ему! - ответила за Василия Иваныча стряпка.- Не барин хлеб ест, а хлеб барина ест...

   Раздался сдержанный смех, и Василий Иваныч поспешно ретировался на чистую половину.

   - Этакая дерзкая тварь! - ругался он.- Я с удовольствием ударил бы ее палкой.

   - Уж и палкой, Василий Иваныч... Пожалуй, еще убьете живого человека.

   - Я? О, вы меня еще не знаете... Знаете, в каждом русском человеке скрыт Иван Грозный. Да, да... Разве вы не испытывали приступов совершенно беспричинной жестокости?

   - Вот что, Василий Иваныч, не пора ли нам отправляться?

   - Подождите, голубчик... Меня ужасно интересует, чем все это кончится.

   - Запрягут лошадей и уйдут.

   - А может быть, еще будут есть? Наконец, мы еще чаю не пили... Да и тот вегетарианец тоже.

   - Какой вегетарианец?

   - Ну, Аргентский... Он меня серьезно смутил вчера, а уж я потом догадался, в чем дело. Конечно, вегетарианец, хотя и скрывает это. А вы как бы думали? Хе-хе... У меня знакомый один инженер чуть не умер от вегетарианства и тоже все скрывался.

   Староста продолжал наливаться чаем и очень подозрительно посматривал на нас. Потом он не выдержал и спросил:

   - Господа, а вы по какой же части будете?

   - Мы? А мы, значит, по своим делам,- в тон ответил Василий Иваныч, чувствовавший необыкновенный прилив храбрости.- Значит, своими средствами.

   - Так... И тарантас ваш собственный?

   - И тарантас наш.

   - Очень превосходно...

   Староста, видимо, не верил. Когда вошел хозяин Иван Митрич, он начал что-то шептать ему, причем Иван Митрич, в качестве практикованного человека, отрицательно мотал головой.

   - Вот этак-то своими средствами... да... А тут старушку богомолку и нашли убитую на трахту... очень далее просто...

   - Перестань ты, Мосей Павлыч...

   - А то вот этак-то двое провозили крадено золото с промыслов... очень даже просто...

   - Это, кажется, по нашему адресу? - спрашивал Василий Иваныч, понижая голос.

   - Да, кажется...

   А староста не унимался.

   - Например, зачем я буду чужие куски считать? Али по горшкам лазить?.. Другая бы стряпка так изуважила...

   Разговор принимал неприятный оборот, но к нам на выручку явился Аргентский. Он сразу осадил разговорившуюся подозрительность Мосея Павлыча.

   - Перестань ты молоть, толстая борода! Нам-то какое дело до других? Мы сами по себе, они сами по себе...

   Аргентский, по-видимому, чувствовал себя как-то особенно хорошо. Когда стряпка подала нам самовар, он подсел к нашему столу уже без приглашения и проговорил:

   - А хорошо выпить утром стаканчик чайку...

   - Вы опять со своими сухарями?

   - Опять с сухарями... Ну, да это все пустяки.

   Он что-то не договорил и в то же время желал высказать. Ямщики отправились закладывать лошадей; ушел с ними и подозрительный староста.

   - А знаете, мне всего двое суток ехать до дому,- весело проговорил наконец Аргентский.- То есть, вернее, переночевать еще одну ночь, а завтра вечером я дома...

   - Вы соскучились по своей семье?

   - Еще бы... Катя вот пишет...

   Он достал из кармана истрепанный бумажник, набитый разными бумагами.

   - Постойте, где у меня последнее письмо от нее? У меня славная баба... Ах да, вот...

   Он развернул какое-то письмо и без церемонии начал его читать.

   - Да... славная... "Милый Саша, ты опять потерял место"... Удивляется, а кажется, могла бы уже привыкнуть. Да... "Я, конечно, понимаю, что ты не мог там оставаться... и я не понимаю, почему Товиев сердится. Твое спокойное и бодрое настроение меня радует... Будем работать и бороться, Саша. Только вот беспокоит меня Аня, у которой сразу режутся два зуба... Доктор говорит, что ее нужно везти в Крым..." Ну, это уже вздор! Не правда ли, какая у меня отличная жена?

   Через полчаса обоз выступал в поход. Из ворот медленно и тяжело выкатывались воза один за другим. Василий Иваныч стоял у открытого окна и считал. На дворе уже позванивали дорожные колокольчики. Это закладывали наш тарантас.

   - Шестьдесят девять... семьдесят... семьдесят один...

   На одном из последних возов выехал Аргентский.

   Он в последний раз улыбнулся нам, приподняв свою поповскую шляпу. Солнце уже поднялось. Пахнуло дорожной пылью. Где-то вдали тускло блестело подернутое утренней дымкой озеро.

   - А ведь он счастливый человек...- задумчиво проговорил Василий Иваныч, продолжая какую-то тайную мысль.- И эта жена Катя тоже славная... "Будем работать и бороться..." Право, милая.

  

   1895