Мериме Проспер - Испанские ведьмы

   Проспер Мериме

   Древности, особенно римские древности, мало меня трогают. Сам не знаю, как я позволил уговорить себя поехать в Мурвьедро посмотреть развалины Сагунта. Я очень там устал, плохо питался и ничего не увидел. Во время путешествий всегда терзаешься страхом, что по возвращении не сможешь утвердительно ответить на неизбежный вопрос, который вас ожидает: "Вы, конечно, видели?.." Почему я принужден видеть то, что видели другие? Я путешествую не с определенной целью, я не антиквар. Мои нервы приучены к волнующим впечатлениям, и я не могу решить, чтó я вспоминаю с бóльшим удовольствием: старые кипарисы Сегри [*] в Хенералифе [**] или гранаты и чудесный виноград без косточек, которые я ел под этими почтенными деревьями.

  

   [*] - Сегри - мавританский род.

   [**] - Хенералифе - дворец мавританского стиля в Гранаде.

  

   Тем не менее я без скуки совершил поездку в Мурвьедро. Я нанял лошадь и валенсийского крестьянина, который сопровождал меня пешком. Он оказался большим болтуном, порядочным плутом, но, в общем, славным и довольно забавным спутником. Он пускал в ход самое пламенное красноречие и искусную дипломатию, чтобы выудить у меня реалом больше условленной между нами цены за наем лошади, и в то же время с таким азартом защищал мои интересы в гостиницах, будто он оплачивал счета из собственного кармана. Каждое утро он предъявлял мне счет с бесконечным рядом "кроме того": за починку ремней, новые гвозди, вино, чтобы натирать лошадей, которое, без сомнения, он выпивал сам, - но вместе с тем все это обходилось мне очень дешево. У моего валенсийца была способность заставлять меня покупать всюду, где мы проезжали, массу бесполезных мелочей, особенно ножей местной работы. Он учил меня, как нужно класть большой палец на лезвие, чтобы надлежащим образом вспороть противника, не обрезав пальца. Потом эти чертовские ножи оказывались необыкновенною тяжестью. Они бренчали в моих карманах, били меня по ногам, одним словом, причиняли мне такое беспокойство, что для того, чтобы избавиться от них, оставалось только подарить их Висенте.

   Вечный его припев был:

   - Как будут довольны друзья вашей милости, когда увидят, сколько прелестных вещей вы привезли им из Испании!

   Я никогда не забуду мешка сладких желудей, который моя милость купила, чтобы привезти друзьям, и который она съела до единого желудя при помощи верного своего проводника, еще не доехав до Мурвьедро.

   Висенте видел белый свет, так как он торговал оршадом в Мадриде, но добрая часть суеверий, свойственных его соотечественникам, у него сохранилась. Он был очень набожен, но за те дни, что мы провели вместе, я имел случай наблюдать, какая забавная была у него религия. Господь бог его совсем не беспокоил, он о нем всегда говорил безучастно. Но зато он чтил святых и особенно божью матерь. Он мне напоминал старых сутяг, заматерелых в своем ремесле, у которых существует правило, что лучше иметь знакомства среди мелких чиновников, чем покровительство самого министра.

   Чтобы понять его культ пресвятой девы, нужно знать, что в Испании не одна божья матерь. В каждом городе есть своя, и местные жители издеваются над соседней. Божья матерь Пенискольская (Пенискола - городок, произведший на свет почтенного Висенте), по его мнению, была лучше, чем все остальные, вместе взятые.

   - Значит, - сказал я ему однажды, - есть много божьих матерей?

   - Конечно, в каждой провинции своя.

   - А на небе сколько их?

   Вопрос его, по-видимому, затруднил, но тут пришел на помощь катехизис.

   - В небе только одна, - ответил он с запинкой, как человек, который повторяет затверженную фразу, не понимая ее смысла.

   - Так что, если вы сломаете себе ногу, - продолжал я, - к какой божьей матери вы обратитесь: к той, что на небе, или к какой-нибудь другой?

   - К божьей матери Пенискольской, разумеется (por supuesto).

   - А почему же не к Столповой, что в Сарагосе, которая творит столько чудес?

   - Пустое! Она хороша для арагонцев!

   Я хотел задеть провинциальный патриотизм, его слабую струнку.

   - Если Пенискольская божья матерь сильнее Столповой, значит, валенсийцы бСльшие негодяи, чем арагонцы, раз для отпущения грехов им нужно такую влиятельную покровительницу?

   - Ах, сударь, арагонцы не лучше других! Разница в том, что мы, из Валенсии, знаем силу нашей Пенисколькой божьей матери и часто слишком на нее полагаемся.

   - Как вы думаете, Висенте: не по-валенсийски ли говорит Пенискольская владычица с господом богом, когда просит его величество отпустить вам ваши прегрешения?

   - По-валенсийски? Нет, сударь, - живо возразил Висенте, - вы отлично знаете, на каком языке говорит божья матерь.

   - Право, не знаю.

   - По-латыни, разумеется.

   ...На вершинах не очень высоких гор королевства Валенсии часто попадаются развалины замков. Как-то, когда я проезжал мимо одной из таких развалин, мне вздумалось спросить у Висенте, не водятся ли там привидения. Он заулыбался и сообщил, что в их краях привидений не бывает. Потом подмигнул и с видом человека, который отшучивается, ответил:

   - Ваша милость, наверно, у себя на родине видели их.

   В испанском языке нет слова, которое бы точно передавало смысл слова "привидение". Duende, которое вы найдете в словарях, скорее соответствует домовому и обозначает маленькое шаловливое существо. Duendecito - маленький duende - можно сказать о молодом человеке, который спрятался в комнату девушки, чтобы напугать ее или с другим каким намерением. Что же касается длинных белых призраков, закутанных в саван или влачащих цепи, их в Испании никто не видел, и о них не говорят. Есть еще заколдованные мавры, о проделках которых рассказывают в окрестностях Гранады, но, в общем, это довольно добродушные привидения: показываются они обычно среди бела дня и покорно просят, чтобы их крестили, о каковом обряде они не удосужились позаботиться при жизни. Если вы им сделаете это одолжение, они вам за труды откроют какой-нибудь хороший клад. Прибавьте к этому заросшего волосами лешего, прозываемого el velludo, изображение которого находится в Альгамбре, да лошадь без головы [*], которая тем не менее отлично скачет по камням, коими завален овраг между Альгамброй и Хенералифе, - вот вам почти полный список призраков, которыми пугают или забавляют детей.

   К счастью, верят еще в колдунов и особенно в ведьм.

  

   [*] - El caballo descabezado. (Прим. автора.)

  

   В километре от Мурвьедро, на отлете, стоит маленький кабачок. Я умирал от жажды и остановился у дверей. Прехорошенькая девушка, не очень загорелая, вынесла мне большой кувшин из пористой глины, в котором вода сохраняет свою свежесть. Когда бы Висенте ни проезжал мимо кабачков, ему всякий раз хотелось пить, и он уговаривал меня под благовидным предлогом туда зайти. На этот раз он не выказал никакого желания остановиться. "Уж поздно, - говорил он, - а ехать еще далеко. В четверти километра отсюда есть гостиница получше, там мы найдем самое славное вино во всем королевстве, за исключением пенискольского, разумеется". Я был непреклонен. Я выпил поданную воду, съел gazpacho [Холодная похлебка (испан.)], приготовленный собственноручно Карменситой, и даже зарисовал ее в своем дорожном альбоме.

   Меж тем Висенте чистил лошадь перед дверью, нетерпеливо посвистывая; по-видимому, ему противно было входить в дом.

   Мы поехали дальше. Я часто упоминал о Карменсите. Висенте покачивал головой.

   - Плохой дом! - сказал он.

   - Почему плохой? Gazpacho был отличный.

   - Не удивительно! Может быть, его черт варил!

   - Черт? Почему вы так говорите? Пряностей было туда слишком много положено или у этой доброй женщины черт за повара?

   - Кто его знает!

   - Что же... она ведьма?

   Висенте беспокойно осмотрелся, чтобы убедиться, что за ним никто не наблюдает, подогнал лошадь прутом и, продолжая бежать рядом со мной, слегка поднял голову, раскрыл рот и поднял глаза к небу - обычный знак утверждения у людей, которых, не получая от них ответа на данный вопрос, готов бываешь счесть молчаливыми. Мое любопытство было возбуждено; мне доставляло большое удовольствие убеждаться, что проводник мой не такой уж свободомыслящий, как я опасался.

   - Так что, она ведьма? - повторил я, придерживая лошадь. - А как же дочка?

   - Ваша милость знает поговорку: primero р..., luego alcahueta, pues bruja [*]. Дочка только начинает, а мамаша добралась до конца.

  

   [*] - Сначала шлюха, потом сводня, затем ведьма. (Прим. автора.)

  

   - Почем вы знаете, что она ведьма? Что она такого сделала?

   - То, что все они делают. У нее дурной глаз [*]. Она ребят сушит, портит маслины, мулов морит, всякие козни строит.

  

   [*] - Mal de ojos - это не недостаток зрения, а недостаток, причиняемый глазом, влияние дурного взгляда. Часто в королевстве Валенсия детям на запястье повязывают красную ленточку, чтобы предохранить их от дурного глаза. (Прим. автора.)

  

   - А вы знаете кого-нибудь, кто пострадал от этих козней?

   - Знаю ли я? Да, она с моим двоюродным братом знатную штуку сыграла.

   - Расскажите, пожалуйста.

   - Брат-то не очень любит, когда об этом говорят. Но теперь он в Кадисе; я думаю, с ним никакого несчастья не произойдет, если я расскажу...

   Я дал Висенте сигару и рассеял этим его сомнения. Он нашел доказательство неопровержимым и начал так:

   - Надо вам сказать, сударь, что брата моего зовут Энрике, родом он из Грао, что в Валенсии, моряк и рыбак по роду занятий, человек честный, отец семейства, добрый христианин, как и все у них в роду. Я тоже могу этим похвастаться, хотя я и бедный человек. А ведь столько есть людей побогаче меня, да вера-то у них неправая. Ну вот, значит, брат мой рыбак живет в домике неподалеку от Пенисколы, потому как сам он родом из Грао, а семейные его в Пенисколе. Родился он в отцовской лодке, а уж коли родился он на море, то не удивительно, что вышел из него добрый моряк. Он побывал в Индии, Португалии, всюду. Если не ходил он на большом корабле, то отправлялся рыбачить на собственной лодке. Вернется, привяжет лодку канатом к колу и спокойно ложится спать. Вот как-то утром собрался он на ловлю, пошел отвязать канат - и что же? Привязал он свою лодку, как добрый матрос, а тут видит: канат привязан так, как старуха своих ослиц привязывает. "Озорники, верно, вчера вечером в моей лодке баловались, - подумал он, - поймаю - так уж задам им трепку!" Поехал, наловил рыбы, возвращается. Привязал лодку и для предосторожности завязал двойным узлом. Ладно. На следующий день смотрит: узел развязан. Брат взбесился, но начинает догадываться, чьи это штуки... Все-таки взял новую веревку и, не отчаиваясь, еще раз накрепко привязывает свою лодку. Куда там! Назавтра никакой новой веревки, а висит обрывок старого, сгнившего каната, к тому же и парус порван - доказательство, что ночью его распускали. Брат думает: "Не озорники ездят ночью на моей лодке, они бы не посмели развертывать парус, побоялись бы перекувырнуться. Видно, это вор".

   Что же он делает? Вечером он прячется в лодку и ложится на то место, куда он запихивал свой хлеб и рис, когда отправлялся на несколько дней. Набросил на себя, чтобы лучше закрыться, свой старый плащ и притаился. В полночь - заметьте, в полночь - вдруг слышит он голоса, будто много народу бежит к берегу. Он высунул кончик носа, - господи боже, какие там воры! Не воры, а двенадцать старух, босых, простоволосых... Брат мой - человек смелый, против воров был у него за поясом хорошо отточенный нож. Но, когда пришлось иметь дело с ведьмами, храбрость его оставила. Он закрылся плащом с головой, поручил себя Пенискольской богородице, чтобы она скрыла его от этих мерзких женщин.

   Скорчился он, забился в уголок и ждет в страхе, что с ним станется. Ведьмы отвязали веревку, наставили парус и пустились в море. Если бы лодка была лошадью, можно было бы сказать, что мчались они сломя голову. Как бы то ни было, по морю они летели, как на крыльях. Лодка неслась так шибко, что ветер в ушах свистел и вар растопился [*]. Удивительного в этом ничего нет, - у ведьм ветер всегда к услугам. Им черт поддувает. Меж тем брат слышит, что они болтают, смеются, копошатся, хвастаются, сколько зла они наделали. Некоторых он знал, другие, должно быть, явились издалека, и он их никогда не видел. Феррер, эта старая ведьма, у которой вы сегодня задержались, сидела у руля. В конце концов они остановились, пристали к берегу, выскочили из лодки и привязали ее в большому камню. Когда брат мой Энрике перестал слышать их голоса, он осмелился вылезти из своей дыры. Ночь была не очень светлая, но все-таки он хорошо видел: высокий тростник качается от ветра, дальше яркий огонь. Будьте уверены, что там справляли шабаш... Энрике расхрабрился, соскочил на берег и срезал несколько тростинок. Потом снова забился в уголок и спокойно стал дожидаться, когда ведьмы вернутся. Приблизительно через час они возвращаются, садятся, поворачивают лодку и несутся с такой же быстротой.

  

   [*] - Я не посмел прервать моего проводника, чтобы спросить, что это за явление. Может быть, быстрота движения производила такое повышение температуры, что вар топился. Вернее всего, друг мой Висенте, никогда не бывавший на море, худо во всем этом разбирался. (Прим. автора.)

  

   "При такой шибкой езде, - подумал мой брат, - мы скоро будем в Пенисколе".

   Все шло прекрасно, как вдруг одна баба говорит: "Сестрицы! Три часа бьет!"

   Не успела она это сказать, как все они разлетелись и исчезли. Ведь они только до трех часов могут колобродить.

   Лодка остановилась, и брату пришлось взяться за весла. Бог знает, сколько времени он провел в море, прежде чем успел добраться до Пенисколы. Больше двух дней. Приехал измученный. Съел кусок хлеба, выпил рюмку водки и пошел к пенискольскому аптекарю. Тот человек ученый и знает все зелья. Брат показывает ему тростинки, которые он привез с собой.

   - Откуда они? - спрашивает у аптекаря.

   - Из Америки, - отвечает аптекарь, - такие тростинки растут только в Америке. Хоть бы вы их тут посеяли, все равно не вырастут.

   Брат аптекарю больше ничего не сказал, а пошел прямо к Феррер.

   - Пака! - говорит. - Ты ведьма.

   Та отнекивается, говорит:

   - Что ты, бог с тобой!

   - А вот тебе доказательство: ты за одну ночь ездишь в Америку и обратно. Я ездил с тобой сегодня ночью, и вот улика. Смотри: вот тростинки, это я там срезал.

   Висенте рассказывал взволнованно, с жаром; дойдя до этого места, он протянул мне руку и поднес пучок только что сорванной им травы. Я невольно откинулся назад, мне показалось, что это американский тростник.

   Висенте продолжал:

   - Ведьма говорит: "Не болтай. Вот тебе мешок рису. Бери его и оставь меня в покое".

   А Энрике ей:

   - Нет, я не оставлю тебя в покое, пока ты не дашь мне амулет, чтобы я мог вызвать ветер вроде того, что гнал нас в Америку в любое время.

   Ведьма дала ему пергамент в тыкве, и теперь он всегда берет его с собой в море. На его месте я бы давно бросил в огонь и пергамент и всю эту музыку. Или бы отдал священнику. Ведь кто с дьяволом заключает договор, всегда оказывается внакладе.

   Я поблагодарил Висенте за его историю и, чтобы отплатить той же монетой, прибавил, что у меня на родине ведьмы обходятся без лодки и что обычный их способ передвижения - метла, на которую эти ведьмы садятся верхом.

   - Ваша милость отлично знает, что это невозможно, - холодно возразил Висенте.

   Я был поражен его недоверчивостью. Я счел это за неуважение ко мне, между тем я не выразил ни малейшего сомнения в справедливости истории с тростником. Я выразил ему свое негодование и строгим тоном добавил, чтобы он не смел говорить о вещах, недоступных его пониманию, и что, если бы мы находились во Франции, я бы представил ему сколько угодно свидетелей подобных фактов.

   - Если ваша милость это видела, значит, это правда, - заметил Висенте, - но если вы не видели, то я всегда буду говорить, что ведьме ездить верхом на метле нельзя. На метле хоть два прутика да перекрещиваются между собой. И вот вам готов крест. Как же тогда ведьмы могут пользоваться метлою?

   Доказательство было неопровержимое. Я вышел из затруднения, сказав, что бывают разные метлы. На березовой метле, конечно, ведьме трудно ездить, но на метле из дрока, травинки которого прямы и жестки, или на волосяной метле - ничего не может быть проще. Всякий легко поймет, что на такой метле можно объехать весь мир.

   - Мне многие говорили, сударь, - сказал Висенте, - что в вашей стране много колдунов и ведьм.

   - Это происходит оттого, друг мой, что у нас нет инквизиции.

   - Тогда, конечно, вашей милости доводилось встречаться с людьми, которые продают амулеты на всякие случаи жизни. Я видел сам, как они действуют.

   - Рассказывайте так, будто я ничего не знаю об этих историях, - попросил я его. - А потом я вам скажу, правда это или нет.

   - Ну так вот, сударь, слышал я, что у вас есть люди, которые продают их тем, кто их покупает. За мешок песет можно купить кусочек тростинки с узелком на одном конце и простой пробкой на другом. В тростинке этой находятся маленькие существа - animalitos, - через которых можно получить все, чего только не пожелаешь. Вы лучше меня знаете, чем нужно их кормить... Мясом некрещеных детей, сударь. Если же владелец тростинки не может достать такого мяса, ему приходится от себя отрезать кусок... (Волосы на голове у Висенте встали дыбом.) Есть нужно давать один раз в сутки, сударь.

   - Вы сами видели такие тростинки?

   - Не хочу врать, сам не видал. Но я отлично знал некоего Ромеро, сотни раз я пил с ним (тогда я еще не знал, кто он такой). Ромеро этот был сагалом^[36]. Он заболел так, что потерял свой дух и не мог больше бегать. Ему советовали отправиться на богомолье, чтобы исцелиться, но он говорил:

  

   [*] - Сагал (zagal) - нечто вроде нашего кучера. Он держит за повод переднюю пару мулов и правит ими, продолжая бежать Даже во время галопа. Если он остановится, его раздавит экипажем. В современных дилижансах сагалом неправильно называется человек, который привязывает тормоза, помогает грузить и т. п. - то, что у англичан зовется cad. (Прим. автора.)

  

   - А покуда я буду ходить на богомолье, кто будет кормить моих детей?

   Вот он и болтался как неприкаянный среди колдунов и тому подобной сволочи, и они продали ему кусочек тростинки, о котором я вам говорил. С тех пор, сударь, этот Ромеро мог бы зайца поймать на бегу. Никто из сагалов не мог с ним сравниться. Вы знаете, какое это ремесло, как оно утомительно и опасно! Теперь он бегает перед мулами и покуривает себе сигару. Он от Валенсии до Мадрида пробежал бы без передышки. Остались на нем кожа да кости. Если глаза у него будут все так же вваливаться, то скоро он затылком будет смотреть. Это нечистый его гложет.

   Для других вещей, не для ходьбы, есть другие наговоры. Амулеты, что предохраняют вас от свинца и стали, делают вас, как говорится, жестким. У Наполеона был такой амулет, потому его и не могли убить в Испании. Хотя есть, конечно, очень простое средство...

   - Отлить серебряную пулю, - прервал я его, вспомнив о пуле, которою бравый виг пронзил лопатку Клеверхаузу^[37].

  

   [*] - Речь идет о распространенной в Англии легенде о смерти Грехема-Джона Клеверхауза, шотландского дворянина, поднявшего шотландских горцев против Вильгельма Оранского (1688). Якобы заключив договор с дьяволом, Клеверхауз был неуязвим на поле брани. Его смогла поразить лишь пуля, отлитая из серебра и отмеченная крестом.

  

   - Серебряная пуля может пригодиться, - продолжал Висенте, - только отлить ее нужно, положив в сплав монету с изображением ангела, как на старинных песетах. Но еще лучше взять просто свечку с престола, за которым служили обедню. Вы льете священный воск в форму для пуль и будьте уверены, что ни амулет, ни панцирь, никакая чертовщина не смогут предохранить колдуна от такой пули. Хуан Коль, прославившийся в свое время под Тортосой, был убит восковой пулей, всаженной ему храбрым партизаном. Когда он умер, партизан стал его обшаривать и увидел, что вся грудь у него покрыта фигурами и знаками, выжженными пушечным порохом; на них висели пергаменты и всякая всячина. Хосе Мария, о котором говорит вся Андалусия, знает заговор от пуль, но беда будет, если в него пустят восковую пулю. Вы знаете, как он обращается со священниками и монахами, когда они попадаются ему в руки? Он знает, что пуля, которая его убьет, будет освящена священником.

   Висенте рассказывал бы еще, но в эту минуту мы увидели на повороте дороги замок Мурвьедро, и разговор принял другой оборот.

  

   Валенсия, ноябрь 1830.

  

  

   Источник текста: Проспер Мериме. Собрание сочинений в четырех томах. Том 2. М: Правда, 1983.

   OCR DVS1 (4PDA), май 2011 г.