МЕРЗЛЯКОВ, Алексей Федорович [17(28).III.1778, Пермская губ.- 26.VII (7.VIII).1830, Москва] - поэт, критик. Родился в семье мелкого купца. Образование получил в местном народном училище. Там он написал оду, затем опубликованную в журнале "Российский магазин" (1792.- Ч. I). В то же время автора перевели в Москву, в университетскую гимназию. Дальнейшее образование получил в Московском университете (1795-1799), который он окончил с золотой медалью. С тех пор его жизнь была прочно связана с этим учебным заведением. В 1804 г. он получил степень магистра и с тех пор до конца жизни занимал кафедру российского красноречия и поэзии. С 1817 г., уже в звании профессора, стал деканом.
Начало литературной деятельности М. совпало с обучением в университете Андрея Тургенева, с которым М. сблизился. Он вошел в Дружеское литературное общество, в котором, помимо А. Тургенева, собирались В. А. Жуковский, А, С. Кайсаров, А. Ф. Воейков. Под влиянием А. Тургенева в М. укрепляется интерес к героическому началу в истории и в человеке и возникают тираноборческие настроения ("Слава", "Разрушение Вавилона", переводы от Тиртея и др. произведения). М.- противник Н. М. Карамзина, он тяготеет к высоким общественным темам, и его творчество становится необходимым звеном в развитии русской гражданской поэзии. Однако М. оказался чужим не только Карамзин, но также революционная и материалистическая мысль французских просветителей и Радищева. Антифеодальный пафос выражался в духе предромантического вольнолюбия. М. перевел "Коварство и любовь", "Дон Карлоса" Шиллера и совместно с А. Тургеневым "Страдания молодого Вертера" Гете. Из французских просветителей он ценил Руссо, но отвергал Вольтера.
Утверждение героического начала сочеталось с вниманием к народности, к национальной самобытности. Идеи народности укрепились в сознании М. еще в пору Дружеского литературного общества, но практически осуществились в 1805- 1806 гг., когда общество уже распалось. М. познакомился с крепостным композитором Д. И. Кашиным и в содружестве с ним создал несколько песен на народные мотивы ("Чернобровый, черноглазый...", "Ах, что ж ты, голубчик...", "Ах, девица-красавица...", "Не липочка кудрявая...", "Я не думала ни о чем в свете тужить..."). Некоторые из написанных в том же духе песен ("Среди долины ровныя...") и романсов ("Велизарий") появились позднее (1810 и 1814 гг.). В. Г. Белинский высоко ценил песни М. Их достоинство он видел в том, что поэт "перенес в свои русские песни русскую грусть-тоску, русское гореванье, от которого щемит сердце и захватывает дух". Песни М., по мнению Белинского, связывали "простонародную поэзию с нашей художественною, национальною поэзиею", поскольку общим для тех и других чувством была грусть, придававшая им лирическую сердечность.
В русских песнях М. появляется образ человека, никогда не достигающего счастья вследствие внешних препятствий и преград. Поэт вводил в них элементы фольклора (народные обороты, ритмику, зачины, параллелизмы, отрицательные сравнения), отказывался от рифм, стремясь приблизить свой стих к подлинно народному стиху. Однако в песнях была заметна и другая, чисто литературная струя: в них проникали сентиментально-чувствительные ноты, интонации дворянского, городского и мещанского романса, книжная фразеология. Все это отдаляло песни от народной поэтической стихии.
Поиски народности в песнях были дополнены в переводах античных авторов и обусловлены стремлением воссоздать национальную культуру в свойственных ей формах, возникших в исторически определенную эпоху. Отношение М. к античности по сравнению с прежними переводами из Тиртея меняется. Раньше он видел в античности высокое искусство, которое противопоставлял "легкой поэзии". Его привлекала гражданская страсть, политическая направленность, проступавшая сквозь условно героические символы и представления. Теперь же, начиная примерно с 1807 г., идеалы М. приобретают более умеренный характер, он выставляет взамен героики и гражданской активности требования материальной обеспеченности человека, что значительно ограничивало антидворянский смысл его поэзии. С этим связан переход от переводов од Тиртея к переводам од Горация, который считался проповедником "золотой середины". В месте с тем ощутимые потери восполнялись и несомненными приобретениями. М. отказался от понимания античной поэзии в духе классической абстрактности. Он хотел понять античность исторически точно, а в античной литературе увидел народную поэзию. С этой целью он героизировал "низкую", обыкновенную и повседневную жизнь. Стилистически это выражалось в сочетании славянизмов и бытового, простонародно словаря, в использовании русской фольклорной образности. Тем же путем шел и Гнедич, создавая идиллию "Рыбаки". К такого рода античным переводам относятся "Эклоги Публия Виргилия Марона" (1807), подражания и переводы I греческих и латинских стихотворцев (1825-1826).
После 1812 г. поэт не утратил контакта с современностью (в 1815 г. издавал журнал "Амфион", преподавал, выступал как критик и теоретик литературы), но его свободолюбие уже потускнело, что предопределило в дальнейшем расхождения с литературой романтизма и неприятие новых художественных исканий. Однако 10 гг. М. остается еще заметным поэтом и становится виднейшим критиком и теоретиком искусства. Свои идеи он развивает в двух прочтенных им курсах: "Теория изящных искусств" (1812) и "Критики" (1816). В них он подчеркивал роль и значение критики для развития литературы и необходимость твердых эстетических критериев для оценки произведений. "Цель критики,- по мнению М.,- приобрести способное справедливой разборчивости в подлинном достоинстве авторов. Она увеличивает наслаждения доставляемые их творениями..." М. основные свои критические суждения (почти ни один писатель XVIII - нач. XIX в. не остался без его внимания) на следующих теоретических положениях. Искусство - подражание природе, под которой понимался как физический мир, так и нравственный, исторический, гражданский, мифологический, "идеальный, или возможный". Подражание природе не есть копия с нее, а включает творческий опыт, направленный на выявление существенного, заключенного в самих объектах, т. е., говоря современным языком, предполагающий обобщение и типизацию. Поэтому в конкретных разборах художественных произведений М. настаивал на "вероятности, или правдоподобии", на принципе правдивости, естественности художественного воспроизведения событий и характеров. В этом состояла одна сторона творческого акта. Другая заключалась в том, что подражание природе преследует нравственно-воспитательную роль, т. е. обусловлено субъективными намерениями автора. Отсюда вытекало, что автор должен внести в художественное произведение определенную идею и подчинить весь материал ее реализации. М. уже не замыкается на восхищении одними достоинствами и порицании других, на мелочной стилистической критике, как часто было до него, а, по словам Белинского, "толкует об идее, о целом, о характерах". Идеи М. об искусстве и критериях его оценки выстраивались в систему и представляли собой новаторское для того времени явление. М. способствовал преодолению существенных сторон классицистической эстетики и открывал путь - в известной, конечно, степени - эстетике философской (любомудров и Белинского). Своими трудами он расчищал, хотя и с большими оговорками, дорогу реалистическому искусству. Вот почему Белинский писал: "Как эстетик и критик, Мерзляков заслуживает особенное внимание и уважение".
Однако теория и критика М. не свободны от отвлеченности, которая сказывалась в том, что внутренне он не был готов ответить на новые идеи века и налагал на. них печать классицистических эстетических установок или противопоставлял свою систему живому искусству, часто отдавая предпочтение системе и подчиняя ей литературную практику. Так создавалась почва для внутренних драматических конфликтов между непосредственным эстетическим чувством М. и провозглашенными им "правилами", между новыми, вызывавшими сочувствие художественными веяниями и решительным их неприятием.
Драматические коллизии подобного рода возникали уже в 10 гг., но особенно наглядно они обозначились в 20 гг.
В 1815 г. М. выступил со статьей "Россияда". Поэма эпическая г-на Хераскова". В ту пору в его критическом и теоретическом творчестве сильно звучат романтические ноты. Он еще не был педантически жестким сторонником строгих "правил" и говорил слушателям о роли "чувства", ставя его выше "системы": "Что такое сии правила? Следствие наблюдений, сделанных
человеком над собственными своими чувствами", "чувство в поэзии все заменяет; недостатка чувствований ничто заменить не может". Но при оценке "Россияды", указав на множество нарушений в ней естественности ("В "Россияде" много эпизодов, и многие из них тем более погрешительны, что не только не действуют в пользу, но и совершенно противны намерению автора"), М. доказывал, что "Россияда" оригинальная эпическая поэма, исполненная высоких художественных достоинств. Непоследовательность М. была вскрыта историком П. М. Строевым, который тогда же беспощадно высмеял исторические ошибки, нарочитую выспренность, ложную патетику поэмы. Подчеркнув неестественность характеров, Строев сделал противоположный М. вывод: "Россияда" недостойна тех громких похвал, коими ее до сих пор осыпали..." М. отвечал Строеву статьей, но даже не коснулся принципиальных аргументов своего оппонента.
Несколько позже (1818) Кюхельбекер в статье "Взгляд на нынешнее состояние русской словесности", сославшись на М., писал: "Литераторы наши стали высказывать здравые суждения. Г-н Мерзляков первый доказал, что г-н Херасков, писатель, впрочем, весьма достойный, менее всего является вторым Гомером и самая лучшая из его поэм не выдерживает сравнения даже с "Генриадой". Здесь же Кюхельбекер лестно отозвался о балладах Жуковского и романтизме его поэзии, подчеркнув, что независимость и свобода, сообщенные Жуковским русскому языку, весьма родственны "национальному нашему духу". М. тотчас ответил "Письмом из Сибири", прочитанным в присутствии Жуковского на заседании Общества любителей российской словесности. Хотя М. испытывал воздействие стиля Жуковского ("Велизарий", романсы и др. произведения), он резко выступил с осуждением жанра баллад.
В дальнейшем, в 20 гг., расхождение между вкусом и "системой" стало еще более острым, но спор все чаще решался в пользу "правил". Читая стихи Пушкина и чувствуя их прелесть, М. отказывал им в художественном достоинстве и плакал, не в силах примирить противоречие между непосредственным ощущением и принципами, которые предписывали его осуждать. В 20 гг. "непреложность правил" М. ставит выше "чувства", получавшего оправдание лишь в том случае, если оно соответствует "правилам". Некогда близкий романтическим веяниям, М. осуждает романтизм, считая, что он "оскорбляет нам ум": "Что значат все сии романтические мечтания без цели, все сии сказки без конца, все сии многоплодные описания природы без применений, все сии чудесности, странности и аллегории, все вымыслы юродствующего воображения без духа их, то есть без мысли?" ("О вернейшем способе разбирать и судить сочинения, особливо стихотворные, по их существенным достоинствам", 1822). Опубликовав в 20 гг. переведенные им книги Эшенбурга "Краткая риторика" (последнее издание - 1821). "Краткое начертание теории изящности" в 2 ч. (1822) и "Краткое руководство к эстетике" (1829) и внеся в них оригинальный текст, М. получил устойчивую репутацию "старовера", запоздалого защитника классицизма. В 1824 г. Кюхельбекер уже писал о нем как о критике и теоретике, отставшем "по крайней мере на двадцать лет от общего хода ума человеческого...". Однако мысли М. о необходимости "системы", выверенных критериев для оценки искусства не утратили своего значения и были подхвачены любомудрами, а впоследствии Белинским. Веневитинов, в частности, также настаивал на "системе", но такой, какую можно применить "к некоторым произведениям новейших писателей...". Иначе говоря, "правила неверные" следует заменить "положительной системою". Возражая М. по поводу его трактата "О начале и духе древней трагедии" (1825), Веневитинов отверг "вечные правила", на которые опирался М. ("Соблазняемые, к несчастию, затейливым воображением наших романтиков, мы,- сокрушался М.,- теперь увлекаемся быстрым потоком весьма сомнительных временных мнений"), и справедливо писал: "Всякий век имеет свой отличительный характер, выражающийся во всех умственных произведениях" ("Разбор рассуждения г. Мерзлякова о начале и духе древней трагедии и проч., напечатанного при издании его подражаний и переводов из греческих и латинских стихотворцев"). Иначе говоря, каждый век издает свои "правила", но не "вечные", а исторические, позволяющие учитывать и оценивать новые художественные ценности.
Таким образом, М. не понял романтизм и не принял его. С романтическим индивидуализмом он вступил в борьбу и вынужден был обратиться за поддержкой к теории и практике XVIII в. Опубликованный (1828) им перевод "Освобожденного Иерусалима" Торквато Тассо был воспринят современниками как явный анахронизм.
Будучи одним из зачинателей профессиональной критики в России и крупным педагогом, воспитавшим не одно поколение читателей и литераторов, М. принадлежал к тем поэтам, которые в общественной сфере испытывали влияние передовой дворянской мысли, но развивались в духе идей стихийного демократизма и создавали почву для их проникновения в русскую жизнь и в русскую культуру. Своими песнями, романсами и переводами М. способствовал демократизации русской литературы, явившись предшественником Кольцова. В литературных симпатиях и взглядах М. наблюдались характерные особенности: первоначально поэт отстаивал "чувство", но затем отдал предпочтение "правилам". От предромантика он совершил эволюцию не к романтизму и реализму, а вспять - к классицизму, хотя непосредственное художественное чутье противоречило его рассудочным представлениям.
В статье "Литературные мечтания" Белинский отдал справедливую дань литературным заслугам М. и в первую очередь его песням: "...это был талант могучий, энергический: какое глубокое чувство, какая неизмеримая тоска в его песнях! как живо сочувствовал он в них русскому народу и как верно выразил в их поэтических звуках лирическую сторону его жизни!"
Соч.: Краткое начертание теории изящной словесности: В 2 ч.- М., 1822; Подражания и переводы из греческих и латинских стихотворцев: В 2 ч.- М., 1825-1826; Песни и романсы - М., 1830; Стихотворения / Вступ. ст. Ю. М. Лотмана.- Л., 1958.- (Библиотека поэта. Большая серия); Теория изящных наук. Отрывки из "Критики". Статьи // Русские эстетические трактаты первой трети XIX века / Вступ. ст. 3. А. Каменского.- М., 1974.- Т. I; Рассуждение о российской словесности и нынешнем ее состоянии. Об изящной словесности, ее пользе, цели и правилах. О талантах стихотворца. "Россияда". Поэма эпическая г-на Хераскова. Письмо из Сибири. О вернейшем способе разбирать и судить сочинения, особливо стихотворные, по их существенным достоинствам // Литературная критика 1800-1820-х годов // Вступ. ст. Л. Г. Фризмана.- М., 1980. .
Лит.: Мизко Н. А. Ф. Мерзляков. Биографическо-критический очерк // Русская старина.- 1879.- No 1.- С. 113-140; Виноградов Ф. А. А. Ф. Мерзляков. Опыт литературной характеристики // Отчет о состоянии Шестой С.-Петербургской гимназии за 1907-1908 учебный год.- Спб., 1908.- С. 5-46; Розанов И. Н. Мерзляков // Русская лирика. От поэзии безличной - к исповеди сердца.- М., 1914.- С. 155-171; Мордовченко Н. И. А. Ф. Mepзляков // Русская критика первой четверти XIX века.- М.; Л., 1959.- С. 259-279; Каменский З. А. Философские идеи русского просвещения.- М., 1971.- С. 52-71, 299-313.
Источник: "Русские писатели". Биобиблиографический словарь.
Том 2. М-Я. Под редакцией П. А. Николаева.
М., "Просвещение", 1990
OCR Бычков М. Н.