Оберучев Константин Михайлович - В дни революции

и встречавших его лиц.

   А затем митинг в Исполнительном Комитете, где собрались члены всех четырёх комитетов, о которых я уже упоминал в главе V, и представители политических партий.

   Социалисты и демократы горячо приветствовали французского гостя, имя которого было известно не только, как социалиста, но и как организатора обороны Франции в смысле техники для изготовления предметов боевого снаряжения.

   И каким диссонансом прозвучал здесь голос одной обольшевиченной женщины, которая публично обругала его несоциалистом и заявила, что "мы, революционные социалисты, не находим возможным участвовать в чествовании Альбера Тома и уходим". И небольшая группа лиц встала с места и ушла вместе с истерически прокричавшей свою речь ораторшей.

   Всё это произошло так неожиданно, что председатель не успел остановить говорившую, а Альбер Тома не смог ей ответить: так быстро она убежала, добившись успеха скандала.

   Через два часа был публичный митинг чествования Альбера Тома.

   На этом митинге опять один большевик подобным же образом начал приветствовать Тома.

   Председатель, зная заранее, чем это кончится, счёл нужным остановить оратора.

   Деликатный Тома попросил предоставить ему слово, и при полном молчании оратор закончил упрёком Тома за измену социализму.

   Встаёт Альбер Тома и с тонким юмором отвечает прежде всего:

   - У нас во Франции не принято, чтобы встречать гостей таким образом; но мы не во Франции, а в России, а это страна всяких возможностей, и я не удивляюсь тому, что нашлись здесь люди, бросившие мне упрёк в измене социализму, делу которого я служил всю жизнь и продолжаю служить в настоящее время, веря в его торжество.

   И затем он выяснил свою точку зрения, как социалиста, и доводы большевика разбил самым ярким образом, встретив одобрение во всех рядах многочисленной аудитории.

   Через несколько времени в нам приезжал другой министр-социалист Эмиль Вандервельде. Он тоже ехал на Юго-Западный фронт и в своём распоряжении имел ещё меньше времени, чем Альбер Тома. Поэтому, только встреча на вокзале, завтрак у французского консула, маленькое турне по городу в открытом автомобиле и короткая беседа в вагоне, вот всё, что осталось у меня в памяти.

   Но я помню Эмиля Вандервельде в другой обстановке, в других условиях. Это было в Брюсселе в 1912 году, в ноябре месяце.

   Я был на этом митинге.

   Только что закончилось заседание бюро Интернационала, и в большом зале брюссельского народного дома был открыт митинг протеста против войны.

   Его открыл краткой, но яркой речью Вандервельде. Затем выступали представители международного социализма. Рубанович говорил первым (от имени русских). Затем выступали Жорес, так несвоевременно павший жертвой негодного убийцы накануне войны, Троельстра (Голландия), Виктор Адлер (Австрия), кажется, Гаазе (Германия). Выступал англичанин, итальянец, турок; имена их не сохранились в моей памяти.

   Каким светочем всего мира горел тогда Эмиль Вандервельде, как призывал он всех к окончанию войны, той позорной балканской войны, которая готова была разжечь пожар войны мировой и предвестником которой она была.

   И теперь этого борца за всеобщий мир события вовлекли в войну самого, и долг социалиста-гражданина повелительно диктовал ему линию поведения.

   Я не могу умолчать ещё об одном бельгийском социалисте. Я говорю о Жюле Дестре, нынешнем бельгийском посланнике в России.

   Я слышал его на другом митинге.

   Это было в январе 1913 года в Льеже, после победы клерикалов на выборах 1912 года.

   Победив социалистов, между прочим, обещанием сокращения тягостей военной службы, клерикальное правительство выдвинуло военную программу, сильно обременяющую народ. И против этого горячо протестовали социалисты, и на том митинге, о котором я говорю, Жюль Дестре всей силой красноречия молодого адвоката и убеждённого социалиста, всей силой души своей горячо обличал правительство, так повернувшее фронт после победы.

   Предо мной тогда стоял народный трибун, метавший громы против правительства, влекущего народ свой к ненужным жертвам.

   А затем... затем я встретил Жюля Дестре уже в Швейцарии, когда в конце 1914 года или начале 1915 года он приехал в Лозанну читать реферат о разгромленной Бельгии.

   Предо мной предстал измученный, много переживший и перестрадавший за это время человек, горячо любящий свою родину и мучающийся за судьбы своего народа.

   Усталый, без огня и пафоса со слезами на глазах и дрожью в голосе, рассказывал он скорбную повесть насилий, совершённых над Бельгией. И только, когда он заговорил о необходимости защищать свой народ, свою страну против насильников и нарушителей её нейтральности, заявив, что: "У нас нет теперь клерикального правительства, а есть правительство национальной обороны", я понял, что огонь любви к стране и народу в нём не угас, и он, несмотря на усталый и измученный вид, ещё полон сил и готов в борьбе.

   На обратном пути я вновь встречал Вандервельде...

   Так на посту Командующего Войсками мне приходилось встречаться с разными лицами, и встречи эти оставляли глубокое впечатление. Это не было просто официальные встречи должностного лица. Нет, это были встречи товарищей-социалистов, с которыми, не будучи знакомы, мы связаны идейно, и в которым протягиваются интимные нити международного братства.

   И весь трагизм современных искренних социалистов и заключается в том, что признавая международное братство лучшей основой жизни, они силою вещей вынуждены не только сами принимать участие в войне, но, что гораздо тяжелее, звать других на борьбу.

   Было бы ошибкой, если бы читатель вынес впечатление, что должность Командующего Войсками округа была почётной, и обязанности его сводились к торжественным встречам проезжавших гостей.

   Нет, будни Командующего Войсками - тяжёлые будни.

   Кабинет Командующего Войсками был калейдоскопом, в котором происходило смешение языков. Все, кому нужно было, приходили к Командующему Войсками.

   А кому не нужно было видеть его?

   Во-первых, приученные к трудности доступа к власти имущим и увидевшие, что теперь это так легко, - двери открыты для всех, - обыватели пошли волной.

   Затем, всякие Исполнительные Комитеты росли, как грибы в дождливую погоду, и все считали необходимым не только послать делегацию к Командующему Войсками, но вместе с тем и нечто просить.

   Когда ко мне приходили представители какого-нибудь Исполнительного Комитета, я заранее знал, что после официального приветствия у меня непременно будут просить "комнату и автомобиль". Как будто у меня был запас комнат и фабрика автомобилей.

   Вопрос о комнатах для Исполнительных Комитетов приводит мне на память один из трагических вопросов, именно вопрос о реквизиции частных помещений для нужд войны.

   Часто, очень часто, приходилось мне распоряжаться о реквизиции помещений, и каждый раз, когда я отдавал приказ о реквизиции, начинались переговоры с владельцами, и обе заинтересованные стороны приходили ко мне и долго-долго приходилось беседовать для улажения вопроса по возможности безболезненно для обеих сторон.

   Я понимал, что в качестве Командующего Войсками, обладающего всей полнотой власти, я по положению своему вынужден делать много неприятного гражданам, совершая на каждом шагу акты насилия.

   Один только раз за все месяцы моего командования войсками я был уверен, что на мою долю выпало счастье сделать, действительно, хорошее дело.

   Мне пришлось снять секвестр с имущества одного австрийского подданного, секвестр, наложенный в самом начале войны. Владелец имущества был возвращён из ссылки, и мне показалось возможным возвратить ему его имущество, находившееся под секвестром в течение почти трёх лет.

   Однако, оказалось, что и тут, в этом единственном случае, когда я чувствовал торжество справедливости, я нарушил чужие интересы. Около этого имущества питались люди, и они-то заявили претензию и просили не снимать секвестра или, по крайней мере, отсрочить снятие его.

   Много разговоров и толков было по этому поводу, но удалось отстоять.

   Надо сказать, что не только доступность нового Командующего Войсками была причиной частых и бесконечных посещений его всеми, кто только хотел, но и привычка к тому, что в его руках сосредоточивается власть не только военная, но и гражданская.

   И как часто уходили от меня граждане и гражданки, огорчённые отказом и ссылкой на то, что этого я не вправе сделать, что это дело суда или какого-нибудь иного компетентного, но не подчинённого Командующему Войсками органа.

   - А как же генерал такой-то, когда был Командующим Войсками, он за нас заступился?

   И трудно было растолковать этим гражданам-обывателям, что, во-первых, генерал такой-то, будучи Командующим Войсками вместе с тем был облечён исключительными полномочиями, как администратор, на основании положения об усиленной охране, а кое-кто и злоупотреблял своей властью, превышая её, так как знал, что его распоряжения будут выполнены беспрекословно. Представитель же революционной власти новой молодой России находил, что исключительные полномочия не должны иметь места и применяться не только вперёд, но даже и для частичного блага отдельных лиц, и что граждане должны привыкать к принципу разделения власти и проведения в жизнь начала прав, а не произвола начальства, хотя бы и самого благожелательного.

   Громадным вопросом был вопрос труда и регулирования его оплаты. Здесь приходилось войти в сношения как с представителями Совета Рабочих Депутатов, так и с профессиональными союзами. Равным образом и заводские комитеты отдельных предприятий входили в постоянное общение с Командующим Войсками, в особенности в предприятиях, работающих на оборону, а тем более предприятиях военного ведомства.

   Было бы слишком долго рассказывать об этих отношениях и постоянных требованиях организованных и неорганизованных рабочих. Да и вопрос этот слишком специальный, чтобы в беглых заметках, которыми являются предполагаемые главы, осветить его во всей полноте и широте, какового освещения он заслуживает.

   Я ограничусь только одной жанровой картинкой. первой пришедшей мне на память, но характерной.

   Дело идёт об обмундировальной мастерской интендантского ведомства.

   Уже несколько требований об увеличении норм оплаты труда и сокращении рабочего дня были удовлетворены, и нормы эти доведены до такой степени, что работы стали слишком дорогими для казны и обременительными для народного бюджета. Сделано это при благосклонном содействии особой согласительной комиссии, выработавшей эти нормы.

   Однажды приходят ко мне представители заводского комитета этой мастерской и говорят, что рабочие и работницы этой мастерской постановили обратиться ко мне с просьбой выдать комитету ссуду в сто тысяч рублей для заготовки дров для рабочих. Ссуда будет погашаться вычетами из ежемесячных получек по 20% взятой ссуды.

   Время, действительно, тяжёлое. Дрова дороги. Заготовить их каждому в отдельности, в особенности, не имея свободной наличности, нет возможности. Надо помочь.

   Переговорил я со своими помощниками. Оказалось, что имеются свободные средства, из которых просимую ссуду можно дать. Я разрешил, и на следующий же день начальнику мастерской была выдана необходимая сумма для заготовки для рабочих дров при посредстве заводского комитета, как было условлено с рабочими во время предварительных переговоров.

   Но как только рабочим стало известно, что деньги для дров выданы, они немедленно пришли ко мне с новыми предложениями.

   Представители заводского комитета заявили, что рабочие просят видать эти деньги по частям на руки для самостоятельной заготовки дров каждой семьёй отдельно.

   Это уже новелла, и надо подумать. Я отказался дать немедленно ответ.

   Но часа через два, при выходе из дома, я был окружён толпой рабочих и работниц, которые настойчиво доказывали, что такой способ распределения ссуды наиболее практичный, ибо кое-кто уже заготовил дрова в кредит и нужно расплатиться; другие же смогут сделать покупки по возам, по мере привоза их в город, а для того, чтобы иметь возможность сделать выгодную покупку, необходимо иметь наличные деньги в кармане.

   Долго мы спорили. Наконец, я уступил. Не потому уступил, что толпа была настроена очень воинственно, особенно женщины, а потому, что после долгих споров и разговоров для меня стало ясно, что это единственный способ удовлетворит рабочих и избавить заведующего мастерской от возможных неприятностей.

   И на следующий день деньги были розданы под круговой порукой всех за правильность уплаты.

   Прошёл месяц. Я ничего не слышу о мастерской.

   Вдруг, приходят ко мне опять члены заводского комитета с новой просьбой.

   - Наступает осень. Всё дорожает. Вычет для уплаты долга слишком велик. Рабочие просят сократить его до 10%.

   Я объяснил им, что для них сделано всё, что возможно, что рабочие должны держать принятые на себя обязательства, что я не могу сократить платежи, да, наконец, это будет невыгодно и для самих рабочих, так как долг затянется.

   Ушли. Через недели две приходят вновь с той же просьбой.

   Дело в том, что в рабочей среде в августе поднимался вопрос об устройстве забастовки протеста в день созыва демократического совещания в Москве 12 (25) августа. Киевский совет рабочих депутатов постановил такой забастовки не делать. Между тем, под влиянием большевистских агитаторов, некоторые фабрики, в том числе и обмундировальная мастерская, в этот день забастовали.

   Само собою разумеется, что при расчёте начальник мастерской объявил рабочим вычет за прогульный день. Они остались недовольны и пришли ко мне.

   Разрешив, в конце концов, после долгих переговоров понизить вычет до 10%, я ни за что не согласился на возврат платы за прогульный день.

   - Вы знаете, что Совет рабочих депутатов, ваш выборный орган, постановил не бастовать в этот день. Вы же решили забастовать, вопреки ясному и категорическому решению ваших же представителей. Если вы не уважаете своего представительного органа, то я, как представитель революционной власти, должен поддерживать его авторитет. Хотите поступим так. Идите в совет рабочих депутатов и заявите, что за прогульный день 12 августа, в который вы бастовали, вопреки решению Совета, с вас удерживают плату. Если Совет рабочих депутатов скажет, что вы поступили правильно, и что вам следует заплатить, я немедленно отдам приказ уплатить вам полностью.

   Переминаются с ноги на ногу.

   - Нет, мы не пойдём, - нерешительно заявляют они.

   - Да, почему же? - спрашиваю я их.

   - Мы уже там были.

   - Ну, и что же?

   - Да, нам отказали, - говорят они, потупя взор.

   Я тоже отказал им.

   Не знаю, как дело обстоит теперь. Я уехал, но уверен, что они не оставят своих домогательств и, быть может добьются своего.

   Я рассказал здесь только один эпизод; но такими картинками из действительной жизни этого периода я мог бы заполнить целые тома.

   Коснусь своих скитаний по войскам округа.

   Я видел войсковые части, представлявшиеся мне в полном порядке, напоминавшие хорошо обученные части времён нормальной жизни армии, но, в большинстве случаев, надо к стыду констатировать общее понижение воинской подготовки всех частей.

   Не будем доискиваться причин этого: их много. Остановлюсь только на факте. Фронт жаловался, что тыл не даёт ему достаточных подкреплений, да и те, что приходят на фронт, в огромном большинстве, являются слабо обученными, не подготовленными к бою.

   И мне, как Командующему Войсками Округа ближайшего тыла, было особенно тяжело, ибо я не мог выполнить той именно задачи, которую я поставил себе первой по вступлении в должность: давать хорошие и надёжные подкрепления на фронт.

   Было бы очень долго рассказывать о всех поездках по округу, хотя в них много интересного. Расскажу только один эпизод.

   Это было в Полтаве.

   Я приехал туда вечером и отдал распоряжение, что завтра в 9 часов утра мною будет произведён смотр, для чего войска гарнизона должны быть собраны на указанном месте.

   Привыкнув быть аккуратным, я отправился из гостиницы с таким расчётом, чтобы ровно в 9 часов быть на месте.

   Приезжаю на автомобиле - никого.

   Только с разных сторон начинают подходить отдельные партии солдат, часто без офицеров к месту сбора.

   Я поехал прокатиться по Полтаве. Был на Шведской могиле. Был у памятника, воздвигнутого на том месте, где Пётр I отдыхал после полтавской битвы, на горном берегу Ворсклы, откуда раскрывается величественный вид на широкую долину.

   Думал ли я тогда, что о Шведской могиле мне придётся вспоминать всего через три месяца в самом сердце Швеции? Нет. Этого у меня не было и в мыслях.

   Так или иначе, я провёл время, и только около 10 часов войска полтавского гарнизона были готовы к смотру Командующего Войсками, назначенному на девять.

   Обошёл ряды. Выправка оставляет желать многого.

   Произвёл учение отдельным частям. Пёстро. Местами ладно, местами нет.

   По окончании смотра, собрал весь гарнизон тесной толпой вокруг себя и обратился к ним с речью, как делал это обыкновенно при объезде частей.

   - Товарищи-воины-граждане! Вы помните, конечно, то время, когда при царском правительстве приезжали командующие войсками на смотр. И если они назначали смотр на 9 часов утра, уже с семи часов все были в сборе и ждали приезда его. Почему же теперь, когда в первый раз к вам приехал Командующий Войсками, поставленный новой революционной властью, вы не были готовы в назначенное время?

   Мне пришлось долго говорить о долге, об обязанностях гражданина, наделённого всей суммой прав.

   - На нас смотрит фронт. С тревогой оглядывается он назад и ждёт от вас поддержки. Вы должны её дать, ибо только тогда вы исполните свой долг перед родиной и докажете свою действительную любовь к свободе и молодой России.

   "Ура" молодой свободной России было подхвачено дружно, и казалось, что предо мной стояли воины-граждане.

   Но когда на трибуну взошёл ими же сами выбранный военный комиссар и начал говорить им о долге, с задних рядов раздались громкие крики:

   - Не будем воевать! Требуйте скорее заключения мира!

   Недолго оставались после этого мы здесь, среди войск.

   Несколько слов сказал опять я. Несколько - приехавший вместе со мной правительственный военный комиссар Кириенко, социал-демократ, член государственной думы второго созыва, годами каторги доказавший свою любовь к народу, и мы ушли, огорчённые всем пережитым.

   Гарнизон был уже сильно обольшевичен. Это была, правда, середина сентября.

   Что этот город и гарнизон находились во власти большевиков, мы знали и мы получили этому новые доказательства.

   Я говорил выше, в одной из первых глав, об арестных устремлениях революционной демократии, проявившихся во многих местах.

   В первые дни революции в Полтаве были арестованы жандармские офицеры. Арестованы они были по постановлению местного Исполнительного Комитета.

   Образованная распоряжением Временного Правительства губернская комиссия в начале августа освободила их, не найдя состава преступления. Но как только они вышли на свободу с тем, чтобы уехать в Киев по месту назначения в резерв, как в ту же ночь, по постановлению Совета рабочих и солдатских депутатов города Полтавы, они были вновь арестованы.

   Губернские власти мне немедленно телеграфировали об этом, и я послал в ответ телеграмму и властям и Совету о необходимости немедленного освобождения их и отмены незаконного ареста.

   Никаких результатов, и, когда в сентябре мы приехали в Полтаву, несчастные офицеры ещё сидели в заключении только потому, что они были жандармами.

   После смотра, мы с Кириенко отдали распоряжение, подписанными нами обоими, об освобождении всех арестованных и отправлении их в Киев.

   Каково же было наше удивление, когда они всё-таки не доехали до Киева. Оказалось, что хотя их и выпустили, но до Киева не довезли.

   Начальник гарнизона, зная настроение Совета, решил, освободив их, доставить в Киев под конвоем, и для сопровождения их назначил наряд солдат под командой надёжного офицера.

   Но на одной из промежуточных станций в вагон, в котором они ехали, ворвалась боевая рабочая дружина и потребовала возвращения их, согласно постановлению полтавского Совета рабочих и солдатских депутатов.

   Офицер сначала предполагал сопротивляться; но потом решил, что это бесполезно. Вывел их всех и с обратным поездом отправился назад, сохранив таким образом, по крайней мере, жизнь этим офицерам.

   Он хотел послать мне телеграмму о происшедшем, но от него не приняли телеграммы и ему пришлось командировать одного из солдат с донесением мне.

   Несмотря ни на мои телеграммы, ни на телеграммы Военного Комиссара Кириенко, полтавский Совет не освободил захваченных им офицеров.

   Таково было уважение органов революционной демократии к представителям Временного Революционного Правительства! И такова была полнота власти Командующего Войсками!

   Грустно это констатировать, но это было так.

  

   Я подхожу к самым трагическим переживаниям моим за восемь месяцев работы в революционный период, работы интенсивной и полной самых разнообразных впечатлений.

   Трагизм положения заключается в том, что как социалист-революционер я являюсь сторонником самоопределения народностей, самой широкой автономии и федеративного строя будущей России.

   Как человек с раннего детства живущий в Киеве и всеми фибрами души моей связанный с Украйной и имеющий там среди лучших общественных деятелей Украины личных друзей, я, конечно, являюсь сторонником самостоятельного развития Украины и вхождения её в федерацию свободных народов России, как равного члена.

   И при таких условиях мне пришлось выслушивать упрёки, как гасителя украинского духа, противника национального развития Украины!

   И всё произошло от того, что я считал и продолжаю считать и до настоящего времени вредным для общего дела свободы немедленную в то время национализацию армии, украинизацию войска.

   Как-то в первые дни революции ко мне, как военному комиссару, приходят три офицера и на украинском языке говорят приблизительно следующее:

   - Мы составили организационный комитет по формировании украинского войска. Мы просим вас быть почётным членом нашего комитета и содействовать этому делу.

   Так вкрадчивым тоном говорил от имени делегации подпоручик Михновский.

   Я поблагодарил за оказанную мне честь приглашением в почётные члены, но отказался от принятия такого звания, находя, что в демократической стране, каковой вот уже несколько дней является Россия, не может и не должно быть места почётным должностям. Но я согласен вступить в комитет рядовым членом, тем более, что основной мысли его я сочувствую.

   Я обещал оказать всяческое содействие организации украинского войска, но при одном только условии, чтобы войско это было добровольческое, и чтобы в формируемые украинские части не поступали солдаты, уже находящиеся в рядах армии, кроме, конечно, необходимых кадров.

   Делегаты вполне согласились со мной, сказали, что именно такова была и их мысль, и мы расстались.

   Долгое время я ничего не слышал об этом комитете и его деятельности; но я не придавал этому никакого значения, так как в это время ко мне приходили делегаты от различных национальностей с такими же предложениями, но ничего из этого не выходило.

   В начале апреля, всю первую половину его я был на фронте. Только 18 апреля (1 мая) я возвратился домой и сидел в родной семье, отдыхая от поездки и делясь впечатлениями.

   Вдруг, вечером раздаётся звонок по телефону. Член Исполнительного Комитета Совета солдатских депутатов звонит и говорит, что моё присутствие необходимо, и что он немедленно в автомобиле едет за мной.

   - Хорошо, буду ждать! - отвечаю я.

   Через несколько минут приезжает он взволнованный и рассказывает, что сегодня группа дезертиров из распределительного пункта, - тысячи четыре человек, - вышла на улицу и, во главе с избранным ими командиром полка, штабс-капитаном Путником-Гребнюком, направились ко дворцу (В это время Исполнительные Комитеты помещались уже в освободившемся дворце), и они заявили требование признать их "Первым Украинским имени Гетмана Богдана Хмельницкого полком".

   Совет солдатских депутатов занял в этом отношении совершенно непримиримую позицию и находил невозможным такой способ организации украинского войска. Тогда "полк" вызвал генерала Ходоровича, и тот, чтобы выйти как нибудь из положения, предложил собравшимся выбрать делегатов и вместе с ними и Исполнительным Комитетом обсудить вопрос.

   Вот на это импровизированное собрание меня и вызвали так экстренно.

   Когда я вошёл в зал, он был полон народа. Главным образом, были делегаты-украинцы из импровизированного полка.

   Добрую половину мест занимали люди, украшенные жёлто-голубыми лентами с лица недоброжелательными, но далеко не все с ярко выраженными украинскими национальными чертами. И если бы не жёлто-голубые ленты, я не считал бы, что я присутствую на собрании украинцев.

   Дебатировался вопрос о признании собравшихся случайно в Киеве четырёх тысяч солдат, по преимуществу дезертиров, полком.

   Само собою разумеется, что этого допустить никоим образом было нельзя.

   Ведь, это создавало прецедент. И волна дезертирства пошла бы большая под предлогом формирования национальных полков.

   Центральная украинская рада (о ней ниже), - сконструировавшийся уже орган в крае, - вынесла следующую резолюцию.

   Она признавала несвоевременным формирование теперь же особого украинского войска, однако считала необходимым данную группу солдат признать полком и считаться с этим, как с фактом.

   На настоящем собрании мнения разделились. Большинство, - все заинтересованные в этом признании делегаты "полка" считали необходимым признать полк сформированным; меньшинство - не находило этого возможным.

   Чтобы выйти из положения, я взял слово.

   Я напомнил присутствовавшим здесь членам организационного комитета, настаивавшим на признании, о тех условиях, которые были нами приняты при первом их посещении меня по вопросу о формировании. И я предложил им следующее.

   - Завтра же я поеду к генералу Брусилову и попрошу его утвердить формирование полка на следующих основаниях. Из солдат и офицеров набирается необходимый кадр, и полк пополняется волонтёрами, не обязанными военной службе; все же остальные немедленно отправляются на фронт. Вместе со мною поедут как представители организационного комитета, так и представители "полка" вместе с полковым командиром.

   На этом, по-видимому, согласились, и мирно все разошлись.

   Но это только, по-видимому.

   Когда я на следующий день пришёл к отходу поезда в Каменец, ни членов организационного комитета, ни делегатов не было.

   И я поехал один.

   Как я ожидал, генерал Брусилов немедленно согласился на моё предложение и разрешил не только формирование "1-го украинского имени гетмана Богдана Хмельницкого полка", но и на формирование запасного полка на тех же основаниях.

   Немедленно было мною сообщено об этом в Киев, и были отобраны кадры.

   Но напрасно вы стали бы искать на фронте всех оставшихся вне кадров этих украшенных национальными эмблемами защитников Украины, которой, к слову сказать, угрожал сильный враг. Их не было там, они туда не пошли, а разбежались по деревням, кто без билетов, а кто с билетом новоявленного командира.

   Кстати о командире полка Путнике-Гребенюке.

   Когда вопрос о формировании полка был поставлен серьёзно, то кадровые чины, отобранные для формирования полка, сами арестовали его и привели его ко мне для отправки на фронт.

   И я отправил его в сопровождении офицера.

   А он не сумел красиво уйти. Он, уходя, сказал мне, что вполне согласен со мной по вопросу о ненужности таких формирований.

   А полк продолжал формироваться; но к сожалению в него вливались вместо добровольцев, не обязанных службой, всё те же самовольно отлучившиеся с фронта и тыла, которые были при первых попытках самочинного формирования.

   Сколько раз новый командир этого полка приходил ко мне жаловаться, что он не может ничего поделать, и что он не знает, как выпутаться из этого трудного положения, в которое он попал.

   Полк был укомплектован, но так как я настаивал на выполнении организационным комитетом своих обязательств, я не мог дать согласия на признание именно этого состава полка полком.

   Наступила половина мая. Приехал военный и морской министр Керенский, и мы поехали с ним в ставку Брусилова. С нами вместе выехали представители Центральной Украинской Рады, Организационного Комитета и вновь избранного на войсковом украинском съезде Украинского Войскового Генерального Комитета. Они выехали, чтобы вместе с Керенским выяснить вопрос об этом полку и о дальнейших формированиях.

   Довольно долго шла наша беседа.

   Я настаивал на том, что нужно оставаться на той формуле формирования украинских войск, которая была уже принята, т. е. добровольческих комплектований. И, поэтому, полк, сформированный не так, не должен быть признан полком. Керенский признал возможным считаться с фактом и утвердить этот полк. Что же касается до дальнейших формирований, то таковых до окончания войны и решения Учредительного собрания быть не должно.

   Членом Генерального Комитета было внесено предложение, чтобы украинцы из тыловых частей направлялись в определённые, наперёд назначенные для "украинизации" корпуса. Я поддержал это предложение и оно было принято. Сделано только ограничение, чтобы не трогать для этого частей ближайшего тыла, т. е. Киевского и Минского округов.

   На этом и согласились.

   Кажется, всё ясно и просто. Но не тут-то было.

   Наступало очень тяжёлое время. В начале июня Керенский в поездке по Юго-Западному фронту сделал героические усилия, чтобы двинуть войска вперёд. Ему это удалось, несмотря на усиленную в это время пропаганду большевиков.

   Но он действовал со всей горячностью, потому что он верил, что этим натиском он приближал народы к миру.

   Ведь, именно в это время были сконцентрированы на севере Франции французские и английские войска, и начались удачные действия.

   И если бы в это время удался натиск на русском фронте, то близость конца войны была бы неминуема.

   Силы сопротивления имеют свои пределы, и удачный натиск на всех фронтах привёл бы тому, что Центральные державы вынуждены были бы принять протянутую руку. И если, конечно, их нельзя было довести до того, чтобы им диктовать условия мира, - да это и не нужно, и не к этому стремится демократия, - то можно было заставить приступить к переговорам для заключения действительно демократического мира без победителей и побеждённых.

   Началось наступление 18 июня (1 июля). Началось сильно и красиво, и натиск был велик. Нужно было давать подкрепления. И вот в это время, когда решались вопросы мира, когда делались последние героические усилия для того, чтобы сломить упорство долго готовившегося к этой войне противника, в это время я не мог послать ни одного солдата на подкрепление действующей и так нуждавшейся в подкреплениях армии. И в ряду причин, лишивших меня возможности выполнить свой долг гражданина в это ответственное перед народом и историей время, была "украинизация" войск, проводившаяся в это время явочным порядком и большою настойчивостью.

   Чуть только я посылал в какой-либо запасный полк приказ о высылке маршевых рот на фронт в подкрепление тающих полков, как в жившем до того времени мирною жизнью и не думавшем об украинизации полку созывался митинг, поднималось украинское жёлто-голубое знамя и раздавался клич:

   "П³дем п³д укра³нським прапором" (пойдём под украинским знаменем).

   И затем ни с места. Проходят недели, месяц, а роты не двигаются ни под красным, ни под жёлто-голубым знаменем.

   И это в то время, когда именно на границе Украины идут бои, и самой Украине угрожает опасность быть занятой.

   Так и не удалось мне двинуть подкрепления, и войска, истомлённые боем и за короткое время продвинувшиеся вперёд, но не могшие пойти дальше за недостатком сил, остановились.

   Так было во второй половине июня (начало июля по н. с.), а через три недели они отступили, и началось повальное бегство с сдачей всех не только сейчас занятых позиций, но и более ранних.

   Когда-нибудь история вскроет причины этого ужасного погрома. А пока любопытно указать на некоторые странные совпадения.

   В ряду добивавшихся украинизирования были толпы дезертиров, объединившихся под видом формирования полка имени гетмана Полуботка.

   Началось это "формирование" ещё в мае месяце. Но и к июлю не удалось их отправить на фронт.

   И вот, когда в Петрограде было знаменитое июльское выступление большевиков (3-5 июля ст. ст.), в это самое время "полуботьковцы" в Киеве делают своё выступление 5 июля, тоже с целью захвата власти.

   А через несколько дней начинается отступление войск под натиском сильного врага.

  

   В первые дни революции ко мне обратился один приятель украинец и от имени своего и своих товарищей, а также и жены высланного, с просьбой содействовать возвращению в Киев высланного ещё в начале войны в Сибирь, затем переведённого в Симбирск, и, наконец, ко времени революции оказавшегося в Москве, украинского деятеля, профессора Михаила Сергеевича Грушевского.

   Я, конечно, пошёл навстречу этому желанию, и не только из любезности к моему приятелю и жене профессора, но и потому, что самую высылку в административном порядке считал незаконной и нецелесообразной. И я принял все меры к скорейшему освобождению от запрета и возвращению Грушевского в Киев.

   С приездом его началась организационная работа на Украине.

   Быстро сорганизовалась группа людей, составивших кружок для объединения возможно широких кругов украинцев вокруг идеи самоопределения украинского народа и для борьбы за автономию.

   Эта группа лиц приняла название Центральной Украинской Рады и проявила колоссальную деятельность. Она развила широкую агитацию в народе, созывала съезды украинских работников, - то кооперативов, то крестьян, то рабочих, а то и войсковой съезды.

   Отсюда черпала она силы, и представители всех украинских организаций после каждого съезда оставляли в недрах Рады след в виде многих представителей.

   Работа Рады была обширна и почтенна.

   Жаль только, что она как-то сумела сразу отмежеваться от всероссийской демократии, Советов рабочих и солдатских депутатов и Исполнительного Комитета, представлявших в своём лице значительные массы неукраинской демократии, составляющей, пожалуй, местами даже численное большинство в городах.

   Рада сразу стала на какую-то исключительно националистическую позицию и заподозрила, конечно, без достаточных оснований, российскую революционную демократию в несочувствии принципу национального самоопределения и чуть ли не в стремлении продолжат русификаторскую политику печальной памяти царского правительства.

   Укреплению такого взгляда способствовало движение в направлении украинизации войск и противодействие этому в данный момент со стороны российской демократии края, а также и то, что в ответ на домогательства некоторых групп украинцев-самостийников полного отделения российская революционная демократия, и в лице местных её органов и в лице Временного Правительства, - всегда отвечала одно и то же:

   "Подождите Учредительного Собрания. Этот хозяин земли русской даст свой ответ. И каково будет его решение, так и будет".

   Долгое время между Радой и Исполнительным Комитетом происходили как бы споры местничества, кому правит краем. И вместо того, чтобы подойти обеим сторонам просто и прямо и договориться о методах и путях совместной работы, обе стороны молчали и только были недовольны одна другой.

   Если подозрительность Рады питалась настроением российской демократии отложить решение вопроса до Учредительного Собрания, то, с другой стороны, российская демократия чувствовала, что в украинском национальном движении рядом с украинской демократией работают и узкие националисты и даже шовинисты. А косвенным подтверждением этому явились такие надписи, появлявшиеся иногда на украинских знамёнах: "Хай живе в³льна Украина без жид³в и лях³в". (Да здравствует Свободная Украина без евреев и поляков.)

   Такое разногласие между двумя руководящими органами продолжалось довольно долго.

   Ни представители Исполнительного Комитета не шли в педагогический музей (штаб квартира Рады), ни представители Рады не шли во дворец (штаб квартира Исполнительного Комитета и всех Советов).

   Наконец решено было избрать нейтральную почву для встречи двух сторон - плёс некогда широкого Днепра. Устроилась прогулка на пароходе, общий ужин на нём и общая беседа.

   Так была сделана попытка сговориться.

   Многого, конечно, от такого метода общения не получилось, но всё же, по-видимому, был положен мост.

   Правда, голова Рады, главная пружина её, Грушевский, почему-то не нашёл возможным принять участие в этой прогулке, несомненно носившей политический или, вернее, дипломатический характер.

   Но так или иначе, местные круги, украинские и неукраинские, смогли во время этой прогулки, если не сговориться, то хоть немного познакомиться, подойти друг к другу.

   Послужило ли это прочному сближению и объединению двух демократий трудно сказать. Пожалуй, скорей нет, так как, например, во время выборов в городскую думу партийные товарищи, российские и украинские социалисты-революционеры, шли по двум различным спискам. Тоже и социал-демократы.

   Тем не менее, время шло.

   Украинская Рада перешла от культурной объединительной работы к созданию политической власти в крае.

   Надо сказать, что для культурно-организационной работы у Украинской Рады была реальная база в виде широко развитой кооперации местами построенной на национальной основе.

   Я помню второй всероссийский кооперативный съезд в Киеве в 1913 году. На нём резко обозначалось украинское течение в российской кооперации, и в шутку съезд этот называли борьбой Москвы с Киевом. И здесь, во время этого съезда, выяснилось, что в украинской деревне кооперация, привитая местами совсем не прогрессивными силами, имеет большое развитие, и в кооперативных силах объединительная работа Рады сможет найти точки опоры и поддержку.

   Не то в области политического строительства.

   Тем не менее, Рада приступила к организации краевой власти в лице Генерального Секретариата, представлявшего кабинет министров будущей Украины, каковой было желательно Раде провести теперь же.

   Учитывая момент и не желая вести борьбу с захватными стремлениями некоторых из деятелей Украины, Временное Правительство решило вступить в переговоры с Радой для того, чтобы выяснить возможные пути соглашения и разрешить вопросы мирного сожительства разных народностей, населяющих территорию Украины.

   Подпочва к этому была подготовлена знаменитой прогулкой в лунную ночь, о которой я рассказывал выше, так как и во время прогулки и в дальнейших переговорах после неё выяснялся вопрос о возможности вхождения в Раду представителей национальных меньшинств.

   Именно в это время Временное Правительство решило командировать трёх министров, - Керенского, Церетелли и Терещенко, - для установления начал соглашения с Радой и проведения в жизнь этого соглашения.