Огарев Николай Платонович - Я. Черняк. Огарев, Некрасов, Герцен, Чернышевский в споре об огаревском наследстве

nbsp; No13192

  

   Инсарский помещик Коллежский регистратор Огарев, как дошло до моего сведения, носит длинную бороду.

   Так как в отношении неприличия для дворян носить бороды последовало Высочайшее Его Императорского Величества повеление, изображенное в предписании Г. Министра Внутренних Дел на имя Пензенского Предводителя Дворянства 15 апреля сего года и объявленное всем Гг. Уездным Предводителям, то я покорно прошу Ваше Высокоблагородие, поставив Г. Огареву на вид все неприличие ношения бороды, внушить ему содержание упомянутого Высочайшего повеления и о последствии меня поставить в известность

   Едва ли стал Тучков "производить внушение" своему другу, но "Огареву очень не хотелось, - как рассказывает в своих "Воспоминаниях" Н.А.Тучкова, - подчиниться этому требованию, он обрил волосы только на подбородке, что очень не шло к нему..."

   Мелкая придирка Панчулидзева была только аккомпанементом к злобной войне, которую он повел против своих недругов. Тогда же, 29 октября, он написал донесение графу А.Ф.Орлову.

   Круг сомкнулся.

   3 июля Панаева написала подруге об отъезде Огарева "с предметом своей страсти" на юг. 5 июня Шаншиев наложил на огаревское имущество запрещение, 6 сентября отец Марьи Львовны отправил свой донос в III Отделение, 7 ноября Панчулидзев вступил в этот оркестр смехотворной нотой относительно огаревской бороды, одновременно он сообщил о неблагоприятных слухах об Огареве и Тучкове в III Отделение.

   В доносе Рославлева имеются некоторые любопытные особенности, на которых следует остановиться. Это, прежде всего, удивительная осведомленность о действительном положении дел Огарева, о его предположениях и планах, которые были известны весьма ограниченному кругу лиц. Такой осведомленности не могло быть у разорившегося захолустного помещика, каким был к тому времени отец Марьи Львовны, без посредства третьего лица.

   "Грозные" "политические" разоблачения пристегнуты Рославлевым к своей слезнице нарочито, и едва ли нужно объяснять, что никакой "секты коммунистов" не было,- это признал впоследствии и подполковник корпуса жандармов Родивановский, производивший по поручению графа Орлова расследование в Пензенской губернии и доносивший, по слухи о принадлежности Тучкова и Сатина к секте коммунистов" "совершенно ничем не подтверждаются" [095]. Рославлев облек свой донос в форму типичных после европейской революции 1848 года и особенно усилившихся после ареста петрашевцев (в апреле 1849 года) панических дворянских филиппик, угроз и слухов, распространяемых большими и малыми крепостниками по стране не за страх, а за совесть.

   С разговорами о "коммунистической секте" в представлении перепуганного помещика весьма вязалась и сплетня вокруг Огарева и его отношений. Ну как же не коммунисты? Дочерьми торгуют, приятеля обирают и пр. В документе и находится дословная передача петербургских и московских сплетен относительно интимных отношений, будто бы существовавших между Огаревым и старшей дочерью А.А. Тучкова, Еленою Алексеевною. При всем том Рославлев совершенно правильно указывает, что, во-первых, Огарев собирается за границу; во-вторых, у него осталось только одно имение (село Уручье, Трубчевского уезда, Орловской губернии), и, в-третьих, что пензенское имение продано-передано Сатину, хотя и не по тем причинам, какие приводятся составителем доноса, и, наконец, в-четвертых, что Огарев находится в Крыму.

   И сплетни и правду кто-то сообщил Рославлеву. Донос его отдельными выражениями совпадает с сообщениями Панаевой, Шаншиева и Панаева. Кто? Конечно, Марья Львовна - со слов Авдотьи Яковлевны, если не прямо через нее.

   Вмешательство III Отделения не замедлило последовать и было венцом той облавы, которой подверглись Огарев и друзья... Через три дня после получения доноса Рославлева, 10 сентября, подполковнику корпуса жандармов Родивановскому, штаб-офицеру по Пензенской губернии, было послано секретное предписание проследить за близкими отношениями Огарева к господам Тучкову и Сатину. Через три недели, 12 октября, из Пензы в Петербург уже скакал курьер с донесением:

  

   От Штаб-Офицера Корпуса Жандармов, находящегося в Пензенской губернии Октября 12 дня 1849 г.

   No21 г. Пенза

   В исполнение секретного предписания Вашего Сиятельства от 20 сентября за No2414, честь имею донести, что близкие отношения дворянина Огарева к господам Тучкову и Сатину я имел в виду еще до получения предписания Вашего Сиятельства и, следив оные секретно, не имея доселе положительных сведений, не смел утруждать Ваше Сиятельство моим донесением.

   Что же касается до того, что гг. Тучков и Сатин принадлежат будто к секте коммунистов, то это обстоятельство совершенно ничем не подтверждается, тем более, что гг. Тучков и Сатин видимо стараются единственно о собственной пользе, для которой тот и другой пренебрегли даже законы, установленные св. Церковью - ибо, сколько мне по частным слухам известно, первый из них пожертвовал своей дочерью, а последний из корыстолюбия вступил в брак.

   В заключение честь имею присовокупить, что, продолжая секретное дознание об обстоятельствах этого дела, по получении положительных и достоверных сведений я немедленно буду иметь честь подробно донести Вашему Сиятельству.

  

   Огарев еще не возвращался к тому времени из Крыма, и ничего путного жандармский подполковник сообщить не мог. 29 октября о возвращении Огарева послал сообщение в III Отделение "сам" Панчулидзев. Панчулидзев в конце своего донесения обещался: "по удостоверении в справедливости доходящих до меня об Огареве сведений я буду иметь честь представить Вашему Сиятельству особое донесение". Граф Орлов подчеркнул эти слова карандашом, написал резолюцию: "Ожидать, а частно смотреть", и приказал Дубельту распорядиться.

   12 ноября Дубельт отправил Родивановскому предписание:

   12 ноября 1849 г.

   No2755

  

   Секретно подполковнику Корпуса Жандармов Родивановскому

  

   "Частное" смотрение было начато немедленно, и через неделю после получения предписания Родивановский доносил о его результатах.

   7 декабря 1849 г. [097]

   От Штаб-Офицера Корпуса Жандармов,

   находящегося в Пензенской губернии

   Ноября 26 дня 1849 г.

   No22

   г. Пенза

   Шефу Жандармов, командующему императорскою Главною квартирою, господину генерал-адъютанту и кавалеру графу Орлову.

   8 дополнение докладной записке моей к Вашему Сиятельству от 12 прошлого октября за No21, честь имею донести, что по собранным мною секретно сведениям об отношениях Инсарского предводителя дворянства Тучкова к дворянину того же уезда Огареву оказывается следующее: г. Тучков бывал и прежде хорошо знаком с г. Огаревым, - в ноябре месяце прошлого года свел с ним весьма тесную дружбу, так что не проходило дня, в который бы Огарев не бывал у Тучкова или Тучков у Огарева, - в это время был в весьма близких отношениях к младшей дочери Тучкова, девице Натальи, что снисходительно допускалось и самим Тучковым, до того, что когда он с семейством своим садился за обеденный стол, то Огарев с младшей дочерью его уходил в особую комнату и оставался там с нею наедине.

   Вероятно вследствие этих отношений Огарев объяснил Тучкову о намерении своем вступить в брак с младшей дочерью его Натальею, а старшую Елену отдать за друга Огарева дворянина Сатина, и с этим намерением в феврале месяце нынешнего года они все отправились в Петербург и Москву, но как Огареву вступление в брак не позволено, то Тучков с дерзостию упрекал Огарева, и следствием их объяснений было то, что Огарев одному из своих знакомых дал доверенность на продажу всего его имения в Пензенской губернии, из которого часть, а именно деревни Баймаковка и Александрова, проданы Сатину, а остальная часть продана вместе по особой купчей Сатину и статскому советнику Яншину, - купчие те совершены были в московских присутственных местах. Сам же Огарев, давши доверенность, тотчас отправился из Москвы с младшею дочерью Тучкова в Крым, не взяв с собою ни мужеского, ни женского пола прислуги. По собранным мною сведениям достоверно, что г. Сатин приобрел от Огарева имение безденежно в справедливости [sic] безнравственной сделки г. Огарева с Тучковым и Сатиным. Пробыв в Крыму несколько времени, г. Огарев имел проживание в Таврической губернии в городе Ялте и, наконец, в октябре настоящего года возвратился оттуда в имение Тучкова, употребив притом следующую осторожность, а именно: не доезжая до города Инсара на расстоянии одной станции, г. Огарев остановился в деревне Дубровке и послал оттуда к Тучкову верхового, чтобы он выслал к нему другой экипаж, что Тучков и исполнил, послал в Дубровку старшую дочь свою Елену (жену Сатина) с своею экономкою, и, по прибытии туда Сатиной, Огарев тотчас отправился из Дубровки один в своем экипаже к Тучкову, а через три часа и обе дочери Тучкова.

   В заключение честь имею донести Вашему Сиятельству, что безнравственность г-на Тучкова и особые понятия о религии и высших постановлениях общественных составляют некоторым образом предмет осуждения многих благомыслящих членов общества, но тем не менее при некотором влиянии его, при занимаемой должности Инсарского предводителя дворянства, на дворян Инсарского уезда влияние это может доставить г-ну Тучкову последователей.

   Получив донесение, граф А.Ф.Орлов в декабре лично переговорил с министром внутренних дел графам Л.А.Перовским [098] и предложил ему войти в переписку по этому делу с А.А.Панчулидзевым.

   30 января 1850 года во всеподданнейшем докладе Николаю I изложены были все собранные сведения. Орлов писал в этом докладе также, что он "ныне отнесся к графу Перовскому, дабы уведомил, получено ли им, и если получено, то какое именно донесение о вышеозначенных лицах" [099].

   Донесение Панчулидзева давно уже - с середины января - ждало этого запроса. Еще 4 января он отправил его Перовскому. III Отделение шло навстречу страстному желанию Панчулидзева освободиться от "неудобного" Тучкова. Пензенский гражданский губернатор, имея на своей стороне министра, умело вел дело к устранению своего врага, одним ударом рассчитываясь и с Огаревым и с другими пензенскими "оппозиторами" (И.В.Селивановым, Аферьевым и др.).

   Родивановский целый ряд сведений получил у Панчулидзева, - стоит сравнить их донесения в части изображения общих отношений и положения дел Тучковых и Огарева, чтобы убедиться, что источник был единый (см. хотя бы одну и ту же описку в донесениях обоих бравых администраторов: и Панчулидзев и Родивановский пишут Яншин вместо Яниш, - фамилия лица, покупавшего у Огарева имение совместно с Сатиным). Вопрос же о том, Панчулидзев у Родивановского получал указания или последний у первого, решается на основании слов самого Родивановского. Еще 5 марта 1849 года, оправдываясь перед III Отделением в запоздании присылки сведений о Тучкове (Панчулидзев обскакал жандарма: он лично, как мы уже рассказали, 21 февраля Доложил Дубельту о зловредном образе мыслей Тучкова), он объяснял:

   "Господину Пензенскому губернатору донесений никаких не было; был только с ним общий разговор об этих двух лицах [т.е. о Тучкове и Селиванове], ибо я стараюсь пользоваться его откровенностью ко мне, через это я часто имею случай получать верные необходимые сведения о происшествиях в Пензенской губернии".

   Нет никакого сомнения в том, что Панчулидзев направлял донесения Родивановского в нужную ему сторону. Так было создано "дело".

   Перовский тотчас же по получении запроса III Отделения, отвечая (8 февраля), приложил к ответу донесение Панчулидзева от 4 января (!) и присоединился к требованиям Панчулидзева. Приводим полностью соответствующую переписку.

  

   Совершенно секретно Его Сиятельству графу А.Ф.Орлову

   Милостивый государь граф Алексей Федорович!

  

   Вследствие неблагоприятных слухов об образе мыслей и поступках предводителя дворянства Инсарского уезда Тучкова, я по предварительному соглашению с Вашим Сиятельством относился к Пензенскому гражданскому губернатору, прося его сообщить мне, в какой степени справедливы полученные здесь сведения как о Тучкове, так и о некоторых других лицах.

   Тайный советник Панчулидзев в секретном ко мне письме от 4 минувшего января, в подлиннике при сем препровождаемом, передает имеющиеся у него сведения об Огареве, Сатине, Селиванове и Алферъеве; а о Тучкове не только подтверждает справедливость дошедших о нем слухов, но излагает такие подробности, которые обнаруживают в Тучкове человека в высшей степени безнравственного, а в политическом смысле даже и вредного для общества.

   Убеждаясь в основательности сообщаемых Пензенским губернатором сведений, я с своей стороны полагал бы необходимым немедленно отрешить Тучкова от должности предводителя дворянства, а с тем вместе, тотчас по удалении его от сего звания, опечатать все его бумаги, так как он обвиняется в вольнодумстве и в превратных суждениях насчет правительства.

   Независимо от сего, усматривая из письма тайного советника Панчулидзева, что Огарев равномерно не одобряется им ни в суждениях его, ни в поступках, а с тем вместе находится в самых близких отношениях к семейству Тучкова, я посему считаю нужным опечатать и рассмотреть принадлежащие ему бумаги.

   О всем здесь изложенном имею честь передать на усмотрение Вашего Сиятельства, покорнейше прося принять уверение в совершенном моем почтении и преданности .

   (Получено 9 февраля 1850 г.)

   Совершенно секретно

   Милостивый государь граф Лев Алексеевич.

   По секретному предписанию Вашего Сиятельства от 12 декабря прошедшего 1849 года насчет Инсарского уездного предводителя Тучкова, честь имею донести, что он действительно обращает на себя внимание своим вольнодумием безнравственностию.

   Еще нет 10 лет, что умер отец Огарева, о котором также упоминается в настоящем предписании Вашего Сиятельства. Оставшись наследником весьма значительного, нерасстроенного долгами состояния, Огарев женился на девице Рославлевой, но вскоре отправился на житье в Москву, а потом и за границу, вверив управление имением Тучкову. Общая молва была такова, что Тучков в управлении вверенного ему имения не соблюдал никакой добросовестности. После того Огарев возвратился из-за границы и потом начались между им и Тучковым семейством самые близкие и тесные сношения, о которых упоминается в предписании Вашего Сиятельства. Почти явно Огарев был в непозволительных отношениях с младшей дочерью Тучкова, который смотрел на это с большою снисходительностию. Все это имело последствием то, что Огарев решился жениться на ней, с каковым намерением все они в феврале 1849 года были в С.-Петербурге; но как совершение свадьбы оказалось невозможным, то Тучков, упрекая Огарева, не соглашался отдать ему младшей дочери иначе, как с условием устроить старшую. Поэтому Огарев убедил дворянина Сатина жениться на дочери Тучкова, обещая ему за то около 400 душ в двух деревнях Инсарского уезда, что и исполнил. Сатин по одному с Огаревым делу состоит под секретным надзором по Высочайшему повелению, о чем известил меня Московский обер-полицмейстер при отправлении Сатина из Москвы в Пензенскую губернию в июне 1849 года; теперь он опять отправился и Москву, и я сообщил о том тамошнему обер-полицмейстеру. Затем после женитьбы Сатина Огарев продал большую часть своего имения тому же Сатину и статскому советнику Яншину с совершением купчей в Москве: купчая сия совершена на оба лица вместе, хотя ни Сатин, ни Яншин не состоят ни в каком родстве и имение управляется совокупно. Яншин имел возможность заплатить ежели не все, то хотя большую часть денег, но что касается до Сатина, безденежность сделанной ему Огаревым продажи не подлежит никакому сомнению.

   Продавши таким образом почти все свое имение, Огарев с дочерью Тучкова отправился в Крым, не взяв с собою никакой прислуги; при возвращении же в октябре 1849 года в имение последнего, за одну станцию до г. Инсара послал вперед верхового, требуя особого экипажа. В этом экипаже возвратилась к Тучкову младшая его дочь вместе с старшею, которую отец послал навстречу; а за несколько часов до их приезда и Огарев туда же приехал в отдельном экипаже.

   Таким образом Огарев, считавшийся прежде одним из богатых помещиков, в настоящее время имеет около 600 или 700 душ крестьян в Орловской губернии, и хотя кроме оных и того имения, которое было за ним здесь, он имел еще имение в Рязанской губернии, которое отпустил на волю за весьма значительную сумму, но деньги давно все издержал.

   В этом заключаются все сведения, которые до меня дошли о взаимных отношениях Огарева с семейством Тучкова, но что касается собственно до сего последнего, то о безнравственности его, неуважении к религии и наклонности критиковать и охуждать все, что существует в России не сходного с заграничными обычаями и постановлениями - есть неоспоримая истина.

   Сверх того Тучков по неспокойному своему характеру вступается в дела, до него нисколько не относящиеся, вмешивается в дела общественные казенных крестьян и старается восстановить их против их начальников. Во время рекрутских наборов, подававшие крестьяне прошения о непpавильном назначении их семейных, хотя большая часть оных не подлежали удовлетворению, объявляли мне, что они это делают с приказания Тучкова. Дворовый человек Г. Поповой бежал от нее и, скрываясь около года, проживал в имении Тучкова, в том самом, где постоянно живет сей последний; по принесенной мне о том жалобе во время последней ревизии мною губернии я немедленно приказал возвратить того человека по принадлежности.

   Дошедшие до Вашего Сиятельства сведения, что Тучков бурмистра своего, простого крестьянина, сажает с собою как равного, также подтверждаются общей молвою. Все это, как полагать должно, Тучков делает с намерением приобрести популярность.

   Коллежский асессор Илия Селиванов, также состоящий под секретным надзором по особому распоряжению Вашего Сиятельства, известен здесь своим вольнодумием и иррелигиозностию, - в особенности сделалось это заметнее после последнего его путешествия за границу и пребывания его с Тучковым, как они сами это рассказывали, в Париже на баррикадах. Сообщество его на молодых, неопытных и полуобразованных соседей, конечно, может иметь вредное влияние.

   Уездному судье Борисову, человеку недальновидному, без образования, по дошедшим до меня слухам о близком его знакомстве с Селивановым, я сделал строжайшее наставление, и, сколько можно ручаться, оно имело желаемый успех, ибо после того о взаимных отношениях их я уже не имел никаких слухов, но, несмотря на это, я слежу за его поведением и образом мыслей самым внимательнейшим образом.

   Что же касается до чиновника Аферьева, служившего прежде сего непременным заседателем Саранского земского суда, то он известен мне за самого пустого человека, который ни по способности его, ни по образованию не мог быть полезен для службы, - о вольнодумии же его и связи с Селивановым, равномерно и о переводе, упоминаемом в предписании Вашего Сиятельства, мне не было ничего известно. Я немедленно распорядился, узнав о месте пребывания Аферьева, собрать о нем самые верные сведения, и если что-либо откроется заслуживающего внимания, то, приняв надлежащие меры, я буду иметь честь донести Вашему Сиятельству о последствии.

   Желая оправдать в полной мере лестное доверие ко мне Вашего Сиятельства, долгом считаю присовокупить, что все вышеизложенные обстоятельства хотя и не подкрепляются формальными фактами, тем не менее смею уверить, что они изложены с строгой справедливостию и основаны на убеждении моей совести.

   Вместе с сим обязанностью считаю представить Вашему Сиятельству, что если Тучков останется предводителем дворянства, то это будет вредно для службы, а суждения его и образ мыслей также могут быть увлекательны для молодых людей, тем более, что Тучков, при образовании хотя поверхностном, но имеет дар слова.

   С отличным почтением и истинною преданностию честь имею быть

  

  

   9 февраля бумаги были получены и рассмотрены в III Отделении. В тот же день(!) был составлен новый всеподданнейший доклад, на следующий день была записана уже Орловым царская резолюция, а 13 февраля "во исполнение высочайшего повеления" был заготовлен ряд секретных предписаний: генерал-майору А.А.Куцынскому- выехать немедленно в Пензенскую губернию и произвести обыски и аресты; графу Перовскому - отстранить от должности уездного предводителя дворянства Тучкова; московскому генерал-губернатору А.А.Закревскому - арестовать Сатина, который, как оказалось, находился с семейством в Москве; московскому главе жандармов С.В.Перфильеву сообщалось, что арест Сатина поручен Закревскому, с тем, чтобы Перфильев по совершении оного поставил о том в известность Куцынского; пензенскому губернатору Панчулидзеву - об оказании помощи Куцынскому при производстве арестов.

   14 февраля вечером генерал-майор Куцынский отправился из Петербурга через Москву в Пензу и далее в Инсарский уезд выполнять "монаршую волю", увозя с собой и секретный пакет от Перовского Панчулидзеву и весь ряд секретных предписаний господам московским администраторам...

   Он доскакал до места назначения едва через неделю, однако сразу выполнить предписание ему не удалось. На месте оказался один Тучков, - Огарев находился в отъезде в Симбирской губернии, на Тальской фабрике, Селиванов как раз перед тем уехал в Москву. По счастливой случайности, Огарева, как рассказывает Н.А.Тучкова, удалось предупредить о предстоящем аресте, послав к нему гонца, опередившего жандармского офицера Ланге; последний из-за необходимости сообщить симбирскому начальству об аресте задержался, и догнавший его по дороге посланный добрался до Огарева вовремя. У Тучкова не было найдено при обыске ничего предосудительного. Огарев успел все нужное убрать подальше. В 11 часов утра 22 февраля был арестован Тучков. Сатин в это время уже сдан был под расписку в III Отделение. Его 17 февраля арестовали в Москве и отправили вместе с опечатанными бумагами, в сопровождении штабс-капитана корпуса жандармов, в Петербург; Огарев 24-го, в 6 часов утра, был арестован в Симбирске.

   В этот день, 24 февраля 1850 года, Авдотья Яковлевна писала Марье Львовне после долгого перерыва: она хворала. Последнее перед этим письмо ее, дошедшее до нас, относится к осени 1849 года. 7 ноября, на следующий день после приезда в Петербург Сократа Воробьева (Марья Львовна, несмотря на настойчивые приглашения своей подруги, в Россию не поехала), Панаева сообщала подруге новости по ее делу: Шаншиев отправился в Орловскую губернию осматривать имение, которое предлагалось Марье Львовне в уплату по огаревскому долгу, и еще не вернулся... Болезнь Авдотьи Яковлевны на некоторое время оторвала ее от дел подруги. 4 февраля 1850 года писал вместо нее Некрасов: "Николай Самойлович Шаншиев 6 февраля нашего штиля едет в Москву для окончания вашего дела; надеемся, что эта уже третья поездка будет удачнее двух первых и что дело это наконец скоро кончится". Как это письмо Некрасова, так и его записка от 1848 года, где он дает Марье Львовне прямое указание писать доверенность на имя "коллежской секретарши Авдотьи Яковлевны Панаевой с правом передоверия кому она пожелает", являются единственными прямыми свидетельствами об участии Некрасова в этом деле. Но нет никакого сомнения в том, что А.Я.Панаева, будучи вполне "практическим", но не искушенным в сложных делах человеком, обращалась за советом к Некрасову, как и к Панаеву. Обращалась она к нему и в критические минуты хода дела: он объяснялся по этому делу с Грановским, когда он после начала иска, в то время, как Огарев прекратил высылку денег Марье Львовне, готов был, как пишет Авдотья Яковлевна, помогать ей из журнальных сумм. Он, наконец, в декабре 1850 года, когда расчеты Шаншиева с друзьями Огарева действительно приближались к концу, выдал небольшую сумму на издержки по окончанию дела. Письма И.И.Панаева к Марье Львовне, письма Н.С.Шаншиева к И.И.Панаеву и две записки Некрасова к Марье Львовне неопровержимо доказывают, что самое дело велось и решалось не дамами, - да и как могли они по тому времени распутать клубок чисто деловых вопросов: имения, ревизии, опекунские советы, векселя, поручительства, закладные и пр. и пр.

   Панаева следовала советам подлинно деловых людей и прежде всего Некрасова.

   Поездка Шаншиева, о которой пишет Некрасов 4 февраля, не состоялась. 24 февраля Авдотья Яковлевна снова сообщает: "На будущей неделе Шаншиев опять едет в Москву". А в Москве в это время среди друзей Огарева распространилась тревога: Сатин был 17 февраля арестован, и генерал-губернатор А.А.Закревский, которому А.Ф.Орлов сообщил о причинах ареста и о содержании "обвинений", обронил несколько слов, ссылаясь на которые Грановский, Кетчер и др. писали позднее Герцену. Они писали о "гнусной истории", о "грязной истории", об "омуте, в котором не хотим купаться", и т.д. Герцен был взбешен тоном этих обвинений: "вы этак говорите о лучшем друге, говорите мне и не прибавляете в доказательство ничего, кроме слов дурака Закревского", - пишет он 2 февраля 1851 года, повторяя содержание недошедшего до нас своего письма от августа 1850 года. Как бы то ни было, но настроение московских друзей в феврале вылилось в враждебную демонстрацию против Натальи Алексеевны, отправившейся следом за арестованным отцом в Петербург и остановившейся в Москве в надежде повидаться с сестрой. Сестра была больна вследствие преждевременных родов, последовавших от потрясений, пережитых во время ареста.

   "Едва Астраков произнес мое имя, - рассказывает Н.А. Тучкова, - как полились враждебные речи. "Она погубила своего отца и Огарева да и Сатина тоже, а теперь ей мало, приехала сюда, чтобы убить сестру!" - вскричал один из них..." [100]

   Вражда к Наталье Алексеевне в среде московского кружка не была случайной... Грановский и Кетчер не могли простить Огареву его выбора, а самая история его союза с Натальей Алексеевной, осложнившаяся за год перед этим новой распрей с Марьей Львовной из-за развода и вмешательства в это дело Панаевой и других, давала множество поводов к недовольству друзей. Хлопоча, в отсутствие Огарева, летом 1849 года над спешным устройством остатков огаревских имений, ведя переговоры с Панаевой (письменные) и Шаншиевым, приехавшим нарочно для того в Москву, друзья эти, за исключением одного Сатина, давали волю своему раздражению; оно усиливалось день за днем, и осенью, когда получены были вести о предстоящем возвращении неудачливых беглецов из Крыма обратно в Пензу и, может быть, Москву, Грановский с раздражением написал Сатину: "От Огарева получил письмо. Он собирается домой. Это самое глупое, что он может сделать. Пусть проживет год, другой в Одессе, в Крыму, где угодно, пока дела его устроятся. Отъездом он все может испортить. Право, легкомыслие его часто переходит в эгоизм. Об этом после..." Давно миновала та пора, когда Грановский и Огарев, сходясь тихим и нежным "женским нравом", тянулись друг к другу с такой силой, что дружба их могла почитаться образцом дружеских уз, которые в те времена связывали многих выдающихся представителей общественного движения. Подготовленное резкими спорами 1845- 1846 годов, знаменитой размолвкой Герцена и Огарева с Грановским в Соколове, их расхождение, их "теоретический разрыв" хоть и сгладились внешне в последующие два-три года, но не миновали... И когда в начале 1850 года Закревский арестовал Сатина и следом в Москву приехала по пути в Петербург Наталья Алексеевна, вражда вырвалась наружу и обрушилась на нее.

   Здесь смешалось все: и усталость от огаревской путаницы, и недовольство Натальей Алексеевной, и странность спешного брака Сатина с Еленой Алексеевной, странность, как мы рассказывали, вызвавшая чудовищные сплетни, и, наконец, боязнь ответственности, которая падает заодно с Огаревым и на них за безденежную "продажу" Акшена Сатину и Павлову (осуществленную в форме "духовного завещания" Н.М.Сатина, где указывалось, что его наследники обязаны уплатить Огареву в течение десяти лет сорок с лишним тысяч рублей). Здесь могли, наконец, всплыть и проект бегства за границу, и связь с Герценом, и все другие столкновения "либералов" с правительственным режимом, которых у каждого из них было достаточно. Они и были испуганы, как самые "дюжинные либералы". Нельзя, впрочем, забывать, что дело происходило непосредственно после расправы с "петрашевцами". Это-то и нанесло самый сильный удар необыкновенной и памятной дружбе Огарева с Грановским, дружбе, которой уж не суждено было восстановиться в течение всех пяти лет, протекших до смерти Грановского в 1855 году. Огарев слишком любил Грановского , как и Грановский - его, чтобы оба могли примириться с потерей. И он и Грановский несколько раз в последующие годы пытались возобновить близость. Историю этих попыток и раскрыл с замечательным проникновением М.О.Гершензон в статье о Грановском [101].

   "Целая сеть пересудов, сплетен и взаимных обид опутала и надолго разъединила друзей", - пишет М.О. Не останавливаясь подробно на этом эпизоде, он приводит затем черновик письма, которое свидетельствует о всей глубине негодования, боли и горечи Огарева.

   Биограф Грановского, А.Станкевич, ограничивается глухим указанием на то, что были влияния, были обстоятельства, разъединявшие друзей, может быть, более, чем различие мнений между ними по некоторым вопросам" [102]. Вот эти обстоятельства:

   "Во время оно, - писал в названном черновике Огарев Грановскому, - при последнем свидании ты обвинял меня и жену в насильственном браке близких мне людей. Было ли это обвинение сделано на основании сентиментальных данных или с примесью какого-нибудь враждебного влияния, это все равно. Обвинение было сделано, несмотря на то, что ты сам мог понять его нелепость" [103].

   В обвинении, которое высказал Грановский Огареву, не трудно узнать все ту же сплетаю о "корыстности" брака Н.М.Сатина с Е.А.Тучковой, которая послужила Л.Я.Рославлеву мотивом для доноса в III Отделение и вызвала, как увидит читатель, самое пристальное внимание жандармского следствия после ареста Друзей. В погоне за документом, устанавливающим безденежность передачи Огаревым части имения Сатину, т.е. за доказательством "нечистого" характера сделки ("приданое", которое Огарев будто бы дал Е.А.Тучковой), Шаншиев летом 1849 года обещал взятку до 1000 рублей серебром, как он сам пишет в письме к Панаевой, а та вторит ему, обращаясь к Марье Львовне: "Еще не все потеряно, друзья его [Огарева. -Я. Ч.] могут жестоко поплатиться за свои подлые поступки..."

   По странной случайности мы можем установить пути, по которым шла грязная сплетня, причинившая столько бед всему кружку... В архиве III Отделения в деле А.А.Тучкова и др. нашлась опись бумагам, взятым при вторичном обыске 26 марта 1850 года в Яхонтове; в тетради, занумерованной все тем же А.А.Панчулидзевым No1, значится:

   "Письмо на французском языке к Тучкову, должно полагать, от торгового дома Colley et Redlich, от 9 апреля 1849 года из Москвы". В письме между прочим сказано, что по слухам известно, что Огарев продал свои орловские и пензенские имения и пр. и пр. Обратим внимание на дату этого письма: 9 апреля 1849 года Огарев и Тучковы находились в Петербурге, в тщетном ожидании согласия Марьи Львовны на освобождение Огарева; в это время имения проданы не были, и только подыскивались покупатели на пензенское имение. Авдотье Яковлевне Огарев при свидании так и объяснил; одно имение будет продано, другое остается на удовлетворение Марьи Львовны... Тогда-то он и получил от А.Я.Панаевой, как пишет впоследствии, "обещанье не действовать против него..." "Торговый дом" - это банкирская контора, с которой Огарев имел дела, между прочим и по пересылке денег Марье Львовне. Поиски покупателя в среде, которая жадно приглядывалась, принюхивалась и приценивалась к рассыпавшимся дворянским вотчинам, волной в ту пору переходившим в руки "спекуляторов", возбудили, без сомнения, многочисленные разговоры. Полтора месяца спустя состоялась свадьба в Москве Сатина с сестрой Натальи Алексеевны. Разговоры усилились. Через Авдотью Яковлевну и Марью Львовну они дошли до отца Марьи Львовны, Л.Я.Рославлева, и Панчулидзева. С доносами они попали к А.Ф.Орлову в III Отделение. А.Ф.Ор-лов, отправляя предписание А.А.Закревскому в Москву арестовать Сатина, написал ему и частное письмо, в котором сообщал о причинах и характере его ареста. Тогда-то Закревский и обронил несколько слов, вызвавших бурю среди московских друзей Огарева. Их "жалобы" на Огарева впоследствии дошли до Герцена, и мы видели уже, с какой яростью он отвечал на них...

   "Ваши последние письма удивили меня, - писал Герцен, - это старчество, резонерство; вы заживо соборуетесь маслом и делаетесь нетерпимыми не хуже наших врагов. У вас было одно благо: маленький дружеский кружок, - он распался. Тон, с которым вы пишете о "гнусной истории", о "грязной истории"... возмутителен". И ниже: "...что вам за дело до мнения порядочных людей, т.е. Бербендовского и Перхуновского... вы привыкли с таким цинизмом судейским говорить о друге" [104].

   Странно думать, что когда-то тесно сплоченная семья "идеалистов" могла оказаться опутанной низкой и мелочной клеветой, стоящей совершенно в ряду уездных сплетен гоголевской России. Сила хищной своры финансовых и иных дельцов, выбивавшихся на поверхность жизни, оказывается, могла сломить и "прекраснодушие", и "благородство", и страстную дружескую привязанность друг к другу.

   "...Мало этого первого, нелепого обвинения, которое меня ошеломило, мало этого, - продолжает Огарев, - какой-то субъект с гигантской интеллигенцией рассказал, что жена моя говорит, что вы - друзья мои - меня разорили! И вместо того, чтобы обратиться ко мне с запросом (если уже духа не хватало рассердиться на клевету), вместо того обвиненье субъекта с гигантской интеллигенцией было принято за аксиому!

   Как бы то ни было, но на основании клеветы поездка Наташи в Петербург в годину бедствий была принята как желанье погубить нас. Факт не оправдал опасений. Скажут, что счастливо с рук сошло! Но не лучше ли увидать, что спасенья были ложны? Есть же, наконец, границы чувству самосохранения. Но из этого вышло то, что ее приняли с видом карателей и упрекателей. За что? Знаешь ли, что это отчасти похоже на поступок людей, которые бросают грязью в человека, идущего на виселицу!"

   Мы привели из письма Огарева все те его упреки, которые содержат прямые указания на ошибки друзей, принявших за чистую монету хитросплетения среды, настороженность и совершенное недоверие к которой должны были быть неотъемлемыми и неизменными.

   В дни, когда разыгралось московское столкновение с Натальей Алексеевной, и неделею позже Огареву, как и друзьям его, привелось пережить мучительное испытание: начались в Петербурге в III Отделении допросы его и Тучкова и Сатина и секретное следствие по заранее составленным Л.В.Дубельтом "вопросным пунктам"...

   Стоит вглядеться в эти вопросные пункты! Все уменье Леонтия Дубельта, как на волчьей травле - еще со времен мук декабристов и медленной пытки Пушкина на бенкендорфовской плахе - загонять, замучивать "зверя", сказалось в них с жуткой выразительностью...

   Вот вопросы Тучкову [105]: здесь все - от обвинения в ношении бороды до противорелигиозного образа мыслей... от пребывания на баррикадах в Париже в 1848 году и до бурмистра, крепостного, которого Тучков осмеливался сажать в своем присутствии; от противоправительственных разговоров до рассуждений о разорении дворян, до деятельности мирного либерального помещика, каким А.А. Тучков и был в действительности. С каким вкусом и злобной усмешкой Дубельт задает оскорбительные вопросы отцу!..

   "7. Добросовестно ли вы управляли имением дворянина] Н.0г[арева], которое он вам вверил, отъезжая за границу, и правда ли, что вы по возвращении Ог. снисходительно смотрели на непозволительною связь его с младшею дочерью ваш. Натал[ией]?

   8. Справедливо ли, что вы после упреков Огареву убеждали его жениться на дочери вашей Н. и для этого приезжали с ним в С.П.Б., но как О. был уже женат на другой, не мог этого исполнить, то вы отдали ему по-прежнему упомянутую дочь вашу с тем, чтобы он устроил судьбу старшей вашей дочери Елены?

   9. Правда ли, что О. вследствие означенного условия убедил дворянина Сатина жениться на старшей вашей дочери, Елене и что О. дал при этом Сатину в приданое за вашею дочерью около 400 душ кр. в П. губернии, после же того Огарев безденежно продал Сатину еще часть имения своего в Орлов, губер.?

   10. Справедливо ли еще другое сведение, что Огар. был в связях прежде с стар, дочерью вашею, а потом, когда Сатин женился на ней, вы передали Огар. уже младшую дочь вашу?

   11. Не были ли такие поступки ваши следствием принадлежности к секте коммунистов, и если так, то не вовлекли ли вы в эту секту Огарева и других лиц и кого именно?

   12. Справедливо ли, что О., считавшийся прежде одним из богатых помещиков, от сближения с вами и с Сатиным расстроил свое состояние, так что ныне у него остается не более 600 или 700 душ кр.?"

   Если тучковский допрос только во второй половине касается семейных дел, то Сатину (21 февраля) со второго пункта пришлось посвящать жандарма в историю своей женитьбы.

   "2. На ком и когда вы женились? Какие были причины к нашей женитьбе и не было ли к тому причин сокровенных?

   3. Какое и от кого вы получили приданое за вашей женой; ежели в числе приданого было также имение, которое поступило к вам от лиц посторонних, а не от вашего тестя, то что могло побудить лицо постороннее обеспечить будущее состояние вашей супруги?" и т.д. И затем снова: "не было ли сокровенных причин?"

   5 марта Огареву были предложены восемь вопросных пунктов; 6-го III Отделение заинтересовалось причиною отсутствия бумаг: "почему в бумагах ваших находятся одни самые незначительные письма и записки?.." и т.д. Наконец, 9 марта - новые вопросы. Как и допрос Тучкова и Сатина, допрос Огарева носил характер следствия преимущественно по семейным делам. Такое направление следствия оказалось спасительным... И те несколько сот листов, которые составляют пять частей этого "дела", вывели в конце концов, после четырехнедельных тревог и всеподданнейших докладов, и Огарева и Сатина из дверей кабинета графа А.Ф.Орлова под полицейский надзор. А.А.Тучков пострадал больше других: он был отрешен от должности уездного предводителя дворянства и лишен на два года права въезда в Пензенскую губернию. Круто пришлось и И.В.Селиванову: он был отправлен служить в Вятку.

   Но А.В.Панчулидзев не был удовлетворен. Избавившись от А.А.Тучкова, он на том не успокоился. В 20-х числах марта, когда друзья покинули уже Петербург, направившись в Москву, он произвел новые обыски в усадьбах Тучкова и Сатина и действительно разыскал кое-какие документы, уличающие "пензенских помещиков" в неблагонадежности. Он с торжеством составил подробную и чрезвычайно интересную опись этим бумагам и отправил ее вместе с бумагами Л. Перовскому... Министр же внутренних дел препроводил все это графу Орлову с ядовитыми замечаниями о том, мол, что III Отделение промахнулось, отпустив Тучкова и Огарева... "Ваше Сиятельство изволили между прочим уведомить меня, что донос на отставного поручика Тучкова был или несвоевременный, или действиям Тучкова придана большая важность, нежели она того заслуживала; коллежского же регистратора Огарева не имеется повода подозревать в политической неблагонадежности. Еще прежде сего Ваше Сиятельство лично изволили объявить мне, что при разборе бумаг, принадлежавших Тучкову, Огареву и Сатину, ничего особенного не найдено", - писал Перовский.

   Перовский не скрывает, что именно это поддразниванье со стороны III Отделения (а министерство внутренних дел и III Отделение друг друга поддразнивали в эту эпоху почти во всех следствиях, конкурируя друг с другом и в ловкости, и в быстроте, и в удачливости сыска, и каждое стремилось первым положить к "подножью трона" осязательные доказательства своей всеподданнейшей службы) вызвало новый обыск, который Панчулидзев устроил по указанию министерства в имениях Тучкова и Сатина.

   "При обыске найдены у Тучкова и Огарева разные бумаги, - с торжеством сообщает Перовский, - две рукописи и у первого 22, а у второго 44 запрещенные книги..."

   "Бумаги эти все направлены против существующего порядка в России, в особенности обращают на себя внимание многие предположения Тучкова о преобразовании разных государственных отраслей управления и предначертанный им план сочинения (неизвестно, приведенный ли в исполнение) "О промышленности Российской в XVIII столетии"... Записка Огарева о народных школах особенно отличается духом нынешнего учения. Из бумаг этих видно, что Тучков и его знакомые находились в письменных сношениях с Герценом в Париже, ибо не однократно упоминается о его адресе..."

   Но и на этот раз труды А.А.Панчулидзева пропали даром! Может быть, потому, что III Отделению был известен факт сношений Тучкова и Огарева с Герценом (как рассказывает И.В.Селиванов в своих воспоминаниях [106], последним напутствием графа А.Ф.Орлова освобождаемым дворянам было предложение не иметь сношений с Герценом). Только в конце 1849 года последовал окончательный отказ Герцена на требование правительства вернуться в Россию, и еще ждала завершения (как раз в марте-апреле 1850 года III Отделение этим и занималось) попытка арестовать денежные средства Герцена, находившиеся в Петербурге, кончившаяся для III Отделения неудачно. Деньги формально принадлежали матери Герцена, иностранной подданной Л.И.Гааг, и находились в иностранной банкирской конторе...

   Скорее, впрочем, эта новая диверсия Панчулидзева кончилась неудачно благодаря одной полукомической подробности. В бумагах Тучкова он нашел две рукописные книги, написанные старинным почерком и озаглавленные:

   "Библиотека здравого рассудка или собрание важных сочинений для спасения". Содержание их показалось ему необыкновенно зловредным, подвергающим "бесстыдному ругательству все вообще: священнослужение, обряды, таинства и догматы христианской веры; не щадят и самое лицо Иисуса Христа, не говоря уже о прочих святых". "С тем вместе, - пишет он, - и открыто нападается и на все общественные постановления, столь тесно связанные с религией: проповедуется естественное равенство людей, опровергаются все установленные раз