Огарев Николай Платонович - Я. Черняк. Огарев, Некрасов, Герцен, Чернышевский в споре об огаревском наследстве

; 6. Некрасов принимал и активнейшее участие в заключительной стадии всей истории, относящейся к 1859-1860 годам.

   Конечно, перечисленные соображения не содержат и не могут содержать в себе утверждения о предумышленном воровстве. Вот-де Некрасов решил обворовать Огарева. Нет! Некрасову в 1848-1849 году, когда это было очень кстати, подвернулся случай иметь хоть какой-нибудь резерв в виде небольшого состояния сблизившейся с его подругой женщины. Он и не думал это состояние себе присваивать. В качестве финансового советника непрактичной дамы он мог, скажем, управлять имением или в случае реализации его получить на известных условиях стоимость в свое распоряжение в виде оборотных средств в своих предприятиях и т.п. С точки зрения Огарева и Грановского, например, это было некрасиво; Герцену это казалось возмутительным по личному дворянскому атавизму; самому Некрасову это тоже, вероятно, не казалось особенно пристойным, но лишь необходимым. Зато с точки зрения Шаншиева, например, дело должно было казаться великолепным: дальновидность, практичность, деятельное отношение к ценностям - никакой "инертности"...

   Известный корректив в этот план внесла жизнь. Она, как часто это делает с планами, изрядно в них напортила и напутала.

   Сначала болезнь и неудачные роды Авдотьи Яковлевны внесли смятение в ее отношения с Некрасовым,- это было в конце 1849 и в 1850 году; затем слишком медленная и чем-то осложненная реализация капитала Шаншиевым в 1851 и 1852 годах; наконец в 1853 году - целый ряд событий: смерть Марьи Львовны, смерть отца Авдотьи Яковлевны, осложнившая материальное положение последней, болезнь самого Некрасова, весьма, как обнаружилось позднее, серьезная. Некрасов (к тому времени, кстати сказать, уже человек состоятельный) в тех намеках на оправдания, которые имеются с его стороны в "Огаревском деле", и тогда и позднее неоднократно, как мы уже видели, ссылался на то, что в эпоху, когда выяснилось дело, т.е. когда обнаружилась необходимость вернуть Огареву деньги Марьи Львовны (следовательно, в 1853-1854 годах), у него не было влияния на "известную особу", т.е. на Панаеву. Возможно, что это и соответствует действительности. Но если рассматривать наше дело не со стороны "вины" (вредная точка зрения в логике имущественных отношений - и для истории быта и для истории нравов!), а со стороны обнаружения свойств некрасовской личности в определенной области жизни, такое оправдание приобретает сугубо формальный вид - результат упорного отрицания Некрасовым в самом себе (и в своей биографии!) тех черт, которые в его практической (не поэтической!) деятельности были доминирующими, черт организатора, предпринимателя, талантливого посредника, литературного агента. Буржуа в Некрасове - буржуа нового типа, с широкими планами, ловкий, щедрый, хорошо управляющий людьми - был трагически силен, и едва ли не в этой непрерывной борьбе буржуа-предпринимателя с атавистическим дворянином заключается трагизм биографии Некрасова уже не только как человека, но и как поэта.

   На лживых страницах "Воспоминаний", где Панаева рассказывает об "Огаревском деле", имеется несколько замечаний, сохраняющих след действительности. Прежде всего отметим, что Панаева рассказывает этот печальный эпизод в связи с разрывом И.С.Тургенева с "Современником", т.е. с Некрасовым и Добролюбовым; знавший эту (огаревскую) историю подробно, хотя и в освещении главным образом Некрасова, Н.Г.Чернышевский говорит в своих воспоминаниях о том же. "Огаревское дело" Панаева хронологически точно располагает между рассказами об отношениях кружка "Современника" с А.И.Герценом и Тургеневым и рассказом о болезни и смерти Добролюбова. Затем она глухо проговаривается о том, что именно к ней было предъявлено требование вернуть "деревню", т.е. на самом деле шесть деревень Огарева, после смерти Огаревой;

   "... ее наследники, - пишет она, - брат и муж [неверно, как знает читатель: не брат, а племянник, М.М.Каракозов], вместо того чтобы обратиться к покупщику [неверно, мы видели, что имение не было продано, а осталось за Шаншиевым], предъявили иск ко мне и не хотели принять заемных писем, которые хранились у меня, а требовали деревню [снова ложь: заемные письма были давно возвращены Огареву; если же Панаева говорит здесь о заемных письмах К-И.Яниша и Сатина, выданных Шаншиеву с поручительством Четверикова, то и они были также большею частью оплачены еще в 1852 году и начале 1853 года, а потому находиться у Панаевой не могли].

   Я не буду описывать всех притеснений, которые мне делал их поверенный, принимавший наследство, - продолжает Панаева. - В конце концов он сделал начет в восемь тысяч за полтора года владения деревней покупщиком [читай: суд постановил десятилетнее владение имением Огарева Шаншиевым и Панаевой компенсировать наследникам Марьи Львовны присуждением основной суммы долга, т.е. 85 815 рублей], и мне пришлось уплатить эти деньги, чтобы скорей развязаться с столь неприятным делом" [141].

   Платила, впрочем, не Панаева, - платил Некрасов. Вот три записки Некрасова к Н.М.Сатину, свидетельствующие неоспоримо о принятой Некрасовым на себя ответственности [142].

  

   1.

   "Если Вам угодно заехать ко мне, многоуважаемый Николай Михайлович, то я буду дома завтра (во вторник) около трех часов.

   Примите уверение в моем совершенном уважении и преданности.

   Понедельник

   2.

   Так как Шаншиев в сию минуту находится у меня, то не угодно ли Вам, Николай Михайлович, приехать ко мне теперь.

   Пред. Вам

   Н.Некрасов

  

   3.

   Пятьсот рубл. сер., которые Вы, почтеннейший Николай Михайлович, взяли у меня в Петербурге, прошу Вас зачесть, согласно нашему уговору, в счет денег, следующих Вам с А.Я.Панаевой.

   Пред. Вам

   Н.Некрасов

  

   Итак, Некрасов принимал участие в переговорах по заключению мировой - третья записка датирована 23 ноября 1860 года (через три с чем-то недели судебное запрещение было снято), а остальные, написанные на той же бумаге, с одинаковою в двух случаях подписью, с одинаковым в двух других случаях адресом, вероятно, относятся к тому же времени, т.е. к ноябрю 1860 года.

   Н.Г.Чернышевский в письме к Добролюбову от 28 ноября 1860 года дает подробное описание всего изложенного выше; больше того, он рисует такую сторону отношений между Некрасовым и Шаншиевым, которая до сих пор была. мало понятна и становится ясной лишь после того, как мы основательно разобрались в проделках Шаншиева.

   "Да, вот еще новость! - пишет Чернышевский. - Кажется, дело Панаевой и Шаншиева с Сатиным (Огаревым) кончилось примирением. По крайней мере, подписаны мировые условия, оставалось подать мировое прошение в Московский надворный суд. Сатин уже уехал в Москву, Шаншиев и Авдотья Яковлевна собирались ехать, когда я увидел их, дня четыре тому назад [143]. Некрасов должен был иметь свирепую сцену с Шаншиевым, чтобы принудить его к возвращению поместья (то есть к возвращению одного поместья вместо другого, - огаревское поместье не хотел брать Сатин, потому что на нем Шаншиев прибавил 25 тысяч нового долгу сверх прежнего, а Шаншиев не хотел возвращать по своей крайней глупости. Сатин согласился взять взамен казанское поместье Шаншиева, которое стоит больше огаревского, но, по глупому мнению Шаншиева, скорее могло быть отдано, чем огаревское). Чтобы уломать этого дурака Шаншиева, Некрасов принужден был попросить всех уйти из комнаты, оставив его наедине с Шаншиевым, запер дверь на замок и - что там кричал на Шаншиева, известно Богу да им двоим, только между прочим чуть не побил его. Шаншиев струсил и подписал мировую" [144].

   Наша точка зрения на происшедшее в ноябре 1860 года расходится с этим показанием современника только в одной частности: мы считаем, что Шаншиев не по "глупому мнению", а по действительному расчету сбывал Сатину казанское имение (элементарный подсчет убеждает нас, что Чернышевский ошибался или был введен в заблуждение относительно ценности казанского имения), хотя бы и под давлением Некрасова, отрицать которое у нас нет оснований.

  

  

  

  

   "Книга по частным сведениям за 1857 г.", разысканная в ходе работ по расследованию "Огаревского дела" в архиве III Отделения и оказавшаяся при ближайшем рассмотрении не чем иным, как описью трехсот с лишним перлюстрированных писем, представляет собой настолько интересную и своеобразную летопись событий и настроений переломного года в развитии России, что мы считаем необходимым рассказать о ней подробнее, тем более, что к делу, нас интересующему, книга эта имеет самое непосредственное отношение.

   В середине 1857 года в Лондоне начал выходить "Колокол". И скоро лондонский вольнолюбивый звон донесся до России. Первое русское бесцензурное издание с неудержимой силой пробивалось сквозь жандармские рогатки и заставы. Герцен и Огарев становились прибежищем для каждого русского, который желал содействовать разоблачению насилий, казнокрадства, несправедливостей николаевского правительства, помещиков и чиновников, для каждого, кто, как и сам Герцен, главное зло тогдашней действительности видел в крепостном праве и самодержавном беззаконии. Выследить корреспондентов Герцена, обнаружить пути, по которым герценовские издания проникали в Россию, уловить источники "дьявольской" осведомленности Герцена обо всем том, что творилось в Петербурге, начиная с правительственных и министерских кабинетов и кончая полутемными желто-серыми судебными и иными "присутствиями", - было страстным желанием III Отделения.

   Перлюстраторы слепли, выуживая из переписок следы зловредной деятельности лондонских "крамольников".

   В самоварной трубе - в плотном свертке - кто-то провез последние номера "Колокола" и "Полярной Звезды". Доносчику Н.И.Гречу, издателю "Северной Пчелы", кто-то их прислал по почте. Из Лондонского порта в Америку, а оттуда через Германию в Россию следует груз с "экземплярами"... "Некто" беспокоится, что в руки Герцена попала копия написанных им "Судебных сцен", запрещенных в России цензурою (это был И.С.Аксаков), - а вдруг Герцен тиснет эти сцены [145]? - все это должен зафиксировать перлюстратор и, приготовив копию, передать в соответствующую экспедицию III Отделения.

   Но этого мало. После смерти Николая I вся страна "зажужжала". Предсмертное гуденье крепостного строя переплетается с повседневными голосами "малых" и "больших" людей, сливаясь в единый гул времени...

   Тайный советник Скрипицын из-за границы, из Вейльбаума, пишет генерал-губернатору Восточной Сибири, знаменитому Муравьеву, "жалуется на существующий порядок вещей и выражает надежду, что железные дороги и пар образуют русских гражданами, а Россию - государством и что она перестанет быть "кочующим казачьим лагерем, где меч - единственная власть, а воля каждого сотника - закон", и в это же время маленький чиновник Галтенов с удовольствием сообщает из Шуши в Ярославль, что он "предназначается к должности участкового заседателя, в которой содержание 1000 рублей, но безгрешно можно положить в карман тысячи две или три", и что он "в участок этот назначен только для узнания порядка службы, а обещают ему лучший участок".

   Аркадий Воронцов-Вельяминов сидит в Эмсе и считает, "что "Колокол" и другие сочинения Герцена исполнены желчи", а Сергей Тимофеевич Аксаков сообщает в это и время Ивану Сергеевичу в Брюссель, что "молебствия против дождей оказались недействительными, и священник наложил трехдневный пост". Посмотрим, чем кончится пост... и предоставим слово другому священнику: "Протоиерей Макарий Знаменский Якову Макарьевичу Знаменскому - из Ставрополя, 11 июня - сообщает о нетрезвой жизни инспектора кавказской семинарии архимандрита Алипия и об открытии у него в шкафе распутной девки, вследствие чего воспрещено ему священное служенье".

   Сергею Тимофеевичу Аксакову из Баден-Бадена в Троицко-Сергиевский посад пишут, что "деятельность лондонской и вообще заграничных русских типографий страшно усиливается ко вреду для правительства, потому что Норов и Вяземский [146] со своими цензорами хуже для России самых лютых наговорщиков и отъявленных злодеев"... В переписке помещиков мелькают известия о катастрофическом положении их хозяйств и о том, что в Смоленской губернии - "нищенство крестьян, которых сами помещики посылают за сбором подаяний". В переписке промышленников - о том, что невозможно "поверять капиталы промышленным предприятиям" о том, наконец, что "в России много фабрик, но нет сведущих фабрикантов". А Ив.Редькин - наивная душа - удивляется, что назначили Михайлова (и в скобках приведено краткое и выразительное его прозвище: Крокодил) для ревизии, а Алексей Ган поражен обилием разговоров после смерти "незабвенного" Николая Павловича.

   И вот поднимается с этих желтых, разграфленных чиновничьим равнодушием листов дым пожаров и крестьянских расправ с наиболее лютыми помещиками и бурмистрами, и огонь грядущей революции лижет корешок перлюстрационной книги.

   В бумагах Н.М.Сатина и А.А.Тучкова мы разыскали два замечательных документа. Без комментариев и подробностей в первом из них перечислены известные Сатину случаи возмездия помещикам-насильникам. Это - расправы 1854-1855 годов, грозным предзнаменованием поразившие воображение не одного Сатина. Документ Тучкова, относящийся к 1848 году, рассказывает языком либерального предводителя дворянства о рядовом случае помещичьих насилий. Либеральные протесты сороковых годов, ожесточенное отчаяние крестьянской массы в пятидесятых и в начале шестидесятых - горчайшая из жертв правительства Александра II. Николай Чернышевский - единственный подлинный вождь крестьянской революции, не обманутый ни либеральной фразой, ни фанфаронадой славословий "крестьянскому царю" и его реформам.

  

  

   Осенью 1857 года попало в перлюстрацию письмо, подписанное двумя литерами: "А.С." и направлявшееся в Москву к Ф.Самарину.

   В "книге частных сведений" III Отделения под No95 содержание письма излагалось так:

   "О книге: вступление на престол императора Николая I; о бароне Корфе; о "Колоколе" (пуст и гадок) и о том, что Герцен не принял Некрасова, потому что он должен Огареву, который поселился в Лондоне с Герценом".

   Вот все, что заинтересовало чиновников III Отделения в этом письме [147]! На плотном белом листке старательным канцелярским почерком было выведено:

   "Говорят, что Герцен не принял Некрасова потому, что он должен Огареву, который окончательно поселился в Лондоне с Герценом. "Колокол" и пуст, и гадок, и глуп, по моему мнению" [148].

   Эта выписка из перлюстрированного письма была передана в "экспедицию", занимавшуюся политическими розысками.

   Жандармская машина была приведена в движение. "Какой это Огарев?" - запрашивала карандашная резолюция, и в ответ составлялись подробные справки по имевшимся старым "делам", писались отношения, собирались сведения. Давнее "дело" против Огарева, возникшее в 1849 году и кончившееся для него сравнительно благополучно, снова было пущено в ход.

   6 октября 1857 года в министерство иностранных дел была направлена следующая бумага:

   "Господину исправляющему должность товарища Министра Иностранных Дел.

   В 3-м Отделении Собств. Е.И.В. Канцелярии получено сведение, что какой-то Огарев поселился навсегда в Лондоне и находится в близких отношениях с изгнанником Герценом.

   Считаю долгом покорнейше просить В-е п-во, не изволите ли вы, м. г., признать возможным истребовать от посольства нашего при Великобританском дворе сведение: кто именно сей Огарев, когда и с каким паспортом он прибыл в Лондон и что вообще известно о нем посольству. О последующем же я буду иметь честь ожидать уведомление В-го п-ва. За отс. Гл. Н-ка ]149] Тимашев".

   Этим запросом начинается чрезвычайно выразительная переписка, длившаяся в течение двух лет - до осени 1859 года, когда Огарев ответил решительным отказом на все требования вернуться в Россию.

   Вот эта переписка в полной неприкосновенности [150]:

  

   1.

   Секретно

   No 4050. [Получено] 30 ноября 1857 г.

   МИНИСТЕРСТВО

   ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ

   ДЕПАРТАМЕНТ

   ВНУТРЕННИХ

   СНОШЕНИЙ

   Отделение I

   Стол 4

   Ноября 29 дня 1857 г.

   No390

  

  

   Господину Главному Начальнику III Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии

   [Резолюция:] Доложено Его Величеству 9 декабря.

  

   Иметь этого Огарева в виду и переговорить о нем при первом свидании.

   Представить вместе с перепиской о Михайловском [151].

   Справиться прежде всего, на какое время уволен за границу. 10 декаб. [152].

  

   В следствие отношения свиты Его Императорского Величества генерал-майора Тимашева от 6 октября за No2223 было поручено посольству нашему в Лондоне доставить сведения о поселившемся в Лондоне Огареве, находящемся в близких отношениях с изгнанником Герценом.

   Поверенный в делах действительный статский советник барон Николаи доносит ныне, что о времени приезда помянутого Огарева в Лондон, а также о том, кто он именно, невозможно получить официальных сведений, потому что Великобританское правительство не собирает о том известий. Частным же образом до сведения барона Николай дошло, что Огарев выдает себя за Московского уроженца, женатого на дворянке Пензенской губернии, что он путешествовал по Италии и прибыл в Лондон с год тому назад. К сему поверенный в делах присовокупляет, что Огарев проживает вместе с Герценом в местечке Потне (Putney).

   Считаю долгом довести о вышеизложенном до сведения Вашего Сиятельства.

   2.

   Отставной коллежский регистратор Огарев (родственник генерал-адъютанта) просил в декабре 1855 года об увольнении его, с женою, в Германию и Италию, для излечения болезни.

   По представлении г. генерал-адъютанту князю Орлову прилагаемой справки об Огареве, сообщено было его сиятельством министру внутренних дел, что препятствия к увольнению Огарева за границу со стороны 3-го Отделения не встречается.

   Вопрос нашему Посольству в Лондоне об Огареве был сделан вследствие частного сведения, что Огарев вошел в близкие сношения с Герценом.

  

   3.

   Справка: Вследствие частного сведения, что Огарев поселился в Лондоне и вошел в сношения с Герценом, 3-е Отделение просило Министерство Иностранных Дел узнать, кто именно этот Огарев?

   Из отзыва барона Николаи видно, что Огарев, проживающий вместе с Герценом в местечке Потне, выдает себя за Московского уроженца, женатого на дворянке Пензенской губернии, и что он путешествовал по Италии, а осенью 1856 года прибыл в Лондон.

   Так как из дел 3-го Отделения видно, что в начале 1856 года уволен был за границу дворянин Пензенской губернии отставной коллежский регистратор Николай Огарев, то спрошен был Министр Внутренних Дел: на какой срок был он уволен, и ежели срок миновал, то была ли ему дана отсрочка?

   Действительный тайный советник Ланской отвечал на это, что ему паспорт выдан был без ограничения срока [154] и что об отсрочке пребывания его за границею ходатайства в Министерство не поступало. 28 февраля 1858.

  

   4.

   [Резолюция:] Высочайше поведено относительно Огарева поступить на основании нижеприведенных примеров. "З" апреля.

   Помещик Пензенской губернии, отставной коллежский регистратор Николай Огарев уволен, с Высочайшего разрешения, в генваре 1856 года, к Гастейнским минеральным водам и в Северную Италию, для излечения болезни.

   Заграничный паспорт на следование его, с женою, за границу выдан ему без означения срока, и он, на основании существующих постановлений, может оставаться за границею в течение 5-ти лет.

   В 1857 году Огарев объявил себя сотрудником Герцена по изданию журнала "Колокол" и помещает с тех пор свои статьи в этом журнале, независимо от того он издал отдельно некоторые свои сочинения.

  

   Пример: 1. Коллежский секретарь Головин, находясь в 1843 году в Париже, намерен был издать там политическую экономию, в которой обнаруживалось свободомыслие и нерасположение его к монархическому правлению. По получении сведения об этом, Высочайше повелено было объявить ему возвратиться в отечество; но он, не смотря на неоднократные подтверждения, не исполнил сего, и потому в 1844 г. повелено было сообщить Министру Юстиции, чтобы он сделал распоряжение о поступлении с Головиным по законам. Преданный вследствие того суду, он лишен чинов и дворянства, с назначением, в случае явки в Россию, в ссылку в Сибирь, в каторжную работу.

   2. По получении в 1843 г. сведений, что отставной прапорщик Бакунин имел сношения с злоумышленниками в Швейцарии, объявлено ему было, чтобы он немедленно возвратился в отечество; он под разными предлогами не исполнил этого, и в 1844 году Высочайше повелено Министру Юстиции подвергнуть Бакунина ответственности по силе законов. Во исполнение сего он предан был суду и приговорен к тому же наказанию, к какому приговорен Головин.

   3. В 1849 г. сделалось известным, что надворный советник Герцен вовлекся в сообщество демократов и вошел в тесную связь с Бакуниным и Головиным и другими злоумышленниками. Ему объявлена была Высочайшая воля, чтобы он немедленно возвратился в Россию, но он отказался от исполнения оной, и Высочайше повелено было поступить с ним по всей строгости законов. По предании его, вследствие того, суду, он признан, с лишением всех прав состояния, навсегда изгнанным из отечества, а имение его предоставлено его наследникам.

  

   5.

   4 апреля 1859 года

   No753

   Господину Товарищу М-ра Иностр-х Дел.

   Г-рь И-р Высочайше повелеть соизволил: объявить находящемуся в Англии помещику Пензенской губернии отставному коллежскому регистратору Николаю Огареву (который, как видно из отношения В-го П-ва от 29 ноября 1857 г. No390, проживал тогда в м. Потне), чтобы он немедленно возвратился в отечество и что в случае неисполнения сего он подвергнется ответственности по всей строгости законов.

   Сообщая В-му П-ву о таковой Высочайшей воле, для надлежащего сношения по этому предмету с Посольством нашим в Лондоне, имею честь покорнейше просить, не изволите ли вы, м. г., приказать с объявлением коллежскому регистратору Огареву вышеизложенного повеления, истребовать от него письменный на сие отзыв и сообщить мне оный.

   6.

   No1339 [Получено] 8 апреля 1859 года

   МИНИСТЕРСТВО

   ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ

   ДЕПАРТАМЕНТ

   ВНУТРЕННИХ

   СНОШЕНИЙ

   Отделение I

   Стол 4

   Апреля 7-го дня 1859 г.

   No54

   Господину Главному Начальнику III Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии.

   Во исполнение Высочайшего повеления, изображенного в отношении Вашего Сиятельства от 4 апреля No753, поручено нашему посланнику в Лондоне объявить находящемуся в Англии помещику Пензенской губернии, отставному коллежскому регистратору Огареву, чтобы он немедленно возвратился в отечество под опасением подвергнуться в противном случае ответственности по всей строгости законов, при чем предписано действительному тайному советнику барону Бруннову истребовать от г. Огарева письменный на сие отзыв. Имею честь довести о вышеизложенном до вашего сведения.

  

  

   7. No2152. [Получено] 26 июня 1859 года

  Секретно

   МИНИСТЕРСТВО

   ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ

   ДЕПАРТАМЕНТ

   ВНУТРЕННИХ

   СНОШЕНИЙ

   Отделение I

   Стол 4

   Июня 22-го дня 1859 г.

   No68

   Господину Главному Начальнику III Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии

   В дополнение к отношению моему от 7 апреля No54 имею честь препроводить к Вашему Сиятельству, для прочтения, полученный мною от нашего посланника в Лондоне отзыв о сделанном находящемуся там помещику Пензенской губернии, отставному коллежскому регистратору Огареву объявлении, чтобы он немедленно возвратился в отечество, а также следующие к отзыву приложения. Из этой переписки вы изволите усмотреть, между прочим, что, по приказанию действительного тайного советника барона Бруннова, Генеральный консул выдал жене г-на Огарева, Наталье Огаревой, паспорт на проезд ее в С.-Петербург с малолетнею дочерью Елизаветою. Вместе с тем обращаюсь к Вашему Сиятельству с покорнейшею просьбою приказать возвратить мне означенные бумаги, по миновании в них надобности.

   Доложено Его Величеству 24 июня.

  

  

   8.

   Выписка

   По объявлении кол. per. Огареву Высочайшего повеления о немедленном возвращении его в Россию - он вместо требуемого от него положительного отзыва на сие выдал расписку в получении пакета, заключавшего письмо к нему о сем нашего посланника в Лондоне, и вслед за тем представил запечатанное письмо на имя Г-ря Им-ра, прося повергнуть оное, чрез М-ра Иностр-х Дел, на воззрение Его Велич-ва, в случае же неудобоисполнимости сего - возвратить ему, Огареву. По объявлении же ему, что Посольствам нашим не разрешено принимать запечатанных прошений на Высочайшее имя, Огарев прислал означенное письмо распечатанным.

   По прочтении сего последнего, барон Бруннов писал Огареву:

   1) что данное ему, бар. Бруннову, поручение состоит лишь в том, чтобы взять письменный отзыв на объявленное ему, Огареву, требование о немедленном возвращении его в Россию;

   2) что он, Огарев, не ограничиваясь простым ответом, входит в своем прошении в объяснения, не касающиеся дела;

   3) рассуждения Огарева о действиях 3-го Отделения Собств. Е.И.В. Канцелярии и неопределенные обвинения его неуместны в прошении на Высочайшее Имя и что вследствие сего бар. Бруннов хотя не присваивает себе права судить об убеждениях его, Огарева, но тем не менее не может взять на себя ответственности в передаче выражений, оскорбительных для лиц, окружающих Государя.

   А потому, желая устранить могущие быть для Огарева неприятные последствия, бар. Бруннов возвратил ему означенное прошение, прося уведомить о том, намерен ли он, Огарев, последовать предписанию о возвращении его в Россию. Вместе с сим т. с. Бруннов уведомил Огарева, что к выдаче, согласно его просьбе, паспорта жене его Наталье Огаревой с малолетнею дочерью на проезд в Россию со стороны Посольства препятствий не имеется и что распоряжение о сем уже сделано,

  

  

   9.

   по No2152

   3 июля 1859 года

   No1298

   Секретно Господину Товарищу М-ра Иностр-х Дел

   Препровожденный ко мне при отношении В-го П-ва за No68 отзыв Посланника нашего в Лондоне о сделанном находящемуся там коллежскому секретарю Огареву объявлении, чтобы он немедленно прибыл в Россию, имею честь с приложенными к сему отзыву бумагами, возвратить В-у П-ву. Подписал:

   Генерал-адъютант князь Долгоруков

   [Резолюция] Сделать для дела выписку из возвращающихся бумаг. Если Огарев не воротится через два месяца, то доложить о нем.

  

   10.

   16 июля 1859 года

   No1364

   Секретно

   Господину Товарищу М-ра Иностр-х Дел

   После отношения В-го П-ва за No68 - о находящемся в Англии коллежском регистраторе Огареве - получен No44 газеты "Колокол", в котором Огарев, описывая сношения с ним по поводу вызова его в Россию, поместил переписку свою с Посланником нашим при Великобританском дворе и некоторые свои замечания на оную.

   По всеподданнейшему моему о сем докладу, Г-рь И-р высочайше повелеть соизволил: поручить Д-у т-у с-у [154] барону Бруннову истребовать от коллежского регистратора Огарева положительный отзыв, намерен ли он, согласно

   Высочайшему повелению, последовавшему в апреле м-це сего года, немедленно возвратиться в отечество, и предварить его при том, что в случае неисполнения сего приняты будут в отношении его законные меры.

   Сообщая о сем В-у П-ву, для надлежащего сношения по тому предмету с г. Посланником, имею честь покорнейше просить, не изволите ли вы, м. г., почтить меня уведомлением о последующем.

  

   11.

   Секретно

   No2455

   21 июля 1859 года

   МИНИСТЕРСТВО

   ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ

   ДЕПАРТАМЕНТ

   ВНУТРЕННИХ

   СНОШЕНИЙ

   Отделение I

   Стол 4

   Июля 20-го дня 1859 г.

   No74

   Господину Главному Начальнику III Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии

   Во исполнение Высочайшего повеления, изображенного в отношении Вашего Сиятельства от 16 июля No1364, поручено нашему Посланнику в Лондоне истребовать от находящегося в Англии коллежского регистратора Огарева положительный отзыв, намерен ли он немедленно возвратиться в отечество, и предварить его, что в случае неисполнения сего приняты будут в отношении к нему законные меры.

   Считаю долгом довести о том до вашего сведения.

   12.

   No2950

   11 сентября 1859 года

   МИНИСТЕРСТВО

   ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ

   ДЕПАРТАМЕНТ

   ВНУТРЕННИХ

   СНОШЕНИЙ

   Отделение I

   Стол 4

   Сентября 10-го дня

   1859 г. No87

   Секретно

   Господину Главному Начальнику III Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии

   В дополнение к отношению от 20 июля No74 имею честь препроводить к Вашему Сиятельству доставленное мне нашим Посланником в Лондоне донесение к нему Генерального Консула Кремера и упоминаемый в нем письменный отзыв коллежского регистратора Огарева, покорнейше прося вас, по миновании надобности в донесении г. Кремера, благоволить мне оное возвратить.

   [Резолюция:] Донесение г. Кремера возвратить, а об Огареве мы поговорим по возвращении моем в СПБург.

  

   И вслед затем донесение было возвращено, а в деле III Отделения оставлена нижеследующая собственноручная записка Огарева:

  

  

   13.

   К письму моему к Государю Императору, напечатанному в "Колоколе" [155], я ничего прибавить не могу.

   29 августа 1859 года Лондон

   Николай Огарев

   [приписано карандашом:] Об этом помещена небольшая статейка в No51 "Колокола".

   И 25 октября 1859 года на всеподданнейший доклад была положена резолюция: "Дать делу законный ход".

  

   Генеральный консул Грот вызывал Огарева явиться для выслушания высочайшего повеления.

   Огарев отвечал (от 27 ноября 1859 года, перевод с французского):

   "Г. Огарев имеет честь представить свои извинения г. Гроту в том, что, за отсутствием его из Лондона, промедлил ответом. Вернувшись из поездки, он весьма сожалеет, что не может удовлетворить г. Грота, в виду того, что, ответив на вопросы, ему предложенные, г. Огарев не может рассчитывать на новые сообщения со стороны консульства; но, если последнее имеет ему что-либо сообщить, г. Огарев всегда готов выслушать".

   В ответ 5 декабря Грот сообщил Огареву, что государь император повелел поступить с ним по всей строгости законов.

   Дело, производившееся против Огарева, шло своим порядком, и 21 мая 1860 года пензенский офицер корпуса жандармов сообщил в III Отделение, что пензенская уголовная палата приговорила Огарева к лишению всех прав состояния.

   Наконец, в январе 1861 года министр юстиции сообщил III Отделению определение сената: лишив Огарева всех прав состояния, подвергнуть его вечному изгнанию из пределов государства, о чем и объявить ему через русское посольство в Лондоне. Государственный совет с этим согласился, и мнение его удостоено высочайшего утверждения 27 декабря 1860 года.

   Возникшая вслед затем любопытная переписка III Отделения с министерствами юстиции и иностранных дел об объявлении Огареву определения сената закончилась решением - не объявлять. 10 августа 1862 года министр юстиции писал Долгорукову:

   "Так как Огарев неоднократно употреблял во зло делаемые ему объявления, печатая их с неуместными рассуждениями в "Колоколе", то д. т. сов. бар. Бруннов полагал более соответственным достоинству нашего правительства не входить более в сношение с Огаревым, а ограничиться напечатанием требуемого начальником Пензенской губ. объявления в официальных ведомостях. Вследствие сего в министерстве юстиции был возбужден вопрос, можно ли допустить опубликование в ведомостях судебных приговоров о лицах, приговоренных к изгнанию из пределов государства, как способ объявления их осужденным. По отношению к частному делу об Огареве вопрос этот был разрешен министерством отрицательно, на основаниях, которые Ваше Сиятельство изволите усмотреть из прилагаемой при сем выписки, но как вопрос общий, могущий повлечь за собою некоторое изменение в существенной части уголовного судопроизводства, а потому подлежащий строгому обсуждению, он и по настоящее время находится в рассмотрении министерства".

   Наконец Долгоруков написал (12 сентября 1862 года), что нужно весь приговор опубликовать в "Сенатских Ведомостях" и сообщить через посланника.

  

  

  

  

   Итак, в декабре 1860 года, как раз в то время, когда завершалась мировая сделка между Сатиным - доверенным Огарева и Каракозовым, с одной стороны, и Панаевой и Шаншиевым - с другой, Правительствующий сенат определил "лишить Огарева всех прав состояния и подвергнуть его вечному изгнанию из пределов государства", и только заминка, оттянувшая опубликование постановления сената, дала возможность закончить 1 февраля 1861 года счеты Шаншиева с Сатиным передачей последнему по купчей казанского имения.

   Вот почему с такой тщательностью в течение всего "процесса" избегали обе стороны малейшей огласки этого дела. Как раз в то время, когда развивалось дело о требовании возвращения Огарева из-за границы, в 1858-1859 и 1859- 1861 годах, происходило сперва разбирательство иска Сатина и Каракозова в Надворном суде, а затем, после 7 мая 1859 года и до конца 1860 года, велись переговоры по заключению "мировой". И если бы решение Пензенской уголовной палаты о "лишении Огарева всех прав состояния" и конфискации имущества, принятое 21 мая 1860 года, раньше вошло в силу, т.е. раньше было бы утверждено сенатом, или декабрьский указ сената без долгих околичностей был бы тиснут в "Сенатских Ведомостях", мы бы не имели и того завершения "дела", которое исторически последовало, и оно с еще большею неопределенностью "нависло" бы тяжелою тенью над отношениями видных деятелей прошлого века.

   Приходится на этот раз благодарить III Отделение и "высокое правовое сознание" министерства юстиции, полтора года глубокомысленно взвешивавших вопрос о том, как надлежит сообщить о решении сената Огареву: лично или путем публикации...

   Впрочем, как ни тщательно сохранялся в секрете ход дела и его результат, кое-какие сведения проникли о нем в литературную среду. Посвященными в историю этого имущественного спора были: со стороны Огарева и Герцена - И.С.Тургенев, со стороны Панаевой и Некрасова - Н.Г.Чернышевский. Знал, и довольно подробно, о нем Н.Ф.Павлов, векселя которого Огареву были переданы Шаншиеву в 1851 году и позднее оплачены.

   Н.Н.Обручев со слов И.С.Тургенева, с которым он встретился в кафе в Париже, писал 7 декабря 1860 года Н А.Добролюбову:

   "Он сообщил, что Некрасов и Ав. Яков. должны были заплатить Огареву 50 000 рублей серебром. Вы, вероятно, лучше меня знаете это дело, о котором я кое-что слышал, но никогда не мог понять толком, кто прав, кто виноват, - Тургенева не расспрашивал. Но, должно быть, он придает ему большую важность, ибо раза два повторил: "Слава Богу, что на том кончилось, что сняли, наконец, с себя пятно".

   Тургенев, как пишет М.К.Лемке [156] основывался на следующем сообщении одного из постоянных своих петербургских корреспондентов, Е.Колбасина, в письме 26 ноября 1860 года [157]:

   "Современники" по огаревскому делу решились платить по мировой с Сатиным 50 000. Московский надворный суд решил: взыскать с Авд. Яковл. и поверенного ее Шаншиева 118 000 рублей серебром [158], - пишет Колбасин и прибавляет: - иначе им предстояла долговая тюрьма".

   Если не упоминать о мелькающих в письмах А.И.Герцена к И.С.Тургеневу резкостях по адресу Некрасова, наиболее серьезным, проникшим в печать, в то время осуждением Некрасова является конец статьи Герцена "Лишние люди и желчевики" в 1860 году, где Герцен, к восторгу своих "либеральных" друзей, пригвоздил к позорному столбу Некрасова, не называя его, впрочем, по имени.

   За год перед помещением этой статьи, по поводу другого резкого выпада Герцена против "Современника", его статьи "Very dangerous!!!", ездил объясняться с Герценом Н.Г.Чернышевский; свидание это, по всем данным [159], касалось серьезнейших политических вопросов, и, разумеется, дело Огарева и отношение Герцена к личности Некрасова должны были отступить перед лицом этих вопросов на задний план. Однако нет никакого сомнения в том, что это дело и вытекающая из него морализующая позиция Герцена стояли тенью между двумя крупнейшими людьми революционного движения той эпохи, осложняя и без того сложные разделявшие их разногласия по существеннейшим вопросам революции, далеко перерастающим вопросы революционной тактики. Уже здесь встретились лицом к лицу две политические системы, из которых одна намечала путь подлинно демократической революции - это была система Н.Г.Чернышевского, а другая позднее претерпела ряд превращений, вплоть до превращения в пошлейший буржуазный демократический либерализм, - судьба, от которой содр