Огарков Василий Васильевич - Григорий Потемкин. Его жизнь и общественная деятельность

я". Каждая из племянниц благодаря дяде упрочивала свою судьбу и получала богатства. Мы приведем некоторые письма князя к Варваре, из которых увидим как характер их отношений, так и то, какой искусник был князь "в науке страсти нежной" и как его мучила ревностью шустрая племянница. Вот некоторые из этих billet doux [4] Потемкина:

   "Прости, mon amour, mon ame, mon tout ce que j'aime!" [5]

   "Варенька, когда я люблю тебя до бесконечности, когда мой дух не имеет, опричь тебя, другой пищи, то если ты этому даешь довольную цену; мудрено ли мне верить, когда ты обещала меня любить вечно. Я люблю тебя, душа моя, - а как? Так, как еще никого не любил... Прости, божество милое; я целую всю тебя".

   "Варенька, жизнь моя, ангел мой! Приезжай, голубушка, сударка моя, коли меня любишь..."

   "Матушка, Варенька, душа моя, жизнь моя! Ты заспалась, дурочка, и ничего не помнишь... Я, идучи от тебя, тебя укладывал и расцеловал и одел шлафроком и одеялом и перекрестил..."

   "Варенька, моя жизнь, красавица моя, божество мое; скажи, душа моя, что ты меня любишь, от этого я буду здоров, весел, счастлив и покоен; моя душа, я весь полон тобой, моя красавица. Прощай, целую тебя всю..."

   Вот как писал "светлейший" Вареньке, называя ее "губки сладкие" и "улыбочка моя милая". Но эти "сладкие губки" за каждую свою ласку тянули и деньгами, и подарками, и донимали постоянным, мучительным надоедательством о покровительстве и милостях родным и поклонникам. Эта племянница и другие ее сестры как жадная стая набрасывались на подряды, рекомендовали могущественному дяде подрядчиков и срывали с последних громадные куртажи.

   Говоря об отношениях дяди к племянницам, мы должны упомянуть о следующем факте. Семен Романович Воронцов, отправляя свою дочь в начале царствования Александра I в Россию, говорил, что он этого не решился бы сделать при Потемкине.

   Кроме романов с племянницами у князя было бесконечное количество других. Даже во время самых тяжелых дней долгой осады Очакова у него, в роскошной землянке, был целый гарем красавиц.

   Мы не имеем возможности перечислять всех любовных похождений "великолепного князя Тавриды". Понятно, что, обладая громадными средствами и могуществом и любя этот спорт, он не знал препятствий в исполнении желаний. Однако хотя многие его панегиристы и говорят, что он оставался красавцем до конца, очаровывая женщин, но всего вернее предположить, что последние толпами набрасывались на "светлейшего" в его даже почтенные годы только потому, что видели в нем источник всех благ, которые так высоко ценятся на земле низменными людьми.

   Заканчивая рассказ о любовных приключениях князя, мы должны упомянуть о том, что ревнивый Потемкин не стеснялся устранять счастливых соперников в ухаживании очень неблаговидными средствами. Упомянем об одном из известных примеров мести Потемкина счастливому сопернику. Это майор Щегловский, сосланный в Сибирь за то, что приглянулся какой-то знатной польской панне, за которой ухаживал сам могущественный Дон Жуан.

   Однако жизнь, хотя и исполненная внешнего блеска и могущества, но не согретая плодотворным, созидательным и благородным стремлением к определенной цели; жизнь, не освещенная теплым отношением к ближнему; существование, главным стимулом которого является честолюбие, - такая жизнь не способна удовлетворять натуры недюжинные. То же испытал на себе и Потемкин.

   Червь честолюбия грыз ему сердце. При его страшной гордости всякое предпочтение, оказанное другому, приводило его в бешенство. Хотя он и был могущественным человеком, но и его пугала порой мысль о возможности изменения его положения. Не зная удержу своим страстям и удовлетворяя все желания, изведав все, что только можно было в области материальных благ, он испытал страшную скуку пресыщения. Власть избаловала его: едва только удовлетворялось одно желание, за ним возникали новые и новые... Несмотря на то, что его окружали толпы подобострастно кланявшихся людей, он чувствовал себя одиноким и в душе своей не находил плодотворной силы, чтобы сносить это тяжелое нравственное одиночество. Его тяготил золотой венец могущества, или, как в прекрасном стихотворении Лермонтова, князь чувствовал, что он

  

   ... один,

   Как замка мрачного, пустого

   Ничтожный властелин...

  

   Хотя у Потемкина и была "железная" натура одного из богатырей прошлого века, но беспорядочная жизнь подтачивала и его крепкое здоровье. А физические недуги еще более усугубляли его порой ужасное нравственное состояние. Немудрено, что могущественный князь, может быть, и казавшийся другим бесконечно счастливым, порой испытывал припадки мрачной хандры и немого отчаяния, в которые к нему боялись подступиться. Или пресыщенный благами жизни вельможа заполнял пустоту своей души невозможными выходками: капризами, причудами и почти юродством.

   Во время припадков меланхолии, неумытый, неодетый и нечесаный князь валялся по целым неделям в своей спальне или отдавался глубоким религиозным настроениям. В нем развилось суеверие. "Он воображает, - говорит про религиозность князя де Линь, - что любит Бога, а сам боится дьявола, которого считает сильнее и могущественнее самого Потемкина".

   Князь сам называл себя "l'enfant gate de Dieu" [6]. Иногда на него находила совершенно неожиданно для окружающих тоска. Однажды, например, князь за столом был очень весел, любезен, говорил, шутил, а потом стал задумчив, грустен и сказал: "Может ли человек быть счастливее меня? Все, чего желал я, все прихоти мои исполнялись как будто каким очарованием: хотел чинов и орденов - имею; любил играть - проигрывал суммы несчетные; любил давать праздники - давал великолепные; любил дорогие вещи - имел столько, что ни один честный человек не имеет так много и таких редких; словом, все страсти мои в полной мере выполнялись". Проговорив это, он бросил фарфоровую тарелку на пол, разбил ее вдребезги, ушел в спальню и заперся там.

   Было бы напрасной попыткой передать в кратком очерке обо всех тех выходках и причудах, которыми князь утолял свою тоску и пресыщение: на это бы понадобились фолианты. Будучи гурманом и пресытившись тонкостями иностранной кухни, обжираясь паштетами, трюфелями и ананасами, он иногда чувствовал неодолимую потребность поесть соленых огурцов, редьки, клюквы, капусты. За всеми этими продуктами посылались, даже из-под Очакова, бесчисленные курьеры, скакавшие дни и ночи, загонявшие лошадей и выбивавшие зубы ямщикам для того, чтобы поспеть с какою-нибудь диковинною редькой, икрой или калужским тестом к "светлейшему". Эти же курьеры во время войны скакали в Париж или другой какой-нибудь заграничный пункт за покупками башмаков, лент и других безделушек для бесчисленных любимиц князя.

   Князь забавлялся с бриллиантами и другими драгоценными камнями, пересыпал их из руки в руку, любуясь их блеском, или раскладывал разнообразными фигурами. В одежде Потемкина замечались резкие переходы: то он ходил в солдатском мундире из грубого сукна, то его платье было страшно тяжело от унизывавших его драгоценностей. Кстати сказать, эта привычка вельмож прошлого времени украшать себя бриллиантами, бывшая сродни азиатской роскоши и нашедшая высшее выражение в одежде - в торжественные дни - Потемкина, справедливо изумляла иностранцев и давала им повод делать о русской знати обидные замечания. До чего был роскошен ассортимент украшений у Потемкина, видно из того, что у него, например, один бриллиантовый эполет стоил 400 000 рублей! Были пуговицы и пряжки на башмаки, стоившие десятки тысяч... Все, что ни делал "великолепный князь Тавриды" - все это было запечатлено роскошью и фантастическим чудачеством, или в лучшем случае - оригинальничаньем. В числе этих забав его были и пиры, о самом знаменитом из которых мы скажем ниже.

   При князе дежурил немалый штаб забавников. Были шуты, из которых особенно известен Моссе, забавлявший князя своими выдумками и остротами. Мы уже ранее сказали, что князь возил с собой раскольников и иноверцев и забавлялся их распрями. Он выписал к себе купца из Тулы, отлично игравшего в шахматы. Узнав, что в Херсоне есть чиновник, умеющий хорошо передразнивать известных лиц, князь немедленно выписал его к себе и приказал показать искусство, передразнить и его, князя, а затем отпустил. Мимолетные капризы властелина исполнялись немедленно.

   Один из бесчисленных адъютантов князя, Спечинский, живший в Москве и считавшийся в отпуску, получил приказ немедленно явиться к должности, под Очаков. Родственники засуетились: одни боятся немилости "светлейшего", другие чувствуют неожиданное счастье. Молодой человек, наскоро снарядившись, скачет день и ночь и является в лагерь Потемкина. О нем немедленно докладывают. Князь приказывает явиться. Адъютант с трепетом входит в его палатку и находит Потемкина в постели, со святцами в руках. Между ними происходит следующий диалог:

   - Ты, братец мой, адъютант такой-то? - спрашивает князь.

   - Точно так, ваша светлость! - отвечает Спечинский, ни жив ни мертв.

   - Правда ли, что ты святцы знаешь наизусть?!

   - Точно так.

   Потемкин смотрит в святцы и спрашивает:

   - Какого же святого празднуют 18 мая?

   - Мученика Федота, ваша светлость!

   - Так. А 29 сентября?

   - Преподобного Кириака.

   - Точно. А 5 февраля?

   Мученицы Агафьи, ваша светлость.

   Потемкин закрыл святцы и закончил аудиенцию словами:

   - Ну, поезжай себе домой!

   К числу довольно странных выходок князя нужно отнести и то, что, разбрасывая без преувеличения миллионы на пустяки, он не любил платить своих долгов, обижая иногда и очень бедных кредиторов. Так, он не желал уплатить долга часовщику Фази 1400 рублей, и только тогда, когда императрица заступилась за этого швейцарца, князь приказал отдать упомянутую сумму медными деньгами, так что ими пришлось наполнить целые две комнаты. Когда кредитор являлся к князю, последний обыкновенно звал правителя своей канцелярии Попова и, спрашивая, почему долг не отдан, делал условный знак, по которому Попов и судил, уплатить деньги или нет.

   В этих капризах и выходках достаточно обрисовывается как могущество Потемкина, так и его больная, пресыщенная душа, жаждавшая избавиться от тоски.

   Вскоре князь завершил блестящею феерией свои выходки и удовлетворил страсть к громадному и изумительному. Он, как опытный режиссер, поставил великолепное зрелище. Ареной для этого спектакля служил край, которому князь посвятил свои силы и таланты и где он царил; статистами и актерами - население, собранное из разных пунктов пустынной страны, а зрителями - несколько монархов и блестящая плеяда царедворцев. Мы говорим о знаменитом путешествии Екатерины II в Тавриду и Новороссию, совершенном при блестящей обстановке в 1787 году.

  

  

   Самая счастливая эпоха, наполненная делами Екатерины, совпадает со временем могущества Потемкина и влиянием его на государыню.

   В задачу нашего очерка не входит подробное рассмотрение всех событий того времени и положения европейских держав, но мы должны назвать главные из подвигов Екатерины по внешней политике: завоевание преобладающего значения в Европе, блестящие турецкие войны, шведскую войну, раздел Польши, мирное приобретение Крыма, Тамани и прикубанских стран. Кажется, трудно спорить против того, что главные подвиги Екатерины II относятся больше к области внешней политики. Были, конечно, и значительные внутренние реформы: учреждение губерний, основание государственного банка и прочее. Но наряду с этим, как известно, происходили и явления совсем иного порядка...

   Вообще говоря, большинство историков довольствуется во взгляде на историю достаточно шаблонными приемами. Наши взгляды не привыкли еще подробно и верно различать исторические перспективы: при взгляде, например, на Екатерининскую эпоху мы видим блеск знаменитых побед, роскошный двор, умную государыню, и нам кажутся мелкими подробностями темные пятна картины... Если бы историки отрешились от шаблонных манер заполнять картину блеском, а отводили бы законное место и темным пятнам, то можно ручаться, что многие изображения самых знаменитых эпох в истории утратили бы свой элегантный блеск и радужные краски.

   Во всех великих деяниях Екатерины был совершителем или подготовителем великолепный князь Тавриды. Другие громкие деятели начала ее царствования и друзья государыни постепенно сходили со сцены. Панин, Григорий Орлов и Захар Чернышев умерли, и Потемкин все меньше и меньше встречал соперников по способностям и значению.

   Князь за свою деятельность вознаграждался баснословно щедро государыней: чинами, деньгами и дворцами, причем Потемкин не стеснялся продавать раз уже полученное, чтобы снова этим завладеть. Так было, как известно, со дворцами Аничковским и Таврическим, дважды ему подаренными. Все русские ордена были уже у него, в том числе и недавно учрежденный орден св. Владимира, которого он был одним из первых кавалеров. В начале 1784 года он был пожалован генерал-фельдмаршалом и президентом военной коллегии, генерал-губернатором Крыма и сделан шефом кавалергардского корпуса. Эти новые звания еще более расширяли сферу власти князя, и так подавлявшего современников своим могуществом. Но главные заботы в начале восьмидесятых годов прошлого столетия "светлейший" посвящал Новороссии и Тавриде, его любимым детищам. Мы уже говорили о том, что присоединение Крыма, Тамани и прикубанской области было величайшей государственной заслугой князя. Он это знал, гордился этим и хотел устройством упомянутых областей докончить начатое. Эти заботы занимали князя долгий срок, что было довольно необычным явлением для "светлейшего", умевшего выдумывать и начинать гениальные проекты, но у которого не хватало терпения долго заниматься ими и возиться со скучными подробностями исполнения. С начала восьмидесятых годов, как сказано выше, мы видим князя в Крыму и Новороссии, где он развивает кипучую деятельность: строит флот, крепости, организует войска, основывает города, привлекает поселенцев, изредка лишь наезжая в Петербург. Мы уже, говоря о греческом проекте, указали на важность этой деятельности князя, интересовавшей глубоко и императрицу. Эти работы Потемкина уже по одному тому должны были привлекать внимание государыни и современников, что они поглощали громадные суммы, расходовавшиеся князем бесконтрольно. До императрицы доходили слухи о неправильной трате денег и вообще о бесполезности этих работ и деятельности Потемкина, и ей, может быть, частью лично хотелось проверить эти слухи, хотя подобное предположение гадательно. Скорее всего, желание императрицы ехать в Крым и Новороссию возникло отчасти по горячим просьбам князя, хотевшего поразить государыню созданным им целым царством, отчасти, может быть, по причинам политическим: сделать демонстрацию против Турции и повидаться с монархами соседних стран, а также показать себя народу и узнать страну.

   Как бы то ни было, но об этой поездке говорилось в придворных сферах еще в 1784 году. Из писем Екатерины видно, что она собиралась совершить вояж и раньше 1787 года, но боялась чумы, еще не оставившей нашего юга. Эта поездка, наконец состоявшаяся в начале 1787 года и послужившая одной из причин последовавшей затем турецкой войны, была совершена при такой обстановке, которая возможна только или в сказке, или при могуществе Потемкина.

   Но прежде чем рассказывать об этом феерическом путешествии, дадим несколько предварительных объяснений. Князь долго подготавливал свой триумф и потратил громадные средства. Он хотел безраздельно пожать лавры за свои деяния и постарался обезопасить себя от некоторых невыгодных для него обстоятельств. Рассказывают, что князь удалил от себя к приезду Екатерины лично известного ей генерала Тутомлина, своего энергичного и талантливого помощника, чтобы он не разделял с ним благодарности повелительницы. Желая, чтобы Румянцев, бывший малороссийским генералом-губернатором, не мог соперничать с ним в блеске приема государыни, Потемкин устроил так, что Задунайскому не отпускали денег, между тем как сам "светлейший" брал их отовсюду.

   Князь уже в 1786 году отправился в свое владение для приготовлений к встрече государыни. Императрица, сопровождаемая Мамоновым и блестящей огромной свитой, выехала из Петербурга, или, вернее, из Царского Села, 7 января 1787 года "осмотреть свое маленькое хозяйство", как она шутливо выражалась. Ее старший и верный приказчик ничего не упустил для того, чтобы представить вверенную ему часть в блестящем виде и достойно встретить хозяйку. С конца 1784 года уже начались деятельные приготовления: Потемкин тогда еще отправлял, может быть, ранее ожидая государыню, бригадиру Синельникову и другим подчиненным ордера с расписанием, где должны были строиться дворцы для государыни, по набросанным "светлейшим" проектам, обеденные столы, станции, на которых повелительница должна была останавливаться. Но главные приготовления на юге происходили уже в присутствии самого князя. Может быть, достаточно уже насоливши местному населению, он старался в это время его задобрить, чтобы императрице представить мирную картину довольных администратором обывателей. В Кременчуге и других городах "светлейший" давал балы, роскошные пиршества и концерты, собиравшие греков, сербов, молдаван и другие народности, которым импонировал, конечно, блеск, окружавший могущественного сатрапа. Тысячи рабочих, пригнанных из разных областей государства, трудились над созданием Екатеринослава, - города, который в пылких мечтаниях Потемкина должен был возвещать в веках славу "Великой" и превзойти величайшие города Европы, но которому судьба, как бы в насмешку над планом князя, ссудила быть обыкновенным губернским захолустьем, похожим как две капли воды на другие города России. Кременчугу приказано было быть похожим на столицу. Взрывались днепровские пороги, устраивались дороги, дворцы и даже целые города: так возникли Алешки на левом берегу Днепра, против Херсона; еще в октябре 1786 года этого города совсем не существовало, а уже в апреле следующего - он был отстроен, заселен малороссиянами и запорожцами. Были приняты энергичные меры, чтобы в разных местах, через которые проезжала императрица, ее встречали и приветствовали толпы татар, киргизов, нагайцев и туркмен.

   Устройство дороги в Крыму через Кизикерман и Перекоп, по которой должен был проследовать царственный кортеж, поручено было полковнику Корсакову при таких инструкциях "светлейшего": "Сделать богатой рукой, чтобы не уступала римским. Я назову ее Екатерининский путь". На Днепре строились десятки роскошных галер в римском вкусе, на которых плыло потом 3 тысячи человек. Самая роскошная была для императрицы, "Днепр", построенная с необычайной пышностью, и "Буг" - для самого виновника этой единственной в своем роде феерии. "Десна" предназначалась для громадной столовой, в которой императрица давала торжественные обеды. Вся история обновления "полуденного края" и приготовление его к встрече государыни напоминает по своей размашистости, великолепию и обилию принесенных жертв затеи римских царей, собиравших дани с целого мира для увековечения пышными затеями своего владычества и воздвигавших постройки, удивлявшие потомков. Мы уже говорили об отзыве императора Иосифа II о произведенных Потемкиным чудесах.

   Императрица потому уже должна была прийти в восторг от всего виденного во владениях любимца, что в малороссийском генерал-губернаторстве Румянцева (которого императрица не особенно любила), лишенном колоссальных средств, бывших у Потемкина, видели только обыкновенную, печальную, скромную и серенькую Русь.

   Потемкин встретил государыню в Киеве, где она пробыла довольно долго, частью задерживаемая князем, доканчивавшим приготовления к изумительному спектаклю, которого свидетелем был конец прошлого века. Князь ничего не забыл даже о самых небольших бутафорских вещах: он успевал прослушивать торжественную ораторию, приготовленную к приезду Екатерины известным итальянским капельмейстером Сарти. Сам же "светлейший" собственноручно написал тему, которую должен был развить в своем приветственном слове Екатерине вития, архиепископ Екатеринославский и Таврический Амвросий. На триумфальных воротах в Перекопе по приказанию князя красовалась надпись: "Предпослала страх и привнесла мир".

   Рассказывают, впрочем, что во время пребывания в Киеве на князя напал припадок страшной хандры, которая так часто его посещала даже на недосягаемой высоте власти. Он не все время жил во дворце, а пребывал в Печерском монастыре, где его окружала многочисленная толпа льстецов, жаждавшая милостей. Во время этих припадков хандры трудно было подступиться к князю. Он не стеснялся оказывать полное неуважение даже таким лицам, как граф Румянцев. А знатные и чванливые польские паны, прибывшие в Киев и составлявшие оплот русской партии в Польше, выносили от князя страшные грубости.

   Но чуть только путешественники вступили в собственные владения князя - его хандра пропала: начался торжественный триумф "светлейшего" и единодушные рукоплескания знатного партнера.

   Нужно сказать, что враги и завистники князя нашептывали Екатерине недобрые речи. Они говорили, что громадные суммы, взятые князем из казны, издержаны на личные его прихоти, что никакого флота, городов, крепостей в краю нет и что это приобретение, которым гордился князь, стоило мало и в государственном смысле. И тем приятнее государыне было убедиться, что все это оказалось напраслиной, возведенной на "дорогого ученика" Екатерины, как называла она князя.

   Много есть в литературе рассказов о впечатлении, произведенном на современников чудесами Потемкина. Мы приведем только из записок Гарновского сообщение Черткова - человека, не способного к бесшабашной лести.

   "Я был с его светлостью, - рассказывает Чертков, - в Тавриде, Херсоне и Кременчуге месяца за два до приезда туда Ее Величества. Нигде ничего там не было отменного; словом, я сожалел, что он позвал туда государыню по-пустому. Приехал с ней, Бог знает, что там за чудеса явились. Черт знает, откуда явились строения, войска, людство, татарва, одетая прекрасно, казаки, корабли... Какое изобилие в яствах, напитках, словом, во всем, - ну, знаешь, - так что придумать нельзя, чтобы пересказать порядочно. Я иногда ходил, как во сне, право, как сонный - сам себе не верил ни в чем, щупал себя: я ли? где я? не мечту ли, не привидение ли вижу? Ну, надобно правду сказать: ему, ему только одному можно такие дела делать, и когда он успел все это сделать?"

   Только чародей Потемкин мог проделывать такие вещи.

   Мы должны отметить некоторые подробности этого знаменитого путешествия, последствием которого был окончательный разрыв наш с Турцией.

   Громадная флотилия галер двигалась торжественно по Днепру, окруженная со всех сторон шлюпками и челноками. В некоторых наиболее живописных местах путники останавливались. Осматривали берега, по которым толпился по-праздничному разодетый народ, где стреляли из пушек, происходили маневры казаков, фейерверки. В Каневе состоялось свидание Екатерины с польским королем, причем современники отметили интересный факт для гордого и могущественного Потемкина. При встрече со Станиславом Понятовским князь поцеловал у него руку! Это объясняли тем, что в то время у временщика, может быть, возникло неустойчивое желание получить польскую корону, а так как по законам польским королем мог быть только гражданин этого государства и подданный его, то целованием руки у Станислава Августа Потемкин торжественно свидетельствовал свои чувства к Польше. Как бы то ни было, но польский король и Потемкин расстались друзьями, и могущество временщика видно уже из того факта, что многие, посвященные в дела политические, современники приписывали добрым чувствам князя к Понятовскому то обстоятельство, что последний еще несколько лет продержался на троне.

   С Кременчуга началось полное торжество Потемкина: с этого города сразу бросалась в глаза разница с только что оставленным малорусским наместничеством и, в особенности, в устройстве военной части. Сомнения, внушенные государыне насчет "легкоконных" полков, сформированных "светлейшим", сразу рассеялись, когда Екатерина, высадившись в Кременчуге, увидела 60 или 70 блестящих эскадронов, мчавшихся в карьер навстречу своей повелительнице.

   - О, как люди злы! - сказала она, указывая на бравую конницу, князю де Линю, сопровождавшему в числе других дипломатов государыню. - Как им хотелось обмануть меня!

   Для императрицы в Кременчуге было приготовлено великолепное помещение с прекрасным садом. Письма Екатерины к невестке и другим лицам были восторженны: государыня очаровалась всем виденным уже на полдороге, между тем как дальше, в Крыму, ее ожидали еще большие чудеса. За Кременчугом Екатерина встретилась с императором Иосифом II, путешествовавшим под именем графа Фалькенштейна, и блестящий кортеж включил еще новую царственную особу. Хотя Иосиф II и был строгим критиком Екатерины и, в особенности, Потемкина, но и он был побежден многим из увиденного.

   Мы не можем следить подробно за этой увеселительной поездкой Екатерины, но должны отметить ее наиболее интересные дальнейшие моменты. В Херсон Екатерина въехала в великолепной колеснице, в которой сидела с Иосифом II и Потемкиным. Крепость, арсенал с множеством пушек, три готовых на верфях корабля, несколько церквей, красивые здания, купеческие суда в порту - вот что увидели изумленные путники на месте, где 7 - 8 лет перед тем была лишь пустынная степь. Восторг государыни не знал пределов, хотя ее, так сказать, ввезли в этот город "парадным ходом", между тем как Иосиф II и другие спутники ее, шныряя по закоулкам города и осматривая все, находили недостатки в исполнении фортификационных работ, в постройке кораблей и т. д.

   Чудная природа Крыма, великолепное Черное море, ласкающий, нежащий воздух, роскошные горные панорамы еще сильнее подействовали на государыню. Ее письма отсюда к Гримму и другим лицам полны дифирамбов волшебнику Потемкину. В Бахчисарае она написала похвальные французские стихи в честь князя, рифмы и достоинства которых не соответствовали высокому положению автора. Со времени въезда в Тавриду экипаж Екатерины окружала блестящая татарская гвардия, составленная Потемкиным из родовитых мурз. Их яркие костюмы и джигитовка приводили в восторг даже скептика Иосифа П. Но, кажется, самое эффектное зрелище было в Инкермане. В специально построенном для императрицы дворце во время обеда вдруг отдернули занавес, закрывавший вид с балкона; как бы по мановению волшебного жезла мурзы и казаки рассыпались в стороны, и зрители увидели великолепную Севастопольскую гавань, где стояли десятки больших и малых кораблей, - зачаток славного Черноморского флота. Открылась пальба из всех пушек. Екатерина сияющая, с огненным взглядом провозглашала тосты. После обеда государыня вместе с Иосифом II поехала в Севастополь на особой шлюпке, заказанной специально Потемкиным в Константинополе и совершенно сходной с султанской. Иосиф II был в восхищении от гавани и пророчил ей великую будущность. И вот что он писал после этого: "Императрица в восторге от такого приращения сил России. Князь Потемкин в настоящее время всемогущ, и нельзя вообразить себе, как все за ним ухаживают". В числе этих ухаживателей был и сам царственный корреспондент. Для проезда из Севастополя по Байдарской долине, тогда почти целиком принадлежавшей Потемкину, была также устроена новая дорога. Нужно сказать, что князь порой не особенно церемонился с гостями. Он непременно хотел показать им в одном из своих имений двух ангорских коз необычайной красоты и повез знатных путешественников по такой убийственной дороге, что придворные экипажи оказались значительно попорченными. В Акмечети (Симферополе) путники увидели сад в английском вкусе, который все-таки успел развести князь, а в Карасубазаре, где он имел прекрасный дворец, окруженный садом, с фонтанами и искусственными водопадами, и где успел также построить дворец и для императрицы, - все были изумлены сказочным фейерверком из 300 тысяч ракет.

   Вот при какой фантастически-роскошной обстановке путешествовала Екатерина. Все это невольно напоминает нам рассказы из "Тысячи и одной ночи".

   Но наряду с панегиристами князя были и совершенные антиподы во взгляде на его деятельность и это сказочное путешествие. Неоспоримый факт, что многое в упомянутой обстановке было показное и достигнуто лишь большими жертвами. Но некоторые суровые критики "светлейшего", к числу которых принадлежит, например, Гельбиг, рассказывают совершенно невероятные вещи: что большая часть селений, показанных на пути императрицы, были не что иное, как театральные декорации. Ей показывали несколько раз одно и то же огромное стадо скота, которое по ночам перегоняли с места на место. Вместо муки в мешках, в интендантских складах был песок и, наконец, благодаря полицейским распоряжениям, толпы людей, пригнанных издалека, украшали дорогу, по которой ехала государыня. Весьма возможно, что кое-что в ходивших рассказах и было справедливо, в особенности последнее - о "сгоне" народа. Но многое в этих рассказах, представляющее "светлейшего" только ловким шарлатаном, не может никаким образом считаться справедливым. Правда, были несомненно грустные факты: выселение татар в Турцию, запустение великолепных садов, посаженных по велениям князя, болезни и прочее. Было много широких неисполнимых начинаний, заброшенных князем (вроде знаменитого собора в Екатеринославе, который должен был на "аршинчик" превзойти вышиной могучего Петра в Риме); но все-таки нужна была его энергия, фантазия, ум и способности, нужно было, наконец, могущество князя, чтобы сделать то хорошее, что действительно было сделано в недавно еще управляемом им крае.

   Громадные награды и наименование "Таврический" были уделом князя после отъезда государыни, с которой он расстался в Харькове.

   Долго еще отголоски этого путешествия звучали в России и Европе. Екатерину сопровождали многие посланники, и они в своих письмах разнесли по всем странам вести о могуществе и великолепии князя Тавриды. Но лучшею наградой ему были письма государыни, которая долго не могла забыть виденного.

   "А мы здесь чванимся, - пишет она князю на возвратном пути из села Коломенского, - ездой и Тавридой, и тамошними генерал-губернаторскими распоряжениями, кои добры без конца и во всех частях".

   Из Твери: "Я тебя и службу твою, исходящую из чистого усердия, весьма, весьма люблю, и сам ты - бесценный; сие я говорю и думаю ежедневно".

   Из Царского Села: "Друг мой сердечный, Григорий Александрович! Третьего дня закончили мы свое шеститысячеверстное путешествие и с того часа упражняемся в рассказах о прелестном положении места Вам вверенных губерний и областей, о трудах, успехах, радении и усердии, и попечении, и порядке, Вами устроенном повсюду, и так, друг мой, разговоры наши, почти непрестанные, замыкают в себе либо прямо, либо сбоку твое имя, либо твою работу".

   Эти письма достаточно ясно рисуют как воспоминания Екатерины о пережитых впечатлениях во время вояжа, так и ее искреннюю и глубокую благодарность к старому другу.

   Но за этой, начавшейся тяжелым прологом работ, поглотившей немалые жертвы людьми и деньгами, веселой и великолепной поездкой Екатерины последовал трагический, кровавый финал: новая война с Турцией, в которой Потемкину пришлось играть роль полководца. И мы видим, что этот баловень счастья, почти не знавший неудач и все легко приводивший в исполнение, при неуспешном начале кампании испытывал страшное уныние и готов был отказаться от многого, что, несомненно, составляло его лучшие дела.

   Утомило ли бремя лет "светлейшего" и парализовало его душевные силы, или он начал ясно понимать неосуществимость своего широкого плана, но только мы видим, что Потемкин в первые месяцы войны обнаруживал страшную нерешительность и отчаяние. И тогда нам представляется трогательное зрелище: Екатерина, старая годами, но бодрая духом, в ласковых задушевных письмах вливает свежую энергию в душу тоскующего и отчаявшегося громадного ребенка, - как называли Потемкина некоторые современники.

  

  

   Наши отношения с Турцией давно уже были натянутыми. Потеря Крыма и других владений на берегах Черного моря, демонстративная деятельность и нескрываемые планы Потемкина, организовавшего армию, строившего флот, собравшего массу артиллерийских снарядов и оружия во вверенной ему стране, - все это раздражало турок. А путешествие Екатерины принято было за вызов. Послы иностранных держав - английский, французский, прусский, кроме представителя нашего союзника Иосифа II, которым было неприятно возвышение России и возможность завладения Черным морем и Константинополем, - поддерживали задор турецкого правительства. Все это не могло привести к мирным отношениям, и 13 августа 1787 года, вскоре после отъезда Екатерины, наш посланник в Константинополе, Булгаков, был заключен в Семибашенный замок, а 7 сентября того же года последовал манифест о разрыве с Турцией. Началась война, сначала печальная для Потемкина, но потом завершившаяся блистательными делами: взятием Очакова, Фокшанами, Рымником, Мачином и кровопролитным, почти беспримерным в военной истории штурмом и взятием неприступной твердыни Измаила. Из секретного рескрипта Екатерины к Потемкину, относящемуся еще к концу 1786 года, видно, какими громадными полномочиями снабжался князь в вопросе отношений с турками; ему предназначалась главная роль как в ведении войны, так и в зачине военных действий. Нашему послу Булгакову было предписано представлять донесения как императрице, так и Потемкину, с инструкциями которого посол должен был сообразоваться. Без преувеличения можно сказать, что главным образом от Потемкина зависело, начинать эту войну или предотвратить ее искусной политикой или соответственными уступками. Показав блистательное состояние края государыне и ее спутникам и, может быть, сначала сам уверенный в своих силах, он, однако, когда опасность оказалась близкой, стал сомневаться в быстрой успешности кампании. Из писем и разговоров князя с императрицей видно, что ему хотелось продлить наш мир с Турцией, чтобы докончить организацию флота и армии. И осуждение истории, может быть, падет на князя за то, что он, даже сам сомневавшийся в своей готовности, действовал, однако, вызывающе и таким образом дал туркам возможность воспользоваться нашей оплошностью.

   Как бы то ни было, война началась, и первые ее шаги оправдывали взгляды скептиков-современников на деятельность "светлейшего": у него количество войск и их вооружение оказались в блестящем виде больше на бумаге, чем в действительности: не хватало ни снарядов, ни провианта, ни годных для флота людей.

   Из писем Потемкина при начале войны видно, какой упадок духа он испытывал и какое отчаяние им овладевало. Вызвав к жизни колоссальный греческий проект, он при самом начале осуществления этого плана стал сомневаться в его успешности. Князь хотел сдать начальство над войсками Румянцеву, командовавшему украинской армией, приехать в Петербург, удалиться от дел и жить частным человеком; доходило даже до того, что он предлагал вывести войска из Крыма и таким образом почти уступить блестящее свое приобретение Турции. Все эти душевные движения были вполне в характере князя: горячий и пылкий, он мог наметить громадный план; мог приводить его в исполнение, когда приходилось тратить колоссальные средства и жертвы безответными людьми родины, давно уже тогда привыкшей приносить их. Но неодолимое упорное препятствие, которого он был не в состоянии победить, сначала приводило его в бешенство и раздражение, а потом сменялось глубокой горестью и апатией. Тогда он мог только служить молебны и почти плакать в своих письмах к государыне. Может быть, тут уже сказывались и почтенные годы князя, которому жизнь от пресыщения могла казаться тяжелой обузой, и ничто его уже не способно было горячо занимать. Екатерине, как мы говорили, приходилось вливать бодрость духа в этого колоссального ребенка. "Оставь унылую мысль, ободри свой дух", - пишет ему испытанный друг. После отчаянного письма "светлейшего" о страшном вреде, принесенном бурей эскадре Войновича, постройка которой стоила стольких забот наместнику и стольких жертв родине, она пишет:

   "Сколько буря была вредна нам, авось либо столько же была вредна и неприятелю; неужели, что ветер дул лишь на нас?.. Ты упоминаешь о том, чтобы вывести войска из полуострова... Я надеюсь, что сие от тебя письмо было в первом движении, когда ты мыслил, что весь флот пропал... Приписываю сие чрезмерной твоей чувствительности и горячему усердию; прошу ободриться и подумать, что добрый дух и неудачу поправить может. Все сие пишу к тебе, наилучшему другу, воспитаннику моему и ученику, который иногда и более еще имеет расположения, чем я сама, но на сей случай я бодрее тебя, понеже ты болен, а я - здорова... Ни время, ни отдаленность и ничто на свете не переменят мой образ мыслей к тебе и о тебе..."

   Императрица не теряла веры в Потемкина и все повторяла, что был бы лишь князь здоров, тогда все пойдет ладно.

   Так задушевно писала государыня к отчаявшемуся князю, и такие письма должны были пробуждать в нем бодрость духа.

   Скоро, впрочем, дела настолько поправились, что ненавистники князя должны были умолкнуть.

   Мы не можем подробно следить за этой войною, что завело бы нас далеко за специальные пределы очерка. Но мы должны отметить ее главнейшие эпизоды, обрисовывающие положение дела, а также представляющие дополнительные черты к обрисованному нами в главных контурах характеру полководца.

   Отметим прежде всего отношение к войне главных персонажей - Потемкина и Екатерины. Потемкин, надеясь на свой Черноморский флот, приказал контр-адмиралу Войновичу "произвести дело - хотя бы всем погибнуть", - сказано в его ордере, - "но должно показать свою неустрашимость к нападению и истреблению неприятеля. Сие объявить всем офицерам вашим. Где завидите флот турецкий, атакуйте его во что бы то ни стало, хотя бы всем пропадать..." А императрица, после того как получила от князя известие о намерении его покинуть армию, выражалась таким образом: "Честь моя и собственная княжая требуют, чтобы он не удалялся в нынешнем году из армии, не сделав какого-либо славного дела, хотя бы Очаков взяли..."

   Эскадру Войновича, как некогда знаменитую армаду Филиппа II испанского, истребили не враги, а бури. Этот печальный эпизод, как мы уже знаем, страшно поразил князя. Его отчаяние было видно из писем к императрице. Но потом произошли события, которые немного излечили Потемкина от хандры. Несколько удачных морских стычек поправили славу Черноморского флота, а неудачное нападение турок на Кинбурн, отраженное победоносным Суворовым, превратилось для нападавших в настоящее поражение. Надежды "светлейшего" воскресли. Но все-таки его оборонительные действия и отсутствие наступательных приводили всех в недоумение. Цель кампании 1787 года - завладение Очаковым - не достигалась: сначала и сам Потемкин и его доброжелательница полагали, что Очаковым придется овладеть скоро, но он продержался до конца 1788 года. Государыня обнаруживала страшное нетерпение и во многих письмах спрашивала: "Скоро ли сдастся Очаков?" Многие не понимали, почему Потемкин долго не решался на штурм этой крепости. Он объяснял это желанием не терять людей в отчаянном приступе, а довести крепость до сдачи блокадою.

   В этом случае обнаружилась интересная черта в Потемкине. Сам несомненно храбрый и несколько раз рисковавший жизнью во время первого года этой кампании (около него свистели пули и падали ядра), он выражал искреннюю скорбь при гибели солдат. Может быть, тут сказались черты пресыщенного, изнеженного сибарита, нервы которого коробило страдание, происходившее на его глазах. Этот человек, который во исполнение своих гигантских мирных планов, распоряжаясь ими издали, уложил десятки тысяч людей, теперь жалел около себя сотни солдат и допекал гения войны - Суворова - за его смелые выходки, стоившие больших уронов.

   Вот чудный куплет из байроновского "Дон Жуана" о Потемкине:

  

   Тогда жил муж, по силе Геркулес,

   Судьбою беспримерно отличенный.

   Как метеор, блеснул он и исчез,

   Внезапною болезнью пораженный,

   Один в степи под куполом небес...

  

   И этот человек, разоривший ради осуществления гигантских планов, внушенных колоссальным честолюбием, целую страну, затруднялся потерей сотен солдат при осуществлении начала своего громадного греческого проекта. Следует добавить, однако, для освещения характера Потемкина, богатого противоречиями, что и в тяжелые дни осады Очакова для развлечения скучавшего сатрапа в его главной квартире около роскошно убранной ставки гремел каждый вечер громадный оркестр под управлением Сарти, устраивались пиры и праздники - folle journee [7], тянувшиеся недели и месяцы.

   Однако медлить долго было нельзя: в Петербурге недоброжелатели князя громко говорили о его промахах, и сама императрица высказывала неудовольствие. Потемкин должен был решиться на штурм Очакова - и он решился. Князь обещал солдатам всю добычу (даже пушки и казну), которая будет взята в крепости. После страшного кровопролития Очаков был взят 6 декабря 1788 года. Стоял лютый мороз, и, по преданию, кровь, лившаяся из ран, моментально застывала. Рассказывают, что Потемкин во все время штурма, решавшего судьбу его славы, сидел на батарее, подперши голову рукой и повторяя постоянно: "Господи, помилуй!" Грабеж и кровопролитие в городе продолжались три дня. Добыча была громадна. На долю Потемкина, между прочим, достался великолепный изумруд, величиной с куриное яйцо, который он подарил государыне.

   Известие о взятии Очакова произвело потрясающее действие в Петербурге: враги Потемкина должны были прикусить языки, а императрица возликовала: ее надежды на "друга и ученика" оправдались - он пристыдил своих врагов! "За ушки взяв обеими руками", - писала Екатерина Потемкину после получения известия о взятии Очакова, - "мысленно тебя целую, друг мой сердечный... Всем ты рты закрыл, и сим благополучным случаем доставляется тебе еще способ оказать великодушие слепо и ветрено тебя осуждающим!" Забыты были все огорчения, страшные жертвы, тысячи погибших солдат, и честь князя и его повелительницы была спасена.

   После взятия Очакова князь, прожив некоторое время в Херсоне для распоряжений по части кораблестроения, отправился в Петербург. Вероятно, триумф Мария после победы над кимврами и тевтонами не был более великолепен, чем "светлейшего".

   В Петербурге готовились к пышным торжествам, ожидая князя. Последовали распоряжения об иллюминации в Царском Селе мраморных ворот, об украшении их арматурами и подписью из оды Петрова: "Ты с плеском внидешь в храм Софии!" Екатерина была уверена в дальнейших быстрых успехах Потемкина. "Он будет в нынешнем году в Царьграде", - говорила она Храповицкому.

   Царственная поэтесса к приезду князя написала стихи в честь покорителя Очакова:

  

   О пали, пали - с звуко