Пименова Эмилия Кирилловна - Наполеон I

накомился с красивой молодой креолкой, Жозефиной Богарне, вдовой революционного генерала, сложившего голову на эшафоте за год перед этим. Жозефина тоже была родом с острова, подпавшего под власть Франции. Она родилась на Мартинике и в 1779 г. приехала в Европу. Она была старше Наполеона на шесть лет, но у нее уже было бурное прошлое. Вряд ли она любила своего первого мужа, да и он не был ей верен и скоро бросил ее одну в Париже, а сам уехал в Вест-Индию. Впрочем, она довольно быстро утешилась и окончательно разошлась с мужем, который был увлечен вихрем революции, приведшей его на эшафот. Он был одной из последних жертв террора, перед 9-м термидора. Революция свела вместе разошедшихся супругов, и они даже вместе попали в тюрьму. Но судьба ей благоприятствовала. Ее муж вышел из тюрьмы на гильотину, а она была освобождена после 9-го термидора, и Баррас взял ее под свое покровительство. По-видимому, она завлекла его, и, вероятно, он был для нее больше, чем простой покровитель, так как он устроил ей роскошный отель и исполнял все ее прихоти. Жозефина, не отличавшаяся строгостью поведения, была окружена золотой молодежью, кутилами и прожигателями жизни, добивавшимися ее благосклонности. В салоне ее всегда было весело и шумно, и легко забывались все заботы и кровавые дни террора. Немного поблекшая красавица, которой уже было тогда 32 года, она умела все же искусно скрывать следы времени на своей наружности. Она была грациозна, мила, кокетлива и умела прекрасно одеваться. Этого было достаточно, чтобы очаровать 26-летнего генерала, обладавшего притом пылким темпераментом корсиканца.

   Впрочем, Наполеон давно уже носился в душе с брачными проектами. Долгое время он находился в цепях Дезире Клери, свояченицы его брата Иосифа, впоследствие сделавшейся супругой Бернадотта и положившей начало шведской королевской династии. Но Наполеон первый порвал с ней. После того он ухаживал за вдовой Пермона, но она отвергла его искательства. С Жозефиной же он сблизился, когда уже был главнокомандующим в Париже. В своих мемуарах он рассказывает, что она сама пришла к нему поблагодарить его за то, что он позволил ее сыну, Евгению Богарне, оставить у себя саблю отца, хотя и был отдан строгий приказ у всех отбирать оружие после 13-го вандемьера. Жозефина пригласила его к своему столу, и так произошло сближение. Наполеон не отрицает также, что Баррас сам указал ему на Жозефину, как на подходящую для него партию. Доводы, которые он приводил в пользу этого, были вполне правдоподобны:

   Жозефина, как маркиза Богарне, принадлежала одновременно к обществу старого и нового режима. Брак с ней мог создать Наполеону тот прочный фундамент в обществе, которого ему недоставало, и мог заставить французов забыть его корсиканское происхождение. Его дом сделался бы тогда совершенно французским. Наполеон в особенности желал этого. Корсиканские чувства настолько испарились у него, что из всех оскорбительных прозвищ, которые бросались подчас ему в лицо, самым обидным было для него название: корсиканец. Притом же связь с Жозефиной Богарне была лучшим средством для него занять подобающее положение во французском обществе, где он все-таки был чужой и пришлец.

   Все мемуары, относящиеся к тому времени, подтверждают, что в обществе его несколько чуждались. Наполеон чрезвычайно мало тогда заботился о своей наружности. Жена его товарища и постоянного спутника Жюно рассказывает, что он являлся в общество без перчаток, в плохо вычищенных и дурно сшитых сапогах. С длинными, небрежно причесанными волосами, ниспадавшими прямыми космами на плечи, с бледным, изможденным, желтым лицом и горящими глазами, в которых светился ум и твердая воля, Наполеон производил странное, почти жуткое впечатление. "Его взор смущает всех, - писала о нем Жозефина, - а самомнение его велико до смешного, но я считаю возможным все, чего ни пожелает этот странный человек!" Впрочем, Наполеон умел держать себя в обществе; не даром же он воспитывался в аристократической военной школе! Однако, он все же чувствовал себя чужим в этом блестящем, хотя и смешанном обществе, возникшем на развалинах старого строя и торопившемся насладиться жизнью после ужасов террора. Наполеон стремился к тому, чтобы его в обществе признавали своим, и, главное, он хотел, чтобы его считали французом и забыли о его корсиканском происхождении; но не это одно заставило его добиваться руки прекрасной креолки. Жозефина Богарне произвела на него впечатление, и стоило ей немного поощрить его, чтобы в сердце его запылала страсть. Что репутация ее была далеко не безупречна, а красота уже отцветала, на это он внимания не обратил. В свете, где он теперь вращался, вообще господствовали легкие нравы. Жозефина же сумела очаровать его, ловко льстила ему и кроме того разжигала его страсть тем, что заставила долго ухаживать за собой, прежде чем согласилась на брак, да и то лишь тогда, когда он получил новое блестящее назначение. В Париже говорили, что Баррас служил посредником между ней и влюбленным в нее Наполеоном. Весьма вероятно, что Баррас желал одновременно и отделаться от своенравной и расточительной женщины, уже надоевшей ему своими капризами, и удалить из Парижа Наполеона, властность которого и честолюбие могли сделаться опасными. Во всяком случае, брак Наполеона с Жозефиной очень улыбался ему, и он всячески поддерживал Наполеона в этом стремлении. Сделавшись, наконец, женихом Жозефины, Наполеон говорил ей, что у него много врагов, но это мало беспокоит его. Он не нуждается ни в чьей протекции. Скоро, наоборот, будут искать его покровительства! С ним его сабля, а с нею он пойдет далеко!..

   Наполеон не оставлял своего плана вторжения в Пьемонт, чтобы нанести удар коалиции. Но когда он представил его директории, то из директории его передали на рассмотрение главнокомандующему армией Шереру. Шерер отослал его назад со своим заключением которое сводилось к тому, что только сумасшедший мог сочинить такой план. Пусть же он и исполняет его в таком случае! В виду категорического отказа Шерера, директория, уже и раньше склонявшаяся в пользу итальянского похода, должна была назначить другого главнокомандующего, и, конечно, выбор ее пал на Наполеона. Но возможно также, что Баррас воспользовался этим удобным случаем, чтобы удалить его из Парижа.

   Как бы то ни было, но Наполеон получил новое назначение, которое быстро двинуло его дальше, по пути к апогею величия и славы. Второго марта 1796 г. было подписано его назначение, девятого состоялся его гражданский брак с Жозефиной, а двенадцатого он уже отправился в поход.

   На обручальном кольце, которое Наполеон надел на палец Жозефине, он велел выгравировать надпись Aи destine (судьбе), желая этим выразить, что он твердо верит в свою судьбу, хотя и бросает ей вызов. Теперь он уже бесповоротно связал свою судьбу с судьбой революционной Франции, которую должен был повести к победам и обеспечить ей честь, славу и могущество.

   Казалось, однако, что Наполеон идет на верную гибель, так как условия были в высшей степени неблагоприятны. Армия у него была небольшая, всего 38.000 чел. и 30 пушек, и притом денег у него было мало, а солдаты плохо экипированы. А против него стояли четыре австрийских армии, целая цепь неприступных крепостей, на море же его подстерегал английский флот, под командой талантливого и смелого адмирала Нельсона.

   Но так было только с виду. Австрийское войско было под командой старых генералов, бездарных и рутинеров, да и те не смели двинуться, не спросив предварительно согласия придворного совета в Вене. Мальчишку "с его стадом баранов!" - как называли в Вене Наполеона и его войско - австрийские генералы презирали глубоко и поэтому не предпринимали против него никаких предосторожностей.

   Но они жестоко поплатились за это. Наполеон тщательно подготовился к походу. Он превосходно изучил театр войны еще за два года перед тем, и у него были такие карты и планы, о которых неприятель не имел понятая. А его армия, которую австрийцы презрительно называли "стадом баранов", была настоящей народной армией. Солдаты шли, распевая марсельезу, освобождать своих братьев итальянцев от австрийских тиранов, и поэтому итальянские ребятишки и женщины повсюду забрасывали их цветами, а чернь устраивала им овации.

   Наполеон объявил директории, отправляясь в поход, что он идет "победить или умереть!" Но он требовал, чтобы единство власти было сосредоточено в его руках, и директора должны были уступить, так как, хотя он и был прежде всего честолюбцем, но он действительно умел сразу и вполне правильно оценить положение вещей и выказал себя поистине гениальным полководцем. Он скатился, как лавина на разбросанные позиции неприятеля, не давая ему опомниться и нанося ему удары направо и налево, так что, пожалуй, в "баранов" превращались австрийцы, потому что они совершенно оторопели, растерялись, и их не столько били, сколько брали в плен. Он не давал опомниться неприятелю и одерживал одну победу за другой, заключая перемирия, когда находил это нужным. На желания и волю директории он уже не обращал ни малейшего внимания и распоряжался в Италии совершенно самостоятельно, очень часто даже прямо нарушая получаемые из Парижа инструкции. Даже тон его донесений директории изменился, стал более напыщенным и дерзким, и он подписывался уже не Буонапарте, а Бонапарт, так как прежняя его фамилия выдавала его итальянское происхождение.

   Директория сама уже начала побаиваться своего победоносного генерала, который в Италии играл роль настоящего диктатора, тем более, что он сам содержал свое войско, конечно путем военных реквизиций, так как французская казна была пуста. Естественно, что при таких условиях, он мог проявить свою независимость и мог открыто смеяться над планами военных операций, которые послала ему директория, и, совершенно игнорируя ее, вести дипломатические переговоры.

   Итальянский поход положил начало славе Наполеона, дальнейшие же события только укрепляли его положение и содействовали его возвышению. Задатки цезаризма особенно ясно обнаружились в нем в Италии, и далее они могли только развиваться все более и более.

   Когда директория пробовала оказывать ему сопротивление, так как ее внешняя политика, бывшая в сущности политикой Наполеона, подвергалась яростным нападкам, то Наполеон грозил отставкой, и директора смирялись и шли на уступки, потому что в армии Наполеон уже сделался кумиром, и солдаты готовы были идти за ним в огонь и воду.

   Война кончилась миром в Кампо-Формио, выгодным для Франции, и полным посрамлением ее противников, Австрии и старой Германии. Этот мир послужил также основой будущего властительства Наполеона, сделавшегося полным господином положения. В побежденной стране он расположился как Цезарь, вводил контрибуции и налоги и организовал новое государство на развалинах старой Италии. У него была уже собственная резиденция - во дворце Монтебелло - в Милане, где он окружил себя пышным двором. Туда приехала к нему Жозефина, его сестры, мать и братья. Кроме них, конечно, съехались туда и много других людей - его восторженных поклонников, льстецов и просителей, как всегда составляющих свиту каждого, кто стоит на пути к власти и славе. Всем хотелось погреться в лучах новой восходящей звезды.

  

  

   Наполеон совершенно расходился во взглядах с директорией, которая, как ни старалась, но не могла подчинить его себе. И хуже всего было то, что она еще вынуждена была благодарить его. Когда ему попробовали только высказать порицание, то он ответил именем 80.000 солдат, что уже прошло время, когда адвокаты и болтуны могли гильотинировать солдат! Республиканская партия, опасавшаяся роялистов, замышлявших восстановление монархии, обратилась за помощью к Наполеону, и он послал в Париж своего генерала Ожеро, который в согласии с тремя директорами, произвел известный переворот 18-го фрюктидора (4 сентября 1797 г.), опять окружив солдатами Тюльерийский дворец. Из обоих советов были исключены наиболее оппозиционные члены и, кроме того, двое директоров отправлены в изгнание. Новая же директория, обязанная всем Наполеону, конечно, уже не смела идти ему наперекор ни в чем. В Париже, куда он вернулся с лаврами победителя, ему был оказан восторженный прием. Официальные круги устраивали в честь его блестящие празднества, и все партии наперерыв старались привлечь его на свою сторону, считая его своим. Но, в сущности, он никогда не принадлежал ни к какой партии, и поэтому каждая могла заявлять на него притязания.

   Париж ликовал и чествовал Наполеона. Французский институт избрал его своим членом, а улица, в которой он жил, была названа улицей Победы. В военном же отношении он поразил весь мир, и его стратегия была признана классической и положена в основу всей теории военного искусства. Но сам Наполеон вел себя очень сдержанно и в своих речах всегда говорил о своей преданности революции, республике и конституции III года. Директория боялась его, но в то же время уже не могла без него обходиться, а Наполеон прекрасно видел, что она вступила на наклонную плоскость, которая должна была привести ее к погибели.

   Зиму 1797-98 года Наполеон провел в Париже, и директория исполняла все, на что укавывал ей Наполеон. Он послал приказ генералу Бертье занять Рим и выработал план военного вмешательства в дела Швейцарии. В Раштате, куда он поехал в качестве уполномоченного Франции для переговоров с Германией о мире, он вел себя очень надменно, подсмеивался над владетельными князьями и публично прогнал шведского уполномоченного графа Ферзена за то, что тот был другом Марии Антуанеты. Этим Наполеон подчеркивал свою преданность революции. Но в интимных разговорах он уже тогда говорил не стесняясь, что не верит в республику во Франции и что не для нее он служит! По некоторым известиям, ему хотелось тогда войти в состав директории, но директория боялась его и очень желала бы услать его подальше, поэтому она с радостью ухватилась за его предложение снарядить военную экспедицию в Египет, чтобы нанести удар английскому владычеству на море. Наполеон мог навязать Европе свои условия мира, но Англия, бывшая его самым сильным противником, еще не сложила оружия. В Англии он видел традиционного врага и соперницу Франции, и оба народа пылали друг к другу национальной ненавистью. Но высадку в Англии Наполеон считал неблагоразумным актом и поэтому отказался от нее, в виду того, что Англия господствует на морях. Англии надо было нанести удар с другой стороны и, посредством завоевания Египта, открыть более кратчайший путь в Индию, нежели пут вокруг Африки и мыса Доброй Надежды.

   Египетский поход был решен, и Наполеон отправился туда с отборными военными силами, поставив себе целью разрушить влияние Англии и захватить в свои руки господство на Средиземном море. Конечно, надо было постараться прежде всего не возбуждать подозрительности турецкого султана. С султаном Франция, как монархическая, так и республиканская, неизменно поддерживала дружбу, тогда как Россия и Австрия всегда были соперницами Турции. Египет же был только номинально под властью султана, фактически же он находился в руках мамелюков, представлявших нечто вроде египетских феодалов и угнетавших туземное население. Наполеон уверил султана, что как добрый друг турок, он намерен смирить мамелюков, поднять благосостояние его египетских подданных и возвысить значение Ислама. Таким образом он заручился сочувствием султана и быстро и таинственно сделал все приготовления для своей экспедиции. Счастье помогало ему, так как Нельсон, стороживший его со своим флотом, не заметил, вследствие туманов и бурь, французской эскадры, вышедшей из Тулона с сорока тысячами солдат, и Наполеон мог без помехи продолжать свой путь дальше. Он достиг Александрии и без малейшего промедления высадил свои войска, несмотря на то, что день уже склонялся к вечеру, и море было бурное. На следующее же утро Александрия была взята, и Наполеон тотчас же обратился с воззванием к арабам и коптам, в котором заявлял, что он явился, как почитатель Ислама и пророка и друг падишаха, с целью избавить его верноподданных от тирании мамелюков. С мамелюками, впрочем, ему не так трудно было справиться. Это был не народ, а просто фанатичная и отважная конница, не превышающая численностью 10.000 человек. Некогда она составляла придворную стражу калифа. Вооружены мамелюки были плохо, старыми ружьями, и почти не имели пушек, поэтому и не представляли такой силы, которая была бы страшна Наполеону. Гораздо опаснее были для него враждебные силы природы: песчаная пустыня, палящий зной, отсутствие воды и недостаток провианта, производившие гораздо большие опустошения среди солдат, нежели пули мамелюков. Но Наполеон сам переносил с солдатами все лишения и поддерживал в них энтузиазм. Когда у пирамид они встретили мамелюков, то он обратился к своим солдатам со следующими словами: "Солдаты! Сорок веков глядят на вас с высоты этих пирамид!"..

   Отряды мамелюков были истреблены. Но в Каире Наполеон получил известие о том, что Нельсон истребил французскую эскадру у устьев Нила, под Абукиром. Эта победа англичан, казалось, разрушала все, что было Наполеоном достигнуто раньше. Но Наполеон не потерял своего самообладания. Он сказал своему другу и собрату по оружию, Мармону: "Потеря нашего флота, пожалуй, заставит нас совершить в этой стране гораздо большие подвиги, чем мы имели в виду сначала. Надо только держать голову над волнами - и они улягутся!"...

   Однако положение его было трудное. Невозможно было получить ни откуда ни подкреплений, ни даже известий. И французские отряды были совершенно предоставлены собственным силам среди чуждой природы и враждебного населения. Но Наполеон не знал, что значит отчаиваться или теряться. Не взирая на то, что он оказался почти отрезанным от Франции, он все же старался укрепить свое положение в египте и почти очистил его от мамелюков, которых разбил наголову, а остатки их отрядов заставил отступить к Нильским порогам. Арабов и коптов он старался привлечь на свою сторону и все народности допустил к местному самоуправлению. Он завел типографии и учредил египетский институт, президентом которого назначил Монжа. Известно, какое огромное значение в области египтологии имели работы этого института. Но эта мирная работа была прервана войной. Народ, недовольный контрибуциями, разоружением и налагаемыми на него повинностями, взбунтовался. Было произведено нападение на французские посты, но Наполеон с неумолимой строгостью и жестокостью подавил восстание и, созвав улемов в Каире, сказал им следующее: "Объявите народу, что тот, кто умышленно восстанет против меня, не найдет спасения ни на этом, ни на том свете. Разве есть такие слепые, чтобы не видеть, что судьба руководит каждым моим шагом или есть такие неверующие, чтобы сомневаться, что все в этом мире подчиняется судьбе?... Я могу потребовать отчета за каждую сокровеннейшую мысль, так как я знаю все, что от меня скрывают! Придет день - и всем станет ясно, что я следую высшим велениям и никакие человеческие усилия против меня ничего не поделают!"...

   Наполеон почти ничего не знал, что делается в Европе, и не ожидал, что Абукирская битва так скоро окажет влияние на европейскую политику, и Франция будет свергнута с той высоты, на которую он возвел ее своими победами. Правда, существуют указания на то, что, уезжая в Египет, где он рассчитывал покрыть себя новой военной славой, он предвидел, что Франция может потерпеть поражение, и тогда все обратятся к нему. Но коалиционная война началась все же раньше, чем он думал. Само собой разумеется, что и турки тотчас же перешли в ряды врагов Франции. Наполеон был в Суэце, разыскивал следы древнего канала - он мечтал о прорытии Суэзского перешейка и соединении двух морей, когда получил известие о наступлении турецких войск. В его распоряжении оставалось только 13.000 солдат, но тем не менее он тотчас же выступил на границу Сирии. Вместе со своими солдатами он совершил чудеса храбрости, но в то же время и ужасающие жестокости. Он взял турецкие форты, а три тысячи человек, сдавшихся ему, он расстрелял на берегу. В его оправдание приводится то, что у него не было средств прокормить такое количество военнопленных. Но весьма вероятно, что он имел в виду произвести устрашающее действие на врага. Однако он ошибся. В крепости Сен-Жан д'Акра, резиденции паши, он наткнулся на такое стойкое сопротивление, какого ожидать не мог. Оказалось, что там были англичане, явившиеся на помощь туркам, и Наполеон должен был отступить. Возвращение назад по жгучим пескам пустыни было ужасно. Солдаты были совершенно истощены и брели как тени. Болезни опустошали их ряды не меньше, чем неприятельские пули. Но едва они дотащились до Каира, как снова пришлось выступить против врага, вдвое превышавшего их силы. Произошла беспримерная битва на мысе Абукира. Французы дрались с мужеством отчаяния, так как для них тут все было поставлено на карту. И они совершили чудеса. Шесть тысяч турок погибли, частью от пуль, частью же были оттеснены к морю и погибли в его волнах. Четыре тысячи положили оружие, и ни один из них не ушел.

   Пребывание Наполеона в Египте и Сирии продолжалось почти два года, с 1797 по 1799 год. О своем возвращении в Европу он уже подумывал осенью 1797 года, как только до него дошли известия о коалиционной войне. Когда же Франция начала терпеть неудачу за неудачей, то директория сама пожелала призвать Наполеона, для того чтобы он стал во главе республиканских армий. Но письмо директории не дошло до него. Когда же он узнал из английских газет о том, что творится во Франции, где директория потеряла всякое значение, и о положении Франции на театре войны, то решил, не дожидаясь разрешения из Парижа, прямо ехать туда. Египетскую колонию, о которой мечтал Наполеон, все равно нельзя было сохранить при отсутствии всякой поддержки со стороны Франции, теперь обессиленной и ожидающей нашествия врагов. Спасти Францию могли только новые победы, но на море они были уже невозможны после Абукира, и оставалось только сражаться на суше.

   Наполеона много раз обвиняли в том, что он покинул остатки своей армии в Египте, под начальством генерала Клебера (вскоре убитого одним туземцем-фанатиком), и бежал во Францию, исключительно преследуя свои личные интересы и надеясь на развалинах власти директории создать свою собственную власть. Несомненно, конечно, что он тогда уже мечтал о господстве во Франции, но судьба его была тесно связана с судьбой Франции, и, спасая свое дело, он спасал и Францию.

   Сорок восемь дней носился он по морю, прежде чем достиг, наконец, берегов Франции. Несколько раз он подвергался опасности попасть в руки англичан. С изумительной смелостью он проскользнул ночью, потушив огни, мимо английского крейсера, которому Нельсон, не подозревавший, впрочем, о дерзкоотважном поступке Наполеона, поручил сторожить морской проход между мысом Бон и Мальтой.

   Маленькая эскадра Наполеона, состоявшая из трех кораблей, наконец, благополучно достигла Аяччио, и Наполеон, опять увидел свою родину, которую он должен был покинуть шесть лет тому назад, как изгнанник, осыпаемый проклятиями своих соотечественников. Теперь же население Аяччио встречало его восторженно. В глазах пылких корсиканцев он был героем, прославившим своими победами корсиканское имя. В толпе, которая, не взирая на карантин, установленный из опасения чумной заразы (в египетских войсках чума производила большие опустошения), теснилась к кораблям, находилась одна крестьянка, которая, увидав Наполеона на палубе фрегата, закричала ему по-итальянски: "Сын мой! Сын мой!" - и Наполеон радостно закивал ей, крича: "Матушка! Матушка!" Оказалось, что это была его кормилица, пришедшая взглянуть на своего питомца. Он не забыл потом о ней, когда достиг вершины могущества, и осыпал щедрыми милостями ее и ее семью.

   В Аяччио Наполеон узнал о новых катастрофах, постигших Францию на театре войны. Наполеон поспешил распроститься со своей родиной и на этот раз уже навсегда. Ему суждено было только издали увидеть свои родные горы, в первый раз, когда его отправляли на остров Эльбу и во второй раз - во время своего последнего путешествия во Францию.

   По пути в Тулон Наполеон чуть не был настигнут английским крейсером, но обманул его ловким маневром. Девятого октября он высадился в бухте Фрежюс, откуда прямо направился в Париж, восторженно приветствуемый населением на всем пути. Народ видел в нем теперь своего единственного спасителя, и, веря в его непобедимость, только на него одного возлагал все свои надежды. В Париж Наполеон приехал 16-го октября и прямо отправился на свою квартиру, в улице Победы, где оставалась Жозефина. Но он не застал ее дома. Он знал уже из писем своих братьев, что она утешалась в его отсутствие и оправдывала свою легкомысленную репутацию. Жозефина, отправившаяся, как оказалось, ему навстречу, ошиблась, избрав другую дорогу и не встретила его. Но когда она вернулась, то нашла двери дома запертыми, и рассерженный Наполеон долго не хотел пускать ее. Однако прекрасная грешница все-таки сумела умилостивить его, и с той поры она уже больше не давала ему поводов к ревности. Впрочем, его быстрое возвышение поневоле заставляло Жозефину, не только не уклоняться с пути добродетели, но и смотреть снисходительно на все его уклонения. Она начала бояться за свое положение первой дамы во Франции и всячески старалась упрочить его, пока ей не пришлось уступить своего места императорской дочери.

   Момент, выбранный Наполеоном для своего появления во Франции, был очень удачен для него. Во Франции царило всеобщее недовольство директорией, которая, действительно, прибегала к насилиям, напоминавшим террор и доводившим страну до разорения и голода. То и дело вспыхивали мятежи, и Франции, по-видимому, предстояло выбирать между восстановлением Бурбонов, а следовательно и прежних порядков, или же восстановлением анархии. Около этого времени один француз писал, что Франция слишком утомлена и не может сама выбрать себе господина. Но если явится человек с готовым планом, то он будет иметь успех. Таким именно человеком был Наполеон, не допускавший, чтобы можно было действовать иначе, как только руководствуясь личными интересами. Давно уже миновало то время, когда он мечтал о бескорыстном служении идее. К революции он относился с большим презрением, видя в ней только игру тщеславия и не веря больше ни в какую идеологию. Поэтому-то он и мог искусно лавировать между партиями, одинаково презирая их все. Он был сначала с монтаньярами, потом от них отрекся. Накануне 13-го вандемьера он с презрением говорил о конвенте, а потом его же защищал, обстреливая картечью его врагов. К директории же он всегда относился с пренебрежением и во время итальянского похода сказал в одном откровенном разговоре: "Неужели вы думаете, что я одерживаю победы в Италии ради величия адвокатишек директории, всех этих Карно и Баррасов? Или, что я это делаю ради основания республики? Что за вздор! Республика в тридцать миллионов душ? С нашими-то нравами и пороками? Это просто химера, которою теперь одержимы французы, но она исчезнет, подобно многим другим. Им нужна слава, нужно удовлетворение собственного тщеславия, что же касается свободы, то в ней они ничего не смыслят!" К этому он еще прибавил следующие слова, достаточно ясно определяющие его направление мыслей: "Если я покину Италию, то лишь для того, чтобы играть во Франции ту роль, какую я здесь играю. Но время для этого еще не настало, груша еще не созрела... Я не могу больше повиноваться. Я попробовал власти и уже был бы не в состоянии отказаться от нее. Во всяком случае, мое решение принято. Если мне нельзя будет сделаться господином во Франции, то я ее покину!"... Он признавался, кроме того, что восток излечил его от прежних идей и от увлечения Руссо. Он видел страну, где государь ни во что не ставил жизнь своих подданных, и они сами ни во что не ставили собственную жизнь, и в этой стране, по его словам, каждый должен был бы вылечиться от своих филантропических идей!

   Однако, вернувшись во Францию, Наполеон не сразу обнаружил свои замыслы. Он действовал очень осмотрительно и сначала вел себя очень сдержанно, заняв свое прежнее место. Первый свой визит он сделал своим ученым коллегам в институте и скромно занял свое место, придя на заседание института, вместе с Монжом и Бертолле. Он даже сам прочел доклад о научных результатах своей египетской экспедиции, о памятниках древнего Египта и следах древнего Суэзского канала, а также изложил планы его восстановления. Само собой разумеется, что ученые члены института, польщенные его вниманием, тотчас же сделались его сторонниками.

   Наполеон ходил в штатском платье и только носил на поясе турецкую саблю. Он присматривался и прислушивался ко всему, но не сближался ни с одной из партий и вообще избегал всего, что могло бы дать повод говорить, что он желает оказывать влияние на правительство. Между тем он ловко прокладывал дорогу к своей цели. Единственным человеком, с которым он тогда сблизился, был Сиейс, бывший одним из директоров. Сиейс выработал план новой конституции, и Наполеон казался ему как раз подходящим человеком для того, чтобы подготовить и произвести государственный переворот. Наполеон соглашался с Сиейсом, что Франция нуждается в более сильном правительстве, и что власть должна быть сосредоточена в руках меньшего количества людей, поэтому пять директоров лучше заменить тремя консулами.

   Сиейс играл видную роль в истории революции, был членом комитета, вырабатывавшего конституцию 1791 г., и членом конвента и комитета общественного спасения. Уже тогда у него был свой собственный план конституции, но он не был принят, поэтому Сиейс враждебно относился к конституции III года и только и думал о том, как бы ввести во Франции новые учреждения. Его даже подозревали в том, что он не прочь был бы с иностранной помощью изменить внутреннее устройство Франции в желательном для него смысле. Когда Наполеон вернулся из Египта, и Франция единогласно указывала на него, как на единственного человека, который мог спасти государство при тогдашних трудных обстоятельствах, то Сиейс, конечно, постарался войти в соглашение с этим самым популярным в войсках и в народе генералом.

   Наполеон на первых порах думал только о том, чтобы стать одним из директоров, но конституция III года дозволяла выбирать в директора только людей не моложе 40 лет, поэтому планы Сиейса, конечно, были ему на руку. Впоследствии он сам говорил, что никогда не проявлял столько ловкости, как по возвращении из Египта. "Я видался с Сиейсом и обещал ему свою помощь в осуществлении его многосложной конституции. Я принимал якобинских вождей, принимал бурбонских агентов и никому не отказывал в своих советах, но всегда их давал в интересах собственных планов", - признавался потом Наполеон. "А когда я сделался главой государства, то во Франции не было партии, которая не связывала бы с моим успехом какой-либо надежды!"... Наполеон обещал свое содействие планам Сиейса, но потребовал только некоторых изменений, а именно: чтобы до окончательного введения новой конституции было назначено временное правительство, в состав которого и он должен был войти, вместе с Сиейсом и Роже-Дюко. Сиейсу это не очень нравилось, но противиться Наполеону он не посмел. Насколько Сиейс сам опасался Наполеона и прозревал его намерения, доказывают его собственные слова: "Я пойду с генералом Бонапартом, но я знаю, что меня ожидает. После успеха генерал оставит нас позади и вот что сделает с нами". - Сиейс оттолкнул своих собеседников назад и очутился один посреди комнаты, наглядно показав, как поступит с ним Наполеон.

   Тщательно обдумав план переворота, который должен был совершиться во имя свободы и республики, заговорщики привели его в исполнение 18-го брюмера (9-го ноября), распустив предварительно слух об опасном якобинском заговоре. Совет старшин, под влиянием Сиейса, на стороне которого было большинство, вотировал перенесение заседаний обеих палат в Сен-Клу, что было нужно заговорщикам для того, чтобы якобинцы совета не помешали всему делу, соединившись с населением предместий. Сиейс справедливо рассчитывал, что вне Парижа совет будет сговорчивее. В coдейcтвии войска он не сомневался, так как армия боготворила Наполеона, которого уже тогда называли маленьким капралом. Наполеон, окруженный генералами и офицерами, ждал у себя дома назначения своего на высокий пост главнокомандующего. К нации же совет обратился с особым манифестом, в котором оправдывал эти меры необходимостью усмирения тех, "кто стремится к тираническому господству над национальным представительством", и необходимостью обеспечить внутренний мир страны. Когда же Наполеон явился в совет, чтоб принести присягу, то вместо этого он произнес краткую речь следующего содержания: "Ваша мудрость внушила вам этот декрет, а наши руки сумеют его исполнить. Мы желаем республики, основанной на истинной гражданской свободе, на национальном представительстве. Она у нас будет, я в этом клянусь, клянусь за себя и за своих товарищей по оружию".

   Конечно, речь Наполеона была покрыта аплодисментами. Вслед за тем он обратился с прокламацией к войску, в которой говорил: "Два года уже республика плохо управляется. Вы возложили свои надежды на то, что мое возвращение положит конец всем этим бедствиям и отпраздновали это возвращение с единодушием, налагающим на меня обязанности, которые я теперь и выполняю... Свобода, победа и мир возвратят французской республике то место, которое она занимала в Европе, и которого могли ее лишить разве только неспособность и измена!"

   В тот же день, согласно уговору, Сиейс и Роже-Дюко подали в отставку, и Наполеон написал Баррасу и потребовал от него, чтобы он тоже подал прошение об отставке. Это было нужно для того, чтобы совсем уничтожить существовавшую в то время исполнительную власть. С выходом же в отставку трех членов, директория фактически упразднялась. Баррас не стал сопротивляться и прислал сказать об этом Наполеону, а тот, в присутствии посторонних свидетелей, обратился к посланному с такими словами: "Что сделали вы из Франции, которую я вам оставил в таком блестящем положении? Я оставил вам мир, а по возвращении своем нашел войну. Я оставил вам победы, а теперь вижу поражения. Я оставил вам итальянские миллионы, а по возвращении нашел расхищенную казну и нищету! Что сделали вы с сотнями тысяч французов, мне хорошо известных, моих товарищей по славе? Их нет более в живых! Такой порядок вещей не может дольше продолжаться! В какие-нибудъ два-три года он привел бы нас к деспотизму. Но мы желаем республики, основанной на равенстве, на морали, на гражданской свободе, и на политической терпимости!"...

   Гойе и Мулен, два не вышедшие в отставку директора, пробовали было протестовать против заявлений Наполеона, но были потом задержаны в Люксембургском дворце по его приказанию. Сиейс предлагал Наполеону арестовать еще десятка два-три членов совета пятисот, но Наполеон отказался, не желая показать, что он их боится.

   На другой день оба совета собрались в Сен-Клу; совет старейшин в одной из зал дворца, совет пятисот в оранжерее. Оба совета были в большой тревоге. Якобинцы, не присутствовавшие на заседаниях накануне, так как не получили повесток, требовали теперь объяснений случившегося. Но уже многие из старейшин, давшие свое согласие на перемену директории, которой все были недовольны, начали понимать теперь, что дело не в этом, а в отмене конституции. Когда же им было дано знать об отставке трех директоров, то все пришли в сильное смятение. Якобинцы тогда потребовали, чтобы все депутаты поголовно снова присягнули на верность конституции III года. Слышались даже возгласы: "Долой диктаторов! Мы здесь свободны! Штыки нас не пугают!" Наполеон, находившийся в это время в одной из комнате дворца и опасаясь, что дело может принять неблагоприятный оборот, решил действовать энергично, воскликнув: "Этому должен быть положен конец!" С этими словами он неожиданно явился в зале совета, рассчитывая, что его появление произведет желаемое впечатление на старейшин. Но так как он сам был очень взволнован и раздражен и не приготовился к произнесению речи, то начал очень спутанно говорить об опасностях, которые угрожают республике, об отсутствии руководителей, прибавив, что еще только совет старейшин стоит на ногах и должен вступиться за республику. "Спасем свободу! Спасем равенство!" - воскликнул он. - "А конституцию?" - крикнул один из членов. Этого было достаточно, чтобы вызвать взрыв. "Вашу конституцию?" - вскричал Наполеон. - "Да вы сами нарушили ее! Вы нарушили ее 18-го фрюктидора, вы нарушили ее 22-го флореаля и 30-го прериаля! Никто более не уважает ее! На нее ссылаются все партии, и она всеми ими нарушается и презирается, поэтому она не может спасти Францию!" - Далее он снова заговорил о заговорах, об опасностях, грозящих республике, и о том, что некоторые лица пытались его привлечь на свою сторону и стать во главе партии, желавшей низвергнуть всех свободомыслящих людей. Когда от него потребовали имен, он назвал Барраса и Мулена, но ему не верили и шум не утихал. Его теснили со всех сторон. Он крикнул: "Помните, что я шествую, сопровождаемый богами счастья и богом войны!" и, наконец, выбрался в оранжерею, где заседал совет пятисот. Там он, по-видимому, заранее решил вызвать конфликта, так как явился туда в сопровождении четырех гренадер, кроме Лефебра, Мюрата и своего брата Люсьена. Представители народа увидели таким образом воочию, что им угрожало: диктатура и штыки. Конечно, этот вид привел их в страшное негодование. Раздались крики: "Долой диктатора! Долой тирана! Вне закона!" - и на Наполеона набросились с кулаками. Растерявшийся от этой неожиданности и взбешенный Наполеон, был почти без чувств вынесен на руках из залы своими гренадерами. Но на двор он пришел в себя и, вернув свое хладнокровие, стал во главе батальона гвардии законодательного корпуса.

   "Вне закона!" Это был лозунг революции, пущенный Робеспьером на вершине власти и приносящий смерть. Наполеон услышал его, но победитель, в котором нация видела своего спасителя, не мог испугаться этих слов. Якобинцы были бессильны. Они ничего не могли противопоставить Наполеону, кроме своих слов и конституции, представляющей ничего нестоящий клочок бумаги. Они не могли спасти от раздора государство; нация же только на Наполеона возлагала надежды. Но все же был такой момент, когда дело Наполеона могло быть проигранным, потому что среди гвардейцев заметно было колебание. Cиейс, Роже Дюко и Талейран уже были наготове спасаться бегством, в случае неудачи. Но Наполеон бежать не собирался. Он вскочил на лошадь и бросился к своим гренадерам, возбудил их своим рассказом о покушении на него, о подкупленных врагах и кинжалах, которыми ему грозили. К нему присоединился его брат Люсьен, который был председателем в совете пятисот, и покинув Совет, обратился с речью к солдатам, заклиная их спасти своего генерала от "убийц, подкупленных Англией".

   Солдаты, немедленно вошли в залу с барабанным боем, и депутаты, без малейшего сопротивления, тотчас же разбежались, протестуя и крича: некоторые повыскакивали из окон, опасаясь насилий, и пустились в темноте бежать через сад, смешавшись с публикой, наполнявшей трибуны.

   Государственный переворот был совершен, и оставалось только оформить его. Это уже не составило затруднений. Совет старейшин назначил, вместо директории, временное правительство из трех консулов - Сиейса, Роже-Дюко и Бонапарта, и избрал комиссию для выработки новой конституции. Вновь назначенные консулы принесли затем присягу в верности верховенству народа, республике, свободе, равенству и представительному правлению. Люсьен Бонапарт поздравил представителей народа с великим событием и произнес следующие слова: "Если свобода родилась в зале jeu de paume, в Версале, то упрочена она была в оранжерее, в Сен-Клу!" По-видимому, это думали и парижане, с облегчением вздохнувшие, когда факт совершился. Настоящее было так тяжело, что все готовы были радоваться перемене. И 18-го и 19-го брюмера все спокойно занимались своими делами, как-будто ничего важного не произошло. А между тем Франция именно в эти дни вступила на путь цезаризма. Но даже, когда лживость заявлений, которыми заговорщики хотели оправдать свои поступки, сделалась очевидной для всех, большинство все же отнеслось к этому равнодушно. Фигура Наполеона совершенно заслоняла других его товарищей и консулов, и в нем многие готовы были видеть спасителя от всех внутренних и внешних бед. То, как он достиг власти, представлялось им вопросом второстепенным, лишь бы он эту власть употребил на пользу и спасение Франции! Министр иностранных дел Талейран говорил тогда о Наполеоне: "Его удивительная уверенность в себе внушает его сторонникам столь же увивительное чувство обеспеченности". В этом, пожалуй, заключалась тайна его власти над современниками.

   Новое правительство, после переворота 18-го брюмера, конечно, прежде всего занялось выработкой новой конституции, и эта конституция 22-го фримера VIII года (13 декабря 1799 г.) управляла Францией в эпоху консульства и империи, лишь с некоторыми изменениями. Первая французская конституция (1791 г.) была монархической лишь по форме, а по содержанию она была республиканской. Новая же конституция была республиканской лишь по названию, а по существу была монархической, в силу той власти, которую она предоставляла первому консулу. Два другие консула, его товарищи, были лишь простыми ассистентами первого консула. Все органы администрации зависели от него одного, а законодательные собрания превратились в простые декорации, за которыми скрывалась почти неограниченная власть главы государства, т.е. первого консула. Не было также упомянуто в этой конституции о знаменитой декларации прав человека и гражданина, и в этом заключается ее коренное отличие от всех революционных конституций. Но тем не менее торжественно было объявлено, что конституция будет предложена французскому народу для ее принятия.

   Впрочем, никто не сомневался, что она будет принята. Действительно, плебисцит 18-го плювиоза VIII г. (7 февраля 1800 г.) утвердил ее. Из 3.012.569 граждан, подававших голоса, только 1562 человека высказались против!

   В одном отношении Наполеон быстро выполнил надежды, возлагаемые на него народом. Он вернул внешний и внутренний мир Франции и возвысил ее. Весной 1800 г. он лично руководил армией в Италии и одержал блестящие победы. Менее чем через год Люневильский мир положил начало господству Франции не только в Италии, но и в Германии, а еще год спустя был заключен мир и с Англией. Таким образом, Наполеон является уже в ореоле не только победителя, но и миротворца. Казалось, и все европейские нации готовы были признать его таким, и не даром великий Бетховен назвал свою третью симфонию "Бонапарт", и в ее героических звуках изобразил его деяния. Один молодой немецкий ученый, профессор берлинского университета Зольгер, описывает впечатление, какое произвел на него первый консул на одном военном параде. Наполеон был окружен генералами, мундиры которых сверкали золотом, но сам он был в простом синем мундире без всякого шитья, и шляпа его была украшена только национальной кокардой. Несмотря на свой небольшой рост, невзрачную фигуру и бледное, с желтизной, безжизненное лицо, он все же приковывал к себе внимание. Величие отражалось и на его маленькой фигурке, сидящей на лошади, и на его лице. Народ восторженно встречал его. Женщины поднимали детей, чтобы они могли на него посмотреть, и одна из них сказала при этом: "Видите вы? Это ваш король!.." Но ее соседи выругали ее за это...

  

  

   Переворот 18-го брюмера имел большое значение не только для Франции, которую он лишил всякого подобия свободы, но и для остальной Европы. Во Франции он означал конец революции. Новая власть, установившаяся во Франции в лице первого консула, занялась внутренней организацией страны. Наполеон проявил в этом деле замечательные способности и умение выбирать сотрудников. С целью умиротворения страны и желая привлечь на свою сторону приверженцев старой Франции, он освободил священников, находившихся в ссылке, и закрыл списки эмигрантов. Двери новой Франции таким образом открывались для всех приверженцев старины, но под одним лишь условием: они должны были признать свершившийся факт. Зато к якобинцам Наполеон относился с величайшим недоверием и ожесточенно преследовал их, при помощи своего министра полиции Фуше, никогда бывшего ярым якобинцем. Особенно сильным репрессиям подверглись якобинцы после покушения на первого консула в декабре 1800 г. Однако адская машина, начиненная порохом и пулями, взорвалась, не причинив никакого вреда первому консулу, а на якобинцев посыпались кары, и многие из них поплатились ссылкой ради обеспечения общественного спокойствия, как сказал Фуше, хотя и было доказано, что в заговоре якобинцы не участвовали, и он был устроен одними роялистами.

   Таким же репрессиям подверглась и печать, к которой Наполеон относился с величайшим недоверием с самого начала. Он сразу закрыл 60 газет и оставил только 13, которые однако подчинил самому суровому режиму. Свободе политической печати наносится, таким образом, тяжелый удар. Впрочем, Наполеон вообще старался подавлять всякое проявление общественной свободы во Франции. Он не терпел оппозиции, и все должно было склоняться перед его властью. Впрочем, новые законодательные учреждения, члены которых были назначены или Наполеоном или преданным ему сенатом и притом получали большое жалованье, не делали никаких попыток к оппозиции. Они были раболепны, насколько только можно вообразить, и лишь один трибунат, обязанный критиковать законы, вздумал было серьезно взглянуть на свою роль. Наполеон пришел в сильнейшее раздражение. Он объявил, что он солдат, сын революции и не потерпит, чтобы его оскорбляли, как какого-нибудь короля! Когда ему указывали на необходимость оппозиции и ссылались при этом на Англию, то он сердился и возражал на это, что оппозиция только роняет власть в глазах народа, и что для хорошего правления нужно безусловное единство.

   Однако власть Наполеона родилась все-таки из революции, и потому, несмотря на свое властолюбие и деспотизм, приближавшие его к Людовику XIV, он должен был сохранить историческое положение, создавшееся во Франции путем замены старого католико-феодального общественного строя бессословным гражданством. Для громадного большинства французов сущность революции именно и заключалась, главным образом, в отмене сословий, привилегий, феодальных прав, а не в уничтожении произвольной власти. Гражданское равенство было для нации более ценным приобретением, нежели политическая свобода. Поэтому в глазах массы Наполеон, упрочивавший социальные приобретения революции посредством внутренней организации, обеспечивший гражданское равенство, свободу поземельной собственности и равенство перед законом, был спасителем революции и ее наследником, и это укрепляло его положение среди народа. Только в глазах тех людей, кому дороги были принципы 1789 г., дорога индивидуальная и общественная свобода, Наполеон был узурпатором и первым из контр