| Главная » Книги |
Писемский Алексей Феофилактович - М. П. Еремин. Выдающийся реалист
Писемский Алексей Феофилактович - М. П. Еремин. Выдающийся реалист -----------------------------------
Книга: А.Ф.Писемский. Собр. соч. в 9 томах. Том 1
Издательство "Правда" биб-ка "Огонек", Москва, 1959
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 19 июля 2002 года
-----------------------------------
На своих современников Писемский производил не совсем обычное и даже,
может быть, несколько странное впечатление. Один из самых популярных
писателей своего времени, тонкий знаток театра и сам незаурядный актер, он
по внешности ничем не напоминал художника, артиста, как тогда называли
всякого человека, причастного к искусству. Петербургским и московским
литераторам бросалось в глаза прежде всего провинциальное в нем. "Трудно
себе представить, - вспоминает П.В.Анненков, - более полный, цельный тип
чрезвычайно умного и вместе оригинального провинциала, чем тот, который
явился в Петербург в образе... Писемского, с его крепкой, коренастой
фигурой, большой головой, испытующими, наблюдательными глазами и ленивой
походкой"*. А он не только не старался преодолеть в себе эту
"провинциальность", но даже несколько щеголял ею. Говорил он с ярко
выраженным костромским акцентом, а о "столичной утонченности жизни", как
вспоминает тот же Анненков, всегда отзывался насмешливо. В нем было что-то
простецки-задиристое, свойственное его младшим современникам -
писателям-разночинцам 60-70-х годов.
______________
* П.В.Анненков. Художник и простой человек (см. т. VIII. Полн. собр.
соч. А.Ф.Писемского, СПб, 1911, стр. 752-753).
Но в его поведении нельзя было не заметить и того, что заставляло
вспомнить патриархально-помещичьи нравы, что Анненков обозначил гоголевским
словечком "халатность". Такое сочетание на первый взгляд казалось странным.
Однако люди, близко знавшие Писемского, ясно видели, как естественно и
непринужденно уживались в его характере такие как будто бы взаимоисключающие
качества.
Алексей Феофилактович Писемский родился 11 марта 1821 года (сам он
всегда указывал другую дату - 10 марта 1820 года) в сельце Раменье,
Чухломского уезда, Костромской губернии. Писемский любил то ли с гордостью,
то ли с веселой иронией говорить о том, что он происходит из старинного,
едва ли не четырехсотлетнего дворянского рода, что имена его предков "в
родных преданьях прозвучали". Однако в новейшие времена ничего от былого
могущества и славы Писемских не осталось. Отец будущего писателя, Феофилакт
Гаврилович, выслужившийся из солдат подполковник в отставке, был дворянин
без поместья. Он "зажил помещиком" только потому, что его жена - Евдокия
Алексеевна Шипова - получила в приданое небольшое именьице.
В "Людях сороковых годов" есть выразительный диалог между Павлом
Вихровым, образ которого, по признанию самого Писемского, во многом
автобиографичен, и его отцом. Возвращаясь из гостей от богатой соседки
Абреевой, отец с сыном разговорились о военной карьере, и Павел заметил, что
служить в гвардии и быть флигель-адъютантом, по-видимому, хорошо.
"- Еще бы! - сказал старик. - Да ведь на это, братец, состояние надо
иметь.
Павел внимательно посмотрел на отца.
- А мы разве бедны? - спросил он.
- Бедны, братец! - отвечал Михаил Поликарпыч и почему-то при этом
сконфузился".
Да, это была бедность, хотя и особая, дворянская бедность. О куске
хлеба, конечно, не приходилось думать, он был, но во всем остальном надо
было соблюдать суровейшую экономию. Писемский, как и его герой, Павел
Вихров, очень рано познакомился с бедностью и испытал на себе все ее
"прелести", особенно унизительные именно в дворянской среде. Может быть, еще
острее и болезненнее, чем Павел, он возненавидел положение человека,
которого "облагодетельствовали" богатые соседи или родственники, которому
"покровительствуют" их высокомерные дети. Отчасти, может быть, поэтому его и
тянуло к крестьянским ребятишкам; ему не подсовывали их в качестве живых
игрушек, как это было в богатых дворянских домах, он дружил с ними на равной
ноге, говорил и думал, как они.
Но все-таки он был и барчук. У него были няньки и даже учителя, хотя и
плохие по недостаточности родителей. В семье Писемских родилось десять
детей, и только один, Алексей, остался жив. Естественно, что в нем души не
чаяли. В своей автобиографии Писемский вспоминает, что в детстве он сделался
"каким-то божком для отца и матери, да сверх того еще для двух теток,
барышень Шиповых, которые... пылали ко мне какою-то материнской любовью, так
что между соседним дворянством говорили, что у меня не одна мать, а три"*.
______________
* А.Ф.Писемский. Избранные произведения, М.-Л., 1932, стр. 25.
Тринадцати лет он был определен во второй класс Костромской гимназии, в
которой проучился шесть лет - с 1834 по 1840 год.
Писемский учился в школе николаевского времени, в которой ученики, по
словам Герцена, низводились до положения "арестантов воспитания".
Вдалбливание "идей" о "всеблагом промысле господнем", о мудрости и отеческой
попечительности "обожаемого монарха", об извечной греховности и порочности
человеческой природы, о погибельной гордыне разума и о спасительности слепой
веры; издевательское восхваление участи народа, голодного и забитого
крепостниками; насаждение взаимной подозрительности и доносительства как
важнейших гражданских добродетелей; наконец, запугивание самыми зверскими
наказаниями - таков далеко не полный перечень средств, применявшихся для
оболванивания юношей. Понятно, что пребывание под ферулой такой школы не
могло не сказаться на характере Писемского, на его умонастроении.
К счастью, среди наставников Костромской гимназии были не только
чиновники от педагогики, послушно исполнявшие предписания светского и
духовного начальства. Были там и преподаватели вроде Николая Силыча
Дрозденки ("Люди сороковых годов"), которые приучали гимназистов критически
относиться к окружающему их миру пошлости и паразитизма. Не без влияния
таких преподавателей Писемский в последних классах гимназии стал всячески
сопротивляться царившей здесь казенщине. Не зубрежка "от сих до сих"
занимала теперь его время, а самостоятельное, пусть во многом еще
беспорядочное, чтение. Оно-то, по-видимому, и подсказало первую мысль о
писательском призвании.
С ним произошло то, что нередко случается с багатоодаренными людьми,
когда они, сами еще того не понимая, стихийно, ощупью пробиваются на тот
путь, на котором ожидает их главное дело их жизни. Натура деятельная, он под
влиянием прочитанных книг попробовал писать сам, сочинив две (не дошедшие до
нас) повести: "Черкешенка" и "Чугунное кольцо". Позднее Писемский отзывался
о них не без снисходительной иронии, так как, по его собственному признанию,
он описывая в них "такие сферы", которые были для него совершенно неведомы.
В то время он находился под сильным влиянием весьма распространенной в 30-х
годах романтической литературы с ее небывалыми страстями и "риторически
ходульно-величавыми" героями. Недаром Писемский позднее признавался, что
вышел из гимназии "большим фразером".
В 1840 году Писемский поступил на математическое отделение Московского
университета. За четыре года пребывания в университете завершилось в
основных чертах формирование его личности. Один из его современников
утверждает, что "в нем всегда чувствовался московский студент сороковых
годов"*.
______________
* П.Д.Боборыкин. За полвека. М.-Л., 1929, стр. 146.
Московский университет в начале 40-х годов переживал своеобразную
переходную эпоху. В преподавании старое, казенное соседствовало с новыми
веяниями, а то и ожесточенно соперничало с ними. Среди профессоров было
много еще людей реакционных в политическом отношении и безнадежно отсталых в
научном. Достаточно сказать, что ректором университета до 1842 года был
Каченовский, отсталость литературных (а позднее и исторических) взглядов
которого обнаружилась еще в 20-х годах. В первой половине 40-х годов еще
занимали кафедры и читали лекции такие усердные проповедники
правительственной идеологии, как профессор русской истории М.П.Погодин,
профессор археологии И.М.Снегирев или профессор словесности С.П.Шевырев.
Но в эти же годы в университете начинала свою преподавательскую
деятельность плеяда молодых профессоров, все больше и больше завоевывавших
симпатии студенчества. Лекции П.Г.Редкина, Т.Н.Грановского, Н.И.Крылова
отличались не только научной глубиной и обстоятельностью; в них, хотя и в
прикрытой форме, но вполне недвусмысленно осуждалось все средневековое в
русской государственной и общественной жизни. Даже независимо от того,
слушал Писемский лекции этих выдающихся ученых или нет, он не мог не
испытать влияния их идей; демократически настроенные студенты (а таких было
в то время большинство) на каждом шагу горячо обсуждали эти идеи, жили ими.
Интересы Писемского в это время были далеки от математики. Он
по-прежнему львиную долю времени уделяет литературе. В своей автобиографии
он признается: "Научных сведений из моего собственно факультета я приобрел
немного, но зато познакомился с Шекспиром, Шиллером, Гете, Корнелем,
Расином, Жан-Жаком Руссо, Вольтерам, Виктором Гюго и Жорж Зандом,
сознательно оценил русскую литературу..."*.
______________
* А.Ф.Писемский. Избранные произведения, М.-Л., 1932, стр. 26.
Этот перечень содержит в себе косвенное указание еще на одного учителя
студенческой молодежи, имя которого не значилось в списках профессоров
университета. С Шекспиром или Гете, Шиллером или Корнелем можно было тогда
познакомиться из самых различных источников, но увлечься творчеством Жорж
Санд можно было только под влиянием этого учителя. Большинство русских
журналов к ее творчеству относилось отрицательно и замалчивало самое ее имя.
В то время был только один влиятельный журнал, который систематически
пропагандировал творчество Жорж Санд, - это "Отечественные записки",
руководимые Белинским.
Писемский все ее творчество понимал "по Белинскому". Недаром еще в
университете он начал писать роман на типически "жоржзандовскую" тему: о
трагической судьбе женщины в помещичьем обществе, роман с характерным,
недвусмысленно раскрывающим позицию молодого писателя заглавием - "Виновата
ли она?".
Многозначительно и следующее признание Писемского: "...сознательно
оценил русскую литературу..." В университете он окончательно освободился от
былого увлечения романтической литературой и навсегда стал пламенным
поклонником и последователем Гоголя. Этот поворот к реализму произошел,
конечно, не под влиянием лекций и статей профессора Шевырева, который ставил
Бенедиктова, одного из столпов реакционного романтизма, выше Пушкина,
Лермонтова считал подражателем Бенедиктова, а Гоголя - автором "хохотливых",
а иногда и "грязных" повестей. Литературные вкусы, эстетические взгляды
Писемского формировались в то время под влиянием борьбы Белинского против
казенно-романтической литературы, под влиянием его страстной защиты и
пропаганды Гоголя.
Много лет спустя, когда праздновалось двадцатипятилетие литературной
деятельности Писемского, поэт и критик Б.Н.Алмазов в присутствии юбиляра и,
конечно, с его полного согласия говорил о том, что в студенческие годы
Писемский был "жарким поклонником Гоголя и статей Белинского...", что "на
эстетические его (Писемского. - М.Е.) теории имели большое влияние
критические статьи Белинского..."*. Через три года после юбилея в письме к
профессору Ф.И.Буслаеву, которое сам Писемский назвал своей творческой
исповедью, он опять говорил о Белинском как об идеальном наставнике
современных ему писателей**.
______________
* "Русский архив", 1875, No 4, стр. 453-454.
** А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 367.
Приобщение к литературным взглядам Белинского - самое важное, что он
пережил в студенческие годы. Писемский не сумел подняться до понимания
революционной сущности идей Белинского, но основные положения эстетики
великого критика были для него несомненной истиной. Сама жизнь Белинского
была для него примером самоотверженного служения литературе. Не случайно,
создавая в "Тысяче душ" образ литератора-демократа, он воспроизвел в нем
наиболее характерные черты личности Белинского.
После окончания университета Писемский вернулся в Раменье. Около десяти
лет с небольшими перерывами прожил он в родных местах: то в Костроме - здесь
он служил, начав с чана губернского секретаря и за восемь лет дотянув до
титулярного советника, - то в Раменье, где он однажды собирался навсегда
освободиться от службы и целиком отдаться писательству.
Трудно представить себе обстановку, более не подходящую для
литературной работы, чем та, в которой жил Писемский в эти годы. Или
постоянная, иссушающая душу возня с бесконечным потоком бумаг, или поездки,
иногда в самые отдаленные уголки Костромской губернии, с самыми различными
поручениями: то для производства следствия по делу об убийстве, то на поимку
"разбойников", то для того, чтобы закрыть и уничтожить тайную
старообрядческую церковь. Все это изматывало и физические и духовные силы.
В этой обстановке Писемский временами приходил в отчаяние. "Неизлечимый
литератор", кал сам он говорил про себя, он никогда, даже в самые трудные
времена, не переставал писать, но в Костроме некому было даже прочесть
написанное, годами ничего не удавалось напечатать: первое крупное
произведение - роман "Виновата ли она?" - было запрещено цензурой, а другие,
почти законченные, посылать в журналы он уже не решался, боясь, что их не
пропустит "цензурная стража". Литературная работа казалась ему порою
совершенно бессмысленной. Оставалась только надежда на старые студенческие
московские связи. "...Напишите мне, бедному служебному труженику, -
обращается он к А.Н.Островскому. - Письмо Ваше доставят слишком много
удовольствия человеку, делившемуся прежде с Вами своими убеждениями, а ныне
обреченному волею судеб на убийственную жизнь провинциального чиновника;
человеку, который, по несчастью, до сих пор не может убить в себе
бесполезную в настоящем положении энергию духа"*. А.Н.Островский откликнулся
на это письмо: он помог Писемскому напечатать повесть "Тюфяк".
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 26.
В русской литературе XIX века немного найдется произведений, появление
которых было бы встречено таким дружным хором похвал и восторгов, какой
раздался в конце 1850 года после выхода в свет "Тюфяка". Критики ведущих
журналов того времени в один голос объявили повесть Писемского не только
лучшим произведением отечественной беллетристики в 1850 году, но и одним из
лучших произведений всей русской литературы.
Этот успех окрылил Писемского. Ему по-прежнему приходилось выполнять
все чиновничьи обязанности, и все-таки он за один только 1851 год написал
столько, что нельзя не удивляться, когда он успевал это делать.
Но этот же успех еще больше обострил одиночество. Писемский с каждым
днем все тяжелее переносил свое вынужденное пребывание в
чиновничье-дворянской Костроме. После творческого подъема 1851 года
наступает упадок сил, раздражительность, боязнь за свое здоровье - словом,
все то, что он называл ипохондрией. "Если бы вы знали, - писал он
М.П.Погодину, - как трудно и как неудобно заниматься беллетристикой мелкому
губернскому чиновнику..."*. "Если я еще останусь на долгое время в Костроме,
то решительно перестану писать", - признается он ему**. К тому же и самая
служба
превратилась
в
непрерывную
нравственную
пытку.
Простодушно-прямолинейный при исполнении своих служебных обязанностей,
органически неспособный прибегать к плутовской чиновничьей дипломатии,
Писемский никогда не был на хорошем счету у губернского начальства. А после
того, как оно узнало, что коллежский секретарь Писемский - еще и знаменитый
на всю Россию писатель, то попросту решило отделаться от опасного свидетеля.
При первом удобном случае ему предложили перевестись в Херсон.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 532.
** А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 537.
Он вышел в отставку и поселился в Раменье. Однако прожил он там
недолго, хорошо понимая, что в деревне задерживаться нельзя. "Жить, во 1-х,
нечем, - писал он А.Майкову, - во 2-х, очень уж одичаешь"*. Писемский
принимает решение навсегда переехать в Петербург и начать жизнь
профессионального литератора. "В Питер, в Питер! Бог с ним, с этим
уединением, в котором я даже сочинять не могу. Гоголь между многими умными
правдами сказал одну неправду, что будто бы писатель должен искать
вдохновения в тиши кабинета: вдохновение я, по крайней мере, черпал всегда
из жизни, а в уединении, и то временном, непродолжительном, удобно
пользоваться этим вдохновением"**.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 73.
** А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 77.
В конце 1854 года он уже был в Петербурге.
Кончились его чиновничьи мытарства, о которых он всю жизнь не мог
вспоминать без раздражения и боли. Но не только горькие воспоминания
обременяли его душу, когда он покидал родное костромское захолустье. Служба
в Костроме давала Писемскому неограниченные возможности наблюдать
самодержавно-крепостническую Россию в самых цинически откровенных
проявлениях, видеть жизнь народа во всей ее непосредственности. Все, что
составило ему славу незаурядного художника, все, за что современники ставили
его имя наряду с именами Островского, Тургенева и Гончарова, - все это было
сделано под впечатлением того бесконечного количества фактов, событий и лиц,
которые в костромские годы проходили перед его вдумчивым взором. Его
обширная память запечатлела так много, что этого хватило не только на то,
что уже было написано или задумано ко времени отъезда в Петербург, но с
избытком наполнило и те его произведения, которые он создавал позднее.
Первые произведения Писемского были созданы и большею частью
опубликованы в то время, когда русская литература испытывала особенно
ожесточенный натиск реакции.
Сороковые-пятидесятые годы XIX столетия - это период, когда все более и
более обнаруживалась внутренняя несостоятельность "фасадной", по
характеристике Герцена, империи Николая I. И главной болезнью режима, по
признанию самих высших властей, было крепостничество. Напуганное неуклонно
нараставшим протестом крестьян против помещичьего гнета, правительство
Николая I со дня на день ждало открытых выступлений народа. Малейшие
отклонения
от
официального регламента,
которому
заправилы
самодержавно-крепостнической реакции стремились подчинить все стороны жизни
общества, рассматривались как симптомы бунта.
После того, как в Петербурге было получено известие о французской
революции 1848 года, главари режима потеряли последние остатки
самообладания. "Красная опасность" чудилась им повсюду и особенно в
литературе. На нее-то и обрушились наиболее тяжелые удары. Во главе цензуры
были поставлены самые озлобленные и невежественные сановники, вроде
Бутурлина или Корфа, которые до того были ослеплены страхом, что даже в
евангельских притчах усматривали скрытую проповедь... социализма. Но и эти
беспримерные цензурные гонения казались Николаю I явно недостаточными. Над
всеми передовыми литераторами нависла угроза расправы без суда и следствия.
Тайная полиция уже готовилась арестовать Белинского, и только его смерть
помешала осуществить этот замысел. Достоевский был осужден на каторжные
работы; Плещеев отдан в солдаты в отдаленные оренбургские гарнизоны, куда за
год до этого был сослан великий поэт украинского народа Тарас Шевченко;
Щедрин изнывал в вятской ссылке, и никакие хлопоты не могли облегчить его
участи.
Естественно, что все эти неистовства реакции не могли не отразиться на
состоянии литературы. Журналы, альманахи и сборники наводнились "светскими"
повестями и романами, бесконечными элегиями или игривыми безделушками. "Вот
опять, - писал Чернышевский, - как во времена Марлинского и Полевого,
появляются на свет, читаются большинством, одобряются и ободряются многими
литературными судьями произведения, состоящие из набора реторических фраз,
порожденные "пленной мысли раздраженьем", ненатуральною экзальтациею,
отличающиеся прежнею приторностью, только с новым еще качеством -
шаликовской грациозностью, миловидностью, нежностью, мадригальностью... и
эта реторика, оживши в худшем виде, опять угрожает наводнить литературу,
вредно подействовать на вкус большинства публики, заставить большинство
писателей опять забыть о содержании, о здоровом взгляде на жизнь, как
существенных достоинствах литературного произведения"*.
______________
* Н.Г.Чернышевский. Полн. собр. соч., т. II, М., 1949, стр. 255.
В эти годы заявили претензии на главенствующее положение в литературе
всевозможные противники критического реализма. С глубокомысленным видом
толковали они о Пушкине, который был якобы основоположником "чистого"
искусства,
искусства, примиряющего с жизнью, то есть с
самодержавно-крепостнической действительностью; они лицемерно заявляли, что
между "Мертвыми душами" Гоголя и его "Выбранными местами из переписки с
друзьями" нет принципиального различия и т.п. Особенным, имевшим прямо-таки
доносительский характер нападкам подвергались писатели "натуральной" школы,
то есть школы Белинского и Гоголя. Их произведения объявляли "грязными",
"мизантропическими", не отражающими "светлых" сторон жизни. Необходимо было
высокое гражданское мужество, чтобы сопротивляться проповеди апологетов
официальной идеологии, чтобы не поддаться обезоруживающим нашептываниям
теоретиков "искусства для искусства" и продолжать дело правдивого
воспроизведения жизни. Именно поэтому тургеневские "Записки охотника",
например, или комедия А.Н.Островского "Свои люди - сочтемся" были восприняты
передовыми людьми того времени не только как крупнейшие явления в истории
русского искусства, но и как бесспорные свидетельства необоримости
освободительного движения в стране.
В этой обстановке позиция Писемского может на первый взгляд показаться
весьма неопределенной. Наибольшее количество его произведений в 1850-1852
годах печатается в одном из самых реакционных журналов того времени, в
славянофильском "Москвитянине". Но в это же время он начинает постоянно
сотрудничать в некрасовском "Современнике". В его высказываниях о литературе
сталкиваешься подчас с явной разноголосицей. То он мечтает о блаженных
временах, "когда критика в искусстве будет видеть искусство, имеющее в самом
себе цель..."*, то смеется над рецензентами, восхищавшимися "ограниченной",
как он ее характеризовал, поэзией Фета, спрашивая, "не похожи ли они в этом
случае на котов, у которых чешут за ухом"**. Эти факты отчасти и породили
довольно устойчивую легенду о том, будто Писемский творил бессознательно, не
руководствуясь никакой определенной системой взглядов, не преследуя никаких
более или менее ясно осознанных целей; будто "ко всем партиям, ко всем
лагерям, ко всем людям он относился одинаково скверно"***. Однако эта
легенда не имеет под собой сколько-нибудь твердой почвы. В колебаниях
Писемского явно выделяется тенденция, сложившаяся в его сознании еще в
студенческие годы.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 63-64.
** А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 69.
*** С.А.Венгеров. Собр. соч., т. 5, СПб, 1911, стр. 176.
Живя в костромском захолустье, Писемский внимательно следил за
событиями в литературе. Он сурово осуждал мелкотравчатую, развлекательную
беллетристику, получившую в то время большое распространение. "Видит бог, -
писал он издателю журнала "Отечественные записки" Краевскому, - сколько я
желаю трудиться и сделать хоть что-нибудь для русской литературы, и с каким
грустным и тяжелым чувством пробегаю я повести, романы и рассказы моих
собратов, которые, кажется, и приучили цензоров к бесцветности и пошлости"*.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 41.
Зато с какой радостью приветствовал он все, в чем видел здоровые начала
передовой русской литературы! Каждое новое произведение Тургенева,
Л.Толстого (особенно его "Севастопольские рассказы"), Островского он
воспринимал как свой успех. "Ваш "Банкрут" - купеческое "Горе от ума" или,
точнее сказать, купеческие "Мертвые души", - писал он Островскому после
прочтения его комедии "Свои люди - сочтемся"*. В развитии традиций
Грибоедова и Гоголя, то есть традиций критического реализма, он видел одну
из главных заслуг Островского, и поэтому малейшие отступления от этих
традиций, как, например, в комедии "Бедность не порок", Писемский
рассматривал как нечто чужеродное в творчестве великого драматурга**.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 26.
** А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 75.
Среди многочисленных легенд, связанных с именем Писемского, легенда,
будто он в период своего сотрудничества в "Москвитянине" испытал на себе
влияние славянофильских идей, занимает далеко не последнее место. Однако, не
говоря уже о том, что в его произведениях трудно найти мотивы,
сколько-нибудь осязательно связанные со славянофильской идеологией, все его
взаимоотношения с издателем "Москвитянина" М.П.Погодиным и членами "молодой
редакции" этого журнала свидетельствуют о том, что он никогда не был
последовательным единомышленником этих людей.
Дружеский кружок литераторов, составивших так называемую "молодую
редакцию" "Москвитянина", по своим эстетическим и общественно-политическим
устремлениям не был единым и монолитным, как это изображают
славянофильствующие мемуаристы. Такие члены этого кружка, как поэт и критик
Алмазов, критик Эдельсон, знаток старинной русской песни и благоговейный
ценитель православного богослужения Филиппов и теоретик кружка Аполлон
Григорьев, в сущности, с начала 50-х годов примыкали, с незначительными
оговорками, к официальной идеологии. Хоть они и не прочь были при случае
поиронизировать над старомодной и прямолинейной терминологией откровенного
реакционера Погодина, их сотрудничество с ним было вполне закономерно.
В этом содружестве занимал особое место Островский. На первых порах он,
может быть, и не совсем отчетливо сознавал свои расхождения с членами
"молодой редакции". Но постепенно он все более и более ясно видел, что в его
творчестве их интересуют лишь те элементы идеализации патриархальности,
которые, как это показал Чернышевский в своей статье о комедии "Бедность не
порок", в корне противоречили действительно плодотворному началу творчества
драматурга, с такой силой выразившемуся в "Своих людях". С самого основания
"молодой редакции" Островский был в ней наиболее последовательным
сторонником гоголевского направления. Именно поэтому он и привлек Писемского
в журнал.
Не входя непосредственно в состав "молодой редакции", Писемский пытался
противодействовать влиянию А.Григорьева, из статьи в статью твердившего об
антихудожественности произведений писателей "натуральной" школы, о
необходимости примирения с господствовавшей в то время действительностью. "Я
не советую вам верить Григорьеву на слово, - писал он Погодину в одном из
своих писем, - он завирается иногда". "Посоветуйте говорить об авторах, -
настаивает он в другом письме к тому же Погодину, - чем о своих началах", -
разумея под последними излюбленные философские и исторические рассуждения
Григорьева*. Правда, эти попытки поссорить явного реакционера Погодина с
проповедником чуть-чуть подновленного славянофильства Григорьевым были
довольно наивны, но они, тем не менее, весьма характерны для Писемского. В
конце концов он отходит от этого кружка, резко осудив свойственное
большинству его членов "лицемерие, ханжество", "возмутительное, безмысленное
славянофильство"**. С 1853 года он прекращает сотрудничество в
"Москвитянине".
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 47.
** А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 62.
В 1851 году он начал печатать свои произведения в "Современнике". Но и
в этом журнале не все для него было приемлемо. До 1854 года то есть до
вступления в редакцию "Современника" Чернышевского, критический отдел
журнала находился под сильным влиянием сторонников "чистого" искусства -
А.В.Дружинина, П.В.Анненкова, В.П.Боткина. Именно с ними и спорил в то время
Писемский. Так, например, он резко осудил статью Анненкова "Романы и
рассказы из русского простонародного быта в 1853 году", в которой ее автор
ополчался против "грубых изображений" крестьянской жизни и советовал
живописать ее так, чтобы несчастья и тяготы были скрыты подобно тому, как
"очертания крыльца и забора итальянской избы пропадают в гуще плюща и
виноградника, обвивающих их со всех сторон"*. Особенное возмущение
Писемского вызвала мысль Анненкова о том, что "при рассказах Писемского
вы... извлекаете поучение и вывод не касательно быта, который описывается, а
касательно искусства, с каким подступает к нему автор и им овладевает"**. В
одном из своих писем он заявил, что Анненков "совершенно не понял того, что
писал я..." "Вместо того, чтобы вдуматься в то, что разбирает, он приступил
с наперед заданной себе мыслью, что простонародный быт не может быть
возведен в перл создания, по выражению Гоголя, да и давай гнуть под это
все"***.
______________
* П.В.Анненков. Воспоминания и критические очерки, т. II, СПб, 1879,
стр. 48.
** П.В.Анненков. Воспоминания и критические очерки, т. II, СПб, 1879,
стр. 68.
*** А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 71.
В статье Анненкова он вскрыл ту же тенденцию, с которой столкнулся и в
писаниях А.Григорьева, - тенденцию к примирению с крепостнической
действительностью.
В своей статье о втором томе "Мертвых душ", сравнив творческий метод
Диккенса с методом Теккерея, Писемский высказал один из основных своих
взглядов на литературу: "Один успокаивает себя и читателя на сладеньких, в
английском духе, героинях, другой хоть, может быть, и не столь глубокий
сердцевед, но зато он всюду беспристрастно и отрицательно господствует над
своими лицами и постоянно верен своему таланту"*. Воспитавшийся на статьях
Белинского, Писемский был глубоко убежден: талант тогда достигает расцвета,
когда художник правдиво рисует действительность, не скрывая ее
недостатков...
______________
После того, как был напечатан "Тюфяк", всем стало ясно, что в
литературу влилась новая незаурядная сила. И естественно, что обсуждение
первых произведений Писемского еще больше обострило старые споры о
плодотворности основных направлений в русской литературе 40-50-х годов. Все
противники критического реализма - от славянофильствующего Аполлона
Григорьева до англомана А.В.Дружинина, - будто сговорившись, твердили о том,
что произведения Писемского ничего общего с традициями "натуральной" школы
не имеют, что он начинает какое-то особое направление в русской литературе.
А.Григорьев в каждом произведении Писемского склонен был видеть явную
полемику с "натуральной" школой. О "Тюфяке", например, он писал, что это -
"самое прямое и художественное противодействие болезненному бреду писателей
натуральной школы", что Писемский в своих произведениях якобы развенчал
"героев замкнутых углов (намек на повесть Некрасова "Петербургские углы". -
М.Е.) с их... им самим непонятными стремлениями, проводящих "белые ночи"
(имеется в виду роман Достоевского "Белые ночи". - М.Е.) в бреду о каких-то
идеальных существах, к которым не смеют подойти в действительности, или
страдающих в действительности от этих же самых идеальных существ; только г.
Писемский, может быть и даже вероятно, с душевной болью отнесся к этому
герою как следует, комически"*.
______________
* "Москвитянин", 1853, No 1 (январь), стр. 29.
Но Григорьев не мог не видеть, что смысл произведений Писемского, как
ни старайся, нельзя втиснуть в рамки такого толкования. Именно поэтому
критик и обвинял Писемского в непоследовательности, укорял его в том, что он
не овладел самым высоким идеалом эпохи - идеалом, провозглашенным Гоголем в
его "Выбранных местах из переписки с друзьями". Писемскому, по мнению
Григорьева, не хватало "определенного и вместе идеального миросозерцания,
которое служило бы ему точкой опоры при разоблачении всего фальшивого в
благородных, по-видимому, стремлениях, что вследствие этого, отрицательное
начало легко может ввести его в безразличное равнодушие"*. Именно Григорьева
и следует считать родоначальником легенды о безыдейности Писемского.
______________
* "Москвитянин", 1853, No 1 (январь), стр. 6-7, 29, 62.
Но если А.Григорьев отсутствие приемлемого для него определенного
(религиозно-моралистического) миросозерцания считал недостатком, то
А.В.Дружинин это же самое вымышленное идейное безразличие возвел в
безусловное достоинство. Писемского он провозгласил одним из основателей
"школы чистого и независимого творчества", школы, свободной от влияния
Белинского, который, как тщился доказать Дружинин, направлял писателей на
путь прямолинейного дидактизма. Так же, как и Анненков, Дружинин
безоговорочно хвалил Писемского за то, что его произведения якобы не
вызывают в читателе "побуждений филантропических"*, то есть, просто говоря,
не возбуждают сочувствия к страдающим людям: "...г. Писемский наносит
смертный удар старой повествовательной рутине, явно увлекавшей русское
искусство к узкой, дидактической и во что бы ни стало мизантропической
деятельности"**.
______________
* А.В.Дружинин. Собр. соч., т. VII, СПб, 1865, стр. 277-278.
** А.В.Дружинин. Собр. соч., т. VII, СПб, 1865, стр. 264.
Безосновательность этих попыток противопоставить творчество Писемского
традициям "натуральной" школы с неопровержимой убедительностью показал
Н.Г.Чернышевский. "Каждому, знакомому с ходом русской беллетристики, - писал
он, - известно, что никаких перемен в ее направлении г. Писемский не
производил, по очень простой причине - таких перемен во все последние десять
лет не было, и литература более или менее успешно шла одним путем, - тем
путем, который проложил Гоголь"*. Отличие Писемского от других литераторов
гоголевской школы не в направленности его творчества в целом: он считал злом
то же, что и писатели "натуральной" школы, сочувствовал тому же, что и они,
но и сочувствие и осуждение выражалось у него в неповторимых, присущих
только ему формах. В чем же, по мнению Чернышевского, своеобразие стиля
Писемского?
______________
* Н.Г.Чернышевский. Полн. собр. соч., т. IV, М., 1948, стр. 569.
"В своей критической статье о Гоголе, - писал великий критик, - г.
Писемский выражал мнение, что талант Гоголя чужд лиризма. Про Гоголя, как
нам кажется, этого оказать нельзя, но, кажется нам, в таланте самого г.
Писемского отсутствие лиризма составляет самую резкую черту. Он редко
говорит о чем-нибудь с жаром, над порывами чувства у него постоянно
преобладает спокойный, так называемый эпический тон... Нам кажется, что у г.
Писемского отсутствие лиризма скорее составляет достоинство, нежели
недостаток; нам кажется, что хладнокровный рассказ его действует на читателя
очень живо и сильно, и потому полагаем, что это спокойствие есть
сдержанность силы, а не слабость. Правда, некоторые из наших критиков,
обманываясь этим спокойствием, говорили, что г. Писемский равнодушен к своим
лицам, не делает между ними никакой разницы, что в его произведениях нет
любви и т.д. - но это совершенная ошибка... На чьей стороне горячее
сочувствие автора, вы ни разу не усомнитесь, перечитывая все произведения г.
Писемского. Но чувство у него выражается не лирическими отступлениями, а
смыслом целого произведения. Он излагает дело с видимым бесстрастием
докладчика, - но равнодушный тон докладчика вовсе не доказывает, чтобы он не
желал решения в пользу той или другой стороны, напротив, весь доклад так
составлен, что решение должно склониться в пользу той стороны, которая
кажется правою докладчику"*.
______________
* Н.Г.Чернышевский. Полн. собр. соч., т. IV, М., 1948, стр. 570-571.
Стало быть, для того, чтобы понять, какая сторона кажется правою
докладчику, необходимо понять, как составлен "доклад". Но для этого
необходимо прежде всего знать, о чем "доклад", то есть какова тема тех
произведений Писемского, о которых писал Чернышевский. На этот вопрос
Писемский однажды ответил сам с присущей ему выразительностью.
Приблизительно за год до того, как была напечатана статья
Чернышевского, Писемский, совершавший тогда по заданию морского министра
своеобразную литературно-этнографическую поездку вдоль побережья Каспийского
моря, в одном из писем к жене сообщил такую подробность: "На всем этом
пространстве меня более всего заинтересовали бакланы, черная птица, вроде
нашей утки, которые по рассказам находятся в услужении у пеликанов...
Пеликан сам не может ловить рыбу, и это для него делает баклан, подгоняя ему
рыбу, иногда даже кладя ему ее в рот, засовывая ему при этом в пасть свою
собственную голову. Чем вознаграждают их за эти услуги пеликаны -
неизвестно! Кажется, ничем! Очень верное изображение человеческого
общества"*.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 95.
Писемский еще раз поставил здесь вопрос, который волновал его всю
жизнь: в чем смысл существования целого класса людей, живущих за счет чужого
труда? Во времена Писемского это был один из самых сложных вопросов,
приковывавших внимание всех лучших людей общества.
Русское дворянство, как и всякий эксплуататорский класс, создало целую
систему "теорий", доказывающих необходимость и даже благодетельность своего
существования. Православная церковь внушала массам безграмотного, забитого
народа, что господин поставлен "от бога". Ученые идеологи возвеличивали
дворянство как единственный просвещенный класс, насаждающий в отсталой
России блага культуры и цивилизации, воздвигающий своими усилиями славу и
мощь Российского государства.
Из поколения в поколение лучшие люди русского общества стремились
вскрыть лживость этих "теорий". И в первых рядах борцов против дворянской
идеологии всегда шли русские литераторы.
Еще в XVIII столетии Новиков, Фонвизин, молодой Крылов пришли к мысли о
том, что существует тесная связь между дворянской дикостью и развращенностью
и дворянским бытием за счет труда крепостных. И все-таки даже этим писателям
казалось, что жизнь за счет труда крепостных развращает только
необразованных, непросвещенных помещиков. Как и многие люди того времени,
они надеялись, что по мере распространения просвещения число добродетельных,
гуманных помещиков будет неизменно увеличиваться, а следовательно, и участь
народа будет облегчаться, а "злых" дворян будет все меньше и меньше.
Но не эта прекраснодушная вера определяла характер их произведений.
Просвещенные, исполненные благороднейших мыслей и чувств Стародумы, Правдины
и Милоны были все-таки исключением. Они терялись в тени таких массивных
созданий, как Простаковы и Скотинины, которые воплощали в себе черты и нравы
всей дворянской массы. Именно в этом и заключалась сила лучших произведений
XVIII века.
Но в первой половине XIX века, в пору дальнейшего обострения кризиса
крепостнической системы, литераторы, стоявшие на страже интересов
дворянства, перевернули это соотношение. Они выдвигали на первый план
среднего или богатого, образованного, "гуманного" помещика, как истинного
выразителя сущности дворянского класса. Наряду с этим рыцарем "просвещения"
они показывали и "непросвещенного" помещика. Как правило, это был
мелкопоместный, живущий в деревенской глуши крепостник. На фоне общего
"благополучия" в стране - а литературные адвокаты дворянства только то и
делали, что доказывали эту "истину", - можно было и посмеяться над
деревенским увальнем. Даже Булгарин и его приспешники - и те "обличали"
помещика-провинциала, злой нрав которого не смягчен просвещением и который
по этой причине нарушает нормы дворянской морали, а иногда и законности,
что, впрочем, всегда, как уверяли эти писатели, пресекалось попечительными
властями.
Разоблачение этой реакционной идиллии со времен Пушкина было одной из
главных задач русской литературы. Пушкин в последние годы жизни пришел к
мысли, что разница между "просвещенными" и непросвещенными - внешняя,
заключающаяся чаще всего только в степени усвоения дворянского этикета. Иван
Петрович Берестов, ничего не читавший, кроме "Сенатских ведомостей", и
претендовавший на "просвещенность" англоман Григорий Иванович Муромский
поссорились, пожалуй, только потому, что местное дворянство не может жить
без сплетни. Муромский и Берестов отлично поладили, как только случай
представил им возможность сойтись, не нанося урона их спеси. Интересы у них
были общие и взгляды на жизнь, в сущности, одинаковые.
Для Гоголя принцип сопоставления невежественного помещика с дворянином,
напялившим личину "просвещенности", стал основой воспроизведения дворянской
жизни. Сладчайший Манилов, мечтающий о том, чтобы "следить какую-нибудь
этакую науку", - не менее отвратительный паразит, чем Собакевич, Коробочка
или даже Плюшкин. Гоголь настойчиво подчеркивает, что таких людей, как
Ноздрев или Собакевич, можно встретить не только в провинции, но и в верхах
дворянского общества. Даже Коробочка, и та не исключение: "...Иной и
почтенный, и государственный даже человек, а на деле выходит совершенная
Коробочка".
Великие произведения Гоголя заключали в себе знаменательную для
русского общественного сознания мысль: все эти люди не исключение, а норма
дворянской жизни. Именно эта мысль и была подхвачена и развита писателями
"натуральной" школы. Она же лежала в основе всего раннего творчества
Писемского. Но в разработке этой намеченной Гоголем темы он шел несколько
иным путем, чем его великий учитель.
Персонажи "Мертвых душ", например, раскрыли себя перед читателем
все-таки в не совсем обычной для них обстановке. Чичиков с своей негоцией
ворвался в их среду, как нечто из ряда вон выходящее. Они предстают перед
читателем в крайнем проявлении характеров. Писемский 40-50-х годов
сосредоточил свое внимание на заурядном быте дворян. Люди проверяют приходы
и расходы; заботятся об устройстве своих домашних дел; влюбляются и
заключают браки, развлекаются, как умеют; иногда неторопливо ссорятся;
довольно часто, но, кажется, без злого умысла сплетничают. Но стоит только
перевернуть несколько первых страниц любого произведения 
| |
| Просмотров: 658 | Рейтинг: 0.0/0 |
| Всего комментариев: 0 | |
Жанры