и сплошь оказалась покрытою льдом; надобно было опять
проламываться. Гребцы стали у носа колоть лед, а мы, пассажиры, раскачивать
катер - вставая и ударяясь об его бока. Вдали, наконец, показался наш
пароход. Давно я не бывал так доволен своим положением, когда вбежал по
трапу на гладкую и чистую палубу парохода. "О, мудрость человеческая! -
воскликнул я. - Хвала тебе за изобретение больших судов с каютами, каминами,
кухнями, паровым двигателем, и здесь тебе остается только очистить фарватер
и устроить хоть какую-нибудь пристань на Бирючьей косе!"
Баку
Наконец, я был в море. Адмирал пошел в Баку и пригласил меня. В 9 часов
утра вышли мы из Астрахани. Я еще хорошо помнил мою поездку на Бирючью косу,
но на этот раз дула моряна: ни Княжевская, ни Харбайская, ни даже
Ракушинская россыпи нас не задержали. К пяти часам мы прошли Волгу, подошли
к Бирючьей косе и пересели на большой пароход "Тарки". Впереди за Знезинской
россыпью виднелся четырехбугорный маяк, место для которого будто бы выбрано
было еще Петром Великим, а там уж и море, настоящее море; но дальше мы не
пошли: дул свежий ветер, и пароход не в состоянии был выгрести.
Проснувшись на другой день поутру, я по стуку машины догадался, что мы
идем, поспешил одеться и вышел на палубу. Надо мной было небо, а кругом
вода. Приятное и вместе с тем какое-то боязливое чувство овладело мною: на
телеграфах, на железной дороге, на пароходах как-то невольно начинаешь
больше уважать человека, больше верить в силу его разума, видя, как он почти
с волшебной силой пробегает пространства, на враждебной ему среде строит
себе дом, заставляет этот дом слушаться руля, воспользовался ветром, изобрел
компас и, наконец, приложил новый двигатель - пар; но, с другой стороны,
сильна и неразумная стихия; новичков обыкновенно пугают качкой, и это еще,
говорят, ничего, но бывает шторм: руль сломан, компас бесполезен, пар
бессилен. При этой мысли мне невольно захотелось увидеть хоть бы где-нибудь
вдали землю.
- Будут ли на нашем пути острова? - спросил я штурманского офицера.
- Не скоро; ближе всех Тюлений остров, да и тот вряд ли увидим, -
отвечал он.
"На землю, стало быть, рассчитывать нечего", - подумал я. Между тем
задул небольшой ветерок, нанеслись облака, и стал накрапывать дождик.
- Непогодь делается, - сказал я простодушно капитану.
- Какая непогодь? - спросил он.
- А ветер и дождик, - отвечал я.
- Это хорошо, зыбь скорей уляжется, - объяснил он мне.
У моряков на все свой расчет.
Тюленьего острова мы действительно не видали, но зато видели целый
косяк тюленей; там и сям стали показываться на море одно, два, более
двадцати черных пятен: вынырнут, поиграют и скроются, а потом опять
вынырнут. Хоть все это не очень любопытно и живописно, однако среди морской
пустыни нас заняло на целый час.
К вечеру на другой день мы подошли к острову Чечень; но было уже темно,
так что я едва рассмотрел что-то зеленеющее вдали.
- Вот мы теперь в настоящем море, - сказал мне поутру адмирал.
- А там? - спросил я, указывая назад.
- Там лужа, мелко, а здесь глубоко.
- Глубоко?
- Да, совсем дна нет, нельзя смерить, - отвечал адмирал.
"Мало, что я в море, да еще в бездонном", - подумал я и невольно
посмотрел на ровно идущие одна за другой волны, которые как будто бы похожи
на речные, только шире разливаются и совершенно аквамаринового цвета, - а
там, внизу, под водою, - продолжал я рассуждать сам с собой, - поглощены,
может быть, горы, леса, города. - Предположение, что море Каспийское некогда
было соединено с морем Черным, не имеет в настоящее время никакого сомнения.
Начиная от Кубани, через всю землю Войска Донского и поднимаясь вплоть до
Каспия, можно проследить одни и те же породы раковин, одинакового свойства
наносный грунт, всюду раскиданы соленые озера, озерки, ясно
свидетельствующие, что некогда все это пространство было морским дном. Но
куда девалась вода? Испарения тут недостаточно. Я говорил об этом любопытном
факте с Бэром. Он полагает, что Каспийское море в соединении с Черным
занимало только северную часть свою, но последовавшим действием
вулканических сил подняты восточные Кавказские горы, и образовалась
пропасть, составляющая ныне южную часть Каспия; вода хлынула в нее, мелкие
места обмелели еще более, обсушились, и море разделилось.
К полудню на горизонте забелелось что-то вроде туманной полосы. Это
Кавказские горы. Чем дальше, тем берег виднее, наконец, показались и "Два
брата", два огромных камня, стоящих вдали от берега и на довольно
значительной глубине.
Адмирал желал бы устроить здесь маяк; но как его укрепить от напора
волн и ветров? Мы знаем, сколько хлопотали англичане со своим Эддистонским
маяком. Вставши в параллель с каменьями, мы увидели на них целую стаю
тюленей, выстрелили из пушки ядром и не убили ни одного: все нырнули в море.
Апшеронский пролив был уже недалеко. Его образует морокой берег и
голый, пустой, низменный остров, называемый "Святым" - от могилы какого-то
благочестивого дервиша, на поклонение которой ходили некогда персияне. На
берегу, между тем, показалась башня, потом другая, третья. Кавказское
предание говорит, что это сторожевые башни, построенные Александром
Македонским (Искендером), который, между нами сказать, совсем и не бывал в
этих краях.
Вечером обогнули мы Шахову косу и вошли на Бакинский рейд, а к утру
подтянулись к пристани. "Где ж Баку?" - спросил я, выходя на палубу; мне
указали на другую сторону. Я обернулся и чуть не вскрикнул: впечатление мое
очень походило на впечатление человека, который вдруг неожиданно взглянул на
театральную сцену, где давали какой-нибудь восточный балет. Представьте себе
дугообразный морской залив, в недальнем от него расстоянии крепость, над
которой идут, возвышаясь по берегу, белые, без крыш, вроде саклей, домики и,
образуя как бы пирамиду, коронуются ханским дворцом с высоким минаретом. Ко
всему этому прибавьте благораствореннейший воздух, которым где-либо дышат
смертные, воздух, которым грудь не надышится. Сначала я думал, что это
личное мое ощущение, но оказалось, что и другие то же самое чувствуют: сухой
и горный притекает он с берега и здесь увлажняется и смягчается морем и
пропитывается нефтяными газами. "Душа наша", - называют персияне Баку за ее
климат. Для наших астрабадских крейсеров{510} она служит лечебницей: часто
болезненные и изнуренные лихорадкой приезжают они из Астрабада{510} в Баку и
в неделю поправляются.
Баку, некогда столица ханства, присоединена была к России в первый раз
при императоре Петре I генерал-майором Матюшкиным, которому она после осады
сдалась на дискрессию; но по ганджинскому миру снова поступила во власть
Персии и управлялась ее наместниками, или, скорей, особыми ханами: первым из
них был Надир, потом Мирза-Мухаммед-хан, потом сын Мухаммеда
Мелик-Мухаммед-хан, еще Мирза-Мухалик, сын Мелика, у которого отнял престол
дядя Мухаммед-Кули-хан, и, наконец, последним бакинским ханом был
Хюссейн-Кули-хан, присягнувший на подданство России, а между тем сносившийся
с Персией и теснивший нашу торговлю. Для усмирения его послана была эскадра
с войском, под командою генерал-майора Завалишина; Баку была осаждена, но
безуспешно. Князь Цицианов, тогдашний главнокомандующий кавказскою армиею,
после этой неудачи пошел сам. Хюссейн-Кули-хан вызвал его на свидание у
городской стены, будто бы для переговоров о сдаче. Главнокомандующий выехал
- и был изменнически убит. Хюссейн-Кули-хан бежал после того в Персию, и
Баку сдалась генералу Бурлакову без сопротивления: с тех пор она осталась
навсегда в наших владениях и теперь составляет уездный город Шемахинской
губернии. В настоящее время есть предположение устроить в Баку порт. Адмирал
со своими офицерами объездил для испытания всю бухту: глубина оказалась
достаточною, грунт для якорных стоянок удобный, а защиту от ветров мы сами
испытали: в день нашего приезда, к вечеру, задул сильнейший SO, а пароход
хоть бы колыхнулся. Говорят, еще Петр Великий по своему гениальному
историческому провидению думал связать Кавказ с Россиею Каспийским морем.
Дело, по-видимому, очень простое: достаточно взглянуть на карту, чтобы
убедиться, какие преимущества представлял этот естественный и самой природой
устроенный путь, но истина редко дается человеку прямо в руки: целое
столетие мысль эта была забыта, и только в настоящее время является она
снова в своей неотразимой силе.
По общему желанию, мы прежде всего пошли осматривать ханский дворец и,
пройдя таможню, тотчас же должны были подниматься на гору. Прелесть первого
впечатления Баку совершенно пропадает, когда войдешь во внутрь ее. Кто не
бывал в азиатских городах, тот представить себе не может, что такое
бакинские улицы: задние, грязные закоулки наших гостиных дворов могут дать
только слабое о них понятие; мы шли между стенами без окон, по двое в ряд, и
уж третий с нами не уставился бы; над собой видели только полосу неба, а под
ногами навоз. Задыхаясь от усталости, мы добрались, наконец, до обиталища
властителей. Каково оно было в свое время внутри, судить невозможно: в
главном здании теперь сделаны казармы, а в мечети хранятся оружие и
артиллерийские принадлежности. Наружный вид сохранился еще довольно цельно.
Галерея, идущая вокруг дворца, и некоторые входы, украшенные резьбой,
прекрасны; видимо, что это - дело греков и никак не персидского вкуса; но
что лучше всего, перед чем действительно можно простоять несколько минут в
восторге, - это вид с террасы на спускающуюся вниз уступами Баку, на
раскинувшееся в стороне предместье и, наконец, на море, уставленное судами и
сливающееся вдали с горизонтом, и все это как бы облитое ярким солнечным
светом.
Из ханского дворца мы пошли к чрезвычайно высокой башне в левой стороне
крепости. Вероятно, это был прежде тоже сторожевой пункт, но народное
воображение, назвав ее "Девичьей башней", украсило такого рода преданием,
что один из древних ханов воспылал страстью к родной своей дочери и долго
склонял ее на свои преступные желания; дочь противилась, наконец, объявила,
что готова разделить любовь в таком только случае, если для нее построена
будет на берегу морском особая башня. Безумный отец согласился и выстроил
эту самую башню. Дочь перешла и в ту же ночь, спасая свое девство, бросилась
в море.
Осмотрев таким образом город, мы предприняли прогулку на море. Верстах
в двух от пристани и в очень недальнем расстоянии от берега, на шестифутовой
глубине, существует подводное здание; оно состоит из нескольких башен, между
которыми идет стена; внизу у башен есть на морское дно сходы уступами,
наподобие лесенки. Вообще вид его совершенно напоминает некогда бывший
Караван-сарай, но каким образом он очутился под водою? Предания об этом, как
водится, и бестолковы и противоречат друг другу. Одни говорят, что уровень
моря поднялся, а другие, наоборот, рассказывают, что прежде море обмывало
основание "Девичьей башни", которая теперь стоит довольно далеко на берегу;
всего, кажется, вероятнее объяснить это явление присутствием в огромном
количестве нефтяного газа по всему Бакинскому полуострову, который
заставляет предполагать пустые пространства в самом материке: очень может
быть, что над одной из этих подземных пустот берег обрушился и с
находившимся на нем зданием опустился на дно морское; но в таком случае
трудно понять, каким образом при провале каменное строение могло так цельно
сохраниться.
От Караван-сарая мы отправились дальше. Темнело. Море слегка колебалось
и вместе с небосклоном более и более тускнело, как бы подергиваясь матовыми
черноватыми пеленами. Верст через шесть нас вдруг обдал сильный запах нефти,
и мы рассмотрели, что море невдалеке от нас слегка пенилось и шипело.
Подъехав к этому месту, мы бросили зажженную пеньку; вспыхнуло ярко-светлое
пламя и разлилось на большое пространство*.
______________
* Здесь отделяется углеводородный газ, как продукт нефти. (Прим.
автора.).
На другой день приехал шемахинский губернатор для совещания с адмиралом
по случаю устройства порта и пригласил нас съездить на так называемые
индийские огни. Близ селения Суруханы почва до того пропитана нефтью и
углеводородным газом, что стоит на каком угодно месте раскопать немного
землю, приложить огня - и тотчас появится пламя, которое не угаснет до тех
пор, пока его не задует ветер. На месте этом существует монастырь, обитаемый
огнепоклонниками. Несколько лет тому назад некто индийский купец
Собра-Магундас, откупщик сальянских рыбных промыслов, покровительствовал
обители, и в ней было до восьмидесяти отшельников; но в персидскую кампанию
он разорился, обитель оскудела в средствах, братия перемерла, новые не
приходили, и теперь налицо осталось только всего двое. Самое ближайшее,
по-видимому, предположение, что монастырь устроен персидскими
огнепоклонниками (гебрами{513}); но выходит не так. Наш ориенталист Березин
в своем путешествии по Дагестану и Закавказью положительно говорит, что на
Апшеронском полуострове никогда не было собственно гебров, а всегда обитали
индусы, которых некоторые ученые, как, например, Лангле и Сузане, принимали
за гебров; исповедуемая ими религия, обряды, идолослужение, язык, родина и,
наконец, самая физиономия - все говорит об их индийском происхождении.
Персидские гебры, с которыми г.Березин имел случай познакомиться в Тегеране,
не имеют ничего общего с индусами апшеронскими, и на вопрос его о бакинских
неугасаемых огнях отвечали отрицательно и даже с любопытством спрашивали:
"Что это у вас там за атешгар? Нам и дела нет до него. Огонь мы уважаем, как
начало, но никакого почтения к бакинскому атешгару не питаем".
Часов в пять вечера мы отправились на огни в трех экипажах; впереди нас
скакали казаки, а сзади конвоировали комендант и несколько морских офицеров
верхами. Дорога шла довольно ровная, и я с любопытством оглядывал
окрестности; последнее время я видел то великолепный Невский проспект, то
холодные, но прелестные и сотни тысяч стоящие дачи на Крестовском, на
Елагином, то Неву с ее пароходами, то мертвые приволжские степи, то грязные
улицы Астрахани; но вот, наконец, передо мной старые знакомые - хлебные
поля, и какие поля! Земля здешняя удобрения не знает, пашут ее, едва
поднимая верхний дерн, а между тем пшеница родится самвосемьдесят.
Припоминая кровавые труды наших северных мужиков, я невольно подумал: "Что
бы они сделали на этой почве? Или, может быть, так же бы обленились, как
ленив и здешний туземец?"
Подъезжая к монастырю, мы увидели бедно одетую толпу народа с
музыкантами, которые при нашем приближении заиграли на зурнах, заколотили в
барабаны. Напрасно я старался в этих оглушительных звуках уловить хоть
какое-нибудь сочетание - каждый, кажется, выколачивал и выигрывал, что ему
вздумалось и захотелось. Утешив нас музыкой, старшие из народа предложили
видеть их пляску. Для этого один из музыкантов снял с себя верхний кафтан,
сапоги и пошел выхаживать, складывая руки, нагибая голову и закатывая глаза,
а между тем музыканты старались, насколько хватало сил, особенно зурнисты, у
которых от напряжения лица были красные и глаза налились кровью. Окружающая
толпа народа принимала, в свою очередь, тоже немалое участие: кто
прихлопывал в ладоши, кто прикрикивал, и вообще приветствовали нас с самым
неподдельным и искренним радушием. Мне объяснили, что все это татары, хоть
они совершенно не похожи на татар астраханских: горский лезгинский характер
ярко отпечатывается и в одежде, и в стройном складе тела, и в каком-то
благородном и воинственном выражении лица.
В монастырских воротах нас встретили двое индийских отшельников,
желтолицых, худых и босиком. Один из них уже несколько лет исполняет
положенный на себя обет нечесания волос, и потому можно судить, в каком
положении была его голова; другой тоже, кажется, не чешется, но уж так, без
искуса.
В центре монастырской площадки стоял главный жертвенник - что-то вроде
каменной, на четырех столбах беседки. Один из индийцев принялся зажигать
огни. Сначала он бросил огня на пол беседки, и пламя вспыхнуло, потом поднес
на длинных шестах огня к верхушкам столбов - и те запылали. Но, кроме того,
нам хотелось еще видеть их богослужение; оказалось, что это довольно
нетрудно. Отрекшиеся от мира подвижники в надежде получить какой-нибудь
рубль серебра совершают обыкновенно свои священнодействия для всякого
путешественника, в какое угодно время и насколько тому желается. Мы вошли в
их моленную. Это была небольшая комната с купольным сводом; в одном углу ее
помещался жертвенник, на котором стояли колокольчик, раковины, вода в
чашечке и медные истуканчики. Я взял одного из них и спросил индийца, что он
изображает. "Баба-Адам", - отвечал он. "А другой?" "Абель", - отвечал он. "А
этот, третий?" "Дьявол!". Словом, пустынножитель, не зная сам хорошенько,
болтал мне, что только пришло ему в голову. Свое молебствие индусы совершают
обыкновенно нагие, но с нами были дамы, и потому им запретили выполнение
этих подробностей, и они начали с того, что в нескольких местах зажгли
проведенный в трубочки газ; один из индусов сел на корточки перед
жертвенником, что-то зачитал, потом покадил, кажется, кипарисом, позвонил в
колокольчик, а другой, нечесаный, стоя у стены и понурив голову, бил в
тарелочки. В моленной между тем была невыносимая жара и какой-то удушающий
серный запах.
- Будет! - сказал, махнув рукою, уездный начальник, сам задыхавшийся и
заметивший, что все мы, посетители, побледнели до обморока.
Индийцы остановились и пошли нас обходить, поднося на маленьком
блюдечке кусочки леденца, который мы брали и клали им за это деньги, чем
они, кажется, остались весьма довольны, потому что кланялись нам, улыбались
и прижимали руки к сердцу.
После идолослужения оставалось осмотреть еще два колодца, вырытые
поселянами неподалеку от монастыря. Получаемая из них вода была довольно
годная и отзывалась только немного нефтью, но, кроме того, в ней случайно
заметили такое свойство, что если колодец закрыть ненадолго досками, потом
бросить огня на воду, то на поверхности ее вспыхивало пламя. Все это стали
показывать, как фокус, путешественникам, но года два тому назад в одном из
колодцев пламя разгорелось, его оставили непогашенным, и на другой день, к
ужасу, увидели, что в колодце воды уже не было ни капли, а вместо нее зияло
огненное жерло, которое горит и до сих пор и в которое мы заглядывали.
Вероятно, зажженный газ передал пламя нефти, находящейся на дне колодца,
вода испарилась, и образовалось что-то вроде маленького вулканического
кратера.
Осматривать больше было нечего; порядком усталые, мы вошли в небольшую
башенку, устроенную над монастырскими воротами, и стали тут пить чай.
Музыканты перебрались за нами и уселись на стене, переменив на этот раз свои
инструменты: один надувал что-то вроде флейты - дюдюк; другой бил в бубны -
каваль; у третьего была как будто бы скрипка - каманчар; у четвертого -
гитара с проволочными струнами - сас; барабан - нагара и зурна. Заиграли они
песню и как будто бы несколько поскладнее прежнего; но вот один из
музыкантов, кажется, гитарист, запел, или, скорее, завизжал, как будто
кто-нибудь ущипнул его за руку или за ногу и немилосердно жал. Наступившие
темные сумерки придали всей картине какой-то фантастический характер. Эта
толпа народа, наигрывающие музыканты, желтолицые индусы и, наконец, наши
дамы в шляпках и бурнусах, мы в шинелях, мундирах, аксельбантах - и все
освещенные ярким пламенем пылающих огней - казались какими-то
огнепоклонниками, пришедшими совершать поклонение великой стихии.
Но обратный наш поезд в Баку совершился еще того торжественнее и был
почти царственный: кроме нашей конницы, нас конвоировали верхами человек
тридцать татар с зажженными факелами из нефти, по-здешнему - машалами; среди
темной ночи раздавались лошадиный топот, крики и перебранки гарцующих взад и
вперед татар, ярко пылали машалы, с которых сдуваемый ветром огонь сыпался
на землю. Когда у кого-нибудь из машальников пламя ослабевало, его нагонял
молодой татарчонок и на всем скаку подливал в машало нефть; напрасно лошади
фыркали и рвались в сторону от огня, наездники их сдерживали. Подъезжая к
Баку, мы увидели весь город иллюминированным: по горе, где воздвигнут
памятник князю Цицианову, извивались разнообразными линиями огни, по дороге
стоял народ с такими же машалами.
- Каково бакинцы торжествуют! - заметил я адъютанту Р-ри.
- Это им дешево стоит - всего девять целковых, - отвечал он.
"Девять целковых - тысячи огней! В Петербурге переулка не осветишь на
эти деньги. Что бы сделали и каких бы фабрик настроили здесь англичане, имея
под руками даровое топливо и освещение!" - подумал я.
Три дня мы пробыли, таким образом, в Баку, и я желаю одного, чтобы
статейка моя представила воображению читателя этот маленький городок в столь
же яркой картине, в какой останется он навсегда в моем воспоминании!
Тюк-Караганский полуостров и Тюленьи острова*
______________
* Тюк-Караганский полуостров находится на восточном берегу Каспийского
моря, под 44o широты и 21o долготы. (Прим. автора.).
Чтобы попасть в Тюк-Караганский залив, мы должны были от Бирючьей косы
перерезать море почти поперек. Плавание наше было в высшей степени
благополучное: в продолжение ночи мы прошли половину нашего пути, и на
другой день перед закатом солнца стал показываться Тюк-Караганский берег, с
бухтою в правой от нас стороне и с видневшимся влеве Новопетровским
укреплением. В самый залив мы вошли в тихие сумерки, при свете луны,
следовательно, при обстоятельствах, благоприятных для морской картины, но
при всем том вид полуострова не представил для глаз ничего особенно
привлекательного: берег, море, мелькающие тени людей - и только; даже
дикость природы не имеет здесь своей обычной грандиозности и какая-то
чересчур заурядная и обыкновенная. В морском отношении бухту, впрочем,
хвалят: с густо илистым дном, при четырехсаженной глубине, она образована
песчаною косою, которая, загибаясь от севера к юго-востоку, закрывает ее
совершенно от ветров.
Поутру мы сошли на берег, чтобы ехать в крепость. На самой косе
расположена слобода, заселенная русскими переселенцами из верховых губерний.
Правительство обстроило их, дало им на десять лет льготы, предоставило им
около берега рыбную ловлю. Я заходил в их дома. Живут чистенько, заметны
некоторые следы довольства, а между тем, не говоря уже о бабах, даже мужики
плачут о родине: скучно!
Крепость лежит от слободы в пяти верстах; по дороге только и видны
песок, ракуша и выдающийся местами из земли известковый камень,
употребляемый на постройку домов; растительность самая бедная; с морского
берега опахивает вонючий запах от выкидываемой волнами и гниющей здесь
морской травы. Наконец, к общему нашему удовольствию, мы увидели два соленые
озерка, единственно любопытные предметы среди этой скудной и печальной
природы. Замечательны они тем, что совершенно розового цвета. Вода их,
налитая в стеклянный сосуд, красновата, и у берега, где дно ракушечное,
черноватое, она представляется с бледно-розовым отливом; но дальше, где
происходит уже осадок соли и где грунт дна белый, красноватость ее сгущается
до цвета розы. Самая соль в первое время осадки, когда еще бывает сыровата,
сохраняет розовый цвет, но, высушенная, делается совершенно белой. По мнению
Эйхвальда, розовый цвет озерков происходит вследствие отражения солнечных
лучей от растущей на дне красноватой травы; но почтенный ученый наш Бэр,
предпринимавший вместе с нами эту поездку, объяснил это иначе и более
правдоподобно; он открыл в воде присутствие инфузорий, которые в живом
состоянии окрашивают ее в розовый цвет, но, умирая, разлагаются и утрачивают
это свойство.
Крепость стоит на вершине горы; невысокие стены ее идут зигзагами,
охраняемые с одной стороны крутым скатом, а с другой - почти
перпендикулярными обрывами. Устроена она для прекращения разбоев на море,
которые производили кочующие по восточному берегу киргиз-кайсаки.
Въехав в крепостные ворота, мы прошли сначала в церковь, видели потом
казармы, лазарет, гауптвахту, ходили на бастионы, откуда я взглянул на
далеко расстилающуюся степь, и опять та же убийственная мертвенность, хоть
бы деревцо, хоть бы лужайка свежей зелени! И только, как признаки чего-то
живого, плетутся вдали, едва передвигая ноги, по два, по три верблюда, или,
лучше сказать, остовы верблюжьи. Сажень дров здесь стоит 70 рублей серебром,
за пригоршню муки кочевник готов работать целый день, и среди этого безлесья
и безводья (невольно подумаешь) могут жить люди?.. Живут, и живут тысячи!
Мало того. Имеют политические партии, враждуют и междоусобствуют друг с
другом. Читатель, может быть, знает, что большая часть киргаз-кайсацких
племен признает над собой власть хивинского хана, которому еще в недавнее
время они отбывали свою дань тем, что захватывали в море наших
рыбопромышленников и поставляли их в Хиву натурой в плен, и только в 1840
году поход Перовского заставил хана отменить сбор подобной пошлины, и
захваты прекратились. Не знаю, в какой мере это справедливо, но мне
рассказывали такого рода междоусобный эпизод. Старый хивинский хан убит в
войне с персиянами, на место его избран хивинскою партиею другой, против
желания партии трухменцев; те объявили восстание, новый хан вышел усмирять
их и был убит в схватке. Ему наследовал родной брат его, который, между
прочим, издал прокламацию с воззванием к киргиз-кайсакам - бить и уничтожать
трухменцев; но те предупредили и напали на хивинский купеческий караван,
шедший из Новопетровска в Хиву под прикрытием киргизов; товары были
разграблены, а конвой разбит. Киргизы, возвратясь домой, в свою очередь,
стали грабить трухмен, но не тех, которые их грабили, а находящихся под
нашим покровительством и прикочевавших к Новопетровску. Эти трухмены теперь
являются беспрестанно к коменданту с просьбою защитить их, а киргизы в свое
оправдание говорят, что они сами ограблены. Словом, спор, который, кажется,
лучше всего разрешило бы турецкое правосудие, отколотив, для восстановления
мира, истца и ответчика по пятам.
Вот все, что мы видели и слышали на Тюк-Караганском полуострове. На
другой день, снявшись с якоря, направили мы наш курс к так называемым
Тюленьим островам, которых, собственно, четыре: Морской, Святой, Подгорный и
Кулалы. Для посещения своего мы избрали последний. Якорь брошен у западной
его оконечности, против единственного жилого места - небольшой ватаги
тюленьих промышленников. До берега добрались мы в шлюпке, и первое, что
увидели, - это скорпионов и двух-трех огромнейших собак, которых, говорят,
тут более двух десятков. Промышленники ездят на них охотиться по льду за
тюленями.
Из всех водяных обитателей Каспия тюлень уж, конечно, самое
простодушное животное, их ловят почти руками. Выходят, например, они летом
на морской берег понежиться, погреться и, главное, я думаю, поспать, и спят,
как мертвые, лопаясь иногда от собственного своего жира. Между тем охотники
осторожно, с колотушками (чекушками) в руках и стараясь быть под ветром,
обходят их с моря; достаточно перебить передний ряд косяка, остальные уже не
в состоянии перескочить этой загороди и все убиваются на месте*. Когда ловец
замахивается на тюленя, он, бедный, не защищается, не спасается и только
обращает на убийцу глаза, полные слез, а маленькие тюленята, говорят, даже
издают стон наподобие плача ребенка. На море ловят тюленей в северной части
Каспийского моря; сначала ловцы замечают, где вьются над водою мартышки, -
явный знак, что тут ходит тюлений косяк; место это ловцы обставляют с одной
стороны оханами, а с другой обходят в лодках и начинают шумом и криком
беспокоить косяк, который бросается, тычется рылом в загородь, ворочается и,
встретив здесь расставленные сети, запутывается в них. Но другое дело - и
дело гораздо поопаснее - охота за маленьким беленьким тюленем зимой, когда
тюлени плодятся. Для этого они обыкновенно продувают на льду отверстие
(лазок), выползают на него и, родив детенышей, оставляют их, для защиты от
ветра, около льдин, стоящих ребром. Сопровождаемые плачем и воем семей
своих, едут охотники к этому наперед опознанному месту и начинают несчастных
птенцов убивать чекушкой или просто колотя головенкой об лед; но горе
отважным промышленникам, если в это время подует морской ветер; льдины
отрывает и относит, куда ветер дует. Только счастливая судьба может
примкнуть ее к берегу или к другой льдине, с которой можно перебраться на
землю, или, наконец, перехватит ловцов какая-нибудь кусовая; но часто
бывает, что их уносит в море, где впереди смерть от холода, голода,
потопления, и трудно вообразить, с какой отважностью и неутомимостью
спасаются погибающие: последний способ, самый решительный, когда уже никакой
не осталось надежды, - это плавание на бурдюке. Делается он просто: убивают
обыкновенно лошадей, мясо их запасают на пищу, а шкуру надувают и
образовавшиеся из нее пузыри привязывают к саням, которые спускают на море,
и пускаются в них плыть, употребляя вместо весел лошадиные кости; кого
вынесет - так хорошо, а нет - так, значит, богом так назначено. Чиновник
произведет очень аккуратное местное изыскание о причине смерти таких-то и
таких-то. Родные, а больше всех матери, поревут, постонут. На мирской сходке
переговорят: "Затерло, брат, ребят-то, затерло... Затерло, затерло, с
кусовой от Фомы Ильича видели, слышь... Видели, видели, братец ты мой, да
подступу не было, льдищо кругом... Льдищо, льдищо - известно!" - заключится
разговор, да тем дело и покончится. Где-то, подумаешь, не вершит головушкой
русский человек ни за что, ни про что, а пора бы, кажется, нам поберегать
людей: весь этот промысел, например, доставлял шкурку, из которой
выделывался мех вроде бобра, употребляемый на опушку кучерских кафтанов, и
для подобного комфорта каждый год гибло до двадцати человек, а сверх того
переводились и самые тюлени. В последнее время правительством, впрочем,
запрещен этот промысел.
______________
* Впрочем, лов этот иногда бывает соединен с опасностью для ловцов;
если они не успели перебить переднего ряда тюленей, прежде чем проснутся
остальные, то весь косяк устремляется в воду, увлекает с собою и давит
ловцов. (Прим. автора.).
ПУТЕВЫЕ ОЧЕРКИ
Очерки, печатающиеся в настоящем издании, впервые были опубликованы в
1857 году. Эти очерки, по замыслу Писемского, должны были явиться первой
частью цикла. "Возвратясь из путешествия по Астраханской губернии, куда я
был командирован по распоряжению Морского министерства для составления
статей в "Морской сборник", - писал он Ф.П.Врангелю 20 ноября 1856 года, -
имею честь представить при сем Вашему высокопревосходительству, для
напечатания в сборнике, первый отдел моих путевых очерков, собственно по
Астраханской губернии, а также и морские мои поездки"*.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 102.
Над этими произведениями Писемский, очевидно, начал работать, еще
находясь в литературно-этнографической экспедиции, организованной Морским
министерством, "в Астраханскую губернию и к прочим прибрежьям Каспийского
моря".
В экспедиции Писемский пробыл, как можно судить из "Дела о
командировании литераторов в разные края России для собрания сведений до
морской части относящихся"*, с 9 января по 9 ноября 1856 года.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 613.
В его задачу, как и в задачу других членов экспедиции, "молодых
даровитых литераторов", входило "исследование быта жителей, занимающихся
морским делом и рыболовством". Эти сведения чрезвычайно интересовали царское
правительство, стремившееся после поражения России в Крымской кампании, а
также в связи с ростом промышленного капитала активно колонизовать окраину.
Но часто экспедиции, организуемые с целью изучения экономического состояния
края, достигали нежелательных для правительства результатов. В частности,
богатый материал, собранный Писемским во время пребывания в Астрахани,
поездок по Каспийскому морю и посещения Баку, позволил писателю разоблачить
колонизаторскую политику царизма. Сохраняя в своих очерках верность реальным
фактам, нигде не стараясь смягчить краски, Писемский создает мрачную картину
бедности и отсталости юго-восточной и южной окраин царской России. Он дает
понять своему читателю, что в условиях господства феодально-крепостнического
строя жители этих окраин, "малые народы", обречены на вымирание.
Готовя текст очерков для издания Ф.Стелловского, Писемский объединил их
с печатавшимися в 1857 - 1860 годах в "Библиотеке для чтения" очерками
"Татары", "Астраханские армяне" и "Калмыки" под общим названием "Путевые
очерки". Других, более существенных изменений в издание Стелловского
писатель не вносил, ограничившись заменой некоторых оборотов, выражений и
слов.
Из изменений, внесенных в посмертные издания Писемского, следует
отметить неудачное присоединение во втором, посмертном издании Полного
собрания сочинений (изд. Вольфа, 1895-1896 гг.) в качестве восьмой главы к
"Путевым очеркам" статей "Пребывание черноморцев в Москве" и "Прием
черноморцев в Астрахани". Эта ошибка была повторена в последующих изданиях
сочинений Писемского. Статьи, присоединенные к "Путевым очеркам", впервые
появились в "Морском сборнике" (1856, кн. 6, апрель). Первая была напечатана
без подписи, а вторая, снабженная подзаголовком "Письмо в редакцию "Морского
сборника", - за полной подписью Писемского. Содержание первой статьи
полностью опровергает принадлежность ее Писемскому. В ней изображены
события, происходящие в Москве с 16 по 29 февраля 1856 года, свидетелем
которых Писемский не мог быть, так как находился в это время в Астрахани.
В настоящем издании очерки печатаются по изданию Ф.Стелловского с
исправлениями опечаток по предшествующим, прижизненным публикациям.
Впервые очерк под названием "Путевые очерки (Астрахань)" был напечатан
в журнале "Морской сборник", 1857, кн. 2.
В основу произведения легли впечатления Писемского от пребывания в
Астрахани. Срок выезда писателя в Астрахань точно не установлен. Но по
сохранившемуся письму его к жене можно полагать, что во второй половине
февраля 1856 года Писемский был уже в Астрахани. 19 февраля этого года
писатель сообщал жене: "...пишу к тебе уж и из Астрахани, сидя в теплом
номере, уже несколько отдохнувши после адской усталости, переехав Волгу на
салазках, которые везли калмыки"*.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 91.
Своеобразный город на юго-восточной окраине России и его пестрое
население привлекли внимание Писемского и вызвали у него глубокий интерес:
"Астрахань - это непочатое дно для описаний: не говоря уж о губернии, самой
город точно явившийся после столпотворения Вавилонского и неслитно до сих
пор оставшийся: Калмык со своим языком, кочевой кибиткой, идолами, Армянин
более православный, Армянин более католик, Татарин со своим языком и
Магометанским толком, Персиянин со своим языком и другим магометанским
толком, Русский мужик, Немец, Казак - все это покуда наглядно еще режет мой
глаз, но сколько откроется, когда еще внимательнее во все это
вглядишься..."*.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 94-95.
Прожив некоторое время в Астрахани, изучив ее окрестности, Писемский
был поражен крайней нищетой и бедностью, открывшейся перед ним. "В
благословенном крае - Саратовской и Астраханской губернии я чуть было не
умер с голоду, квасу, яиц нет в деревнях", - писал он в письме к
А.А.Краевскому 20 февраля 1856 года.
Писемский не был лишь пассивным наблюдателем астраханской
действительности. Он стремился понять характер и нравы нерусских обитателей
города: "...в Астрахани вожусь с Армянами и Татарами", - пишет писатель
А.А.Краевскому 2 июня 1856 года*.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 98.
Точная дата выезда Писемского из Астрахани неизвестна. Но о том, что в
сентябре он был уже в Москве, мы узнаем из письма В.П.Боткина к
И.С.Тургеневу от 29 сентября 1856 года. "У Островского встретил я Писемского
- бледного, исхудалого, больного, - тень прежнего Писемского, - сообщал
И.С.Тургеневу В.П.Боткин. - Он приехал сюда лечиться. Островский говорит,
что у него развилась ипохондрия. Дело в том, что Писемский начитался
медицинских книг и нашел в себе многие болезни"*.
______________
* В.П.Боткин и И.С.Тургенев. Неизданная переписка, 1851-1869, М., 1930,
стр. 92.
Стр. 493. Мочаг - мелководный, илистый, заросший камышом морской залив.
Толмач - в древней Руси должностной официальный переводчик,
посредничавший в беседе между русским человеком и иностранцем.
Стр. 494. ...в сентябре месяце (7064 г.). - Здесь дата дана по старому
церковному летосчислению. По новому летосчислению - 1556 год.
Стр. 497. Раскат - вал, насыпь или укрепление.
Стр. 503. Хлибит, хляба - мокрый снег, слякоть.
Чуха (чоха) - верхняя одежда с широкими откидывающимися рукавами.
Впервые очерк напечатан в журнале "Морской сборник", 1657, кн. 4.
Первоначальным наброском очерка является письмо Писемского к жене от 25
марта 1856 года (см. "Избранные письма").
Стр. 504. Брандвахта - сторожевое судно в порту.
Впервые очерк под названием "Поездка в Баку" был напечатан в журнале
"Морской сборник", 1857, кн. 4.
Писемский выехал из Астрахани в Баку по приглашению астраханского
губернатора контр-адмирала Н.А.Васильева. Последний должен был установить,
возможно ли в Баку создать порт. Очевидно, эта поездка была совершена в
апреле или в начале мая 1856 года. В письме к жене из Астрахани Писемский 25
марта 1856 года сообщал: "На той неделе я, вероятно, поеду в море настоящее,
в Баку"*, а уже 17 мая он писал А.В.Дружинину: "Письмо ваше я получил,
только что возвратившись из Баку, куда ходил морем, совершая первой раз
морское путешествие..."**.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 96.
** А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 97.
В Баку Писемский пробыл три дня. За это короткое время писатель сделал
много ценных наблюдений, которые и легли в основу очерка. Писемский приехал
в Баку, когда последний был небольшим уездным городом Шемахинской губернии.
Городская власть тогда принадлежала уездному начальнику и коменданту. Печать
феодальной отсталости и запустения лежала на всем облике города. Ее-то и
заметил зоркий глаз писателя. Подлинного этнографа, Писемского
заинтересовало и азербайджанское (его тогда называли татарским) население
города. Он улавливает своеобразие внешнего облика бакинских "татар",
знакомится с содержанием азербайджанского народно-поэтического предания о
Девичьей башне, выясняет названия национальных музыкальных инструментов,
описывает со всеми подробностями национальную пляску.
Писатель приехал в Баку, когда его нефтяные богатства почти не находили
никакого применения. Нефть добывалась в самых незначительных количествах и
самым первобытным способом. Она выкачиналась из простых колодцев бурдюками,
то есть мешками из кож животных, смазанных нефтью. Но, несмотря на это,
Писемский изображает Баку как город нефти.
Стр. 510. Астрабадские крейсера - здесь начальники астрабадских судов.
Астрабад - город в Иране, ныне переименованный в Горган.
Стр. 513. Гебры - современные последователи зороастрийской религии в
Иране.
ТЮК-КАРАГАНСКИЙ ПОЛУОСТРОВ И ТЮЛЕНЬИ ОСТРОВА
Впервые очерк был напечатан в журнале "Морской сборник", 1857, кн. 4.
В основу очерка легли наблюдения Писемского, сделанные им во время
путешествия по Каспийскому морю. 2 июня 1856 года писатель сообщал
А.А.Краевскому: "Каспийское море изъездил уж вдоль и поперек, я был в Баку,
был в Тюк-Караганском полуострове, на Тюленьих островах..."*.
______________
* А.Ф.Писемский. Письма, М.-Л., 1936, стр. 98.
А. А. Рошаль