ризнаки; совершилось же оно при Иване III. С полным
правом поэтому Ивана III можно назвать создателем Московского государства.
Подчинение Великого Новгорода. Мы знаем, что в последнее время
самостоятельной новгородской жизни в Новгороде шла постоянная вражда между
лучшими и меньшими людьми. Часто переходя в открытые усобицы, эта вражда
ослабляла Новгород и делала его легкой добычей для сильных соседей - Москвы
и Литвы. Все великие московские князья старались взять Новгород под свою
руку и держать там своих служилых князей в качестве московских наместников.
Не раз за неповиновение новгородцев великим князьям москвичи ходили войной
на Новгород, брали с него окуп (контрибуцию) и обязывали новгородцев к
послушанию. После победы над Шемякой, который скрылся в Новгороде, Василий
Темный разгромил новгородцев, взял с них 10 000 рублей и заставил присягнуть
на том, что Новгород будет ему послушен и не будет принимать никого из
враждебных ему князей. Притязания Москвы на Новгород заставляли новгородцев
искать союза и защиты у литовских великих князей; а те, со своей стороны,
при всякой возможности старались подчинить себе новгородцев и брали с них
такие же окупы, как Москва, но в общем плохо помогали против Москвы.
Поставленные между двух страшных врагов, новгородцы пришли к убеждению в
том, что они сами не могут охранить и поддержать свою независимость и что
только постоянный союз с кем-либо из соседей может продлить существование
Новгородского государства. В Новгороде образовались две партии: одна - за
соглашение с Москвой, другая - за соглашение с Литвой. За Москву стояло по
преимуществу простонародье, за Литву - бояре. Простые новгородцы видели в
московском князе православного и русского государя, а в литовском -
католика и чужака. Передаться из подчинения Москве в подчинение Литве
значило бы для них изменить своей вере и народности. Бояре же новгородские,
с семьей Борецких во главе, ожидали от Москвы полного разрушения старого
новгородского строя и мечтали сохранить его именно в союзе с Литвой. После
разгрома Новгорода при Василии Темном литовская партия в Новгороде взяла
верх и стала подготовлять освобождение от московской зависимости,
установленной при Темном, - путем перехода под покровительство литовского
князя. В 1471 г. Новгород, руководимый партией Борецких, заключил с
литовским великим князем и королем польским Казимиром Ягайловичем (иначе:
Ягеллончиком) союзный договор, по которому король обязался защищать Новгород
от Москвы, дать новгородцам своего наместника и соблюдать все вольности
новгородские и старину.
Когда в Москве узнали о переходе Новгорода к Литве, то взглянули на
это, как на измену не только великому князю, но и вере и русскому народу. В
этом смысле великий князь Иван писал в Новгород, убеждая новгородцев отстать
от Литвы и короля-католика. Великий князь собрал у себя большой совет из
своих военачальников и чиновников вместе с духовенством, объявил на совете
все новгородские неправды и измену и спрашивал у совета мнения о том, начать
ли немедля войну с Новгородом или ждать зимы, когда замерзнут новгородские
реки, озера и болота. Решено было воевать немедля. Походу на новгородцев
придан был вид похода за веру на отступников: как Дмитрий Донской вооружился
на безбожного Мамая, так, по словам летописца, благоверный великий князь
Иоанн пошел на этих отступников от православия к латинству. Московская рать
разными дорогами вошла в новгородскую землю. Под начальством князя Даниила
Холмского она скоро победила новгородцев: сначала один московский отряд на
южных берегах Ильменя разбил новгородское войско, а затем в новой битве на
р. Шелони главные силы новгородцев потерпели страшное поражение. Посадник
Борецкий попал в плен и был казнен. Дорога на Новгород была открыта, а Литва
не помогла Новгороду. Пришлось новгородцам смириться пред Иваном и просить
пощады. Они отказались от всяких сношений с Литвой и обязались быть
неотступными от Москвы; сверх того они заплатили великому князю огромный
окуп в 15 1/2 тыс. рублей. Иван возвратился в Москву, а в Новгороде
возобновились внутренние смуты. Обижаемые своими насильниками, новгородцы
жаловались великому князю на обидчиков, и Иван лично отправился в 1475 г. в
Новгород для суда и управы. Правосудие московского князя, не пощадившего на
своем суде сильных бояр, повело к тому, что новгородцы, терпевшие обиды у
себя дома, стали ездить из года в год в Москву просить суда у Ивана. Во
время одного из таких приездов два чиновника новгородских титуловали
великого князя "государем", тогда как раньше новгородцы звали московского
князя "господином". Разница была большая: слово "государь" в то время
значило то же, что теперь значит слово "хозяин"; государем тогда называли
своего хозяина рабы и слуги. Для вольных же новгородцев князь не был
"государем", и они его звали почетным титулом "господин", так же точно, как
звали и свой вольный город "господином Великим Новгородом". Естественно, что
Иван мог схватиться за этот повод, чтобы покончить с новгородской
вольностью. Его послы спросили в Новгороде: на каком основании новгородцы
называют его государем и какого хотят государства? Когда же новгородцы
отреклись от нового титула и сказали, что никого не уполномочивали называть
Ивана государем, то Иван пошел походом на Новгород за их ложь и
запирательство. Новгород не имел сил бороться с Москвой, Иван осадил город и
начал переговоры с новгородским владыкой Феофилом и боярами. Он потребовал
безусловной покорности и объявил, что хочет в Новгороде такого же
государства, как в Москве: вечу не быть, посаднику не быть, а быть
московскому обычаю, как государи великие князья держат свое государство у
себя в московской земле. Долго думали новгородцы и, наконец, смирились: в
январе 1478 г. согласились они на требование великого князя и целовали ему
крест. Новгородское государство перестало существовать; вечевой колокол был
увезен в Москву. Туда же была отправлена семья бояр Борецких, во главе
которой стояла вдова посадника Марфа (ее считали руководительницей
противомосковской партии в Новгороде). Вслед за Великим Новгородом были
подчинены Москвой и все новгородские земли. Из них Вятка оказала некоторое
сопротивление. В 1489 г. московские войска (под начальством князя Даниила
Щеняти) силой покорили Вятку.
В первый год после подчинения Новгорода великий князь Иван не налагал
своей опалы на новгородцев" и не принимал крутых мер против них. Когда же в
Новгороде попробовали восстать и вернуться к старине, - всего через год
после сдачи великому князю, - тогда Иван начал с новгородцами крутую
расправу. Владыка новгородский Феофил был взят и отправлен в Москву, а
взамен его был прислан в Новгород архиепископ Сергий. Много новгородских
бояр было казнено, еще больше было переселено на восток, в московские земли.
Исподволь все лучшие люди новгородские были выведены из Новгорода, а земли
их взяты на государя и розданы московским служилым людям, которых великий
князь в большом числе поселил в новгородских пятинах. Таким образом исчезла
совсем новгородская знать, а с ней исчезла и память о новгородской
вольности. Меньшие люди новгородские, смерды и половники, были избавлены от
боярского гнета; из них были образованы крестьянские податные общины на
московский образец. В общем, их положение улучшилось, и они не имели
побуждения жалеть о новгородской старине. С уничтожением новгородской знати
пала и новгородская торговля с Западом, тем более что Иван III выселил из
Новгорода немецких купцов. Так была уничтожена самостоятельность Великого
Новгорода. Псков пока сохранил свое самоуправление, ни в чем не выходя из
воли великого князя.
Подчинение удельных княжеств. При Иване III деятельно продолжалось
подчинение и присоединение удельных земель. Те из мелких ярославских и
ростовских князей, которые до Ивана III сохранили еще свою независимость,
при Иване все передали свои земли Москве и били челом великому князю, чтобы
он принял их к себе в службу. Становясь московскими слугами и обращаясь в
бояр московского князя, эти князья сохраняли за собой свои родовые земли, но
уже не в качестве уделов, а как простые вотчины. Они были их частными
собственностями, а "государем" их земель почитался уже московский великий
князь. Таким образом все мелкие уделы были собраны Москвой; оставались
только Тверь и Рязань. Эти "великие княжения", когда-то боровшиеся с
Москвой, теперь были слабы и сохраняли только тень своей независимости.
Последние рязанские князья, два брата - Иван и Федор, были родными
племянниками Ивана III (сыновьями его сестры Анны). Как мать их, так и сами
они не выходили из воли Ивана, и великий князь, можно сказать, сам правил за
них Рязанью. Один из братьев (князь Федор) скончался бездетным и завещал
свой удел дяде великому князю, отдав, таким образом, добровольно половину
Рязани Москве. Другой брат (Иван) умер также молодым, оставив малютку сына
по имени Иван, за которого правила его бабушка и брат ее Иван III. Рязань
оказалась в полной власти Москвы. Повиновался Ивану III и тверской князь
Михаил Борисович. Тверская знать ходила даже с москвичами покорять Новгород.
Но позднее, в 1484-1485 гг., отношения испортились. Тверской князь завел
дружбу с Литвой, думая от литовского великого князя получить помощь против
Москвы. Иван III, узнав об этом, начал войну с Тверью и, конечно, победил.
Михаил Борисович убежал в Литву, а Тверь была присоединена к Москве (1485).
Так совершилось окончательное объединение северной Руси.
Мало того, объединительная национальная политика Москвы влекла к
московскому государю и таких служилых князей, которые принадлежали не
северной Руси, а Литовско-Русскому княжеству. Князья вяземские, одоевские,
новосильские, воротынские и многие другие, сидевшие на восточных окраинах
Литовского государства, бросали своего великого князя и переходили на службу
московскую, подчиняя московскому князю и свои земли. Именно переход старых
русских князей от католического государя Литвы к православному князю
северной Руси и давал повод московским князьям считать себя государями всей
Русской земли, даже и той, которая находилась под литовским владычеством и
хотя еще не соединялась с Москвой, но должна была, по их мнению, соединиться
по единству веры, народности и старой династии Св. Владимира.
Семейные и придворные дела. Необыкновенно быстрые успехи великого князя
Ивана III в собирании русских земель сопровождались существенными переменами
в московском придворном быту. Первая жена Ивана III, тверская княжна Мария
Борисовна, умерла рано, в 1467 г., когда Ивану не было еще и 30 лет. После
нее у Ивана остался сын - князь Иван Иванович "Молодой", как его
обыкновенно называли. В ту пору уже завязывались сношения Москвы с западными
странами. По разным причинам, римский папа был заинтересован тем, чтобы
установить сношения с Москвой и подчинить ее своему влиянию. От папы и вышло
предположение устроить брак молодого московского князя с племянницей
последнего константино польского императора Зоей-Софией Палеолог. После
взятия Царьграда турками (1453) брат убитого императора Константина
Палеолога, по имени Фома, бежал с семейством в Италию и там умер, оставив
детей на попечение папы. Дети были воспитаны в духе Флорентийской унии, и
папа имел основания надеяться, что, выдав Софью за московского князя, он
получит возможность ввести унию в Москву. Иван III согласился начать
сватовство и отправил в Италию послов за невестой. В 1472 г. она приехала в
Москву и брак состоялся. Однако надеждам папы не было суждено осуществиться:
папский легат, сопровождавший Софью, не имел никакого успеха в Москве; сама
Софья ничем не содействовала торжеству унии, и, таким образом, брак
московского князя не повлек за собой никаких видимых последствий для Европы
и католичества [*Роль Софьи Палеолог основательно исследована проф. В. И.
Саввою ("Московские цари и Византийские василевсы", 1901).]. Но он имел
некоторые последствия для московского двора.
Во-первых, он содействовал оживлению и укреплению завязавшихся в ту
эпоху сношений Москвы с Западом, с Италией в особенности. Вместе с Софьей
прибыли в Москву греки и итальянцы; приезжали они и впоследствии. Великий
князь держал их у себя, как "мастеров", поручая им строение крепостей,
церквей и палат, литье пушек, чеканку монеты. Иногда этим мастерам вверялись
дипломатические дела, и они ездили в Италию с поручениями от великого князя.
Выезжих итальянцев в Москве называли общим именем "фрязин" (от "фряг",
"франк"); таким образом действовали в Москве Иван Фрязин, Марк Фрязин,
Антоний Фрязин и т. п. Из итальянских мастеров особой известностью
пользовался Аристотель Фиоравенти, построивший в Московском Кремле
знаменитые Успенский собор и Грановитую палату. Вообще трудами итальянцев
при Иване III Кремль был обстроен и украшен заново. Рядом с "фряжскими"
мастерами у Ивана III работали и немецкие, хотя в его пору они не играли
первой роли; выдавались только лекаря-"немчины". Кроме мастеров, в Москве
появлялись иноземцы гости (например, греческая родня Софьи) и послы от
западноевропейских государей. (Между прочим, посольство от римского
императора предлагало Ивану III титул короля, от которого Иван отказался).
Для приема гостей и послов при московском дворе был выработан определенный
"чин" (церемониал), совсем отличный от того чина, который соблюдался прежде
при приемах татарских посольств. И вообще порядок придворной жизни при новых
обстоятельствах изменился, стал сложнее и церемоннее.
Во-вторых, появлению в Москве Софьи московские люди приписывали большие
перемены в характере Ивана III и замешательства в княжеской семье. Они
говорили, что, как пришла Софья с греками, так земля замешалася, и пришли
нестроения великие. Великий князь изменил свое обращение с окружающими: стал
держать себя не так просто и доступно, как прежде, требовал знаков внимания
к себе, стал взыскателен и легко опалялся (налагал немилость) на бояр. Он
стал обнаруживать новое, непривычно высокое представление о своей власти.
Женившись на греческой царевне, он как будто считал себя преемником
исчезнувших греческих императоров и намекал на это преемство тем, что усвоил
себе византийский герб - двуглавого орла. Словом, после брака с Софьей Иван
III проявил большое властолюбие, которое потом испытала на себе и сама
великая княгиня. В конце своей жизни Иван совсем было поссорился с Софьей и
отдалил ее от себя. Ссора их произошла по вопросу о престолонаследии. Сын
Ивана III от первого брака, Иван Молодой, умер в 1490 г., оставив великому
князю маленького внука Дмитрия. Но у великого князя был другой сын от брака
с Софьей - Василий. Кому было наследовать престол московский: внуку Дмитрию
или же сыну Василию? Сначала Иван III решил дело в пользу Дмитрия и при этом
наложил свою опалу на Софью и Василия. Дмитрия он при своей жизни венчал на
царство (именно на царство, а не на великое княжение). Но через год
отношения переменились: Дмитрий был отстранен, а Софья с Василием снова
вошли в милость. Василий получил титул великого князя и стал соправителем
отца. При этих переменах терпели придворные Ивана III: с опалой на Софью
попали в немилость ее приближенные, причем несколько человек было даже
казнено смертью; с опалой на Дмитрия великий князь также воздвиг гонение на
некоторых бояр и одного из них казнил.
Вспоминая все то, что происходило при дворе Ивана III после его
женитьбы на Софье, московские люди высказывали осуждение Софье и считали ее
влияние на мужа скорее вредным, чем полезным. Ей они приписывали падение
старых обычаев и разные новизны в московском быту, а также и порчу характера
ее мужа и сына, ставших властными и грозными монархами. Не следует, однако,
преувеличивать значение личности Софьи: если бы ее и вовсе не было при
московском дворе, все равно московский великий князь сознал бы свою силу и
полновластие, и сношения с Западом все равно завязались бы. К этому вел весь
ход московской истории, в силу которого московский великий князь стал единым
государем могучей великорусской народности и соседом нескольких европейских
государств.
Внешняя политика Ивана III. Во время Ивана III существовали уже три
самостоятельных татарских орды в пределах нынешней России. Золотая Орда,
истощенная усобицами, доживала свой век. Рядом с ней в XV в. образовалась в
Черноморье Крымская Орда, в которой утвердилась династия Гиреев (потомков
Ази-Гирея). В Казани золотоордынские выходцы основали, также в середине XV
в., особую орду, объединив под татарской властью финских инородцев: мордву,
черемису, вотяков. Пользуясь несогласиями и постоянными междоусобиями среди
татар, Иван III исподволь добился того, что подчинил Казань своему влиянию и
сделал своим подручником казанского хана или "царя" (тогда ханов москвичи
называли царями). С крымским царем у Ивана III образовалась прочная дружба,
так как оба они имели общего врага - Золотую Орду, против которой и
действовали вместе. Что же касается до Золотой Орды, то Иван III прекратил
всякие зависимые к ней отношения: не давал дани, не ехал в Орду, не оказывал
почтения хану. Рассказывали, что однажды Иван III даже бросил на землю и
топтал ногой ханскую "басму", т.е. тот знак (по всей вероятности, золотую
пластину, "жетон" с надписью), который хан вручил своим послам к Ивану, как
доказательство их полномочий и власти. Слабый золотоордынский хан Ахмат
пытался действовать против Москвы в союзе с Литвой; но так как Литва не
давала ему верной помощи, то он ограничивался набегами на московские
границы. В 1472 г. он пришел к берегам Оки и, пограбив, ушел назад, не смея
идти на саму Москву. В 1480 г. он повторил свой набег. Оставив вправо от
себя верховья Оки, Ахмат пришел на р. Угру, в пограничные между Москвой и
Литвой места. Но и здесь он не получил никакой помощи от Литвы, а Москва
встретила его сильной ратью. На Угре и стали друг против друга Ахмат и Иван
III - оба в нерешимости начать прямой бой. Иван III велел готовить столицу
к осаде, отправил свою жену Софью из Москвы на север и сам приезжал с Угры к
Москве, боясь как татар, так и своих родных братьев (это прекрасно показано
в статье А. Е. Преснякова "Иван III на Угре"). Они были с ним в ссоре и
внушали ему подозрение в том, что изменят в решительную минуту.
Осмотрительность Ивана и медлительность его показались народу трусостью, и
простые люди, готовясь в Москве к осаде, открыто негодовали на Ивана.
Духовный отец великого князя, архиепископ ростовский Вассиан, и словом и
письменным "посланием", увещевал Ивана не быть "бегуном", а храбро стать
против врага. Однако Иван так и не решился напасть на татар. В свою очередь
и Ахмат, простояв на Угре с лета до ноября месяца, дождался снегов и морозов
и должен был уйти домой. Сам он скоро был убит в усобице, а его сыновья
погибли в борьбе с Крымской Ордой, и самая Золотая Орда окончательно
распалась (1502). Так окончилось для Москвы "татарское иго", спадавшее
постепенно и в последнюю свою пору бывшее номинальным. Но не окончились для
Руси беды от татар. Как крымцы, так и казанцы, и нагаи, и все мелкие кочевые
татарские орды, близкие к русским границам и "украйнам", постоянно нападали
на эти украйны, жгли, разоряли жилища и имущество, уводили с собой людей и
скот. С этим постоянным татарским разбоем русским людям пришлось бороться
еще около трех столетий.
Отношения Ивана III к Литве при великом князе Казимире Ягайловиче не
были мирными. Не желая усиления Москвы, Литва стремилась поддерживать против
Москвы Великий Новгород и Тверь, поднимала на Ивана III татар. Но у Казимира
не было достаточно сил, чтобы вести с Москвой открытую войну. После Витовта
внутренние осложнения в Литве ослабили ее. Усиление польского влияния и
католической пропаганды создало в Литве много недовольных князей; они, как
мы знаем, уходили в московское подданство со своими вотчинами. Это еще более
умаляло литовские силы и делало для Литвы очень рискованным открытое
столкновение с Москвой. Однако оно стало неизбежным по смерти Казимира
(1492), когда Литва избрала себе великого князя особо от Польши. В то время
как королем Польши стал сын Казимира Ян Альбрехт, в Литве вокняжился его
брат Александр Казимирович. Воспользовавшись этим разделением, Иван III
начал войну против Александра и добился того, что Литва формально уступила
ему земли князей, перешедших в Москву (вяземских, новосильских, одоевских,
воротынских, белевских), и кроме того, признала за ним титул "государя всея
Руси". Заключение мира было закреплено тем, что Иван III выдал свою дочь
Елену замуж за Александра Казимировича. Александр был сам католик, но обещал
не принуждать к католичеству своей православной супруги. Однако ему трудно
было сдержать это обещание из-за внушений своих католических советников.
Судьба великой княгини Елены Ивановны была очень печальна, и ее отец
напрасно требовал от Александра лучшего с ней обращения. С другой стороны, и
Александр обижался на московского великого князя. К Ивану III на службу
продолжали проситься православные князья из Литвы, объясняя свое нежелание
оставаться под властью Литвы гонением на их веру. Так, Иван III принял к
себе князя бельского и князей новгород-северского и черниговского с
громадными вотчинами по Днепру и Десне. Война между Москвой и Литвой стала
неизбежна. Она шла с 1500 по 1503 г., причем сторону Литвы принял Ливонский
орден, а сторону Москвы - крымский хан. Окончилось дело перемирием, по
которому Иван III удержал за собой все приобретенные им княжества. Было
очевидно, что Москва в ту минуту была сильнее Литвы, точно так же как она
была сильнее и ордена. Орден, несмотря на отдельные военные удачи, заключил
с Москвой также не особенно почетное перемирие. До Ивана III, под напором с
запада, Московское княжество уступало и проигрывало; теперь московский
великий князь сам начинает наступать на своих соседей и, увеличивая с запада
свои владения, открыто высказывает притязание на присоединение к Москве всех
вообще русских земель.
Воюя со своими западными соседями, Иван III искал дружбы и союзов в
Европе. Москва при нем вступила в дипломатические сношения с Данией, с
императором, с Венгрией, с Венецией, с Турцией. Окрепшее русское государство
входило понемногу в круг европейских международных отношений и начинало свое
общение с культурными странами Запада.
Великий князь Василий III Иванович. Иван III, по примеру своих предков,
составил завещание, в котором поделил свои владения между своими пятью
сыновьями. По форме это завещание было похоже на старые княжеские душевные
грамоты, но по сути своей оно окончательно устанавливало новый порядок
единодержавия в Московском государстве. Старшего своего сына Василия Иван
III делал прямо государем над братьями и ему одному давал державные права.
Василий получил один 66 городов, а четверо его братьев - только тридцать, и
притом мелких. Василий один имел право бить монету, сноситься с другими
государствами; он наследовал все выморочные уделы бездетных родственников;
только его детям принадлежало великое княжение, от которого отказались
заранее его братья. Таким образом Василий был государем, а его братья и
прочая родня - подданными. Такова основная мысль завещания Ивана III.
Василий III наследовал властолюбие своего отца, но не имел его
талантов. Вся его деятельность была продолжением того, что делал его отец.
Чего не успел довершить Иван III, то доканчивал Василий. Покорив Новгород,
Иван оставил прежнее самоуправление в Пскове. Внутренняя жизнь Пскова не
давала тогда поводов к вмешательству в его дела. Во Пскове не было
внутренних усобиц. Находясь на окраине Русской земли, в постоянном страхе от
литвы и немцев, Псков крепко держался Москвы, был ей послушен и всегда имел
у себя, вместо самостоятельного князя, московского наместника. При таких
условиях псковское вече не могло сохранить за собой прежнего
самостоятельного политического значения; оно стало органом местного
самоуправления под главенством московского государя. Однако послушание
псковичей великому князю не обеспечивало их от притеснений со стороны
московских наместников. Псковичи жаловались на своих "князей" в Москву, а
наместники жаловались на псковичей. В 1510 г., после одной из таких ссор,
Василий III уничтожил вече во Пскове, взял в Москву вечевой колокол и вывел
из Пскова на жительство в московские волости 300 семей псковичей, а на их
место прислал столько же семей из московских городов. Псков не оказал
великому князю никакого сопротивления:
псковичи только слезами оплакивали потерю своей вековой вольности и
жаловались, что город их поруган и разорен, "а псковичи бедные не ведали
правды московские".
То же было и с Рязанью. Иван III, овладев одной половиной Рязани,
другую оставил за малолетним рязанским князем Иваном, но управлял Рязанью за
него, как его дед. Московская опека продолжалась и при Василии III. Однако,
возмужав, рязанский князь стал тяготиться зависимостью от Москвы и мечтать о
самостоятельности. Заметив это, Василий арестовал князя Ивана, а его волость
присоединил к Москве (1517). Как и во Пскове, рязанцев толпами выводили в
московские волости, а на их место селили москвичей. Такой "вывод" из
покоренных земель делали для того, чтобы уничтожить в них возможность
восстаний и отпадении от Москвы.
Наконец, оставались еще князья Северной земли, перешедшие к Ивану III
от литовского великого князя со своими волостями. Василий III,
воспользовавшись их распрями, выгнал этих князей из их городов и взял их
владения к Москве (1523). Таким образом, все так называемые "уделы" были
упразднены, и в Московском государстве остались только простые служилые
князья, которые в своих вотчинах не имели уже никаких державных прав и
служили великому князю, как простые бояре.
Внешняя политика Василия была продолжением политики предшествующего
княжения. Москва по-прежнему притягивала к себе выходцев из Литвы (князья
Глинские), а Литва, как и ранее, не могла примириться с уходом князей из
литовского подданства. Дважды вспыхивала война между Василием III и
литовским великим князем Сигизмундом Казимировичем. Василий III овладел в
1514 г. Смоленском, имевшим важное военное значение. Как ни старались
литовцы, эта крепость осталась в московских руках, и Литва была вынуждена
заключить (в 1522 г.) перемирие с уступкой Смоленска Москве до "вечного
мира" или "докончания". Но этого "докончания" так и не было достигнуто в
течение более чем столетия, ибо Литва и Москва никак не могли размежевать
между собой спорные промежуточные между ними русские волости.
Татарские отношения после падения Золотой Орды не стали легче для
Москвы. Дружба с Крымом при Василии III прекратилась, а влияние Москвы в
Казани не было прочно. И со стороны Крыма, и со стороны Казани на русские
области совершались постоянные набеги. На южных границах Московского
государства грабили крымцы; в местах нижегородских, костромских и галицких
- казанские татары и подчиненная им мордва и черемиса. От татарской и
черемисской "войны" русские люди не могли жить спокойно у себя дома и не
имели возможности колонизовать ни плодородной черноземной полосы на юге от
Оки (так называемого "дикого поля"), ни лесных пространств за Волгой по рр.
Унже и Ветлуге. Вся восточная и южная окраина государства была в постоянном
страхе татарских набегов. Мало того, если татарам удавалось не встретить на
границах Руси московской сторожевой рати, они устремлялись в центральные
русские волости и добирались даже до самой Москвы. Василию III оставалось
только сторожить свои границы и при случае вмешиваться во внутренние дела
татар и укреплять среди них свое влияние. В Казани это и удавалось. Крым же,
к сожалению, был так далек от Москвы, что нельзя было хорошо следить за
крымцами и влиять на них. Московское правительство ограничивалось тем, что
посылало в Крым посольство с "поминками", т.е. подарками, которыми думало
задобрить и замирить врага; а в то же время ежегодно летом на южной границе
государства (шедшей по берегу средней Оки и потому называвшейся тогда
"берегом") ставились войска, чтобы стеречь "берег" от внезапных набегов.
Сверх того, в наиболее опасных местах строили на Оке и за Окой недоступные
для татар каменные крепости (Калуга, Тула, Зарайск) и помещали в них войска.
Василий III был женат на Соломонии из боярского рода Сабуровых и не
имел детей. Он, однако, никак не хотел оставить великого княжения своим
братьям (Юрию и Андрею), так как, по его мнению, они и своих уделов не умели
устроить. Поэтому, с разрешения митрополита (Даниила), он заставил свою жену
постричься в монахини (с именем Софьи) и отправил ее на житье в Суздальский
женский Покровский монастырь. Сам же женился вторично, взяв за себя княжну
Елену Васильевну Глинскую, из рода литовских выходцев. В этом браке у него
было два сына, Иван и Юрий. Старшему из них было всего 3 года, когда Василий
III заболел случайным нарывом и умер, не дожив до 60 лет.
Отношения к боярству. Властный, требовательный и строгий, Василий не
обладал достоинствами Ивана III, но зато еще более его любил власть и умел
показать свое могущество и самовластие всем его окружавшим. При нем простые
удельные отношения подданных к государю исчезают. Герберштейн, германский
посол, бывший в ту пору в Москве, замечает, что Василий III имел власть,
какой не обладал ни один монарх, и затем добавляет, что когда спрашивают
москвичей о неизвестном им деле, они говорят, равняя князя с Богом: "Мы
этого не знаем, знает Бог да государь". Такой казалась власть государя
иноземцам; но пойманные ими фразы назначались не только для того, чтобы
политически возвысить государя в дипломатических сношениях с иноземцами;
внутренние отношения действительно менялись, и власть московского государя
росла не только по отношению к удельным князьям как власть единого
властителя сильного государя, но и в отношениях подданных. Эта перемена,
отношений к подданным резче всего сказалась изменениями в быте боярства.
В Москве издавна, благодаря богатству московских князей и другим
причинам, собралось многочисленное боярство: со времени Ивана Калиты с юга и
с запада приезжали сюда именитые бояре и мало-помалу около московского
великокняжеского стола столпилось больше слуг, чем у кого бы то ни было из
других русских князей. Основанием отношений между князем и боярами до
половины XV в. в Москве был договор; боярин приходил "служить князю", а
князь за это должен был его "кормить", - вот главное условие договора.
Сообразно с этим каждый служилый боярин имел право на "кормление" по
заслугам и вместе с тем право отъезда и участия в совете князя. До половины
XV в. интересы боярства были тесно связаны с интересами князя: боярин должен
был стараться об усилении своего князя, так как чем сильнее князь, тем лучше
служить боярину и тем безопаснее его вотчина. Князья в свою очередь
признавали заслуги бояр, что видим из завещания Дмитрия Донского, в котором
он советует детям во всем держаться совета бояр. Словом, московские князья и
бояре составляли одну дружную политическую силу. Но с половины XV в.
изменяется состав московского боярства и изменяется отношение боярства к
государю. С этого времени в княжение Ивана III и Василия III, в эпоху
окончательного подчинения и присоединения уделов, замечается прилив новых
слуг к московскому двору: во-первых, это удельные князья, потерявшие или
уступившие свои уделы московскому князю; во-вторых, это удельные князья,
которые ранее потеряли свою самостоятельность и служили другим удельным
князьям; наконец, это бояре - слуги удельных князей, перешедшие вместе со
своими князьями на службу к московскому князю. Толпа княжеских слуг
увеличивалась еще новыми пришельцами из Литвы, - это были литовские и
русские князья, державшиеся православия под властью литовских владетелей и
после унии 1386 г. стремившиеся перейти со своими уделами под власть
православного государя. Все перечисленные пришельцы скоро стали в
определенные отношения к старым московским боярам и друг к другу. Эти
отношения выразились в обычаях местничества. Так называется порядок
служебных отношений боярских фамилий, сложившийся в Москве в XV и XVI вв. и
основанный на "отечестве", т.е. на унаследованных от предков отношениях
служилого лица и рода по службе к другим лицам и родам. Каждый князь или
боярин, принимая служебное назначение, справлялся, не станет ли он в
равноправные или подчиненные отношения к лицу, менее его родовитому по
происхождению, и отказывался от таких назначений, как от бесчестящих не
только его, но и весь его род. Такой обычай "местничаться" разместил
мало-помалу все московские боярские роды в определенный порядок по знатности
происхождения, и на этом аристократическом основании большие роды княжеские,
как самые знатные, стали выше других; они занимали высшие должности и
являлись главными помощниками и сотрудниками московских государей. Но бывшие
удельные князья, пришедшие на службу к московскому государю и ставшие к нему
в отношении бояр, в большинстве сохранили за собой свои удельные земли на
частном праве, как боярские вотчины. Перестав быть самостоятельными
владельцами своих уделов, они оставались в них простыми
вотчинниками-землевладельцами, сохраняя иногда в управлении землями
некоторые черты своей прежней правительственной власти. Таким образом, их
положение в их вотчинах переменилось очень мало: они остались в тех же
суверенных отношениях к населению своих вотчин, сохраняли свои прежние
понятия и привычки. Делаясь боярами, эти княжата приносили в Москву не
боярские мысли и чувства; делаясь из самостоятельных людей людьми
подчиненными, они, понятно, не могли питать хорош их чувств к московскому
князю, лишившему их самостоятельности. Они не довольствуются положением
прежних бояр при князе, а стараются достигнуть новых прав, воспользоваться
всеми выгодами своего нового положения. Помня свое происхождение, зная, что
они - потомки прежних правителей русской земли, они смотрят на себя и
теперь, как на "хозяев" русской земли, с той только разницей, что предки их
правили русской землей поодиночке, по частям, а они, собравшись в одном
месте, около московского князя, должны править все вместе всей землей.
Основываясь на этом представлении, они склонны требовать участия в
управлении страной, требуют, чтобы князья московские советовались с ними о
всех делах, грозя, в противном случае, отъездом. Но служилые князья не могли
отъехать, как отъезжали бояре удельных князей, т.е. не могли переехать на
службу от одного удельного князя к другому; теперь уделов не было и можно
было отъехать только в Литву или к немцам под иноверную власть, но и то и
другое считалось изменой русскому государству. В конце концов, их положение
определялось так; допуская местничество, московские князья не спорили до
поры до времени против права совета, но старались прекратить отъезд; вместе
с тем самый ход исторических событий все более и более мешал отъезду, а
право совета иногда не осуществлялось. С царствования Ивана III, именно со
времени его брака с Софьей Фоминишной, которую не любили бояре за ее
властолюбивые стремления, начинают раздаваться жалобы со стороны бояр, что
государь их не слушает. Время Василия III было еще хуже для бояр в этом
отношении, еще более увеличивалось их неудовольствие против князя.
Выразителем боярского настроения может служить Берсень-Беклемишев, типичный
представитель боярства начала XVI в., человек очень умный, очень начитанный.
Он часто ходил к Максиму Греку и беседовал с ним о положении дел на Руси,
причем высказывал откровенно свои взгляды. Он говорил, что все переменилось
на Руси, как "пришла Софья", что она переставила все порядки, и потому
государству стоять недолго;
князь московский не любит, как бывало прежде, советоваться с боярами и
решает дела "сам третей у постели", т.е. в своем домашнем совете, состоявшем
из двух неродовитых людей. Эти речи Беклемишева были обнаружены следствием,
и за них ему отрезали язык.
Так, в начале XVI в. стали друг против друга государь, шедший к
полновластию, и боярство, которое приняло вид замкнутой и точно
расположенной по степеням родовитости аристократии. Великий князь двигался,
куда вела его история; боярский класс действовал во имя отживших
политических форм и старался как бы остановить историю. В этом историческом
процессе столкнулись, таким образом, две силы, далеко не равные. За
московского государя стоят симпатии всего населения, весь склад
государственной жизни, как она тогда слагалась; а боярство, не имея ни
союзников, ни влияния в стране, представляло собой замкнутый
аристократический круг, опиравшийся при своем высоком служебном и
общественном положении лишь на одни родословные предания и не имевший
реальных сил отстоять свое положение и свои притязания. Однако, несмотря на
неравенство сил, факт борьбы московского боярства с государем несомненен.
Жалобы со стороны бояр начались с Ивана III, при Василии раздавались
сильнее, и при обоих этих князьях мы видим опалы и казни бояр; но с
особенной силой эта борьба разыгралась при Иване Грозном, когда в крови
погибла добрая половина бояр.
Москва - третий Рим. Такова фактическая сторона превращения
Московского удела в национальное великорусское государство. Была и идейная
сторона в этом быстром историческом движении. Простое накопление сил и
средств путем безразборчивых "примыслов" характеризует московскую политику
до конца XIV в., с этого же времени в усилении Москвы заметно становятся
мотивы высшего порядка. Толчком к такому перелому послужила знаменитая
Куликовская битва. Подготовленный исподволь разрыв с Ордой поставил Русь
перед опасностью всеобщего разорения. Рязань думала отвратить разгром
покорностью, Москва приготовилась к защите, остальные "великие княжества" и
"господин Великий Новгород" выжидали. Под "высокою рукою" Дмитрия Донского
собрались только его служебные князья да удельная мелкота с выезжими
литовскими князьями. Со своей ратью Дмитрий по стратегическим соображениям
- чтобы не дать соединиться татарам с Литвой - выдвинулся не только за
пределы своих земель, но и за пределы русской оседлости вообще, в "дикое
поле", и встретил татар на верховьях Дона, в местности, носившей название
Куликова поля. Битва, принятая русскими в дурных условиях, окончилась,
однако, их победой. Татары и литва ушли, и таким образом Донской заслонил
собой и спас не только Москву, но и всю Русь. И вся Русь почувствовала, кто
именно оказался ее спасителем. Только московский князь имел силу и желание
стать за общенародное дело в то время, когда Новгород и прочие княжества
притаились в ожидании беды. С этих пор Дмитрий из князя московского
превратился в "царя Русского", как стали называть его в тогдашних
литературных произведениях, а его княжество выросло в национальное
государство Московское. "Оно родилось на Куликовом поле, а не в скопидомном
сундуке Ивана Калиты", - метко и красиво сказал о нем В. О. Ключевский.
Древнерусская письменность в XV в. отметила нам и эту перемену в фактах, и
перелом в народном сознании. Многочисленные редакции повестей о Куликовской
битве представляют ее, как национальный подвиг ("Сказание о Мамаевом
побоище", "Повесть" о нем, "Слово о Задонщине"). "Слово о житии Димитрия
Донского" проникнуто национальным сознанием; церковные проповеди конца XIV и
начала XV вв. на московских князей указывают как на национальных государей.
Мало того, что народность сознала свое единство, она вскоре затем
почувствовала свою силу, оценила, быть может, даже выше меры свои
политические успехи и стала смотреть на себя, как на Богом избранный народ,
"новый Израиль", которому суждено играть первенствующую роль среди других
православных народов и в этом отношении занять место отживающей, теснимой
турками, подчинившейся папам (на Флорентийском соборе) Византии. Такие
тенденции начинают проглядывать в письменности того времени, в рассказах
(Серапиона) о Флорентийском соборе, в повествовании о пребывании на Руси
апостола Андрея Первозванного, в легенде о происхождении московских князей
от Пруса, брата императора Августа, в преданиях о передаче на Русь из Греции
"белаго клобука", который носили новгородские архиепископы, Мономахова венца
и прочих "царских утварей" и других святынь, увозимых из Византии и
обретаемых на Руси.
Все эти сказания о святынях церковных и о символах политического
главенства имели целью доказать, что политическое первенство в православном
мире, ранее принадлежавшее старому Риму и "Риму новому" (Roma nova -
Византия), Божьим смотрением перешло на Русь, в Москву, которая и стала
"третьим Римом". В то время, когда турки уничтожили все православные
монархии Востока и пленили все патриархаты, Москва сбрасывала с себя
ордынское иго и объединяла Русь в сильное государство. Ей принадлежала
теперь забота хранить и поддерживать православие и у себя, и на всем
Востоке. Московский князь становится теперь главой всего православного мира
- "царем православия". Псковский монах ("старец") Филофей первый высказал
ясно эту мысль о всемирном значении Москвы и ее "царства" в послании к
великому князю Василию:
"Блюди и внемли, благочестивый царю, яко вся христианская царства
снидошася в твое едино, яко два Рима падоша, а третий (Москва) стоит, а
четвертому не быта".
Эта пышная литературно-политическая фикция в XVI в. овладела умами
московских патриотов, стала предметом национального верования и освещала
москвичам высокие, мировые задачи их национального существования. Как идеал,
она стала руководить московской политикой и привела московскую власть к
решимости сделать Московское княжество "царством" через официальное усвоение
московскому князю титула "цезаря" - "царя" (1547). Немного позднее (1589) и
московский митрополит получил высший церковный титул патриарха, и таким
образом московская церковь стала на ту же высоту, как и старейшие восточные
церкви.
Наблюдая развитие национального сознания и рост народной гордости в
московском обществе, некоторые историки (Милюков) склонны думать, что
литературные формы, в каких выразилось умственное возбуждение москвичей,
составляют плод литературного заимствования от Византии через посредство
балканских славян, а самая конструкция московских политических теорий не что
иное, как перенесение на Москву национально-политических стремлений южных
славян, совершенное юго-славянскими выходцами в Москву. Глубже и правильнее
взгляд И. Н. Жданова, хорошо изучившего состав патриотических сказаний
Московской Руси. "Содержание сказаний, - говорит он, - объясняется кругом
тех историко-политических представлений, которые стали обращаться в нашей
литературе после Флорентийской унии и особенно после падения
Константинополя. Какое же значение имели все эти памятники старомосковской
публицистики, в которых повторялось на разные лады, что истинное благоверие
удержалось только в Москве, что Москва - третий Рим, а московский князь -
наследник власти римских императоров и т. п.? В этой публицистике нужно
различать ее живой исторический смысл и условную литературную оболочку.
Смысл сказаний об Августе и Прусе, о византийском венце, о третьем Риме
представится нам вполне ясным, если припомнить то значение, которое получает
Московское княжество при Иване III и Василии Ивановиче. Рядом с московским
князем не стало на Руси таких представителей власти, которые могли бы
считать себя равными ему, не зависимыми от него. Силы, которые стояли выше
московского князя, исчезали: пала власть византийских царей, пало "иго"
Золотой Орды. Московский князь поднимался на какую-то неведомую высоту.
Нарождалось в Москве что-то новое и небывалое. Книжные люди позаботились
дать этому новому и небывалому определенную форму, стиль которой отвечал
историческому кругозору и литературному вкусу их времени. Придавать этой
форме самостоятельное значение, видеть в этих сказаниях о Прусе и о третьем
Риме указание на византийское начало, вносившееся в русскую государственную
жизнь, утверждать, что московский князь действительно преобразовывался в
"кафолического царя", значило бы придавать слишком мало цены русским
историческим преданиям - государственным и церковным. Можно ли думать, что
среди русских людей откроется какое-то особенное увлечение византийскими
идеалами как раз в то время, когда государственный строй, их воплощавший,
терпел крушение, когда византийскому "царству" пришлось выслушать суровый
исторический приговор? Наши предки долго и пристально наблюдали процесс
медленного умирания Византии. Это наблюдение могло давать уроки
отрицательного значения, а не вызывать на подражание, могло возбуждать
отвращение, а не увлечение. И мы видим, действительно, что как раз с той
поры, когда будто бы утверждаются у нас византийские идеалы, наша
государственная и общественная жизнь медленно, но бесповоротно вступает на
тот действительно новый путь, который привел к "реформе Петра".