Рунт Бронислава Матвеевна - Валерий Брюсов и его окружение

днажды вхожу я в кабинет В. Я. и вижу, что Коля, в каком-то бумажном колпаке, вооруженный большим ножом для разрезания книг, изображает дикого охотника.

   - Количка, а где дядя Валя?

   Мальчуган разводит ручонками.

   - Его нету...

   А потом, хитро подмигнув, показывает под стол. К неописуемому изумлению, вижу: там, скорчившись, на четвереньках, стоит В. Я.

   А Коля заговорщическим шепотом поясняет:

   - Это - тигр. Я его подкарауливаю.

   Целыми часами просиживали вдвоем престарелый поэт и краснощекий бутуз.

   В. Я. читал ему Пушкина, рассказывал сказки. А то, склонившись над толстой книгой Брема, они вдвоем любовались зверями.

   Иногда В. Я. отбирал из своей богатой библиотеки две-три книги в изящных переплетах и отправлялся на Сухаревку. Оттуда, продав за бесценок книги, возвращался с сахаром, белыми булочками или яблоками для Коли.

   А Иоанна Матвеевна, при содействии старой кухарки Аннушки, сбывала на рынке "все лишнее" из одежды, посуды, обстановки... Потом пекли хлеб, варили кашу.

   Как почти у всех в это время, у Брюсовых создавалась очень тревожная, неуютная жизнь, начинавшая смахивать на настоящую нищету.

   Брюсов не разделял всеобщего возмущения наступившей хозяйственной разрухой. Порой казалось, что все это его даже занимало. Недаром в свое время им было написано:

  

   Прекрасен в мощи грозной власти

   Восточный царь Ассаргадон,

   И океан народной страсти,

   В щепы дробящий утлый челн.

  

   В первые годы революции дом Брюсовых опустел. Изредка забегал кое-кто из старых знакомых - с недобрыми, мрачными вестями. Брюсов почти не выходил из дому. Да куда было идти? Литературно-художественный кружок был занят красноармейцами, редакции закрылись, типографии и бумага были реквизированы большевиками. А дамы, жаждавшие когда-то бурных встреч, поисчезали кто на юг, кто за границу.

   Кажется, в 1921 году у Брюсова произошли две встречи: с Луначарским и Троцким. И с тем и с другим он в свое время познакомился за границей, куда ему не раз случалось ездить при "старом режиме".

   Но прежде должна рассказать об одном событии.

   Как-то, в мрачное осеннее утро, в квартире Брюсовых раздался резкий звонок и в переднюю ввалилась группа: немолодая, решительная баба и несколько рабочих. Сразу тычут ордер из местного Совета рабочих депутатов - на реквизицию.

   - Тут у вас книги имеются. Покажите. Ввалившуюся компанию повели в кабинет...

   Баба безостановочно тараторила:

   - Подумайте - столько книг! И это - у одного старика! А у нас - школы без книг. Как тут детей учить?

   Компания переходила от полки к полке. Время от времени кто-нибудь из "товарищей" вытаскивал наугад какой-нибудь том. То выпуск энциклопедического словаря, то что-нибудь из древних классиков. Одного из незваных посетителей заинтересовало редкое издание "Дон-Кихота" на испанском языке. Все принялись рассматривать художественно исполненные иллюстрации. Потом баба захлопнула книгу и с укоризненным пафосом произнесла:

   - Одна контрреволюция и отсталость! Кому теперь нужны такие мельницы? Советская власть даст народу паровые, а то и электрические... Но все равно: эту книгу тоже заберем. Пущай детишки хоть картинками потешатся... Вот что, гражданка (это сестре И. М-не). Завтра пришлем грузовик за всеми книгами. А пока... чтоб ни одного листочка здесь не пропало. Иначе придется вам отвечать перед революционным трибуналом!

   Супруги Брюсовы стояли в полном оцепенении. Когда Аннушка захлопнула дверь за неожиданными посетителями, она вернулась в кабинет:

   - Барыня, а вы бабу-то не узнали? Да ведь это прачка Дарья. Помните, у ней всегда столько белья пропадало? Еще покойная Матрена Александровна хотели на нее в суд подавать! А вы, барин, не убивайтесь. Неужели на такую прачку не найти коммуниста покрупней? Да я бы на вашем месте к самому Ленину пошла!

   Иоанна Матвеевна снова пришла в себя:

   - Аннушка, пожалуй, права. Только не к Ленину, а к Луначарскому следует обратиться... Неужели отдать без боя все твои книги этой прачке?

   Потрясенный всем происшедшим, очень бледный, стоял Брюсов у своих книг и машинально раскладывал все по прежним местам. Он так любил свои книги! Годами собиралась его библиотека. Были в ней редкостные, дорогие издания; их не сразу удавалось приобрести, и ими он так дорожил... После обеда он позвонил Луначарскому. На следующий день - ни жуткой бабы, ни страшного грузовика.

   А вечером В. Я-ча посетил сам нарком.

   На той же неделе В. Я. получил приглашение к Троцкому. Вероятно, оба коммуниста звали его работать с ними. Причем у Троцкого, по-видимому, было "чисто дипломатическое" соображение. Привлечением в их стан крупного писателя доказать Европе, что коммунисты не такие варвары, как их изображают. А Луначарский пустил в ход более ловкий маневр. Он прямо явился с предложением - основать кафедру поэзии и стихосложения при пролетарском университете. А это ведь было заветной мечтой Брюсова, и он, без долгих колебаний, ухватился за предложение.

   Вскоре после этого захожу к Брюсовым и застаю всю семью на кухне. Сестра и Аннушка раскладывают на столе только что полученный "паек". Огромная бутыль подсолнечного масла, мешок муки, всевозможная крупа, сахар, чай, кофе, большой кусок мяса. У Коли в каждой руке по яблоку. Аннушка сияет и любуется по тому голодному времени невероятным богатством.

   - Ну, поживем за этим царем, - одобрительно говорит она.

   Брюсов нахмурился:

   - Нечего вздор молоть. Лучше приберите все это... а то всякий народ тут к вам ходит...

   И ушел к себе.

   Записан ли был уже тогда он в коммунистическую партию - не знаю. Об этом у них никогда не заговаривали, а спрашивать я не решалась.

   Но почти каждое утро у подъезда его ожидал реквизированный Моссоветом извозчик, на котором В. Я. уезжал в Лито. Там происходили заседания, и там Брюсов выступал с лекциями о поэтическом творчестве.

   Опять вокруг него зашевелились люди, но иные, не прежние. Случалось, по вечерам он посещал литературное кабаре в одном из переулков на Тверской. Толпились там и старые знакомые, вроде В. Шершеневича, братьев Бурлюков, Маяковского. Но много попадалось и новых, из которых не помню никого, кроме Есенина и Кусикова.

   Когда там устраивались литературные вечера - в облаках дыма, при диких выкриках пьяных и под неумолчный звон тарелок и стаканов,- в программе значился иногда и Брюсов.

   Среди толстовок, косовороток и солдатских шинелей, на фоне пролетарских, по-молодому дерзких физиономий он, в приличном костюме старых времен, с увядшим лицом и седой головой, являлся мучительным диссонансом. Голос, бывший когда-то внушительным и громким, глухо и невыгодно звучал наряду с молодыми басами и тенорами.

   Некая молодая поэтесса А. [15] неизменно присаживалась к его столику. Бледная, худая, одетая более чем скромно. Случалось встречать их вдвоем и в иных местах. Что могло их соединить? Его, вероятно, по старой привычке тянуло поухаживать, еще и еще раз прочесть в женских глазах то обожание и то внимательное понимание, без которых он когда-то не мог жить ("Это - надгробные нении в память угасших Любовей"). А ее? Должно быть, ей льстило имя, ей импонировало то, что у ее поклонника, знаменитого поэта, - определенное общественное положение и хорошее место. Кроме того, думается, что значительную роль в то голодное время играла и щедрость кавалера, платившего и за ужин, и за вино. Как и в прежние времена, Брюсов, если не был болен, исчезал из дому по вечерам.

   Вернулся и к писанию стихов, - впрочем, их содержание оказывалось все более и более "созвучным эпохе". Ведь недаром было им еще в 1896 году написано "Последнее желание", которое заканчивалось так:

  

   Иль в городе, где стены давят,

   В часы безумных баррикад,

   Когда мечта и буйство правят,

   Я слиться с жизнью буду рад!

  

   Не думаю, что с радостью, но "слиться с жизнью" старался. Помогало, конечно, виртуозное владение техникой стихосложения. Но все же стихи того времени порой переставали быть брюсовскими и начинали подозрительно напоминать Маяковского:

  

   Ах, не так ли Египты, Ассирии,

   Римы, Франции, всяческий бред, -

   Те империей, те утлее, сирее, -

   Все в былом, в запруду, в запрет.

   Так в великом крушеньи (давно ль оно?)

   Троны, царства, империи - вдрызг!

   Где из прежнего моря дозволено

   Донести до сегодня лишь брызг.

   . . . . . . . .

   Эй, Европа, ответь, не комете ли

   Ты подобна в огнях наших сфер?

   На созвездье Геракла наметили

   Мы, стяг выкинув Эс-эс-эс-эр...

  

   Но так как эти "новые" стихи украшались по старой традиции метафорами из истории, географии, философии и мифологии, то, конечно, никакой пропагандной цели в рядах пролетариата они достичь не могли. А в глазах матерых коммунистов поэтому сам Брюсов не являлся особенно ценным приобретением.

   В июле 1923 года мне наконец удалось добиться права покинуть Россию. Очень больно было расставаться с Иоанной Матвеевной. Ее постоянная энергия и мужество явно начинали сдавать. Я знала, что при всех бурях и невзгодах своей личной жизни она верила, что с годами пройдет пора увлечений и соблазнов у любимого мужа и что с его преклонным возрастом она наконец достигнет давно желанной пристани счастья. А также - награды за то долгое безропотное и редкостное терпение, с которым она помогала во всем мужу. Теперь же она увидела, что и этой последней мечте не суждено будет исполниться.

   В. Я., проведший перед этим большую часть зимы в постели, снова лежал с тяжелым бронхитом. С нелегким чувством зашла я к нему проститься. Была мучительная уверенность, что это прощание будет последним. В руках у него была книга И. Тэна "История французской революции". В. Я. очень тронул меня. Несмотря на частые приступы кашля, он был на редкость разговорчивым, и все - в тонах редкой сердечности:

   - Что ж, уезжайте... Это правильно... Вы там устроитесь: вам еще немного лет. Вот для меня такой опыт был бы уж невозможен. Только на первое время вам лучше держаться подальше от литературы... от прессы. Сейчас за границей два резко противоположных лагеря. В одном - то же, что и тут. Но не думайте, что в другом - лучше: подозрительность, озлобление, безденежье! Помните книгу Эрнеста Доде "Кобленц"? Такова была французская эмиграция. Но и наша окажется ничуть не лучше, если не хуже... Вы не принадлежите ни к тому ни к этому лагерю... Выжидайте... пока не наступят иные времена... Тут он так сильно раскашлялся, что из соседней комнаты прибежала сестра - поить его каплями. На дорогу он подарил мне довольно толстый альманах, вышедший несколько лет перед тем. Проза и стихи. Но так как на вывоз этой книги у меня не было официального разрешения, то при переезде через границу ее у меня отобрали таможенные чиновники. На заглавной странице рукою В. Я. было написано:

   Как лист, в поток уроненный, я отдаюсь судьбе,

   И лишь растет презрение и к людям, и к себе.

   Брюсов прожил еще около года. Состояние надорванного, усталого организма то слегка улучшалось, то принимало еще более угрожающую форму.

   В 1924 году я получила от сестры из Москвы роковую телеграмму: Брюсов умер.

  

  

  

   Печатается по "Новому журналу" (Нью-Йорк) (1953. N 33. С. 176-198).

  

   1. Боборыкин Петр Дмитриевич (1836-1921) - писатель, автор огромного количества рассказов, статей, повестей, романов, пьес. "Свои романы он всегда диктовал стенографистке и в два часа сочинял два печатных листа, - вспоминал о нем И. Ясинский. На время работы он одевался как паяц: в красную фуфайку, облипавшую тело, в такие же красные, невыразимые красные туфли и в красную феску С кисточкой; при этом он прыгал по кабинету и страшно раскрывал рот, чтобы каждой букве придать выразительность".

  

   2. День рождения В. Я. Брюсова 13 декабря 1873 г.

  

   3. Сборник стихотворений "Ме eum esse" вышел в 1897 г.

  

   4. Брюсов сдавал университетские выпускные экзамены весной 1899 г. Относительно "блестящих государственных экзаменов" Брюсов записал в дневнике: "Для меня самым неудачным экзаменом был греческий. Единственный раз тут получил я отметку "удовлетворительно".

  

   5. Яблоновский Сергей (псевдоним Сергея Викторовича Потресова) (1870-1954) - писатель, журналист. Начал свою литературную деятельность как переводчик Овидия; в 1895 г. вышла его первая книга - "Стихи". С 1901 г. стал сотрудником "Русского слова". Писал о Л. Андрееве, Бунине, Горьком, о театре, о скандальности футуристов и др. Эмигрировал (до 1921 г.). Сотрудничал в эмигрантских газетах и журналах. В 1950 г. опубликовал в "Возрождении" (N 12) очерк "В. Я. Брюсов", в котором писал: "...в глубине пересеченного лужами двора в одноэтажном - кажется - домике жил Брюсов. Так это не вязалось с мыслью о представителе высшей, утонченной культуры, главе эстетов... Не вязалась и его в то время служба, кажется, в каком-то кредитном учреждении". Газета "Новое русское слово" издается в Нью-Йорке с 1910 г.

  

   6. "Зима эта неудачна, - записывал Брюсов в дневнике в конце 1900 г., - она вся разделена между работой у Бартенева в "Русском архиве" и свиданиями с Ш. То и другое надоело и опротивело. То и другое любопытнее будет в биографии, чем в жизни" (Дневники. 1891-1910. С. 100).

  

   7. Говорится о Петровской Нине Ивановне (1884-1928). Колоритная личность, "мятущаяся туда и сюда", вдохновительница нескольких поэтов и героиня ряда мемуаров, заметная фигура на горизонте московского модернизма начала века. Была замужем за поэтом Сергеем Кречетовым (Соколовым). Брюсов ее вывел под именем Ренаты в романе "Огненный ангел" (1908-1909) и посвятил ей более десяти стихотворений. Петровской посвящено одно из известнейших стихотворений А. Белого, "Друзьям" (1907):

  

   Золотому блеску верил,

   А умер от солнечных стрел.

   Думой века измерил,

   А жизнь прожить не сумел.

  

   Ей же посвящено стихотворение В. Ходасевича "Sanctus amor" (1906-1907) в его первом сборнике "Молодость". В 1908 г. издана была книжка рассказов Петровской под тем же названием, что и стихотворение В. Ходасевича, - "Sanctus атог", т. е. святая любовь. В журналах время от времени появлялись ее рецензии: "О творчестве О. Дымова", рецензии на книгу О. Дымова "Земля цветет", на книгу М. Криницкого "Рассказы", на рассказы В. Муйжеля и др. Они печатались в журналах символистов в "Золотом руне", "Перевале" и у В. Брюсова в "Весах". Говоря о ее писательской карьере. В. Ходасевич писал в мемуарном очерке "Конец Ренаты": "Но такое прозвание как-то не вполне к ней подходит. По правде сказать, ею написанное было незначительно и по количеству, и по качеству. То небольшое дарование, которое у нее было, она не умела, а главное - вовсе не хотела "истратить" на литературу. Однако в жизни литературной Москвы между 1903-1909 гг. она сыграла видную роль". (Ходасевич В. Некрополь: Воспоминания. Париж: YMCA-Press, 1976. С. 7).

   В ноябре 1911 г. Петровская навсегда уехала из России. Метания продолжались и в этот период (переезды из страны в страну). Она покончила самоубийством в Париже "в нищенском отеле нищенского квартала, открыв газ", как писал В. Ходасевич в "Некрополе". 24 февраля 1928 г. Бунин записал в дневнике: "...она пила, прибегала к наркотикам. 45 дней назад умерла ее сестра... она тыкала в нее булавки, а затем колола себя, чтобы заразиться трупным ядом. Но яд не брал ее. Жутко представить, что было в ее душе... Почему-то все вспоминается какая-то выставка в Строгановском училище, пустые залы, в одном - безжизненная фигура Брюсова в застегнутом сюртуке и мохнатая черная голова Нины на маленьком туловище..."

  

   8. Хронология скорее обратная: роман с А. Белым и затем роман С В. Брюсовым. О времени знакомства и сближения с Брюсовым Н. Петровская писала в "Воспоминаниях": "Что же отметил тогда во мне Валерий Брюсов, почему мы потом не расставались 7 лет, влача нашу трагедию не только по всей Москве и Петербургу, но и по странам?.. Он угадал во мне органическую родственность моей души с одной половиной своей, с той - тайной, которую не знали окружающие, с той, которую о" в себе и любил... Во мне он нашел многое из того, что требовалось для романтического облика Ренаты: отчаяние, мертвую тоску по фантастически прекрасному прошлому, готовность швырнуть свое обесцененное существование в какой угодно костер, вывернутые наизнанку, отравленные демоническими соблазнами религиозные идеи и чаяния... оторванность от быта и людей, почти что ненависть к предметному миру, органическую душевную бездомность, жажду гибели и смерти - словом, все свои любимые поэтические гиперболы и чувства, сконцентрированные в одном существе - в маленькой начинающей журналистке..." (Литературное наследство. Т. 85. С. 782).

  

   9. Из стихотворения А. Белого "На горах" (1904) в сборнике "Золото в лазури":

  

   Голосил

   Низким басом:

   В небеса запустил

   Ананасом.

  

   10. Балтрушайтис Юргис Казимирович (1873-1944)- поэт. Брюсов сблизился с Балтрушайтисом в 1899 г. О первой книге стихов "Земные ступени" Брюсов писал: "Что Ю. Балтрушайтис истинный поэт, это чувствуешь сразу, прочтя два-три его стихотворения... Балтрушайтис как-то сразу, с первых своих шагов в литературе обрел себя, сразу нашел свой тон, свои темы и уже с тех пор ни в чем не изменял себе" (Брюсов В. Далекие и близкие. М.: Скорпион. 1912. С. 173).

   Соловьев Сергей Михайлович (1885-1943)- поэт, прозаик, критик и переводчик, племянник философа Вл. Соловьева, троюродный брат А. Блока. Первая запись о С. Соловьеве в дневнике Брюсова относится ко времени, когда С. Соловьеву было шестнадцать лет и когда он редактировал сочинения Вл. Соловьева, архив которого перешел к Сергею Михайловичу. С 1905 г. сотрудничал в брюсовских "Весах". О первом сборнике стихов С. Соловьева "Цветы и ладан" Брюсов писал как о "книге попыток"; это "еще не книга поэзии, а только книга стихов". Осторожна брюсовская оценка и второго сборника - "Апрель". И в этой книге, по словам Брюсова, С. Соловьев остается "талантливым учеником, поэтом, "подающим надежды".

   Гофман Виктор Викторович (1882-1911) - один из молодых поэтов в окружении Брюсова. На протяжении всего 1902 г. Гофман, по словам Брюсова, "усердно посещал" его. А. Белый оставил шаржированный портрет В. Гофмана: "Студентик позирующий, с тонкой талией, с губками-розанчиками, слащавенький, розоволицый, капризный красавчик, весьма некультурный во всем, что не стих... Все восхищались его рифмой и образами". Свой художественный метод Гофман называл "интимизмом" - чем субъективнее художник, тем более он способен схватить реальность в беспредельной ее глубине. Интимизм и крайний индивидуализм Гофман понимал как дело самопознания. По его словам, художественный субъективизм ведет к мировому всеединству. В возрасте 29 лет в состоянии депрессии Гофман покончил с собой. Брюсов несколько раз писал о стихах Гофмана, всегда отмечая его "дар напевности". Посмертно вышло двухтомное собрание сочинений В. Гофмана со вступительной статьей Брюсова.

   Муни - псевдоним поэта Киссина Самуила Викторовича (1885 - 1916).

  

   11. Что позволено Юпитеру, не позволено быку (лат.).

  

   12. Брик Осип Максимович (1888-1945) - критик.

  

   13. Брак втроем (фр.).

  

   14. "Ананасы в шампанском" - сборник стихотворений Игоря Северянина, вышедший первым и вторым изданием в 1915 г. Об отношении Брюсова к И. Северянину свидетельствует тот факт, что Брюсов ставил себе в заслугу поддержку еще не утвердившегося в литературе поэта ("Я один из первых приветствовал стихи Игоря Северянина"). По инициативе Брюсова в обществе "Свободная эстетика" в конце 1912 г. был устроен вечер И. Северянина. В письме Анастасии Чеботаревской, жене Ф. Сологуба, Брюсов говорит о своем отношении к молодому поэту: "Ваш "Игорь" мне тоже нравится, и в его будущее я верю". Об отношении И. Северянина к Брюсову определеннее всего говорится в сонете "Брюсов", написанном в 1926 г. и вошедшем в книгу И. Северянина "Медальоны. Сонеты и вариации о поэтах, писателях и композиторах" (Белград, 1934).

  

   БРЮСОВ

  

   Его воспламенял призывный клич,

   Кто б ни кричал - новатор или Батый...

   Немедля честолюбец суховатый.

   Приемля бунт, спешил его постичь.

   Взносился грозный над рутиной бич

   В руке самоуверенно зажатой,

   Оплачивал новинку щедрой платой

   По-европейски скроенный москвич.

   Родясь дельцом и стать сумев поэтом,

   Как часто голос свой срывал фальцетом,

   В ненасытимой страсти все губя!

   Всю жизнь мечтая о себе, чугунном,

   Готовый песни петь грядущим гуннам.

   Не пощадил он, - прежде всех, - себя...

  

   15. Речь идет о поэтессе Адалис (Аделина Ефимовна Ефрон, 1900-1969).