Шулятиков Владимир Михайлович - Из теории и практики классовой борьбы

n="justify">   Агригентский мыслитель жил в эпоху, когда дифференциация организаторских рядов имела за собой уже долгую историю. В греческих городах данной эпохи командующий класс не только расслоился на небольшие клетки и подклетки: более того, - друг другу противостояли, как аристократия и демократия, организаторы-землевладельцы и организаторы-промышленники и торговцы. Эмпедокл, следуя традиции рода, из которого происходил, держался, повторяем демократических взглядов. Демократия являлась сравнительно юным отпрыском командующего класса, она сформировалась из слоев, стоявших в зависимости от аристократии, принимавших более непосредственное участие в производстве "материальных благ", чем высокородные представители землевладельческой культуры. Отсюда симпатии идеологов-демократов к материализму. Именно, как демократ, Эмпедокл признавал за материей многое такое, в чем ей упорно отказывала предшествовавшая и современная ему аристократическая метафизика.

   Говоря о способности материи организоваться, он имел в виду не что иное, как организаторский центр демократии. Правда центр этот является подчиненным другому высшему центру: последовательным материалистом Эмпедокла назвать отнюдь нельзя. Его идеология - не прямолинейна-демократична; он, в сильной степени, находится под влиянием идеологических форм, установленных организаторами старого типа. Но уже и то новое, что заключалось в его философской системе, было значительным шагом вперед.

   Было бы весьма интересно и поучительно проследить на примере греческой философии - эта философия дает как раз богатый материал для подобного социологического исследования - историю постепенного развития и борьбы "аристократического" и "демократического" представлений о духе и теле, о бытии и становлении. Но этого в пределах настоящей статьи мы сделать не можем. Ограничимся уже приведенным примером и еще одним, не менее ярко иллюстрирующим нашу мысль, взятым из цикла идеологических построений другого лагеря.

   Проникнутый аристократическими симпатиями автор "Филеба" и "Федона" своим учением об "идеях" доводить апофеоз нематериального начала до высшей точки, какая была известна античному миру и в века первобытной культуры. Идея - абсолютная первопричина земного мира. Если среди явлений последнего мы подмечаем некоторую связь, которую спешим назвать причинностью, то все же мы не должны заблуждаться относительно истинного характера этой причинности: настоящих причин, по убеждению Платона, в мире преходящих явлений нет и не может быть: то, что мы здесь считаем причинами, не более, как сопричины (synaitia), содействующие, соподчиненные причины. Верховное начало всех вещей и "начало всех начал" - идее блага (мировой разум). Она - цель, которой, в конечном счете, все подчиняется. Она управляет самым царством идей. Это - царство строго проведенной иерархии. Таким образом, высший символ организаторской воли, высшее божество - "идее блага" преподает свои директивы миру через длиннейший ряд, промежуточных звеньев.

   Низшим элементом мира, организуемым материалом является "несущее". Философ-аристократ определяет его исключительно, как отрицательную величину, как крайнюю антитезу "бытию", как нечто, лишенное всякой формы. Первое организаторское звено - вне этого "несущего": "несущее" организуется воздействием математических формул. (Последним приписывается та роль, какую мы отмечали в свое время,¹ - роль божественных, обладающих творческой силой субстанций). А математическими формулами дирижирует сама идея. В организованный таким образом мир явлений попадают души. Они - не тождественные идеям, но производные от последних субстанций. Их предназначение - находиться в потустороннем царстве и "созерцать первоисточник всего сущего и всего пребывающего. Но будучи заключены в телесную оболочку, они подвергаются влияниям эмперического мира: освобожденные из своей темницы, они оказываются не в состоянии подняться до эмпиреев своей родины, вновь падают на землю, вновь начинают земное странствование и т. д. Возможность подобных злоключений души объясняется из ее организаций. Для Платона понятие о душе - не простое понятие. Его душа состоит из трех частей: управляющей (разумной) - hegemonicon, активно-чувcтвующей (thymoeides) и похотливо-чувственной. Части эти борются между собою, стараясь увлечь душу каждая на свой путь. "Разумная" часть находится в непосредственном общении с миром идей. Победа ее знаменует восхождение к эмпиреем, свободу от необходимости пребывать в царстве явлений. Другие части приковывают уроженку неба к земле.

   Три части души соответствуют трем классам, на которые, no воззрениям Платона, распадается общество: разумная - соответствует классу мудрецов - активно-чувствующая - классу воинов, похотливо-чувственная - классу представителей физического труда (земледельцев и ремесленников). В своем учении о душе автор "Филеба" и "Федона" суммировал свои социальные взгляды.¹

   На вершине трехъярусной пирамиды его "идеального" государства стоит немногочисленная кучка философов-архонтов: это чистый тип организаторов, существующих на те продукты прибавочного труда, которые вырабатываются обитателями нижнего яруса, составляющими главную массу населения пирамиды. - Вся жизнь и деятельность государства, во всех деталях регулируется философами. Им одним доступна "истина", они одни могут проникать своим умственным взором на грань преходящих явлений, могут быть свободны от всяких земных веяний. Это значит, что верхний ярус пирамиды и нижний ярус ее бесконечно удалены друг от друга, что организаторы- философы и организуемые чернорабочие - существа, сотворенные из совершенно разных субстанций. Если философы - носители высших нематериальных начал, то обитатели нижнего яруса, занимающиеся трудом, не достойным, с аристократической точки зрения, свободного человека, - воплощенная чувственность. Их внутренний мир - беспомощная жертва похотей и вожделений: для проявления каких-нибудь активных духовных сил он закрыт ("активность" не свойственна организуемым). Единственная добродетель, которая им доступна, по мнению Платона, и которая требуется от них, это - воздержание, т. е. способность держать себя в границах, предуказанных "организаторской волей", подчинение последней.

   Свою волю философы-архонты осуществляют в мире "чувственности" непосредственно. Для этой цели имеются воины, населяющие средний ярус пирамиды. Это тоже организаторский центр: представителям его присуща известная степень активности; но их "воля", выражаясь языком платоновской метафизики, не может считаться настоящей причиной явлений, наблюдаемых в среде организуемой массы; это воля представителей подчиненного центра. Стоя за пределами "организуемой массы", воины все-таки связаны с ней, довольно близки к ней. "Чувственность" не чужда им, но только это чувственность высшего порядка. Она характеризуется такими актами, как подвиги мужества.

   Таковы данные , на основании которых Платон построил свою психологическую систему. Он наделил душу одновременно теми качествами, какие, в его глазах, отличали психику разных общественных типов.

   Понятие об "организующей" субстанции, об организующей воле, таким образом, расчленилось. Душа сделалась ареной столкновения противоположных сил. Мало того. В противоречии с основной предпосылкой платоновского - и вообще аристократического - миросозерцания, приводившего все и вся к одному знаменателю, признававшего единый первоисточник сущего и пребывающего и упорно отказывавшегося усмотреть в организуемой материи малейшие проблески волевой деятельности, способности организоваться, - в противоречии с этим одним из элементов организаторской субстанции - души объявлялось "вожделение", отличительное качество представителей общественных низов. Организуемые получили право на участие в организаторской работе. Презренная "материя" вторглась в заповедную позицию "духа".

   В действительной жизни Платон не находил того распределения общественных сил, какое считал идеалом. Его организаторы-автократы не были облечены государственной властью. На исторической сцене с успехом подвизалась греческая демократия, захватывавшая в свои руки верховные организаторские функции. Ее торжество, в глазах аристократически настроенного мыслителя, знаменовало собою торжество низменных, чувственных, материальных начал: она причислялась автором "Государства" к обитателям нижнего яруса пирамиды. Но вместе с тем никак нельзя было закрывать глаза на ее организаторскую роль. И Платон принял ее в расчет, когда создавали, свою концепцию об организаторской воле.

   Его концепция о душе, другими словами, "отражала" далеко не те социальные отношения, какие должны были возникнуть в проектированном им идеальном государстве: строгая централизация распорядительских функций, положенная в основание означенного государства, исключает возможность представления о "душе", являющейся ареной внутренних междоусобий и слишком часто подпадающей под власть низменных инстинктов. В идеальном платоновском государстве торжество низов над верхами немыслимо. Общественным отношениям, установленным в Атлантиде, соответствовал бы идеал неделимой, недоступной никаким комбинациям, непогрешимой духовной субстанции. На самом же деле, разрабатывая свое учение о душе, Платон соображался с тем соотношением общественных сил, какое ему пришлось наблюдать в реальной жизни. Рельефно подчеркивая свои социальные симпатии, окружая ореолом недосягаемого величия своих фаворитов-носителей идеальной организаторской воли, он, в тоже время, вопреки своим симпатиям, принужден был отметить значение и успехи выходцев "чувственного мира".

  

  

   Итак, - резюмируем в нескольких словах содержание двух последних глав - понятие о "духовном начале" сложилось на фоне отношений между организаторами и организуемыми. Оно есть не что иное, как понятие об организаторской власти, организаторской "воле". В связи с изменениями, имеющими место в жизни организаторских центров, оно, в свою очередь, подвергается изменениям. Установленная точка зрения объясняет ту громадную ценность, какую командующие классы придают созданному ими абстрактному понятию, объясняет то изумительное упорство, с каким они отстаивают это понятие против всяких агрессивных шагов критики. Командующими классами, в данном случае, руководят интересы самосохранения. Критически относиться к доктринам спиртуализма значит критически относиться к главенствующим организаторским центрам. Раз возникает критика, это свидетельствует о том, что главенствующий организаторский центр начинает терять почву под ногами, что ему приходится иметь дело с серьезным оппонентом - с известной общественной группой, преследующей диаметрально противоположные материальные интересы, успевшей в сильной мере окрепнуть, решившейся открыть военные операции. Духовную субстанцию нельзя считать чем-то безусловно самодовлеющей; напротив, она есть нечто зависящее от чувственных, материальных элементов: "свобода воли - миф", так формирует, на первых порах, означенный оппонент свое революционное настроение. Занятая им позиция отнюдь не говорит о радикальном решении вопроса. Компартия только что началась, до решительного наступления еще далеко. Идеология наступающей общественной группы еще определяется в известной степени, разными переживаниями старого социально-экономического строя. И все же приведенная выше формулировка выражает весьма неприятное для существующего организаторского центра требование. Она гласит: существующие организаторы не могут действовать автократически, они зависят от организуемых, т. е. должны подчиняться последним.

   Припомним ожесточенные философские споры о роли духовной субстанции и о свободе воли, какие велись, напр., на закате средневекового феодализма. Понятно, почему системы, развивавшие охарактеризованные выше "умеренно-конституционные" взгляды, объявлялись ересью, а их авторы - идеологи нарождающейся буржуазии - изменниками отечества.

   Наступающая группа развивается. Эволюция техники все более и более углубляет пропасть, лежащую между нею и господствующим организаторским центром, все более и более делает непримиримыми их классовые интересы, все более и более проясняет классовое сознание представителей новой общественной силы. Соответственно этому, идеологи последней повышают тон своей критики, все резче и резче подчеркивают значение материального начала, все меньшую и меньшую долю влияния признают за духовной субстанцией, последовательно доходя до ее полного отрицания. Момент наибольшего напряжения боевой энергии новой общественной силы, момент решительного наступления - есть момент создания материалистических систем. С проповедью материализма выступали, напр., идеологи греческой демократии V - IV века до Р. X., с проповедью материализма выступали также идеологи английской буржуазии XVII в. и французской буржуазии XVIII в. и французской буржуазии XVIII в.

   Наконец, победа одержана. Наступавшая группа водружает свое знамя на занятых ею неприятельских позициях. И тут... происходит нечто на первый взгляд весьма странное и удивительное. Вместо полного торжества материалистического мировоззрения, торжества, которого следовало ожидать, судя по дореволюционным заявлениям идеологов нового класса, наступает эпоха "линяния" материализма. Намечается поворот назад. Сначала робко, затем все решительнее и решительнее высказываются симпатии к старой идеологии, к идеологии побежденного противника. "Храм оставленный, все храм, кумир повергнутый - все бог!" Воскресает абстрактное мышление, метафизика, спиритуализм. Так, европейская буржуазия давно похоронила свой радикальный материализм, под знаком которого она вела борьбу с переживаниями феодального режима, и теперь, в дни своего господства, она стоит под знаком идеалистической реакции.

   Тайну поворота назад вскрыть нетрудно. В рамках существовавших до сих пор и существующих обществ победа одной группы над другой сводилась и сводится к сменам разных типов эксплуатации. На другой день после революции, побеждающая группа оказывается в положении диктаторски-властного организаторского центра. Все остальные слои общества, с указанного момента, противостоят ей, как организуемые. Ход дальнейшего экономического развития шаг за шагом усугубляет значение новой социальной антитезы. Если до своей победы новые господа исторической сцены опирались на общественные "низы", если в целях наиболее успешного осуществления своих планов, они старались, насколько возможно, затушевывать разницу их собственных интересов и интересов их союзников, старались совершенно приравнять себя, в теории, к "организуемой массе" - прямолинейность материалистических систем, выдвигаемых ими в боевые моменты, объясняется именно последним обстоятельством, - то теперь маска сброшена, бывшие союзники переведены в разряд "презренных рабов", отдалены от новых господ "пафосом" неизмеримого постоянно увеличивающегося расстояния.

   Появляются новая "сверхчувственная субстанция" и новая "материя". Конечно, эти новые понятия не вполне тожественны прежним: они сложились в атмосфере иных условий производственной деятельности. Напр., в царстве капиталистической индустрии, определяющей расцвет естественно-исторического познания, нет места наивным верованиям первобытного анимизма, нет места необузданному полету фантазии, свойственной средневековому спиритуализму. Представления об организующей воле рационализировались. Мы имеем дело с виталистическими воззрениями, со всевозможными учениями об априорном познании, с понятием о силе - источнике движения "мертвой" материи.

  

  

   Прежде чем расстаться с читателем, мы остановимся еще на анализе одного вопроса, тесно связанного с основной темой нашей статьи. Это вопрос об интеллигенции.

   "To gnothi sauton", "самопознание" является для представителей интеллектуального производства весьма трудной задачей. В их рядах относительно социального удельного веса "нового среднего сословия" царит такое пестрое разнообразие оценок, какого далеко не намечается при определении удельного веса других общественных ячеек. Что такое интеллигенция? Следует ли считать ее особым, самодовлеющим социальным телом - "классом"? - На этот кардинальный вопрос предлагаются всевозможные, исключающие друг друга ответы.

   Наиболее примитивный ответ гласит: да, существование означенного класса не подлежит ни малейшему сомнению; а представителями его являются все, кто прошел ту или иную школьную выучку, кто обладает известным образовательным цензом. Подобная точка зрения грешит тем, что не допускает принципиального разграничения различных социальных типов. Какой-нибудь фабрикант, получивший диплом, какой-нибудь крупный хозяин-землевладелец, окончивший высшее учебное заведение ставятся, при подобной точке зрения, на одну доску с механиком или агрономом, служащими у них, с учителем, дающим в их доме уроки. Все они умещаются, как совершенно однородные элементы, одушевленные одними и теми же тенденциями и интересами, в рамках фиктивно созданной группы.

   Другая, противоположная точка зрения, ныне весьма распространенная, опирается, аналогичным образом, на признак не-"классового" порядка. Выдвигается "расплывчатое понятие о самодовлеющей "интеллигентности". Интеллигент - тот, кто одарен в известной степени "сознательностью". Выхваченные из рядов всевозможных классов, подобные лица составляют цельную, однородную социальную единицу. "Интеллигенция - это общественно думающая и общественно чувствующая часть общества, та вооруженная знаниями, руководимая общественными импульсами часть общества, которая в своих мыслях и чувствах, в своем миропонимании и своем общественном поведении отправляется не от узких, личных, групповых профессиональных или классовых интересов, а от интересов страны вообще, народа вообще. Кардинальный признак в понятии интеллигентности лежит в ее общественном характере, не в одной сумме знания, а в сумме сознания, не в каких-либо формальных, классовых сюртучных и других внешних признаках, а в ее духовной сущности... Тот врач, для которого медицина ремесло, который является слесарем от медицины, не понимает привходящего в него элемента общественной миссии, не интеллигенция. И тот адвокат, для которого чужды интересы, выходящие за рамки его адвокатского дела и для которого истина есть результат судоговорения - не интеллигенция...".¹

   Итак, на лицо две различные теории, пытающиеся дать своеобразную оценку социальных явлений. Если по отношению к другим общественным категориям принят экономический анализ, обыкновенно дается определение на основании экономического признака, по отношению к интеллигенции теоретики последней изменяют своему обыкновению. В переводе на язык социальных отношений, подобного рода определения говорят вот о чем: теоретики интеллигенции. Сознательно или бессознательно для себя, затушевывают рознь социальных интересов, одним почерком пера уничтожают глубокие пропасти, разделяющие социальные группы. Они поступают вполне аналогично тем представителям буржуазного мира, которые любят выставлять свои интересы тожественными с интересами пролетарских масс: почтенные буржуа выбирают произвольный признак, на основании его делают сравнение и, в результате, получают формулу: народ - это мы и рабочие". Умозаключения вышеозначенных теоретиков интеллигенции имеют однородную ценность: произвольно выбранный признак (напр. известная степень "сознательности") дает возможность для представителей разных слоев интеллигенции отожествлять себя с наиболее прогрессивными группами, выдавать свои собственные интересы и тенденции за интересы и тенденции последних.

   Применение экономического критерия разрушает легенду о "самодовлеющей" интеллигенции, о классе работников интеллектуального производства. Но и тут, при попытках осветить вопрос с надлежащей точки зрения, мы зачастую наталкиваемся на недостаточно критическое отношение к социальным феноменам. Под именем экономического основания пользуются зачастую не одним, а несколькими основаниями. Так, характеризуя интеллигенцию, как либеральную буржуазию, попеременно выдвигают то фактическую принадлежность к буржуазным слоям (обладание средствами производства), то принадлежность к буржуазии лишь по происхождению, то, наконец, принадлежность к буржуазии определяется из наличности средств потребления, какими может располагать та или другая интеллигентная ячейка. Пользоваться подобным методом доказательства, значит ухищряться сидеть одновременно на нескольких стульях. Требуется более основательная позиция. Псевдонаучному эклектизму должно быть противопоставлено объяснение строго монистического характера. Экономические отношения производства (а не потребления или распределения) - вот что. Согласно марксистскому миросозерцанию, может единственно служит исходным пунктом при разграничении; социальных клеточек и тел.

   Чтобы выяснить социальную физиономию интеллигенции необходимо, следовательно, ответить на вопрос: какое положение интеллигенты занимают в процессе производства? Являются ли они продавцами рабочей силы или, напротив, собственниками средств производства? Разберемся в данной проблеме.

   Область интеллектуального труда - это область организаторских функций общественного производства. На протяжении нашей статьи мы все время имели дело не с кем иным, как с "интеллигентами", все время излагали историю "возвышения" первобытной интеллигенции. Эти первобытные интеллигенты отменно зарекомендовали себя с эксплуататорской стороны, провели между собою и организуемой массой резкую демаркационную линию, выставили себя, как существа какой-то высшей породы. Идеологическим откликом подобной социальной антитезы был догмат о несоизмеримости умственного и физического труда. Согласно этому догмату, область умственного труда объявляли изъятой из подчинения законам, управляющим областью "материального" производства. С орудиями анализа, позволяющего овладевать знанием мира "явлений", нельзя подступать к "святая святых" организаторов! До сих пор подобная точка зрения пользуются большими правами гражданства: с ней оперирует современная политическая экономия. Большинство экономистов не считает нужным даже вводить сферу интеллектуального производства в круг своих исследований.

   Между тем, старая идеология давным-давно перестала отвечать реальному соотношению общественных сил. Еще в рамках первобытной общины наметился процесс расслоения интеллигенции. С ростом общинного хозяйства усложнились обязанности организаторов. Явилась потребность в специализации. Выделились организаторы главные и подчиненные. В начале те и другие одинаково принадлежали к группе собственников средств "материального" труда. Дальнейший этап развития: понятие об интеллигенте перестает всецело покрываться понятием о названных собственниках. Наряду с интеллигентами, стоящими на вершине общественной пирамиды, образуются кадры так называемой профессиональной интеллигенции.

   Интересы ячеек, на которые расслоилась организаторская группа, естественно, нельзя считать тождественными. Верхи "интеллигенции" противостоят "низам" ее, как эксплуатирующие эксплуатируемым. Последние, в процессе исторической эволюции, последовательно проходили путь, аналогичный тому, по которому шло развитие материального труда. Другими словами, соответственно известным моментам экономической жизни общества, профессиональный интеллигент выступал сначала мелким производителем, работающим на заказ, затем постепенно втягивался в круговорот капиталистических отношений, постепенно превращался в так назыв. "интеллигентного пролетария", попавшего в зависимость от капиталистических предприятий... Здесь необходимо оговориться. Процесс капитализации охватывает далеко неравномерно всю область интеллектуального производства. Как и в сфере промышленности обрабатывающей и добывающей, не все отдельные профессии подлежат одному и тому же темпу прогрессирующего развития. Марксистское учение вовсе не доказывает равномерности развития, обязательности для всех решительно ветвей производственной деятельности. Оно устанавливает лишь общую тенденцию развития. С этой общей тенденцией мы и имеем дело в настоящем случае. Эта тенденция ярко наметилась. Факт капитализации интеллектуального производства удостоверяется примерами, заимствованными из жизни самых разнообразных интеллигентных ячеек. Представители искусства, "чистой" науки, прикладных знаний, всевозможные работники пера и конторских счетов и проч. все в большей и большей мере делаются жертвами "рынка" и крупного капитала, начинают квалифицировать свое положение, как положение "пролетарское".

   Ho, действительно ли, допущенная нами аналогия является полной, действительно ли, в лице профессиональных интеллигентов мы имеем представителей настоящего пролетариата, продавцов рабочей силы, ничем кроме этой силы не располагающих, существующих единственно ее продажей и создающих прибавочную стоимость эксплуатирующим их капиталистам? Как обстоит дело с собственностью на средства интеллектуального производства?

   При ближайшем рассмотрении, мы должны отказать в пролетарском звании широким слоям интеллектуальных производителей. Возьмем, напр., профессионального ученого или художника, продающего свои произведения издателю, организовавшему предприятие на капиталистических началах. Один факт продажи этих произведений еще не свидетельствует о принадлежности их авторов к пролетариату. Владельцы мелких мастерских сбывают свои продукты крупным капиталистическим предприятиям, эксплуатируются последними: значит ли это, что они пролетарии? У профессиональных ученых или художников, в подавляющем большинстве случаев, мы констатируем наличность орудий производства: ученый имеет книги, зачастую целую библиотеку; художник - материалы, зачастую целую мастерскую. To же следует сказать о представителях прикладных знаний, об адвокатах, докторах, инженерах, техниках, педагогах и т. д., состоящих на службе у капитала.¹ Перед ними мелкая буржуазия и ее переходные группы, и представленные мелкими производителями так называемой домашней промышленности.

   Пойдем далее. Возьмем иной тип производителя. "У нас нет решительно никаких средств производства, "мы чистейшей воды пролетарии!" - любят заявлять о себе, напр. "жрецы муз", беллетристы и поэты. По их словам, их рабочая сила, - "талант", "вдохновение" - является безусловно самодовлеющим элементом творчества. Работать можно без средств производства! - волшебная способность, которой не наделены даже сами знаменитые герои "Тысячи и одной ночи". Те, как известно, для совершения своих чудесных деяний, пользовались все-таки кое-какими "орудиями" - волшебными лампочками и кольцами, коврами-самолетами и проч. Новоявленные чудодеи и маги оказываются более искусными специалистами по части сверхъестественных подвигов; они считают себя освобожденными от необходимости подчиняться одному из основных законов трудовой деятельности человеческого общества...

   Мы имеем характерную редакцию мифа о несоизмеримости физического и интеллектуального труда, об исключительных условиях, в которые последний поставлен и которые определяют его реализацию. На самом деле, стоит внимательнее проанализировать понятие той рабочей силы, на которую ссылаются наши чудодеи и маги, и мы убедимся, что их велеречивым заявлениям грош цена, что эти заявления основываются на произвольной подстановке понятий, на стремлении смешивать различные элементы трудовых процессов.

   Интеллектуальный производитель, чтобы реализовать свою рабочую силу, должен предварительно получить известное образование, накопить известный запас необходимых знаний. Можно ли отождествлять эти знания с рабочей силой? Ни в каком случае нельзя.

   Эти знания не что иное, как средства интеллектуального производства. Ошибочно думать, будто роль последних играют исключительно книги, пособия, разные инструменты¹ и другие осязательные, "материальные" предметы. Известная сумма сведений содержится в известной книге; та же сумма сведений содержится в памяти какого-нибудь интеллигента. В первом случае, никому не придет в голову назвать ту сумму сведений рабочей силой. Во втором случае, этой сумме сведений приписывается антропоморфическое бытие: их считают обладающими творческой способностью_, относят на счет "активного начала" личности интеллигента. Подобный взгляд имеет за собой большую историческую давность. Он сложился еще в первобытную эпоху, тогда, когда община распалась на два лагеря, когда "организаторы" сконцентрировали в своих руках средства производства, когда образовалось понятие об "организаторской воле" - "духе" и об инертной организуемой материи. Тогда по отношению к орудиям производства была допущена своеобразная "интроекция"². За орудиями производства стоит личность собственника-организатора, ими нельзя пользоваться, не имея дела с организатором; они и организатор являются чем-то неразделимым; мышление первобытного дикаря наделяет их активной силой, какая составляет достояние организатора: они могут "творить", могут производить продукты. В числе прочих орудий производства, "одухотворенным" оказалось и знание³. А затем, с усложнением общественных отношений, с дальнейшей выработкой представления об организаторской воле, знание было признано одним из основных творческих элементов "внутреннего мира" организатора. Позиция собственников знания оказалась весьма и весьма удобной: тайна их господства была скрыта отныне от взоров тех, кому не следовало ведать, надежной завесой авторитарных воззрений. Организаторы могли отныне несколько затушевывать даль расстояния, разделяющего их от организуемой массы, - выдавая знание за рабочую силу, могли заявлять о "демократизме" своего положения. "Блажен, кто верует!"

   И организуемые верили, верили долго и слепо. Виною тому была медленность, с которою развивалось их классовое сознание (в свою очередь, обусловленная медленностью развития экономических противоречий в недрах общества. Не имея собственного выработанного мировоззрения, они (организуемые) держались многого того, что диктовалось им свыше, усваивали существенные догматы "господской" идеологии. Догмату о тождестве знания и рабочей энергии особенно посчастливилось в данном отношении. До последнего времени он сохранял обаяние в мире организуемых групп; передовые бойцы последних учили, что высококвалифицированный, интеллектуальный труд есть лишь умноженный простой труд. Но современный капитализм,. начавший с лихорадочной быстротой размежевывать общественные пласты, вскрывать наличность классовых противоречий там, где раньше усматривали полнейшую гармонию, однородность интересов, выставил позицию собственников знания в ином свете, обнаружил, что различия между представителями означенных типов трудовой деятельности далеко не сводятся к различиям чисто количественным.¹

   Если раньше, при слабо развитых формах классовой борьбы, профессиональный интеллигент, попавший "на выучку к капитализму", почитал себя форменным пролетарием, воображал, что из его знаний капиталист извлекает прибавочную ценность, то теперь, когда классовая борьба достигла высокого напряжения, когда она все более и более принимает характер решительного поединка между пролетариатом и буржуазией, когда различным общественным клеточкам и подклеточкам приходится с большою точностью определять свою роль в данном поединке, - профессиональный интеллигент должен признать неосновательность своего утверждения. Пусть хозяева исторической сцены концентрируют в своих руках сокровища средств интеллектуального производства (вроде лабораторий, библиотек и проч.), пусть исключена возможность сколько-нибудь успешно вести интеллектуальное производство на чисто ремесленных началах, т. е. располагая крошечным запасом пособий, книг и инструментов, - все-таки вполне экспроприированных, лишенных решительно всяких средств производства интеллектуальных работников не существует. Конечно, интеллигент интеллигенту" не чета": какой-нибудь конторщик и какой-нибудь многоученый профессор отделены друг от друга "дистанцией огромного размера", но это дистанция количества., а не качества, дистанция минимума и максимума известных средств производства - "знаний", "образования". Означенный минимум и означенный максимум свидетельствуют о разных степенях приближения к пролетарским слоям; им отвечает различная окраска идеологии - преобладание то буржуазных, то пролетарских мотивов. Но в том и в другом случае на активе производителей одинаково числится нечто, неподходящее под рубрику рабочей силы, нечто не могущее служить источником прибавочной ценности дл капитала.

   Только приняв вышеизложенную точку зрения, принципиально разграничивающую основные элементы, из которых слагается собственность интеллектуальных производителей, мы можем выяснить в деталях социальный облик профессиональной интеллигенции. Zwei Seelen wohnen, ach... in meiner Brust!¹ должна сказать о себе названная интеллигенция, как таковая, взятая в целом, со всеми ее верхами и низами. Одновременно и продавцы рабочей силы и собственники средств производства, представители этой интеллигенции являются носителями психики, сотканной из непримиримых противоречий. Как продавцы рабочей силы, эксплуатируемые капиталистической буржуазией, они проникнуты настроением протеста, подвергают устои современной социально-экономической жизни более или менее резкой критике, заявляют о своей солидарности с представителями "физического труда", выступающими на защиту своих интересов. Как собственники средств производства, они - индивидуалисты.

   Капиталистическая эпоха есть эпоха усиленной "конкуренции" технических систем и методов, конкуренции орудий производства. Собственник фабричного предприятия, желая извлечь из своих машин наибольшую выгоду, должен пускать их в оборот денно и нощно: машина стоит дорого, а не сегодня-завтра она потеряет свою ценность, будет вытеснена из области производства новыми техническими изобретениями; итак, надо торопиться! Его успех, его победа над соперниками по производству зависит от степени совершенства усвоенной в его предприятии техники. Он должен быть на страже технического прогресса, безостановочно подновлять "постоянную часть" своего капитала, вводить у себя усовершенствованные приспособления, все новые и новые средства производства. Чем сложнее средства производства, чем большею ценностью они обладают, тем больше забот они доставляют их собственнику, тем большими потерями грозит ему как появление в области производства новых орудий, коренным образом обесценивающих усвоенную им технику, так и всеобщее распространение последней. Поэтому он старается монополизировать ее, ревниво охраняет ее секрет от своих соперников. Таковы основные предпосылки "анархии" капиталистического производства: каждое капиталистическое предприятие неминуемо должно руководиться в своей деятельности индивидуалистическими побуждениями.

   Сказанное верно и относительно средств интеллектуального производства, а в их числе - относительно знания. Собственник знаний должен стараться возможно полнее, с возможной быстротой использовать их: не сегодня-завтра они устареют, перестанут отвечать росту социально-экономических отношений, поток научных открытий смоет их, на интеллектуальном рынке явятся новые усовершенствованные средства производства, новые знания. Собственник знаний должен самым внимательным образом следить за движением науки, постоянно обновлять наличность своих "орудий", приобретать все то, что составляет "последнее "слово" интеллектуальной техники. Собственник знаний должен, наконец, иметь профессиональные секреты от своих соперников. Если он располагает "орудиями", каких нет у его соперников, он побивает последних; знания, получившие всеобщее распространение, теряют ценность, как орудия производства, для того интеллектуального производителя, который раньше один владел ими. В непосредственных интересах собственников знания - монополизировать их, скрывать "источники", своего производства¹. И чем выше "квалификация" производства, чем сложнее капитал интеллектуальной техники, чем больший риск несет его собственник в виду возможности радикальных времен в области его профессии, тем означенные интересы дают сильнее себя чувствовать, тем больше приходится собственнику изощряться в искусстве охранения своей собственности, тем в большей степени он бывает проникнут индивидуалистическими тенденциями. Самые крупные собственники интеллектуальных средств производства, - представители наиболее высококвалифицированных профессий самые решительные проповедники индивидуализма. Степень консерватизма собственников и степень их пристрастия к индивидуализму находятся в прямом отношении друг к другу... Таковы основные предпосылки "анархии" интеллектуального производства.

  

   ¹ Отсюда вытекают, напр., такие явления, как научные, и литературные плагиаты. Ученые и литераторы, совершающие их, заимствуют идеи и сюжеты из малоизвестных источников и, пользуясь данными источниками, как орудиями производства, умалчивают об этом.

  

   Индивидуализм, как оказывается, составляет непременное достояние профессиональной интеллигенции. Даже представители тех слоев "организаторов", которым особенно обязательно приходится испытывать на себе гнет капиталистической эксплуатации, которые особенно исполнены духа социального недовольства, при всем своем демократизме, не свободны, в той или иной мере, от антидемократических симпатий. Они протестуют против социализма, во имя культа автономной личности, за гранью капиталистического мира думают найти анархическую организацию производства. Или, напротив, заявляя себя сторонниками социализма, они, на самом деле, исповедуют социализм весьма своеобразный: опять-таки они исходят из культа автономной личности; нам улыбается идеал нового строя именно потому, что этот строй, по их мнению, гарантирует полноту "индивидуальных переживаний", золотые дни личности, могущей проявить себя в бесконечно разнообразной, свободной игре своих способностей и своего творчества. И в том и в другом случае мы имеем дело с компромиссными попытками сочетать не сочетаемое: как анархисты, так и последователи утопического социализма одинаково считают возможным существование строя, основанного на полной экспроприации средств производства из рук частных собственников, при оставлении части этих-средств в руках частных собственников, одинаково считают возможным полное отсутствие конкуренции среди производителей, при сохранении свободы конкуренции для части производителей. Гений профессиональной интеллигенции недобрый гений и шутить с нею недобрые шутки!

   Спешим оговориться: говоря о профессиональной интеллигенции, мы, конечно, не имели в виду тех интеллигентов, которые являются идеологами истинно-пролетарских масс. Мы рассматривали известную категорию производителей, как таковых, делали характеристику интеллектуальных работников, с точки зрения их участия в процессе производства, брали то, что отличает известный общественный тин. Указанные идеологи - не общее правило, а исключение, не дающее материала для исследования поставленного нами на очередь вопроса. Вопрос об идеологах - это вопрос иной, правда весьма интересный, но мы отнюдь не задавались целью решать его в рамках настоящей статьи. Что же касается нашего вопроса, то ответ на него нами уже дан.

   Повторим этот ответ: интеллигенцию считать особым общественным классом нельзя, так как в процессе производства различные слои ее занимают различные позиции и, следовательно, преследуют различные материальные интересы; при том, ни один из ее слоев не сливается с пролетарской массой; крайние левые авангарды "организаторов", - попавших в тиски капиталистической эксплуатации, - лишь подходят к границе пролетарского лагеря; а в общем интеллектуальные производители, обладая известными средствами производства, принадлежат к буржуазии, распределяются по ее разным ячейкам.

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

  

   1

   Из теории и практики классовой борьбы. В Шулятиков.

  

  

  

  

   1

  

  

  

   Ст. 48 (курсив наш), 52, 53. -Прим. В.Шулятикова.

   Н. И. Зибер. "Очерки первобытной экономической культуры", стр. 176. -Прим. В.Шулятикова.

   Ibidem, стр. 174. -Прим. В.Шулятикова.

   Зибер. "Очерки", стр. 176. -Прим. В.Шулятикова.

   Ibid. стр. 176. -Прим. В.Шулятикова.

   Ibid, стр. 175. -Прим. В.Шулятикова.

   См. Демор, Массар и Фандерфельде - "Регрессивная эволюция в биологии и социологии". Перевод с французского под ред. Д. Корончевского и В. Фаусека. - Стр. 89. -Прим. В.Шулятикова.

   См. цит. работу Н. Зибера. Типичный образец коллективного владения орудиями производства дает, напр., родовая община африканцев кабилов: "Родовая община доставляет каждому из своих членов орудия для работы, оружие и капитал для торговых предприятий или для занятия ремеслом, если кто захочет ему посвятить себя". (См. книгу Гроссе, стр. 219). -Прим. В.Шулятикова.

   Консерватизм психики организатора, протест последнего ко всякого рода новшествам освещен в интересной статье тов. А. А. Богданова "Авторитарное мышление" (сб. "Из психологии общества", стр. 105). -Прим. В.Шулятикова.

   Подобного рода историческими противоречиями богата, напр., эпоха конца средних веков, эпоха так назыв. первоначального капиталистического накопления. Технические изобретения той эпохи лишили "права на существование" массу феодалов-организаторов: они также прибегли к захватам, притом захватам самых грандиозных размеров (захват крестьянских полей под пастбища для овец; таковы зачатки шерстяной промышленности). - Или, насилие, выразившееся в усилении крепостного права: это насилие обязано своим происхождением именно тому обстоятельству, что технический прогресс обесценил организаторские способности феодалов старо-"патриархального" типа.

   Тот факт, что первыми представителями частной собственности явились организаторы-вожди, отмечается, напр., Н. Зибером; но надлежащего объяснения этого факта Зибер не дает. Ему представляется дело так, как будто организатора в процессе присвоения" помогла именно - чтобы вы думали? Их работоспособность, отличавшая их от рядовой массы первобытных дикарей. "Так как у первобытных народов и наиболее сильные и ловкие работники обыкновенно избираются в вожди, то не удивительно, что первая частная собственность - одежда, оружие и пр. образуется у этих последних". (Op. cit., стр. 174). -Прим. В.Шулятикова.

   К сожалению, нам не приходится устанавливать точную хронологию различных моментов описываемой эволюции командующих классов, т. е. приурочивать каждый данный момент к определенному поступательному шагу техники. Материал, собранный исследователями первобытной культуры, почти никаких указаний на этот счет не дает. Единственно, что при современном состоянии науки можно "сделать, - это выяснить общий путь развития. -Прим. В.Шулятикова.

   Отголосок этого взгляда представляет, напр., вера греческого землепашца в промысел божества, посылающего урожай и богатство. Его божество - это верховный организатор производства; идея о божестве развилась из культа предков организаторов. Или воззрение разных народов, согласно которому всякая удача в предприятиях зависит от воли и милости богов. -Прим. В.Шулятикова.

   Предания первобытных и малокультурных народов сохранили нам множество отголосков подобного воззрения. Орудия, принадлежащие легендарным организаторам, всегда оказывается наделенными чудодейственной силой. Когда Патрокл или Гектор облачаются в доспехи Ахилла, им сообщается сила и храбрость последнего. Герои народных сказок постоянно обладают какими-нибудь волшебными жезлами, лампочками, перстнями и проч. Эти предметы являются наследием, полученным ими, тем или иным путем, от каких-нибудь фантастических существ, олицетворяющих "организаторскую волю": в этих предметах "почил дух" их первоначальных собственников; и означенный "дух действует, когда их новым собственникам необходимо совершить какой-либо под