Соловьев Сергей Михайлович - История падения Польши, Страница 13 - Книги

днако он так слаб и недальновиден, что каждый мнимый патриот может склонить его ко всему, к чему угодно"^[247]. Скоро Килинский должен был оставить Варшаву; но чтобы объяснить причину этого удаления, мы должны обратиться к военным действиям.

Вы видели, что по выходе своем из Варшавы генерал Игельстром соединился с пруссаками; отряд его заключал в себе около 250 человек; потом, перешедши в Лович, он стянул около себя 7000 войска. Генерал Денисов стоял с своим корпусом в Щекоцинах (на реке Пилице к северу от Кракова); в двух милях от Щекоцин, в Жарновце, стояли пруссаки под начальством генерала Фавра. К ним на помощь скоро явился с войском сам король Фридрих-Вильгельм II. Пруссаки спешили наступательными движениями на Польшу, во-первых, для того, чтобы не дать распространиться мятежу в областях, присоединенных к Пруссии; во-вторых, чтобы воспользоваться малочисленностью русских войск в Польше и взять себе здесь первенствующую роль, которая бы дала возможность прибресть хороший кусок при третьем, последнем разделе: раздел этот был несомненен при так безрассудно начатом движении со стороны поляков. 6 июня (н.с.) Косцюшко напал на соединенные русские и прусские войска при Щекоцинах и потерпел поражение. 8 июня русский генерал Дерфельден поразил при Хельме поляков, бывших под начальством Зайончека; 15 июня Краков сдался пруссакам. Косцюшко был в отчаянном положении. Он хотел поднять крестьян, набрал из них отряд, подделывался к ним, надел деревенскую сермягу, ел и целые дни проводил с ними^[248].

Но все это не вело ни к чему: придавленные крестьяне не понимали, какое у них может быть общее дело с шляхтою; не понимали, зачем они должны драться, чтоб дать торжество так называемой Польской республике над ее врагами. Крестьяне не поднимались, а между тем шляхта сильно встревожилась, увидев поведение генералиссимуса относительно крестьян, и нисколько не думала сообразоваться с этим поведением. В то время, когда Косцюшко заставлял крестьян в рядах своих биться за ойчизну, шляхта обременяла жен и детей их паньщизною (барщиною). Косцюшко разослал универсал, в котором стращал шляхту, что Москва старается поднять польских крестьян, указывая им на их злую долю и обещая облегчение властью императрицы Екатерины. Косцюшко требовал: чтобы крестьянин был лично объявлен свободным; чтобы рабочие дни были уменьшены; чтобы землевладелец мог отнимать у крестьянина землю, только доказавши перед судом, что тот не исполняет своих обязательств; чтобы землевладельцы и управляющие за притеснения крестьян отвечали перед судом как виновные в намерении погубить дело национального восстания^[249]. Универсал возбудил в шляхте страшный ропот на нарушение права собственности - и остался без исполнения^[250].

В это время, когда шляхта не хотела сделать ни малейшего облегчения сельскому люду, в Варшаве в церкви Св. Креста проповедник с кафедры во время обедни произносил похвальное слово Робеспьеру. Понятно, что королю после этого стало не очень приятно в Варшаве. 16 июня, уведомляя Косцюшку о необходимости укрепить Варшаву в известных местах, Станислав-Август писал, что надобно отправить дам из города и освободить знатных арестантов, чтобы революция не носила якобинского характера. Тут же король изъявлял желание находиться в лагере подле генералиссимуса и жаловался, что Верховный совет сообщает ему о делах поверхностно, и то когда уже решение постановлено; что члены Совета избегают свидания с ним: Потоцкий и Закржевский были только раз во дворце. Когда король повторил эти желания и жалобы Деболи, тот отвечал: "Мое мнение - оставайтесь здесь и будьте покойны, оставьте правительствующим лицам делать все, что они хотят". Король сказал на это: "Если бы я руководился единственно самолюбием, то был бы вашего мнения; но я люблю народ и хочу спасти настоящее правительство". "Правительство в хаосе, оставайтесь спокойным зрителем",- отвечал Деболи^[251]. По свидетельству Немцевича, Коллонтай употреблял все средства, чтобы погубить короля^[252].

Вести о поражениях Косцюшки и Зайончека и о сдаче Кракова подали повод в Варшаве к явлениям, напомнившим сентябрьские дни Французской революции. 27 июня Казимир Конопка, бывший секретарь Коллонтая, стал произносить пред народными толпами зажигательную речь, указывал на измену краковского коменданта Венявского, сдавшего город пруссакам; говорил, что в стенах Варшавы много таких же изменников, пощаженных 9 мая; увещевал народ требовать их казни. Ночью народ в разных местах поставил виселицы, а на другой день, 28 числа, толпы направились к тюрьме, повесили прежде всего начальника тюрьмы Маевского за то, что он не хотел им выдать списка заключенных, а потом перевешали без разбора и последних. Капостас вместе с Килинским старались тут утишить рассвирепевшую толпу, но понапрасну: им самим грозили виселицею. Килинский рассердился и подал в Верховный совет предложение - забрать несколько тысяч бедных и беспокойных людей, участвовавших в деле 28 числа, и отправить их в армию к Косцюшке. Предложение было принято, и самого Килинского сделали полковником и отправили к войску. "Воспользовались случаем,- говорит Капостас, - чтобы только с честию выпроводить его из города, потому что слишком сильное влияние его на чернь при всей честности его сердца, но при слабости ума могло сделаться вредным".

Но удаление беспокойных людей и Килинского не уничтожило якобинских замашек, которые сильно тревожили короля. 1 июля он писал Косцюшке: "Надобно, чтоб вы знали, в каком положении находится Варшава. Открыто на рынке и в питейных домах поют песню, в конце которой говорится: "Мы, краковяне, носим на поясе шарик: мы на нем повесим короля и примаса". Те же угрозы слышались в толпах 28 июня. Всей Варшаве известно, что в продолжение двух ночей перед 28 числом дворец и Вислу стерегла община рыбаков, чтоб воспрепятствовать моему мнимому бегству; слухами об этом бегстве свернули головы народу, и следствием были ужасы 28 июня. В целой Варшаве теперь нет ни одного человека, которому было бы поручено и который был бы в состоянии охранять меня. Поэтому я прошу вас прислать сюда отряд войска для сохранения безопасности и спокойствия и для моей защиты, только бы этот отряд состоял не из рекрут, недавно набранных в Варшаве".

Но Косцюшке было не до этого. После поражения при Щекоцинах он поспешил к Варшаве и ввел свои войска в линии ее укреплений; но в то же время стремился к Варшаве и король прусский и 13 июля осадил ее, подкрепляемый русским войском, которым предводительствовал Ферзен, сменивший Игельстрома. Пруссаки хотели воспользоваться своим численным преимуществом, чтобы распорядиться Польшею в свою пользу; русские, разумеется, не должны были допускать их до этого. Фридрих-Вильгельм II жаловался, что Ферзен день ото дня становится менее traitabel (сговорчив) . К ужасу своему, король узнал, что император Франц хочет приобресть себе южные палатинаты Польши - Люблин, Хельм, Краков и Сендомир. Пруссаки сильно сердились, а Ферзен хладнокровно говорил, что австрийские желания вполне справедливы. В прусском лагере было разногласие во мнениях относительно ведения войны: Люкезини советовал действовать энергически, взять Варшаву, перейти Вислу, вступить в Литву, так чтобы после, при разделе, можно было хвалиться умеренностью, ограничившись линиею Вислы с Сендомиром и Краковом. Другого мнения был Бишофсвердер: он говорил, что не следует тратить прусских солдат в кровопролитном деле взятия Варшавы, которая должна сама сдаться, когда жители увидят серьезные приготовления к осаде. Решено было длить осаду и пускать русских биться около польских шанцев: пусть их тратят своих солдат. Но Ферзен на это не поддался. Когда король приглашал его к отдельному нападению, то он отвечал, что слишком слаб, чтобы действовать порознь, а вместе с пруссаками готов. Гольц присылал из Петербурга вести, что там вполне одобряют поведение Ферзена; что генерал этот, пожалуй, уйдет за Вислу и оставит пруссаков одних. Фридрих-Вильгельм в августе отправил в Петербург одного из своих дипломатов, Тауенцина, который должен был внушить русскому министерству, что король желает для себя земель между Силезиею, Южною Пруссиею и Вислою; король считает полезным, чтобы между Россиею и Пруссиею находилось небольшое отдельное владение; это владение Тауенцин должен был предложить графу Зубову с условием, чтобы тот поддержал прусские требования против австрийских.

Но скоро пришла весть, что король прусский отступил от Варшавы. Сам Фридрих-Вильгельм уведомил об этом императрицу следующим письмом^[253]: "С горестию узнал я о варшавских убийствах, и, преисполненный таким же негодованием, какое было возбуждено и в вашем величестве, я с редкою энергиею занялся средствами наказать их виновников. Я собрал наспех все войска, какие только были поблизости, и разбил вместе с генералом Денисовым постоянно возраставшую армию так называемого генералиссимуса, которого повстанцы себе назначили. Не обращая внимания на тысячу военных потребностей, которым я не имел времени удовлетворить, я ускорял поход наших победоносных войск; я заставлял неприятеля покидать одну позицию за другою и заставил наконец броситься в линии Варшавы. Но если наши храбрые войска умели побеждать в открытом поле, то существуют препятствия, которых одно мужество преодолеть не в состоянии. Я нашел перед столицею, где я надеялся уничтожить гнездо мятежа, страшные укрепления, многочисленную артиллерию, а у меня именно недоставало артиллерии. В то время как я распоряжался, чтоб осадные орудия были взяты из прусских крепостей и доставлены под Варшаву с большими издержками, мятежники успели усовершенствовать свои укрепления и, что всего хуже, возбудить мятеж в провинциях, недавно мною приобретенных, и характер этого мятежа становился день ото дня опаснее. Я долго льстил себя надеждою, что, взявши Варшаву, я предупрежу взрыв, и если бы корпус генерала Дерфельдена, находившийся уже в Пулавах, не получил приказа принять другое направление, вместо того чтоб пособить мне нанести решительный удар, то, конечно, я не обманулся бы в моей надежде. Принужденный ограничиться собственными средствами, я, однако, не терял мужества, несмотря на умножающиеся препятствия. Я приказал сделать все распоряжения к последней атаке; но накануне получаю печальное известие, что суда мои с транспортом взяты или потоплены инсургентами. Со всех сторон меня извещают, что мятеж в южной Пруссии приобретает день ото дня более силы. Наши сообщения прерваны, получение запасов ненадежно, равно как и спокойствие моих провинций.

В этом положении, при потере надежды, что или корпус войска вашего величества, или императорский могут на правом берегу Вислы помочь усилиям, которые я посвящал взятию Варшавы, так как не было возможности и по опасности сообщений, и по малости времени вознаградить скоро потерю снарядов, которых я ожидал с таким живым нетерпением, то мне не оставалось другого выбора, как отступить с моими войсками, причем часть их ввести в взбунтованную провинцию, остальные же поместить в недальнем расстоянии от столицы, чтоб держать в страхе ее виновных защитников".

Когда письмо это было получено в Петербурге, то на Тауенцина повеял дипломатический холод: императрица проходила мимо молча; Марков и Остерман толковали, какую ошибку сделал король, потому что одно взятие Варшавы могло положить конец волнениям в прусских областях. Зубов на известное предложение отвечал, что слишком много чести, да и австрийцы не позволят; что всего хуже для Тауенцина, Зубов объявил, что Австрию надобно вознаградить за ее борьбу с Французскою революциею, а вознаградить больше негде, как в Польше. Когда Тауенцин объявил притязания своего двора на земли в 1300 квадратных миль, то Зубов, Марков и Остерман отвечали, что хотя доля и велика, однако они употребят у императрицы все старания в пользу Пруссии.

Но Екатерина отвечала, что она просит короля отказаться от воеводств Краковского и Сендомирского, необходимых для Австрии; что же касается до русской доли, то сама природа указала границы; Буг и Неман; да еще к России отойдет Курляндия, потому что при двух прежних разделах Россия не получила приморских городов. Вся остальная Польша отдавалась Пруссии с городом Варшавою. При этом третьем разделе Россия получала 2000 с чем-нибудь квадратных миль, Австрия - 1000, Пруссия - с чем-нибудь 700; но хуже всего для Пруссии было то, что Австрия получала перевес. Тауенцин был в самом печальном положении. К большему его несчастию, приходит известие, что договор Пруссии с Англиею для ведения Французской войны нарушен; что генерал Мюллендорф идет назад с Рейна. "Императрица,- говорил Остерман,- не хочет обсуживать, кто здесь прав, кто виноват, Пруссия или Англия. Но ее величество не понимает, против кого Пруссии нужно усиливать войска свои в Польше. Она думает, что Пруссия не должна была бы показывать себя в такой зависимости от английских денег; теперь она видит, как хорошо сделала, что не послала своих войск на запад в такую коалицию. Как блистательно отличается поведение Австрии, которая, несмотря на все пожертвования, продолжает оказывать ревность к Французской войне".

Марков говорил: "В Пруссии забыли благодеяния договора 1793 года, не хотят обратить внимание на то, что южная Пруссия составляет вознаграждение не за один, но за пять походов; позабыли, что в договоре прямо обещано не оканчивать войны до совершенного уничтожения Французской революции". Все эти разговоры заставили Пруссию торопиться начатием сношений с Францией; а России был дан ответ, что Пруссия не может уступить Кракова, который в прусских руках будет только пунктом защиты, потому что лежит на север от гор, а в австрийских - пунктом нападения, и Прусская Силезия будет со всех сторон окружена австрийскими владениями. Если же нельзя удовлетворить требованиям Пруссии, то она вовсе не желает раздела^[254].

Судьба Польши решилась русским оружием: для этого императрица отправила Суворова, хотя звание главнокомандующего носил граф Румянцев-Задунайский. Суворов поразил корпус генерала Сераковского при монастыре Крупчице, потом добил его в окрестностях Бреста 8 сентября: 8 часов бились холодным оружием; поляков едва спаслось 500 человек; пленных было взято мало - едва несколько сот. "Ее императорского величества победоносные войска,- писал Суворов Румянцеву,- платили его (неприятеля) отчаянность, не давая пощады, отчего наш урон примечателен, хотя не велик; поле покрыто убитыми телами свыше пятнадцати верст. Мы очень устали"^[255]. Суворов шел на соединение с Ферзеном; 3000 польский отряд под начальством Понинского был выслан помешать переправе Ферзена через Вислу; но он не успел этого сделать, оправдывая себя впоследствии густою мглою. В таких обстоятельствах Косцюшко решился соединиться с остатками корпуса Сераковского, с Понинским и напасть на Ферзена, не допуская его до соединения с Суворовым. Главная квартира польского войска после удаления пруссаков перенесена была в Мокотово, имение княгини Любомирской.

5 октября (н.с.) Косцюшко отдал приказ, чтобы два полка пехоты с несколькими орудиями перешли мост под Прагою и шли на соединение с отрядом Сераковского. Вечер Косцюшко, Игнатий Потоцкий, Немцевич и несколько других членов их кружка провели у Закржевского; вечер был веселый и оживленный; никто из собеседников не предчувствовал, что расстаются так надолго и что их ожидает такое тяжелое несчастие^[256]. На другой же день, 6 числа, Косцюшко вместе с Немцевичем отправился в лагерь Сераковского; 7-го, не дождавшись ни подкрепления из Варшавы, ни Понинского, Косцюшко выступил против Ферзена с 6500 пехоты и 4000 кавалерии; 9 числа около 4 часов пополудни поляки, держа путь к селению Мацеевицы,вышли из большого леса. Косцюшко и Немцевич в товариществе нескольких уланов выехали наперед - и через несколько минут открылась им русская армия, стоявшая обозом вдоль Вислы. Польские вожди должны были признаться, что впечатление, производимое этою армиею, было и сильно, и надавало страху. Поляки немедленно же начали перестрелку с казаками, но эта перестрелка скоро утихла; ночью приготовились к битве. Русские превосходили числом войска и орудий; у поляков было выгоднейшее положение: они стояли на земле сухой и возвышенной, тогда как русские - в болоте, где с каждым шагом грязли орудия и люди. Русские действовали убийственно своею артиллериею, потом, приблизившись на карабинный выстрел, начали страшный ручной огонь. В мгновение ока земля покрылась убитыми и ранеными.

Польские пушки умолкли, поляки потеряли всякое терпение; польский отряд полковника Кржицкого рванулся было, чтобы ударить в атаку, но русские ядра стелят его мостом и не дают проходу крестьянам, вооруженным косами. Наконец поляки обращаются во всеобщее бегство. Их было побито на месте 5000 да взято в плен 1500, большею частью раненых; урон русских от отчаянного сопротивления неприятелей был не мал. Честь дела принадлежит генерал-майору Денисову; Ферзен явился уже к концу битвы. Польские генералы Каминский, Сераковский, Княжевич, бригадир Копец, Немцевич были взяты в плен. Около пяти часов вечера явился в главную квартиру отряд русских солдат, которые несли полумертвого человека: то был Косцюшко, кровь покрывала его тело и голову, лицо было бледно-синее^[257].

Получив известие о плене Косцюшки, Суворов писал Румянцеву: "Поздравляю в живых первого героя, Российского Нестора. Господь сил с нами!" Еще легче и раньше было потушено литовское восстание. И здесь, как в Польше, среди спокойного народонаселения страны волновалась одна Вильна, и небольшие отряды войска были единственными представителями восставших. Мы видели, какую роль играл артиллерист Ясинский в варшавском заговоре: легко понять, что он был главным двигателем виленского восстания, когда в Литве распространилась весть о событиях в Кракове и Варшаве. Ясинский с 300 солдат и с небольшою толпою народа взволновал Вильну. Русский генерал Арсеньев по своей невнимательности попался в плен; гетман Косаковский был повешен как изменник. Но после этого взрыва сейчас же оказалось, что в Литве нечего больше делать: ни людей с правительственными способностями, ни войска, ни денег, а между тем русские отряды перекрещивали Литву во всех направлениях. Командующим литовскою армиею Косцюшко назначил Виельгорского. Новый главнокомандующий, приехавши в Вильну, пришел в ужас от рапортао состоянии армии; еще в больший ужас пришел он, когда, сделав смотр войскам, увидал малое число солдат, способных к бою, недостаток артиллерии. Послали к Косцюшке представить ему это бедственное состояние; Косцюшко отвечал, что, будучи сам стиснут неприятелем, находившимся у ворот Варшавы, не может разделять своих войск и подать помощь Литве; он просил Виельгорского не отчаиваться и не начинать с русскими решительного дела, чтобы иметь возможность держаться как можно долее в Литве^[258].

Но это было трудно сделать: русские явились под Вильною; Виельгорский, больной физически и нравственно, сдал команду генералу Хлевинскому, и тот очистил Вильну перед русскими войсками, которые вошли в город 12 августа.

Оставалось покончить с Варшавою. Весть о плене Косцюшки встречена была здесь отчаянием. Верховный совет дал ему в преемники генерала Вавржецкого. Сделаны были разные распоряжения; все войска сосредоточены около столицы; всех жителей заставили работать над укреплениями Праги; но уже со всех сторон громко толковали о необходимости сдаться русским на милость. Суворов не заставил себя долго ждать, тем более что ему хотелось предупредить прусского короля. 4 ноября на рассвете русские начали атаку польских укреплений, особенно тех, которые находились на правом берегу Вислы. В короткое время все они были взяты, людей не жалели с обеих сторон; 8000 поляков погибло, вся их артиллерия досталась русским. Прага, состоявшая преимущественно из деревянных домов, представляла одни обгоревшие трубы и кучи пепла. Бомбы много зажгли домов и в самой Варшаве. Верховный совет решился наконец сдать город; сначала он отправил к Суворову Игнатия Потоцкого; но Суворов не принял Потоцкого, объявивши, что не войдет в сношения ни с одним из глав мятежа. Тогда магистрат назначил троих уполномоченных депутатов, которые и подписали с Суворовым условия сдачи: жителям обещана была личная и имущественная безопасность и прощение прошлого; они были все обезоружены.

Революционное правительство было уничтожено; король на время вступал опять во все свои права и написал Екатерине следующее письмо: "Судьба Польши в ваших руках; ваше могущество и мудрость решат ее; какова бы ни была судьба, которую вы назначаете мне лично, я не могу забыть своего долга к моему народу, умоляя за него великодушие вашего императорского величества. Польское войско уничтожено, но народ существует; но и народ скоро станет погибать, если ваши распоряжения и ваше великодушие не поспешат к нему на помощь. Война прекратила земледельческие работы, скот взят, крестьяне, у которых житницы пусты, избы сожжены, тысячами убежали за границу; многие землевладельцы сделали то же по тем же причинам. Польша уже начинает походить на пустыню, голод неизбежен на будущий год, особенно если другие соседи будут продолжать уводить наших жителей, наш скот и занимать наши земли. Кажется, право поставить границы другим и воспользоваться победою принадлежит той, которой оружие все себе подчинило".

Екатерина отвечала: "Судьба Польши, которой картину вы мне начертали, есть следствие начал разрушительных для всякого порядка и общества, почерпнутых в примере народа, который сделался добычею всех возможных крайностей и заблуждений. Не в моих силах было предупредить гибельные последствия и засыпать под ногами Польского народа бездну, выкопанную его развратителями, и в которую он наконец увлечен. Все мои заботы в этом отношении были заплачены неблагодарностью, ненавистью и вероломством. Конечно, надобно ждать теперь ужаснейшего из бедствий, голода; я дам приказания на этот счет сколько возможно; это обстоятельство вместе с известиями об опасностях, которым ваше величество подвергались среди разнузданного народа Варшавского, заставляет меня желать, чтоб ваше величество как можно скорее переехали из этого виновного города в Гродно. Ваше величество должны знать мой характер: я не могу употребить во зло моих успехов, дарованных мне благостью Провидения и правдою моего дела. Следовательно, вы можете покойно ожидать, что государственные интересы и общий интерес спокойствия решат насчет дальнейшей участи Польши".

Королю очень не хотелось выехать из Варшавы; он представил Суворову, что ему не с чем выехать в Гродно, не с чем оставить в Варшаве своих родных и служителей, потому что он давно уже не получает никакого дохода, живет в долг. Суворов отвечал, что князь Репнин позаботится об этом в Гродне. Король обратился к Репнину, и тот отвечал, что в Гродне все готово к его принятию и он не будет иметь ни в чем нужды. Барон Аш, заведовавший дипломатическими делами, уверял короля, что все остававшиеся после него в Варшаве будут обеспечены. Король в разговоре с Ашем, упомянув о новом разделе Польши, сказал, что в таком случае он согласится лучше отречься от престола и провести остаток жизни в Риме. Аш отвечал, что отречение совершенно зависит от воли королевской, что его величество может устроить это дело в Гродно с князем Репниным. 8 января 1795 года Станислав-Август простился с главнокомандующим и был так тронут нежным прощанием Суворова, что растерялся и не припомнил всего, что хотел ему сказать^[259].

Станислав-Август не возвратился в Варшаву; Польша исчезла с карты Европы^[260].

Сноски

^[1]В этом году православные Западной Руси получают своих архиереев, поставленных Иерусалимским патриархом Феофаном, вследствие чего приобретают новые силы в борьбе. См. Историю России с древн. врем. Изд. 4-е, 1888 г. Т. X. С. 73 и след. (Издан. Товар. "Общ. Польза". Кн. 2. Т. 1. Стб. 1462.) // Соловьев С. М. Соч. Кн. V. М., 1990. С. 413 и др.

^[2] См. Историю России с древн. врем. Т. XI. (Издан. Товар. "Общ. Польза" Кн. 3.) // Соловьев С. М. Соч. Кн. VI. М., 1991.

^[3] См. Историю России с древн. врем. Т. XIII. Гл. 1. (Издан. Товар. "Общ. Польза". Кн. 3.) // Соловьев С. М. Соч. Кн. VII. М., 1991. С. 7-172.

^[4] Здесь немецкий историк пропустил, что отпадение Малороссии вследствие религиозной борьбы вполне соответствует отпадению Нидерландов от Испании. Мы увидим, куда он по своему взгляду отнесет это соответствие.

^[5] Sybel: Geschichte der Revolutionszeit, I, 157 // Sybel H. Geschichte der Revolutionszeit von 1789 bis 1800. Bd 1. Dusseldorf, 1859.

^[6] См. Ист. России с древн. врем. I, II, III. (Издан. Товар. "Общ. Польза". Кн. 3.) // Соловьев С. М. Соч. Кн. VII. Главы 1-3.

^[7] Знаменитый Конисский.

^[8] Браницкий сам думал о короне. Рассказывали, что между ним и Саксонским курфирстом был заключен договор: если курфирст потеряет надежду на успех, то будет поддерживать Браницкого. Курфирст имел в виду при этом, что гетман стар, скоро умрет и тогда можно будет опять возобновить свои искательства. Но вместо старика гетмана умер молодой курфирст, и смерть его нанесла страшный удар саксонской партии.

^[9] 30 октября 1764 года.

^[10] 15 ноября 1764 года.

^[11] 20 апреля 1765 года.

^[12] В этой речи Конисский говорил, между прочим: "Христиане от христиан угнетаемы, и верные от верных более, нежели от неверных, озлобляемы бываем. Затворяются наши храмы, где Христос непрестанно восхваляется; отверсты же и безнаветны жидовские синагоги, в коих Христос непрестанно поруган бывает. Что мы человеческих преданий в равной с вечным Божиим законом важности иметь, и землю мешать с небом не дерзаем,- за то раскольниками, еретиками, отступниками нас называют; и что гласу совести бесстудно противоречить страшимся - за то в темницы, на раны, на меч, на огнь осуждаемы бываем".

^[13] См. первую главу, письмо короля от 20 апреля 1765 г.

^[14] 13 мая 1765.

^[15] 2 января 1766.

^[16] 21 августа 1766.

^[17] 6 сентября 1766.

^[18] 6 октября 1766 года.

^[19] Говоря о Чарторыйских, обыкновенно употребляли это слово.

^[20] 9 ноября 1766 г.

^[21] 12 ноября.

^[22] 19 ноября 1766.

^[23] 28 февраля 1767, из Дрездена.

^[24] 7 марта.

^[25] Репнин Панину 31 января 1767 г.

^[26] Репнин Панину 28 марта (8 апреля) 1767 г.

^[27] Репнин Панину 4 апреля старого стиля 1767 г.

^[28] Репнин Панину 16 (27) мая 1767 г.

^[29] Репнин Панину 31 мая (11 июня).

^[30] 14 (25) июня 1767 г.

^[31] Репнин Панину 5 (16) августа.

^[32] Репнин Панину 30 августа (10 сентября).

^[33] Репнин Панину 6(17) сентября.

^[34] Репнин Панину 30 августа (10 сентября).

^[35] Репнин Панину 12 (23) сентября.

^[36] Репнин Панину 30 августа (10 сентября).

^[37] Панин Репнину 14 августа 1767 г.

^[38] Репнин Панину 6 (17) сентября.

^[39] Репнин Панину 21 сентября (2 октября).

^[40] Репнин Панину 21 сентября (2 октября).

^[41] Репнин Панину 4 (15) октября.

^[42] Репнин Панину 11 (22) декабря 1767 г.

^[43] Репнин Панину 12 (23) декабря.

^[44] Депеша саксонского посланника Ессена к своему двору, 7 декабря 1768.

^[45] Pamigtniki do panowania Augusta III, i pierwszych lat Stanisl. Augusta, II, 73.

^[46] Там же, стр. 90.

^[47]Pamietnik do historyi polskiej Adama Moszczynskiego. Стр. 126 и след.

^[48] Репнин Панину 20 (31) августа 1768 года.

^[49] Копия с доношения христианских обывателей Балты Гурьеву от 16 июня 1768 г. приложена к депеше Репнина.

^[50] Репнин Панину 20 (31) августа.

^[51] Репнин Панину 5 (16) декабря.

^[52] Репнин Панину 20 (31) декабря: "Я все, что в приватном совете у короля происходило, знаю чрез весьма верного человека, который сам в том находился ".

^[53] "Лучше ничего не делать, чем заниматься пустяками" - непереводимая игра слов; буквально: "Лучше ничего не делать, чем делать ничего" (Примеч. ред.).

^[54] Репнин Панину 24 декабря 1768 г. (4 января 1769 г.).

^[55] Репнин Панину 28 января (7 февраля) 1769 г.

^[56] Lettres du baron de Viomenil, p. 7.

^[57] Liv. 1, chap. VII et VIII.

^[58] Волконский Панину 11 (22) июня 1769 г.

^[59] Волконский Панину 26 июня (7 июля), 22 июля (2 августа).

^[60] Волконский Панину 26 июля (6 августа), 27 июля (7 августа).

^[61] Панин Волконскому 4 сентября.

^[62] Панин Волконскому 30 сентября.

^[63] Волконский Панину 31 октября.

^[64] Волконский Панину 22 августа (2 сентября).

^[65] Волконский Панину 1 (12) октября.

^[66] Волконский Панину 12 (23) октября.

^[67] Волконский Панину 18 (29) ноября.

^[68] Волконский Панину 27 ноября (8 декабря).

^[69] Волконский Панину 14 (25) декабря.

^[70] Волконский Панину 17 декабря 1769 г. (7 января 1770 г.).

^[71] Панин Волконскому 3 апреля 1770 г.

^[72] Волконский Панину 8 (19) января, 7 (18) февраля, 18 (29) марта.

^[73] Волконский Панину 20 (31) мая.

^[74] 11 (22) мая 1771 года.

^[75] Салдерн императрице 1 (12) июня.

^[76] Салдерн Панину (28 мая) 8 июня.

^[77] Салдерн Панину 1 (12) июня.

^[78] Салдерн Панину 4 (15) июня.

^[79] Салдерн Панину 25 (6 июля).

^[80] Салдерн Панину 13 (24) июля.

^[81] Салдерн императрице 15 (26) июня.

^[82] Салдерн Панину 3 (14) сентября.

^[83] 4 января 1771 года.

^[84] 19 января 1771.

^[85] Фридрих II вследствие союзного договора платил субсидии России на время войны.

^[86] Салдерн Панину 4 (15) июня 1771 года.

^[87] Депеша от 14 июня.

^[88] Депеша от 3 июля.

^[89] Вспомним, как прежде утверждалось, что Франция никак не может помочь Австрии.

^[90] Депеша 10 сентября.

^[91] Салдерн Панину 19 (30) ноября 1771 года.

^[92] Салдерн Панину 3 (14) декабря.

^[93] "Вспомните, мои дорогой и уважаемый друг, что я представитель России и ваш бедный посол" (Примеч. ред.).

^[94] "Вы проявляете недоверие к вашему другу и вашему послу; вы столь вежливы с этими мошенниками-поляками, а с ними надо обходиться как со сбродом, они того заслуживают" (Примеч. ред.).

^[95] Салдерн Панину 20 января (1 февраля) 1772 года.

^[96] 24 января.

^[97] Салдерн Панину 25 июля (5 августа).

^[98] Штакельберг Панину 8 (19) сентября.

^[99] Штакельберг Панину 13 (24) сентября.

^[100] Штакельберг Панину 14 (25) октября.

^[101] Штакельберг Панину 29 октября (9 ноября).

^[102] Штакельберг Панину 1 (12) ноября.

^[103] Штакельберг Панину 26 ноября (6 декабря).

^[104] Князь Михаил Чарторыйский, великий канцлер Литовский, умер вскоре после раздела; князь Август, палатин Русский, прожил еще семь лет.

^[105] Считали, что истрачено было на подкуп до 150 000 золотых.

^[106] Донесение Ессена см. у Herrmann. Geschichte des russischen Staates, VI Band. // Herrmann E. Geschichte des russischen Staates. Bd 6. Hamburg, 1832-1853.

^[107] 17 июля 1782 года.

^[108] 1 августа 1782 года.

^[109] 10 (21) сентября 1782.

^[110] Дринский залив (Примеч. ред.).

^[111] 13 октября 1782.

^[112] 25 августа 1787 года.

^[113] 24 сентября 1787 года.

^[114] 25 сентября 1787 года.

^[115] 24 сентября.

^[116] 2 октября.

^[117] 2 ноября 1787 года.

^[118] 1 ноября 1787 года.

^[119] 4 ноября 1787 года.

^[120] 26 января 1788 года.

^[121] 26 февраля 1788.

^[122] 27 мая 1788.

^[123] 4 июня 1788.

^[124] Екатерин [а] Великий (шутливое выражение де Линя.- Примеч ред)

^[125] 3 июля 1788.

^[126] 13 июля 1788 ("так что я понюхала пороха".- Примеч. ред.).

^[127] 31 июля.

^[128] Записки Храповицкого (по изд. Москов. Истор. Общ.), стр. 110 // Храповицкий. А. В. Памятные записки А. В. Храповицкого, статс-секретаря императрицы Екатерины Второй. М., 1862.

^[129] Там же, стр. 115.

^[130] Штакельберг вице-канцлеру Остерману 15 октября 1788.

^[131] Записки Храповицкого, стр. 126.

^[132] "Францию лихорадит" (Примеч. ред.).

^[133] Имение куплено было Потемкиным.

^[134] 20 мая 1789.

^[135] 18 октября 1789.

^[136] 10 января и б февраля 1790.

^[137] 13 мая 1790 г.

^[138] 17 июля 1790 г.

^[139] 5 августа 1790 г.

^[140] 9 августа 1790 г.

^[141] 29 августа 1790 г.

^[142] 25 марта 1790 года.

^[143] 14 апреля.

^[144] 2 мая 1790.

^[145] 2 мая.

^[146] Депеша вице-канцлера Филиппа Кобенцеля из Вены австрийскому послу Люи Кобенцелю в Петербург 13 июля.

^[147] Герцберг говорил после полякам: "Votre plus grand ennemi c'est се serpent Italien (Люкезини). C'est lui qui a compromit et qui compromet sans cesse les interets de la Pologne et de son roi. Les Italiens ont moins de politique que de ruse. Ils ne combattent pas, ils harcelent: ce sont les cosaques de la diplomatie". (Булгаков Безбородку 11(22) августа 1792 года) - "Эта итальянская змея (Люкезини) - ваш самый главный враг. Он постоянно ставил и ставит под угрозу интересы Польши и ее короля. Итальянцы больше хитрят, чем занимаются политикой. Они не сражаются, а изматывают противника, это казаки дипломатии" (Примеч. ред.).

^[148] Алопеус Остерману 25 ноября (6 декабря) 1790.

^[149] Memoires de Michel Oginski. 1, 88-102 // Memoires de Michel Oginski sur la Pologne et les polonais depuis 1788 jusgu'a la fin de 1815. O. 1. Paris, 1826.

^[150] Rapport de Vice-Chancelier de Cour et d'Etat au Chancelier pr. de Kaunitz Richtberg sur la conversation avec M. de Bischofswerderr le 20 fevr. 1791.

^[151] 28 марта 1791.

^[152] Алопиус Остерману 8 (19) февраля 1791.

^[153] Stanhope - Life of William Pitt, II, chap. XV // Stanhope, Ph. Life of the right honourable William Pitt. Vol. 2. London, 1867.

^[154] Екатерина не забыла союзников. Записки Храповицкого, стр. 243: "Требую мраморный бюст Фокса, с которого сделав бронзовой, поставлю на колоннаде, подле Демосфена, он красноречием своим не допустил Англию до воины с Россиею".- Я (Храповипкий): "II se croira trop honore".- "Non, je ne puis autrement exprimer ma reconnoissance" ("Он сочтет, что его удостоили чересчур большой чести". - "Ну нет, я не могу иначе выразить мою признательность".- Примеч. ред.).

^[155] Штакельберг Остерману 10 (21) января.

^[156] Штакельберг Остерману 13 (24) января.

^[157] Штакельберг Остерману 28 марта (8 апреля).

^[158] Штакельберг Остерману 7 (18) апреля.

^[159] Тот же тому же 14 (25) апреля.

^[160] Штакел. Остерману 29 апреля (10 мая).

^[161] Тот же тому же 18 (29) апреля, 9 (20) мая, 19 (30) мая.

^[162] 7 февраля 1790.

^[163] Старого стиля.

^[164] Штакельб. Остерману 2 (13) марта 1790.

^[165] Штакельб. Остерману 7 (18) марта.

^[166] Штакельб. Остерману 20 (31) марта.

^[167] Аш Остерману 17 (28) июля.

^[168] В одном письме Потемкина к императрице находим о Штакельберге: "Он всюду бьет в набат, если б он не подписал своего имени, то я бы мог его письмо принять за Лукезиниево". В другом письме: "Из неограниченного моего усердия говорю, что вреден в Польше Стакельберг".