отивления:
буди во всем воля великого государя нашего".
Бутурлин отвечал: "Это вам кто-нибудь наговорил
воровски, на ссору: великий государь держит вас в своей милости и жалованье, и
вам бы ему служить, а воровским речам, смутным речам не верить, а служба ваша у
великого государя забвенна не будет".
Верст за пять от Чигирина встретили Бутурлина
сын Хмельницкого Юрий, писарь Выговский, есаул Иван Ковалевский, с ними козаков
конных человек с двести; Юрий сказал Бутурлину: "Не прогневайтесь, что отец мой
сам не выехал к вам навстречу: он очень болен". На другой день Бутурлин был у
гетмана, которого нашел в постели. По причине болезни Богдан отказался слушать
речи посольские о великих государевых делах, отложил до другого раза; Бутурлин
за это отказался было обедать у него, но потом согласился, когда гетман объявил,
что он почтет это за знак государевой немилости к нему. За стол сели и потчивали
послов гетманова жена Анна и дочь Катерина, жена Данила Выговского, писарь Иван
Выговский и есаул Иван Ковалевский, а сам гетман за столом сидеть не смог, лежал
на постели. В половине стола Богдан велел налить себе кубок венгерского, встал
и, поддерживаемый слугами, пил за здоровье государя, царского семейства, за
патриарха Никона, милостивого заступника и ходатая.
На другой день Бутурлин расспрашивал писаря
Выговского о вестях; тот, взирая на образ Спасов, перекрестя лице свое, с
великими клятвами говорил, что Хмельницкий и он, писарь, и все Войско
Запорожское великому государю во всем истинные слуги и подданные без всякой
шатости; с шведским королем, с Рагоци, с молдаванами и волохами гетман
соединился не для чего иного, только на славу, честь и хвалу великому государю.
Великий государь с поляками договор велел учинить по поляновским статьям, Войску
Запорожскому быть по-прежнему в Короне Польской; гетман и все Войско Запорожское
о том опечалились, а поляки обрадовались покою, начали злохитрствовать, забегать
во многие государства, чтоб они вместе с ними Войско Запорожское и православных
христиан воевали. Тогда гетман послал к венгерскому, молдавскому и волошскому
владетелям о дружбе; те обрадовались и присягнули в вечной дружбе. Это сделано
великому государю на вечную славу, что такие честные владетели царского
величества подданным учинились в дружбе и братстве и на недругов великого
государя в соединении; а полковник Антон Жданович ходил на поляков не для того,
чтоб Рагоци быть на Короне Польской, а только для того, чтоб поляки с окрестными
государями дружбою не сносились и подданных царского величества не разоряли.
Бутурлин отвечал: "Нам в великое подивленье, какими мерами то чинится, что у
гетмана и Войска Запорожского с неприятелем царского величества, шведским
королем, ссылка и соединение, и всякое доброхотство от великого государя
переносится на шведского короля да на Рагоци венгерского, и Войско Запорожское
всякое вспоможенье чинит неприятелям царского величества без воли и повеленья
великого государя. Делаете вы это, забыв страх божий и свое обещание, данное
пред св. Евангелием; Корону Польскую, на которую избрали великого государя
нашего, разоряете, крови христианские проливаете, православным церквам божиим и
православным христианам, живущим в Польше, от кальвинов разорение и осквернение
чинится многое, так что и слышать страшно: блюдитесь, чтоб вам за такие неправды
не навести на себя гнева божия!"
Наконец Богдан прислал звать к себе Бутурлина
на личное свидание. Посол повторил и ему те же самые слова, какие говорил
Выговскому. Богдан вспыхнул. "От шведского короля, - сказал он, - я никогда
отлучен не буду, потому что у нас дружба давняя, больше шести лет; шведы люди
правдивые, всякую дружбу и приязнь додерживают, слово свое держат; а царское
величество надо мною и надо всем войском учинил было немилосердие свое: номирясь
с поляками, хотел было нас отдать им в руки; а теперь слух до нас доходит, что
государь изволил послать из Вильны против нас, шведов и венгров, ляхам на помощь
20000 ратных людей; а мы, когда еще и не были у царского величества в
подданстве, великому государю служили, крымского хана воевать московские украйны
не пускали девять лет, и теперь мы от царской высокой руки неотступны и идем
воевать с неприятелями царского величества, хотя бы мне от нынешней моей болезни
и смерть приключилась, для того везем с собою и гроб. Вере христианской никогда
я разорителем не буду: были с нами в союзе и бусурманы, крымские татары, и те
меня слушали, бились за церкви божии и за веру православную. Великому государю
во всем воля; только мне диво, что бояре ему ничего доброго не посоветуют:
Короною Польскою еще не овладели и мира в совершенье еще не привели, а уже с
другим государством, со шведами, войну начали, а шведский король силен, у него в
союзе шестнадцать земель; и если бы я не соединился со шведами, венграми,
молдаванами и волохами, то соединились бы с ними поляки, и нас всех в Малой
России вырубили бы и выжгли, царского величества рати к нам на помощь не
подоспели, мы бы все сгинули, а потом и Российскому государству было бы
нерадостно ж".
Бутурлин отвечал: "Гетман! Стыдно тебе говорить
такие непристойные слова! Надобно бы тебе помнить бога и присягу свою, как
обещался великому государю служить и прямить и всякого добра хотеть; надобно
было тебе помнить царского величества милость и от неприятелей оборону; а теперь
за помощию Войска Запорожского шведский король и Рагоци побрали в Польше много
городов и великое, неизреченное богатство пограбили; блюдитесь, чтоб вам за ваши
неправды не навести на себя гнева божия! Когда победою царского величества
поляки учинились бессильны, то на разоренье и на грабеж много у вас друзей
стало; а как неприятели ваши, польские и литовские люди, вам были страшны и
сильны, то освободиться от них никто вам не помог, только один великий государь
наш. Когда вам от неприятелей было тесно, то ты, гетман, с послами великого
государя говаривал поласковее, а теперь ты говоришь с большими пыхами, неведомо
по какой мере. Тебе самому памятно, как приходил я со многими ратными людьми
тебе на помощь против поляков и крымских татар: в то время ты был очень низок и
к нам держал любовь большую; носи платье разноцветное, а слово держи одинакое.
Неправды шведского короля не только великому государю нельзя было терпеть, но и
ты бы не стерпел; а служба твоя великому государю известна и никогда у него
забвенна не будет; теперь великий государь тебя держит в милости и великой
чести, и вперед на царскую милость будь надежен, а непристойные и высокие меры
от себя отложи. У великого государя и в мысли того не было, чтоб отдать вас
польскому королю, да и то дело несхожее, что государь послал на вас из Вильны
20000 ратных людей: это кто-нибудь сказал на ссору, так тебе бы этому не верить;
царское величество вас всех, православных христиан единоверных, держит в своей
милости".
Резкая правда в начале речи и мягкий конец
произвели свое действие; старик приутих и отвечал: "Я верный подданный царского
величества и никогда от его высокой руки не отлучусь; царского величества
милость и оборона нам памятны, и за то готовы мы также царскому величеству
служить и голов своих не щадить. Только теперь дайте мне покой; подумавши обо
всем, вам ответ учиним в другое время потому: я страдаю от тяжкой болезни, не
могу говорить". Постлали скатерть на стол, и больной попросил Бутурлина
по-приятельски отобедать у него чем бог послал; жена и дочь его по-прежнему
потчевали.
На другой день, 10 июня, пришел к Бутурлину
писарь Выговский и сказал: "Гетман велел вам сказать добрый день и о вашем
здоровье спросить, на вчерашнее же не сердитесь, потому что гетман очень болен,
простите, что в тяжкой своей болезни запальчиво говорил: в болезни своей теперь
на всех сердится, уже нрав такой, нас всех бранит, подойти нельзя! Гетман велел
спросить: донес ли царскому величеству стольник Кикин о желании гетманском
написать к шведскому королю о его неправдах?" Бутурлин отвечал, что Кикин донес
об этом: пусть гетман пишет к королю и пусть тот исправится пред государем. "Но,
- прибавил посол, - перехвачена литовскими людьми грамота гетманская к шведскому
королю, в которой Хмельницкий пишет, подкрепляя договор свой с королем и ожидая
от него великих послов". Выговский отвечал: "Шведские послы должны быть сюда
скоро; но в грамоте не написано, что гетман подкрепляет договор свой, гетман
писал только о дружбе, приязни и любви". Бутурлин сказал на это: "Писарь Иван
Выговский! Помни к себе милость и жалованье великого государя, служи и работай
ему истинным сердцем, правою душою, безо всякой хитрости и обману, а у царского
величества твоя служба и работа незабвенна!" Выговский по обычаю своему клялся
страшными клятвами, что служит великому государю всею душою, гетмана и
полковников укрепляет и от всякой шатости отводит, и в знак прямой службы и
верного подданства женился на православной, и хочет просить, чтоб тестевы имения
в Оршанском повете перешли к нему и жене его, а он великому государю верный
подданный до конца жизни.
12 июня приехали к гетману шведские и
венгерские послы; Бутурлин послал за Выговским и спросил его: зачем приехали
послы? Писарь отвечал, что Карл Х прислал о дружбе и любви с гетманом и со всем
Войском Запорожским. 13 числа гетман прислал звать к себе царских посланных на
разговор и встретил их такою речью: "Уверяю, что ни я, ни кто другой из живущих
в Малой России от высокой руки царского величества не отступен; просим вас
донести до царского величества наше моление и просьбу, чтоб великий государь не
верил обличениям на нас, а что мы прибрали к себе в товарищество шведа и Рагоци,
не обославшись с великим государем, то это сделали мы из страха, потому что ляхи
задают фантазии великие, под клятвою утверждают, что царское величество нас
отдал им, да и для того, чтоб ляхи не соединились со шведом и Рагоци. Думаем,
что швед мирному договору будет рад, а если мириться не захочет, то в то время
на шведского короля иной способ учиним; а теперь бы начатое дело с ляхами к
концу привесть, чтоб всеми великими потугами с обеих сторон, и с царского
величества, и с шведской, ляхов бить, до конца искоренить и с другими
государствами соединиться не дать; а мы знаем наверное, что словом ляхи великого
государя на корону избирали, а делом никак то не сталось, как видно из грамоты
их к султану, которую я отослал к царскому величеству".
Бутурлин, ничего не отвечая на это, начал свои
речи. "В прошлом, 1655 году ходили вы на ляхов вместе с боярином Васильем
Васильевичем Бутурлиным, пришли под первый город Гусятин, боярского полка люди
начали к нему приступать и на город взошли, а ты, гетман, велел их от города
отбивать, и на том отбое многих людей посекли, а по тем людям, которые взошли
было на город, из пушек стреляли. Боярин послал к тебе дворян спросить, что это
значит? Ты отвечал, что гусятинцы прислали к тебе бить челом, что сдадутся.
Когда подо Львов подошли государевы ратные люди и хотели над ним чинить промысл,
то ты, гетман, промысла никакого чинить не дал, а взял с города пятьдесят тысяч
золотых червонных; а как посылали под Люблин Данила Выговского да Петра
Потемкина, то в Люблине взяты взятьем только посады, а замочек сдался, и в
замочке этом тамошним людям тесноты никакой не чинили же и людей не выводили. А
теперь, которая шляхта великому государю присягнула и на маетности свои получила
жалованные грамоты, чтоб жить безопасно, то черкасы Нечаева полка разоряют ее,
из маетностей выгоняют, иных побивают, крестьян от пашни отлучили и произвели
такой голод, какого давно не слыхано, не только что мертвечину и всякую
нечистоту, но и человеческое мясо едят: и, на то смотря, другим полякам в Литве
под царскую руку поддаваться опасно. Когда полномочные царские послы говорили с
польскими комиссарами в Вильне об избрании царского величества на Корону
Польскую и польские комиссары соглашались, лишь бы только права и вольности их
не были нарушены и маетностей не отнимали, в то время ты, гетман, во всем
полагался на государское изволение, а теперь говорил стольнику Кикину и дьяку
Фомину, что если царское величество с польским королем и помирится, то ты с
поляками никогда в согласии не будешь, либо их разоришь, либо сам пропадешь.
Таким образом, в словах твоих нет постоянства: сперва ты под Гусятином говорил:
хотя бы поддавались не только поляки, но и татары и жиды, и тех для чего не
принять? Теснить их ни в чем не годится; а теперь поляки сами желают быть под
царскою рукою, и тебе какое приобретение, если от вашего гонения и тесноты они
поддадутся шведскому королю или Рагоци?"
Гетман отвечал: "Правда, что под Гусятином
города добывать мы не давали, не потому, что ляхов берегли, а потому, что в тех
городах много православных христиан, а мыслили мы начальное и главное дело:
войска кварцяные и гетманов побивши, идти далее, в Польшу, и там добывать
коронных городов, в которых ляхи живут. Но этому нашему замыслу послушными быть
не захотели, пошли за грабежом и гонялись за корыстью. А со Львова хотя что и
взято, и то роздано ратным бедным людям. Мы знаем, кто сами себе честь получили
больше того, но мы их перед царским величеством не выдаем, чтоб царское
величество над нами милость показал, тем, которые доносят на нас невинно, верить
не велел; а я хотя бы и шальной был, то не мог бы велеть побивать из пушек
царских людей, единоверных православных христиан. К Ивану Нечаю послал я нарочно
листы, чтоб шляхте кривд никаких не чинили".
Бутурлин продолжал: "В дороге мы слышали от
всяких людей, что была у тебя рада, и на той раде сдал ты гетманство сыну своему
Юрию: и тебе бы велеть сыну своему в церкви божией, пред святым Евангелием, при
нас присягнуть на подданство великому государю, государыне и царевичу Алексею
Алексеевичу". Гетман отвечал: "Видите сами, что я сильно болен и в старости, и я
поговорил с полковниками, чтоб попомнили свою службу, промысл и раденье, по
смерти моей выбрали на запорожское гетманство сына моего Юрия; а ныне, пока жив
буду, гетманство и всякое старшинство держу при себе, а когда по моей смерти
сделается гетманом сын мой Юрий, то он царскому величеству присягу учинит".
Следовала статья потруднее. "По указу великого
государя, - говорил Бутурлин, - велено в Киеве стрельцам жить с женами и детьми
и дать им под дворы места и под пашни земли, чтоб стрельцы в Киеве от
неприятельских безвестных приходов всегда были готовы; но в Киеве полковник и
войт без твоего гетманского письма под стрелецкие дворы мест не дают, и стрельцы
с женами и детьми живут по шалашам, и вы сами городу от неприятелей разоренье
навести хотите, потому что стрельцы в Киеве без дворов жить не станут и побредут
врознь, и если без ратных осадных людей что над Киевом учинится, и то будет от
вас: так ты бы отписал в Киев поскорее, что места и земли велел отвести". Гетман
отвечал: "В Киеве я давно не бывал; у кого и под городом отняты земли, от тех до
сих пор хлопоты и плач великий, на чужих землях трудно поселить, это значит
право нарушить". Тут писарь Выговский и есаул Ковалевский стали кричать: "Как
это можно отнимать собственные стародавние места, которые даны церкви прежними
князьями русскими и королями польскими, также собственные дома и земли козацкие
и мещанские отнять и отдать стрельцам! Этим наведем на себя лютую беду! Ляхи у
гетмана отняли стародавную маетность Субботову, и за эту кривду до сих пор кровь
льется; в Киеве можно пробыть и без московских стрельцов, такими малыми людьми
от неприятеля не оборониться". И отказали впрямь. Бутурлин возражал:
"Отговариваетесь мимо всякой правды не делом; можно дать стрельцам земли
митрополичьи, монастырские, козацкие, мещанские, а старым владельцам дать взамен
земли где-нибудь в другом месте, хотя бы и больше прежнего. Пристойное ли вы
дело говорите, что стрельцам и солдатам в Киеве не быть; где по указу царского
величества честные люди бывают в городах воеводами, и для их чести и для
обороны, и для неприятельских безвестных приходов живут конные и пешие рати
многие. Ты, гетман, сам пишешь к государю, что турки и татары идут на
Малороссию, а в Киеве осадные люди только одни мещане, и тех немного, для своих
торговых промыслов в беспрестанных разъездах. Царские стрельцы и солдаты
приехали в Киев другой год и до сих пор не имеют, где головы приклонить,
скитаются с женами и малыми детьми между дворов, и мороз, и дождь, и слякоть, и
солнечный жар терпят, и многие помирают. Вам, писарю и есаулу, приставать к
гетмановым словам непригоже и говорить шумно не годится: это обычай негодных
людей. В домах своих вы не только челядникам своим покой строите, но и псам
конуры, и лошадям конюшни, и скотине хлевы; а царского величества ратные люди не
имеют, где головы приклонить. Как вы бога не боитесь и стыда не имеете: это ли
братская любовь?" Гетман отвечал: "Подумавши, как это сделать, дам вам знать".
У Бутурлина была еще статья: "Царскому
величеству ведомо учинилось: говоришь ты, гетман, что царское величество к тебе
и ко всему Войску Запорожскому милостив, а бояре вас ненавидят и службы прямые
ваши до государя не доносят; это тебе про бояр кто-нибудь сказывал на ссору,
ложно; боярам тебя ненавидеть не за что, а служба твоя великому государю и
боярам его вся известна, и ничто от великого государя не утаено: и тебе бы таким
смутным воровским речам не верить".
На другой день, 14 июня, пришел к Бутурлину
Выговский и объявил, что в Киев уже отправлен Иван Волович для приискания места
стрельцам. Бутурлин выговорил Выговскому за его вчерашние шумные и
развратные речи, но Выговский отвечал: "Говорил я так по гетманову приказу,
а всех пуще в том деле помешку чинит есаул Иван Ковалевский: со мною перед
гетманом сильно спорит; хотя бы ему какой-нибудь подарок дать, чтоб он в этом
деле не мешал".
Это были последние переговоры с Богданом: 27
июля знаменитого гетмана уже не было в живых.