Соловьев Сергей Михайлович - История России с древнейших времен. Том 12

тся оттого во всем рознь; а крымский хан каждый год присылает послов к нам, сулит большую казну, хочет брать государевы города калмыцкими людьми и отдавать их совсем калмыкам. Но мы не слушаемся и крымскому хану не помогаем, но и войною нам идти на Крым с чего? Нам казны не прислано, а крымскому хану ежегодно из Москвы посылают по сороку тысяч золотых; однако же крымцы на Русь войною ходят, а калмыки чем хуже крымцев, что им столько казны не давать?"

    Дьяк отвечал: "Крымский хан хочет давать вам государевы города, но это дело не статочное, потому что крымцы не только городов, и малой деревни никогда у нас не брали. Вы хотите большой казны, но прежде покажите свою службу. Вот будет служба, если вы теперь крымского посла отправите в Москву, за это получите большое жалованье, а послу ничего дурного не будет".

    "Этого сделать никак нельзя, - сказал тайша, - нам будет укорно, и вперед никто к нам послов посылать не станет". Этим разговор и кончился.

    Горохову удалось зазвать к себе несколько беглых башкирцев. На вопрос, зачем бежали, они отвечали, что не стерпели налогов от ясачного сбора. "Лжете! - сказал дьяк. - Никаких налогов вам не было, а здесь у чего вам жить! Разве не знаете, что калмыки вам злодеи и отомстят вам?" "Знаем, - отвечали башкирцы, - да делать-то уж нечего, назад ехать не смеем, боимся смертной казни, а калмыков как-нибудь удобрим службою и промыслом, потому что мы знаем не только большие дороги, но и малые все стежки и переправы на больших и малых реках". "Вам бы страшно было об этом и помыслить, - говорил дьяк, - мало того, что изменили, хотите еще приводить калмыков на разоренье наших сел и деревень!" "Из-за чего же нам добро-то мыслить: ведь мы от юрта своего отстали", - сказали башкирцы. "Лучше обратитесь к великому государю, он вас пожалует", - говорил дьяк. "Обратиться страшно, - отвечали башкирцы, - бежали мы, пограбив государевых людей, а иных и побив до смерти". Дьяк обнадеживал их государскою милостью и попотчевал; следствием было то, что башкирцы обещались подумать и прийти в другое время.

    Проживши две недели у Мончака, Горохов стал торопить тайшу, чтобы покончил дело о походе на Крым; тайша отвечал, что надобно прежде покончить дело о башкирских набегах: недавно еще башкирцы отогнали у калмыков 2000 лошадей. Как тут идти на государеву службу? "А зачем было принимать беглых башкирцев? - спросил дьяк. - Выдайте их великому государю". Мончак отвечал с сердцем: "Кто себе лиходей, что станет отпускать от себя людей? Будешь просить башкирцев, и мы ратных людей не пошлем на Крым". Кончилось тем, что Мончак сказал Горохову: "Вели принести от себя из стану вина и питья, хочу я с ближними своими людьми напиться, чтобы сердитые слова запить и впредь их не помнить". Дьяк поспешил исполнить это доброе желание. Сердитых слов действительно после того не было, и калмыки обязались под клятвою идти на Крым; подписывая шертную запись, Мончак говорил: "Как бумага склеена, так бы калмыцким людям с русскими людьми вместе быть вечно".

    Шерть была исполнена, война между турецко-татарским и монгольским племенем началась в степях черноморских. Мончак следил за своими врагами, татарами и башкирцами, и доносил в Москву о сношениях их с Крымом. В 1664 году он известил великому государю, что уже шестой или седьмой год, как уфимские башкирцы и казанские татары отправили послов к крымскому хану объявить ему, что они с ним одной веры и прежде были людьми крымских ханов, а теперь, живя с русскими людьми, отстали от своей бусурманской веры: так бы хан принял их к себе и ходил с ними вместе под государевы города. Тайша доносил, что и астраханские татары, и все вообще мусульмане пересылаются с крымским ханом и азовским пашою, промышляют этим союзом тарковский Суркай-шевкал да кабардинские владельцы, мыслят построить город на крымской стороне, на урочище Мажаре, что бывало венгерское городище между Астраханью и Тереком, чтобы не было дороги между этими городами. Для приема татар хан хочет прислать царевичей своих со многими ратными людьми, и стоять им между Черным Яром и Царицыным, чтобы в Астрахань и в другие понизовые города судов с запасами и товарами не пропускать; а суда, в чем им разъезжать по Волге, взялись им промыслить астраханские юртовские татары и ногайцы.

    До сих пор мы касались только тех калмыков, которые беспокоили юго-восточную украйну, Уфимскую и Астраханскую сторону, но гораздо больше беспокойства от них было для Сибири. Мы видели, какое обширное пространство земель в Северной Азии занято было русскими людьми в царствование Михаила Феодоровича; малочисленные отряды с огненным боем легко одолевали рассеянные роды туземцев и заставляли их платить ясак. Но в двадцатых годах столетия в южных, степных краях Западной Сибири явились незваные гости, с которыми нельзя было так легко разделываться, то были именно калмыки. Теснимые с двух сторон монголами и киргиз-кайсаками, они заняли земли у верховьев Иртыша, Ишима и Тобола и спокойно располагались в странах, которые русские считали уже своими. Появление калмыков было тем опаснее, что владычество русских в Сибири далеко еще не было упрочено: туземцы, принужденные только огненным боем платить ясак, искали первого случая, как бы избавиться от этой обязанности, и в степях бродили еще потомки Кучума с притязаниями на отчину и дедину. Калмыков приняли как освободителей и начали громко выражать надежду, что в короткое время о русских не будет слышно в Сибири. Правда, у калмыков не было огненного бою, но они как-нибудь ухитрятся, мечтали туземцы, нападут на русских в сильную бурю, метель, когда нельзя будет стрелять из ружей.

    Надежды туземцев не исполнились, люди с лучным боем не могли выжить из Сибири людей с огненным боем, но попытки были делаемы не раз. В 1634 году запылали деревни Тарского и Тюменского уездов, сам город Тара два раза был осажден. Калмыки не могли устоять перед огненным боем, не взяли города, но зато и поиски русских в степи за грабителями не были удачны. Несколько лет сряду не проходило почти ни одной осени, чтобы русские поселенцы не были встревожены вестями о калмыцких замыслах, и крестьяне по Иртышу покидали свои деревни, скрываясь в города и остроги. В сентябре 1651 года запылал новый монастырь, который строил на реке Исети старец Далмат; русские люди, жившие в монастыре, были перебиты или захвачены в плен: это было дело татар, пришедших под предводительством князьков крови Кучумовой. Другие Кучумовичи в 1659 году повели калмыков на Барабинскую степь, пять волостей было разорено, 700 человек уведено в плен. В следующем году новое опустошение Барабы.

    Что же делали люди с огненным боем, русские козаки? Они, где могли, истребляли по частям хищников, но надобно заметить, что для защиты всей Барабинской степи город Тара не мог выставить более 60 козаков! В 1662 году возмущение вспыхнуло на реке Исети, изменили башкирцы, черемисы и татары и стали разорять русские слободы: встали и верхотурские вогуличи, крича: "Поднялся на Русь наш царь!" Калмыки, разумеется, были тут. Татары, башкирцы, мордва, черемисы, чуваши взяли Кунгур, выжгли все русские крестьянские дворы на реке Сылве. Рассказывали, что татары, повоевав Кунгур, поставили себе острог и стреляют по-немецки, чинеными ядрами; рассказывали, что все татары - уфимские, пышминские, япанчинские - и верхотурские вогуличи руки подавали царевичам Кучумова рода и хотят идти по рекам Исети и Пышме в уезды Тобольский, Тюменский и Верхотурский, что восстание произошло по уговору с крымским ханом.

    В том же году узнали, что между остяками нехорошо: князьки и простые люди часто съезжаются на думу к князьку Ермаку, покупают молодых людей для принесения в жертву сосвинскому шайтану, а это бывало у них прежде только тогда, когда замышляли изменить. В начале 1663 года схвачен был сосвинский остяк Умба и повинился: приходил к нему из Перми шурин и призывал их всех, березовских остяков, в измену. Березовские остяки ему сказали, что готовы идти с ними вместе на Березов и побить служилых людей, уговорились подняться еще весною 1662 года, по полой воде, но затем не пришли под Березов, что не могли призвать с собою в измену самоедов; но теперь они сговорились с самоедами и со всеми остяками, чердынскими и пелымскими, и порешено идти на Березов весною 1663 года. По указанию Умбы допросили других остяков и открыли обширный заговор: еще в 1661 году остяки снеслись с царевичем Кучумова рода Девлет-Гиреем, положено было летом 1663 года идти под все сибирские города, царевичу прийти под Тобольск с калмыками, татарами и башкирцами; когда возьмут города и перебьют русских людей, царевичу сесть в Тобольске и владеть всею Сибирью, со всех городов брать ясак, а в Березове владеть обдорскому князьку Ермаку Мамрукову да Ивашке Лечманову. Эти претенденты на Березовское княжество были схвачены, привезены в Березов, пытаны, повинились и повешены с 14 другими заводчиками по распоряжению березовского воеводы Давыдова. Тобольский воевода князь Хилков рассердился и написал Давыдову: "Ты учинил не по государеву указу, что березовских лучших остяков перевешал без вины, для своей бездельной корысти, норовя ворам, березовским ясачным сборщикам. По государеву указу велено было тебе разведывать в остяках измены и, которые из них объявятся в изменном деле, прислать ко мне в Тобольск, а самому не казнить". Мы не можем решить, во сколько был прав Хилков в своем обвинении на Давыдова; знаем только, что зимою же 1663 года самоеды сожгли Пустозерский острог, воеводу и всех служилых людей побили, а в Мангазее побили ясачных сборщиков и промышленных людей.

    Остяки не поднимались, и на юге русские ратные люди, солдаты и рейтары, били башкирцев и товарищей их везде, где только могли встретить; но преследовать разбитых и не давать им снова собираться было невозможно по малочисленности русских отрядов и по обширности пространств. В конце 1663 года башкирцы Уфимского уезда, ногайской и казанской дорог и ицких (по реке Ику) волостей прислали сказать уфимскому воеводе князю Волконскому, что они хотят быть по-прежнему под рукою великого государя в вечном холопстве, только чтобы аманатов их перевели из Казани на Уфу и чтобы воевода прислал к ним какого-нибудь уфимца обнадежить их милостию великого государя. Волконский обнадежил их, что великий государь, милостивый нежелатель кровей их, вины виноватых милостию награждает, если они бьют челом чистыми душами, без всякого лукавства. По этому обнадеживанию башкирцы прислали в Москву выборных, которые в приказе Казанского дворца перед боярином князем Юрием Алексеевичем Долгоруким и перед дьяками дали шерть на коране - от калмыков и ногайцев отстать, возвратиться тою же зимою в Уфимский уезд на прежние свои жилища, служить великому государю верою и правдою и отдать всех пленников и все пограбленное. По принесении шерти башкирские выборные видели великого государя очи, "аки пресветлое солнце", и получили жалованную грамоту на двух листах, русским и татарским письмом. Уфимский воевода от себя писал башкирцам, что вперед им от уфимцев, служилых и торговых людей, никаких обид не будет и подвод лишних, кроме государевых дел, никто с них не возьмет и в вотчинах их никто ничем владеть не станет.

    Волконский писал уфимским башкирцам, чтобы они уговаривали к покорности и башкирцев сибирской и осинской дорог. Но эти уговоры, если они были, не подействовали. В июле 1664 года башкирцы явились под Невьянским острогом (на реке Нейве, впадающей в Туру), сожгли монастырь и соседние деревни. За разбойниками погнались рейтары и солдаты, но за полднище пути от Уфы-реки успели настичь только ничтожный отряд в 20 человек, а большое башкирское войско, послыша за собою ратных людей, разбежалось за Камень (Уральские горы), по лесам и по болотам врознь на переменных конях налегке, а солдатам и рейтарам гоняться за ними было нельзя, потому что лошади их устали и от прежней гоньбы. В следующем году в тех же местах, на притоках реки Туры, явились воровские татары. Но и эти разбойники, как скоро увидали за собою погоню солдат и рейтар, "отопились болотами и речками топкими и ушли, побросав все свое платье, седла, котлы и топоры". Далее на восток большой опасности подвергался украинный город Кузнецк, отрезываемый с северо-запада от русских поселений непокорными телеутами, или белыми калмыками. В 1636 году он выдержал осаду от телеутов, соединившихся с калмыками. Не брала сила - действовали хитростию: так, однажды телеуты пришли под Кузнецк и предложили его жителям обычный торг за городом; те, ничего не подозревая, вышли на торговище и были перебиты. Телеутские князьки присягали великому государю, присылали ясак и потом опять восставали, опустошая Кузнецкий уезд вместе с калмыками и так называемыми саянскими татарами. Красноярск еще более терпел от киргизов, чем Кузнецк от телеутов, так что жители не смели показаться за город и просили в Москве, если им не пришлют большего числа ратных людей, то пусть позволят покинуть несчастный город. Все инородцы, жившие около Красноярска и платившие дань, или разбегались, не вынося положения между двумя огнями, или возмущались и били русских людей. Наконец, в последние годы царствования Михаила Феодоровича правительство приняло сильные меры, собраны были служилые люди из разных сибирских городов, и киргизы были сдержаны. Теснимые в свою очередь русскими, требовавшими покорности, дани, киргизы обратились за помощию к калмыкам и монголам. Монгольский хан, или, как его обыкновенно тогда называли, Алтын-хан, дал шерть на подданство царю Михаилу, но для того только, чтобы выманивать богатые подарки; теперь он не прочь был от подания помощи киргизам, но небескорыстно; он хотел также покорить киргизов себе. Киргизы и другие ясачные инородцы - тубинцы, алтырцы, керельцы, населявшие Красноярский уезд, - стали между двух огней. В 1652 году Алтын-хан нагрянул на них, требуя послушания и ясака. Красноярский воевода послал к нему с угрозою, что идут на него государевы ратные люди из четырех городов с огненным боем. Хан испугался и ушел, не отказываясь, однако, от своих требований относительно инородцев. Но как скоро монголы стали убираться в свои кочевья, к инородцам явились посланцы красноярского воеводы с требованием, чтобы стояли крепко и неподвижно на своей правде, к Алтыну-царю не отъезжали.

    Киргизы, тубинцы и все иноземцы вспомнили свою шерть, к Алтыну-царю не поехали; но русские при этом случае с ужасом приметили у них тридцать русских винтовок, пятнадцать пищалей калмыцких, также много пороху и свинцу. На вопрос, откуда они это взяли, инородцы отвечали: "Привозят к нам из Томска всякие люди и меняют на товары". Что всего хуже, посланцы заметили, что инородцы стреляют в цель и убивают не хуже русских людей. "Вперед, - писал красноярский воевода томскому, - от киргизов, тубинцев, алтырцев и керельцев добра ждать нечего, потому что они Алтына-царя боятся и слушают; они говорили моим посланцам: с тех нор как мы на своих землях зачались, ни один монгольский царь, ни царевич, ни монгольские, ни калмыцкие тайши войною не бывали и воинских людей не посылали; а теперь Алтын-царь на нашу землю приходил с 5000 человек! И если вперед Алтын-царь или сын его на нас будут приходить, то нам никак в правде своей не устоять, потому что Алтын-царь живет от нас за Саянским камнем (горами) только днищах в десяти пути. И если, - продолжает воевода, - Алтын-царь или сын его с большим войском придет на государевы украйны, то мне не только нельзя послать из Красноярска на выручку государевых иноземцев, но и Красноярского острога уберечь некем, потому что у меня служилых людей только 350 человек, и из тех посылают по развым острожкам на годовые службы за хлебными запасами, в Москву за государевою казною, в ясачные земли для сбору ясака, по вестям в проезжие станицы и на отъезжие караулы, всего посылается с триста человек и больше, в Красноярске остается во все лето только человек 50 и меньше, и у тех оружия нет и у половины, а в государевой казне нет ни одной пищали. От подгородных татар, качинцев, арынцев и ястынцев, которые кочуют под Красноярским, добра ждать нечего, потому что они киргизам и тубинцам в роду и в племени, сами у них женятся и дочерей своих за них выдают и мысль у них с ними одна".

    Опасения красноярского воеводы не сбылись, но зато в 1657 году пришла очередь томскому трепетать пред кочевниками. Сын Алтын-хана с 4000 войска напал нечаянно на киргизов, разбил их и заставил покориться себе, после чего царевич направился прямо на татар Томского уезда. Монгольский царевич поступал по примеру предков своих, завоевателей XIII века, всех молодых людей из киргизов и татар набирал в свое войско, которое оттого скоро удвоилось. Он уже заключил договор и с телеутским князьком, чтобы в одно время напасть на Томск, но весть о смерти старика отца заставила царевича возвратиться в свои степи. После того десять лет было мирно: воровал только изменник-киргизский князец Ереняк, но в 1667 году Красноярск должен был выдержать осаду от калмыцкого тайши Сенги, соединившегося с Ереняком. В калмыцкие улусы отправился из Томска сын боярский спросить тайшу: "Ты ли, Сенга-тайша, своих людей посылал, или они сами собою ходили под Красноярск?" Ответа не было, тайша про здоровье великого государя не спрашивал и царское жалованье, сукна и камки, принял не по достоинству, не честно. Ереняк не переставал рассылать по ясачным волостям стрелы с угрозами, что придет опять войною вместе с калмыками, если ясачные не будут платить своего ясака тайше Сенге. Калмыкам удалось утвердить свою власть над телеутами, но некоторые из последних отъехали в Томск. Сенга требовал их выдачи и очень сердился, когда этого требования не исполняли; он говорил посланцу томского воеводы: "Я у великих государей прошу своих людей, белых калмыков, по многие годы, и великие государи меня не жалуют, моих людей мне не отдают; и если вперед не отдадут, то из Томска ко мне послов не посылали бы, Томск я буду воевать". Томск, Енисейск, Красноярск, Кузнецк были в постоянной тревоге, потому что кроме калмыков и киргизов поднялись тубинцы, алтырцы и особенно телеуты, не дававшие покою Кузнецку. Наконец, в 1674 году томский воевода князь Данила Борятинский получил указ соединить силы четырех городов и смирить войною изменников. Начали с телеутов - "и на всех боях государевых изменников побито было много".

    И тобольские воеводы также должны были иметь дело с калмыками, которые прикочевали к реке Ишиму. Воеводы вошли в сношения с тайшею их Дундуком и уговорили его подклониться под высокую руку великого государя. Летом 1674 года к Дундуку поехал стрелецкий голова Аршинский для осмотра земель, занятых калмыками, и для истребования аманатов. Аршинский был встречен очень почетно, и дело шло как нельзя лучше, Дундук уверял в своей преданности великому государю. Уже девять дней прожил Аршинский в улусе, на десятый Дундук прислал звать его к себе: "Посоветуемся, как бы написать к великому государю грамоту поскладнее". В то время как подьячий писал грамоту, тайша разговаривал с Аршинским: "Посылаю я двоих своих людей с грамотою к великому государю в Москву; в прошлом году я также посылал человека своего в челобитчиках в Тобольск и в Москву с служилым татарином Авезбакеем; этого человека моего из Тобольска в Москву не скоро отпустили, манили со дня на день, а дорогою Авезбакей говорил ему, что сына моего выучат грамоте и крестят". Сказавши эти слова, Дундук закричал и велел своим калмыкам связать Аршинского и всех бывших при нем русских и ограбить их донага. "Правда моя идет вам от Авезбакея, - объявил тайша Аршинскому, - впрочем, не бойся, до смерти не побьют". Между тем калмыки стали вьючиться и выступили в поход. Русских вели связанных. Перевезшись за Ишим, Дундук велел привести к себе Аршинского и сказал ему: "Взял я у тебя свое имение, а не твое и не твоих товарищей; вы ищите своего добра на Авезбакее, потому что я дал ему двадцать лошадей и приказывал привезти из Москвы товару, а он ничего не привез и сам ко мне не приехал". Аршинский с 30 товарищами был отпущен в Тобольск пешком, но калмык смиловался, дал им с полпуда круп на дорогу.

    Но в то время как старые русские поселения за Уральскими горами подвергались опасности от восстания туземцев, подкрепляемых калмыками, в то время, когда поднимались против русских людей старые подданные великого государя, башкирцы, черемисы, чуваши и мордва, - в то время русские люди в далеких пределах Северной Азии неутомимо искали новых землиц для поселения, новых народцев, на которых бы можно было наложить ясак, новых торговых путей, и посольства великого государя являются перед Сыном Неба, в Срединной империи.

    Утверждение русских людей в Восточной Сибири происходило с такими же ничтожными средствами, как и в Западной, и происходило при недостатке единства в действиях, ибо правительственный надзор по отдаленности был слаб. В конце царствования Михаила Феодоровича русские козацкие пятидесятники, сидевшие с своими козаками в Верхоленском Братском остроге, дрались с бурятами, заставляя их платить ясак великому государю, подкрепляя свои пять десятков небольшими толпами из промышленных и гулящих охочих людей. Но в то же время атаман Колесников, отправленный из Енисейска для проведывания "про Байкал-озеро и про серебряную руду", поставил острог на Ангаре и стал также требовать ясака с бурятов; те не давали на том основании, что они относят ясак в Верхоленский острог, а Колесников, видя в отказе непокорность, стал их воевать и разорять. Буряты взволновались и начали действовать враждебно против русских. "Что это, - говорили они, - от одного государя приходят к нам двойные люди? Одни из Верхоленска берут с нас ясак на государя, а другие от того же государя приходят на нас войною, бьют, жен и детей в плен берут, скот и лошадей отгоняют: как же нам под государевою рукою быть?"

    Как бы то ни было, теперь надобно было укрощать возмутившихся бурят силою, огненным боем. Раздраженные буряты не бегали от государевых ратных людей, выходили на бой человек по тысяче и больше, собираясь из многих родов, и отчаянная борьба продолжалась до 1655 года, когда наконец истощенные буряты принуждены были признать владычество пришельцев. Между тем Колесников, виновник бурятского восстания, действовал удачно на Байкале против тунгусов, которые обещали довести его до серебряной руды. В 1647 году Колесников возвратился в Енисейск и представил воеводам ясак, собранный с новых байкальских земель, меха ценою на тысячу рублей; кроме того, Колесников объявил, что посылал четырех из своих козаков с вожами-тунгусами для вестей о серебряной руде. Посланные были в Монгольской земле, где князек Турукой великому государю поклонился, обещаясь быть послушным с 20000 своих подданных; князек сказал, что золотая и серебряная руда подлинно есть и от него близко, у Богдыцаря (в Китае), и к нему, князьку, ее привозят; в доказательство он послал великому государю кусочек золота весом в четыре золотника да чашку и тарелку серебряные. На смену Колесникову пошли из Енисейска к Байкалу другие начальники отряда, другие сборщики ясака. В 1661 году основан был Иркутск.

    Из Енисейска шли отряды русских ратных людей для занятия земель и подчинения инородцев по Ангаре, Байкалу, Витиму, Шилке, Селенге; из Якутска шли отряды на север к самому Ледовитому морю, на восток к Охотску, на юг к Амуру. Дикари Северо-Восточной Сибири так же неохотно сносили владычество пришельцев, как и дикари Западной, и восставали при первом удобном случае. В сороковых годах взволновались якуты около Якутска, но были укрощены сильными мерами воеводы Петра Головина. В 1645 году на крайнем севере, на реке Индигирке, встали юкагиры, князек Пелева с товарищами, убили русского служилого человека и выхватили своих аманатов, содержавшихся в русском ясачном зимовье. Против них отправились из Якутска служилые люди Горелый и Катаев, погромили Пелеву, взяли новых аманатов. Но в 1650 году изменили алазейские юкагиры, убили двоих служилых людей, государеву казну пограбили, по промыслам торговых и промышленных людей многих побили. Катаев пошел против изменников из Алазейского ясачного зимовья вверх по реке Алазее и наконец отыскал юкагиров: живут в большом острожке человек с 200 больших мужиков, которые луком владеют, кроме подростков, олени все собраны в том же острожке. Русские поставили своих два острожка, один в 40, а другой в 20 саженях от юкагирского. Началась стрельба с обеих сторон: где юкагиры ранят, там русские бьют до смерти; потом русские сделали шесть щитов, выкатили их и начали приготовляться идти за ними на юкагирский острожек. Дикари испугались, увидали, что им не отсидеться, и начали кричать: "Не убивайте нас, мы дадим аманатов и государев ясак станем платить, а теперь у нас соболей нет, этою осенью мы не промышляли, боялись вас, козаков, жили все в острожке". Русские остановились и взяли в аманаты лучших князьков.

    Русские достигли уже и реки Колымы; стоявший на ней сын боярский Власьев в 1649 году отправил служилых и промышленных людей под начальством Никиты Семенова далее к северо-востоку, к верховьям реки Ануя, налагать ясак на непокорных еще инородцев. Они отыскали дикарей, погромили их по обычному выражению, и пленники сказали, что за Камнем (за горами) есть новая река Анадыр и подошла она к вершине Ануя близко. Немедленно прибрались охочие промышленные люди и подали Власьеву челобитную отпустить их в те новые места, за ту захребетную реку Анадыр, для прииску вновь ясачных людей и приводу их под царскую высокую руку. Власьев отпустил их под предводительством Семена Моторы. У них явились соперники: служилый человек Стадухин, послыша речи дикарей, начал также собираться на Анадыр. Но еще прежде, летом 1648 года, служилый человек Семен Дежнев отправился из устья Колымы морем для открытия новых землиц. "Носило меня, - пишет Дежнев, - по морю после Покрова богородицы всюду неволею и выбросило на берег в передний конец за Анадыр-реку, а было нас на коче всех двадцать пять человек, и пошли мы все в гору, сами пути себе не знаем, холодны и голодны, наги и босы, и шел я, бедный Семейка, с товарищи до Анадыра-реки ровно десять недель, и попали на Анадыр-реку внизу близко моря, и рыбы добыть не могли, лесу нет, и с голоду мы, бедные, врознь разбежались. Осталось нас от двадцати пяти человек всего двенадцать человек, и пошли мы в судах вверх по Анадыру-реке и шли до анаульских людей, взяли два человека за боем и ясак с них взяли". Тут Дежнев встретился с Семеном Моторою, который сухим путем достиг Анадыра, и пошли вместе. Но Стадухин идет следом за Дежневым и Моторою и громит тех дикарей, которые уже дали ясак Дежневу. Однажды в виду дикарей, сидевших в своем острожке, произошла любопытная сцена: между Дежневым и Стадухиным началась перебранка. "Ты делаешь негораздо, - говорил Дежнев Стадухину, - побиваешь иноземцев без разбора". "Это люди неясачные, - отвечал тот, - а если они ясачные, то ты ступай к ним, зови их вон из острожка и возьми с них государев ясак". Дежнев начал говорить дикарям, чтобы они выходили без боязни и дали ясак, и один из дикарей стал подавать из юрты соболи. У Стадухина разгорелись глаза на соболи, которые брал Дежнев, он бросился на него, вырвал из рук меха и стал бить по щекам. Дежнев после того почел за лучшее уйти как можно подальше от Стадухина. В 1652 году Дежнев с товарищами вышел из устья Анадыра в море на судах, главный промысел их тут состоял в битве моржей и в сборе моржового зуба. "Зверя вылегает очень много, - пишет Дежнев, - на самом мысу вкруг с морской стороны на полверсты и больше, а в гору сажень на тридцать и на сорок". Дежнев дошел до большого Каменного Носу: "А тот нос вышел в море гораздо далеко, живут на нем люди чукчи, много их очень, а против носу на островах живут люди, называют их зубатыми, потому что пронимают они сквозь губу по два зуба немалых костяных". Но одним моржовым промыслом русские люди не могли заниматься в устье Анадыра, должны были также драться с коряками. "Мы на них ходили, - пишет Дежнев, - и нашли их четырнадцать юрт в крепком острожке; бог нам помог, тех людей разгромили всех, жен и детей у них взяли, но сами они ушли, а лучшие мужики увели и жен с детьми, потому что они люди многие, юрты у них большие, в одной юрте живет семей по десяти; а мы были люди невелики, всех нас было двенадцать человек". По вестям от Дежнева немедленно отправлен был из Якутска стрелецкий сотник утвердить власть великого государя в новой землице и установить порядок в промыслах с соблюдением казенного интереса. Но в то время как прибирали к рукам новые землицы, с трудом удерживали старые вследствие восстания дикарей - на реках Яне и Индигирке. В 1666 году ламуты осадили русский острожек на Индигирке, осажденные отбились, но дикари не платили целый год ясака. В начале следующего года ламуты, "собрав себе воровское великое собранье, приступили ночью к острожку и начали острожные стены, ясачное зимовье и острожные ворота рубить топорами, а иные приставили лестницы к стенам через амбары. Служилые и промышленные люди бой с ними поставили и убили у них лучших трех человек и многих переранили". Ламуты испугались, побросали свое оружие и ушли; гнаться за ними было нельзя, потому что служилых людей в острожке было только пять человек да промышленных десять, оружия, свинцу и пороху нет, да и взять негде.

    Весною 1647 года отряд русских людей под начальством Семена Шелковника явился на реке Улье, впадающей в Охотское море, с устья Ульи морем переплыл к устью Охоты; но Охоту взять надобно им было с большого бою, разбить тунгусов, которых собралось больше 1000 человек. Русские поставили острожек, тунгусы осадили его, но на выручку к осажденным приспел другой русский отряд. На Охоте русским было много дела, потому что дикари уступали только с боя, умея собираться большими толпами. В 1654 году они сожгли Охотский острожек, освободили аманатов и разогнали русских людей, которые объявили, что "жить на Охоте от иноземцев не в силу". Появился новый отряд служилых людей из Якутска, и поднялся новый острожек; поставив его, русские начали наступательное движение на дикарей, взяли их острожек и захватили в аманаты главного заводчика восстаний, Комку Бояшинца; с этих пор тунгусы на Охоте и около Охоты пешие и оленные под государеву руку приклонились. Но в 1665 году опять новое волнение между охотскими тунгусами, пришли в острог ясачные люди, лучший человек Зелемей с товарищами, и извещали начальнику острога Федору Пущину: пришли на Охоту неясачные тунгусы и ясачных людей в шатость призывают, живут от острога в двух днищах пути и дожидаются посылки в Якутск с государевою казною, хотят служилых людей побить. Пущин, чтобы отвратить опасность, отправил 50 человек служилых и промышленных людей звать этих неясачных тунгусов в Охотский острог, велел призывать ласкою и приветом, а не жесточью. Но из этих посланных ни один не остался в живых, и погибли они от того самого Зелемея, который первый известил Пущина об опасности. Возмутился умом Зелемей со всеми ясачными иноземцами разных родов и побил русских тайком, залегши на дороге. Зелемей, говорят, держал такую речь к ясачным тунгусам: "Что вы, глупые люди, не разумеете и русских переводов не знаете, вы бы так же жили, как я, Зелемей, живу; самим вам известно, сколько я русских людей побил, а как над собою увижу какую немеру, то я к русским людям приклонюся, и до меня, в ваших глазах, русские люди лучше прежнего. Да русские люди нас обманывают, говорят нам и ждут к себе в Охотский острог на перемену по вся годы больших людей, и больших людей в острог не бывало; а пока большие люди не пришли, мы и остальных людей выкореним и аманатов своих выручим, а потом, в то время как русские люди на Охоту приходят, на дорогах заляжем и больших людей не пропустим. А как на Охоте русских людей изведем, то истребим всех русских на Мае и по иным рекам; а впредь, для береженья и безопасности, призовем к себе богдойских людей (китайцев), потому что они от нас недалеко; ясак им станем платить небольшой, по своим долям, а не так, как теперь на нас спрашивают ясаков за прошлые годы, о которых мы многие челобитные великим государям писали, но льготы себе никакой не получили и указу о том никакого не бывало". Опасность для русских была тем больше, что в остроге осталось только 30 человек, старых, малых и цынжалых (больных цынгою), аманатов же было 60 человек, острог ветх. Но дело обошлось без большой беды: тунгусы никак не решались напасть на острог, пока там были их аманаты; они старались всякими способами обмануть русских и выманить аманатов, но понапрасну. Пущин велел схватить показавшихся под городом нескольких подозрительных тунгусов для допросу, дикари не дались даром в руки: двое русских было убито, но тунгусов побито пятеро и трое взято в плен; пленники повинились, что приходили служилых людей побить, острог взять и аманатов выручить, ибо видели, что в Охотске козаков мало и острог плох. Пленники были повешены, и Пущин тотчас же велел построить новые укрепления, поставить по стене для страху дикарям деревянные пушки и аманатскую избу выстроить новую. Эти меры произвели желанное действие: тунгусы явились с повинною, извиняясь, что своровали, не стерпя обид от служилых людей.

    Прежде Анадыра и Охоты из того же Якутска открыта была великая река Амур.

    Еще при царе Михаиле начали носиться слухи, что на реке Шилке сидят многие пахотные хлебные люди и живет князек Лавкай, у которого на устье реки Уры в двух местах серебряная руда: одна в утесе, а другая в воде, да на той же реке Шилке внизу медная и свинцовая руда, а хлеба всякого много. По этим вестям якутский воевода Головин в 1643 году отправил письменного голову Василья Пояркова на реки Зию и Шилку для государева ясачного сбору, для прииску вновь неясачных людей, серебряной, медной и свинцовой руды и для хлеба. С Поярковым отправилось 133 человека. Плыли они из Якутска Леною вниз, потом Алданом вверх и из притоков Алдана волоком в притоки Зии, впадающей в Амур. От устья Зии Поярков поплыл вниз по Амуру, представляя себе, что плывет по Шилке; Амур же, по его словам, начался с устья Шингала. Поярков достиг устья Амура и тут зимовал, а летом пошел на судах морем к устью Ульи-реки, из Ульи волоком переправился в Маю, приток Алдана, которым и Леною возвратился в Якутск, привезши богатый ясак соболями, но потерявши человек 80 из своего отряда: из них 25 человек было убито дучерами на Амуре, другие умерли в дороге от недостатка в пище. Поярков указал якутским воеводам места по Зии и Шилке (т. е. Амуру) и по их притокам, где, по его мнению, надобно было поставить острожки. "Там, - говорил Поярков, - в походы ходить и пашенных хлебных сидячих людей под царскую высокую руку привесть можно, и в вечном холопстве укрепить, и ясак с них сбирать, в том государю будет многая прибыль, потому что те землицы людны и хлебны и собольны, и всякого зверя много, и хлеба родится много, и те реки рыбны, и государевым ратным людям хлебной скудости ни в чем не будет".

    Вместе с пышными рассказами Пояркова о Пегой Орде (как называли приамурские страны) слышались страшные рассказы спутников его о поведении самого Пояркова во время похода. "Служилых людей он бил и мучил напрасно и, пограбя у них хлебные запасы, из острожка их вон выбил, а велел им идти есть убитых иноземцев, и служилые люди, не желая напрасною смертию помереть, съели многих мертвых иноземцев и служилых людей, которые с голоду померли, приели человек с пятьдесят; иных Поярков своими руками прибил до смерти, приговаривая: "Не дороги они, служилые люди! Десятнику цена десять денег, а рядовому два гроша". Когда он плыл по реке Зие, то жители тамошние его к берегу не припускали, называя русских людей погаными людоедами. Когда весною в устье Амура снег с лугов сошел и трава обтаяла, то остальные служилые люди начали корень травной копать и тем кормиться, но Поярков велел своему человеку выжечь луга, чтобы служилые люди покупали у него запас дорогою ценою".

    Как бы то ни было, рассказы Пояркова о богатстве приамурских стран не могли быть забыты: в 1649 году старый опытовщик Ярко (Ерофей) Павлович Хабаров подал якутскому воеводе челобитную, объявил, что пойдет на Амур, поведет семьдесят человек служилых и промышленных людей и будет содержать их на свой счет, снабдит деньгами, хлебными запасами, судами, ружьем, зельем и свинцом. Воевода согласился, и Хабаров пошел, только новым путем, рекою Олекмою, притоком Лены, и потом Тугирем, притоком Олекмы, из Тугиря волоком в реку Урку, приток Амура. Здесь были улусы уже известного Лавкая-князя; но улусы пусты и город пуст, а город большой, с пятью башнями, глубокими рвами, подлазами подо все башни и тайниками к водам, в городе светлицы каменные, окна большие, окончины бумажные. Хабаров пошел от реки Урки вниз по Амуру, дошел до другого города, я тот пуст! Пошел дальше вниз по Амуру, стоит третий город, и опять пустой! Хабаров остановился отдохнуть в пустом городе, расставил караулы, и в тот же день караульщики дали знать, что приехало пять человек иноземцев. Хабаров послал толмача спросить: что за люди? Один старик объявил, что он князь Лавкай с двумя братьями, зятем и холопом, и спросил в свою очередь, какие вы люди и откуда пришли? "Мы пришли к вам торговать и привезли подарков много", - отвечал толмач. "Что ты обманываешь! - сказал на это Лавкай. - Мы вас, козаков, знаем; прежде вас был у нас козак Квашнин и сказал про вас, что идет вас пятьсот человек, а за вами идет еще много людей, хотите всех нас побить и имение наше пограбить, жен и детей в полон взять: поэтому мы и разбежались". Хабаров велел толмачу уговаривать Лавкая, чтобы давал ясак великому государю; Лавкаевы братья и зять говорили, что за ясак стоять не за что, но Лавкай сказал, что еще посмотрим, каковы люди? С этим князьки отправились и больше не возвращались. Хабаров пошел за ними, нашел четвертый и пятый город - все пустые. Дальше Хабаров не пошел, возвратился в первый город, оставил тут часть ратных людей, а сам возвратился в Якутск (в мае 1650 года) с донесением, что по славной великой реке Амуру живут даурские люди, пахотные и скотные, и в той великой реке всякой рыбы много против Волги, по берегам луга великие и пашни, леса темные большие, соболя и всякого зверя много, государю казна будет великая. Хлеб в поле родится, ячмень и овес, просо, горох, гречиха и семя конопляное; если даурские князьки государю покорятся, то прибыль будет большая, в Якутский острог хлеба присылать будет ненадобно, потому что из Лавкаева города с Амура-реки через волок на Тугирь-реку в новый острожек, что поставил он. Хабаров, переходу только со сто верст, а из Тугирского острожка вниз Тугирем, Олекмою и Леною до Якутска поплаву только две недели. Даурская земля будет прибыльнее Лены, да и против всей Сибири будет место украшено и изобильно.

    Рассказы Хабарова произвели то действие, что около него тотчас же собралось 170 человек охотников, якутский воевода дал ему двадцать козаков, и Хабаров в том же 1650 году отправился на Амур, взяв с собою три пушки. На этот раз он нашел здесь не пустые городки: дауры решились не пускать пришельцев селиться между ними и брать ясак. Не доходя до одного из Лавкаевых городков (Албазина), Хабаров встретил дауров в поле, бился с ними с полудня до вечера, прогнал, но у русских оказалось 20 человек ранеными. Дауры бросили Албазин, который и был занят русскими. Князек Гугудар из тройного городка своего дал отчаянный отпор русским; на требование ясака для великого государя Гугудар отвечал: "Даем мы ясак богдойскому (китайскому) царю, а вам какой ясак у нас? Хотите ясака, что мы бросаем последним своим ребятам?" "И настреляли дауры, - пишет Хабаров, - из города к нам на поле стрел, как нива стоит насеяна. И те свирепые дауры не могли стоять против государской грозы и нашего бою". Хабаров взял городок, положивши на месте больше 600 неприятелей. Русских было убито четверо да сорок пять ранено. В других местах по всей Сибири русские привыкли к тому, что как скоро попадут им в руки аманаты-родоначальники, князьки, то уже весь род и покоряется, платит ясак. Но у дауров было иначе; Хабарову удалось захватить нечаянно один даурский улус, привести улусников к шерти и взять князей их в аманаты; но скоро ему дали знать, что улусники бегут; Хабаров к аманатам: "Зачем государю изменили и людей своих прочь отослали?" "Мы не отсылали, - был ответ, - мы сидим у вас, а у них своя дума; чем нам всем помереть, так лучше мы помрем за свою землю одни, когда уж к вам в руки попали". Для зимовки Хабаров построил Ачанский городок, в котором был осажден дучерами и ачанцами; русским небольшого труда стоило отразить этих дикарей; но весною 1652 года явился неприятель другого рода: то было манжурское войско, присланное по приказанию наместника китайского богдыхана. Манжуры пришли под Ачанский городок с пушками и винтовками; но русские ратные люди и русские пушки оказались лучше в этой первой встрече. Пусть сам Хабаров расскажет нам про битву: "Марта в 24-й день, на утренней зоре, сверх Амура-реки славная ударила сила из прикрыта на город Ачанский, на нас, козаков, сила богдойская, все люди конные и куячные (панцырные), и наш козачий есаул закричал в город Андрей Иванов служилый человек: братцы-козаки, ставайте наскоре и оболокайтесь в куяки крепкие! И метались козаки на город в единых рубашках на стену городовую, и мы, козаки, чаяли, из пушек, из оружия бьют козаки из города; ажно бьют из оружия и из пушек по нашему городу козачью войско богдойское. И мы, козаки, с ними, богдойскими людьми, войском их, дрались из-за стены с зори и до схода солнца; и то войско богдойское на юрты козачьи пометалось, и не дадут нам, козакам, в те поры пройти через город, а богдойские люди знаменами стену городовую укрывали, у того нашего города вырубили они три звена стены сверху до земли; и из того их великого войска богдойского кличет князь Исиней царя богдойского и все войско богдойское: не жгите и не рубите козаков, емлите их, козаков, живьем; и толмачи наши те речи князя Исинея услышали и мне, Ярофийку, сказали; и услыша те речи у князя Исинея, оболокали мы, козаки, все на ся куяки, и яз, Ярофейко, и служилые люди и вольные козаки, помолясь Спасу и пречистой владычице нашей Богородице и угоднику Христову Николаю чудотворцу, промеж собою прощались и говорили то слово яз, Ярофейко, и есаул Андрей Иванов, и все наше войско козачье: умрем мы, братцы-козаки, за веру крещеную, и постоим за дом Спаса и пречистые и Николы чудотворца, и порадеем мы, козаки, государю и великому князю Алексею Михайловичу всеа Русии, и помрем мы, козаки, все за один человек против государева недруга, а живы мы, козаки, в руки им, богдойским людям, не дадимся. И в те стены проломные стали скакать те люди Богдоевы, и мы, козаки, прикатили тут на городовое проломное место пушку большую медную, и почали из пушки по богдойскому войску бити и из мелкого оружия учали стрелять из города, и из иных пушек железных бити ж стали по них, богдойских людях: тут и богдойских людей и силу их всю, божиею милостию и государским счастьем и нашим радением, их, собак, побили многих. И как они, богдои, от того нашего пушечного боя и от пролому отшатились прочь, и в та пору выходили служилые и вольные охочие козаки, сто пятьдесят шесть человек, в куяках на вылазку богдойским людям за город, а пятьдесят человек осталось в городе, и как мы к ним, богдоям, на вылазку вышли из города, и у них, богдоев, тут под городом приведены были две пушки железные. И божиею милостию и государским счастьем те две пушки мы, козаки, у них, богдойских людей, и у войска отшибли, и у которых у них, богдойских людей, у лучших воитинов огненно оружие было, и тех людей мы побили и оружье у них взяли. И нападе на них, богдоев, страх великий, покажись им сила наша несчетная, и все достальные богдоевы люди от города и от нашего бою побежали врознь. И круг того Ачанского города смекали мы, что побито? Богдоевых людей и силы их шестьсот семьдесят шесть человек наповал, а нашие силы козачьи от них легло, от богдоев, десять человек да переранили нас, козаков, на той драке семдесят восм человек".

    Хабаров писал поэтическим складом; но думал, как видно, прозаически, рассчитал, что нельзя надеяться, чтобы могущественный богдойский царь позволил козакам распоряжаться в своих владениях, и нельзя надеяться на вторую победу, если под Ачанский город придет богдойское войско более многочисленное. Еще не прошел месяц после нападения богдойских людей, как уже Хабаров с товарищами плыли вверх по Амуру. Прибрежные жители оказывали прежнее нерасположение, ясак можно было сбирать только силою; захваченные в плен туземцы извещали о враждебных замыслах, о новых опасностях. "Наши люди, - объявляли они, - не хотят вам ясаку давать, хотят с вами драться, говорят: где они станут зимовать и город поставят, там мы соберем войска тысяч десять или больше и их давом задавим". На дороге Хабаров встретил отряд козаков, посланный к нему на помощь из Якутска; но этот ничтожный отряд, привезший одну пушку, не давал Хабарову возможности возвратиться вниз, где, по его выражению, вся земля была в скопе, 1 августа на устье реки Зии Хабаров вышел на берег и стал говорить своим козакам: где бы нам город поставить? "Где будет годно и где бы государю прибыль учинить, тут и город станем делать", - был ответ. Но не все так отвечали: человек со сто козаков замыслили другое, "порадели своим зипунам и нажиткам". Они отвалили на трех судах от берега, а на судах была государева казна, пушки, свинец, порох и куяки; одну пушку воры бросили прямо с судна на берег, а другую в воду; часть остальной казны побросали также в воду, часть взяли с собою, захватили неволею с тридцать вольных козаков, но двое из них, не желая плыть с ворами, побросались с судна в воду в одних рубашках. Воры поплыли вниз по Амуру в числе ста тридцати шести человек и начали громить прибрежных иноземцев. С Хабаровым осталось 212 человек; он шесть недель простоял на устье Зии, призывал иноземцев, которых аманаты уже давно были у него в руках; но иноземцы близко не ехали. "Вы все обманываете, - говорили они, - и теперь ваши люди поплыли вниз и нашу землю громят". Хабаров послал четверых казаков в Якутск донести тамошним воеводам, что воры государевой службе поруху учинили, иноверцев отогнали и землю смяли; что с оставшимися у него людьми землею овладеть нельзя, потому что земля многолюдная и бой огненный, и сойти с Амура без государева указа не смеет.

    Ответ пришел не ранее 1653 года. На Амур приехал дворянин Зиновьев с государевым жалованьем, золотыми Хабарову и его товарищам. Хабаров, сдавши ясак Зиновьеву, отправился вместе с ним в Москву, а "приказным человеком великой реки Амура новой Даурской земли" оставлен Онуфрий Степанов. Степанов принял начальство неохотно, потому что последние похождения Хабарова не могли представить ему будущее на Амуре в привлекательном виде. В сентябре, посоветовавшись с войском, поплыл он вниз по Амуру, потому что наверху ни хлеба, ни лесу не было. Хлеб был найден на берегах реки Шингала (приток Амура с юга), откуда Степанов поплыл далее вниз по Амуру и зимовал в стране дучеров, собирая с них ясак. Летом 1654 года он опять отправился в