но. Новая причина матери беспокоиться, торопить сына, чтоб возвратился:
"Сотвори, свет мой, надо мною милость, приезжай к нам. батюшка мой, не замешкав.
Ей, ей, свет мой! Велика мне печаль. что тебя, света моего - радости, не вижу.
Писал ты, радость моя ко мне, что хочешь всех кораблей дожидаться: и ты, свет
мой, видел, которые прежде пришли - чего тебе, радость моя, тех дожидаться? Не
презри, батюшка мой свет, сего прошения. Писал ты, радость моя, ко мне, что был
на море: а ты, свет мой, обещался мне, что было не ходить".
А у сына было на уме, как бы пойти подальше на
будущий год. Он устроил верфь в Архангельске, заложил корабль, другой заказал в
Голландии. По праздникам ходил в церковь, сам читал Апостол и пел с певчими на
клиросе; обедывал у архиепископа Афанасия, с которым, между прочим, толковал о
плавании по морям и рекам кораблями и другими судами; обедывал и ужинал у
иностранных купцов и корабельных капитанов, которые могли порассказать ему так
много любопытного.
Сжегши фейерверк, Петр 19 сентября выехал из
Архангельска в Москву. Здесь всю осень работал над приготовлениями к новому
морскому походу и принял название шкипера вместо бомбардира. На этот раз помехи
быть не могло к морскому по ходу: 25 января 1694 года умерла царица Наталья
Кирилловна на 42 году своей жизни, после пятидневной болезни. Петр оплакивал
кончину матери чрезвычайно, записал очевидец. После похорон (26 числа) вечером
явились к царю братья и родственники покойницы, и приход их причинил новую
чрезмерную скорбь чрез день, 28 числа, записано, что Петр был на празднике у
Лефорта, на другой день там же. Но не одни пиры Лефорта развлекали Петра в его
горе. "Федор Матвеевич! - писал он к двинскому воеводе Апраксину. - Беду свою и
последнюю печаль глухо объявляю, о которой подробно писать рука моя не может,
купно же и сердце. По сих, яко Ной, от беды мало отдохнув и о невозвратном
оставя, о живом пишу". Это живое состояло в том, чтоб приготовлено было все
нужное для строения нового корабля в Архангельске.
1 мая Петр отправился во второй морской поход,
котором; придан был такой же потешный характер, как и сухопутным по ходам:
адмиралом был назначен известный генералиссимус князь Ф. Ю. Ромодановский,
"человек зело смелый к войне, а паче к водяному пути", как в шутку выражался об
нем Петр; вице адмиралом - бывший польский король И. И. Бутурлин, контр
адмиралом (шаутбенахтом) - Гордон. Первым делом Петра по приезде в Архангельск
был спуск на воду корабля, который заложил он прошлый год. Потом царь отправился
на яхте "Св. Петр" в Соловки; на дороге поднялась страшная буря, кораблекрушение
казалось неминуемо. Петр приобщился уже св. таин из рук сопровождавшего его
архиепископа Афанасия: к счастию, нашелся искусный кормчий, Антон Тимофеев,
который успел ввести яхту в Унскую губу, и они стали на якоре близ Пертоминского
монастыря. Собственными руками Петр сделал крест в полторы сажени вышиною и
поставил на том месте, где вышел на берег; на кресте виднелась голландская
надпись: "Сей крест сделал шкипер Петр в лето Христово 1694".
Побывав в Соловецком монастыре, Петр
возвратился в Архангельск, где спущенный перед тем на воду корабль был оснащен,
вооружен и назван "Св. Павел", ждали с нетерпением корабля, заказанного в
Голландии, наконец и он явился, то был сорокачетырехпушечный фрегат "Santa
profeetie" (Св. пророчество). Радость при получении этого сокровища
ознаменовалась по обычаю большими пирами. "Что давно желали, ныне совершилось, -
писал Петр в Москву к своим, - пространнее писать буду в настоящей почте; а
ныне, обвеселяся, неудобно пространно писать, паче же и нельзя; понеже при таких
случаях всегда Бахус почитается, который своими листьями заслоняет очи хотящим
пространно писати". После пиров царь с своим флотом, состоявшим из трех
кораблей, отправился провожать иностранные корабли и доплыл до Святого Носа,
крайнего пункта на Белом море. В первых числах сентября Петр был уже в Москве.
Кроме этих потех было еще одно любимое
удовольствие молодого Петра - приготовление и сожжение фейерверков. Во все
потехах участвовала компания, эта знаменитая дружина, собранная из людей разных
сословий, разного происхождения, побратавшихся во имя своего вождя, бомбардира и
шкипера. Петр, не смотря на свою молодость и потешный характер своих занятий
успел уже из окружающего общества притянуть к себе лучши силы, взять лучших
людей, отличавшихся тою или другою способностию. Относительно этих способностей
нас не должны смущать какие-нибудь иностранные известия, что тот или другой из
сотрудников Петра имел мало сведений в том деле, которое было ему вверено:
странно было бы предположить, чтоб Петр мог найти сонм гениальных людей, которые
вдруг каким-нибудь чудом могли бы приобрести полное приготовление. Если бы Петр
хотел окружить себя только людьми вполне приготовленными, то он должен был бы
окружить себя одними иностранцами, отстранив всех русских; но этого-то он именно
и не хотел и все важнейшие должности поручал русским, хотя бы и недостаточно
приготовленным, но способным людям, ибо ему не нужно было делать новое дело
чужими руками, что было бы легко для него, но не прибыльно для России: ему нужно
было приучать русские руки к новому необходимому делу. Но понятно, что с самого
же начала иностранцы, долженствующие служить своими сведениями новому делу, были
необходимы, и подле русских мы встречаем в компании иностранцев, обруселых и
необруселых еще, подле Ромодановского, Плещеева, Стрешнева, Апраксина,
Головкина, Трубецкого, Куракина, Репнина, Бутурлина, Матвеева, Головина видим
Виниуса Вейде, Кревета, Брюса. Люди, владевшие могущественным средством
приобретения знаний, иностранными языками, выдвинулись и те из них, которые были
способны воспользоваться своим знанием, были способны к многообразной и сильной
деятельности были притянуты Петром. Так, одним из близких к нему людей сделался
думный дьяк Андрей Андреевич Виниус. Сын известного нам голландского выходца
Андрея Денисова Виниуса, Андрей Андреевич родился в России, обрусел, был
православный, от русских отличался только своим образованием, еще при царе
Алексее Михайловиче был известен как переводчик книг, составитель краткой
географии. Теперь уже старик, Виниус откликнулся на зов молодого
преобразователя, и мы увидим многообразную. изумительную в его годы
деятельность. Подобною же деятельностию отличался и переводчик английского языка
в Посольском приказе - Кревет; в Посольском приказе сидел еще переводчик -
Шафиров: это будущий вице-канцлер. Дела было много, рук мало, и члены дружины
должны были заниматься многими делами, по примеру своего вождя - бомбардира,
шкипера и корабельного плотника.
После марсовых и нептуновых потех дружина
отдыхала не веселых пирах, в сильной борьбе с иностранцем Бахусом и со своим
доморощенным Ивашкою Хмельницким. Как на сухопутных и морских потехах
генералиссимусом и адмиралом был Ромодановский а Петр ротмистром, бомбардиром
или шкипером, так и на пирах главою компании был Никита Зотов, "Всешутейший отец
Иоаникит, пресбургский, кокуйский и всеяузский патриарх". Петр был и здесь
только дьяконом. На святках компания ездила Христа славить; сам царь ездил по
всем боярам и палатным людям, Зотов ездил к купцам. В январе 1694 года было
большое торжество: женился шут Яков Тургенев на дьячьей жене; а за ним в поезду
были бояре, окольничие, думные и всех чинов палатные люди: а ехали они на быках,
на козлах, на свиньях, на собаках, а в платьях были смешных: в кулях мочальных,
в шляпах лычных. в крашенинных кафтанах, опушенных кошачьими лапами, в серы?
разноцветных кафтанах, опушенных бельими хвостами, в соломенных сапогах, в
мышьих рукавицах, в лубочных шапках. А Тургенев сам ехал с женою в государской
лучшей бархатной карете; а за ним шли Трубецкие, Шереметевы, Голицыны, Гагины в
бархатных кафтанах; женился он, Яков, в шатрах на поле между Преображенским и
Семеновским, и тут был банкет великий три дня.
Когда молодой царь со своею компаниею потешался
таким образом, в остальном обществе происходили явления, которые, с одной
стороны, объясняли поведение компании, с другой - показывали, как необходимо
было обществу обновление, которого собственными, внутренними средствами оно
достигнуть не могло. Вот печальная летопись:
В 1693 году била челом казначея царевича
Алексея Петровича Татьяна, вдова стольника Всеволожского, что в доме боярина
Кондратия Фомича Нарышкина при боярине и других свидетелях стольник Афанасий
Короваев называл ее воровкою. Свидетели показали: Короваев говорил, что
Всеволожская - воровка и если б так приехала к нему, Афанасию, как приезжала к
Степану Фефилатьеву, то он бы ее срубил. "Уже и женки ездят по разбоям!" -
говорил Короваев и, когда Нарышкин спросил его, кто женки, отвечал: македонская
княгиня за воровство на площадь вывожена и на плаху кладена, а вдова Татьяна
приезжала к Фефилатьеву двора зажигать. Короваев показал, что он был у Нарышкина
бить челом о родственнике своем Степане Фефилатьеве по делу с Всеволожскою.
Татьяне доправлено бесчестье по Уложению.
Князь Александр Крупский бит кнутом за то, что
жену убил. В 1694 году явились в воровстве по язычной молвке стольники Владимир
с братом Васильем Шереметевы; в этом деле пытаны князь Ив. Ухтомский, Лев и
Григорий Ползиковы. Леонтий Шеншин: языки на них с пытки говорили, что на Москве
они приезжали середи бела дня к посадским мужикам и домы их грабили, смертные
убийства чинили и назывались большими. Шереметевы были освобождены на поруки и
даны для береженья боярину Петру Вас. Шереметеву; и после того языки их казнены.
В том же году изменил Федор Дашков, поехал было служить к польскому королю;
пойман на рубеже, расспрашиван и повинился и отъезде; из Смоленска прислан
скованный в Москву, в Посольский приказ, а из Посольского приказа освобожден,
потому что дал думному дьяку Емельяну Украинцеву двести золотых. В 1693 году
послана была царская грамота алатырскому воеводе о посылке стрельцов в Печерскую
пустынь для обереженья богомольцев от разбойников: "В ту пустынь ежегодно, июля
к 8 числу, к чудотворному образу Казанской богородицы бывает съезд для
богомолья, и в то же время от воровских людей и от разбойников на пустынь, и на
братию, и на богомольцев бывает всякое разорение и разграбление, и в прошлых
годах ту Печерскую пустынь разбойники разбивали не по одно время". В том же году
по указу великих государей в Сольвычегодске бывшему земскому всеуездному
старосте Пачезерской волости крестьянину Степану Пустынникову велено учинить
наказание: на площади перед приказной избою бить батоги, сняв рубаху, нещадно,
для тою что он, будучи в малых числах (короткое время) во всеуездных старостах
по совету с малыми людьми, без ведома усольцев посадских и уездных людей. бил
челом великим государям, будто со всего мирского ведома, о Максимке и Федьке
Пивоваровых, чтоб им быть по-прежнему в приказной избе в подьячих, и к той
челобитной он, Стенька, дважды руку приложил: вверху подписался старостою
Стенькою Пустынниковым, а в другой раз вместо выборного Козырева и за себя
подписался крестьянином Пачезерской волости Стенькою Федоровым; кроме того,
посылал челобитную, будто от всего мира, на именитого человека Григория
Дмитриевича Строганова; писал челобитье, в котором челобитье архимандрита
Введенского монастыря называл ложным, затейным и своевольным, писал, что от
этого в мире учинилась смута; к своему выбору и к челобитным велел прикладывать
руки выборным и посадским и уездным людям, а посадские люди и волостные
крестьяне с мирского совета его в старосты не выбирали, и выборному посадскому и
волостным выборным его выбирать не велели. Понимали, что дела идут дурно, что
так нельзя быть, но как помочь беде? Мнения делились: одни говорили, что за
морем лучше и надобно смотреть туда: другие повторяли, что надобно прежде всего
выгнать немцев, от которых все зло. Последнего мнения держался, как мы видели,
патриарх Иоаким. Он торжествовал с падением Софьи: враг его Медведев был
расстрижен, повинился в ереси, казнен как изменник, малороссийские духовные
спешили уверениями, что во всем согласны с святейшим. К Барановичу, который
отговаривался малороссийским обычаем, послана патриаршая грамота: "Писали мы к
тебе, желая ведать согласие и единомыслие твое к св. восточной церкви и к нам,
архипастырю твоему; и твое боголюбие, презирая и в ничто полагая нас, отца и
архипастыря твоего, но прошествии многого времени едва отписал, и то не но своей
мудрости; мы тебя спрашивали об одном, а ты отвечал о другом. Мы тебе предложили
от востока, а ты, отскочивши в противную сторону, говоришь от запада; и простому
человеку стыдно так говорить; вместо того, чтоб противопоставить нам обычай,
преданный св. отцами, ты толкуешь о своем застарелом обычае и о новшествах,
обретающихся неосмотренно в новосочиняемых ваших книгах. Изъяви нам все искренно
и немедленно, да не обнаружится пред нами твое непокорство и презрение. Или ты
один вне власти, нам данной? Митрополит Гедеон и архимандрит Варлаам прислали
нам свое согласие и единоумие во всем. Коли ты нас о себе не известишь, не смей
священнодействовать до совершенного о тебе суда; да знаешь главу и отца твоего и
да научишься не быть презорлив и непослушлив к архипастырю своему и восточной
церкви святой. Если же будешь согласен с св. восточной церковию и объявишь
немедленно свое согласие и единоумие с нами, то священнодействуй невозбранно".
В. В. Голицын, покровитель иезуитов, сослан, и
патриарх со всем освященным собором бьет челом, что "езувиты живут на Москве
многое время без дела, а прежде сего изстари при предках государских римские
езувиты в Московском государстве никогда не были и не живали; а ныне живучи они,
езувиты, в Москве чинят многую св. соборной апостольской церкви и догматом ея
противность печатными письмами и образами на полотнах и на роговой кости, также
и иными прелестями, а у св. соборной апостольской восточной церкви с западным
римским костелом многие несходства, и чтоб великие государи больше сего им,
езувитам, за такими вышепомянутыми препятствиями в Московском государстве жить
не позволили". Великие государи указали: "Езувитов (Давида и Товию) с Москвы
отпустить милостиво и дать им жалованье и подводы до литовского рубежа". Иезуиты
били челом, чтоб позволено им было описаться об отпуске своем к цесарскому
величеству и дать бы им сроку до тех пор, пока они продадут двор свой в Немецкой
слободе, который куплен из цесарской казны, и сами в дорогу уберутся.
Пересылаться им с цесарем не позволили и для сборов в дорогу дали только два
дня. Чтоб вперед иезуиты как-нибудь не прокрались в Россию, издан был указ:
"Великие государи указали для братской дружбы с его цесарским величеством быть
на Москве при одном ксендзе и другому, только б те ксендзы, живучи на Москве, ни
в какие неподлежащие и не в свои дела не вступались и вере греко-российской
никакой противности не чинили и русских людей не отвращали, и в домы к русским
людям не ходили, а службу отправляли в домах у начальных людей римской веры,
также бы и чрез почты как вестовых, так и затейных никаких писем в иные
государства отнюдь не писали и не посылали, и под именем тех ксендзов в их
ксендзовом платье не жили б на Москве езуиты, а были б те ксендзы светские
плебаны, а не езуиты; а буде вместо тех плебанов объявятся на Москве езуиты, и
те езуиты, также и плебаны высланы будут из Москвы вовсе и впредь им на Москве
жить будет не позволено".
В торжестве своем над Медведевым и иезуитами
Иоаким, разумеется, не мог стать ласковее к служилым иноземцам, против которых
сильно вооружался и прежде. 28 февраля 1690 года, но случаю рождения царевича
Алексея Петровича, знатнейшие из этих иноземцев должны были обедать за царским
столом; патриарх настоял, чтоб их не было за столом, и это в то время, когда
молодой царь и вельможи его не могли обойтись без иностранцев, сами ездили к ним
и к себе постоянно приглашали. Перед смертию (в марте 1690 года) Иоаким составил
завещание, в котором увещевал государей не допускать православных христиан
дружиться с еретиками-иноверцами, латинами, лютеранами, калвинами и безбожными
татарами, не давать иноверцам строить свои мольбища, а которые уже построены,
разорить; чтоб запретили в полках и во всем государстве проклятым еретикам быть
начальниками: "Какая от них православному воинству может быть помощь? только
гнев божий наводят. Когда православные молятся, тогда еретики спят; христиане
просят помощи у богородицы и всех святых - еретики над всем этим смеются;
христиане постятся - еретики никогда. Начальствуют волки над агнцами!
Благодатиею божиею в русском царстве людей благочестивых, в ратоборстве искусных
очень много. Опять напоминаю, чтоб иноверцам-еретикам костелов римских, кирок
немецких, татарам мечетей не давать строить нигде, новых латинских и иностранных
обычаев и в платье перемен по-иноземски не вводить. Удивляюсь царского синклита
советникам полатным и правителям, которые на посольствах в иных землях бывали,
видели, что всякое государство свои нравы и обычаи имеет в одеждах и поступках,
свое держат, чужого не принимают, чужих вер людям никаких достоинств не дают,
молитвенных храмов им строить не позволяют; в немецких государствах есть ли где
церковь благочестивой веры?"
Не ранее трех месяцев по смерти Иоакима. в июле
1690 гола, собор начал рассуждать о выборе ему преемника: высшие указывали на
Маркелла, митрополита псковского, человека ученого и образованного, низшие были
против Маркелла и указывали на Адриан митрополита казанского. Царь Петр пристал
к архиереям и хотел Маркелла, но царица Наталья Кирилловна с архимандритами,
игуменами и нижним духовенством стояла за Адриана. Врагам Маркелла не нравилась
его обширная ученость, и они говорили, что ученый патриарх будет
благоприятствовать иноверцам; какой-то архимандрит подал царице сочинение, где
обличал Маркелла в ереси. Враги Маркелла пересилили, и Адриан был возведен на
патриаршество.
Новый патриарх не мог не обратить внимания на
страшное зло, семейную неурядицу, происходившую от неправильных отношений двух
полов, от странного способа заключения браков. В ноябре 1693 года Адриан издал
указ: "Священницы сопружествующие согласия жениха и невесты не истязуют и
небрежно о сем имут, можицею и не хотяще едино лицо другому и не любящися между
собою сопружествуют и по сицевому началу и прочее житие тех мужа и жены бывает
бедно и друг друга наветно и детей бесприжитно, и то творится вельми грешно и
пребеззаконно: и великий господин указал досматривать, чтоб отныне к венчанию
приходящих жениха и невесту священником поособно истязовати и накрепко
допрашивати, по любви ли и согласию друг другу сопружествуются, а не от насилия
ли или неволи каковы, а будет женское лицо, а паче девицы стыдятся сие рещи,
допрашивати родителя ея, паче же матерь, или аще матери не имать, сестры ея
допрашивать о том, и аще кое их лице, паче же девическое совершенно умолчит или
иное каковое знамение появит, отвращение лица от сопружника, плевание или
отрясение руками, и таковых не сопружествовати, дондеже совершенное согласие ко
друг другу появят".Разумеется, средства, предложенные в указе, не могли
уничтожить или ослабить зло; странно было допрашивать отца и мать когда браки
заключались по их единственной воле; но указ этот очень важен для нас в том
отношении, что служит введением к последующим мерам Петра насчет заключения
браков.
Правительство светское должно было обратить
внимание на бесчинства, которые позволяли себе безместные монахи и монахини попы
и дьяконы. В марте 1694 года состоялся именной указ: "Буде безместные чернецы и
черницы в Кремле, Китае, Земляном городе и попы и дьяконы безместные же,
безчинно и неискусно, также которые гулящие люди, подвязав руки или ноги, а иные
глаза завеся и зажмуря, будто слепы и хромы, притворным лукавством просят на
Христово имя милостыни, а по осмотру они всем здоровы: и тех чернецов и черниц и
попов и дьяконов имать и приводить их в Стрелецкий приказ, а из Стрелецкого
приказа отсылать в Патриарший приказ, чтоб отнюдь чернецы и черницы и безместные
попы и дьяконы по улицам нигде не бродили и по кабакам не водились". Еще прежде
новгородский митрополит Корнилий велел своим подьячим и недельщикам хватать на
кружечных дворах лиц духовного звания, также и по улицам в нетрезвом виде и
приводить в митрополичий приказ, "и от того себе скупов и поминок не имать и их
не отпускать".
Борьба с раскольниками продолжалась в прежней
силе.
Мы видели, что козаки-раскольники ушли с Дону
на реку Аграхань, во владения шевкала тарковского. В начале 1691 года был
отправлен к ним с призывною грамотою дворянин Басов. Когда в половине марта он
приехал на Дон и потребовал у тамошних козаков, чтоб они дали ему провожатых и
отпустили на Аграхань, то козаки отвечали: "Отпустить нам тебя нельзя, потому
что мы уже раз посылали к раскольникам с царскою же грамотою, и они одного
посланного убили и двоих других отпустили на Дон и с ними к нам приказали, чтобы
мы отнюдь вперед с государевыми грамотами и войсковыми письмами к ним никого не
присылали, а пришлем, то всех побьют". Послали в Москву к великим государям за
указом; указ пришел: ехать Басову на Терек ко вдове князя Алегука Сунгеневича
Черкаского, княгине Тауке Салтанобековне, и как она велит ему поступать, так и
делать. Басов взял троих козаков с Дону и поехал к княгине Тауке на Царицын, на
Астрахань и на Терек, из Терека приехал в улусы к княгине Тауке. Выслушав, в чем
дело, княгиня послала в улусы к шевкалову брату Алибеку, чтоб приехал с нею
повидаться. Алибек приехал, и Таука говорила ему, чтоб взял Басова с козаками и
отвез их к брату своему шевкалу и сам уговаривал бы его, чтоб отдал в царскую
сторону беглых с Дону козаков-раскольников. Поехали к шевкалу; тот, выслушавши
Басова, отвечал: "Козаки пришли ко мне с Дону волею и живут в моем владении по
воле же; я за ними не посылал и выслать мне их неволею нельзя, потому что у нас
так не водится, почитаю я их у себя за гостей; а чтоб они великим государям вины
свои принесли и шли жить по-прежнему на Дон, о том я говорить им буду и милостию
государскою обнадеживать, как возможно, но обратятся ли и пойдут ли на Дон или
нет, того не ведаю; если пойдут, то я их держать не стану, отпущу тотчас; а ты
бы к ним не ездил; если поедешь, то убьют они тебя до смерти, обошлюсь с ними
я".
Послал шевкал к раскольникам в первый раз
есаула; есаул возвратился с ответом, что козаки ездить к себе Басову не велели;
а приедет, убьют. Послал шевкал в другой раз брата своего Алибека; тот привез
ответ подробнее, раскольники говорили: "Чтоб вперед к нам из Москвы и с Дону
никого не присылали и людей понапрасно не теряли; нам здесь жить хорошо и
повольно, шевкал веры у нас не отнимает, живем, как хотим, веру держим, как кто
знает, нужды нам никакой нет, идти нам назад в домы за каким добром? Знаем, что
нам будет!"
Чрез несколько времени приехали к шевкалу от
раскольников четыре человека, долго сидели у шевкала, а потом виделись и с
Басовым; тот их всячески увещевал, царскою милостию обнадеживал и давал им
государскую грамоту; но раскольники грамоты не приняли и говорили: "Ваши цари
солгали голове нашему шевкалу в жалованье, обещанного не прислали, а нам и
подавно солгут; а хотя и ратных людей на нас пошлют, то нам весть будет из
Астрахани от иноземцев тотчас, и по ведомости пойдем мы к хану в Большую
Кабарду; а там нам никто ничего не сделает". Басов узнал наверное, что шевкал
раскольников не выдаст, потому что с ними вместе ворует, посылает людей своих с
ними на море грабить и половину добычи берет себе.
В начале 1693 года атаман козаков-раскольников
Семен Саратовец с семью товарищами явился к крымскому хану с жалобою на кумыков,
ханских подданных, которые осенью напали на козаков и взяли в плен 250 человек
жен и детей, кроме того, отбили всю добычу, которую взяли раскольники, разбивши
два персидские судна. Козаки просили управы у хана, просили также указать место,
где бы им поселиться на Куме-реке особо, а между кумыками и черкесами жить
больше не хотят. В думе у хана было приговорено исполнить все просьбы козаков,
причем хан обещал дать им две пушки с припасами. В это время в Крыму жил русский
гонец Айтемиров; толмач его при встрече с Саратовцем спросил его: "Для чего вы
милость государскую к себе забыли и, оставя христианство, какого добра у
бусурман себе ищете?" Саратовец отвечал: "А как нам на Дону жить? Старую веру
ныне выводят, а держат новую, и крестное сложение не так, как прежде бывало, и
для той новой веры с Дону у нас к Москве забрали людей добрых и заслуженных.
Кирея Матвеева с товарищи, и показнили неведомо за что, и нам на Дону поэтому
жить нельзя. Увидим мы и здешнюю татарскую правду, как они нам все отдадут; а
если татары ничего доброго нам не сделают, то мы знаем дорогу и на Дон
по-прежнему и надеемся, что великие государи принять нас туда укажут".
Как видно, раскольники были удовлетворены,
потому что в июне 1693 года черноярский воевода доносил астраханскому, что 6
июня прибежали безвестно сверху из стана воровские воинские люди, человек сот с
пять и более, и к городу приступали, и с теми воровскими воинскими людьми бой
был долгое время; а знатно с теми ворами были раскольщики-козаки. Астраханский
воевода отвечал черноярскому: писал с Дону атаман Фрол Минаев, что вышли к ним в
войско из-за Кубани два полоняника и сказали: воровские козаки-раскольщики,
которые живут за Кубанью, собираются идти, соединясь с крымскими и едисанскими
мурзами, большим собранием, для воровства, под царицынскую заставу к Волге-реке,
на рыбные ватаги и к Черному яру.
С севера также неутешительные вести: в марте
1690 года в Устюжском уезде, в Черевковской волости, сожглось более сотни
раскольников, мужчин, женщин и младенцев. 21 июля 1693 года пришли силою в
Пудожский погост раскольники, незнаемые люди и жители того же погоста, вошли в
церковь, били всполох в церковные колокола, церковь у попов отняли и засели,
самих попов били, домы их разграбили и разорили, а по смете раскольников было
ста два и больше, между ними монах и много дьячков, один назывался Василием
Емельяновым, которого другие называли учителем. Раскольщики влезли на церковные
главы и кресты на них и внутри церкви иконы водою обмывали; при этом три женщины
были будто вне ума, а как образумились, говорили, что в церквах надобно
действовать Василью Емельянову с советниками, а попам отказать. По царскому
указу олонецкие воеводы послали на раскольников сотника стрелецкого и подьячего.
Посланные, узнав, что раскольники засели в деревне Строкиной в четырех избах,
отправились с понятыми людьми их уговаривать, чтоб принесли покаяние; но
раскольники в ответ говорили всякие богомерзкие слова, на церковь и на
четвероконечный крест великую хулу износили; стрельцы обступили около дворов и
хотели перехватать раскольников живыми, но те начали отстреливаться; стрельцы
стали просекать стены, тогда раскольники зажгли избы и сгорели все без остатка.
В Олонецких местах образовался знаменитый Выговский монастырь, о начале которого
рассказывал крестьянин Терентий Артемьев из Шуйского погоста Мунозерской
волости: "Приходил в нашу деревню Ек-наволок к сестре своей в гости той же
волости крестьянин Митрошка Терентьев и, призвавши меня, начал подговаривать в
раскол на леса за Онежское озеро. Я его послушал и с ним в раскол пошел; да с
нами же шли прежние его, Митрошкины, товарищи, и пришли мы, пять человек, в
Шуйский погост в вотчину Тихвина монастыря к празднику, к Благовещеньеву дню, и
жили в деревне на Хошозере две недели для распутного времени. Жили мы у
Митрошкиных советников, и приходили к Митрошке на совет для расколу крестьяне
Шуйского погоста, советовались, чтоб в раскол на леса ходить. Проживши здесь две
недели, прошли мы по льду чрез Онежеское озеро на лыжах на берег в пристанище
судовное и пошли на леса к востоку, а дорога учинена пешеходная, верхом на
лошади для болот, дрябей и лесов проехать с нуждою можно. У Белого озера у
Митрошки построена келья, где с Митрошкою живут раскольники, человек с десять из
разных мест. От Митрошкиной кельи до Верхнего Выга-реки дикими лесами болотами и
дрябями пешею дорогою 15 верст, а на лошадях проехать нельзя. Подле той реки
построено келей с десять, живут в них начальник раскольнический, беглый
соловецкий чернец Корнышка (Корнилий) с товарищами и советниками своими; ростом
он, чернец, невелик, седат и стар; в сборе у него раскольников из разных городов
и мест, мужеского пола, женок, девок и старин человек со сто. Кельи стоят подле
Выга-реки врознь, между иными кельями расстояния полверсты и больше; да на реке
против тех келий построена мельница; ружья никакого мелкого и припасов в тех
кельях нет, а только у них построены малые хороминки на столбах и в них держат
хлеб, а пашут они без лошадей и землю размягчают железными кокотами. При мне
приходили к чернецу из иных келий на исповедь, и он их исповедовал и причащал, а
как он причастье строил, я видел: взяв ягоды брусники и муку белую ржаную или
пшеничную, смешав вместе, и тем их причащал. Будучи в тех пристанищах на лесах,
слышал я, что есть раскольническое пристанище на той же реке Выгу выше,
начальник в нем бывший церковный дьячок Данило Никулин, и с ним в сборе многое
число и беспрестанно множатся; келья у Данилы великая, и в ней устроены окна,
откуда от присыльных людей борониться, три пушки медные привезены от моря,
пищалей, бердышей и пороху много, покупают оружия, выезжая по ярмаркам, хлеб
пашут на лошадях, рыбу ловят на диких озерах".
Кроме раскольников у церкви были другие враги,
которые не бежали ни в леса, ни в степи, но открыто в столице объявляли свои
взгляды, не подвергаясь, впрочем, за них ни заточению, ни сожжению. От
описываемого времени дошла до нас любопытная проповедь, говоренная патриархом в
день св. Алексия митрополита перед одним из походов на турок. Вооружаясь против
старого порока - пьянства, проповедник вооружается и против новых грехов: "Не
только прочие в году узаконенные посты, но и великую четыредесятницу многие
презирают. Мужчины, женщины, юные отроки и священного чина люди всегда
упиваются; и вином, и табаком, и всяким питием без сытости пьяны, и съедают не
только запрещенные яствы, но рвением и завистию друг друга съедают. убивают и
грабят, неправдосудствуют и обижают. Общая пословица носится: все то людям
изъян, отчего кто пьян. Мера во всем человека в доброе дело будит, безмерно же
не токмо вредный и скаредный табак, но и ренское вино губит. Теперь и
благородные и простые, даже юноши, хвастаются пьянством, говоря бесстыдно друг
другу: тогда-то и тогда я был пьян и церковное торжество в праздники господни
проспал. Не только по пьяным и ночным своим празднищам, но повсюду люди не
ученые, в церкви святой наших благопреданных чинодейств не знающие в других о
том не спрашивающие, мнятся быть мудрыми, но от пипок табацких и злоглагольств
люторских, кальвинских и прочих еретиков объюродели. Совратясь от стезей отцов
своих, говоря: для чего это в церкви так делается, нет никакой в этом пользы,
человек это выдумал. и без этого можно жить. Едва только святым книгам узнает
имя или склад словесный, и уже учит архиереев и священников, монастыри правит,
людям всем тщится повелевать, устроять чины церковные и гражданские. Еретики и
раздорники говорят: на что эти посвящения, памяти но усопших душах, молебны
богу, богородице, угодникам божиим?"
Призванные на защиту церкви ученые старцы
Иоанникий и Софроний Лихуды преподавали в Заиконоспасском монастыре риторику на
греческом и латинском языках и логику по системе Аристотеля. Но эти занятия были
прерваны соблазнительным происшествием. У старца Иоанникия был сын Николай,
который носил в Москве княжеский титул, хотя более был известен под именем
учителева сына. Этот Николай завел связь с дочерью задворного конюха Марьею
Селифонтовою; он ее увез, одел в мужское платье, привез в школы, запер в чулане.
Потом нанял ей квартиру, где держал под надзором своего холопа и жены его.
Наконец стал ей говорить, что, одевши ее в мужское платье и убравши в накладные
волосы, будет водить ее в школы, учить по-гречески, под именем своего
племянника. Это предложение пришлось не по нраву Марье Селифонтовой; особенно не
понравилось ей, когда Николай объявил, что увезет ее в Венецию или выдаст замуж
за одного своего родственника, и в случае сопротивления грозил смертию. Марье
удалось склонить на свою сторону караулившего ее холопа, чрез которого она дала
знать обо всем отцу своему. Отец поспешил к ней на помощь и "вынул ее с
стрельцами", хотя прежде смотрел благосклонно на поведение дочери. Когда Марья
рассказала все в Разряде, то отсюда послали в школы взять Николая Лихудия и
привести его для допросу. На Никольскую отправились разрядные подьячие и
стрельцы. Подьячие поставили стрельцов у ворот, а сами пошли для повестки к
учителям; взявши Николая, они вели его по верхним переходам, как вдруг из школы
выбежали старцы и ученики, схватили подьячего, начали его бить и за волосы
таскать; подьячий кликнул стрельцов, чтоб не подали, но и стрельцы на этот раз
не могли ничего сделать: монах с учениками гонялся за ними, бросал скамьею,
кричал: "Что вы приходите воровски!" Наконец подьячих и стрельцов согнали с
переходов и ворота заперли. Такое поведение стариков Лихудов, разумеется, не
могло заставить правительство благосклонно смотреть на князя Николая, хотя он и
клялся, что не имел намерения уехать в Венецию, будучи облагодетельствован
царями, что девка Манка - особа, известная своим безнравственным поведением, и
верить ей нечего. Лихудам, как видно, не понравилось после этого в Москве, и в
августе 1694 года пограничным воеводам были разосланы указы - ловить греческих
монахов, братьев Иоанникия и Софрония, и детей последнего, Николая и Анастасия,
ушедших из Москвы. Беглецы были пойманы, и понятно, что не могли остаться в
прежнем значении: их сослали из академии в типографию, где они стали учить
италиянскому языку.
От 1694 года дошла до нас роспись боярских и
иных чинов детям, которым по именному указу учиться италиянскому языку у
учителей-греков - Иоанникия и Софрония Лихудиевых. Боярские дети: князя Петра
Ив. Хованского два сына, Федора Петр. Салтыкова два, Алексея Петр. Салтыкова
два, Ив. Фед. Волынского два. Дети стольников: князя Фед. Андр. Хилкова два
сына, князя Ив. Мих. Черкаского шесть сыновей, Сем. Алексеев. Языкова один.
Дьячьи дети: Волкова один сын, Кондратова один, Степанова один, Иванова два,
Верещагина два, Полянского один, генерального писаря Инехова один. Из дворян:
Палицына один; уставщика один. Гостей и гостиной сотни 23 человека.
Новости, начавшие вводиться в описываемое
время, корабли, фейерверки, возбуждая умственное движение в одних, распаляли
воображение в других и повели к следующему явлению. В апреле 1694 года закричал
мужик "караул" и сказал за собою государево слово, приведен в Стрелецкий приказ
и в расспросе сказал: сделал он крылья, станет летать, как журавль. По указу в.
государей сделал он себе крылья слюдяные, стали 18 рублей из государевой казны.
В назначенный день боярин князь Ив. Бор. Троекуров вышел смотреть, как полетит
журавль; мужик надел крылья, перекрестился и начал подымать мехи, но никак не
мог подняться. "Тяжелы сделал крылья", - говорил он, бил челом, чтоб ему сделать
другие крылья, станут всего в пять рублей. Но боярин раскручинился, и вместо
крыльев учинено мужику наказание: бить батоги, сняв рубашку, и деньги 18 рублей
велено доправить на нем, продать все имение.
Внешняя деятельность правительства в описанные
четыре года по свержении Софьи представляла не много замечательного. Заведование
иностранными делами после В. В. Голицына принял на себя Лев Кириллович Нарышкин.
Он отличался важным в его положении качеством - спокойным беспристрастием; но
вовсе не отличался предприимчивостию; притом же неудачные походы в Крым и
холодность, даже враждебное расположение союзников-поляков не могли дать больше
охоты к деятельному продолжению войны. А между тем в Малороссии и в русских
областях, находившихся под польским владычеством, происходили любопытные
явления.
10 августа 1689 года, когда Москва, вследствие
удаления царя Петра, была в недоумении и страхе, подъезжал к столице, к
Калужским воротам, гетман обеих сторон Днепра Иван Степанович Мазепа. По указу
великих государей и великой государыни к нему навстречу отправился дьяк Бобинин
с каретою из царской конюшни. Мазепа, севши в карету, сказал: "Слава господу
богу, что, по милости великих государей, благоволил господь бог быть в их
царского величества карете. Какая это карета? Видно, что стародавнего немецкого
дела". - "В этой карете всегда въезжают великие и полномочные послы иностранных
государей", - отвечал дьяк. Потом гетман завел речь о крымском походе, о победе
великороссийских и малороссийских войск над татарами: "Никогда еще такой победы
над крымцами и такого страха им не бывало, как теперь промыслом ближнего боярина
князя Вас. Вас. Голицына. А что за безводными и бескормными местами и за другими
препятствиями перекопского вала и башен не разорено, так сделать это было
трудно. Читал он, гетман, хронику, в которой написано именно: в древних летах
приходил на Крым Дарий, царь персидский, со множеством войска и хотел Крым взять
и разорить, а в то время Крым еще и не так был укреплен: и за такими же
безводными и бескормными местами и иными трудностями Перекопи взять и Крыму
разорить не мог, только войска своего под Крымом потерял с 80000, и с великим
стыдом насилу от Перекопи отступил и впредь обещание положил - на Крым войною
отнюдь не приходить. А ныне царского величества ратные люди бились с татарами
под Перекопом мужественно и поганских трупов положили множество, а сами отведены
в целости".
На встрече во дворце Ивану Степановичу говорили
длинную речь, что мужественною и храброю службою князя Вас. Вас. Голицына и его,
гетмана, бусурманы нечаянно и никогда неслыханно от государских ратей в жилищах
своих поражены и от страха сами своим жилищам явились разорители.
Дела пошли плохо для Софьи и Голицына,
Шакловитый был выдан, все стремились к победителям к Троице, поехал туда и
гетман в большом страхе за свои прежние отношения к падшему правительству.
Действительно, у Троицы были люди, которые советовали отделаться от голицынского
клиента; но другие думали иначе: до сих пор гетманы сменялись только вследствие
явной измены или желания самих малороссиян. А если не сменят гетмана, то надобно
привлечь его на свою сторону милостями, и вот Мазепа был встречен и у Троицы
также похвальною речью за верную и радетельную службу и за усердное в воинском
деле попечение. Гетман, жалуясь на болезнь, отвечал короткою речью, что
обещается служить великому государю до последней капли крови. Мазепа, видя
милостивый прием, спешил рассеять всякое подозрение в новом правительстве полным
разрывом со старым: доносил, что угрозы Леонтия Неплюева заставили его давать
Голицыну богатые подарки деньгами и вещами, и потому бил челом, чтоб его
вознаградили за это из имения Голицына. Челобитье было принято как знак полной
приверженности к новому правительству, и все просьбы Мазепы были исполнены. Он
приезжал в Москву за жалованною грамотою, подтверждавшею все прежние права и
вольности малороссийские; грамота была дана. Мазепа также бил челом о прибавке
великороссийских ратных людей в малороссийские города; о точной переписи
козаков, чтоб после, смотря по обстоятельствам, нельзя было никому сказываться
то козаком, то мужиком; о пополнении охочих полков; о том, чтоб великороссийские
посланцы не смели требовать подвод без предъявления царских грамот: на все
последовало согласие. Гетман поставил на вид, что необходимо ограничить
винокурение, которое страшно истребляет леса, вследствие чего большинство
жителей терпит и еще более будет терпеть вреда, тогда как очень немногие
обогащаются; государи указали гетману сделать по своему рассмотрению, остерегая,
однако, накрепко, чтоб посполитым людям не было никакой тягости и разорения,
потому что малороссияне пожалованы прежними их правами и вольностями. Мазепа
обещал посоветоваться об этом со старшиною. Следовали частные дела: гетман
жаловался на бывшего переяславского полковника Дмитрия Райчу, который постоянно
бранит его заочно и бесчестит при старшине и полковниках; Мазепа объявил, что он
будет жаловаться на Райчу на рождественском съезде старшине и полковникам.
Наконец, Мазепа выхлопотал царский указ, которым велено было стольнику князю
Юрию Четвертинскому выехать из Москвы в Малороссию. Четвертинский, приехав в
Малороссию, женился на дочери Самойловича и жил, по приказанию Мазепы, в
Глуховском уезде, в хуторе Дунаевском вместе с тещею.
Таким образом, падение Софьи и Голицына не
нарушило добрых отношений гетмана к правительству русскому. Враги Мазепы сильно
обманулись, но еще не думали отказываться от надежды повредить гетману в Москве.
Польша была готовым к тому орудием. К русскому резиденту в Польше стольнику
Волкову 16 декабря 1689 года пришел по знакомству шляхтич благочестивой веры
Подольский, который при короле исправлял должность покоевого (комнатного)
дворянина. На этот раз Подольский принес важные вести. Недели с три тому назад
приехал к королю из России через Смоленск монах Соломон, который был с образом
Спаса в крымском походе. Соломон привез к королю письмо от гетмана Мазепы,
написанное еще в то время, как гетман пошел от Перекопи в Батурин. О чем писано
в письме, Подольский сказал, что не знает, только подпись не гетманской руки, а
печать гетманская большая. Король велел монаху жить близ Жолквы в монастыре, и
не знает, как отвечать на это письмо, ибо ему известно, что цари к гетману и ко
всей старшине благоволят. Волков отвечал, что Мазепа служит царям верно, и
письмо должно быть составное, воровское, а не гетманское, составлено для того,
чтоб навести на гетмана царскую немилость: подлог ясен из того, что подпись не
гетманской руки, а печать могли подделать; король таким письмам верить бы не
изволил и приказал бы чернеца отослать, в Россию. Шляхтич заметил, что выдать
монаха нельзя, потому что ему и тем людям, которые писали письмо, придется
плохо. В то же время Волков узнал, что приехали к королю из Запорожья полковники
Лазука и Забияка с письмами от кошевого Гусака. Запорожцы жаловались, что с
царской стороны им большое утеснение; запасов в Сечь не пропускают, за добычею
ездить вниз Днепром нельзя, опасно от татар. Для этого они с ханом крымским
помирились и бьют челом королю, чтоб принял их под оборону и прислал указ, как
им с русской стороны быть безопасными и держать ли мир с крымским ханом или
воевать с ним? Тот же шляхтич Подольский говорил Волкову, что король запорожцев
в подданство не примет, разве прикажет им что тайно. Достоверно, что король
имеет дружбу с Крымом и будет рад всякой смуте между козаками городовыми и
запорожскими, потому что нынешний вечный мир королю не прибылен и не потребен,
королю жаль городов и земель, уступленных царям. Подольский объявил также, что
король послал на Украйну шляхтича Искрицкого неизвестно зачем, а дочь Искрицкого
за миргородским полковником Апостоленком.
Волков при первом свидании с коронным гетманом
Яблоновским спросил у него, что значит этот приезд запорожцев к королю?
Яблоновский отвечал, что король никогда не нарушит мирного договора, не примет
Запорожья в свое подданство; запорожцы приехали для вступления в службу
королевскую под тем предлогом, что на Запорожье большой голод вследствие
непропуска туда запасов из России; но вступление нескольких запорожцев в службу
королевскую договора не нарушает.
24 декабря опять пришел к Волкову Подольский с
вестями: 22 числа король отпустил монаха Соломона на Украйну, письма никакого с
ним не послал, а велел на словах привлекать гетмана к себе, обнадеживать его
своею милостию и жалованьем. Подольский подтвердил и о запорожцах, что они
действительно просятся в оборону королевскую; король призывал к себе Лазуку и
Забияку, после чего при дворе разгласилось, что король хочет принять всех
запорожцев в оборону тайными вымыслами; король старается всякими мерами, чтоб и
городовых козаков помутить и к себе привесть.
В начале 1690 года новые вести о неприязни
польской. Лубенский козак Мозыра ездил по своим делам в Польшу и, возвратясь в
Батурин, рассказывал о своем разговоре с гетманом Яблоновским. Гетман,
расспросив его, что делается на Украйне, примолвил: "Мы знаем наверное, что взят
в Москву и с старшиною гетман Мазепа и также сослан в Сибирь, где и старый
Самойленко; видишь хитрость и лживость московскую: не хотят они распространять
вольность Войска Запорожского, хотят его ни на что свести, чего не дай боже.
Москва и нас обманула: однако мы промышляем отплатить ей таким же способом".
В марте месяце монах Соломон возвратился из
Украйны в Польшу и, не доезжая полмили до Варшавы, в селе Солке нанял студента
писать письма от имени гетмана Мазепы: одно к королю, другое к гетману
Яблоновскому; в обоих письмах говорилось, что он, Мазепа, со всем Войском
Запорожским желает быть в подданстве у королевского величества; за работу
студенту монах дал два ефимка, имя гетманское написал сам и запечатал поддельною
печатью. Монах остался в Солке, а студент отправился в Варшаву, где, пьянствуя с
товарищами в корчме, он расхвастался, каким способом заработал ефимки, и в
доказательство прочел черновые письма, оставшиеся при нем. Донесли королю, тот
призвал к себе студента, и студент рассказал ему дело, как было. Чрез несколько
времени приезжает в Варшаву и сам Соломон, прямо к королю, и подает письма от
гетмана Мазепы; но тут сейчас же очная ставка со студентом, который подает и
черновые письма для окончательной улики. Соломон должен был повиниться,
повинился, что и прежде приезжал также с воровскими письмами, а у гетмана Мазепы
никогда не бывал. Король велел его посадить в нижние палаты дворца Яна Казимира
и держать за крепким караулом; а студенту велел выдать два сукна и несколько
ефимков. Все это Волков проведал от верных людей, от православных священников,
которые знакомы с ближними королевскими людьми.
Этим, однако, дело не могло кончиться, потому
что король, когда в первый раз получил гетманское письмо от Соломона и отослал
последнего с устным ответом к Мазепе, в то же время поручил львовскому епископу
Иосифу Шумлянскому войти в сношения с гетманом. Шумлянский охотно принял
поручение, потому что в отпадении Мазепы от Москвы увидал средство достигнуть
заветной цели - киевской митрополии. Он немедленно же отправил к Мазепе
доверенного человека шляхтича Доморацкого с таким письмом: "Молю вашу милость
поскорее объявить, в какие отношения желает вступить к королю и республике;
теперь, во время сейма, самое удобное для тебя время отозваться со своим
желательством