Соловьев Сергей Михайлович - История России с древнейших времен. Том 16

ре правду и волю имеет казнить и вешать, как и прежде вешал, так и ныне может делать самовластно, никого не боясь, и внушает им, что от податей государство все разорилось, рассказывает, как древние государства разорялись и пропали, и наше также разорилось и пропадает. Также сказывает им, что ваше царское величество не указал ныне корабельного леса готовить и велел всем невольно дуб рубить, и я работаю корабельных лесов, будто мучу напрасно людей. Стакался с Гаврилою Норовым, велит им дубовые леса всякому на свои нужды рубить, и письма давал, чтоб рубили. Во свидетельство правды слов своих говорил, что в 1717 году многих людей перевешал, за что похвалу себе принял, и обещался татарам, что до смерти своей будет им помощником и предводителем всякому делу; что хотел было постричься, но теперь для них до смерти не пострижется, и ныне им же, татарам, сказал, что поедет в С. - Петербург и привезет указ, что меня перед ними, татарами, казнить".

    По примеру царя и членов царского дома русские дворяне в описываемое время начали ездить за границу лечиться. Царь, разумеется, не отказывал в позволении желающим, но были другие препятствия. В этом отношении любопытна история того же семейства Зотовых. Мы знакомы с двоими сыновьями Никиты Моисеевича - Васильем и Кононом; но был еще третий брат, Иван, которому отец не позволял служить, а употреблял для управления имением. Иван заболел и писал Макарову: "Известно вам, что брат мой Конон также чрез великую силу вашим предстательством избыл из дворничества в службу государеву; я ныне, бедный, закоснел и в скорби упал по воле отцовой, понеже держал меня для деревень под клятвою и ни в какую службу не выпускал; а ныне как увидал, что я весьма болен, по желанию некоторых считал меня в расходе десять лет, от чего я едва не умер, однако отчет дал; а потом и кормить, как сына надлежит, не соизволяет, а своим мне прожить нечем". Иван просил позволения ехать лечиться за границу и по этому поводу писал самому царю: "Премилосердым вашего величества природным человеколюбием призирая на мою погибель, повелено мне для исцеления тайной моей конечной скорби, чтоб здесь не исчезнуть, ехать в теплицы французские, о чем указ из Кабинета вашего величества и пашпорт из канцелярии иностранных дел ко мне был отправлен; и тот указ я получил, а пашпорт и поныне удержан у господина моего отца, который за жалостию разлучения и для строения дому и поныне меня не отпускает, не рассуждая того, что я в такой моей злой болезни безвременно погибну и, пока жив, не токмо вашему величеству в службу, ниже кому-либо годен быть могу. Слезно молю человеколюбивые ваши щедроты: повели мне всемилосердым вашим собственным указом ехать к Архангельскому городу и оттоль чрез Амстердам в теплицы, где, свободясь от скорби, возмог бы вам, государю, служить подобно, как и брат мой Конон, который, если б не вашею взят был монаршею рукою, и поныне закоснел быв крестьянских судейках, как и я пребываю по се время"

    Некоторые ехали заграницу лечиться; другие, волею-неволею ехали туда же учиться; здесь, на западе Европы, вырвавшись на свободу, русские молодые дворяне иногда позволяли себе такое же поведение, к какому привыкли в лесах и степях Европы восточной. В августе 1717 года Конон Зотов писал царю: "Господин маршал д'Этре призывал меня к себе и выговаривал мне о срамотных поступках наших гардемаринов в Тулоне: дерутся часто между собою и бранятся такою бранью, что последний человек здесь того не сделает. Того ради обобрали у них шпаги". В сентябре новое письмо: "Гардемарин Глебов поколол шпагою гардемарина Барятинского и за то за арестом обретается. Господин вице-адмирал не знает, как их приказать содержать, ибо у них (французов) таких случаев никогда не бывает, хотя и колются, только честно на поединках лицем к лицу. Они же ныне все по миру скитаются"

    Лень, стремление отбывать от деятельности - следствие многовекового застоя в народной жизни - замечались повсюду, во всех сословиях и вызывали насильственные меры преобразователя, бесцеремонно будившего русского человека, бесцеремонно гнавшего его на работу. "Иные и посадские люди, - говорит Посошков, - такие есть лежебоки, что живут своими домами, но, не хотя ни торговать, ни работать, ходя по миру, милостыню собирают, а иные, сковавшись, ходят, будто тюремные сидельцы, и, набрав милостыню, дома лежа, едят. А иные сами и промышляют, а детей своих посылают милостыню просить. Ныне истинно стыдное дело, что в нищих да в колодниках пройти невозможно". И это после повторительных строгих указов против нищенства! И на поведение русских ремесленных учеников за границею слышались жалобы; царский резидент в Лондоне Федор Веселовский писал в сентябре 1718 года: "Ремесленные ученики последней присылки приняли такое самовольство, что не хотят ни у мастеров быть, ни у контрактов или записей рук прикладывать, но требуют возвратиться в Россию без всякой причины, также просят великого себе жалованья, и больше того, как прежним их товарищам определено, а именно по два ефимка английских на четверть года (на праздничную забаву, ибо мастера обязаны были одевать их и кормить пять лет). И хотя я их добром и угрозами уговаривал, чтоб они воле вашего величества послушны были, однако ж они в противности пребывают, надеясь на то, что я их наказать не могу без воли вашего величества и что, по обычаю здешнего государства, наказывать иначе нельзя как по суду".

    Будучи сам из крестьян, Посошков хорошо знал их быт, и между ними он находил тот же главный порок: крестьянское житье скудно, по его словам, не от иного чего, как от собственной их лени, и потом от нерассмотрения правителей и от помещичья насилия и небрежения. Больше всего крестьяне терпят от пожаров вследствие тесноты жилищ и от разбойников вследствие неразвитости общественной жизни, непривычки к общему делу: в иной деревне десятка два или три или и гораздо больше дворов, а разбойников придет и небольшое число к крестьянину, станут его мучить, огнем жечь, пожитки его на возы класть, соседи все слышат и видят, но из дворов своих не выйдут и соседа от разбойников не выручают. "Еще, - говорит Посошков, - немалая пакость крестьянам чинится и от того, что грамотных людей у них нет. В иной деревне дворов двадцать и тридцать, а грамотного человека нет ни одного, и от того случается, что если приедет кто-нибудь с указом или и без указу, да скажет, что указ него есть, то ему верят и принимают на себя излишние убытки, потому что все они слепые, ничего не видят, не разумеют. Многие приезжают и без указу и пакости им чинят великие, а они оспорить не могут, и в поборах много с них лишних денег берут. Для охранения от таких напрасных убытков не худо бы крестьян и поневолить, чтоб детей своих отдавали дьячкам учиться грамоте, читать и писать. Не худо указ послать и в Низовые города, чтоб у мордвы детей брать и грамоте отдавать учить, хотя бы и насильно. А когда научатся, то и самим слюбится, потому что к ним чаще, чем в русские деревни, приезжают солдаты, приставы, подьячие, иногда с указом, иногда без указу, и делают что хотят, потому что мордва - люди безграмотные. Не очень справедливо и то, что помещики на крестьян своих налагают бремена неудобоносимые, ибо есть такие бесчеловечные дворяне, что в рабочую пору не дают крестьянам ни одного дня на себя что сработать. Многие дворяне говорят: крестьянину не давай обрасти, но стриги его, как овцу, догола. Говоря так, царство пустошат, так их обирают, что у иного и козы не оставляют. От такой нужды крестьяне домы свои оставляют и бегут, иные в понизовые места, другие в украинские, некоторые и в зарубежные; чужие страны населяют, а свою пусту покидают. Крестьянам помещики не вековые владельцы, оттого они не очень их и берегут, прямой их владетель всероссийский самодержец, а они владеют временно". Мы видели, какие меры принимало правительство для улучшения участи крестьян; дурное обращение с ними помещиков, как скоро делалось известным, не оставалось без наказания: в 1721 году Василий Головин сослан был на каторгу на 10 лет за то, что бил человека своего и тот во время побоев умер.

    Посошков требовал сильных средств, чтоб выжечь старую неправду; но тем, которые испытывали на себе эти сильные средства, разумеется, они не нравились. В 1720 году бурмистр новгородской ратуши Сыренский в приказной палате сказал: "Кто со Христом водился, те без головы стали, а кто и с царем поводится, и тот без головы и без спины будет". У астраханского подьячего Кочергина найдено письмо-заговор: "Лежит дорога, через тое дорогу лежит колода, по той колоде идет сам сатана, несет кулек песку да ушат воды, песком ружье заряжает, водой ружье заливает; как в ухе сера кипит, так бы в ружье порох кипел, а он бы, сберегатель мой, повсегда бодр был, а монарх наш, царь Петр, буди проклят (трижды)". По доносу духовника тяглец Садовой слободы Василий Волк винился: он при исповеди царское величество называл антихристом, потому что "велел бороды брить и платье немецкое носить и службы великие, и податьми и поборами солдатскими и иными нападками народ весь разорен, и в приказах судьи делают неправды и берут многие взятки, а он, государь, судей от того не унимает и за ними не смотрит, и в податях милости нет: и пишут герб орла двоеглавого, а о дву головах орла не бывает, а двоеглавый змей, т. е. антихрист, а пришло это ему в мысль потому, что слыхал в евангелии и в других книгах читали (сам грамоте не умеет): в последние времена восстанет царство на царство и народится антихрист; и сам он по делам разорен, и указу ему не чинят в Земском приказе, учинилось ему убытков 200 рублей, и доправлена на нем выть безвинно; а когда он, государь, прямой царь, а не антихрист, и судей в неправде унимает, и ему бог в помощь, а ему, Василью, дела нет". Поп Будаковский говорил: "Какой он царь? Лучших бояр велел посадить на колья, Петербург одел в сапоги и вызолотил, а Москву одел в лапти; но Москва у нас без государя не будет". Разглашали, что Петр какую-то Бутурлину довел до смерти, в Измайлове бояр канатом таскал из проруби в прорубь, Якова Степ. Пушкина сажал на куриные яйца. Письменное распространение подобных слухов заставило в августе 1718 года издать указ: "Если кто станет, запершись, писать, кроме учителей церковных, какие-нибудь письма и кто об этом узнает, должен извещать; если же кто не известит и про то сыщется и в том повреждение царского величества чести или какое возмущение явится, то не донесшие равную казнь или наказание примут с нарушителями царской чести и возмутителями". С другой стороны, жестоко наказывали ложных доносчиков и лжесвидетелей: в 1713 году ложного доносчика колесовали и повесили за ребро, лжесвидетеля повесили.

    "Службы великие!" Мы видели средства, какие употребляли тогдашние дворяне, чтоб избыть службы; но не всем могла быть удача в этих средствах, не все могли задаривать и притворяться юродивыми. Из двух бед надобно было выбирать меньшую, и в 1715 году 280 человек недорослей, избывая службы, записались в Славяно-латинскую школу. Но средство было выбрано неудачное: нужна была наука, но нужна была и служба, и нельзя было позволить, чтоб во время великой войны школы наполнялись на счет полков, тем более что записываться в школы тогда еще не значило учиться. Недорослей выписали из Славяно-латинской школы. От службы спасались в школы; от заграничной школы уходили в монахи, и тоже понапрасну: вологодский помещик Иван Морков, посланный в Венецию для навигацкой науки, ушел оттуда в Россию и постригся; но Петр велел взять его из монастыря в Петербург, несмотря на то что это уже был не Иван Морков, но иеродиакон Иоасаф. И относительно школ справедливы были слова Посошкова, что Петр с немногими тянул на гору, а многие старались тянуть под гору. В феврале 1718 года префект славяно-латинских школ Феофилакт Лопатинский бил челом царю, что у него школы каменные валятся и уже часть их с переходами каменными упала, также и двор школьный без починки и без очистки в запустении. В Спасском училищном монастыре деревянные кельи, данные учителям, очень обветшали, и жить в них нельзя; в том же монастыре большой недостаток в кельях, потому что обитель была малая да часть новой отдана учителям, так что для братии осталось только четыре кельи; а есть при том же монастыре вместо стены часть ряда иконного. Государь указал: школы и школьный двор починить и очистить, в Спасском монастыре кельи построить каменные, иконный ряд от монастырских до школьных ворот отдать в тот же монастырь и перестроить его на кельи. Прошло полгода, указ не был исполнен, и Лопатинский должен был подать прошение в канцелярию сенатского правления: "По именному указу в Монастырском приказе ничего не сделано: а учителям негде жить и учеников негде учить, собрать их после вакации нельзя". Сенат послал указ в Монастырский приказ, чтоб исполнен был указ великого государя. Учителям (осьми человекам) давалось жалованья по 150 рублей человеку, архимандриту - по 300 рублей, что по тогдашним ценам было очень достаточно; но иногда вдруг выдача жалованья прекращалась: сенатского указа не было, и учителя должны были подавать прошение; прекращали выдачу и дров, ссылаясь также, что нет сенатского указа.

    Ученики бегали, учителей били разбойники. Известный уже нам московский ученый Поликарпов писал начальнику своему Мусину-Пушкину осенью 1716 года: "Учителя греческие роспись беглым ученикам в сенатскую канцелярию послали, числом на 40 человек, и, что будет по ней, доносить не умедлю, обаче сомневаюсь, дастся ли поневоле своевольным наука? А ныне и наипаче нужда умножить греческую науку, понеже соученик и споспешник мой о господе Никола справщик переселился ко отцем своим и от здешних трудов восприя покой смертию, и смертию внезапною, ибо шедша его из мыльни при вечере, нападше всего обнажиша и бивше умертвиша и в глубокую грязь повергоша, его же наутрие мертва обретше, вчера погребох; отправихом же погребальная из казны государевы десятью рублями, понеже по нем кроме двух рублей не обретеся". Поликарпов отыскивал в Москве учителей и для новой столицы: в 1715 году великий государь указал выслать в С. - Петербург учителей немецкой и французской школ, приняв у справщика печатного дела Федора Поликарпова, и прислать, если они пленные, то за караулом, а если не пленные, то с провожатым. По доношению Поликарпова оказалось, что оба учителя свободные, а не пленные, один французской школы Иосиф Иванов Гагин (родом итальянец), другой немецкой школы Яган Вурм. В 1711 году под ведением графа Мусина-Пушкина были четыре разноязычные немецкие школы; в том же году упоминается о школе, которую ведал Павел Веселовский, в ней было 9 человек учителей, на содержание которым шло 1050 рублей, 38 учеников, на которых издерживалось 1894 рубля, школьный подьячий, получавший по 9 рублей; всего выходило на эту школу 3000 рублей. В инженерной школе было 23 ученика; Петру казалось этого мало, и в январе 1712 года он написал: "Школу инженерную умножить, а именно сыскать мастера из русских, который бы учил цифири, или на башню (Сухареву) для сего учения посылать, а когда арифметику окончат, учить геометрию столько, сколько до инженерства надлежит, а потом отдавать инженеру учить фортафикацию и держать всегда полное число 100 человек или полтораста, из которых чтоб две трети было из дворянских детей". Указ не был исполнен, и в ноябре 1713 года - новый: "В инженерную школу в прибавок к прежним ученикам, к 23 человекам, набрать в военной канцелярии из всяких чинов людей, также из царедворцовых детей, за которыми есть до 50 дворов, 77 человек, чтоб всех их было 100 человек". Мы видели меры для первоначального обучения дворянских детей; в 1714 году велено было дьячих, подьяческих, поповых и прочего церковного чина, архиерейского дома и монастырских слуг детей, кроме дворянских, от 10 лет до 15 учить цифири и геометрии и для того послать в каждую губернию из школы по два человека, которые арифметику и геометрию выучили; ведать эти школы в Адмиралтейской коллегии. Сенат прибавил, чтоб детей посадских людей неволею учиться не понуждать, принимать только таких, кто сами собою к науке охоту возымеют, потому что дети посадских людей в эти годы начинают заниматься торговлею, так чтоб от этого государевым податям не было повреждения.

    В новой приморской столице учреждена была Морская академия, директором которой был сделан француз барон С. Илер, под главным начальством графа Матвеева. Между ними скоро произошло столкновение: в сентябре 1716 года Матвеев писал Макарову: "В академии здесь все идет порядочно: кадеты в науках прилежно преуспевают, а солдатской экзерциции так хорошо обучались, как бы старые; только, присматриваясь к действиям господина барона (С. Илера), нахожу, что деньги, которые ему отпущены в большом числе, все равно что в окно выкинуты. Если бы не было у меня английских профессоров, то бы некому было освидетельствовать кадетов; науки не оканчиваются, потому что барон в них не сведущ; регламенты, им поданные, не были его практики, а переписаны с печатных правил французской морской академии, а он выдал их за новость". С. Илер, вероятно, узнавши мнение Матвеева о себе, подал графу Апраксину письменное доношение, в котором Матвеев назывался невеждою. Тогда Матвеев написал Апраксину в декабре 1716 года: "Срамно всем слышать, что С. Илер напрасно похитил назвище генерального директора, который должен отличаться совершенным знанием своего дела и иметь бесстрастный надзор над всеми профессорами, не только что над навигаторами и кадетами. Но он, С. Илер, во время годового пребывания своего в академии ни одного кадета в дальнейшую науку не произвел и успехов в самой меньшой науке свидетельствовать не может, не только не превосходит профессоров, но и навигаторской науки не знает; если бы не случилось английских профессоров, то нельзя было бы и в десять лет ни одного кадета из науки в науку произвесть". Навигатор Угримов подал прямо царю челобитную, что С. Илер бил его по щекам и палкою при всей школе. Апраксин в генваре 1717 года написал царю: "Как я здесь мог усмотреть, между господ правителей академии, графа Матвеева и барона Сенталера, происходит немалая противность, и друг на друга подают письменные доношения, в тех их спорах в академии не без помешательства; и ежели не изволит ваше величество их развести, то академия в лучшее состояние никогда придти не может, и ежели из них поручить сие правление которому одному, а другого отпустить, то я бы надеялся, что будет лучше, а по моему мнению, лучше б поручить графу Матвееву, чтоб вам можно было на одном взыскивать, однако ж сего без воли вашего величества учинить не смею".

    Между тем С. Илер струсил, особенно после беседы с страшным Данилычем, которому до всего было дело и который, как все русские, начиная с царя, пользовался искусством иностранцев, но при каждом удобном случае любил делать им сильные внушения, чтоб они не забывались и не важничали. С. Илер почел нужным помириться с Матвеевым и вот что писал ему 1 марта 1717 года: "Узнал я, что его царское величество известен о споре между вашим сиятельством и мною. Я прихожу к вам всепокорно просить, чтоб оную прекратить. Я хочу ваше сиятельство гораздо обнадежить, что я забываю все озлобления, мне учиненные, потому что по вашим наговорам пресветлейший князь Меншиков грозил меня палками бить, чтобы, по его словам, выучить французский народ, как жить; вашему сиятельству известно, что таких потчеваний не чинят шляхтичу в нашей Европе. Ваше сиятельство может быть обнадежено, что я буду иметь всегда к вам весь респект и все почитание, должное вашему характеру". Но обнадеживания опоздали: Петр, по письму Апраксина, велел поручить академию одному Матвееву.

    Мы видели, что обучение медицине началось при учреждении московского госпиталя; в мае 1719 года велено было отослать 30 учеников к доктору Блументросту для изучения медицины. Отсылка молодых людей за границу для науки продолжалась безостановочно. В генваре 1715 года Петр писал Конону Зотову: "Ехать во Францию в порты морские, а наипаче где главный флот их, и там, буде возможно, и вольно жить, и присматривать волонтиром, то быть волонтиром, буде же невозможно, то принять какую службу. Все, что по флоту надлежит, на море и в портах сыскать книги, также чего нет в книгах, но от обычая чинят, то пополнить и все перевесть на славянский язык нашим штилем, токмо храня то, чтобы дела не проронить, а за штилем их не гнаться. Суворова и Туволкова отправить в Мардик, где новый канал делают, также и на тот канал, который из океана в Медитеранское море проведен, и в прочие места, где делают каналы, доки, гавани и старые починивают и чистят, чтоб они могли присмотреться к машинам и прочему и могли тех фабрик учиться". Мы видели, что в 1716 году были отправлены в Кенигсберг молодые подьячие для того, чтоб по возвращении служить в коллегиях. За границею не всегда давали русским людям возможность учиться. Царский резидент при английском дворе Федор Веселовский писал Петру в сентябре 1718 года: "Об ученике Третьякове я у короля английского домогался, дабы оному повелено было учиться пушечному литью, и хотя его королевское величество изволил мне того часу позволение свое дать и указ к комиссарам артиллерийским послать, однако ж они тому не последовали под претекстом, что его королевское позволение несходно с правами здешнего государства". Не за одну западную границу отправлялись русские люди учиться; ведя упорную борьбу у Балтийского моря, Петр не спускал глаз с Востока и в генваре 1716 года дал указ: "На Москве из латинских школ выбрать из учеников робят добрых молодых пять человек, таких, которые бы по меньшей мере грамматику выучили, для посылки в Персиду при посланнике г. Волынском для учения языкам турецкому, арабскому и персидскому".

    Типография работала. Справщик Федор Поликарпов в 1718 году бил челом: "Работаю я в книжном правлении и в управлении всего печатного двора 17 лет и приплодил казны с 50000 рублев. Еще сверх учрежденного дела, за десятилетнее гражданских книг правление (в которых я один всегда труждаюсь), также и за переводы разных книг, как и ныне новопреведенная трудная книга география свидетельствует, я не взыскан". В описываемое время мы видим особенные заботы об отечественной истории. В 1713 году в Петербурге издана была "Книга Марсова, или Воинских дел от войск царского величества российских, во взятии преславных фортификаций, и разных местах храбрых баталий, учиненных над войсками его королевского величества свейского". В следующем году напечатан гражданскими буквами уже известный нам "Синопсис, или Сокращенная история, собранная от разных авторов". В 1717 году издано было составленное подканцлером Шафировым "Рассуждение, какие законные причины его царское величество Петр I к начатию войны против короля Карла XII шведского 1700 году имел, и кто из сих обоих потентатов во время сей пребывающей войны более умеренности и склонности к примирению показывал, и кто в продолжении оной столь великим разлитием крови христианской и разорением многих земель виновен; и с которой воюющей страны та война по правилам христианских и политичных народов более ведена. Все без пристрастия, фундаментально, из древних и новых актов и трактатов, тако ж и из записок о воинских операциях описано, с надлежащею умеренностию и истиною". Цель книги видна из следующих строк, внесенных в рассуждение самим Петром: "Понеже всякая война в настоящее время не может сладости приносить, но тягость, того ради многие о сей тягости негодуют, одни для незнания, другие по прелестным словам ненавистников, зря отечество наше возвышаемо богом, третий, понеже тунеядцы, ныне не вышней степени суть (т. е. тунеядцам теперь плохо); и тою для против оных ответствую. Против вторых: понеже зависть не весть почитати полезное, а злоба ничем утолитися может. Третиим же, яко ответа недостойным, им же святый апостол и ясти воспрещает, и яко корень всем злым праздность есть, того ради, не умножая к оным рассуждения, обращаюсь к первым, иже доброй совести суть, но точию неведения ради негодуют: того ради сие им объявляю. Перво надлежит нам взять слово св. Никодима, в евангелии сущее, к негодующим на Христа жидам реченное: егда закон наш судит человеку, аще не слышит от него прежде и разумеет, что творит; тако и нам надлежит прежде ведать и рассуждать. И аще бы из сих негодователей желал со мною прение иметь, мню не вящше б двух слов вопрошал: 1) для чего сия война начата? 2) для чего так долго продолжается? Лучше бы мириться, хотя и с великою уступкою. На второе пространно ответствую. Продолжение сея войны не от нас, но от неприятеля, как явно является из посылок к шведам не точию когда они в силе были, но и в крайнем силы их разрушении под Полтавою. Отвещал бы негодующий, что неприятель для того не мирится, что много у него взято, и не хочет уступить; а когда б отдали, то б был мир, понеже и без того прежде жили и с ними ж войны бывали и, брав городы, отдавали; для чего ныне не так? Ответствую: прежние времена не суть равны нынешним, ибо шведы тогда не так о нас рассуждали и за слепых имели, как о том славный историк Пуфендорф пишет. Тако ж, последуя ему, граф Штейнбок писал к королю своему по победе у Нарвы, дабы не продолжал войны долго и тем бы не обучил россиян, отчего великую опасность являл. Из чего довольно мочно ведать, что ныне так невозможно делать, как прежде. Того ради рассуди, коя была всегдашняя злоба сих соседей еще при начатии рощения российской славы и введения добрых порядков? Каково ж ныне, когда господь бог так прославил, что оные, от которых, почитай, вся Европа опасалась, ныне от нас побеждены суть? И могу сказать, что никого так не боятся, как нас, за что господу сил да будет выну хвала; нам же, помощию его в таковую высокую степень восшедшим, не негодовать или скучать подобает, но терпеливо понести и трудолюбие искати, с его же помощию, доброго и безопасного конца сея войны. Помысли, егда отдачею на сем крае моря допустим так злобного соседа паки внутрь себя, то какого добра впредь ожидать имеем? И не посмеется ли весь свет, что, претерпя уже 19 год и получа такие славы, паче же безопасства, паки подвержем себя всегдашнему бедству и вечному стыду без всякой нужды? Но хотя б славу, честь и прибыток уничтожа, учинить мир и допустить паки так близко сего соседа, как пред тем был, то какой покой обрящем! Воистину не покой, но бедство: ибо уже довольно видеть из вышеписанных мочно, что, когда у нас и на уме ничего не было, какие промыслы и злохитрые коварства оные имели. Ныне же, исполни то все, чего оные опасались, и так глубоко досадя, паки себя обнажим: то подумай, оставят ли они нас в покое, дабы всегда могли нас бояться? Воистину, никако! Но будут искать того, чтобы так нас разорить, чтоб век впредь не в состоянии были какие знатные дела чинить, и не только чтоб им нас бояться, но всегда б так над нами быть, дабы никогда не смели ничего против их учинить. И тако бы мы сами себе враги и разорители были".

    Шафиров же в описываемое время написал "Дедикацию, или Приношение царевичу Петру Петровичу о премудрых, храбрых и великодушных делах его величества государя Петра I". В этой дедикации автор говорит: "Истину реку, что не обрящется не токмо в нынешних нашей памяти веках, но ниже в гисториях прежних веков его величеству равного, в котором бы едином толико монарху надлежащих добродетелей собрано было и который бы не во многие лета в своем государстве толь многие славные дела не токмо начал, но и от большей части в действо произвел и народ свой, который в таких делах до его государствования отчасти мало, отчасти же и ничего не был искусен, не токмо обучил, но и прославил, и, тако рещи, весьма в иное состояние, обыкновение и обхождение внутрь и почтение и знатность вне государства привел, так что, хотя пред несколько десять леты о российском народе и государстве тако в других европейских государствах рассуждали и писали, как о индейских, персидских и других народах, которые с Европою, кроме некоторого купечества, никакого сношения не имеют, тако и об оных не токмо ни в каких европейских делах, до войны и миру принадлежащих, никакой рефлексии и рассуждения не имели, но и в число европейских народов мало причитали: тако ныне никакое дело ниже в отдаленных краях европейских не чинится, к которому б или о его царского величества приязни и союзе не старались или осторожности и опасности в противности от оного себе не имели, и, что удивительнее всего, что все те великие дела помянутое его величество начал и даже до сего времени произвел токмо единым своим от бога дарованным талантом, охотно, высоким разумом и неусыпными трудами и старанием безо всякой науки или к тому понуждения и от кого-либо побуждения". Описав подвиги и учреждения Петровы, Шафиров говорит: "И како может мое слабое и неискусное перо то описать и по достоинству прославить, чтобы и славному в краснословцах Цицерону, и премудрому в филозофех Аристотелю, и великому в политиках Корнелию Тациту, и славным историкам Квинту Курцию и Титу Ливию не без трудности учинить возможно было. О счастлива и благополучна еси Россия, имея такого преславного монарха, и должна еси призывати вышнего, да приумножит дней живота его преизобильно, даже и до лет Несторовых, дабы за его премудрым государствованием все сии от его величества начатые и учрежденные дела укоренилися и доброе основание получить могли, а наипаче дабы вы, о всемилостивейший, пресветлейший государь царевич, яко надежда предбудущих России благополучий, аки орличище от орла престарела и высокопаряща, обучитися могли в солнце смотрети, т. е. славным делам его от него и прикладу его обучитися и потом подражати. Имеем на всевышнего бога надежду, что подаст к тому свое благословение, ибо не туне он ваше высочество к наследствию таких великих и пространных государств определил. Ни един монарх от высочайшей фамилии вашей не был на престоле, который бы коего плода к пользе государственной не принес. Царь Михаил Федорович уже к самой погибели приведенное государство восставил. Алексей Михайлович возобновил славу Российского государства добрым учреждением воинским, ибо многие было регулярные полки по чужестранному обычаю учредил и оными купно с другими нерегулярными войски своими отмстил тогда клятвенным неприятелям российским, полякам и литве, и возвратил наследные предков своих от России отторгнутые провинции. Царь Федор Алексеевич, хотя и весьма слабой комплексии и худого здравия был, однако ж славы родителя своего и попечения о пользе государства не упустил, но, елико силы его и здравие и краткость времени допустили, во введении лучших и с чужестранными народы сходных обыкностей, во учреждении некоторых изрядных зданий и в премене древней и неудобной одежды рачение свое о государственной пользе показал". Петр знал историю лучше Шафирова и потому здесь приписал своею рукою о царе Феодоре: "Паче же зело жестокой и вредительной обычай в разрядных случаях (местничество), которой как закон почитали, пременил".

    Возможность для людей, слывших знающими, забыть или не знать, что царь Феодор Алексеевич уничтожил местничество, должна была побуждать Петра заботиться о доставлении русским людям средств знать свою историю. В 1716 году Мусин-Пушкин писал Поликарпову: "История твоя и лексикон хотя и не очень благоугодны были, но чрез старание и прошение мое ныне царское величество изволил приказать за оные твои труды выдать тебе с Печатного двора двести рублев; да исправляй немедленно посланную прежде к вам книжку географию". Поликарпов не умел как следует исполнить своей задачи, и Петр обратился к другому средству. В январе 1719 года Головкин писал Макарову: "По его, царского величества, повелению посылаю Краткий летописец или выписку о житии великих князей российских до государствования царя Ивана Васильевича, которая делана по указу его царского величества у нас в канцелярии из книги большой, зовомой Степенной, и обретающиеся в той книге многие излишества, которые к сей гистории не приличны, выпущены; но что надлежит к житию великих князей, то все в ту выписку внесено". В декабре 1720 года Петр велел "во всех монастырях, обретающихся в Российском государстве, осмотреть и забрать древние жалованные грамоты и другие курьезные письма оригинальные, также книги исторические, рукописные и печатные, какие где потребные к известию найдутся".

    Мы видели, что Петр сослался на "славного" Пуфендорфа; в 1718 году вышло из печати "Введение в историю европейскую, чрез Самуила Пуфендорфия на немецком языке сложенное". На русский эта книга была переведена иеромонахом Гавриилом Бужинским с латинского. Для переводчиков описываемого времени был важен вопрос о языке, на который должны были они переводить: переводить ли на книжный, славяно-церковный, или разговорный язык? Петр требовал последнего, но привычка тянула к книжному языку. При решении этого вопроса, разумеется, сильное влияние должен был оказать лексикон, и Мусин-Пушкин писал Поликарпову: "Федор Поликарпов! По имянному царского величества указу присланы от его величества два лексикона, один с латинского на французский язык, другой с латинского на голландский; и велено из оных сделать один лексикон и под латинские речи подвесть словенские слова; и оные книги посылаю к тебе при сем письме с нарочным, того ради оные лексиконы объяви как отцу Лопатинскому, так и прочим учителям, дабы в сем деле приложили тщание, понеже сие нужно есть его величеству, за что ты примешь милость и за труд воздаяние немалое, для чего с оными книгами посылаю к тебе и твои лексиконы ради лучшего исправления, а по окончании оного дела с тем же лексиконом сделайте лексикон же из словенского языка на латинской по алфавиту; при сем же посылаю к тебе и географию переводу твоего, которая за неискусством либо каким переведена гораздо плохо, того ради исправь хорошенько, не высокими словами словенскими, но простым русским языком, тако ж и лексиконы. Со всем усердием явися и высоких слов славенских класть не надобеть, но Посольского приказу употреби слова". По смерти царевны Натальи Алексеевны у ней найдено было 76 печатных книг светского содержания: Гронограф, Триумф польской музы, Персональник немецкий с переводом, рисунки разных государств городам, о Полтавской баталии, об Александре Македонском, Грамматика, об освобождении Ливонии торжество, История троянская, Тестамент Василия, царя греческого, и проч. Сверх того, после царевны осталось несколько рукописей и между ними разные театральные пьесы, письма государыни царевны; означена также: связка синоксов разных комедий, сказка про королевишну Резону и проч.

    Петр знал, что кроме книг для науки нужны и собрания естественных предметов, редкостей и древностей, и потому в феврале 1718 года издал указ: "Понеже известно есть, что како в человеческой породе, так и в зверской и в птичьей случается, что родятся монстра, т. е. уроды, которые всегда во всех государствах сбираются для диковинки, чего для пред несколькими летами уже указ сказан, чтоб такие приносили, обещая платеж за оные, которых несколько уже и принесено. Однако ж в таком великом государстве может более быть; но таят невежды, чая, что такие уроды родятся от действа дьявольского, чрез ведовство и порчу; чему быть невозможно, ибо един творец всея твари бог, а не дьявол, которому ни над каким созданием власти нет, но от повреждения внутреннего и проч. Также, ежели кто найдет в земле или в воде какие старые вещи, а именно: каменья необыкновенные, кости человеческие или скотские, рыбьи или птичьи, не такие, какие у нас ныне есть, или и такие, да зело велики или малы перед обыкновенным, также какие старые подписи на каменьях, железе или меди или какое старое и ныне необыкновенное ружье, посуду и прочее все, что зело старо и необыкновенно, тако ж бы приносили, за что давана будет довольная дача".

    Петр хлопотал о переводе географических книг на русский язык, но относительно географии русской иностранными сочинениями пробавляться было нельзя; надобно было самим русским изучать ее и для себя, и для других. В конце 1720 года отправлены были ученики петербургских школ для сочинения ландкарт; но еще прежде, в январе 1719 года, дана была инструкция геодезистам Евреинову и Лужину, которые отправлялись для описания мест около Камчатки и для разрешения вопроса, соединяется ли северо-восточная Азия с Америкою? Первое внушение о важности этого вопроса приписывается Лейбницу, который до конца своей жизни не переставал переписываться с царем. В январе 1715 года он писал Петру, что несколько занялся историею скифских народов, подвластных русскому монарху, и вывел заключение, что гунны говорили сарматским или русским языком, будучи одного племени с сарматским или славянским народом, а не с венграми, как многие думают; что король гуннов, великий Аттила, властвовал от Каспийского до Балтийского моря, как и царское величество; что он, Лейбниц, нашел в одной старой греческой книге описание посольства, отправленного одним византийским императором к Аттиле; из этого описания видно, что Аттила был разумный и воздержный государь, который подарил жизнь людям, умышлявшим известь его тайным убийством. Лейбниц выражает надежду, что преславные победы царя поведут к миру и дадут Петру время привести у себя в цветущее состояние знания и искусства

    И во время тяжкой войны преобразователь не ограничивался одними необходимыми знаниями, но старался приютить в России и искусство, украсить его произведениями свой не украшенный природою парадиз. В ноябре 1715 года царь писал Конону Зотову во Францию: "Как вам при отъезде наказано стараться о механике и прочих, то же и ныне подтверждаем, к тому же сие прилагаю: понеже король французский умер, а наследник зело молод, то, чаю, многие мастеровые люди будут искать фортуны в иных государствах, чего для наведывайся о таких и пиши, дабы потребных не пропустить, также и будут ли что из двора продавать, а именно уборов каких шандерей и прочего". В то же время Петр требовал от своих агентов во Франции Зотова и Лефорта искать гисторического маляра и особливо домогаться из таких, кто был в подмастерьях у славного мастера Лебрюнна. Сохранилась роспись мастерам, отправленным из Парижа в Петербург: 1) Г. Растрелли, он умеет планы огородам и фонтанам делать и палаты строить, резать на самых крепких камнях статуры и всякие притчи; лить всякие статуры и фигуры из меди, свинцу и железа, какой бы величины ни были; умеет также работать на стали, делать чрез составы всяких цветов марморы, делать монету, делать портреты из воску и из левкосу; умеет всякие убрания и махины делать для театров в опере и в комедии. Обещается учить людей российских всему, что сам умеет. 2) Г. Лежандр, его подмастерье. 3) Г. Леблянк, столяр, и рещик для архитектуры, т. е. для убрания в домах на дереве и на камне. 4) Лавале, литейный мастер пушек и прочего. 5) Г. Люи-Каравак, миниатюрный мастер, т. е. партреты писать в табакерках, так же и большие партреты на холстах. В 1717 году Меншиков извещал царя: "Живописца Коровака, по указу вашего величества, заставлю писать Полтавскую баталию и учеников ему, что возможно найти, придам". В Венеции делал заказы для царя Савва Владиславич Рагузинский; в декабре 1717 года он писал Петру: "Две статуи, а именно Адам и Ева, которые я наилучшему здешнему мастеру Бонаце делать заказал, скоро будут готовы и, надеюсь, так будут хороши, что в славной Версалии мало таких видали; также отсюда думаю положить на корабль сотницу-другую досок наилучших ореховых для убору палат вашего величества". В Риме хлопотал Кологривов, который писал оттуда царю в марте 1719 года: "На сих днях купил я статую марморовую Венуса, старинная, найдена с месяц; как могу хоронюся от известного охотника, и скульптору вверил починку ее, не разнит ничем против Флоренской славной, но еще лучше тем, что сия целая, а Флоренская изломана во многих местах; у незнаемых людей попалась, и ради того заплатил за нее 196 ефимков, а как купить бы инако, скульптор говорит, тысяч десять и больше стоит; только за то опасаюсь о выпуске, однако ж уже она вашего величества, и еще будет починки кругом ее месяца на два". В Петербурге при оружейной канцелярии "ради общенародной во всяких художествах пользы, противо обычаев государств европейских, зачата была небольшая академия ради правильного обучения рисования иконного и живописного и прочих художеств".

    Во всех сферах преобразовательное движение шло усиленно от 1711 до 1721 года, во вторую эпоху Великой войны, когда отсутствие опасности от страшного, победоносного врага давало более возможности заниматься делами внутренними. При этом усиленном движении к новому, что же делалось в церкви, обязанной охранять древнее православие и в то же время обязанной воспользоваться новыми средствами и обязанной иначе определить свои отношения к государству и обществу вследствие новых обстоятельств? Положение русской церкви в описываемое время было по-прежнему затруднительно: с одной стороны, раскол, с другой - наплыв иностранцев-иноверцев, протестантская и католическая пропаганда, и в то же время новые требования гражданского правительства и переворот в высшем управлении.

    Мы видели, как в Олонецких местах по реке Выгу поселились раскольничьи отшельники, как здесь образовалось знаменитое раскольничье пристанище, начальником которого был церковный дьячок Данила Никулин (или Викулин), как у Данилы для обороны от присыльных людей были три пушки медные, много пищалей, бердышей, пороху. К этому Даниле пришел молодой человек, начитанный, школьнообразованный, энергический, рожденный для власти, для общественной организации: то был знаменитый Андрей Денисов Второго, или Вторушин, ведший свое происхождение от князей Мышецких. Как всегда и везде, около вождя собирается дружина; на Выге образовалась большая община из братьев и сестер, принявшая характер монастырский; пришел иеромонах Пафнутий, долго живший в Соловецком монастыре, знающий чины церковные и монастырские, и начали учреждать общежитие и церковную службу по чину и уставу, поставили екклесиарха, певцов, псаломщиков, конархистов. Но было еще скудное пустынное житие: службу в часовне отправляли с лучиною, икон и книг в часовне мало, колокола не было, звонили в доску, дороги с волостей в пустыню еще не было, ходили на лыжах. Пришли два человека из Москвы, знатоки писания, много пришло людей и из других мест, и начали по праздникам петь всеночные по чину церковному; уставили все по чину монастырскому, келарей и подкеларников, нарядников, старост и надсмотрщиков; а в хлебне хлебы пекли, в поварнях щи варили и квасы делали сестры. Потом, когда народонаселение умножилось, начали пашни пахать и скот держать, поставили конский двор на братской стороне, коровий - у сестер, посредине монастыря поставили стену и обнесли весь монастырь оградой. Мужчины жили на своей стороне, женщины - на своей, между ними стена, в стене маленькая келья с окном для приходу братии к своим сродницам для свидания и ради других братских нужд; две старицы сидели в келье и наблюдали, о чем братья будут говорить с сестрами в окно. Сделался голод, ели хлеб из соломы, отказались от ужина, потом обобрали у всех деньги и ценные вещи и отправили Андрея Денисова на низ по Волге за хлебом. Денисов промыслил хлеба чрез добрых людей, частик купил, частию в милостыню выпросил и привез в монастырь В 1702 году разнеслась страшная весть: царь Петр идет из Архангельска к Финскому заливу, проложили прямую дорогу пустыми местами через Выг; одни из братьев и сестер начали готовиться к смерти, приготовили смолу и солому в часовне, другие сбирались бежать, но гроза прошла: когда государю доложили, что по Выгу живут раскольники, то он сказал: "Пускай живут!" - и прошел смирно. Мы уже знаем взгляд Петра на отношения своей власти к совести подданных. "Господь дал царям власть над народами, но над совестию людей властен один Христос", - говорил он. Рассказывают, что однажды он спросил: "Каковы купцы из раскольников, честны ли и прилежны ли?" Когда ему отвечали, что честны и прилежны, то он сказал: "Если они подлинно таковы, то, по мне, пусть веруют, чему хотят, и когда уже нельзя их обратить от суеверия рассудком, то, конечно, не пособит ни огонь, ни меч; а мучениками за глупость быть - ни они той чести не достойны, ни государство пользы иметь не будет". В Олонецких местах, в соседстве с раскольниками, начали строиться железные заводы, и в Выговскую пустынь пришел указ: "Ведомо его царскому величеству учинилось, что живут для староверства разных городов люди в Выговской пустыне и службу свою к богу отправляют по старопечатным книгам; а ныне его царскому величеству для войны шведской и для умножения ружья и всяких воинских материалов ставятся два железные завода, и один близ их Выговской пустыни: так чтоб они в работы к Повенецким заводам были послушны и чинили бы всякое вспоможение по возможности своей, а за то царское величество дал им свободу жить в той Выговской пустыне и по старопечатным книгам службы свои к богу отправлять". "И от этого времени, - говорит историк пустыни, - начала Выговская пустыня быть под игом работы его императорского величества". Но благодаря этому игу олонецкие раскольники получили сильную защиту: всем выгорецким жителям позволено было выбрать к мирским делам старосту и при нем выборного, которые обязаны были оберегать новопоселенных жителей, доносить, какие выгорецким жителям для распространения и в прибавку надобны земли и угодья; пустынь изъята была из ведомства старосты и выборного, управлялась своим начальством. По жалобе Андрея Денисова с товарищи Меншиков в 1711 году издал указ, чтоб никто общежителям, Андрею Денисову с товарищи, и посланным от них обид и утеснения и в вере помешательства отнюдь не не чинили под опасением жестокого истязания. Потом Денисову позволено было рассылать своих людей для рыбной и звериной ловли куда захочет. В 1714 году брат Андрея Денисова Семен был схвачен в Новгороде духовною властию; раскольники подали царю челобитную: "Вашего величества нижайшие рабы. Олонецкого уезда выгопустынские общежители Данил Викулов с товарищами: мы убозии догматов и ересей никаких не нововведохом, ниже градские церкви обладаем, ниже доходы их, духовных, себе отлучихом; но в нужных местех живуще, отцепреданное благочестие по старопечатным книгам имеем, по них же о вашей милосердой державе господа бога молим и плачемся о гресех своих, а таковая безмилостивная от них страждем паче всех вер на земле, в разброде же от нужд сих опасаемся в непоставке работ своих остановки Повенецким заводам, а ныне мы, рабы твои, определены к другой работе: на весь Повенецкий завод известь ломаем". Просьба имела сильное подкрепление: начальник заводов Геннин писал царю: "Прошу, ваше величество, пожалуй для лучшей пользы и отправления на морской флот твоих дел, помилосердуй, учини против моих пунктов указ, так я буду воистину посмелее ступать, понеже я опасаюсь от архиерея новгородского погубления, понеже он верит другим своим бездельникам, а не своим рассмотрением управляет, и от них ныне в заключении сидит у архиерея Семен Денисьев, который в здешнем подъеме и, в сыску руд был годен и пред другими радетелен в заводской работе; для иных нужд и за челобитьем от них послан был и захвачен в Новегороде в архиерейский приказ. Прикажи архиерею его свободить и от твоих заводских дел не трогать и не ловить". Пункты Геннина состояли в следующем: "Чтоб государь велел отнять совершенно из-под архиерейского и монастырского управления погосты, определенные к заводам, ибо прикащики архиерейские и монастырские работных людей не высылают порядочно, старостам воли не дают искать воров, разбойников и беглых, отбивают и не дают к розыску, сбирают лишнее, берут взятки; пустынных жителей, которые живут в лесу, руду и известь на завод ставят безо всякого ослушания и радеют лучше других, архиерейские приказчики и заказчики обижают, бьют и стращают. Попы