". Но
когда в сентябре Петр позвал Стефана в Петербург, пастушок выпросил отсрочку под
предлогом болезни и уехал в Рязань. 2 ноября Мусин-Пушкин писал к царю:
"Митрополит рязанский поехал на Рязань, и я к нему писал три письма, чтоб
изволил ехать к Москве, понеже многие дела требуют его исправления; на третье
письмо отвечал, чтоб его не принуждать быть к Москве и дела духовные, которые он
ведал, чтоб приказать ведать иному. А слух есть, будто хочет он схимиться, и я
писал к нему и послал дьяка, чтоб он без указу вашего величества того не чинил,
и велел я всем архимандритам и священникам сказать, чтоб никто его без указу не
схимил под жестоким наказанием".
Рязанский пастушок не посхимился, но и не
помирился с своим положением, не помирился 41 с Мусиным-Пушкиным. "От головы
начинает рыба смердеть, - проповедовал Стефан, - от начальников множится в
собраниях бедство. Ирод, егда слыша Иоанна Крестителя, иных обличающа, в
сладость послушаше его. Коснуся после Иоанн и самого безобразия Иродова: ваше
величество! ты и сам еси от других злейший, понеже ты подданным своим злейший
образ подаеши, от тебя мнози соблазняются... Зде Ирод тотчас говорит Иоанну:
молчи! в темницу его! За дерзость казнь да примет!" Стефану никто не приказывал
молчать, никто не сажал в темницу; он свободно мог проповедовать и производить
сильное впечатление, о котором свидетельствуют современники, даже враждебные
ему: "Что витийства касается, правда, что имел удивительный дар, и едва подобные
ему во учителях российских обрестися могли, ибо мне довольно случися видеть в
церкви, что он мог во учении слышателей привесть плакать или смеяться, которому
движение его тела и рук, помавание очей и лица пременение весьма помоществовало,
которое ему природа дала. Он, когда хотел, то часто от ярости забывал свой сан и
место, где стоял".
Но были в России два архиерея, два человека с
различными характерами, подававшие друг другу руки и стремившиеся к одной святой
цели, несмотря на трудности времени, несмотря на то, что Мусин-Пушкин, обрезывая
монастырские доходы для нужд государственных, иногда резал по живому месту,
лишал достойных архиереев средств служить великому делу образования, не умел
делать различия между Исаиею нижегородским и Димитрием ростовским. Первый был
Иов, митрополит Новгорода Великого, мало известный как писатель, отличавшийся
практическою деятельностию, но хорошо понимавший необходимость образования для
духовенства. В то время, когда в Московской академии при отсутствии греческих
учителей учителя малороссийские дали господство латинскому преподаванию, Иов
выпросил у Петра позволение взять к себе из ссылки братьев Лихудов, чтобы с их
помощию завести при своем доме Греко-латино-славянскую школу. Но в Москве, как
видно, не хотели дать преимущества Новгороду, и в январе 1708 года в ближней
канцелярии состоялся боярский приговор: иеромонахов греческих - Иоанникия и
Софрония Лихудьевых, которые ныне в Великом Новгороде, и при них находящихся
людей, которые с ними посланы с Москвы, взять по-прежнему к Москве и учить им в
школах греческому языку. Знаменитых учителей взяли у Иова, но у него была еще
другая деятельность: в Новгороде явились построенные на архиерейский счет три
больницы, две гостиницы и дом для подкидышей. Новгородский митрополит имел
особенное искусство при тогдашних трудных финансовых обстоятельствах заводить
училища, больницы и сиротские дома; обширная переписка Иова с сильными мира сего
показывает его практическое направление.
Другим характером отличался ростовский
митрополит Димитрий, продолжавший и в описываемое время свою святую
деятельность. Он окончил обширный труд - Четьи-Минеи, имеющие до сих пор такое
важное воспитательное значение для русских людей, но не мог успокоиться. Летом
1705 года он поехал в Ярославль, важнейший город своей епархии. Здесь в одно
воскресенье, когда после обедни он шел из собора домой, к нему подошли два
человека, не старые, но с бородами, и сказали ему: "Владыко святый, как ты
велишь? Велят нам но указу государеву бороды брить, а мы готовы головы наши за
бороды положить, лучше нам пусть отсекутся наши головы, чем бороды обреются".
Изумленный митрополит не нашелся, что вдруг отвечать им от писания, спросил:
"Что отрастет - голова ли отсеченная или борода обритая?" Те, помолчавши,
отвечали: "Борода отрастет, а голова нет". "Так вам лучше не пощадить бороды,
которая, десять раз обритая, отрастет, чем потерять голову, которая, раз
отсеченная, уже не отрастет никогда, разве в общее воскресенье", - сказал
митрополит и пошел в свою келию. Но за ним пришло много лучших горожан, и был у
них длинный разговор о брадобритии. Тут митрополит узнал, что многие, обрившиеся
по указу, сомневаются о своем спасении, думают, что потеряли образ и подобие
божие. Митрополит должен был увещевать их, что образ божий и подобие состоят не
в видимом лице человеческом, но в невидимой душе: притом бреются бороды не по
своей воле, по указу государеву, а надобно повиноваться властям в делах,
непротивных богу и не вредящих спасению. После этого разговора Димитрий счел
своею обязанностию написать рассуждение "Об образе божии и подобии в человеце",
которое несколько раз печаталось по приказанию Петра. Но на этом нельзя было
остановиться: за людьми, которые сомневались в своем спасении, обривши бороды, и
которые, однако, в своих сомнениях обращались к архиерею, стояли люди, которые
уже давно не обращались к архиереям, считая их отступниками от истинной веры.
Как малороссиянин, Димитрий не мог быть знаком с расколом до тех пор, пока не
стал управлять Ростовскою епархиею; здесь, увидевши всю силу зла, он решился
вооружиться против него. "Окаянные последние времена наши! - писал Димитрий. -
Святая церковь сильно стеснена, умалена, с одной стороны, от внешних гонителей,
с другой - от внутренних раскольников. С трудом можно где найти истинного сына
церкви; почти в каждом городе изобретается особая вера; простые мужики и бабы
догматизуют и учат о вере". Митрополиту указали на священника, преданного
расколу; убедившись, что обвиненный действительно раскольник, Димитрий отрешил
его от места, но позволил как вдовцу идти в монахи. Священник нашел доступ к
царице Прасковье Феодоровне, та шлет письмо к митрополиту, просит его переменить
решение. "Не могу сделать вещи невозможной, - отвечал Димитрий, - много мне было
от него досады, перед многими людьми называл меня еретиком, римлянином неверным,
я все ему прощаю Христа ради моего, а священства у него не отнял, дал ему волю
постричься в каком-нибудь монастыре; но боюсь гнева божия, если волка в одежде
овчей пущу в стадо христово губить души людские раскольническими учениями". В
конце 1708 года Димитрий отправился в Ярославль "по нужде раскольнической,
потому что сильно умножились раскольники в епархии". Поучив с неделю народ, он
нашел, что устной проповеди мало, и потому написал в Москву: "Так как слова из
уст больше идут на ветер, нежели в сердце слушателя, то, оставя летописное
дело, я принялся писать особую книжку против раскольнических учителей,
потому что бог за летопись меня не истяжет, а, если буду молчать против
раскольников, истяжет". Эта книжица была знаменитый "Розыск о раскольничьей
брынской вере".
Для Розыска Димитрий считал нужным оставить
летописное дело. "Помню, - писал он, - что в нашей малороссийской стороне трудно
сыскать библию славянскую и редко кто из духовенства знает порядок историй
библейских, что когда происходило: для того я бы хотел издать здесь краткую
библейскую историю, книжицу не очень большую, чтоб всякий мог дешево купить".
Первым препятствием, которое встретил Димитрий, была хронологическая
запутанность; когда он сделал опыт разъяснить дело и послал его на суд тогдашним
ученым мужам, то они заметили, что это не история, и видели соблазн для
раскольников в том, что вопрос о годе Рождества Христова оставлен нерешенным.
"Это действительно не история, - отвечал Димитрий, - а только оглавление будущей
истории, где предлагается не что-нибудь сомнительное, но указываются ошибки, в
которых наши упорно стоят. Что же касается до соблазна раскольников, то мне и
хотелось показать, что у наших неправое летосчисление на основании хронографов.
Почему греческие хронографы не согласны с мнением наших? Разве о таких
несогласиях молчать и, что ложно, того не обличать и упрямству людскому
снисходить? Раскольникам же никто ничем не угодит: они и добрыми, полезными и
святыми вещами соблазняются".
Крепость телесная не соответствовала силе
духовной. "Рада душа в рай, грехи не пускают, - писал Димитрий. - Рад писать -
здоровье худо. Чего мне, бессильному, надеяться? Страх смерти напал на меня. А
дело летописное как останется? Будет ли охотник приняться за него и довершить?
Не жаль мне ничего, да и нечего жалеть: богатства не брал, денег не накопил,
одного мне жаль, что начатое книгописание далеко до совершения". 28 октября 1709
года святой трудолюбец скончался на молитве 58 лет от роду; в гробе под голову и
подо все тело, по его завещанию, постланы были его черновые бумаги. Кроме книг,
у него ничего не осталось, он не хотел оставить даже и на помин души, чтобы не
нарушить обета нестяжательности.
Жалоба такого архиерея, как св. Димитрий,
тяжело легла на памяти Мусина-Пушкина. В мае 1707 года Димитрий писал в Москву о
своем состоянии: "Часто болею, отчасти и печалию смущаюсь, видя беды
священникам, смотря на слезы их; и дом наш год от году оскудевает. Хотя и уповаю
на бога, однако при виде их нужды скорблю, потому что естество человеческое,
сердобольно сущее, обыкло соболезновать бедствующим". До нас дошло также письмо
Димитрия к Иову новгородскому: "Слыша начавшееся у вашего преосвященства
еллино-греческое учение тщанием вашим архиерейским, трудолюбием же премудрейших
учителей Иоанникия и Софрония Лихудиевых, сильно о том радуюсь, молю бога, да
содействует преосвященству вашему и пречестнейшим учителям в том благопотребном
деле; ибо что человека вразумляет, как не учение? И Христос господь, хотя
сотворить учеников своих учителями всей вселенной, прежде всего отверз им ум
разуметь писания. Уподобляешься господу своему, когда, желая иметь людей
учительных, разумных в пастве своей, собрал не малое число учеников и предложил
им то учение, которое есть начало и источник всему любомудрию, т. е.
еллино-греческий язык, которым все мудрые учения распространились по всем
народам. Я, грешный, пришедши на престол ростовской паствы, завел было училище
греческое и латинское, ученики поучились года два и больше и уже начинали было
грамматику разуметь недурно; но, попущением божиим, скудость архиерейского дома
положила препятствие, питающий нас вознегодовал, будто много издерживается на
учителей и учеников, и отнято все, чем дому архиерейскому питаться, не только
отчины, но и церковные дани и венечные памяти. Умалчиваю о прочих поведениях
наших. Sat sapienti".
Жаловались архиереи, жаловались и простые
священники на небывалые тягости и поборы. В Белгородском уезде один сельский
священник говорил другому: "Бог знает, что у нас в царстве стало: Украйна наша
пропала вся от податей, такие подати стали уму непостижны, а теперь и до нашей
братьи, священников, дошло, начали брать у нас с бань, с пчел, с изб деньги,
этого наши прадеды и отцы не знали и не слыхали; никак в нашем царстве государя
нет!" Священник читал в постной триоде синаксарь в субботу мясопустную; в
синаксаре написано о рождении антихристове, что родится от блуда, от жены
скверны и девицы мнимы, от племени Данова; и стал он думать, где тот антихрист
родится, не в нашем ли государстве? В это время приходит к нему по знакомству
Белгородских полков отставной прапорщик Аника Акимыч Попов; Аника был человек
бездомовный, кормился в разных селах, учил детей грамоте. Священник начал
говорить Анике: "В миру у нас стало ныне тяжело, прежние подати берут сполна, да
сверх того прибыльщики стали брать с бань, с изб, с мельниц, с пчел деньги,
лесов рубить и в водах рыбы ловить не велят, в книгах писано, что антихрист
скоро родится от племени Данова". Аника отвечал: "Антихрист уже есть: у нас в
царстве не государь царствует, антихрист; знай себе: толкуется Даново племя
царским племенем, а государь родился не от первой жены, от другой, так и стало,
что родился он от блуда, потому что законная жена бывает первая". Священник
заметил: "В книгах писано, что при антихристе людям будут великие тягости, и
ныне миру очень тяжко стало, того и жди, что от бога станут отвращать". Игумен
Троицкого смоленского монастыря говорил то же, что и нижегородский архиерей,
только прямее, не загораживая Петра Мусиным-Пушкиным: "Государь безвинно людям
божиим кровь проливает и церкви божии разоряет: куда ему Шведское царство под
себя подбить? Чтоб и своего царства не потерял!" В Москве недовольные новыми
обычаями и новыми поборами складывали вину на немку Монсову. "Видишь, - говорили
они, - какое бусурманское житье на Москве стало: волосы накладные завели, для
государя вывезли из Немецкой земли немку Монсову, и живет она в Лафертовых
палатах, а по воротам на Москве с русского платья берут пошлину от той же
немки". Недовольные настоящим утешали себя будущим: между ними ходили слухи, что
наследник также недоволен, что он окружил себя всегдашними представителями
недовольных - козаками и ведет борьбу с боярами, потаковниками незаконного царя:
"Царевич на Москве гуляет с донскими козаками, и как увидит которого боярина и
мигнет козакам, и козаки, ухватя того боярина за руки и за ноги, бросят в ров. У
нас государя нет; это не государь, что ныне владеет, да и царевич говорит, что
мне не батюшка и не царь".
Одни жаловались на бояр за то, что они потакают
новым обычаям, другие жаловались на тех же бояр, доносили на них, что не
исполняют указов государевых относительно нововведений. В 1708 году разбросаны
были подметные письма, в которых, между прочим, говорилось: "Воеводы посулы
великие берут и беглых не высылают, и мы, сироты твои, от того вконец
разорились, что с пуста платим; воеводы так поступают ради себя, что за ними
беглые крестьяне живут, на твоей, государской, земле премножество много деревень
населено дворов по 200 и по 300. Бояре и другому указу твоему непослушны, о
русском платье: как ты придешь к Москве, и при тебе ходят в немецком платье, а
без тебя все боярские жены ходят в русском платье и по церквам ездят в
телогрейках, а наверх надевают юпки, а на головах носят не шапки польские,
неведомо какие дьявольские камилавки, а если на ком увидят шайку или фантаж, то
ругают и смеются и называют недобрыми женами тех, кто ходит по твоему указу, а в
заводе (зачинщица) Алексея Салтыкова жена, князя Петра Долгорукого, Абрама
Лопухина, Ивана Мусина, княгиня Настасья Троекурова, Ивана Бутурлина, Тихона
Стрешнева, Юрья Нелединского, княгиня Аграфена Барятинская; а брали оне образец
(шапкам?) из монастыря Чудова от чернеца Колтычевского. Как царь Федор
Алексеевич приказал охабни переменить, и в один месяц переменили и указу его не
ругали, а твой указ ни во что ставят, в семь лет не переведут. И так все
пропали, что ты наша надежда, государь, не изволишь быть на Москве, лишь только
без тебя судьи богатятся, царство твое все разорилось, а они о том велми
радуются, что ты идешь вскоре с Москвы, а мы, сироты твои, и пуще все пропадем,
что не изволил ничего управить при своем здоровье и им, судьям, за их неправое
рассмотрение ничего не учинил. Только и всего указу твоего послушен учинился
князь Александр Данилыч - велел всех беглых крестьян выслать. Воистину,
государь, бояре твоего указа так не слушают, что Абрама Лопухина, и так в него
веруют и боятся его, и он, Абрам, всем завладел, и что он им придумает, так и
делают, кого велит обвинить, того обвинят, кого велит оправить, того оправят,
кого захочет от службы отставить, того отставят, а кого захочет послать, того
пошлют. Да он же, Абрам, был у Алексея Салтыкова (сидевшего в Судном московском
приказе), и тут многие были и спросили его, быть ли Троекуровым детям за морем,
и он, Абрам, посмеялся: "Еще тот не родился человек, кому нас посылать; разве
Абрама Лопухина на сем свете не будет, тогда моим сродникам за море идти; он
которых написал сродников моих за море, и я им велел деньги кинуть, на те деньги
Меншиковой княгине седла покупят, на чем ей ездить в полках". А сказывал про то
князь Петр Долгорукий, как княгиня ездит верхом, и Анна Даниловна, и всякие
слова про них говорили поносные. За ним, Абрамом, и за сродниками его беглых
крестьян премножество много и доныне. Воистину нам твое здоровье надобно для
того: если мы достанемся ему, вору Абраму, во владетельство, а он чает себе
скорого владетельства".
Письмо писал поп Алексей Федоров по приказанию
жены Никиты Пушкина. Свидетельствами таких источников, как подметные письма,
надобно пользоваться осторожно: они писались преимущественно под влиянием личных
отношений; несмотря на то, нельзя необратить внимания на сопротивление
московских дам указу о немецком платье; нельзя не обратить внимания на значение
Абрама Лопухина, значение, которое основывалось на близости его к наследнику,
царевичу Алексею: велико было это значение в настоящем, еще больше грозило стать
в будущем...
Мы уже видели, что все эти неудовольствия,
выражавшиеся в разных слоях общества, не могли повести ни к какому серьезному
сопротивлению действиям правительства в областях центральных; вооруженное
восстание могло вспыхивать только на украйнах, в Астрахани, у башкирцев, между
козаками; но и тут везде правительство восторжествовало, несмотря на развлечение
его сил борьбою с страшным врагом внешним. Расчет Мазепы и Карла XII на сильное
неудовольствие в Малороссии на Москву и на царя также оказался неосновательным:
народная масса осталась при народном знамени, которое держал Петр; но понятно,
что после Полтавы Петр не мог оставить всю власть по-прежнему в руках людей,
которые при стремлении к личным целям обращали так мало внимания на народное
знамя. Немедленно после Полтавы, 17 июля, в Решетиловке гетман Скоропадский
подал царю статьи для утверждения. Первая статья заключала в себе просьбу об
утверждении и сбережении всех прав, вольностей и порядков войсковых. Царь
отвечал, что эти права, вольности и порядки подтверждены им генерально
при поставлении гетмана в Глухове и теперь он обещает ненарушимо содержать их
по милости своей; обстоятельные статьи дадутся гетману после, ныне же это
невозможно по неимению времени и послучаю похода государева в Польшу. Во второй
статье гетман просил, чтоб в случае не генерального похода, а выступлений только
части малороссийского войска на службу наказный гетман был независим от
генералов и офицеров, чтоб они не возили впредь козаками дров, сена и не
заставляли их пасти рогатый скот и коней, как то бывало прежде. Царь отвечал,
что нельзя наказным гетманам не быть под командою великороссийских генералов; но
генералам будет настрого приказано не употреблять козаков никуда, кроме
войскового дела, в случае непослушания генералов этому приказу наказные обязаны
доносить государю, и преступники подвергнутся жестокому гневу царскому. В
третьей статье гетман просил, чтоб великороссийские воеводы, где они на прежних
местах останутся, ни в какие распорядки и дела городские и полковые не
вмешивались, а присматривали бы только за замками, да чтоб малороссиян,
рассвирепевших и законной власти непокорных, к себе на службу не принимали; не
обижали бы обывателей и расправы без малороссийской старшины сами не чинили.
Также чтоб были выведены гарнизоны, в некоторых малороссийских городах вновь
помещенные, потому что неприятель побежден и нет уже его больше в Малороссии.
Ответ: Воеводам дано будет повеление, чтоб они, без указу, до
малороссиян притязаний не имели, вольностей их не нарушали, в суды и расправы не
вмешивались; а если будет какое важное дело до малороссиянина, то розыск и
справедливость чинили бы с согласия полковников и старшины, не включая в это
постановление государственных дел, измены и т. п. Что касается до гарнизонов, то
они выведены отовсюду, кроме Полтавы, потому что большая часть городов
Полтавского полка были замешаны в бунт запорожский. В четвертой статье гетман
просил, чтоб на козацких дворах никто из великороссиян не становился самовольно,
а посланникам квартиры указывали бы старшины городовые или сельские, "бо чрез
тое вольность козацкая, за которую едино тылько служат, нарушается". Царь
отвечал, что самовольно ставиться на козацких дворах будет строго запрещено; в
случае же неповиновения со стороны великороссиян козаки должны жаловаться
находящемуся при гетмане ближнему стольнику Андрею Петровичу Измайлову, а в
Киеве и вблизи его - воеводе князю Дм. Мих. Голицыну. В пятой статье гетман
просил, чтоб великороссияне не брали самовольно подвод, не уводили лошадей,
взятых в подводу, как это случалось несколько тысяч раз, чтоб не вымышляли
допросов на ратушах, "бьючи и мордуючи людей", и чтобы великороссийские войска
при переходах не обижали обывателей. Ответ: Государь даст приказание,
чтоб постою без крайней нужды у козаков не было, а что в прежней статье к лицу
государя выражено, что козаки служат за одну козацкую вольность, того писать не
надлежало: весь народ довольно испытал царские милости; он пользуется и ныне
привилегиями и вольностями, притом государь освободил его от шведов, от Мазепы и
от тиранства, погибели и разорений польских, турецких и татарских. В шестой
статье заключалась просьба об увольнении от походов по причине крайнего
разорения жителей. Государь уволил на лето 1709 года, кроме крайней нужды и
некоторого числа, по требованию обстоятельств. В седьмой статье говорилось:
хорошо, что проклятые запорожцы чрез измену утратили Сечь, но малороссияне
пользовались оттуда солью, рыбою и зверями: просим, чтоб позволено было нам
ездить туда за добычею и чтоб ни каменнозатонский воевода, ни гарнизон не делали
промышленникам обид и препятствий. Ответ: На этот счет будет сделано
распоряжение после, а теперь нельзя, потому что под этим предлогом бунтовщики
запорожцы могут вгнездиться на прежних местах и устроить собрания бунтовщицкие.
Осьмая статья: "Один проклятый Мазепа с малым числом единомышленников изменил
вашему величеству, а на всех нас, непоколебимых в верности, лежит досада и
порок: нас называют изменниками". Ответ: О том уже было запрещение, и ныне оно
строго подтвердится. Девятая статья: "Бьем челом, чтоб указы не от многих в
Малороссию были посылаемы и не в полки, а единственно от вас, великого и
всенадежно милостивого государя, и к одному только гетману, он же их будет
рассылать куда следует". Ответ. Указы будут посылаться в Малороссию прямо на имя
одного гетмана и только из приказа Малой России и от министров его величества.
В январе 1710 года царь дал гетману грамоту с
подтверждением пунктов, "на которых приступил под высокодержавнейшую руку отца
нашего гетман Богдан Хмельницкий". Через месяц настрого было запрещено войсковым
людям брать в Малороссии подводы сверх указного числа, ставиться самовольно на
козацких дворах и вымогать излишние кормы и питье, велено довольствоваться тем,
что дадут. "Также дабы отнюдь никто не дерзал наших верных подданных
малороссийского народа людей изменниками называть. Ежели же кто сему нашему
указу явится в чем преслушен, и за то учинен будет офицерам воинский суд и по
тому достойное наказание, а рядовым жестокое наказание". Верных подданных
запрещено называть изменниками, ибо один Мазепа изменил с малым числом
единомышленников, по Мазепа изменил, его предшественники изменили также или по
крайней мере были обвинены в измене своими. Чтоб предотвратить на будущее время
измену и ложные обвинения в ней, верным средством было поставить подле гетмана
великороссийского чиновника, который бы отвечал за его поведение и не давал
места крамоле. Жаловаться на такое средство было нельзя, оно оправдывалось
необходимостью, а между тем это был шаг к уничтожению сана гетманского, ибо
власть гетмана стеснялась присутствием этих очей и ушей царских. Ближнему
стольнику и наместнику суздальскому Андрею Петровичу Измайлову поручено было
находиться при гетмане для управления, по общему с ним совету, делами великого
государя по случаю бывшего возмущения в Малороссийском краю и бунта запорожцев;
ему было наказано стараться вместе с гетманом о сохранении тишины и
благоустройства в Малороссии посредством поимки всех возмутителей;
препятствовать вооруженною рукою запорожцам селиться вновь в Сечи или в другом
каком месте; иностранных посланцев принимать вместе с гетманом, доставлять к
государю привозимые ими письма и без высочайшего соизволения не отвечать, равно
и козацких посольств никуда не отправлять; смотреть, чтоб гетман без указа
государева никого из старшин и полковников не отставлял и чтоб избирались они с
общего совета и с утверждения царского; препятствовать принятию в службу поляков
и других иноземцев; наблюдать, чтоб гетман никого не казнил без воли царской;
описать все имение изменников и прислать ему ведомость; впредь гетман не должен
маетностей и земель ни давать, ни отнимать ни у кого без царского соизволения,
за усердную же службу назначать земли с общего согласия генеральных старшин и
потом представлять об этом государю; гетману иметь свое пребывание в Глухове; с
городов в Полтавском полку и в других, замешанных в измене Мазепиной, взыскать в
казну по два ефимка с каждого двора, в случае неплатежа разорить их до
основания, подобно Батурину; истребовать от гетмана и полковников подробную
ведомость о войсковых доходах. Кроме этого наказа Измайлову был дан еще тайный:
иметь неослабное смотрение за поступками гетмана, старшины и полковников и
препятствовать им сноситься с турками, татарами, поляками, шведами и с
изменниками-козаками; в случае же измены или народного возмущения требовать
пособия от воеводы киевского и от других соседних, а для скорейшего прекращения
всякого беспорядка употреблять пехотные великороссийские полки, данные ему в
команду и находившиеся прежде при Мазепе. Проведать тайно, сколько прежде
собиралось и теперь собирается доходов для гетмана, генеральной старшины,
полковников и прочих урядников. Узнавать из разговоров и обхождения, кто из
старшин и козаков более привержен к государю и какого уряда достоин. Но
Измайлов, несмотря на то что сумел ужиться с гетманом, недолго, однако, при нем
оставался, потому что имел неосторожность подписать вместе с Скоропадским
увещательную грамоту к запорожцам. "И то мне зело удивительно, - писал Головкин
гетману, - чего ради то он учинил, ибо ему того чинить ненадлежало, но вашей
милости, яко гетману Войска Запорожского, таковые универсалы и прочие дела,
надлежащие к управлению малороссийского народа, одному надлежит подписывать". В
сентябре 1710 года Измайлов был отозван, и вместо его велено быть при гетмане
думному дьяку Виниусу и стольнику Федору Протасьеву для советов о государевых
делах. Гетман, узнавши, что Измайлова хотят переменить, просил Головкина, чтоб
оставили его при нем по-прежнему, уверяя, что живет с Измайловым согласно, очень
доволен его благоразумными советами. Желая успокоить гетмана, Головкин писал
ему: "О отозвании господина Измайлова уже указ определился, отчасти по
преждебывшему собственному прошению и нужд его домовых и скудости; и определены
вместо его при вас для потребного советования думный дьяк господин Виниус купно
с стольником Федором Протасьевым, которые вашей вельможности довольно знаемы яко
суть люди искусные и неважные и которым приказано будет, дабы с вашею
вельможностию во всем поступали нисходительно и вашей вельможности и советы и
делами вспомогали, и уповаю, что ваша вельможность оными весьма контент будете".
Присутствие при гетмане великороссийских чиновников, одного, потом двоих,
разумеется, не могло не возбудить неудовольствия в Малороссии, не могло не
возбудить опасения за существующий порядок. В феврале 1710 года киевский воевода
князь Дмитрий Михайлович Голицын писал Головкину: "Сказывал мне бывший
чигиринский сотник Невенчанный: когда ехал он из Москвы, то на дороге встретил
гетманского посланца, отвозившего к государю дичину. Этот посланец спрашивал
его: на Москве что делается? А у нас на Украйне слышно, что государь хочет
украинских всех людей перевесть за Москву и на Украйне поселить русских людей.
Москва лучшие города наши хочет себе побрать. Что наши и за вольности? Министр,
который при гетмане, всякое письмо осматривает. Дурно сделал гетман Мазепа, что
не объявил о своем деле всей старшине и посполитым людям. Теперь гетман просил
всю старшину, чтоб потерпели какие ни есть тягости от русских людей до весны,
пока выйдут в поле, а как в поле выйдут, тогда будут писать к государю, чтоб их
вольности по-прежнему были; а если государь тем их не пожалует, то иное будут
думать. Невенчанный спросил у того же посланца, не пришли ли запорожцы с
повинною к государю? И тот отвечал: "Разве будут дураки, что пойдут; они хорошо
делают, что Орду поднимают; а как Орду поднимут, то вся Украйна свободна будет,
а то от Москвы вся Украйна пропала". Тот же Невенчанный объявил, что встретились
с ним два запорожца, шедшие с повинною к государю, и сказывали: "Все запорожцы
для того нейдут с повинною к государю, что из Украйны дали им знать: если вы
пойдете, то все пропадете, заключайте союз с татарами и освобождайте нас, потому
что мы все от Москвы пропали".
Голицын, донося об этом канцлеру, предлагал
свое мнение, как надобно поступать в Малороссии. Если, писал он, турки не
объявят войны, то черкасы ничего не могут сделать. Для нашей безопасности на
Украйне надобно прежде всего посеять несогласие между полковниками и гетманом:
не надобно исполнять всякие просьбы гетмана, особенно когда будет просить
наградить кого-нибудь деревнями, мельницами или чем-нибудь другим; которые были
в измене и произведены в чины, тех отставить и произвесть на их место тех,
которые хотя малую службу к государю показали. Когда народ узнает, что гетман
такой власти не будет иметь, как Мазепа, то надеюсь, что будут приходить с
доносами. При этом доносчикам не надобно показывать суровости: если двое придут
с ложью, а суровости им не будет показано, то третий и с правдой придет, а
гетман и старшина будут опасаться. Слышу, целым полком доводят на полтавского
полковника измену, что делал после баталии (Полтавской), и слышу, что гетман
полковника защищает; по моему мнению, вам надобно взять себе кого-нибудь из этих
доносчиков и персонально допросить, именно Черныша, который посылан был в Крым в
измену Мазепину; думаю что обнаружилось бы что-нибудь и о запорожцах. Был я в
Глухове и виделся с гетманом, были мы немного пьяны: и из слов гетманских не мог
я выразуметь ничего доброго; всякими способами внушает злобу на тех, которые
хотя мало к нам склонны. Слышал я, гетман хочет просить у государя или просил,
чтоб ему дали Умань; быть может, он писал, что Умань местечко малое, но это
место большое и соседнее с степью, в городе с уездом будет людей тысяч с пять
или шесть; по моему мнению, ему Умани давать не следует, пусть живет со всеми
своими делами у нас в середине, не в порубежных местах. Умань на границе степи,
нагайским татарам, кочующим по сю сторону Днестра, и запорожцам пристанище,
беспрестанно татары из Очакова приезжают туда покупать скотину, а уманцы к ним в
Очаков ездят, возят лубья, доски и уголья. Гетман, думаю, многократно писал к
вам жалобу на Палея: ему хочется выжить его из порубежных городов и на его место
послать кого-нибудь от себя; знаю и то, что если еще не писал, то вперед будет
писать к вам жалобу на чигиринского полковника Галагана и на Бреславского:
хочется ему, чтоб их не было или чтоб были в его воле, потому что они
сравнительно с другими к нам склоннее. Теперь от него в Корсуне полковником
Кандыба, который был в измене, и Мазепа из Ромна послал его в Корсунь в
полковники; я, узнав об этом, перестерег и не допустил его; ему негде было
деться, пришел ко мне своею волею, я послал его к гетману, и тот сейчас отправил
его в полковники туда же, куда и Мазепа посылал; а я думаю, что от него, кроме
плутовства, нельзя ждать никакого добра; хорошо, если б на его месте был другой
с нашей стороны. Как прежде я вам писал, так и теперь повторяю: необходимо, чтоб
во всех порубежных городах были полковники несогласные с гетманом; если будут
несогласны, то дела их все будут нам открыты.
Подозрительность киевского воеводы относительно
порубежных полковников будет понятна, если вспомним, что в Бессарабии при войске
шведского короля находился козацкий отряд под начальством гетмана обеих сторон
Днепра Войска Запорожского. Мазепа, убежавший с Карлом XII в турецкие владения,
продолжал носить этот титул; Петр хотел добыть в свои руки изменника: отъезжая
из-под Полтавы, он поручил Головкину велеть Пиперу написать к своему королю
письмо о размене его, Пипера, на Мазепу. Головкин немедленно призвал Пипера,
письмо было отправлено, но желанного ответа не последовало. Толстой в
Константинополе хлопотал о выдаче Мазепы как изменника, и также понапрасну. 22
сентября 1709 года Мазепа умер и похоронен в Варнице, близ Бендер; пошел слух,
что, боясь попасться так или иначе в руки царя, он отравил себя; но по другим,
более вероятным известиям, он умер от старости, усталости и горя. Только в
апреле следующего 1710 года решено было, чтоб козаки, бежавшие с Мазепою,
выбрали вместо его нового себе гетмана.
Выбран был Филипп Орлик, и написан был договор
между ним и его избирателями. Договор начинается возгласами о древнем могуществе
козацкого народа, который одно и то же, что козары, гроза империи
Восточной, и один из императоров греческих должен был выдать дочь свою за кагана
козарского, т. е. за предводителя козаков. Потом Болеслав Храбрый и Стефан
Баторий подчинили козаков своему игу; гетман Богдан Хмельницкий освободил их от
этого ига с помощью шведского короля Карла Х и крымского хана. Освобожденная
Малороссия соединилась с единоверным государством Московским, которое, однако,
посягнуло на права и вольности козацкие, вследствие чего гетман Мазепа и отдался
в покровительство шведскому королю. Первым условием договора с новым гетманом
козаки постановили нетерпимость никакой чуждой религии, преимущественно
иудейской; потом требуют усиления способов для русского юношества обучаться
свободным наукам, восстановления прежних отношений между киевским митрополитом и
константинопольским патриархом; постановляется, чтоб Малороссия находилась в
покровительстве шведском и союзе крымском на том основании, что народ козарский,
или козацкий, ведет происхождение свое от храбрых и непобедимых готов;
постановляется, что гетман должен созывать раду три раза в год: о Рождестве
Христове, о Пасхе и о Покрове; гетман не имеет власти наказывать никого из
Войска без согласия старшин, постоянно при нем находящихся; управление финансами
вверяется генеральному казначею; гетман не имеет права назначать войсковых
чиновников, которые выбираются свободными голосами, однако не без согласия
гетмана. Карл XII утвердил эти условия и избранного гетмана Орлика, который
говорил ему за это речь, блестящую по тогдашним понятиям, например: "Мне ли,
новому Атласу, суметь поддержать на плечах своих обрушивающуюся твердыню
Русского отечества? Мне ли, неопытному аргонавту, направить обуреваемый
российский корабль к золотым островам? Мне ли, новому Тезею, вывести стрегомую
московским драконом Ариадну, нашу родину, из лабиринта страшного рабства на
прежнюю свободу?" и проч.
Новый Тезей не мог вывести своей Ариадны из
лабиринта; но он мог, наоборот, ввести ее в лабиринт смут, и царь послал в
Малороссию своего человека, который бы вместе с гетманом старался о
сохранении тишины и благоустройства. Для тех же целей в областном управлении
Великой России еще прежде произведена была важная перемена, в конце 1708 года
она была разделена на 8 губерний: Московскую, С. - Петербургскую, Киевскую,
Смоленскую, Архангельскую, Казанскую, Азовскую и Сибирскую. Управителями были
назначены: в Московскую - боярин Тихон Никитич Стрешнев, в С. - Петербургскую -
князь Меншиков, в Киевскую - ближний стольник князь Дм. Мих. Голицын, в
Смоленскую - боярин Петр Самойлович Салтыков, в Архангельскую - ближний стольник
князь Петр Алексеевич Голицын, в Казанскую - боярин Петр Матв. Апраксин, в
Азовскую - адмирал Федор Матв. Апраксин, в Сибирскую - московский комендант
князь Матв. Петр. Гагарин. Одною из главных обязанностей новых
управителей было доставление в Москву сполна доходов, собиравшихся в их
губерниях. 27 января 1710 года государь велел в первый раз сличить приход с
расходом: оказалось во всех губерниях доходу 3051796 рублей; по табелям
губернаторским средних доходов 3016590; из общего сложенного трех годов перечня
треть 3133879. Расход на армию простирался до 1252525 рублей; на флот - до
444288; на разные посольские дачи - до 148031; на артиллерию и припасы - до
221799; рекрутам - 30000; на оружейные дела - 84104; гарнизонным служителям -
977896; на разные дачи (царицам, царевичу, царевнам, на дворцовые расходы,
аптекарского чина людям, на покупку лекарств, духовенству, русским пленным в
Стокгольме, приказным, мастеровым и дворцовым людям, кормовщикам, ружникам,
ямщикам, на постройки) - 675775, итого: 3834418. Сумма прихода разделялась по
губерниям таким образом: на Московскую - 1140097 рублей; на Петербургскую -
336627; Киевскую - 114857; Смоленскую - 83258; Архангельскую - 374276; Казанскую
- 600000, Азовскую - 154933; Сибирскую - 222080.
Расходы превышали доходы, и не было сомнения,
что неисправность и казнокрадство много уменьшали последние; обратить все свое
внимание на эту сторону не было возможности для царя; шведская война
затягивалась, и к ней присоединялась еще турецкая; денег и людей понадобится еще
более, царь снова будет в постоянной отлучке. Это заставило Петра усилить
внутреннее правительство, дать ему большее значение и вместе наложить большие
обязанности, большую ответственность. 22 февраля 1711 года "определили быть для
отлучек наших правительствующий Сенат для управления". Новое учреждение состояло
из девяти членов: графа Мусина-Пушкина, Стрешнева, князя Петра Голицына, князя
Михайлы Долгорукова, Племянникова, князя Григорья Волконского,
генерал-кригсцалмейстера Самарина, Опухтина, Мельницкого. Обер-секретарем был
назначен Анисим Щукин. 2 марта издан был указ о власти и ответственности Сената:
"Повелеваем всем, кому о том ведать надлежит, как духовным, так и мирским,
военного и земского управления вышними нижним чинам, что мы, для всегдашних
наших в сих войнах отлучек, определили управительный Сенат, которому всяк и их
указам да будет послушен так, как нам самому, под жестоким наказанием или и
смертию, по вине смотря. И ежели оный Сенат, чрез свое ныне пред богом
принесенное обещание, неправедно что поступят в каком партикулярном деле и кто
про то уведает, то однако ж да молчит до нашего возвращения, дабы тем не
помешать настоящих прочих дел, и тогда да возвестит нам, однако ж справясь с
подлинным документом понеже то будет пред нами суждено и виноватый жестоко будет
наказан". Сознавая весь вред, проистекавший от господства личных отношений,
желая ослабить особные, своекорыстные стремления, выдвинув понятие об общем
интересе, об отечестве, о государстве. Петр тогда же, 2 марта, предписал новую
форму присяги государю и всему государству.
Деятельность нового учреждения определена была
в следующем наказе: "Суд иметь нелицемерный и неправедных судей наказывать
отнятием чести и всего имения, то ж и ябедникам да последует. Смотреть во всем
государстве расходов, и ненужные, а особливо напрасные, отставить. Денег, как
возможно, сбирать, понеже деньги суть артериею войны. Дворян собрать молодых для
запасу в офицеры, а наипаче тех, которые кроются, сыскать; тако ж тысячу человек
людей боярских грамотных для того ж. Векселя исправить и держать в одном месте.
Товары, которые на откупах или по канцеляриям и губерниям, осмотреть и
посвидетельствовать. О соли стараться отдать на откуп и попещися прибыли у оной.
Торг китайский, сделав компанию добрую, отдать. Персидский торг умножить, и
армян, как возможно, приласкать и облегчить, в чем пристойно, дабы тем подать
охоту для большого их приезда. Учинить фискалов во всяких делах, и как быть им,
пришлется известие". Это известие состояло в следующем: "Выбрать обер-фискала,
человека умного и доброго (из какого чина ни есть); дела же его сия суть: должен
он над всеми делами тайно надсматривать и проведывать про неправый суд, также в
сборе казны и прочего, и кто неправду учинит, то должен фискал позвать его пред
Сенат (какой высокой степени ни есть) и тамо его уличить, а буде уличит кого, то
половина штрафа в казну, а другая ему, фискалу; буде же и не уличит, то отнюдь
фискалу в вину не ставить, ниже досадовать, под жестоким наказанием и разорением
всего имения. Тако ж надлежит ему иметь несколько под собою провинциал-фискалов,
и у каждого дела по одному (т. е. в каждой отрасли управления), которые еще под
собою несколько нижних имеют, которые во всем имеют такую же силу и свободность,
как и обер-фискал, кроме одного, что вышнего судью или генерального штаба на суд
без обер-фискала позвать не могут"
Все члены Сената должны были иметь ровные
голоса; каждый указ подписывали все собственноручно; если один из них откажется
подписать, объявляя несправедливость приговора, то приговор остальных членов
недействителен; но при этом сенатор, оспаривающий приговор, должен дать свой
протест на письме за собственноручною подписью. Для удобнейших и быстрейших
сношений Сената с губерниями должны были находиться в Москве комиссары из каждой
губернии и безотлучно быть в канцелярии Сената для принимания указов и для
ответа на вопросы по делам, касавшимся их губерний; комиссары принимали из
Сената грамоты великого государя и ведения о всяких губернаторских делах, и
отсылали их в свою губернию, и, получа ведения от губернаторов, подавали за
своими руками в канцелярию Сената.
Комиссары должны были сноситься с губернаторами
чрез нарочные почты, потому что медленность губернаторов выводила Петра из
терпения, как видно из письма его к Меншикову из Преображенского от 6 февраля
1711 года: "Доныне, бог ведает, в какой печали пребываю, ибо губернаторы зело
раку последуют в происхождении своих дел, которым последний срок в четверг на
первой неделе, а потом буду не словом, но руками со оными поступать". Меншиков
не составлял исключения между губернаторами и зело раку следовал в сообщении о
самом нужном деле, которое Петр называл артериею войны. 19 февраля царь писал с.
- петербургскому губернатору: "Дай знать, которые у вас товары, на сколько когда
продано и куды те деньги идут, ибо я спрашивал Щукина для ведения, но он сказал,
что ни о чем не ведает: и тако о вашей губернии ни о чем не ведаем, будто о ином
государстве". Учредивши Сенат, Петр сам известил Данилыча, что и его губерния не
должна быть иным государством, но вместе с другими подчиниться вышнему
правительствующему Сенату: "Посылаем при сем указ равной, как и прочим
губернаторам, о послушании избранному Сенату и присягу, как Сенат, так и
губернаторы какову здесь учинили, а коих нет, к тем посланы указы, дабы там
присягли и подписались. Тако ж правления ради здешних нужнейших дел определили
мы и губернии вашей к делам в вышнем Сенате князь Григорья Волконского, Анисима
Щукина, о чем извольте ведать".
"Денег, как возможно, собирать, понеже деньги
суть артериею войны", - наказывал Петр своему новому Сенату. Война не
прерывалась; Петр в 1710 году спешил к Балтийскому морю, чтоб воспользоваться
увязнутием Карла XII в Турции, как прежде здесь же воспользовался увязнутием его
в Польше. В половине февраля царь выехал из Москвы в Петербург: парадиз
нужно было обезопасить со стороны Финляндии, и адмирал Апраксин отправился с
18000 сухопутного войска под Выборг, флот под начальством вице-адмирала Крюйса и
контр-адмирала - самого царя вез артиллерию и запасы; в июне Выборг сдался, и
таким образом "была устроена крепкая подушка Петербургу", по выражению Петра. В
сентябре сдался Кексгольм Брюсу, и покорение Карелии было закончено. Мы видели,
что Шереметев осадил Ригу еще в 1709 году; с начала 1710 голод и мор опустошали
осажденный город, осаждающие также много терпели от язвы, проникнувшей из
Пруссии через Курляндию; в июле Рига сдалась. Петр уведомил Курбатова об этом
счастливом событии и получил ответ: "Получил я в. в-ства всерадостное письмо, в
нем же явлено о взятии Риги, объявил оное московскому купечеству и
торжествовахом купно в убогом моем загородном доме, по душе и плоти, с немалым
шумом гласов гарматных и мусикийскими органы и различне украшенными в божию и
вашу славу пения. Торжествуй, всеусерднейший расширителю Всероссийские державы,
яко уже вносимыми во Всероссийское государствие европейскими богатствы не едина
хвалитися будет Архангелогородская гавань! Торжествуй, радостно преславный
обогатителю славено-российского народа, яко аще продолжением войны сея зрится
оный в имениях и не без истощания, но ныне имать надежду возобновитися богатствы
вящше". Шведскому гарнизону было позволено выйти из Риги, но природные лифляндцы
должны были присягнуть царю на верность; им было оставлено их прежнее
провинциальное управление, аугсбургское исповедание; город Рига сохранял
принадлежавшие ему земли, доходы, преимущества, привилегии, судебную расправу,
обычаи, вольности; было обещано ни в городе, ни в уезде не вводить никаких новых
судей и законов, также не вводить ни в канцелярии, ни в переписки другого языка,
кроме до тех пор употреблявшегося немецкого. Было обещано, что как скоро город
Пернау приведен будет в царское подданство и находившийся в нем университет во
время приступа к городу не будет сопротивляться и не будет ни во что
вмешиваться, то государь не убавит его выгод и привилегий, но еще более
распространит и будет заботиться, чтоб университет был снабжен всегда искусными
профессорами, учителями языков и экзерциций, потому что его царское величество
из своих собственных государств и земель молодых людей для обучения туда
посылать будет для большей славы этого университета, вследствие чего его
царскому величеству свободное отправление греческого закона предоставляется;
царское величество предоставляет себе учредить особого профессора в высокой
школе, который бы мог обучать славянскому языку и ввести его туда, прочих же
профессоров назначает рыцарство вместе с верховною консисториею. Шляхетство и
урожденцы лифляндские имеют перед другими право при назначении на все должности,
как военные, так и гражданские, в своей провинции. Шляхетских маетностей никому,
кроме лифляндских шляхтичей, покупать нельзя, и если которые уже проданы, то
шляхтичи могут их выкупать.
В августе 1710 года сдались русским Пернау и
Аренсбург, главный город острова Эзеля, в сентябре - Ревель. По случаю взятия
Ревеля Курбатов писал, что при заключении мира все эти приморские места надобно
оставить за Россиею. Эльбинг, последнее место, которым владели шведы в Польше,
сдался русским же еще в самом начале года. Овладев Лифляндиею и Эстляндиею, Петр
укрепил свое влияние и в Курляндии. Молодой герцог курляндский Фридрих Вильгельм
в 1710 году предложил руку одной из племянниц царских - Анне Иоанновне;
условиями брака герцог поставил: вывод из Курляндии русских войск, обязательство
со стороны России впредь не занимать Курляндии своими войсками и не брать с нее
контрибуцию; учреждение комиссии для исследования обид, причиненных курляндцам
русскими войсками; нейтралитет Курляндии на случай будущих войн, свобода
торговли с Россиею; наконец, жених просил 200000 рублей приданого. Петр
согласился на условия, но с прибавкою своих: из 200000 рублей