Соловьев Сергей Михайлович - История России с древнейших времен. Том 17

возражал Головкин. - Как я слышу, переговоры вашего величества с Швециею приходят к окончанию". Король отвечал: "Этого недовольно, что заключен будет мир у меня с Швециею; надобны на уступку мне Штетина согласие и инвеститура императорские, без чего штетинское владение непрочно; а для получения императорского согласия и инвеституры необходимы мне английское влияние и помощь; притом английская дружба мне нужна и для веры протестантской, за которую может возгореться война по столкновениям в курфюршестве Пфальцеком. По этим причинам мне никак нельзя заключить договора с царским величеством; но чтобы государь ваш не изволил иметь обо мне никакого сомнения, то я дам декларацию о моей постоянной и нерушимой дружбе, что я ни с кем не обязался ко вреду царскому величеству и впредь не обяжусь и против него ни прямо, ни посредственно не поступлю, но буду сохранять строгий нейтралитет". Головкин требовал, чтоб заключен был договор, в котором прямо было бы сказано, что король не позволит войскам других государств проходить через свои земли и учреждать магазины. "Велю внести в декларацию, - отвечал король, - что в Пруссии этого не позволю, о германских же провинциях обещать не могу, потому что по нашей конституции вольно имперским князьям проводить свои войска по всей империи. Объявляю вам по секрету, что шведский генерал Траутфеттер будет ездить по всем имперским князьям и склонять их подать помощь Швеции; только я не думаю, чтоб из этого какой успех был. Я сердечно желаю, чтоб Лифляндия осталась за царским величеством, в чем состоит мой собственный интерес, потому что шведы исстари моим предкам неприятели, а мне и подавно не могут быть приятелями за Штетин, и если они Штральзунд и Лифляндию опять получат, то с двух сторон будут меня беспокоить". Передавая Головкину свое собственноручное письмо к царю, король говорил: "Я к перу не гораздо заобычен, и царское величество не изволил бы меня в том зазрить, что письмо мое простое, только сердце мое к его царскому величеству истинное".

    Прусский король заключил мир с Швециею, получил в вечное владение Штетин за известную сумму денег; но этим пожертвованием Швеция не приобрела себе союзника: Фридрих-Вильгельм сдержал свое обещание царю, остался вполне нейтральным, потому что сдержать это обещание было ему выгодно. Английский двор должен был убедиться, что прусский король не пожертвует ни одним солдатом для Швеции. Тщетно в 1721 году приверженцы английского короля представляли Фридриху-Вильгельму, как опасно будет для Пруссии, если царь удержит Ливонию; король отвечал, что он нисколько не опасается, потому что уверен в личной дружбе к себе царя. Ему представляли, что если для него Россия не опасна по личным отношениям к нему царя, то будет опасна для его наследников. "Наследники сами о себе должны заботиться", - отвечал король. Ильген писал к французскому посланнику, что никакими способами нельзя отвратить Фридриха-Вильгельма от горячей привязанности к царю, точно так, как нельзя уничтожить в нем страсти к высоким гренадерам. Петр удовлетворял этой страсти своего друга, присылал к нему из России великанов; но нельзя думать, чтоб Фридрих-Вильгельм решился пожертвовать хотя одним высоким гренадером своей горячей привязанности к царю.

    Ни в Вене, ни в Варшаве, ни в Берлине английскому двору не удалось сделать ничего в пользу Швеции, ничего, что бы заставило царя смягчить условия мира и удержаться от нападений на истощенную, не могшую обороняться Швецию. Оставался Копенгаген.

    В 1718 году из северных союзников труднее всех приходилось датскому королю, потому что на его Норвегию направлены были удары все еще страшного Карла XII. Легко понять поэтому, какую радость произвело в Копенгагене известие о смерти шведского короля. Князь Василий Лукич Долгорукий писал к своему двору в начале 1719 года: "По смерти короля шведского здешний двор очень стал горд, надеется без всяких действий полезный мир получить и для того, кроме короля английского, всех союзников презирает". Датское правительство с торжеством дало знать союзным дворам, что Норвегия очищена от шведов. Долгорукий, поздравив короля с этим счастливым событием, предложил уговориться, как действовать вперед. В конференции, бывшей по этому случаю в марте-месяце; датские министры говорили Долгорукому: "Если теперь начинать только переписку о том, как действовать, то в переписке все время пройдет, а между тем Аландский конгресс будет продолжаться, и будут там хлопотать дело к концу привести". "Что соглашение между Россиею и Даниею не последовало ранее, в том виноват король датский, - отвечал Долгорукий, - ибо от царского величества предлагалось много раз, но с королевской стороны ни малейшего знака склонности не показано". Датские министры возражали: "Король не хотел входить ни в какое соглашение, видя, что на Аланде начаты мирные переговоры". "Предложения были деланы прежде Аландского конгресса, - отвечал Долгорукий, - да и во время Аландского конгресса было объявлено, что царское величество порвет конгресс, если король войдет в соглашение; царское величество сделает это и теперь, если увидит, что датское величество возобновит прежнюю дружбу и войдет в соглашение о действиях против неприятеля". Но министры продолжали делать выходки против Аландского конгресса: "Зачем было таким способом конгресс начинать?" Долгорукий отвечал: "Прежде начатия конгресса об нем было вам сообщено и предложено, чтоб отправлен был на него датский уполномоченный; но король не захотел этого; о ходе переговоров вам сообщалось". "А зачем вы нам не помогли, когда шведский король воевал Норвегию? - продолжали министры. - Вы обещали помочь весною, но до весны вся Норвегия могла бы пропасть". "Всякий может рассудить, - отвечал Долгорукий, - что в то время нельзя было ничего сделать: все равно, если б Зунд и Каттегат покрылись льдом, то, хотя бы все войска датские в Норвегии с голоду померли и вся Норвегия пропала, король датский не мог бы послать туда помощи. При первом возможном случае помощь была обещана; чего же вы еще больше требуете?" Этими перекорами, разумеется, нельзя было подвинуть дела. Долгорукий доносил, что в Дании хотят длить время, пытаются заключить мир с Швециею, если же увидят безуспешность попыток, тогда обратятся к России; продолжать войну королю датскому очень трудно по недостатку денег, и никаких приготовлений к войне здесь не делают в надежде на мир.

    Но в Петербурге не хотели длить время и в апреле прислали в Копенгаген графа Платона Мусина-Пушкина узнать окончательное решение датского правительства. Царь предлагал соединить русский флот с датским и овладеть островом Готландом, который будет принадлежать датскому королю, а сухопутные войска будут действовать русские от. Финляндии, а датские в Шонии или по крайней мере в Норвегии. Датское правительство не согласилось на удаление своего флота от своих берегов; тогда Долгорукий и Мусин-Пушкин предложили во время действия сухопутных войск в означенных местах запереть датским флотом шведский в Карлскроне. Король отвечал, что о заключении шведского флота в Карлскроне надобно говорить с английским адмиралом, потому что одним датским флотом запереть Карлскронскую гавань нельзя, Дания должна оберегать своим флотом два моря - Немецкое и Балтийское. Долгорукий и Мусин-Пушкин спрашивали: если царское величество начнет сухопутные действия, то датский король где начнет свои сухопутные действия? Долго добивались ответа и не получили никакого. Долгорукий доносил: "Но всем поступкам здешнего двора видно, что король датский хочет для своего облегчения, чтоб войска русские действовали против шведов в одно время с датскими и принудили шведов к скорейшему миру, но не хочет письменного уговора, чтоб не войти в новые с Россиею обязательства и тем не рассердить короля английского, также и при будущем заключении мира иметь свободные руки; надеются, что король английский при этом заключении мира много им поможет, особенно в удержании Шлезвига".

    В конце лета 1719 года порвание Аландского конгресса и сближение Швеции с Англиею заставили царя послать указ Долгорукому опять попытаться предложить датскому королю войти в соглашение и наикрепчайшее обязательство с Россиею насчет действий против общего неприятеля. Выслушав это предложение, король сказал: "Лучше пусть каждый из нас без всяких соглашений действует со своей стороны". В ноябре, узнав, что между Даниею и Швециею уже заключено перемирие, Долгорукий подал мемориал, в котором говорил, что это перемирие есть нарушение обязательств, существующих между Россиею и Даниею. Ему отвечали, что король заключил перемирие по необходимости, что положение Дании не позволяет поступить иначе и по настоящим обстоятельствам король имеет причины не раздражать своих соседей и союзников. Когда Долгорукий просил короля, чтоб не заключал мира с Швециею без царя, тот отвечал: "Я не виноват, что неприятель не хочет уступить того, что царское величество хочет удержать из своих завоеваний".

    Наступил 1720 год, прошло четыре месяца; мира не было заключено между Швециею и Даниею, но правительство последней не думало и о войне. В мае Долгорукий доносил: "Указом вашего величества повелено мне сей двор склонять к продолжению войны; вашему количеству из прежних моих донесений известно, что я пристойными способами королю самому о том говорил, представляя все резоны и внушая, что к получению полезного мира немного надобно труда и времени. Но все те мои слова неприлежно изволил слушать, и ни малейшего знака склонности по сие время мне не показано, и по всем доказательствам нимало о продолжении войны не мыслят". Несмотря на то, что князь Василий Лукич не упускал случая исполнять царский указ. Узнав, что Швеция предлагает Дании очень невыгодные для последней условия мира, Долгорукий опять приступил к королю с предложением русской помощи для получения выгодного мира. "Действительно, - сказал король, - шведы ведут себя очень гордо в мирных переговорах и за уступку всей Померании только 500000 ефимков обещают; также и в других условиях от согласия еще очень далеко; надобно весь смысл потерять, чтоб на таких условиях заключить мир". Долгорукий заметил на это: "Если при нынешних обстоятельствах, когда государство Шведское в такой слабости находится, ваше величество ничего от Швеции не получите, то после во многие века такого удобного случая не будет". "До мира еще далеко, - сказал король, - а перемирие я еще продлил на шесть недель по крайней нужде: денег нет, военных действий начинать нечем". "Царское величество, - отвечал Долгорукий, - и не требует, чтоб вы немедленно начали военные действия, только не заключайте мира. Царское величество желает знать одно - что вы не поспешите миром". "Только б англичане не принудили", - отвечал король и с этими словами отошел от Долгорукого. Датские министры наконец высказались: "Если царь даст денег, то они возобновят войну". Но Долгорукий отклонил это условие.

    Англичане принудили. В конце июня мирный договор между Швециею и Даниею был подписан: датский король возвращал Швеции все свои завоевания в Померании и Норвегии за 600000 ефимков и за уступку зундской пошлины; Англия и Франция гарантировали Дании обладание Шлезвигом. После этого князь Долгорукий был переведен на более важный пост в Париж, а на его место в Копенгаген был назначен знаменитый впоследствии Алексей Петрович Бестужев-Рюмин.

    Так шла дипломатическая борьба между Россиею и Англиею при дворах Средней и Северной Европы. Перейдем далее на запад. Здесь на важном центральном дипломатическом посту, в Гаге, находился князь Борис Иванович Куракин, следил за отношениями западных государств - отношениями, к которым Россия никак не могла быть теперь равнодушна. Движение здесь, на западе, исходило из Испании, которая хотела поднять свое значение, возвратить свои итальянские владения, отнятые у нее во время войны за наследство ее престола, и для этого должна была вступить в войну с императором, получившим эти владения. Англия, озабоченная более всего быстрым развитием морских сил Испании, совершившимся благодаря деятельности знаменитого министра ее, кардинала Алберони, Англия спешила подать руку императору; Испания, с своей стороны, должна была действовать враждебно против ганноверской династии и хлопотать в пользу претендента Стюарта. Политика Франции превратилась в личную политику правителя ее, герцога Филиппа Орлеанского, который, боясь притязаний испанского короля Филиппа V на регентство и престолонаследие во Франции (в случае смерти Людовика XV), тесно сблизился с Георгом английским по одинаковости враждебных отношений к Испании. Так образовался союз между, императором, Англиею и Франциею против Испании, но союзники хотели сделать свой союз четверным, присоединив Голландию. Понятно, что Испания старалась не допустить Голландию приступить к союзу, и князь Куракин по отношениям России к Англии и императору должен был сблизиться с испанским посланником и действовать с ним заодно. 2 августа 1718 года Куракин донес, что был у него испанский посол маркиз Беретти и объявил, что его государь желает дружбы и союза с царским величеством, видя в том общий интерес обеих монархий; что король его обещает выставить тридцать военных кораблей и тридцать тысяч войска, которые должны соединиться с флотом и войсками русскими для действия против общих неприятелей. Куракин писал, что двор испанский надеется на вмешательство России и Пруссии в имперские дела по заключении мира с Швециею и что это вмешательство будет в интересах Швеции и Испании. Беретти рассуждал, что если ни одно из северных государств не заступится за Испанию, то королю его одному против Франции, Англии и цесаря трудно будет вести войну. Беретти объявил при этом Куракину, что шведский король просил у них денег и до сих пор просит, но кардинал Алберони ничего не дал и вперед не даст, если Швеция не вступит с их двором в союз и не обяжется помогать прямо или диверсию сделать; да и при заключении союза с Швециею будут они смотреть, будет ли Карл XII в состоянии исполнить свои обязательства, но главное - будет ли у него мир с Россиею, ибо если мира не будет, то дать ему деньги все равно что потерять.

    Царь велел отвечать Беретти, что ему было очень приятно услыхать о королевском желании вступить с ним в дружбу и союз; только из предложения, сделанного в таких общих выражениях, нельзя узнать, против кого будет заключен союз, где войскам и кораблям соединяться, какие предпринимать действия и против кого. Беретти объявил, что союз должен быть заключен против цесаря и Англии; на другие же вопросы он отвечать не в состоянии без указа от двора своего. Между тем известие о поражении испанского флота английским произвело беспокойство в Петербурге, и 19 сентября царь велел написать к Куракину: "Может быть, король испанский при таком несчастии захочет помириться с цесарем; так вы под величайшим секретом сообщите испанскому послу наше мнение, чтоб король его не заключал скоро мира с цесарем, но тянул бы переговоры как можно долее, потому что цесарь и король английский уже не могут нанести ему большого вреда, внутри Испании действовать им нельзя. Пусть испанский король старается протянуть время до тех пор, пока у нас будет заключен мир с Швециею, а может быть, и союз. Мы об этом стараемся и имеем надежду на успех; но пусть и с испанской стороны действуют в Швеции в нашу пользу. А когда между Россиею и Швециею будет заключен мир, то испанский король может надеяться себе пользы как от нас, так и от Швеции". На это объявление Беретти отвечал, что король его не заключит мира, имея деньги, полученные от конфискации имущества английских подданных в Испании; Беретти обещал писать своему правительству, чтоб немедленно отправлен был в Швецию агент хлопотать о скорейшем заключении мира между царем и Карлом XII, причем распространился о том, как счастлив его король, что такой великий монарх ищет его дружбы и печется о его интересах, и что король будет стараться отслуживать за это царскому величеству при всех случаях. Куракин ждал от Беретти еще другого предложения, что видно из письма его царю: "Я при многих случаях желал ведать, ежели посол гишпанский имеет указы предлагать мне о всем том, как их резидент в Венеции то учинил Савве Рагузинскому, а именно, что король гишпанский намерен свататься (т. е. сватать сына) за дочь вашего величества, а вместо приданого желает шесть кораблей, а за то обещает сумму на год два миллиона, и в последней конференции с ним, послом, усмотрел я, что он указов не имеет или, и имев, не предлагает, ожидая заключения мира вашего величества с Швециею".

    В то время как послы русский и испанский вели переговоры о союзе, обязывая друг друга величайшим секретом, английский посланник явно говорил правительству Штатов, что если оно не приступит к четверному союзу немедленно, то английский король вышлет в испанские моря эскадру и велит хватать все голландские торговые суда, идущие в Испанию, и тогда будет видно, кто больше убытку понесет.

    9 ноября Беретти сообщил Куракину ответ на царские вопросы, присланный из Мадрида: 40000 испанского войска будет употреблено в Италии против австрийцев; 20 кораблей испанских соединятся с эскадрами русскою и шведскою для изгнания короля Георга из Англии, и когда эта цель будет достигнута, то Испания, не издерживая более денег на флот, даст субсидии царскому величеству. Куракин нашел, что и эти предложения так же общи, как и прежние, и потому поставил новые вопросы: 1) 20 кораблей испанских все ли военные, или между ними несколько фрегатов? Беретти отвечал: 20 кораблей все военные, фрегаты особо. 2) В каком месте и в какое время испанский флот должен соединиться с эскадрами северных держав? Ответ: в море английском против Шотландии, о времени же должно последовать соглашение впредь. 3) Какие способы для изгнания из Англии короля Георга? Ответ: из письма кардинала Алберони видно, что он имеет там надежную партию; царское величество и король шведский должны приготовить по семи тысяч человек войска для высадки в Шотландию; соединись с приверженцами Стюарта, эти войска легко могут выгнать короля Георга; король испанский не может выслать своих войск для этой высадки, потому что они ему нужны в Италии и на границах французских. 4) По изгнании короля Георга обещаются субсидии: на сколько лет и по скольку на год? Ответ: по скольку на год - этого в указе не объявлено, известно одно, что дана будет сумма немалая; но дана она будет с тем, чтоб царское величество и король шведский, вступая в империю, напали на ганноверские владения Георга, также на императора и продолжали войну до получения честного, прибыточного и постоянного мира. Куракин заметил, что обязанности не уравнены: Россия и Швеция должны будут высадить свои войска в Шотландию и выгонять короля Георга безо всякого вознаграждения, потому что субсидии назначаются только по его изгнании за новые действия в империи. Беретти обещал донести об этом замечании своему двору и чрез несколько времени объявил, что испанский агент ирландец Лолес уже проехал в Швецию с поручением стараться о примирении Карла XII с царем и чтоб шведский король сделал высадку в Шотландию в будущем апреле или по крайней мере в мае-месяце, за что получит 200000 голландских ефимков субсидии; все эти деньги уже в Амстердаме у банкиров, только не будут выданы Карлу XII прежде завоевания Норвегии, потому что транспорт в Шотландию без этого состояться не может. Агент действительно поехал, но понапрасну: Карла XII не было более в живых.

    Смерть Карла XII уничтожила в самом зародыше сближение России с Испаниею. В 1719 году, после разрыва Аландского конгресса, когда мир, а потом и оборонительный союз между Швециею и Англиею поставили Россию в затруднительное положение, Куракин переслал в Петербург свое мнение о положении дел: "С первого взгляда кажется, что Швеция миром и союзом с Англиею приобрела великие выгоды; но кто посмотрит вдаль, иначе рассуждать будет. Короли английский и прусский дали шведам довольно денег для исправления разоренного; шведы будут получать также субсидии от Англии и Франции, что даст им средство к обороне; флот английский будет их защищать от нападения русских войск и флота. Таким образом, Швеция будет в безопасности. Но этим она и должна ограничиться, потому что английских и французских субсидий недостаточно для войны наступательной. Швеция продала свои германские провинции Ганноверу и Пруссии и этим лишилась своего прежнего значения в Европе, благодаря которому многим законы предписывала, но взамен не приобрела ничего, потому что деньги будут в один год истрачены. Вся надежда Швеции на дружбу Англии, но в чем будет состоять английская помощь? Разве Англия согласится объявить войну России, помогая Швеции в наступательном против нее движении? Прямо напасть на русские области нет никакой возможности для Швеции. Остается одно средство - ввести свои войска в Польшу; но где высадиться? В Штральзунде? Но Штральзунд еще за датским королем. Потом, позволит ли прусский король пройти шведским войскам в Польшу? Для него вовсе не выгодно видеть войну в своем соседстве, допустить Швецию прийти в силу и вступить в союз с королем польским, притом неизвестно, заключит ли Дания мир с Швециею. С русской стороны надобно стараться не допускать до этого мира, и хотя большой выгоды от этого не будет, ибо Дания по своей слабости и недостатку в деньгах не согласится действовать вместе с нами против шведов, однако довольно того, что у Швеции и Англии руки будут связаны, довольно им будет хлопотать около датского короля, стращать его и к миру принуждать. Король польский может заключить мир с Швециею и наступательный союз против России. Лично он был бы к этому и склонен, да сила в нем невелика, все зависит от Речи Посполитой, которая войны с Россиею не начнет: неспособность ее к этому известна при дворе царском и повсюду. Надежда польского короля на помощь от двора цесарского останется тщетною: явным образом этот двор никогда не выступит против России, разве под рукою будет одними словами помогать врагам ее, но ни войска, ни денег не даст; первого по многим причинам, а вторых - потому что нет их. Как же теперь должно поступать России, какие предпринимать предосторожности? Во-первых, надобно стараться держать при себе Речь Посполитую Польскую. Во-вторых, несмотря на то, что король прусский мир заключил с Швециею, надобно продолжать быть в добром согласии с берлинским двором, потому что он, заключив мир, не вошел ни в какие обязательства с Англиею и Швециею против царского величества и собственный интерес его требует жить в добром согласии с Россиею. Правда, он поступил малодушно, заключив отдельный мир с Швециею, но этот мир служит к ослаблению Швеции, а не к усилению; если же скажут, что Россия лишилась союзника, то от Пруссии такая же была бы польза, если б она и не заключила мира с Швециею, все равно вела бы себя нейтрально. С Англиею надобно избегать решительного разрыва, и кораблей английских подданных не захватывать; пусть с их стороны начнутся неприятельские действия, чтоб можно было парламенту и народу показать справедливость России и неправоту короля и министерства. Нам надобно сблизиться с главами партии тори и чрез них препятствовать в парламенте проведению предложений от двора; побуждать английское купечество, заинтересованное в русской торговле, делать свои представления парламенту в форме писем от одного к другому, безымянно печатать в Англии для народного ведения о том, какие дальние виды министерство, получа Бремен и Верден, имеет к предосуждению английской свободы, какой вред произойдет для балтийской торговли и проч. С Голландиею надобно жить в дружбе и стараться об усилении торговли с нею, для чего ввести в наших гаванях добрые порядки, чтоб не было столкновений с голландскими купцами. На французский двор я мало возлагал надежды и вперед не возлагаю: несмотря на все обещания, данные нам герцогом Орлеанским, он обязался платить субсидию Швеции без всякой выгоды для Франции, только в угоду королю английскому. Общность интересов между Россиею и Испаниею побуждает их к союзу; но чрез разорение флота Испания потеряла главную свою силу, осталась телом без рук, нет у нее того, чем вдали доставать может; и так теперь обязываться с нею трудно; но прежде можно было бы что-нибудь сделать для взаимной пользы. Остается теперь самый трудный вопрос: что лучше - мириться или продолжать войну? Разумеется, надобно всячески стараться о мире. Главное затруднение с шведской стороны составляет уступка Ливонии, Ревеля, Выборга. Ревель, Кексгольм и Выборг нам возвратить нельзя по их положению; а Ливонию Швеция не уступит переговорами, надобно принудить ее к этому оружием. Но успех оружия зависит от перемены в отношениях между европейскими государствами. Окончание испанской войны должно разрушить четверной или пятерной (если считать герцога савойского) союз; Франция долго не вынесет рабства, в каком она находится теперь у Англии, в колониях уже начались между ними столкновения. С другой стороны, Франция завидует великой силе цесаря, и если теперь герцог Орлеанский для личного своего интереса находится в дружбе с австрийским двором, то по окончании испанской войны будет поступать иначе, и прежде всего Франция поднимет турок против цесаря. Голландия, оскорбленная гордыми поступками Англии, охотно вступит в союз с Франциею. Оканчиваю итальянскою пословицею: Chi guadagna il tempo, guadagna la vita (кто выигрывает время, выигрывает жизнь)".

    Испания кончила тем, что для удовлетворения императора, Англии и Франции пожертвовала кардиналом Алберони; с его удалением рушились обширные замыслы, в которых Юго-запад Европы соединялся с северо-востоком. В начале 1720 года Куракин доносил царю: "По дисграции, учиненной кардиналу Алберони, я с послом гишпанским коммуникацию пресек, убегая всякого подозрения". В это время Куракин хлопотал о том, чтоб не состоялся в Голландии шведский заем по шести процентов с порукою Штатов. "Время пришло деликатное, - писал Куракин, - и должность каждого из верных подданных - свое мнение с чистою совестию объявлять. Интерес вашего величества ныне весьма требует, чтоб торговля в Балтийском море с русской стороны оставлена была совершенно свободною и спокойною, потому что Англия и Швеция на море будут очень сильны и запретить вывоз хлеба и прочего в Швецию будет невозможно; притом восстановление свободной торговли уничтожит неудовольствие здесь и в других странах; и я остаюсь при прежнем мнении, что Голландскую республику содержать нейтральною, с цесарем дружбу восстановить, особенно же прусского короля и Польшу в неотменной дружбе содержать. Считаю своею обязанностию доносить, как усиливается здесь неудовольствие вследствие запрещения с русской стороны вольной торговли на Балтийском море, арестования кораблей в Данциге и конфискации груза; неудовольствие распространяется и между теми. которые были склонны к интересам вашего величества". Петр признал справедливость мнения Куракина и объявил вольную торговлю в Балтийском море с возвращением прежде конфискованных товаров, что произвело очень благоприятное впечатление в Голландии.

    Здесь Куракин легко уладил дело, подобное которому так трудно было уладить в Вене. Одинаковой участи с Плейером подвергся голландский резидент Деби, которого неприятные для русского двора донесения были перехвачены. Деби писал своему правительству, что боится бунта в России, что здоровье царя непрочно, а наследник, царевич Петр, чрезвычайно слабого здоровья, не ходит и не говорит и постоянно болен; что царевич Алексей умер не своею смертию, что ему открыты были жилы; что Гёрц в частном разговоре с Брюсом на острове Аланде предложил проект брака между герцогом голштинским и царевною Анною; Деби писал, что царица будет поддерживать этот проект, чтоб обеспечить себе убежище в случае нужды. Дом Деби был окружен стражею, все у него было опечатано. Жалобы правительства Штатов на такое нарушение народного права Куракин отстранил замечанием, что само голландское правительство недавно поступило точно так же, арестовав Гёрца по требованию английского правительства, когда открыты были замыслы Гёрца и Гиллемборга в пользу претендента. Отозванного из Петербурга Деби Штаты отправили в Стокгольм: Куракин протестовал против этого, но понапрасну.

    Программа Куракина выполнялась: Голландия оставалась нейтральною; с цесарем сношения были возобновлены; с прусским королем и Польшею находились в особенной дружбе; наконец, не разрывали и с Англиею. Здесь можно было действовать точно так же, как и в Польше, потому что и здесь интерес короля был отделен от интереса народа: в своем собственном ганноверском интересе, чтоб закрепить Бремен и Верден за Ганновером, король Георг заключил мир и оборонительный союз с Швециею; но захочет ли английский народ из-за ганноверского интереса тратиться на бесплодную оборону Швеции, потому что одною этою обороною нельзя принудить Россию отказаться от своих требований? Благоразумие требовало от России отделить в Англии народ от короля и, враждуя с последним, оставаться в мире с первым. Летом 1719 года, в то время как в Стокгольме велись деятельные переговоры для сближения Англии с Швециею ко вреду России, русский резидент в Лондоне Федор Веселовский внушал англичанам, что ганноверские министры из своих частных видов употребляют всевозможные коварства, чтобы ссорить Россию и Пруссию с Англиею, и произвели такую смуту, что Англия кажется двором ганноверским, потому что управляется его интересами и политикою, и те, которые не согласуются с страстями этого двора, принуждены быть в несогласии и с Англиею. Веселовский доносил своему двору, что внушения его производят большое впечатление, что между англичанами начинается ропот на силу ганноверских министров и говорят, что надобно положить конец этой силе.

    С такими ж внушениями Веселовский обратился и к английскому государственному секретарю Стенгопу. "Царские войска, - говорил резидент, - выведены из Мекленбурга; несмотря на то, ганноверские министры не перестают клеветать на царское величество, приписывая ему враждебные намерения против цесаря. империи, Польши, чтоб прикрасить этим свой договор, заключенный в Вене, и особенно чтоб поссорить Россию с Англией. Но их коварства опровергнуты перед целым светом великодушным поступком нашего государя, который оставил интересы своего ближнего свойственника, герцога мекленбургского, для сохранения спокойствия в Германии. С Англиею царское величество поступает всегда доброжелательно и надеется, что она не пойдет против его интересов. Но если он обманется в своей надежде, если Англия заключит хотя оборонительный союз с Швециею, то он будет смотреть на это как на объявление войны России". "Мы имеем причины опасаться, - отвечал Стенгоп, - что у царского величества нет доброжелательных намерений относительно Англии; мы основываем свои опасения не на лживых внушениях ганноверских министров, но на подлинных известиях, что эмиссары претендента (Стюарта) не только живут постоянно при дворе царском, но трактуют с министрами об интересах претендента; как же после того Англия может иметь мнение о добрых намерениях царского величества? Видим и другие доказательства нерасположения царского величества к Англии: нашим купцам запрещен свободный торг с Швециею; и если с русской стороны продолжится намерение лишать торговли своих приятелей, то мы наконец принуждены будем принять свои меры". По словам Веселовского, ему легко было опровергнуть "слабые резоны" Стенгопа; он отвечал, что сильно сомневается в справедливости известий о претендентовых эмиссарах в Петербурге; но если б даже это была и правда, то почему Англия до сих пор не вошла на этот счет в соглашение с Россиею, как то сделала с другими державами? Что же касается до запрещения торговать с Швециею, то это сделано потому, что Швеция запретила торговлю с Россиею; пусть все державы настоят, чтоб Швеция уничтожила это запрещение, тогда и Россия позволит свободную торговлю с Швециею. Стенгоп сказал на это: "Англия по общности торговых выгод и по услугам, которые она оказала царскому величеству в настоящей Северной войне, может требовать со стороны России внимания к своим интересам; а заключать конвенцию насчет претендента неприлично, потому что Англия и без того надеется на доброе расположение царского величества". "Какие услуги Англия оказала России в настоящей войне?" - спросил Веселовский. "Англия, - отвечал Стенгоп, - допустила царя сделать большие завоевания и утвердиться на Балтийском море; кроме того, посылала свой флот и помогала предприятиям царским". "Англия, - сказал Веселовский, - допустила царское величество делать завоевания, потому что у нее небыло средств помешать этому, не имела и желания благоприятствовать успехам России, но по обстоятельствам должна была оставаться нейтральною флот свой посылала в Балтийское море для защиты своей торговли и для обороны короля датского в силу заключенного с ним обязательства ".

    Узнав, что Англия снаряжает сильный флот в Балтийское море, царь велел Веселовскому спросить у Стенгопа, каким намерением этот флот будет отправлен? Стенгоп отвечал, что флот отправляется к датскому королю по примеру прошлого года, причем Англия, кроме охранения своей торговли, не имеет никакой другой цели. "Не знаю, - сказал Стенгоп, - какую причину имеет царское величество сомневаться насчет Англии; но мы имеем важную причину опасаться России, потому что эмиссары претендента при дворе царском договариваются о низвержении короля Георга". "Я весьма опасаюсь, - писал Веселовский царю, - нет ли между якобитами (приверженцами Иакова Стюарта), находящимися в России, какого-нибудь лживого человека, который или будучи подкуплен, или из недоброжелательства сообщает здешнему двору и то, что, может быть, его товарищи и не делают; но верно то, что английское министерство принимает это дело за высшую себе обиду, которою оправдывает все враждебные действия ганноверского двора против вашего величества. Также весь народ, по разглашениям якобитов, убежден, что ваше величество находитесь в согласии с Испаниею и при удобном случае намерены вместе с нею сделать высадку в Англию".

    К Веселовскому явились члены русской торговой компании и рассказывали, как они были у Стенгопа с вопросом, могут ли отправлять свои корабли в русские гавани, ибо слух есть, что между королем их и царем происходит несогласие, и Стенгоп отвечал им, что могут отправлять свои корабли в Россию безопасно, король намерен сохранить доброе согласие с царем. "Это скрытое коварство! - сказал Веселовский купцам. - Английские министры хотят принудить царское величество к разрыву с Англиею, но до сих пор не могли еще преодолеть умеренность нашего государя; но если бы им удалось вывести его из терпения и принудить к какому-нибудь враждебному действию, то они объявят в народе, что Россия напала на Англию без всякой причины, что они, министры, и не думали о войне с нею - доказательство: они объявили членам русской компании, что могут безопасно отправить корабли свои в русские гавани. А между тем они работают всюду против интересов царского величества, причем интерес английского народа приносится в жертву страстям Бернсторфа, для удовлетворения этим страстям раболепное министерство английское положило разорвать с Россиею, что доказывают переговоры с Швециею, посылка Витворта к прусскому двору с целию отвлечь его от России. В интересе отечества своего приложите сильные старания для предупреждения разрыва между Англиею и Россиею, подайте письменные представления самому королю". Купцы, по словам Веселовского, согласились с его мнением и обещали уговаривать старшин компании подать представление королю. Но в совете компании, держанном по этому случаю, большинством голосов было решено, что должно успокоиться на заявлении Стенгопа и не делать новых представлений правительству.

    В июне английский флот под начальством адмирала Норриса явился в Балтийское море. Царь отправил к адмиралу письмо, в котором требовал объяснения, зачем он прислан, ибо прежде при подобных отправлениях флота ему, царю, всегда давали знать об этом заранее; и если теперь адмирал, не объяснив письменно цели своего поручения, приблизится к русскому флоту или к русским берегам, то с царской стороны это молчание будет почтено за знак злоумышления и будут приняты надлежащие меры для безопасности. В конце письма царь заявлял, что он против короля и короны Великобританской, ни против какого другого государства, кроме Швеции, враждебных намерений не имеет. Норрис отвечал из Копенгагена: "Перед отъездом моим я говорил с г. Beселовским о походе моем сюда, сказал ему, что надеюсь на сохранение доброго согласия между нашими государями. Потому с крайнею покорностию приемлю смелость засвидетельствовать вашему величеству удивление мое насчет опасения, выраженного в письме вашем". Но в сентябре, когда еще царские уполномоченные Брюс и Остерман находились на Аландских островах, получают они на царское имя следующее письмо из Стокгольма от английского посланника при тамошнем дворе Картерета: "Король великобританский, государь мой, повелел мне донести вашему царскому величеству, что королева шведская приняла его посредничество для заключения мира между вашим величеством и короною Шведскою. Королева шведская приняла посредничество Великобритании потому, что эта держава никогда не принимала участия в Северной войне; уповается, что это рассуждение принято будет и вашим величеством, что ваше величество соизволите повелеть пресечь все неприятельские действия в знак принятия посредничества и склонности к миру. Я прошу позволения донести вашему величеству, что король, государь мои, повелел кавалеру Норрису прийти с флотом к здешним берегам как для защиты торговли его подданных, так и для поддержания его медиации и что его величество вместе с королем французским и другими своими союзниками (между которыми находится и Швеция) принял меры, чтоб его медиация получила ожидаемый успех и чтобы в скором времени прекращена была война, которая так долго тревожила Север". Вместе с письмом от Картерета получено было и письмо от Норриса в тех же самых выражениях; кроме того, адмирал предлагал свои услуги для начатия мирных переговоров между Россиею, Швециею и Англиею. Брюс и Остерман, "усмотря весьма необыкновенный и гордый поступок английских посла и адмирала", отвечали Картерету, что они не могут препроводить подобных писем к царскому величеству и надеются, что король великобританский свои мнения и чувства в деле столь великой важности не оставит объявить царскому величеству или сам! чрез грамоту, или чрез своего министра, находящегося в Петербурге, а такие чрезвычайные способы и пути непотребны.

    В ноябре открылся парламент. В тронной речи о северных, делах, о вспоможении, оказанном Швеции, было сказано глухо: "Одно протестантское государство получило своевременно нашу помощь, и нашими последними договорами положено такое основание союза между великими протестантскими державами, что безопасность нашей святой религии может считаться крепко обеспеченною". Между прочим, в тронной речи находилось следующее; место: "Наши домашние несогласия, преувеличенные за границею, внушили некоторым иностранным державам ложное мнение о наших силах, и они вздумали обходиться с нами таким образом какого корона Великобритании никогда не стерпит, пока я ее ношу". Веселовский, пересылая тронную речь в Петербург и указывая на последнее место в ней, замечает: "Здесь скрытым, но хитрым изображением дано знать о письме вашего величества к адмиралу Норрису, которое выставлено как оскорбление, нанесенное короне Английской. От таких хитростей и подлогов, от пенсий, чинов и подарков, раздаваемых членам парламента, чего другого можно ожидать, кроме всякого снисхождения и одобрения всему, чего двор желает. Противная партия хотя предлагала верные резоны, но все понапрасну, потому что не достоинство мнений, но число голосов преодолевает. Так как я вижу, что министры прилежно за мною смотрят и о всех разговорах наведываются, то я с осторожностию и в умеренных выражениях внушаю все, что потребно к интересам вашего величества". В конце года Веселовский доносил о неблагоприятном расположении английской публики к России: "Вообще сожалеют о бедственном состоянии Швеции, а к силе вашего величества такую зависть питают, что никаких резонов не принимают; опасаются, что ваше величество намерены стать повелителем на Балтийском море, и если Швецию оставить без помощи, то кто может поручиться, что вы ее не завоюете? Да хотя бы этого и не случилось, то какое будет равновесие между северными державами? Эти рассуждения слышал я от членов парламента, доброжелательных вашему величеству и обещавших мне постоянно действовать в интересе вашего величества".

    Хотелось защитить Швецию и восстановить равновесие на севере, но не хотелось и разрывать с Россиею, вступать в войну, не обещавшую скорых и верных успехов и выгод. В начале 1720 года друзья уверяли Веселовского, что в обеих партиях, вигов и тори, из десяти человек непременно восемь разрыв с Россиею считают противным английскому интересу; министры очень хорошо это знают, и если желают разрыва с Россиею, то никак не откроют этого желания нынешнему парламенту, но будут раздражать русский двор до тех пор, пока разрыв естественно последует. В январе приехал курьер из Стокгольма, и разнесся слух по всему городу, что царь принимает посредничество короля Георга и есть надежда на скорое заключение мира между Россиею и Швециею. "Откуда это разглашение произошло и на каком основании, знать подлинно не могу, - писал Веселовский, - только примечаю, что все этому рады, и не могу довольно изобразить, как сильно и придворные, и члены парламента желают доброго согласия между обоими дворами и как неприятна им мысль о разрыве с вашим величеством".

    Слух оказался ложным; царь не принимал посредничества Англии; мемориал, поданный Веселовским, и ответ на него со стороны короля Георга, заключавшие взаимные обвинения, не могли вести к сближению. И в 1720 году снарядили флот, который адмирал Норрис должен был вести опять в Балтийское море для защиты Швеции. 6 апреля Стенгоп, увидавши Веселовского при дворе, подошел к нему и сказал: "Чтоб вы никакой причины к жалобам против нас не имели, мы сообщим вам список с договора нашего с Швециею и с инструкции, которую мы даем адмиралу Норрису. Он отправляется, по силе этого договора, только на помощь Швеции, и в вашей воле заключить мир или нет и нас признать за приятелей или неприятелей, и, как вы поступите в отношении к нам, так и мы поступим в отношении к вам". Сказавши это, Стенгоп сейчас же отошел от Веселовского. "Это причитаю себе за авантаж, - писал резидент, - ибо если бы я хотя несколько слов сказал не по нем, то без противности не разошлись бы, потому что зело запальчивый человек". На другой день вместо обещанных копий с договора и инструкции Стенгоп прислал Веселовскому следующее письмо: "Король, мой государь, приказал своему адмиралу, кавалеру Норрису, отплыть как можно скорее в Балтийское море с эскадрою военных кораблей, которые должны, в силу договора с Швециею, соединиться с морскими силами этой державы для прикрытия ее областей и для содействия заключению выгодного для обеих сторон мира между Россиею и Швециею. Мне приказано сообщить вам об этих распоряжениях и повторить вам от имени королевского предложения его посредничества и добрых услуг для ускорения миром, который так необходим обеим воюющим сторонам и так выгоден всем народам, участвующим в торговле северных морей".

    8 мая царь, будучи в коллегии Иностранных дел, велел отправить указы к генерал-адмиралу графу Апраксину и к рижскому генерал-губернатору князю Репнину: когда будут от адмирала английского Норриса, или посла Картерета, или от другого какого-нибудь командира или министра английского присланы письма на имя царского величества, то их не принимать, а сказать присланному и письменно отвечать, что письма приняты быть не могут, ибо всему свету известно, что адмирал Норрис послан на помощь к Швеции; если же имеется к царскому величеству от короля грамота, то велено ее принять и переслать к государю; также если адмирал будет писать к русским министрам, к адмиралу и генералам, то письма его принимать.

    30 мая, находясь близ Наргена, Норрис отправил следующее письмо к главнокомандующему в Ревеле генералу фон Делдену: "Король, государь мой, велел мне идти с эскадрою в это море для получения справедливого и умеренного мира между Россиею и Швециею для пользы подданных его величества и дружественных с ним народов. Король истинно желает, чтоб это христианнейшее дело счастливо и как можно скорее было приведено к окончанию; для этого он велел мне возобновить предложение посредничества и дал полномочие министру своему при стокгольмском дворе и мне посредствовать между обеими коронами". При этом прислано было и письмо на имя царя, которое фон Делден отослал назад по указу. Генерал-адмирал Апраксин отправил Норрису письмо от себя: "Так как его царское величество, мой всемилостивейший государь, истинное желание имеет всегда существовавшую дружбу между ним и королевским величеством и короною Великобританскою постоянно продолжать, избегая всех случаев, которые могут подать причину к неприязни, то ваше высокоблагородие не можете принять за противное, что я при нынешнем вашем приближении с флотом великобританским к здешним местам служебно к вам отзываюсь и вас достойным образом прошу мне сообщить, в каком намерении вы приближаетесь с флотом к здешним местам? В ожидании ответа я надеюсь, что ваше высокоблагородие от здешних мест и крепостей их будете держаться в пристойном отдалении, ибо министры королевские объявили резиденту царского величества в Лондоне, что вы отправлены на помощь неприязненной нам короне Шведской, и приближение ваше к укреплениям здешних мест может быть принято нами за явный знак неприязни, и мы принуждены будем употребить надлежащие меры предосторожности".

    Норрис отвечал, что он явился предложить посредничество короля своего к доброму миру и когда царское величество изволит принять это посредничество, то он, Норрис, готов будет к его услугам. На это Апраксин написал по царскому повелению, что если королевское величество великобританское заблагорассудит его царскому величеству о каких делах предлагать, то изволил бы прислать, по обычаю, своего министра или его, Норриса, с кредитивом и полномочием: царское величество изволит присланного принять дружелюбно, его предложение выслушать и вступить по возможности в переговоры.

    Попытка испугать Россию не удалась: посредничество в угрожающей форме было отстранено, и в то самое время, когда Норрис грозил, русские войска опустошали шведские берега; отряд под начальством бригадира фон Менгдена углубился на 5 миль внутрь страны, не встречая никакого сопротивления, сжег два города и 41 деревню с 1026 крестьянскими дворами. Петр писал Ягужинскому: "Партия наша под командою бригадира фон Менгдена в Швецию впала и паки счастливо чрез море перешла к своим берегам. Правда, хотя не гораздо великий неприятелю убыток учинен, только слава богу, что сделано пред глазами помощников их и чему препятствовать ничего не могли".

    В Англии оппозиция сильно смеялась над министерством, сильно смеялась над подвигами королевского флота, посланного на защиту Швеции и не помешавшего русск