Петра Великого естественно перешла и на императрицу, то она и по
собственному интересу, и для предупреждения неминуемых беспокойств велела своему
министру объявить в Стокгольме, что она не может смотреть равнодушно на
замышляемую перемену; и как скоро злонамеренная партия от своего умысла
отстанет, то императрица не подаст ни малейшей причины к беспокойству, ибо она
завоеваний не желает, не имея нужды в приращении земель. Визирь отвечал, что
хотя Порта и слышит многое, но не обращает серьезного внимания (тут он показал
рукою, что в одно ухо впускает, а из другого выпускает) и надеется, что все эти
несогласия на Севере кончатся ничем. Тут Неплюев заметил, что если Порта сильно
желает тишины на Севере, то ей бы следовало шведам советовать, чтоб они отстали
от своих вредных замыслов и не слушали советов тех держав, которые стараются
зажечь огонь на Севере. И визирь должен быть от их советов и внушений во
всегдашней осторожности, потому что они не стыдятся в двух местах одинаково
каверзить: здесь, при Порте, сообщают ложные известия о России, а в России о
Порте.
В сентябре интернунций Пенклер сообщил Неплюеву
и Портеру перехваченную депешу Дезальера, в которой тот хвастался, что визирь
говорил с Неплюевым повелительно, что он, Дезальер, успел открыть турецкому
правительству глаза насчет русских замыслов и что для воспрепятствования
последним возможна конвенция между Франциею, Пруссиею, Швециею, Польшею и
Турциею. Пенклер объявил при этом, что хотя его королева-императрица и не верит
французскому хвастовству, однако считает нужным, чтоб они втроем приняли меры
для воспрепятствования упоминаемой Дезальером конвенции. Три министра решили,
что в этом деле особенного внимания заслуживает упоминание о Пруссии, ибо если
бы Франция успела склонить прусского короля на проект Дезальера, то это немало
нарушило бы европейское равновесие. Они решили внушать Порте с трех сторон о
благонамеренности России относительно Швеции, но решили при этом действовать с
крайнею осторожностию и не делать ни малейшего намека насчет плана Дезальера,
ибо этот план мог остаться только в голове последнего, наполненной, по словам
Неплюева, проектами: так, Дезальер постоянно твердил о поляках, преувеличивал их
силы и в то же время указывал необходимость освободить их от русских
притеснений, необходимость с будущего польского сейма отправить в
Константинополь министра с жалобою на проход русских войск чрез Польшу. Неплюев
пригласил к себе переводчика Порты и объявил ему, что злонамеренная партия в
Швеции решила произвести в действие свой план тотчас по смерти королевской и
потому императрица приказала своему послу в Стокгольме сделать вторичную
декларацию, что будет защищать вольность утесненных шведов; но если шведское
правительство даст надежное удостоверение, что форма правительственная изменена
не будет, то Россия ничего более требовать не станет. Если шведы, говорил
Неплюев, откажутся дать всякое удовлетворение, то все беспристрастные будут
считать их нарушителями мира; надобно надеяться, что и Порта разделит также этот
взгляд и будет советовать шведам не нарушать спокойствия на Севере.
Неплюев и Портер внушали, что Порта должна
уговаривать шведов уступить русским требованиям; Дезальер внушал, что шведы
правы, что декларацией наследного принца дано полное обеспечение и что Порта
должна отговаривать русскую государыню от столь несправедливых требований.
Турецкие министры не знали, что делать, посоветовались между собою и решили:
шведов вполне не оставлять, на словах за них ходатайствовать, но русскому двору
отнюдь не причинять неудовольствия. Уведомив об этом свой двор, Неплюев писал:
"Мне же во опровержение тех шведско-французских здесь интриг собою директно ныне
делать нечего по опасности каким-либо безвременным отзывом непристойного от
турок объявления на себя навести; но под рукою при всех подавающихся случаях
возможное чинить не оставляю".
В начале 1750 года Неплюев присылал своему
двору все успокоительные известия, что, несмотря на усилия Франции и Швеции
склонить Порту на принятие посредничества в северных делах, та не поддается их
внушениям. Но от 18 мая получена была от него в Петербурге депеша другого рода:
"Чрез посредство двух серальских фаворитов и, вероятно, благодаря сребролюбию
рейс-ефенди (шведский переводчик трижды был у него в доме на рассвете), который
по жадности своей со всех сторон берет, против всякого нашего ожидания испытали
мы (т. е. Неплюев, Пенклер и Портер) турецкое непостоянство, удостоверились, что
ни на какие здешние обнадеживания полагаться ненадобно; что здесь не следуют
какой-нибудь принятой системе, но по прихотям самые важные решения отменяются".
Дело состояло в том, что 14 мая Неплюев был позван на конференцию к визирю,
который прочел ему записку; в ней было сказано, что так как по полученным из
разных мест ведомостям известно, что шведский ответ на последнее русское
требование основателен, то Порта надеется, что обе державы будут сохранять путь
правый и прямой и что скоро уведомится она о восстановлении между ними дружбы и
добрых сношений. Неплюев отвечал, что отдает на рассуждение визирю: при
возникших между двумя государствами столкновениях дело решается одними ли
словесными уверениями, или для этого требуются трактаты и конвенции. Шведы
повсюду разглашали, будто Россия хочет свергнуть их коронного наследника, а
Россия основательно доказывает, что они желают переменить форму своего
правления; то чего же лучше, как заключить с обеих сторон конвенцию, что ни того
ни другого не будет? И если это разумное средство не примется, то бесспорно, что
шведы по французским и прусским наущениям стараются взволновать Север.
Императрица не желает ни пяди шведской земли; но если шведы не отстанут от
своего намерения переменить правительственную форму, то она не сдержится
никакими представлениями и употребит все дарованные ей Богом способы для
воспрепятствования этому злу. Российская держава никогда не позволит
предписывать себе законов ни шведам, ни французам, ни какому-либо другому
народу, устанавливая все свои поступки на весах правосудия с богоугодным
намерением не допускать, чтоб от соседей и в ее государствах огонь загорелся. На
эти слова визирь и рейс-ефенди твердили одно: что Порта высказалась единственно
из дружбы к обеим северным державам. После Неплюев узнал, что рейс-ефенди сказал
визирю: "Хотя нынешнее свидание так же мало принесет пользы, как и прошлогоднее,
однако мы это дело с рук сбыли".
Было ясно, что с турецкой стороны России нельзя
было ожидать никаких значительных неприятностей по северным делам; столкновение
между крымцами и запорожцами также не могло повести ни к чему важному. В таком
успокоительном положении находились дела, когда в конце года в Петербурге было
получено известие о внезапной смерти Неплюева, последовавшей 8 ноября. Псковский
архиепископ Симеон Тодорский получил от находившегося при миссии иеромонаха
Иосифа любопытное письмо о болезни и кончине резидента: "Извещаю преосвященству
вашему о смерти резидента, который Божиим смотрением наказован был многажды
болезнию различною, первое - отнятием руки, потом желчию, что весь был желт, и
тая желчь происходила ему от сердца лютости и продолжалась все лето; однажды с
деревни приехал в Перу, не знаю, за что осердился на портного так жестоко, что
обомлел. Сколько лекари увещевали его о том, не слушал и не могл отстать, навык
всегда в лютости и в ярости. Случилось ему шестого числа сего ноября во вторник
вечеру в немецкого резидента быть, и там сделалась ему апоплексия, которого в
лектики (на носилках) в двор оттуду принесли, и страдал, по докторскому мнению;
апоплексиею, а по-моему, от беса мучим, и все тое было ему от Бога в наказание,
чего для в среду, бывшу ему в чувстве добром и в памяти, говорил хорошо, чисто;
я пришел к нему; он не хотел сперва на меня смотреть, отворочался, як бес от
креста, говорил ему за исповедь, отказал - пожди. Потом в среду ж пред полунощию
мучило его четырми нападами, мало и дыхал, чего для я приобщил его Божественных
тайн без исповеды, понеже не говорил; а после полунощи стало ему полегче, пил
чай и поутру в четверток говорил с докторами; я приходил и хотел ему говорить и
принудить к исповеды - ниже слово сказал; все удывлялись, с лекарами говорил и
лекарства принимал, а ко мне ниже единого слова промолвил; после половины дня
начало быть ему худше, ввечеру скончался без исповеды. И по приметам преждных
лет жития его так в России, как и в Стамбуле, не был он совершен христианин: но
или лютер, или совсем атеиста, понеже имел великое обхождение с аглицким послом,
а той явный атеиста. В Стамбуле находятся различнии народы православнии и имеют
резыдента в великом почтении яко от православного государства, а по теперешнем
случаи все удивились и позорствуют на Россию, что едно православное государство
в свете, и тое уже начинает колебатись в вере и развращатись, весь Стамбул
атеистою покойного называл за его злые поступки, наипаче же теперь внушили, что
не хотел исповедатись. О чем я прошу преосвященства вашего в случае внушить сие
всемилостивейшей государыне, дабы доброго христианина избрали и прислали в
Царьград".
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦАРСТВОВАНИЯ ИМПЕРАТРИЦЫ ЕЛИСАВЕТЫ ПЕТРОВНЫ
1751 и 1752
годы
Восстания приписных к фабрикам крестьян. - Помещичьи и
крестьянские междоусобия. - Столкновения на межах. - Предложение графа Петра
Иванов. Шувалова о генеральном межевании. - Указ против ябедников. - Смягчающее
движение в законодательстве. - Продолжение брянского дела о беглых крестьянах. -
Магистратское дело в Белгороде. - Беспорядки в Орле. - Устюжские купцы и
половники. - Торговое и промышленное движение. - Финансы. - Дела церковные. -
Продолжение борьбы с инородцами в Сибири. - Дела малороссийские. - Письмо
канцлера Бестужева к императрице. - Ссора канцлера с братом его Мих. Петр.
Бестужевым. - Столкновение с Австриею по поводу выселения сербов в Россию. -
Новая Сербия. - Сношения с польско-саксонским двором. - Переговоры с английским
двором о субсидиях. - Дела турецкие. - Кончина шведского короля Фридриха и
вступление на престол Адольфа-Фридриха. Прекращение беспокойства относительно
планов нового короля. - Сношения с Даниею.
1751 год начали в Петербурге обычными
увеселениями. На другой день Нового года "как знатные обоего пола персоны и
иностранные господа министры, так и все знатное дворянство с фамилиями от 6 до 8
часа имели приезд ко двору на маскарад в богатом маскарадном платье и собирались
в большой зале, где в осьмом часу началась музыка на двух оркестрах и
продолжалась до семи часов пополуночи. Между тем убраны были столы кушаньем и
конфектами для их императорских высочеств с знатными обоего пола персонами и
иностранными господами министрами в особливом покое, а для прочих находившихся в
том маскараде персон в прихожих парадных покоях на трех столах, на которых
поставлено было великое множество пирамид с конфектами, также холодное и жаркое
кушанье. В оной большой зале и в парадных покоях в паникадилах и кракштейнах
горело свеч до 5000, а в маскараде было обоего полу до 1500 персон, которые все
по желанию каждого разными водками и наилучшими виноградными винами, также
кофеем, шоколадом, чаем, оршатом, и лимонадом, и прочими напитками
довольствованы". 18 января был при дворе другой такой же маскарад.
С половины 1751 года в разных местах империи
начало обнаруживаться явление, которое в следующем году приняло небывалые
размеры. В Вятской провинции встали против своих властей крестьяне архиерейского
дома, также успенского Трифонова и других монастырей. Пущих заводчиков велено
было наказать кнутом, а прочих батогами; но крестьяне не допустили до этой
экзекуции секретаря, приехавшего с драгунскою командою; секретаря и восемь
человек драгун избили. Тогда другие драгуны стали стрелять и убили двоих
крестьян: остальные крестьяне отступили, но залегли по всем дорогам, чтоб не
пропускать команды; послана была другая команда, которая выручила секретаря и
схватила троих зачинщиков мятежа: в других деревнях зачинщики разбежались при
появлении команды.
Вятский воевода Дубенский постарался
исторически объяснить Сенату положение крестьян в своей отдаленной и
находившейся в особенных условиях провинции. Вятскис крестьяне платят подати с
трудом, потому что множество их за неимением своих земельных участков скитается,
питаясь подаянием, а землями государственными по большей части владеют дом
архиерейский, монастыри, купечество и разного чина люди. В этой провинции, как
видно, сначала были места лесные и пустынные, которые при поселении отдавали
черносошным крестьянам во владение на оброк; когда же стало людей умножаться,
тогда эти крестьяне из отданных им земель продавали друг другу и, расчищая,
селились деревнями; также отдавали на помин души в архиерейский дом, монастырям
и многим сельским церквам в приклады, продавали посадским, приказным и всякого
чина людям. После переписи 1722 года крестьяне за малоимением в своих деревнях
земли расчистили в разных местах пустоши и лесные земли и поселились на них
деревнями и цочинками, а по нынешней переписи написали их в прежних деревнях, а
в новорасчищенных деревнях и починках никаких душ не написали, почему крестьяне
подушных денег не платят, отговариваясь, что на этих землях душ не написано, а
должны платить за них те, которые прежними их деревенскими участками владеют.
Между Вятским и Устюжским уездами близ Черной речки поселились пришлые
неизвестно какие люди в большом числе, поселились насильно и живут деревнями и
починками, посылаемых к ним от Вятской канцелярии бьют и увечат, а следствия
произвести нельзя за неимением известия о земельных дачах; да и в других смежных
с Вятскою провинциею местах, подле Еранского и Казанского уездов, а более на
Отяцких новокрещенских жалованных землях, таких же пришлых крестьян немалое
число. Воевода предлагал прислать к нему из Вотчинной коллегии копию с писцовых
книги по ним восстановить старые межи. Сенат приказал: отправить из Вотчинной
коллегии межевщика, геодезиста и секретаря с копиями писцовых, межевых и
переписных книг в возможной скорости и написать, что Сенат представлением
Дубенского доволен.
В 1751 году статский советник Никита Демидов
купил у князя Репнина имение в Обоянском уезде. Для отказа крестьян за нового
помещика поехал майор с командою да серпуховской воевода. Когда они приехали в
село Ильинское, то крестьяне их туда не пустили и по выслушании указа
единогласно объявили, что они себя за Демидова к отказу не допустят и слушать
его без кровопролития не станут. Это было осенью; а в конце года в то же село
Ильинское отправился советник Вотчинной коллегии Поляков; но навстречу к нему
вышли в поле крестьяне, человек до 1500, с рогатинами, дубинами и прочим
дрекольем и объявили, что его к себе в село не пустят, а чтоб прочел указ на том
месте, где был остановлен. Поляков исполнил требование и поздравил крестьян, что
они уже не принадлежат больше Демидову, а приписаны к собственным вотчинам ее
императорского величества. Крестьяне отвечали, что за высочайшую милость
благодарствуют, а его, советника, для переписки себя и приписки к собственным
вотчинам государыни не пустят, потому что он послан по желанию и в пользу Никиты
Демидова и высочайшая милость еще им невероятна, ибо военная команда стоит
кругом их вотчины; сверх того, о приписке к государыниным вотчинам должны они
ожидать указа из вотчинной ее императорского величества канцелярии. Сказавши
это, крестьяне пошли обратно в село Ильинское, а советник возвратился в село
Ивановское, в двух верстах от Ильинского, опять посылал требовать, чтоб пустили
его в Ильинское, получил новый отказ и возвратился в Москву. Сенат, узнавши об
этом, приказал объявить Полякову реприманд за то, что сделал не так: ему
велено было только вотчины за Демидова не отказывать, а Демидову объявить, чтоб
он вотчиною не владел и сборов с нее не сбирал.
Это распоряжение, которое самим крестьянам
показалось невероятным, не осталось без следствий. В 1752 году содержатель
парусной и бумажной фабрики в Малоярославском уезде коллежский асессор Гончаров
подал жалобу на непослушание крестьян. Посланную вследствие этой жалобы команду
крестьяне встретили с оружием в руках в числе 800 человек. Команда остановилась,
и в ее глазах крестьяне учились военной экзерциции, как надобно приступать и
отступать, у них были какие-то необыкновенные ножи, и многие ходили в
гренадерских шапках; они напали на команду, разбили ее, отняли пушки. Принуждены
были послать бригадира Хомякова с тремя полками: ему удалось разбить крестьян
благодаря артиллерии и утушить восстание.
После этого Хомякову дано было такое же
поручение, только потруднее. Дворянин Евдоким Демидов подал просьбу: "В
Калужской провинции куплена отцом моим у графа Головкина к железным нашим
заводам волость Ромодановская; из крестьян этой волости треть, обученные
мастерству, всегда находились в той провинции на наших заводах, другая треть -
на сибирских заводах, остальные - на пашне. В 1741 году эта волость
откладывалась от нас и крестьяне многие противности показывали, прикащика нашего
до смерти убили; а в нынешнем апреле месяце с третьего числа та же Ромодановская
волость самовольно от нас отложилась, воду из заводского пруда крестьяне всю
выпустили, держащиеся в огне угольные дровяные кучи оставили, все люди
разошлись, заводские работы остановились и крестьяне посланных наших к себе в
деревни не пускают. Услыхав об этом самовольстве, крестьяне той же волости,
обученные разным мастерствам и находящиеся на наших Брынских и Дугненских
заводах, многие, покинув работу, ушли в свою Ромодановскую волость, а от этого
многие работы остановились".
Примером для ромодановских крестьян служило
сопротивление крестьян Репнинской волости, которые, как мы видели, достигли
своей цели - освободились от Демидова. Как только пришел приказ от владельца
всех крестьян Ромодановской волости выслать на работы на Дугненский завод, то
волость и поднялась; репнинские говорили ромодановским: "Мы в челобитных писали,
что Демидов грозил нас размучить, и тем от него отошли; и вы пишите, что
знаете". Главными зачинщиками были крестьяне Горох, Рыбка, Бурлаков, Рыженков,
Семенов, Рык, Чуприн и Волк; староста Бурлаков начал было отрекаться от бунта;
но его стали бить и принудили продолжать дело. Живший в волости солдат Дмитриев
обучал крестьян воинским приемам; вооружали не только всех мужчин, но женщин и
девиц, нарядив их в мужское платье. Против возмутившихся был отправлен полковник
Олиц с 500 человек команды; но он был разбит крестьянами и взят в плен;
подполковник фон Рен, один капитан, прочих чинов и рядовых 30 человек были
ранены тяжело, так что оказались к жизни безнадежны; 9 офицеров и 188 рядовых
получили легкие раны; из крестьян было убито 59, ранено 42 человека. Тогда
отправлен был бригадир Хомяков, усмиривший гончаровских крестьян. Демидовские
крестьяне вышли и против него вооруженные, крича: "Мы ее императорскому
величеству не противимся, да смерть себе от Демидова видим и в руки к нему
нейдем". Река разделяла их от войска; солдаты начали стрелять, и видно было, что
в крестьянских рядах было много убитых и раненых; но это не отняло духа у
крестьян, и они ни на шаг не отступили от берега. Хомяков требовал, чтоб высланы
были из них лучшие люди для истолкования им указа; лучшие люди пришли и
объявили: "Мы ее императорскому величеству ни в чем не противимся и если за
государыню будем взяты, а за Демидова нас не отдадут и о том объявят нам указ,
то противиться не будем". Хомяков не решался напасть, ждал подкреплений; потом
велел зажечь некоторые деревни и приступить к селу Ромоданову; крестьяне
выступили из села, причем схвачено их было человек 200; но прочие разбежались и
составили многочисленные разбойничьи шайки с огнестрельным оружием. В Петербурге
нашли, что Хомяков действует очень слабо, и отдали его под военный суд. На его
место явился генерал-майор Опочинин, которому удалось поймать 674 человека из
возмутившихся крестьян. Главные зачинщики сосланы были в Сибирь на железные
заводы Демидова с приказом употреблять их в тяжкие работы. Жалобы на
мучительство Демидова объявлены выдуманными, ибо 257 мастеровых и заводских
рабочих показали противное.
В том же 1752 году тульский купец Лугинин купил
к полотняной фабрике в Белевском уезде село Сороколетово; но в это время пошел
слух о восстании Ромодановской волости: сороколетовские крестьяне отказались
ходить на фабрику, утверждая, что к фабрикам деревням быть не велено; они
собрались всем миром в приходской церкви, призвали священников, отслужили
молебен и присягнули не слушаться Лугинина и друг друга не выдавать. При
появлении военной команды крестьяне разбежались.
Дело не ограничивалось крестьянами, приписными
к фабрикам и заводам. В 1752 году олонецкие вотчины Хутынского монастыря
отказали ему в повиновении. Три раза Новгородская губернская канцелярия посылала
их уговаривать, но они посланных выгнали, команду били и бранили и единогласно
кричали, что указа не слушают и подписываться не будут. Сенат велел послать
достаточную команду, исследовать дело и зачинщиков высечь плетьми нещадно.
Крестьяне Вятской провинции Хлыновского уезда
Шланской волости вели дело законным порядком; поверенный от этой волости
крестьянин Бесперстов бил челом в Сенате: имел он отъезд для торгового промысла
в Оренбург; узнавши об этом, секретарь Вятской провинции Перминов прислал за ним
как за своим крепостным крестьянином, прислал к старосте письмо, чтоб его
сыскать и прислать к нему; его сыскали и привели к Перминову, который стал ему
говорить, чтоб он с прйкащиками его, которые от него торгуют под чужими именами
собственными его, Перминова, товарами, съездил в Оренбург, и за это обещал
наградить. Бесперстов отказался и отпущен домой; но староста Шланской волости
получил от секретаря предписание обобрать у Бесперстова и отца его все их
имение, хлеб и скот. Староста исполнил предписание, и Бесперстов отправился к
Перминову жаловаться на безвинную обиду. Перминов сказал ему: "Поедешь в
Оренбург с моими прйкащиками, то все свои пожитки получишь назад, получишь и
награждение за поездку; если же не поедешь, то и всю волость разорю". Бесперстов
поехал в Оренбург с прикащиком Перминова хлыновским купцом Праздниковым, который
жил в доме Перминова. С 1745 года по 1751 год Бесперстов прожил в Оренбурге и
других городах, имея смотрение за прикащиками Перминова, всякий его товар
принимал и отправлял, деньги взыскивал по векселям без всякого вознаграждения, а
когда стал просить об увольнении, то Перминов прислал в Шланскую волость людей
своих и все пожитки его и отца его забрал без остатку, взяли разного серебра три
фунта, 10 лошадей, 26 овец, 21 свинью, три улья пчел, денег 30 рублей, и все
отвезено в дом Перминова на мирских подводах; этими пожитками секретарь
корыстуется до сих пор, а Бесперстов и отец его скитаются меж дворами и кормятся
мирским подаянием. Во всех государственных волостях Перминов обижает и разоряет
крестьян, сбирает разные сборы на свои домовые нужды, раскладывая их на всех
крестьян по числу душ. В 1748 году схватил двоих крестьян Шланской волости и
вымучил у них вексель в 400 рублей, а деньги взыскал со всех крестьян волости,
расположа по числу душ. В том же году схватил 8 человек крестьян и вымучил
вексель в 200 рублей и с одного из этих крестьян взыскал 100 рублей, а с прочих
- по раскладке. Крестьяне бить челом не смеют не только в Вятской канцелярии, но
и в Казанской губернской канцелярии, потому что многие челобитчики на него едва
не померли в тюрьме по его проискам; поэтому крестьяне и послали Бесперстова
бить челом прямо в Сенат.
Если являлись такие тяжкие для крестьян
секретари, как Перминов, то беда иногда приходила на них и от своего брата.
Дворцовых тамбовских волостей беглый и наказанный кнутом крестьянин Иван
Нагорнов с сообщниками сочинил фальшивый акт от имени всех крестьян этих
волостей, будто бы им нужно занять денег на крестьянские потребности, а заплатят
они овечьею шерстью, собирая с каждой души по два фунта; на основании этого акта
Нагорнов взял у московских купцов 760 рублей денег и в уверение платежа шерстью
дал им вексель в 1000 рублей на имя всех сел старост и крестьян, после чего
бежал из Москвы. Для предупреждения подобных случаев Сенат велел публиковать,
чтоб никто не давал взаймы денег дворцовым крестьянам, посланным для хождения по
делам.
На польских границах помещики и крестьяне
по-прежнему терпели от крестьянских побегов. В 1752 году великолуцкие помещики
подали жалобу, что люди и крестьяне их по подговору польских обывателей бегут за
польский рубеж, пограбя пожитки их помещичьи и крестьянские, а польские
обыватели всячески помогают им к побегу и поселению и потом подсылают в Россию
для воровства, разбоя и грабежа, дают оружие и порох, уводят многих в неволю.
Кроме означенных случаев восстаний
правительство по-прежнему употребляло отдельные воинские отряды в борьбе с
разбойниками. В описываемые годы случаи разбоев являлись в Серпуховском,
Каширском, Тарусском и Обоянском уездах. В 1751 году находившийся у сыску воров
и разбойников от Калуги до Нижнего по обе стороны Оки подполковник Жеребцов
доносил, что в его команде колодников 221 человек. В начале 1752 года Олонецкая
воеводская канцелярия доносила, что теперь воровских и разбойничьих артелей и
никакого об них слуху в продолжение двух лет и трех месяцев нет, поэтому для
сыску их команде в Олонце быть не для чего. Сенат приказал: офицеру, взявши с
олонецкого воеводы письменный реверс, что у них воров, разбойников, беглых
солдат и рекрут нет, выступить с командою из города. Но там, где военные команды
оставались, было видно, что они не могут действовать с успехом без помощи
обывателей. Военная коллегия, которой тяжело было ведение этой внутренней войны,
потребовала от Сената указа "о всеконечном прекращении пристаней ворам и
разбойникам, чтобы в селах и деревнях прикащики, старосты, выборные, соцкие и
десяцкие помогали сыщикам в поисках за вредными людьми".
Ведшееся исстари явление - ожесточенные схватки
на межах скоро должны были повести к общей мере для их уничтожения. Полковник
Мяснов послал из крапивенской своей деревни Даниловки для кошения сена на свою
дачу дворового человека Григорья с крестьянами, человек тридцать; но из села
Крутиц помещиков Толбузиных вышел староста с крестьянами, человек триста, напали
на косцов, дворового Григорья убили до смерти, схватили 14 человек крестьян,
увезли к себе в село и на помещичьем гумне, измучив их самым зверским образом,
умертвили; помещики их, недоросли Толбузины, были тут. Для размежевания земель в
Новгородском уезде послана была команда из 50 человек, но, когда начали
межевать, монастыря Антония Римлянина келарь Евдоким, служитель Михайлов,
староста и выборный со всеми крестьянами монастырской вотчины, человек более
1000, явились с дубьем, кольем и топорами и межевать не допустили, крича, что
если станут межевать, то будуть бить до смерти, останавливали солдат, хватая их
за ружья и штыки, для рассеку между лесом рубить деревьев не давали, где нужно
было идти для измерения с цепью, какое дерево надобно было рубить, охватывали
его руками, подставляли под топоры ноги и прочь толкали, чтоб только начать
драку, и таким многолюдственным нападением фрунт смешали. Келарь вытащил из рук
солдата цепь, передние кольца ее разогнули, столб, привезенный для обозначения
межи, с посмеянием оттащили назад.
20 января 1752 года граф Петр Ив. Шувалов подал
в Сенате письменное предложение, что "ее импер. величества всеавгустейшей
государыни милосердое известное предприятие и желание, дабы подданные под
державою ее величества, дворянство и всякие владельцы недвижимых имений,
обидимые лишением им подлежащих земель, удовольствованы справедливостью без
обиды были, и для того неоднократно в рассуждении оных и ради пресечения доныне
в спорах и завладении земель происходящих убивств, и во изыскании того
кровопролитных следствиев происхождение, попечительно милосердуя о
государственном межевании, всемилостивейше упоминать соизволяет, требуя ведать,
как скоро оное начнется, и чтоб тем не медлить. Сколько же известно, все книги,
потребные к тому межеванию, по Вотчинной коллегии не токмо списаны, но прочтены
и приготовлены по порядку находятся, а время того к начатию удобное
приближается; того ради не соизволит ли Высокоправительствующий Сенат сие дело
важное, государственное, дав ему пред другими преимущество о сочинении
инструкции в избрании межевщиков, в установлении оного во всех к тому
потребностях немедленное начало учинить, чтоб начало того дела с началом весны
действом произвесть; а притом не соизволит ли Сенат в рассуждении постановления
порядка основательного и за фундамент одну только Московскую губернию наперед
размежевать; когда же оное окончается, тогда в прочих всех губерниях в одно
время начать, для того что по большей части те затруднения, которые в оной,
будут резолвированы". Сенат приказал: какие о том межевании в Сенате были
определения и писцовые наказы и сколько в Вотчинной коллегии писцовых книг
списано, все это собрав, предложить Прав. Сенату к рассмотрению немедленному, 19
февраля по предложению того же Шувалова Сенат приказал: публиковать во всем
государстве, чтоб все, кто за собою деревни и земли имеют, на эти земли всякие
крепости заблаговременно приготовляли, особливо те, кто деревни и земли имеют в
Московской губернии, чтоб при вступлении определенных к межевому делу межевщиков
в том размежевании земель нималого препятствия и остановки последовать не могло;
а в Вотчинную коллегию послать указ: иметь с писцовых и межевых книг копии во
всякой готовности наперед одной Московской губернии.
Для прекращения драк и убийств на межах
представлялось действительное средство - генеральное межевание; но труднее было
правительству находить скорые средства против других беспорядков. 25 мая 1752
года императрица велела Сенату публиковать, каким образом она, к крайнему
неудовольствию своему, слышит о разорении и притеснении подданных от ябедников,
которые, не страшась суда Божия, стараются употреблять всякие вымыслы против
правды и тем затягивают решение дел. Известно ее величеству, что в таких
непристойных званию своему поступках упражняется отставной лейб-гвардии
прапорщик князь Никита Хованский, которому впредь себя от того удержать и как
явным, так и тайным образом ни под каким видом этого не делать и никому по делам
никакого совета и наставления не давать под опасением лишения движимого и
недвижимого имения и указного штрафа; равным образом, если кто с ним о каких
приказных делах советовать станет явно или тайно и в том будет уличен, то как у
него, князя Никиты, так и советовавшихся движимое и недвижимое имение отписано
будет. Этот Хованский 19 лет не жил с женою, держал ее в крайнем притеснении и
между тем давал полную волю страстям своим, 12 лет не приобщался; раздраженный
публикациею о своем ябедничестве, он стал делать выходки против правительства,
всех знатных особ называл одних дураками, других пьяницами. "Слава Богу, -
говорил он, - что в Москве дворец сгорел: теперь поедет государыня в Петербург;
из Петербурга ее выгнала вода, а из Москвы огонь". Его высекли плетьми и сослали
в Никольский козельский монастырь, потом велели жить в своих деревнях.
Отставной комиссар князь Жировой-Засекин в
Юстиц-коллегии повинился в трекратном закладе и продаже одних и тех же своих
недвижимых имений. Прокурор Штатс-конторы Андрей Батюшков побоями вымучил у
своей жены крепость на приданые ее деревни, доставшиеся ей на седьмую часть
после первого мужа, Унковского; Сенат приговорил его, лиша всех чинов, бить
кнутом; но императрица простила его, приказав быть в отставке. Статскому
советнику Полянскому велено было ехать на следствие в Вятскую провинцию; он
укрылся от такой дальней, тяжелой поездки; тогда положено было запрещение на его
недвижимое имущество, пока не явится. Полянский явился и подал просьбу, что
приехал в Петербург и одержим тяжкой болезнью, которая препятствует ехать ему в
Вятскую провинцию, и потому просит от службы и от посылки уволить, а деревни
из-под запрещения освободить. Сенат приказал: Полянского отправить в Вятскую
провинцию с провожатым солдатом, потому что когда он в Петербург теперь приехал,
то и в Вятку ехать может. В доме у обер-кригскомиссара Спичинского произошла
драка, участниками были генерал-майор князь Владимир Долгорукий и асессор Иван
Данилов. Почти пять лет тянулось следствие, наконец дело решили: Долгорукий, как
зачинщик драки, должен был заплатить обиженному, секретарю Суровцеву, годовое
жалованье за бесчестье и увечье; асессору Данилову, который хотя не был
зачинщиком драки, но самоуправным отмщением право свое потерял, вменить почти
пятилетний жестокий арест в наказание, определить к делам тем же чином в другое
место и удержанное жалованье по бедности выдать.
В законодательстве шло постепенно смягчающее
движение. Петр Великий запретил употреблять пытку в малых делах; в 1751 году ее
отменили в корчемных делах, причем Сенат проговорился и тем указал на
необходимость общей отмены пытки. "По корчемным делам не пытать, - говорит указ,
- для многих в том затруднений и кровопролития, и чтобы, не стерпя пыток, не
могли на кого и напрасно говорить, и те б, на кого станут говорить, и невинные
не могли подпасть напрасному истязанию". Но это рассуждение одинаково
прилагалось ко всем пыткам.
В описываемое время правительственным
распоряжением обе столицы были лишены украшения, которое делало их похожими на
дремучие леса: императрица запретила держать в Петербурге и Москве медведей, "а
кто к оному охотник, держали б в деревнях своих и по ночам бы не водили". Другие
города не были освобождены от медведей; некоторые из них были заняты другими
важнейшими интересами. Мы видели, что Сенат для поимки беглых гончаровских
крестьян велел послать усиленную команду; отправлен был драгунский подполковник
Ангеляр; но и его команде крестьяне добровольно не сдались, надобно было брать
их приступом, причем ранены были слегка один поручик и один драгун, двое
драгунов ушибены были каменьями, у одного унтер-офицера кафтан был прострелен
пулею. Из крестьян один был убит наповал, другой умер от раны, легкие раны
получили шесть человек, всего было взято 27 человек, из которых после померло и
бежало пять человек. Так как жители Брянска, члены его магистрата, оказали явное
сочувствие крестьянам, то, разумеется, они не могли остаться в стороне при
следствии. Брянские купцы подали в Сенат челобитную, что подполковник Ангеляр
велел капитану Пловецкому атаковать их дворы и никого не выпускать. От этой
атаки, бывшей 5 июня 1751 года, произошел немалый страх, от которого женщины и
дети были при смерти; беременные женщины разрешились преждевременно и от страха
в болезни долгое время не говорили. Взят был Брянского магистрата ратман
Сапожков, выборный к таможенным сборам Григорий Коростин, подьячий, закованы в
тяжелые кандалы и держались более трех недель в великом утеснении; а кого дома
не было, брали жен и держали под караулом в колодках. Кроме того, подполковник
команду свою посылал по дорогам для поимки брянских купцов, которых и не требуют
к суду; в надежде на это прикащик Гончарова Зайцев по всем дорогам около Брянска
ставил караулы также для поимки брянских купцов, которых в Сыскной приказ не
требуют же; в 30 верстах от Брянска схватили купца Кузьму Гридина, отняли у него
лошадь, деньги, привели к Гончарову, посадили на цепь и мучили, до сих пор
неизвестно, что с ним сталось; другой брянский купец, Анисим Беляев, в доме
Гончарова убит до смерти; да не только купцов и гончаровских крестьян по дорогам
хватали, но и малолетних детей, которые в школах учатся, забирали. Видя такой
страх, купцы, оставя дворы, жен и детей, разбежались, все брянское купечество
пришло в разорение, торговые промыслы и подати едва не все пресеклись. После 5
июня, спустя дней с десять, Ангеляр с капитаном и с командою ходили по всем
дворам и, разломав замки, описывали все пожитки и товары, которых при этом
распропало немало.
Мы видели, что в деле Белгородского магистрата
Главный магистрат восторжествовал: враждебный ему президент Андреев был
привлечен к делу о фальшивых векселях и взят в особо учрежденную по этому делу
комиссию, а на его место в магистрате назначен другой. Но комиссия о фальшивых
векселях объявила, что в векселях, данных Андрееву, никакой фальши нет, и притом
взяты они вовсе не насильственно; сам челобитчик векселей фальшивыми не
называет, а говорит только, что они даны во взятку за исходатайствование
свидетельства о состоянии. Сенат обрадовался и приказал восстановить Андреева и
товарищей его в прежних чинах по магистрату, а вновь выбранных и Главным
магистратом определенных отрешить, ибо по делу комиссии о фальшивых векселях и
за показанными в челобитье белгородских купцов резонами Андреева со товарищи без
следствия от магистратского правления отрешать не надлежит. Скоро после этого
Сенат имел удовольствие наложить штраф на обер-президента Главного магистрата
Зиновьева; прокурор Суворов подал предложение с прописанием точных указов и с
показанием основательных резонов; Зиновьев отстранил это предложение
определением, сделанным им только от одного своего имени, толкуя неправильно
прописанные у прокурора указы и регламенты; кроме того, определил сам собою в
контору Главного магистрата ратсгера Ольхина без общего со всеми присутствующими
рассуждения и утаил представление в Сенат. Прокурор донес об этом
генерал-прокурору, и Сенат велел взыскать с Зиновьева сто рублей.
В Орле возникла ссора между полицмейстером
Бакеевым и президентом магистрата Уткиным, вследствие чего пошли беспорядки в
городе; жители не стали помогать полиции: пойманных в драках разных чинов людей
у полицейских служителей отбивали, и стоящие при рогатках на карауле купцы
озорников под караул не брали и в полицию не приводили, опасаясь Уткина, который
запретил и соцким помогать полиции; отсюда в Орле днем и ночью происходили
необыкновенные крики и драки. В северных городах было покойно. Здесь устюжское
купечество, обиженное своею провинциальною канцеляриею, искало управы законным
путем и получило ее. Купцы жаловались Сенату, что канцелярия наложила запрещение
на их деревенские земли и участки, а они владеют землями старинными родовыми с
лишком за 200 лет, и на тех деревенских землях живут из черносошных волостей
крестьяне-половники с записями по договору, у кого сколько лет пожелают жить, а
не купленные. Сенат приказал: деревням по-прежнему быть за ними неотъемлемым и
половников содержать, покуда они быть захотят, до будущего впредь рассмотрения.
В Петербурге генерал-прокурор обратил внимание
Сената на злоупотребления, какие позволяли себе иностранцы; иностранные купцы,
которые в петербургское купечество не были записаны и в розницу торговать не
имели права, также и другие разных чинов люди, особенно жившие в качестве
домашних учителей, и мадамы, обучавшие детей, также камердинеры и кухмистры не
только продают товары в розницу в домах, но и по улицам для продажи разносят.
Сенат велел повестить хозяевам, у которых жили эти иностранцы, чтоб они
запрещали им производить такую торговлю, в противном случае сами подвергнутся
штрафу. Из противоположного конца России, из Оренбурга, продолжали приходить
хорошие вести. В конце 1751 года Неплюев донес, что из Оренбурга с начала года
вступило в Россию золота 13 пуд. 1 фунт 15 золотников, серебра - 1186 пуд. 22
фун., пошлин взято 82949 рублей.
Говоря о состоянии русского купечества в
описываемое время, нельзя умолчать о судьбе одной книги, для него назначенной.
Коммерц-коллегия представила Сенату, что она рассматривала переведенную
асессором Академии Волчковым книгу под заглавием "Совершенный купец", и
хотя оная до коммерции прилична, токмо к понятию российскому купечеству за
необыкновением их к объявленным в ней торговым обращениям немало трудная и за
тем к покупке оной многих охотников быть не уповательно, чего для напечатать ее
на счет оной коллегии ненадежно, ибо и Савариева лексикона напечатано в 1747
году 1200 книг, на которую печать употреблено 3583 рубля, а продано поныне
только 112 книг на 411 рублей; и для того не соизволит ли Прав. Сенат повелеть
ту книгу, сколько потребно, напечатать и в продажу любопытным людям употребить
от Академии наук, а за перевод той книги асессору Волчкову, который имел труд
немалый, награждение до 400 рублей из казны ее импер. величества учинить
надлежит. Сенат приказал напечатать на счет Коммерц-коллегии 400 экземпляров и,
оставя из них для здешней продажи сколько по рассмотрению той коллегии надлежит,
остальные все отослать в Главный магистрат, а ему разослать в губернии и
провинциальные магистраты и велеть раздать купцам, взыскав с них деньги по той
цене, по чему они стали безо всякого лишку, ибо оная книга до собственного их
купеческого употребления и пользы принадлежит; Волчкову 400 рублей выдать; с
Савариевым лексиконом поступить точно так же, как и с "Совершенным купцом".
Из больших городов в описываемое время сильно
пострадала от пожара Казань: 12 июля 1752 года сгорело в ней 900 дворов,
разломано было 38, сгорела суконная фабрика Дряблова, два кожевенных завода его
же, на Адмиралтейском заводе сгорела кожевня. Истребление фабрик и заводов было
особенно чувствительно для молодой русской промышленности. Правительство
продолжало следовать примеру Петра Великого, при первом удобном случае
переводило казенные фабрики в частные руки: так, отдана была казенная суконная
фабрика в Путивле в вечное и потомственное владение московскому купцу Матвееву.
В описываемое время очень заботились о заведении шелковичного производства,
тяготясь зависимостью русских шелковых фабрик от привоза шелка из Персии, где по
смерти шаха Надира происходили смуты, которым не предвиделось скорого конца.
Астраханскому купцу Бирюкову дали позволение заводить и размножать шелковые и
бумажные заводы, строить фабрики для тканья из шелку парчей, а из хлопчатой
бумаги - пестрядей, покупать к этим заводам и фабрикам людей: мужчин до ста душ,
а женщин сколько понадобится. Бирюков представлял, что у него близ Астрахани
собственный свой крепостной двор с огородом, где насажены виноградные деревья; 6
том же огороде тутовых 500 деревьев, с которых снимается листу довольное число,
и тем листом кормятся шелковые черви, дающие шелку в достаточном количестве;
Бирюков представил в Сенат и пробу выделанного им шелку. Генерал-прокурор
предложил Сенату в 1752 году, что в России шелковых парчей мануфактуры
умножаются, а шелковых заводов почти ничего нет, достают шелк из Персии по
настоящим тамошним обстоятельствам очень дорогою ценою, тогда как в России
тутовых деревьев и к размножению их мест довольно. Так не рассудит ли Прав.
Сенат писать к малороссийскому гетману, чтоб он во всей Малороссии велел
публиковать, не пожелает ли кто заняться шелководством, то же публиковать в
слободских полках и в Оренбургской и Астраханской губерниях, чтоб занимались
шелководством, не требуя указов из Мануфактур-коллегии, но только давали ей
знать о существовании производства, и если такое производство действительно
окажется, то заводчики из купечества будут уволены от служб и постоя и шелк их
до 10 лет будет продаваться беспошлинно. Сенат согласился.
В конце 1752 года в Сенат поступила просьба
коллежского советника и Академии наук профессора Михайла Ломоносова, что он
желает к пользе и славе Российской империи завесть фабрику делания изобретенных
им разноцветных стекол и из них бисеру, пронизок, стеклярусу и всяких других
галантерейных вещей и уборов, чего еще поныне в России не делают, но привозят
из-за моря великое количество ценою на многие тысячи; а он, Ломоносов, с помощию
Божиею может на своей фабрике делать помянутых товаров не токмо требуемое здесь
количество, но и со временем так размножить, что и за море отпускать оные можно
будет, которые и покупать будут охотно, ибо вышеписаные товары станут здесь
заморского дешевле для того, что принадлежащие к сему делу главные материалы
здесь дешевле заморского. Каковы изобретенные им стеклянные составы, тому
приложил пробы, также и некоторых из них деланных вещей и просил учинить
вспоможение: отвесть в Копорском уезде село Ополье или в других уездах от С. -
Петербурга не далее полуторасот верст, где мужеска пола около 200 душ имелось, с
принадлежащими к нему деревнями, лесами и другими угодьями, и тому лесу и
крестьянам быть при той фабрике вечно и никуда их не отлучать, ибо наемными
людьми за новостию той фабрики в совершенство привести неможно, и в обучении
того как нового дела произойти может немалая трудность и напрасный убыток, для
того что наемные работники хотя тому мастерству и обучатся, но потом их власти
или помещики для каких-нибудь причин при той фабрике быть им больше не позволят,
то понадобится вновь других обучать, а после и с теми то ж учинится, отчего в
распространении фабрики может воспоследовать крайняя остановка. На строение на
оной фабрике сараев, на печи, на инструменты и на материалы сперва выдать из
казны денег 4000 рублей без процентов, которые он обещается выплатить в пять
лет, и пожаловать ему на сию фабрику привилегию на 30 лет. Сенат согласился,
относительно же пожалования села Ополья решил доложить императрице с
ходатайством.
Еще в 1745 году по определению Главного
магистрата для возобновления в Москве серебряного черневого и финифтяного дела
высланы были мастера: черневого дела из Устюга Климшин, финифтяного из
Сольвычегодска Попов, и в том же году московский купец Кункин просил, что желает
он этому мастерству обучаться, и с присланными мастерами письменно обязался, что
ему их в Москве, пока они его обучат, содержать на своем коште и, сверх того,
дать им награждение. Главный магистрат согласился. В 1746 году Кункин объявил,
что он черневому мастерству обучился, и представил сделанные им табакерки,
которые оказались доброго мастерства, почему Климшин и отпущен в Устюг, а Попов
еще оставлен для доучивания Кункина. Теперь в 1751 году Кункин просил, чтоб ему
позволено было производить одному изделие священных вещей, сосудов, крестов,
окладов, ибо другие серебряники делают эти вещи безобразно. Сенат согласился,
чтоб Кункин один делал священные вещи в Москве и продавал без повышения цены, но
остальным серебряных и золотых дел мастерам, которых в цеху записано было всего
шесть человек, делать только вещи для домашнего убранства и для частного, а не
церковного употребления.
Для истории промышленности в России любопытна
история одного мастера, обученного при Петре Великом. Комиссар Шаблыкин подал
просьбу, что в службу взят он в 1718 году из недорослей и определен на
Петербургскую шелковую и коломинковую мануфактуры в ученики, мастерству этому
обучился у иноземных мастеров; в 1723 году пожалован мастером и обучил многих
учеников,
